Из моих собственных слов может следовать, что пол реального дирга — всего-навсего конфетный фантик, обёртка, а красненький леденец внутри — всегда один и тот же. Голенький обсосанный ландрин. Моя сестрёнка-бретонка подвела под эту сомнительную истину нехилый медицинский фундамент — но забыла про гормоны, блджад! Простите, смертные, подхватил словарную инфекцию от другой сестрёнки — по совместительству племяшки.

По обычаю древнего народа логров, всех малых детей наряжают в условно бесполое. Ничего такого особо выдающегося.

Другие народы мира тоже этим грешат.

Однажды в родную DC-Стекольну привезли выставку живописи Соединённых Штатов. Восемнадцатый век, примитивно и очень мило, в стиле лубка: индейские вожди в парадной форме, фермеры в хлеву, квакерские барышни в церкви. Естественно, я побывал в Безобразительном Музее. Портреты двух дворянских младенцев-одногодков, брата и сестры, отличаются только пропорцией между длиной платьица и панталончиков — у мальчика первое чуть покороче и открывает не только кружевную оторочку невыразимых, но и кое-что повыше. Если учесть пропорции — примерно такое же, как у музейной копии Давида работы Микеланжело Буонаротти, на которого я в натуре заглядывался. То есть когда в общеобразовательных целях побывал во Флоренции. И сильно фраппировал этим папочку Хьяра, отчего он и прозвал так наш Изобразительный Пантеон Изящных Искусств, возведенный вокруг полного близнеца сей статуи. Именно — Безобразительным.

Вот ещё пример. На старинной коричневатой фотке предка нашей верной служанки Екатерины сей предок восседает в кресле, свесив ножки в тупоносых пинетках, еле видные из-под роскошного батистового платьица, и глядит на зрителя блестящими тёмными глазами.

К чему это я? Да к тому, что у бретонских крестьян есть такой обряд — надевание на малька первых в жизни брюк. Лет в шесть, кажется, Или десять. С праздником и приговорами: «Вот теперь ты настоящий мужчина», «Да что уж говорить — в коллеж пора отдавать, чтобы не женить совсем неучёным». И это куда как хорошо, что в сильный пол производят ещё до школы. А то иногда до самой свадьбы такое затягивается.

Вот ещё вам пример. Та самая Катерина — родом из хохлушек и очень резва на анекдоты из сельской жизни. Вот как-то тому самому юбконосному предку довелось венчать односельчанку — попом он стал, понимаете. Невеста в венке из маков, намистах и намитке, красные сапожки до колен, красавица. Жених родом из другого места, чуть припоздал, запыхался, но стоит тоже нарядный: рубаха с витым поясом ниже колен, такая длинная, что городские хромки под ней прячутся.

Для дальнейшего надо объяснить, что подзадержался он справить в поле великую нужду. А поскольку впервые на него штаны надели — москальские брюки на пуговицах — то он их снял, чтобы не замарать, а кольцо невестино из кармана отдал дружке. В сапоги влез — осока или там стерня была колючая — и дальше заторопился.

В разгар венчания диакон на выдохе громогласно шепчет:

— Простофили. Обручальные кольца почему до сей поры на блюдечко не выложены?

Что тому парню в башку вступило, но задрал жених подол своей фустанеллы прямо перед алтарём, полез в потайной кармашек…

И оказалось, что брюки остались в чистом поле под ракитой — версты за две от храма. Аккуратно сложенные.

То-то легко ему было на свадьбу поспешать…Привычно, скажем так.

Ну, а что было дальше и правда ли это вообще — про то наша любимая гувернянюшка не сказывала. Верней, не получалось у неё от поголовного смеха.

Ещё одна история в общую копилку.

Шевалье д`Эон, прославленный и несравненный мастер клинка, в детстве и отрочестве имел такой нежный состав, что матушка специально наряжала его девицей. Потом он и сам приучился шутить такие шуточки — нечаянной жертвой маскарадного розыгрыша стал сам король Луи Пятнадцатый. Типа ухватился в постели за нечто неожиданное — и восхитился этим фактом. После бурных приключений и злоключений д`Эон утвердился в роли «мадемуазель де Шевалье» и зарабатывал приварок к королевской пенсии показательными поединками. Равных ему в этом деле не находилось даже среди известнейших мастеров.

По совести, нужно бы добавить, что популярная тогда малая шпага — оружие смертоносное, язвящее, но лёгкое, будто эпиграмма Сирано де Бержерака. К нему нет необходимости прилагать старинного викинга. Но я всё-таки не буду о том распространяться: ловкость практически всегда побеждала грубую силу.

Это я к тому, что очевидные признаки маскулинности или фемининности значат не так уж много и для людей. Длинные волосы иногда означают не бабу, а благородного кавалера, коса — не красную девицу, но опытного воина, бритый подбородок — уж точно не гея, а дремучая борода в крошках ладана — не правоверие, лишь неряшливость.

И ритуал посвящения может быть составлен из знаков, имеющих в разных культурах прямо противоположные смыслы.

К чему я говорю об этом?

Когда мы с Хьяром наблюдали за обрядом в лесу менгиров — двое вполне взрослых и знающих диргов, — мы честно полагали, что нас связывают вертикальные, так сказать, узы. Иерархические. И были гораздо больше озабочены не отцовством-сыновством, а тем, чтобы понять глубинный смысл и цель колдовства двух женщин, матери и дочери.

В следующем году мы этим смыслом прониклись по самые подвздошные кости. Началась Великая Война, та самая, которую стали звать Первой Мировой после того, как разразилась Вторая. Оккупация Франции и Нидерландов, газовые атаки, шимозы, госпитали, покрывшие добрую треть земной поверхности, крушение четырёх великих империй, подобных столпам мироздания, революции в России и Германии, вши, сыпняк и испанка. Потрясение духовных и материальных основ было куда более сильным, чем во время второго по номеру побоища. Должно быть, люди свыклись.

Погибло десять миллионов на фронтах плюс втрое больше — по косвенным причинам. Из этой массы около трехсот тысяч пришлось на долю Бретани.

Но её земля и море тогда ещё оставались неосквернёнными — будто бы оттого, что среди камней был проведен некий мутный логрский обряд, связанный со вступлением в зрелость и развязыванием телесных пут. Памятуя о событиях Столетней Войны и героической Жанне, местные жители называли этот эффект «Покровом Девы». Возможно, карнакцы решились бы и вторично призвать ту же магию, но нас троих — Хьярварда, меня и девицу Мириэль, ipse Рунфрид, — к тому времени уже перенесло через Атлантику. Жители САСШ имели достаточно рассудка в голове, чтобы не лезть во всеобщую круто заваренную кашу, хотя их деньги ввязались в заваруху крепко. Здесь нам было можно работать и по общественному договору, а не по одному принципу частного найма, как приходилось в Европе.

Особенно, кажется, в небольшом городке на Юге, где мы сняли для безопасности отдельный дом в колониальном стиле — нескладный и на все четыре стороны продуваемый сквозняками.

Вот именно это нас с Хьяром и напрягало. Не сквозняки — общая атмосфера. Здесь девушки почти не подходили в юнцам призывного возраста и не вставляли голубиное перо им в петлицу, плакаты с призывами типа «А ты записался в армию? Чёрная дыра зовёт!» не пользовались такой популярностью, как в Европе. Но те молодые люди, которые не были заняты в постели дам, которые нанимали девиц, которые развешивали плакаты и вставляли перья, сами остервенело порывались в горячие точки.

Нам же обоим было нельзя. И не только из-за нашей подопечной. Не только из-за других подопечных — нашей потенциальной клиентуры. Их число, кстати, резко сократилось: даже безнадёжные калеки с сожженными лёгкими и гниющими культями, живущие на морфиновой игле и кокаиновых понюшках, страстно желали продлить свои болевые ощущения лет этак на десять.

Но, видите ли, учить логрессу кормиться, маскироваться, лавировать в неспокойных водах Договора и просто письму, счёту и сравнительной анатомии — важное дело.

Но суметь разобраться с причинами своей личной депрессухи — наиважнейшее.

Не забывайте, что в глазах людей мы казались почти ровесниками. И хотя я легко представлял себе утончённого изгнанника, прижимающего к груди дитя, едва возникшее из утробы, отцом я его называл по большей части в шутку. Кузеном, старшим родичем — да. Хьяр относился в своей патерналистской роли куда как серьёзней. Скажем так, драматичнее. Трагичнее.

Хотя трагедия или там драма была во мне. Нашим девственницам хорошо — они не страдают кровями. Они чисты вдвойне: и от регул, и от соития. Зато нетронутые молодые мужчины испытывают двойной страх. То, чем набухает наш тройной орган, легко выделяется наружу — и это не семя, но тот самый ихор. Простыни после сна иногда имеют устрашающий вид, а почерпнутый из книг предрассудок насчёт того, что мастурбации и любое пролитие семени истощают организм, может буквально нас добить. К сожалению, о любви диргов не отыщешь никакой беллетристики, а специальная литература научного плана нн слишком достоверна. В ней нет самого главного: эмоций.

Младшему следует делиться тревогами, в том числе и по поводу своего целомудрия, со старшим — такое у диргов обыкновение. Но я не смел и приблизиться с этим к… Ну, всё-таки к родителю.

И разговор затеял именно Хьярвард.

Поздним вечером у притухшего камина, когда наша подружка уже удалилась наверх. Она куда больше нас обоих уставала от деятельности «для нужд фронта».

— Руна жалуется, что ты с ней не флиртуешь. Не кокетничаешь, — внезапно проговорил Хьяр, повертев в руке полный бокал и вернув на подставку. — Не носишь поутру кофе в постель, не присаживаешься вечером на край узкого девичьего ложа…

Размером два на два метра, чтобы оградить соблазнительную картинку еле прикрытого нагого тела пустым полем. Этакое натурально-художественное паспарту.

— С какой стати?

— Что — тебе кокетничать или ей жаловаться?

— И то и другое. Мы её вроде как удочерили. Мне она вообще как сестра.

— А я? Я тебе отец или вроде как отец? — резко ответил он.

Я не совсем понял. Ну да, мы с ним официально назывались двоюродными братьями и были вынуждены держать себя похоже. Только я все равно чуточку «подстилался под старшего», и Хьяр был этим не очень доволен. Но до сих пор не язвил по поводу.

— Ты никогда не пьёшь наравне со мной, хотя это означает рюмку в два дня, — продолжал он филиппику. — Никогда не садишься рядом — только в кресло напротив или на другой конец скамьи в парке. Требуешь стелить себе в отдельной комнатушке, несмотря на то, что Кэти умаялась раздувать пламя в здешних очагах. Ещё не хватало, чтобы ты ото всех запирался. Можно подумать — почивать мешают.

Ирония сказанного заключалась в том, что мы не спим по-человечески: нам требуется лишь отдых, желательно в лежачем виде, и… как это… прострация. Часа на два от силы.

— Нас ведь никто не видит, когда мы у себя. Кроме старушки Кэт. Если ты считаешь, что я нарушаю маскировку и должен поднажать на интим…

Хьяр снова ухватился за сосуд — и я прямо побоялся, что он раздавит хрустальную ножку и запустит в меня остальным. Только тогда я понял, что именно сказал и о чём проговорился.

Он вызывал у меня далеко не сыновние чувства. Я пытался прятать это от себя, а вот Хьяр, похоже, уловил выходящие наружу флюиды.

— Сынок, — проговорил он тем временем, — похоже, ты надорвался изображать благополучную семью. Благополучную пуританскую семью. Не рано ли на тебя мужские панталоны нацепили?

Выпрямился из кресла и одной рукой выдернул с места меня. Как непостижимо хорош он был в своём гневе — пятна румянца, выступающие скулы, прикушенный алый рот! Внезапный огонь отражался в зрачках, бросал рыжие блики на русые волосы, длинные, как у Оскара Уайльда, и разбросанные по плечам, таким шелковистым и гладким под стёганой атласной курткой…

Тут меня в полном смысле озарило. Как реанимированный нашими порывами камин, где с новой силой вспыхнуло пламя.

— Я сделаю всё, что прикажешь, — ответил я. — С радостью.

…Кажется, он возносил меня наверх на руках, когтями сдирая с меня и заодно с себя оболочку и рассеивая её клочки по всей лестнице. Во всяком случае, в его будуар мы прибыли изрядно облупленными.

А потом…

Ногти наши умалились. Привычный метаморфоз. Тяжесть лонной крови перестала меня пугать.

Хьяр неторопливо стянул с себя рубашку — единственное, что оставалось на нём. Смял в кулаке, бросил — и переступил через батистовый комок обеими узкими ступнями. На миг мы соприкоснулись всем, что было у нас спереди.

Мускулистые плечи зрелого мужа, сосцы девы, стан и живот гимнаста, пенис эфеба.

Безволосая кожа, только между ногами влажные от пота завитки. Скользит под пальцами, как шёлк. Щекочет, будто лапки огромной бабочки. Зализывает свежие царапины. Дразнит моё орудие. Поднимает как для решающего выстрела.

На этом Хьяр мягко оттолкнул меня и улёгся поверх постели ко мне спиной. Свернулся рыхлым клубком. Сказал негромко и чуть сдавленно:

— Твоя воля, не моя. Хочешь — приди, не хочешь — останься там, где стоишь. Если я сейчас тебе прикажу, так и останусь в отцах навсегда. Не хочу подобного изврата.

Я лёг, прижался и почувствовал, как всё внизу мигом подплыло кровью и разбухло. Ужас и восторг. Мой возлюбленный подался ко мне, выгнулся абиссинской кошкой. Странный, сдавленный, прерывающийся голос, будто бы не его, ударил в виски вместе с биением моего сердца:

— Тебе не нужно проделывать всё с начала до конца. Только вложи его мне между ног и ни о чём не заботься.

Он был прав. В таких случаях твоя плоть творит за тебя всё. Я даже не заметил своих движений, быть может, и было два или три, но внутри меня будто накипел и лопнул огромный пузырь, которым вдруг стало всё мое существо. Хьяр ужом выскользнул из моих тисков, извернулся и начал пить, как из фонтана, почти не касаясь губами моей крайней плоти. Кажется, одно это соединило нас, как запах. Так, как дирг узнаёт дирга, как людской мужчина — женщин или как гей — гея. По игре феромонов. Игре воды и света.

А потом он сжал мои покорные запястья крепко-накрепко и с тихим смехом произнёс:

— Кажется, я слишком мало кормил тебя сильными мужскими телами, девочка.

Вот он — он дошёл до конца. Притиснул, обернул и распростёр, а потом поднял из праха на колени. Подарил мне боль первого соития. Пронзил меня насквозь, как стилет — кусок масла, и напоил своей жаркой телесной жидкостью.

Ну как, убил я твои страхи? — спросил Хьяр, когда мы повалились рядом, изнемогая.

— Вроде бы вместе со мной самим. Да нет, всё о-кей, только вот кто улики стирать будет?

— Вижу-вижу, что о-кей. Дабы потопить в океане драккар Трюггви Победоносного, одного берсерка недостаточно. А насчет простынь, если тебя это в самом деле волнует, — отдадим Руне для её лекарской ворожбы. Стирать не будет, однако: сожжёт и использует пепел. Очень от внутренних кровотечений способствует. Как, то бишь, их? А. Паренхиматозных.

Он отстранился, поцеловал меня в один глаз, потом в другой, закрывая:

— Спи, нахал малолетний. Я тебя как-нибудь и такого перенесу в твою отшельничью каморку.