Во мне мистическая бретонская, кельтская кровь сочетается с бретонской же тяжеловесной рациональностью. Что мои родители получили на берегах туманного Альбиона — не знаю, но, должно быть, поровну и того, и другого. У обоих в роду числились и рыжеволосые скотты, и синекожие англы — род отца превосходил своей знатностью Вильгельма Завоевателя, только что располагался в основном с левой стороны гербового щита.

В общем, по всему по этому я куда больше понимаю мою Синдри, чем остальные представители семейства. Во всяком случае, тешу себя надеждой что понимаю.

Она до сих пор тинэйджер, хоть ей перевалило за второй десяток. С нами, долгожителями, такое случается. Удивительно красива, если слегка уменьшить масштаб. На одной из иллюстраций к ирландскому эпосу таким изображали Талиесина — Серебряную Прядь: светлые волосы до плеч, смугловатая кожа, точеные черты лица, фигура, стройная как лук. Способность ко всем говорам и всем ремёслам.

Если Трюггви, строго говоря, девушка, потому что родился «от девы», то Синдри с некоторым допуском можно считать юношей. Мать её смешала в себе поровну обе составляющие, и если бы она, то есть я, была человеком хотя бы в такой мере, как ма Этель, то мой ребенок мог бы выбирать, кем родиться. В каком-то смысле, опять-таки. Если бы я была дочерью одной родительницы, никакого выбора у Син не было бы вообще.

Но теперь я всё чаще вспоминаю и упорство моего собственного отца Гордона, и злой норов погибшего в утробе Маргариты мальчика.

Некоторое знание всё же передаётся генетически, хоть такое утверждение не слишком научно и уж не медику бы его повторять.

Синдри получила в наследство от предков вечную неудовлетворённость бытием. Авантюризм и способность к почти мгновенной мимикрии. Первое способствует суициду, второе заставляет черпать хмель жизни горстями, третье дарит защиту даже тогда, когда потомок ни о чём таком не думает.

Вот отчего мы подвергли Синдри такому испытанию в день инициации. И вот почему позволяем открываться перед всякими сомнительными личностями, не имеющими ни аватары, ни пароля и допусков — одну варьирующуюся легенду. Чтобы ей научиться отстаивать свою безопасность тогда, когда мы уже не будем иметь права её подстраховать.

Почему для нас вообще наступает время испытаний, когда лишь самые близкие, лишь друзья и побратимы не отодвигаются в сторону от юного дирга? (Ибо даже мать не имеет права считаться такой же близкой, как друг.)

Мы — верхнее звено в пищевой цепочке. Место, на которое претендует человек. Оттого нам приличествует иногда поддаваться ему в порядке возмещения — чтобы пощадить гордость. Происходит это, как правило, инстинктивно или наполовину осознанно. Мы не любим совершать ничего самоубийственного, кроме самого последнего ритуального жеста, которому нас почти вынуждают бессмертие и неуязвимость. Однако человек убивает нас до конца крайне редко. Что по теории вероятности значит — никогда.

Ну вот. Пока Синдри увлечённо играет в поддавки с неким условно юным типом, якобы жаждущим убежать из реальности куда подальше, моя бретонская основательность прилагается к сугубо основательным (скверный каламбур) и вполне реальным предметам.

Иначе говоря, я получила заказ. С нарушением правил — к мужчине должен был по традиции идти мужчина. Но, как объяснил наш Старший, Рагнлейв, или Волк Власти, там нужно было попробовать уговорить. Слишком необычной казалась причина вызова.

Когда же Рагнлейв хочет — того неизбежно хотят все.

Место, которое назначил клиент, слегка удивляло: не квартира, не гостиничный номер, снятый на день или два, но заброшенный лесопарк, который лет десять назад хотели облагородить во имя того, чтобы там развлекались жители Стекольны и ближнего Подстеколья, однако, похоже, помешали местные лепреконы. Бортовой камень троп кое-где повыкрошился, плитки проросли травой и оделись мхом, скамейки потеряли изначальный цвет, руины платных игровых площадок пережили не одно нападение близлежащих дачников, и деревья разрастались невозбранно на обломках униженной цивилизации. Ясени и каштаны стояли все в тусклом янтаре, ёлочки с меня ростом — сплошь в малахитовых бусах, клёны — в стыдливом румянце.

Словом, здесь была прежняя благодатная, чистая, бесплатная тишина.

И был он.

Элегантный менеджер высшего звена в темно-сером костюме-тройке с чёрным пластроном поверх белой сорочки и бежевом тренче. Одет слегка старомодно, как принято у малых властителей дум: биржевиков, журналистов, торговцев зарубежной недвижимостью. Седина и морщинки еле прорезались, что для европейца означает рубеж между шестым и седьмым десятками.

Мы поздоровались. Он меня узнал, я его тоже. Это нетрудно и без фотографий, вернее — вообще нетрудно, когда вы оба изготовились. Клиент излучает недвусмысленный призыв, а дирг на иконке, прикреплённой к письму, выглядит стандартным человеком со смазанными жизнью чертами, приоткрывая свою инаковость лишь перед лицом События.

— Простите, вы не меня ждёте? — произнесла я с кокетливым смущением. Довольно хорошо наигранным.

Мужчина лаконично кивнул.

— Назовитесь на всякий случай, — тон мой охладился до окружающей температуры и стал таким же деловым, как его костюм.

— Нобиру Тагноль.

Ник, выбранный им для секретной переписки. Неоригинальное куда надёжней всяких словесных вывертов.

— Могу поручиться, в вашем паспорте значится не это.

— В льготном страховом полисе на миллион евро — тоже.

— Объект страховки?

— Моя жизнь.

— Когда истекает срок?

— Через четыре дня, четыре часа и пять минут. Мой шестидесятый день рождения. После этого полис аннулируется, и мои дети не получают ничего.

— Похоже, вы до последнего полагались на случай. Возмещение частичного ущерба предусмотрено?

— Нет. Стать калекой меня страшит ещё больше, чем сделаться мёртвым.

Хм. Подчеркнём для себя «ещё».

— К тому же риск не стоит таких денег. В любом случае компания проведёт своё собственное расследование.

— И самоубийца, так же как покусившийся на суицид, не получает за свои хлопоты ничего.

Он молча подтвердил мои слова.

— А мы вполне сходим за несчастный случай. Или за скоротечный инфаркт. Да ещё сравнительно дёшево обходимся заказчику.

— Разве у вас нет нужды в людях? — ответил мой заказчик. — Продукт питания, опять же детей с нашей косвенной помощью зачинаете. Кстати, два однокоренных слова в стоящих рядом фразах — плохой стиль. В рекламе неуместен.

Выражение лица у него по-прежнему было серьёзное. Не знаю почему, но это мне понравилось.

— Я имею право получить более подробное объяснение вашим резонам, чем вы пока дали, — ответила я, — но это не значит, что от вас требуется демонстрировать эрудицию.

— Да, вы предупредили заранее. Возможно, потому я и не стал ограничивать свою исповедальню стенами, — он пожал плечами и отчего-то поглядел мне через плечо.

— Чтобы нас услышали другие.

— Услышали деревья. Здесь не бывает людей, кроме самых последних чудаков, уж поверьте.

А потом — разве мы занимаемся чем-то нелегальным, что надо скрываться ото всех? Так я подумала про себя и усмехнулась, будто соглашаясь с ним.

— Видите ли, — продолжил он с той же лёгкой, почти безразличной интонацией. — Я ведь тоже из племени чудаков и оригиналов. С другой стороны, история моей жизни настолько заурядна и благополучна, что не заинтересует никого. Страховщики не додумаются проверить кровь на избыточные эндорфины — но, кстати, вы знаете, что через небольшое время ваши обезболивающие становятся идентичны человеческим?

— Практически идентичны, — поправила я. Черт, что там был за намёк на флору и фауну?

— У людей гормоны тоже слегка различаются в зависимости от конкретной особи. То есть видеть можно, доказать нельзя, — гнул свою линию Нобиру. — Моя компания серьёзно этим обеспокоена.

Моя компания. Льготный тариф — для своих. Ну разумеется, такие вещи мы заранее проверяем. Однако…

— Я не числюсь в рядах официально. Слишком стар для такого, — Нобиру как бы не замечал моих сомнений и продолжал подкидывать дрова в топку.

На что он намекает? Его наняли поработать подсадной уткой? Ну да, разумеется. И дорогостоящей.

Нет, я чётко спрошу.

— Каков предельный срок, когда ещё можно заключить договор с вашей организацией и начать выплачивать взносы? — сказала я с самой любезной и равнодушной улыбкой из возможных.

— Сорок пять лет.

— В вашем случае правило было соблюдено?

И по глазам вижу, что нет. Сверхльготная страховка была, по сути, подкупом.

И всё же отчего тогда этот субъект проговаривается, откровенничает и напрашивается на сочувствие?

Нет, на некоторых заурядных встречах тоже стоило бы присутствовать вдвоём. Я ж его и так и этак убью: как заказчика или как провокатора. Будет похоже на страстный «французский» поцелуй. Следов можно не оставлять никаких — нужно ли говорить, что даже отточие под нижней челюстью делается практически незаметным минуты через две. А вообще наш морфин — это бонус, который не всякий человек ещё и получит. Чего от меня хотят официальные лица — поймать на выходе из парка? Так я первая подниму тревогу по поводу внезапной кончины любовника.

И тотчас я соображаю, что сверхмеры предосторожности я могла бы и не принять, если бы он кое-чего не выдал. Или всё-таки приняла бы — учитывая хороший обзор местности на просвет?

— Вы хотите сыграть в навязанную свыше игру? — говорю я куда тише прежнего. — Вам этот миллион необходим прямо до смерти? Вы так привязаны к своим взрослым детям? А, любопытно, — они к вам тоже?

— Да. И три «нет», отвечает он гораздо твёрже прежнего. — Только игра не их. Игра, по сути, моя собственная. То есть я согласен был рисковать до последнего предела, но не ради денег. И не для своей компании. Для вот них.

На последних словах я почувствовала в осеннем воздухе нечто. И вскинула голову.

Они выступили из-за каждого ствола. Нет — вышли из древесных стволов: тонкие, как двумерные тени, которые плавно разворачиваются в трехмерную проекцию. Тёмные кавалеры в старинных костюмах времён Регенства и светлые дамы в кружевных корсажах и фижмах поверх кринолинов.

— Я немного лукавил, говоря про людей, — проговорил Нобиру Тагноль. — Хотя, по правде говоря, мог бы ожидать, что вы поймёте.

Белый Длиннокот Нобиру и Чёрный Длиннокот Тагноль. Призраки интернациональных имиджборд. Белокот и Чернокот. Белобог и Чернобог. Чёрная Кошка и Белый Кот режиссёра Кустурицы. И Которёк — Великая Шутейная Битва добра и зла, которая закончится воцарением вселенской гармонии.

Кажется, я в благоговейном восторге прикоснулась ладонями к щекам.

Предки нашего племени — или оплотнившиеся воспоминания о них?

Но тут рациональная половина моей бретонской натуры взяла верх над иррациональной.

— Похоже, логры Арморики с лихвой вернули себе прежнее влияние, — проговорила я. — Несколько пошатнувшееся в связи с разгромом альбигойцев, клеветой на тамплиеров и поголовным атеизмом эпохи всеобщего просвещения. И дошли до того, что хитростью выманивают на себя отколовшийся род, пожелавший обрести независимость.

— Четвёртое «нет», — сказал мой как-бы-клиент. — Мы ждали лишь возможности предъявить себя так, чтобы вы все уверились в нашем реальном — и вовсе не иллюзорном существовании. Кому как не вам, друидесса Каменных Деревьев, говорившая некогда с духами древнейших, могут быть доступны такие вещи!

— Так вы в самом деле один из Древних? — спросила я в замешательстве.

— Я состою в их братстве, но как простой смертный, — улыбнулся он. — Таких становится всё больше. Возможно, глобальная Сеть виновата — она ставит знак тождества между плотным бытием и тонкими материями.

Он помолчал, наблюдая, как призраки дриад мягко скользят за кулисы, откуда появились.

— И что — я их больше не увижу? — спросила я.

— Сегодня — точно, — ответил человек с глубокомысленной кличкой. — Потому что нам с вами предстоит доделать нашу работу. Я так думаю, большая-пребольшая куча монет не повредит даже тем, кто овладел легендарными сокровищами Соломона. Видите ли, я неточно выразился насчет детей. Мне наследует старшая дочь — она скорее логр, чем людское исчадие. Оттого я испытываю к ней большое, всепоглощающее уважение. Ну, а с моей страхолюдной конторой и её махинациями можно разобраться и не на таком высоком уровне.

…Я, еле передвигая ноги от усталости, но спокойная и довольная, шагала к выходу из парка. Гладкошёрстый пепельный котяра с белой манишкой на груди, разделённой черным галстучком, некоторое время следовал за мной по пятам, но мало-помалу отстал и, наконец, скрылся в кустарнике под заполошные вопли воробьёв.

Счастливой ему охоты…