У Гостиного Мартьянов не застал, однако, павловцев. К Знаменской, что ли, отозвали на усиление? Оттуда по-прежнему частая доносилась стрельба.

Повернули, пошли дальше по опустевшему Невскому, четко отбивая шаг, как подобает гвардейскому наряду.

Встретили на углу Литейного Преображенский патруль, поговорили. На Знаменской площади сошлись с волынцами. Площадь штыками оцеплена со всех ходов: и с Невского, и со Старо-Невского, и с Лиговки, и с Конной. Полиция, казаки, волынцы. Знаменская площадь — самый митинговый пункт. Знаменская и еще Казанская площадь. И здесь и там поэтому расписанием назначены особо сильные воинские наряды.

Волынцы стояли без строю, на отдыхе, у самого памятника Третьему Александру. Без офицеров. Господа офицеры — безвылазно почти в Северной гостинице, что против вокзала: в ресторане. Ресторатор, купец Соловьев, их бесплатно кормит и поит, — надо же отблагодарить: охранители. К своим частям, на мороз, выходят они из тепла и пьяного кабацкого уюта только по тревоге: когда толпа надвинется. Постреляют и назад.

Мартьянов увидал Маркова, земляка. Подошел, закурили. С Марковым Мартьянов издавна в дружбе, поговорить можно бы сразу начистоту, но земляк стоял не один, а со старшим унтер-офицером своей роты, Кирпичниковым. Этого унтера Мартьянов тоже знал, но с ним не сходился. В первое же знакомство Кирпичников заговорил, что мечтает получить командирование в школу прапорщиков, чтобы выбиться на дворянское, так сказать, положение из низкого своего звания, — и с того дня между ними холод.

Мартьянов и сейчас не сказал поэтому напрямки, что он собираетеся делать. Рассказал только, что батальонного нашли убитым на Екатерининском, что четвертая рота решила по народу отнюдь не стрелять. При новой власти за Каинов грех этот, за братоубийство, тяжело отвечать придется.

— Какая такая еще новая власть? — тревожно спросил Кирпичников. Откуда?

Мартьянов сбил папаху на затылок жестом уверенным:

— А ты что думаешь, смены не будет? Питер встал. Москва встала, и по другим местам тоже… слыхать… Не сегодня-завтра железные дороги забастуют, как в пятом было, и крышка. Конец и царю и войне. По всему же видать: нипочем уже теперь не удержишь. Солдат, что ли, за войну против народа воевать будет? У солдата сейчас — любого спроси — не те мысли. Солдату сейчас — только знак дай.

— Правильно, — мрачно сказал Марков. — Наш возьми батальон. Который день разговоры идут… А нынче, после стрельбы… двое суток рота стреляет, что народу попортили, господи! Посмотришь на солдат: глаз не поднимают. Им, действительно, только знак… Штыки обернут. К тому же — на офицеров люты, не сказать. Признать надо: офицер вообще сволочь, но такой сволочи, как у нас в батальоне, днем с огнем поискать.

— То-то и есть! — подтвердил, дружески похлопывая Маркова по плечу, Мартьянов. — Волынцам в первую очередь об этом надо подумать: им больше, чем кому из нас, отвечать придется!

— Чего… отвечать! — побагровев, крикнул Кирпичников. — Что мы своей волей? По приказу, по присяге… Попробуй, не исполни… покажут тебе кузькину мать. Мы, что ли, виноваты, что нас в самое пекло загнали?

— Да я разве что? — хладнокровно сказал Мартьянов. — Когда тебя — при новой, я говорю, власти — опрашивать будут, ты так вот и объясни… суду. А мне чего объяснять: я тебя и так вижу.

Волынец, из рядом стоявших, подтолкнул Кирпичникова, усмехаясь:

— Струсил, унтер? Постой, на допрос я в свидетели пойду, что ты солдат вернее метить подзуживал.

— То есть как? — у Кирпичникова даже голос перехватило. — Ты в своем уме? Чего клеплешь!

Солдат продолжал посмеиваться:

— Зачем клепать? Не я один, все слышали, как ты прапорщику поддакивал, когда он орал, почему поражений мало, зачем, дескать, плохо целите, волнуетесь. Не ты ему в голос пел: "Верно, дескать, его благородие говорит. Вы, ребята, не волнуйтесь, на мушку правильно берите"?

Кирпичников перебил:

— А ты всерьез взял, дурья твоя голова! Я ж нарочно, втереть ему, офицеру… Глаза отвести…

— Брось! — отмахнулся солдат. — Чего отводить-то было? На кой ляд? Кто тебя за язык тянул? Да ты чего огорчаешься? Я ж не со зла. И какой бы с тебя был старший унтер-офицер, без малого не фельдфебель, ежели б ты начальства руку не держал. Новое будет начальство — будешь его слушаться, только и всего.

Кирпичников круто обернулся, явно обиженный, и пошел было. Мартьянов придержал его за рукав.

— Стой, куда… Нашли время ссориться… Мало ль что за кем было… Вина больше — больше и выслуга, так-то старики говорят. Конечно, ежели без волынцев солдаты выступят…

Марков почесал бороду.

— Выступят, думаешь?

Мартьянов засмеялся.

— Ты, я вижу, собрался завтра вчерашний день с заду ловить.

И взбросил винтовку на плечо, круто обрывая разговор.

— Пошли, павловцы.