Событие это — вернее, катастрофа — связано с кровоизлиянием в мозг, которое я перенес воскресным утром 15 мая 2002 года. Я сидел за столом и писал, не помню уже что. И вдруг со мной что-то произошло. Я пытался продолжать писать, но мне становилось все хуже. Тогда я пошел в спальню и лег. Временами терял сознание.

Сусана первая поняла, что нужны срочные меры, и позвонила доктору Кшиштофу Струзику. К счастью, он оказался дома. Совершенно не помню, как он появился. Помню только, что я стоял на улице, на ярком солнце, и ждал «скорую». Мне было жаль этого дня — я знал, что он уже не вернется никогда. Лежа в машине «скорой помощи», я смотрел на голубое небо. Меня охватило полное равнодушие. Машина остановилась. Помню какие-то коридоры, переходы, склонявшиеся надо мной лица, все время новые. Все было путано и хаотично.

Началось самое скверное. Вокруг меня безостановочно двигались какие-то безобразно изуродованные предметы. Плыли — то до бесконечности раздуваясь, то съеживаясь до ничтожных размеров, — и я никакими силами не мог удержать их на месте. Что-то боролось во мне за сохранение пропорций, но каждый миг я рисковал провалиться в небытие. И вдруг неожиданно увидел самого себя. Моя фигура появилась в дверях, а потом начала медленно перемещаться вдоль кроватей. Сестры не обращали на нее внимания. Оказавшись возле своей кровати, я с облегчением лег. Тогда одна из сестер поставила мне капельницу. Я был спасен.

Даже уже начав в больнице ходить рядом с кроватью, я оставался вне реальности. Я не осознавал, что лишился речи. В ответ на приветливые слова сестер вежливо улыбался, и мне казалось это достаточным. Все вокруг были очень предупредительны. Позже я понял почему. Мне подсовывали простые детские упражнения, которые я выполнял или нет, в зависимости от самочувствия. Но я еще не знал, что потерял способность пользоваться языком — и устно, и письменно. Складывал кубики, не понимая, как это важно для моего дальнейшего восстановления после инсульта. Сусана хлопала вместе со мной в ладоши, будто забавы ради, и считала со мной от одного до десяти, а когда выдавался хороший день — от десяти до одного. Принесла мне складную карпу Европы для детей до семи лет. Карта была поделена на несколько частей, и я должен был правильно сложить их. Что получалось не сразу.

Потом стали приходить специалисты по физиотерапии, и я убедился, что упражнения, раньше казавшиеся пустяковыми — не о чем и говорить! — теперь для меня — проблема. Появились также различные остроумные устройства, вроде бы простые в обращении — с их помощью ко мне должна была полностью вернуться точность движений, — но справиться с ними было не под силу. А когда начали приходить разные логопеды, я взбунтовался. Не отвечал на вопросы и притворялся немым — каковым на самом деле и являлся. И вскоре эти люди исчезли.

Каждый день около десяти утра в палату вплывал ритуальный кортеж с шефом клиники во главе. За ним шли врачи разных специальностей (мужчины и женщины), а в хвосте — студенты. Я заметил, что армия и больница не благоприятствуют демократии.

Наконец наступил день моего возвращения домой. Перед дверьми я попросил ключ — после столь долгого отсутствия хотел войти в квартиру первым. Но не смог ни выключить сигнализацию, ни повернуть ключ в замке, так что это сделали за меня. Потом я сразу подошел к телефону и попытался позвонить, но не сумел набрать нужные цифры, так что и эту затею пришлось оставить. Я присел на стул, но, когда спустя минуту встал, все закружилось. Я еще не знал, что моя способность воспринимать окружающий мир, различать противоположные понятия — такие, например, как верх — низ, право — лево, — а также ориентироваться во времени и пространстве стала весьма ограниченной. И понял, что теперь должен тяжело трудиться, чтобы вернуть утраченное. Вот итоги моего поражения.

Я знал несколько иностранных языков. После возвращения из больницы выяснилось, что не могу говорить ни на одном.

Польский, мой родной язык, вдруг стал недоступным. Я не мог составить ни одного осмысленного предложения.

Я мог читать, но не понимал того, что читаю.

Я разучился пользоваться пишущей машинкой, компьютером, факсом, телефоном. Не знал также, как пользоваться кредитной карточкой.

Я не умел считать и не мог ориентироваться в календаре.

Необходимость выйти на улицу вызывала во мне решительное сопротивление. Я панически боялся встречи с чужими.

Единственное, что у меня сохранилось, — это умение слушать музыку. Я почувствовал, что понимаю ее теперь гораздо лучше, особенно если закрываю глаза.

Видя мою апатию, доктор Кшиштоф Струзик порекомендовал мне сотрудничество с логопедом — пани Беатой Миколайко. Я очень хотел снова писать, поэтому лечение требовалось необычное. Мы начали с кропотливого повторения, запоминания и составления первых правильных фраз. Мне необходимо было побороть страх перед людьми и перед внешним миром. Преодолеть апатию и начать действовать. Первые успехи — правильные ответы на заданные вопросы, а также адекватная ориентация во времени и пространстве и способность прокомментировать происходящее вокруг — позволили мне поверить, что я преодолею афазию и вернусь к профессии.