Полковник вышел из помещения четвертой роты веселый.

— Ну, никто как бог! На сей раз пронесло.

Теперь к командующему Хабалову на Гороховую, в градоначальство. Штаб временно переместился туда — ближе к месту действия и связь прямее с полицией: руководство войсками и полицейскими ныне объединено. Доложить генералу о происшедшем, испросить приказания двинуть к Конюшенным корпусам надежную и сильную часть с пулеметами, окружить, арестовать солдатню. Сопротивления не будет, дежурный взвод ружья составил, и к пирамидкам приставлены по отбору фельдфебеля особо надежные люди: разобрать винтовки бунтовщикам не дадут. Ну, а с зачинщиками расправа недолгая: в городе военное положение.

Мартьянова, между прочим, в роте он после "укрощения строптивой" на молебне как будто бы не видал. И фельдфебель двадцати не досчитался винтовок: куда-то запрятали, наверно, солдатишки. Может быть, и сами запрятались. Ладно, разыщутся. На полторы тысячи человек двадцать — не страшно.

Полковник шагал бодро по набережной канала, призванивая шпорой: на заледенелых плитах особенно звонок шаг. На набережной было безлюдно. К вечеру всегда затихает, а сегодня после стрельбы улицы еще раньше очистились. Можно идти без охраны.

Обгоняя полковника, рысью прошел взвод конной полиции. В том же направлении, к Невскому. На рысях. Опять, что ли, прорвались откуда-нибудь господа… пролетарии?

"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

Полковник покачал головою смешливо. Придумают же! "Всех стран". Лозунг такой, очевидно, потому, что на всех нелегальных бумажках, которые находили в казармах по обыскам, всегда напечатано поверху особым шрифтом: "Пролетарии… соединяйтесь". Мартьянов, оказывается, давно уже у ротного на замечании. Подозрение есть, что именно он прокламации в казарму таскал. А разговоры вел — это уже вполне определенно. И фельдфебель как-то встретил с рабочими… Черт знает что! По строю и стрельбе — первый в своем взводе и вообще из лучших в роте, фронтовик, боевые отличия имеет. Мог бы до фельдфебеля дослужиться, так нет же, понесла его нелегкая…

Шеренга, уже далеко впереди полковника колыхавшаяся размеренно в седлах, внезапно и круто осадила коней. Взблеснула сталь поспешно обнажаемых шашек. Полковник поморщился. Очевидно, на Невском прорыв. Будет атака. И вообще проволочка: пока расчистят дорогу, уберут убитых и раненых…

Он продолжал, однако, идти, только замедлив несколько шаг, чтобы дать городовым время кончить.

Черные спины конных заколыхались, закивали султаны на шапках: городовики подымают коней на галоп. Но в тот же момент нежданный, короткий и гулкий прогрохотал залп. Полковник увидел, как шатнулся в седле, рухнул, цепляясь за гриву, всадник, дыбясь опрокинулась лошадь… вторая… Взревом неистовым накатилось «ура». Секунда — и навстречу полковнику замелькали, мотая на бешеном скаку мундштуками, оскаленные конские морды, гривы разлетом, искаженные страхом и злобой усатые лица.

Конные пронеслись. Вслед им, рябя, как волны прорвавшего плотину льдистого половодья, накатывалась толпа. Полковник метнулся к чугунным литым перилам. За перилами — вниз, по отвесу, близко приткнутый к гранитной облицовке канала борт зачаленной к набережной на зимование баржи, высокий, обвисший сосульками льда. На борт, по борту, с борта на лед, на ту сторону. Он занес ногу, путаясь в полах мехом подбитой шинели. Но те, в полушубках, уже набежали, почти что в упор. Полковник увидел безусое, молодое лицо, под черным заломленным картузом, белый шрамик на подбородке. Он выхватил револьвер из кобуры, вскинул дуло, уже сидя на перилах верхом, отгибаясь, чтоб спрыгнуть.

Поздно. Чья-то рука, сбоку вщемившись, размахом, между затылком и воротником зажала толстую, напруженную шею, дернула; тело мотнулось, выстрел ударил без цели под ноги, в снег. С неистовым визгом скользнула из ножен шашка, женщиной какой-то схваченная за эфес.

— В народ стрелять! Убийца! Палач!..

Клинок резнул полковника по виску, неумелым, но тяжелым ударом, плюща по шапке гвардейскую павловскую рогатую звезду. Толпа отступила мгновенно. Остался только один. Этот один спокойным, уже рассчитанным точно движением приставил к уху полковника вороненое дуло и нажал спуск.

Ряды расступились, пропуская солдат. Мартьянов подошел к трупу.

— Наш полковник.

Подумал, сощурился.

— Вот что, товарищи рабочие… Здесь неподалеку — вон, отсюда видно, — Конюшенный корпус. Там у нас рота по его, вот этого самого, уговору одумывается… Добежал бы кто до ворот, сказал дневальному, что он здесь валяется, уговорщик… Пусть заберут, посмотрят… Может, и в самом деле… одумаются.

— И вы туда, в роту?

Мартьянов покачал отрицательно головой:

— Нет. Туда нам, как бы сказать, неспособно. У нас прямое свое дело есть. Тут по соседству наша же павловская застава. Нам в первую очередь к ней.