Река текла в неглубокой и широкой впадине. Многие кони и звери даже поленились преодолевать порог и лезть в воду: огонь явно потерял свой пыл еще перед терновым венцом и теперь скорее чадил, чем горел. Впрочем, кое-какие травоеды явно были не прочь слегка ополоснуться — смыть копоть и пену. Хищники, напротив, с некоторой опаской повернули назад.

— Кормиться жареным будут, — пояснила Кардинена. — Для них, да и для всех, кто переждал стихию, настали тучные времена. Много семей, много приплода. Из чёрной земли через месяц-другой полезут буйные травы — значит, приманят всяких архаров, серн и газелей.

— Пожар сюда точно не придёт?

— Здесь же заливной луг… Если эту щётку можно считать лугом.

В самом деле, растительность во впадине была такая же, как во всех горах: короткая, с мелким листом, похожим на чешуйки. Лошади пробовали ее щипать, но без особого желания.

— Заливной?

— Каждую весну Зейа переполняет русло и уносит с собой половину береговой земли — возводить острова-крепости в своём устье. Валуны на порогах отламывает и ворочает, корни подмывает. Не всё берет — что-то на дно роняет.

Сама она решительно направила своего жеребца в поток, узкий, но быстрый. Сорди пнул своего малыша пяткой в брюхо — тот охотно последовал за старшими.

Перебралась на берег вся четвёрка вдалеке и от табуна, и от пожара.

— Узнаю эти места. Вот здесь настоящие покосы, — заметила Карди, соскочив со своего коня. Тот стоял на удивление спокойно и даже пригнул голову — цветочки нюхает, посмеялась она. Сложила наземь свой груз и начала в нём рыться.

— Ты тоже своего отпусти. Он парень привязчивый.

— Нравом хорош, да с виду не больно казист.

— А вот этого при нём вслух не говори. Это же самая лучшая для гор порода: и по горам ловко лазают, и по тропе без устали бегут, и в седле точно в зыбке качаешься, — на этих словах Карди достала именно что два небольших седла вроде бы спортивного фасона и две волосяных уздечки без трензелей. Надела одну узду на своего жеребца, другую протянула Сорди:

— Вон к той ветле обоих привяжи, там травка самая полезная с виду. Пусть пока не привязи пасутся, чуть позже мягкие путы наденем.

— Какие-то они совсем ручные.

— Просто человека вспомнили. И к тому же крещение огнём помогло.

— Чьё?

(Какая внешняя сила заставляет его задавать очевидные вопросы?)

— Твоё.

(И принимать как должное неординарные ответы.)

— Ты прошел воду, землю и огонь и со всем тремя побратался. Теперь тебе станут доверять. Видеть в тебе защитника.

Сёдла оказались, кстати, вовсе не спортивные — просто рассчитаны на здешних пони. Впрочем, Кардинена и против этого термина возразила:

— Пони определяются по высоте в холке. Сплошная арифметика. А наши скакуны — потомки лошадей викингов, порода, выращенная в чистоте. Жеребят от «золотых», соловых степняков и иных производителей сбывали на сторону. Возможно, по этой причине наши любимцы не страдают обычными конскими болезнями. А выводить можно и поменьше, и покрупнее. Вот Шерл — он ростом с арабчика, а это если не лучшая, то самая гармоничная порода в мире.

— Ты его знаешь. Правда твой был?

— А что, я похожа на мёртвую? Не более тебя, однако.

Сорди запнулся: чего-то он не понимал до конца. Сам он ощущал себя на редкость живым — такого с ним не было от самого рождения.

— Когда-то меня прозвали Киншем, точнее — Кинчем, в зависимости от местных вариантов произношения. В честь великой венгерской кобылицы арабских кровей, памятник которой стоит на главной тамошней площади. А вороного жеребца именовали Аль-Бахр, «Океан», или попросту Бархат.

— Не Шерл.

— Да, у этого кличка не арабская. Означает черный турмалин. Конь моего милого Волка.

Сорди снова побоялся спросить, кто это, но Карди ответила сама:

— Волк. Бурый Волк, по цвету одежды. Волчий Пастырь. Даниль Ладо. Он тоже имеет на меня виды, как Тэйн, и примерно такие же. Хотя нет: второй — почти друг, первый… первый — почти возлюбленный. Тоже посостязались однажды. До его смерти.

— Прости. Дом был его?

— Угм. Нас обоих.

— Это он там… оборотился?

— Угм.

— Но это колдовство! Магия! А ты говорила, что здесь этого нет.

— Здесь нет ничего, помимо законов природы. Здешней природы. А она нигде и никогда не была такой безмозглой, как считали тебе подобные. Колдовство — насилие, доброе или злое. Магия — легендарный вид особой энергии. Оба они требуют субъекта и объекта. Ты извини, что я тебя гружу терминами, только я вроде намекала на глобальный суперкомпьютер. Мы оба внутри.

Сорди не понял, но запомнил. Постепенно он уяснил себе, что запоминает всё говоримое без различий и различений. Даже то, что не выражено словами, а носится в воздухе рядом с дыханием воды, ароматами цветов, вместе с пыльцой. Вместе с пеплом.

Кардинена прервала его медитацию:

— Питаться будешь?

— Да нет. После такого…

— Далеко тебе до конской автаркии. Поостыли оба наших подарочка в воде, теперь траву хрупают. Как думаешь, нам не стоит тоже ополоснуться для аппетита? В одежде не совсем то, понимаешь.

И, не дожидаясь его ответа, пошла по кромке впадины, на ходу сматывая с себя золотной шарф и сбрасывая пропахшую гарью одежду.

Сорди последовал ее примеру — но отчего-то на сей раз нагота далась ему труднее прежнего.

В каком-то известном ей месте женщина спустилась вниз, цепляясь за мылкую глину пальцами босых ног. И сразу упала в воду — почти без шума, будто проскользнув между струями. Поплыла к середине, лавируя, как парусник под ветром.

Он проделал то же, однако не так ловко; холодная вода теснила плоть, спирала дыхание в глотке. Верхом на горячем конике было и в самом деле не то — Сорди пожалел, что не оставил на себе хотя бы тонкие шаровары за неимением плавок. Такая моральная ценность, как целомудрие покровов, явно не была популярна в Динане.

Впереди Кардинена отыскала, по всей видимости, мель или глубоко утонувшую корягу и выпрямилась на стремнине во весь рост.

— Греби сюда, эй! Не режь воду поперек, неуч. Опирайся как на стену, чтобы тобой, как косточкой из пальцев, выстреливало.

Сорди попробовал — вышло. Течение само понесло к месту — и прибило к большой скользкой глыбе.

— Никогда в быструю реку не окунался? Вот уж не поверю, — смеялась Карди, вытаскивая его, дрожащего, за руку и водружая на постамент.

— Не т-такую холодную.

— Врёшь. Горные речки все одинаковы.

Ему казалось теперь, что они, держась за руки, стоят на палубе парусника и волна перехлестывает через руль. Или омывает изножье парной статуи из тех, что укрепляют на носу корабля.

— Ты слишком напоминаешь мне юношу, чтобы я оставался спокоен, — сказал он, чтобы оправдаться.

— Ты слишком напоминаешь мне девушку, чтобы я оставалась спокойна, — повторила Карди насмешливым эхом.

И словно только сейчас поняла, о чём обмолвилась. Хотя — Сорди уже знал свою старшую напарницу достаточно хорошо, чтобы не верить во всякие непредумышленности.

У него тонкие черты лица. Мягкие, ковыльные волосы. Узкие плечи — заниматься силовыми видами спорта даже не пробуй, благодари Бога, что лопату в руках удерживаешь. И то — кисточкой расчищать куда ловчей выходит. Подгонять один к другому клочки да ошметки с античных помоек. Эксклюзивная, филигранная работа, все завидуют. Пальцы — будто зрячий глаз на каждом. Бедра и зад — как-то его сравнили со статуей Персея работы Бенвенуто, потом он отыскал изображение и понял всю силу издевательства. Персей — не юноша, скорее девица, хотя идеал гораздо более поздних времен. Не сдобный Ренессанс — суховатый югендштиль. Костяк рафинированный, мышцы практически отсутствуют — одни жилы. Даже ступни узкие, небольшие, а подъем высокий: найти добротную обувь было постоянной проблемой.

— Ты очень красив, — прервала паузу Кардинена.

Вода чуть спала или это ему показалось? Течение по-прежнему обвивало ему щиколотки своим арканом.

— Разве такое нужно мужчине?

— Да и женщине подобное лишь в тягость.

— Вот не знаю… то есть — ты разрешаешь мне говорить? Дело женщины — привлечь к себе иной пол. В том и прелесть, и ловушка, и погубление.

— Набор трюизмов. Хотя сила общих мест в том, что они общие. Обратная связь.

Теперь они вполне могли усесться рядом на глыбу.

— Лес уже кончил гореть — разлив больше не понадобится, — объяснила Карди. — Я же помню — на этом месте всегда был брод. Не считая весны, разумеется.

— Так вот, — продолжала она с необычно ровной интонацией. — Сказал «а», так будь любезен, говори и «б». Напросился — слушай.

— Ты вообще-то понимаешь, что женщина неспроста оказывается на мужской работе?

— Ну, конечно, есть и дагомейские амазонки, единственный достоверный случай женской армии, и индийская элитная гвардия раджей, состоящая из крутых дам. Русские эскадроны смерти. Времена, конечно, давние, но не такие уже. Да и в мое время фактически… разведчицы всякие. Радистки Кэт.

— Широкие у тебя взгляды. Тогда подберёмся с иного конца. Как ты полагаешь, я вполне отвечаю заявленному назначению? Ну, типа «баба-мужик», как твоя мама в детстве говаривала?

— Откуда ты знаешь?

— Я хороший лингвист и специалист по говорам. Устраивает объяснение?

Сорди подумал, что это ей подсказала либо здешняя разумная земля, либо память о прошлом бытовании.

И впервые посмотрел на Кардинену открыто, Непредвзято. Не оскорбляя даже тенью желания.

Она не такая, как ему показалось тогда, в подземной купальне. Да, телосложение вечной девушки, что стоит на самом пороге расцвета. Сухие мускулы без капли жира. Ключицы идеального фехтовальщика — ровные, длинные, как стрела. Лицо из тех, что напыщенно именуют иконописными — строгое, бесполое. И всё же…

Создаётся впечатление, что она систематически и с невероятным упорством приглушает, гасит свою женственность. Нет, не перегибом в сторону мужского начала — нисколько. Желая показаться просто человеком: формулировка из «Левой руки Тьмы» годится на все времена.

А теперь маскировка спала. И вовсе не вместе с одеждой, что стала привычна, как вторая кожа. С тем, что въедается в саму кожу, мясо и кости.

Клинок вышел из ножен и повернулся иной гранью.

Ярко-синие глаза на пол-лица. На самом деле они не такие большие и не такие васильковые — в глубине прячется отсвет грозовой тучи. Алые губы изысканной формы и цвета — такие сравнивают с розой, которой заперт смех, и с луком Амура, и брови такие, тонкие, «союзные», как у восточной пери, тоже с ним сравнивают. Шрам почти не виден — к Сорди повёрнута другая сторона, а он не спешит изменить положение. И невероятная грация всех до единого движений вплоть до мельчайших. Будто нет веса, нет привязанности тела к земле. И всё же эта плоть — отнюдь не облако, гонимое ветром. Плоть — от слова «плотная».

— Что — перед тобой очередное чудо?

— Говорят, великая Мэрилин такое умела: мгновенно перевоплощаться в саму женственность. Нет, Не знаю, что сказать. Я не умею смотреть на тебя глазами мужчины.

Она рассмеялась — но какой это был смех, какой голос! То же, что поразило его в первую встречу — только это серебро было очищено от черноты.

— Ты смотришь. Этого довольно.

И почти без перерыва:

— В Динане никогда не было особой разницы между тем, как воспитывали сыновей и дочерей, а я была сиротой. Соломенной: маму от меня забрали как политическую преступницу. В смысле — жену казненного за политику. А вместо детдома была эстафета добрых рук. У нас эти орфаны не приживались: слишком большая ценность — любое дитя.

Ну вот, в меня и вкладывали всего по максимуму, будто в общую копилку. Есть упражнения для девочек — называется «подготовка к ритуальным пляскам». Удивительные — не для одного тела, но и для голоса. И поэзию приходится изучать, как кельтскому барду: ты же под своё собственное пение танцуешь. Если подрифмованное — окончания стихотворных строк должны подчеркиваться одинаковыми жестами. Синэстезис. Мальчикам лет с пяти дают комплекс движений, заменяющий уроки фехтования на тяжелых клинках. Тоже своего рода танцы, не совсем похожие на эти… выпады, парады, терции и кварты. Или скорее тай-цзи, что ли. Много было чего еще — для ума и сердца, хотя и названное давалось не для одного физического развития, как говорят сейчас. Языки, философия, история религий, социология, культурология, математика…э!

А мне была охота стать как все. Ну, замуж выйти чистой и неоткупоренной, по страстной любви. Детей завести и воспитывать в горсти. Отдать им всё богатство, что ношу в себе.

Не учла, что у нас тогда родиться дочкой жертвы режима означало клеймо типа кармы. Меня нарочно старались от судьбы моей отвести, сделать многогранной личностью.

В ее голосе вновь появилась ирония.

— А вот Картли — он был куда проще иных. Тем меня и взял. Во всех смыслах. Ему лет тридцать, мне шестнадцать. Друзей отца по военной академии знал, хоть и понаслышке. Непробиваемо важные деятели оказались: эмигрировали вместо того, чтобы под пулями да саблями сгинуть.

Картли, кстати, был не грузин, это партийная кличка такая. По внешности был скорее на иберийского еврея похож, но лучше: глаза — черный огонь, лицо с точеными чертами, строен, гибок, как хищный зверь. Стрелял с двух рук с одинаковой меткостью и меня тому обучил. Боевой товарищ, словом. Экспроприировал — не деньги из банков, но заключенных из тюрем уж точно.

В общем, случился громкий процесс над представителями активной оппозиции. Первая моя отметина. Не такая уже и страшная: ребенка потеряла, венчанного мужа лишилась, но хоть сама выжила. Выползла. Я не о том собираюсь тебе говорить, это просто чтобы ты понял дальнейшее. Как говорится, первого раза хватило, чтобы наесться.

А потом подхватило меня. Гражданская заваруха и приятели покойного Картли, студенты отставные и мои добровольные репетиторы. Друзья друзей отца. В общем, говорят, с твоими данными как раз обучаться на эту… радистку Кэт. Ну, посложнее. Я ведь аристо наполовину, по материнской семье. Внешность такая… дубовато-благородная. Викинги из тех, кто сюда исландских пони завёз. Отцовская линия — крестьяне. Не простые — родовитые. Охотники, начётчики, самовитые такие — не подступись. Тоже собой хороши на диво: белокожие, синеглазые, светлый волос кольцамивьётся. Ты прости, что я тяну: это как тебе в холодную воду лезть с головкой.

В общем, решили, что я себя саму должна играть. Под одной из моих многочисленных фамилий.

И вот тогда я встретила девочку. В одной группе, готовили для совместной деятельности. Майя-Рена. Светленькая… Ты на меня не смотри, в Восточном Динане, где леса и влажные степи, таких, как я, немало. Весь отцов род, почти весь материнский род. А вот белокурых — по пальцам одной руки пересчитать можно. Не так уже умна, но далеко не глупа. Знаешь, из тех, с кем и говорить нет надобности, — и так всё про всё понимают. Не писаная красавица, но милая. Белее лилий, тоньше горностая. Умные руки — хороши на ключе работать. Идеальный слух. Верный, но ломкий голосок. Я рядом с ней как племенная корова рядом с трепетной ланью смотрелась. Забавно, правда?

Сорди промолчал. Верхним чутьем он понимал, что ответа не требуется. Смеха — тоже. Да и что слово «забавно» означает в устах Карди свою противоположность — понял почти сразу.

— Учили меня в разведшколе великолепно, ее — самым обыкновенным образом натаскивали. Мне повезло, что привозной сэнсей на меня глаз положил. Вкладывал в меня не столько боевые приёмы — они проявляются бессознательно, как раз себя выдашь. Выносить боль научил. Уходить внутрь себя. Вообще-то я снова резинку тяну изо рта, знаешь.

Когда день проходит в постоянных ухищрениях, необходимо хоть глухой ночью оторваться. Я и моя горничная… Моя причудница.

Кардинена прервала себя, засмотрелась на потоки воды у себя под ногами. Из белой пены уже выставились гранитные клыки и плахи. Брод.

— Заберёмся в ванну и массируем друг другу мышцы — снимаем напряжение. Свернемся в двуединый комок на барской кровати и лежим так без сна — дышим совместным теплом. Ласкаемся, как кошки, — они ведь так у себя стресс снимают, могут даже перед лицом самой главной беды умываться. Чешем носом за чужими лопатками — тоже кошачьи ухватки. Нет, насчет секса я тебе и посейчас не скажу — не знаю. А любовь — она ведь ни общей склонности не следует, ни предмета не выбирает. Ну вот представь себе — каково инопланетянку любить. Или инопланетянина. Который даже движется не так, как ты. И сложен по-другому. И пахнет иначе. И разрез глаз нечеловеческий — узкий, что ивовый лист, почти без белков. Не говоря о генах.

Снова отвлеклась.

Когда нужно заслать много агентов, причем срочно, о тщательной подготовке речи быть не может. Берут количеством и заранее обсчитывают провалы. Нас с Ма из-за меня в оборот взяли — я криптограф была уникальный. Такие коды ни одна дешифровальная машина расколоть не могла — да и посейчас не может, наверное. Достояние Братства…

В общем, когда нас взяли и привезли в Замок Ларго, тамошнюю тюрьму, меня сильно трогать побоялись. А вот Майю-Рену… да специально на моих глазах…

— Видишь ли, — проговорила Карди каким-то по-особому деловым тоном, — в некоторых положениях чудовища получаются из самых обыкновенных людей. Возможно, я не обыкновенная: не знаю. Выдержать такое… А может статься — да. С самого начала я могла не допустить худшего. Променять цифирь на живого человека. Гонор — на покорность. Сотню безразличных мне человеческих особей — на одну возлюбленную. Или, на худой конец, голову о стенку разбить — ведь не следили же за мной всё время.

Но нет, я сидела и впитывала в себя зрелище насилия. Закрыться от него никак не получалось. Стадо распалённых чудовищ с голыми дубинками. Тоненькие заячьи крики. Мольба, под самый конец уже невнятная, и обращена она была ко мне. Скажи, выдай, неужели ты вовсе без сердца? А я только и умела, что принимать в себя то, что выплеснулось из этих через край. Не вместилось в Ма. Их похоть. Их извращение. Жажду чужой боли. Знаешь, я молилась, чтобы они удушили своими мясными кляпами, порвали насмерть… ладно. Те, кто допрашивал, были умны — среди них был хирург. Любопытно, врачи старых пыточных застенков тоже Гиппократову клятву давали?

Ладно, всё кончилось, нас обеих бросили тут же — отправились отдохнуть и переспать. Врач остался — залатать что можно.

Молодой, знаешь. Рассудительный такой — когда от него скотское наваждение отошло.

Я говорю:

— Какая будет цена, чтобы моей подружке не очнуться?

Отвечает:

— А где ж ты раньше была, дева траченная? В самом начале могла всё купить. Даже жизнь и здоровье. Обеим.

— Это почему? — спрашиваю.

— Ты думаешь, мы не угадали в тебе человека Братства? — говорит.

Я и не знала — это вроде как сказочка такая была. Про Братство Расколотого Зеркала, которое творит и блюдёт справедливость. Многие считали, что помогают ему, в нём самом не состоя. Наверное, так и было: руки и ветви Оддисены простирались широко.

— С какого бодуна ты нам чужие тайны не продаёшь — твой личный кураж. Твой груз на душе, — говорит далее.

Прав он был. Упрямство меня оседлало, а не долг. И вдруг оно…это упрямство… говорит моими устами за меня саму:

— Вот моя цена. Когда я отсюда выйду и тебя отыщу, и будешь передо мной, как я сейчас перед тобой, я тебе подарю чистую смерть. Достойную и лёгкую. Может быть — нарочно для тебя выдумаю нечто особое.

Он рассмеялся довольно:

— Теперь дело говоришь. На такое согласен.

Вколол что-то Майе раз, потом другой. Забилась, вздохнула глубоко, потом вытянулась в струнку…Конец.

Как он потом перед соратниками оправдывался — не ведаю. Надеюсь, это его не очень затруднило. А я…

Получила, что хотела. На полную катушку. Ну, до конца не попортили — выжила и снова выползла на свет. Хорошие парни вовремя одержали верх над плохишами.

Сорди молчал — отвечать и вообще подавать признаки жизни не было сил.

— А уже много времени спустя прихожу я к друзьям отца и моим нанимателям и говорю:

— В активную разведку больше не гожусь, колотый орешек, учить ремеслу не желаю, сидеть и проедать свой почёт — тоже. ибо мирная жизнь не по мне — и по мне, похоже, никогда не будет. В армию меня пошлите: там еще кое-какие дела остались. Противника добивать, города брать осадой. Подучиться надо, оно конечно. Задел у меня есть, здоровье наладилось кое-как, а прочее к сему приложится.

Ну и попала в элитное офицерское училище. Одна изо всех дама, ха… Кобели изо всех подворотен, тоже элитные. Первый класс высшего кобеляжа. Да я что, я ничего…

Поднялась, потирая озябшие члены:

— Как бы нам ревматизма не заработать от сиденья на холодном. В сих краях он лечится муравьями, но туго. Давай на берег выбираться — хоть по камням, хоть через водовороты.

И — тихо:

— На всю оставшуюся жизнь ожгло. Тьма галантов рядом, да еще каких — а кроме душевной прохладцы ничего не дали и не получили.

Урок был окончен.

Когда они перебрались на свой берег, старательно балансируя и борясь с водой, обтёрлись, оделись и не без труда подседлали коней, Сорди посмотрел вперёд, туда, где еще раньше приметил их конечную цель, — и увидел:

— Карди, это у меня в глазах или на самом деле? Красное на Сентегире. Будто угли по снегу сплошь поразбросаны или капли рдеют.

— Это не угли и не кровь, мальчик. Они всегда были и есть, просто ты только сейчас научился их видеть. Костры Сентегира. Их много, целые мириады, но твой, когда ты придёшь, будет единственным. Ты сам его разожжёшь посреди леденящей пустыни. И к нему будут собираться люди… Я тоже приду. Или ты — ко мне и моему огню. Может статься, мы зажжём его вместе, как мне однажды померещилось. Но разве это так важно, мой ученик?