Проснувшись утром 18 августа 1569 года, Якопо, против обыкновения, не стал сразу же размышлять о картине, которую писал для Скуолы Сан-Рокко. Нечто большее, чем живопись, занимало его в тот момент — разговоры, которые он услышал накануне вечером, когда обнаружил потайную дверь в Зале Альберго.

Он не сомневался, что в Скуоле проходило собрание членов Ордена миссионеров льва, о котором ему поведал Франческо Риста. Этот Риста говорил, что ищет хартию тайного общества, состоящего из религиозных фанатиков и просто горожан, озабоченных сохранением прежнего величия Венеции, но ни разу не упомянул о добытом во время Четвертого крестового похода сокровище, хранителем которого называет себя орден. Агент тайной полиции не знает о нем или умалчивает? И что оно собой представляет?

Не в силах отделаться от этих вопросов, Якопо вышел из дома и направился в квартал печатников. Он не знал, что за ним на некотором расстоянии следует тень. Она спряталась под аркадой дворца и видела, как художник вошел в лавку книготорговца.

— Здравствуйте, синьор, могу я вам помочь? — спросил у Якопо сидевший в глубине лавки старый недоверчивый торговец, видя, как художник роется в сваленных на столах книгах.

— Да, я ищу исторические хроники, где упоминается о Четвертом крестовом походе.

— О, да вы, я вижу, тоже тоскуете о былом величии нашей республики, о благословенных временах, когда все города Востока и Запада подчинялись венецианской армии и флоту. Книги на эту тему очень популярны, и в моей лавке вы найдете много произведений, где подробно рассказывается о победах, одержанных Светлейшей во имя Господа.

Продолжая говорить, книготорговец, предусмотрительно заперев дверь в комнату, где находился Якопо, на ключ, скрылся в темном помещении, примыкавшем к лавке, и через некоторое время появился, держа в руках старинную книгу, покрытую пылью и разбухшую от влажности. Пристроив ее на край самого большого стола, он поднял глаза на Якопо и с гордостью сказал:

— Вот именно то, что вам нужно. За два серебряных дуката вы получите прекрасный перевод «Завоевания Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна, французского хрониста, свидетеля Четвертого крестового похода.

Якопо осмотрел книгу, сильно пахнувшую плесенью, молча пролистал первые страницы. Потом резко захлопнул увесистый том, взял его под мышку и протянул книготорговцу две серебряные монеты.

На пороге лавки художник столкнулся нос к носу с рослым мужчиной, держащим руку на эфесе шпаги. Якопо без труда узнал его.

— Какая неожиданность встретить вас здесь, синьор Тинторетто, в квартале печатников и книготорговцев. Я знаю вас как художника, говорят, вы еще немного музыкант, но мне и в голову не приходило, что вы интересуетесь историей.

— Видите ли, синьор Риста, — ответил Якопо, смущенный появлением агента тайной полиции, — я интересуюсь всем, что мне приходится отображать на полотне.

— Судя по тому, какую книгу вы приобрели, вы готовитесь писать сцену завоевания Константинополя?

— Моя работа касается только меня, и я ни в коей мере не считаю себя обязанным отчитываться ни перед Венецианской республикой, ни перед одним из ее эмиссаров. А теперь извините, меня ждут.

Якопо жестом попрощался и направился в район Сан-Поло. Убедившись, что за ним нет слежки, он прошел вдоль канала Сан-Агостин и остановился перед деревянной дверью, украшенной искусной резьбой. Взявшись за дверной молоток — медное кольцо, свешивающееся из пасти льва, — он трижды постучал. Спустя некоторое время ему открыл человек лет сорока, с темно-каштановой бородой, в белой рубашке. В его полуприкрытых, почти невидящих глазах отсутствовал взгляд. Протянув руку к пришедшему и дотронувшись до его лица, он радостно воскликнул:

— Это ты, Якопо? Неужели надо ждать, пока у тебя совсем не будет работы, чтоб ты соизволил навестить бедного слепого поэта, запертого в четырех стенах?

— Для меня ты прежде всего Луиджи Грото, мой самый близкий друг, а потом уже один из самых больших поэтов нашего города. И я хочу извиниться за то, что бываю у тебя не столь часто, как хотелось бы.

— Скажи, дорогой Якопо, чем я обязан удовольствию, которое доставил мне твой приход в столь ранний час?

Луиджи Грото рукой пригласил гостя идти за ним в дом.

Якопо вошел в богато меблированную комнату. Дорогие зеркала работы византийских мастеров отражали свет, льющийся из единственного, выходящего на улицу окна. Множество книг аккуратными стопками лежали на столах и на другой резной мебели. Якопо знал, что, несмотря на слепоту, внезапно поразившую поэта несколько лет назад, Луиджи Грото пожелал сохранить все свои книги. Часто он брал какую-нибудь из них, подолгу держал ее в руках, гладил переплет, потом клал в строго определенное место — только так он мог знать, где какая книга. Усевшись в удобное кресло из красного бархата, Якопо заметил в одном из фолиантов маленькую матерчатую закладку, так и лежащую между одними и теми же страницами, с тех пор как поэт потерял зрение.

— Луиджи, — начал художник, — я сейчас был в квартале печатников и хочу расспросить тебя кое о чем, что меня беспокоит. Ты ведь единственный, с кем я могу говорить совершенно свободно.

— Хорошо, но прежде чем я стану тебя слушать, сжалься над бедным поэтом и попытайся словами описать мне последние свои произведения. До меня дошло, что ты приступил к циклу о Страстях Христовых и сейчас пишешь Восхождение на Голгофу.

— Все верно, должен признать, что, хотя глаза твои и не видят, ты, как всегда, прекрасно осведомлен обо всем, что происходит в Венеции. Представь себе мое полотно: его разделяют две диагонали — это дороги, по которым шли Христос и два разбойника. Перспективу я решил обозначить осью трех больших крестов, равновесно лежащих на спинах осужденных. Крутой склон, по которому они с трудом взбираются, на переднем плане погружен в полумрак, который постепенно рассеивается к вершине. Сегодня я попытаюсь подобрать колорит для тяжелого неба, которое будет нависать над этой процессией. Еще я хочу поместить в сцену старика, полного сострадания, он поддерживает рукой Крест Христа, чтобы облегчить ему ношу.

— Дорогой Якопо, твои слова заменяют мне зрение. Когда ты рассказываешь, я все будто вижу воочию. А теперь постарайся вспомнить творения самых знаменитых твоих собратьев и хоть два слова скажи о Венеции.

— Охотно. Если ты проплывешь вниз по Большому каналу, то увидишь, что созданные Тицианом фрески на фасаде Немецкого подворья по-прежнему прекрасны. Время, похоже, не властно над ними, и бьюсь об заклад: пройдет много веков, прежде чем они полностью исчезнут. Веронезе недавно закончил «Триумф Мардохея», что украшает потолок церкви Сан-Себастьяно. Если бы ты мог видеть это произведение, ты бы изумился двум бешено скачущим коням, которые, кажется, вот-вот сметут стоящих внизу зрителей.

— Спасибо тебе, Якопо, ты рассказал мне о чудесных творениях, которые обогатили милый моему сердцу город. Раз уж ты здесь и мы говорим о живописи, я хочу воспользоваться случаем и заказать тебе мой портрет. Это произведение, когда ты его закончишь, продлит мне жизнь, в этом я не сомневаюсь.

— Я с удовольствием напишу такую картину, но объясни, каким это образом сделанный мной портрет может продлить тебе жизнь?

— Очень просто, дорогой друг, мы ведь с тобой знаем, что жизнь человека держится буквально на ниточке, и когда парки, богини судьбы, вознамерятся ее перерезать, они, проникнув в мой дом, не смогут отличить, где я, а где мое изображение, потому что портрет, который ты напишешь, будет поразительно схож с оригиналом. Парки так и замрут в нерешительности, с ножницами в руках.

Обычно сдержанный и владеющий собой, Якопо разразился громким смехом.

— Писать картину, — ответил он, — чтобы обмануть смерть или богинь судьбы, — этот вызов я не могу не принять! Как бы то ни было, я узнаю в этих словах великого поэта Луиджи Грото и торжественно обещаю тебе, что очень скоро приду писать твой портрет, раз он в самом деле может продлить тебе жизнь.

Потом, вернув себе прежнюю серьезность, Якопо уже спокойно сказал:

— Однако сейчас я хотел бы поговорить с тобой не о живописи, а об истории, точнее, о Четвертом крестовом походе. И на тот случай, если твоих познаний — а я знаю, что они огромны, — все-таки будет недостаточно, у меня с собой книга, которая наверняка даст ответы на все наши вопросы.

С этими словами Якопо положил на стол объемистую книгу и хлопнул по ней ладонью; в воздух взметнулось облачко пыли.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: [email protected]

Тема: Тайна ордена и полотна Тинторетто

Дорогой профессор,

Сомнений больше нет: именно потому, что в процессе изучения одного из полотен Тинторетто они открыли тайну Ордена миссионеров льва, Пол Дармингтон, Марко Дзампьеро и Эдит Девиль расстались с жизнью.

Мы можем быть уверены и в том, что хранимая на протяжении нескольких веков тайна и сегодня заключена в одном из творений, висящих на стенах Скуолы Сан-Рокко. А поэтому я снова отправлюсь туда, попытаюсь найти хоть малейшую зацепку. Но до чего же все-таки странное расследование! В то время как следователи во всем мире допрашивают подозреваемых и свидетелей из плоти и крови, я вынужден пытаться что-то узнать у персонажей, запечатленных на полотнах более четырехсот лет назад, которые к тому же не очень-то расположены сотрудничать со мной.

Что касается вас, то я прошу подумать вместе со мной над таким, ставшим теперь чрезвычайно важным, вопросом: каким образом ваши давние коллеги смогли обнаружить на одной из картин Тинторетто нечто такое, что до сих пор не известно такому крупному историку искусства, как вы?

Сердечно ваш,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: [email protected]

Тема: Полотна хранят свои тайны

Дорогой инспектор,

БОльшую часть своей жизни я отдал изучению великих тайн, заключенных в искусстве Ренессанса, однако тайна, в которую вы стремитесь проникнуть, — самая трудная, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Несмотря на свой преклонный возраст, я и сейчас могу по памяти описать каждую из пятидесяти картин Тинторетто, хранящихся в Сан-Рокко, но ничто в них не указывает на существование Ордена миссионеров льва.

Я дни напролет проводил в Зале Альберго, изучая композицию и свет полотен, изображающих Страсти Христовы. Что же касается Верхнего зала, я даже мог бы назвать точное число персонажей, фигурирующих на полотнах «Медный змий», «Поклонение пастухов» и «Воскрешение Лазаря»; я мог бы описать цветовую гамму «Жертвоприношения Авраама» и «Искушения Адама», я мог бы часами рассказывать вам о тоске по пейзажу, по чарующей райской природе, которую Тинторетто выразил, как нигде больше, в «Бегстве в Египет». Но вот сказать, какая тайна скрывается в одном из этих полотен, я, к сожалению, не в силах и по сей день.

Благодарю вас за то, что вы держите меня в курсе вашего расследования, и остаюсь неизменно в вашем распоряжении.

Сердечно,

У. Дж.