Куда раньше, чем Сорди успел сообразить, что к чему, кузнец выхватил откуда-то здоровенные длинноручные клещи, выдернул ими стрелу с горящим охвостьем и ткнул им в кучу литейной земли.

— Простое пламя, не паскудное, — впопыхах объяснил он.

— Объявление войны, — кивнула Кардинена. — Положим, такого у них может быть много, в отличие от снаряженных стрел.

— С пустыми наконечниками из глины, — кивнул Орхат. — Чтобы разбивались и из себя горючую дрянь плескали.

— Наследие Рума, — подтвердила она. — Вместе с верой обрели. Интересно, десяток или больше? Или вообще полный горшок такой прелести, а рядом катапульта?

— Выбери жизнь вечную. То есть второе, — хмыкнул он.

Сорди ошарашенно следил за теологической дискуссией, пока в руки ему не ткнули вторые клещи, поменьше.

— И старайся всё-таки это подальше от одежды держать, — поучала Карди. — Жаль, не довелось тебе во вторую мировую зажигалки на крыше дома тушить — опыта бы солидно поднабрался.

— Инэни, — проговорил Орхат, — не нагружай мальца, мы с тобой вдвоём отлично справимся. Или втроём — вообще никак и нисколько.

— А что, и верно. Когда посылают лёгкий фламмер — значит, хотят переговоров. Ученик, бросай назад инструмент. Пойдешь ты. А мы тем порядком.

Он коснулась было навершия своей кархи, потянула кверху — легко ли вынимается. Однако передумала: забросила в ножны.

— Ученик.

— Я.

— Когда отправишься в лес, хорошенько вызнай, кто они. Верно ли, что правые, и чего от нас хотят. По пути вынь белый платочек и маши всё время, понял? Если будут говорить банальности — не прерывай. Смотри на лица: знакомы ли или не весьма. Типа — те, кто умер или перенесенные параллельно. Да, прости. Когда пойдешь на переговоры, твоё дубовое чудо брать с собой не стоит. Пусть думают, что оба клинка стальные.

Протянула руку и сняла бокэн с его плеча.

— Они ведь за оружие на нас ополчились.

— И распрекрасно. То, что доктор прописал. А пока ты им зубы заговариваешь…

Она достала откуда-то изнутри тот арбалет: изящную игрушку, которая незаметна даже в подзорную трубу, если она у противника имеется. Наложила стрелку, нацелила в зенит.

— Это же убьёт.

— Ну и характер тебе достался. Подумай: они чего хотят — на чай к нам напроситься? Да утешься: не им вовсе предназначено. Так через крепостную стену стреляют, чтобы влетело аки глас с неба.

Карди подцепила тетиву своим когтевидным кольцом и натянула. Болт вырвался с негромким жужжанием — и ушёл из виду.

— Порядок в частях. Стираная тряпица имеется, ученик? Ага. Вот и пошёл. Гляди, не мешкай там особо!

Сорди хотел предупредить, что нож так и остался при нём, — это правильно? Но решил, что не стоит донимать старших буквализмом.

Лес начинался почти сразу от порога — когда шли, Сорди всё дивился, как это здешний кузнец с дочкой не боятся тесноты и темноты. Но — странное дело! Такое же чувство было у него самого. Чем дальше он уходил под кроны здешних дубов, тем спокойней ему казалось. Широкие полотнища света, ниспадая сквозь трещины в облаках, всё чаще спускались с корявых ветвей до самого низа, в них кружилась пыль или пыльца, золотыми змейками играли блики невидимого солнца. Идти было мягко: тропа заросла мхом, широкие подушки его вздымались по обеим сторонам, как на купеческой постели. Рисунком мох напоминал кукушкин лен, белёсостью — сфагнум, но мелкие сиреневые цветы были будто взяты от ручной камнеломки. Их узор, бегучий узор травянистого покрова завораживал и покоил, обещал нечто…

Сорди еще пребывал в мечтательно расслабленном состоянии духа, когда вдруг на него наложили руки и потащили в сторону от тропы.

— Надо ведь, какой живучий, позорник, — говорил один, накидывая ему на лоб и глаза повязку. — Куда его, Миха?

— Говорили — прямо к патриархам. Они его издаля опознали.

Резиденция правоглавов была расположена со смыслом: лес отстоит от поляны со всех краев метров на сто — для безопасности. Пни указывают на недавнюю порубку, светлый холст палаток — на опрятность, коя превозмогает и стремление к истинно воинской маскировке. Ага. Их тут не менее сотни, думает Сорди. В справной одёжке и с арбалетами — охотничьими, дальнобойными. То-то стрелка показалась коротковата для обычного лука. Молодые все парни и вроде бы незнакомые. Я их не застал: уже или еще?

Все это проговаривается внутри него так быстро, что не успевает обрасти звуковым мясом и колыхнуть голосовые связки.

Палатки выстроены в круг, почти идеальный; посередине горит костёр. Внутри огня гулко булькает в котле некая жидкость.

«Вот это как раз оно, — отчетливо говорит себе Сорди. — Тот самый огонь, которым они хотят устрашить ведьму и ее потатчиков. Дабы впредь неповадно было».

Он невольно сбивается на речевой стиль прошлой своей жизни.

«Только это не рецепт Калинника и даже не арабская горючая смесь: тут состав попроще. Подогревают и умакивают кончики болтов, как дикари — в яд. Загорается и поджигает при сильном ударе».

Как он сумел такое определить — Сорди и сам не знает.

Трое вождей — в самом большом шатре. Вышли оттуда навстречу, как-то клочьями думал Сорди. Кирилл, Мефодий, Иван. Имена не настоящие, к ним даже отчества вроде бы не полагается. Даны в честь Священного Великобуквия.

— Приветствую, Сергей Вячеславич. Это ты будешь переговорщик? — вещает Иван. Он, как и все здесь, помолодел лет на десять, окладистая борода распушилась. Другие тоже немало похорошели: шкиперский лицевой оклад Кирилла потерял все седые волоски, и теперь ясно видать, что святоотец Кир — рыжий от природы. Длинные белые волосы Мефодия не заплетены в косу, отчего-то сие кажется гостю диким. Любопытно, удивлены эти трое своей метаморфозой или сочли воздаянием за добродетели?

— Я парламентёр, — поправляет Сорди. Исправлять имя смысла нет.

— Видим, как же. Чего ж ты за не своих говоришь и своей холёной шкуркой ради них рискуешь, брат Сергей? — говорит старший из отцов.

— За постой ковалю с дочерью плачу, Мефодий Андреевич, — спокойно отвечает Сорди.

— За постой или за работу? — спрашивает уже Кирилл. Ага, непочётное прозвание задело не одного Мефодия — всех троих. На самом деле он самый обычный Николай, даже Колян. Мефодий — Мстислав. Иван зато — Бенедикт. Венедикт Фёдорович.

— За работу тоже. Коней подковывали, — отвечает Сорди спокойно.

— Далеко ли собрались с твоей… мужедевицей? — спрашивает Иван, пока руки Сорди закручивают за спину. Обыскивать, наверное, собираются.

— Если вы ее определили, значит, и насчет всего прочего без меня знаете. Или у вас одна только подзорная трубка, а слуховой нет?

Нарочитое оскорбление: намёк на дряхлость и ветхозаветность троицы. Не зря ли, соображает пленник. Нет, не то. Не слишком ли рано? Здесь, в этой гущине, и первая, может статься, не работает. Бинокль висит на шее одного из младших — новенький, вполне солидного вида, но оптику по одной внешности вроде не заценишь. Впрочем — не самая продвинутая, наконец решает Сорди.

Поспешные руки шарят по карманам. Неопытны, однако, меланхолически размышляет обыскиваемый. Такое надо учинять вдумчиво. Не пропуская ни одного шва и ни одной складки.

— Нож! — доносится торжествующий клик. — Это чего значит — послу на разговор оружным идти?

Миха вытаскивает «Волчонка» и торжествующе потрясает им перед носом собравшихся.

— Не оружие, но памятка. От вас самих на прощанье полученная, — врастяжку и с видимой ленцой объясняет Сорди. — Я ей, положим, из ногтей грязь вычищаю и бородку скоблю.

Кто подсказывал ему нахальство и зачем? Вольная дубрава и раскидистые мхи? Солнечный свет и аромат мелких цветов? Он не знал. Просто слушался.

— Бриться тебе, мы видим, без надобности, — снова вступает в разговор Меф. — Обабился совсем. И как бы ты это сотворял без какого-никакого зеркала?

— Да вот оно, то самое зеркальце, — с готовностью подхватывает Миха. — За подкладку, что ль, забралось, а теперь в самую мою руку прыгнуло и расктворилось. Трещиноватое и тяжелое какое-то.

— Дай сюда, — приказывает Кирилл. — Ого, литой серебряный футляр с откидной крышечкой. Шикарная безделушка. Еще бы пудры с другой стороны подсыпали — прыщики этому неженке маскировать.

Негодующе махнул рукой…

Сорди готов был поклясться, что сверху внутрь стекла прыгнула некая рыжая искорка. Отразилась и в тот же миг отскочила в самую гущину деревьев.

— Бери, Сергейка. Полюбуйся на себя напоследок, какой ты стал красавчик, — усмехнулся он. — А нам такого ввек не нужно.

Вложил за пазуху Сорди вместо ножа — пальцы грубовато прошлись по соскам.

— Хотели мы тебя отпустить восвояси и твоей потатчице дорогу отворить. А теперь нет. Теперь веди, откуда вышел, а там посмотрим. И не вздумай Сусанина разыгрывать — мы тебе не полячишки какие-нибудь. Стрелой и пешего, и конного догоним.

Руки связаны, но ведь ноги свободны, верно? Так думает Сорди, вольно и размашисто шагая по тропе между своими стражами. Добрая половина отряда во главе со святыми отцами движется следом, неся арбалеты, стрелы и плотно закрытые глиняные горшки, проминая собой мягкую почву. Странно мягкую и пружинистую… А еще стволы — нечистые, с каждой свисают бороды мха. И там, где нет чужой шкуры, отчего-то теряют кору, иногда до самого скелета.

Мы идем по болоту, понял он. Мы уже в него попали.

— Я вам не Сусанин, — громко говорит он. — Это вы меня самого в топь завели, теперь нужно обходить или вообще поворачивать.

Его слова покрывает удар, гулкий рёв и плотная, как взрыв, вспышка за спиной, что обнимает собой половину леса.

— Поляна! — кричит кто-то. — Гляди взад, эк жахнуло. Матерний котел лопнул обземь!

Все оборачиваются на эту нескладицу и видят.

Огромное, заостренное кверху, чистое пламя вздымается до солнца, которое отчего-то именно теперь догадалось пошире раздвинуть облака или туман, и к самому светилу вздымаются вопли. Боль, ужас, погибель.

… А потом в мире не осталось звуков, кроме утробного рева, и темноты, помимо раскалённого сияния, что парило на высоте нижних ветвей, завивалось посреди стволов гигантским рыжим драконом, поглощая самые толстые, крутя в себе сучья, будто великанскую палицу, источая нестерпимый зной.

Они бежали по земле, проседающей под ногами, стадом перепуганного зверья, имея в голове одно: то, что должно было стать победой, стало погибелью, иная же погибель обратилась спасением. Уже некому стало удерживать пленника, да и незачем: путь отсюда был один.

Когда передние ряды войска почувствовали под ступнями несгибаемо твёрдую землю, со сгустившегося над головами и ставшего чугунным неба хлынул ливень. Такой обильный, что мешал видеть и почти мешал дышать, со всей дури сталкивая наземь, в жидкую грязь.

Сорди поднялся на ноги одним из первых. Попытался вытереть лицо ладонью. очистить куртку от того, что налипло, — без толку. Хорошо, что юфть — сама по себе кожа плотная, да еще и пропитка была, наверное. Внутри более-менее сухо, а снаружи как-нибудь обойдётся. Да и вообще вода — такое дело: до мяса достала, так хоть костей не тронет.

Вокруг молча выбирались из густой жижи остальные, выкапывали оттуда горшки, тихо ругаясь, пересчитывали ломаные стрелы, проверяли тетиву.

Обозрел окрестности. Встретился взглядом с Мефодием.

— Ножик мой отдайте, Мстислав Андреич. Без этого дальше не поведу, хоть в самом деле убейте. Видали, что вокруг творится?

Тот угрюмо послушался. Только спросил:

— И впрямь поведешь? А то смотри: всамделе прикончат тебя наши.

Седины его заметно слиплись и почернели, оттого и важность соскочила по крайней мере наполовину. В косы убрать — совсем молодец будет, вскользь подумал Сорди.

И они пошли. Удивительное дело! Гарью от недавнего пожарища почти не наносило, то ли от дождя, то ли вопреки ему — он не мог сказать по причине своей неопытности. Зеленая стена стояла на вид нерушимо: лес проглотил чужаков и даже не подавился.

— Погибли. Все там погибли, — донеслось до ушей Сорди. Хотел было сказать, что лучше бы им, правоглавам, самим в том убедиться, а не переть свиньей на корыто, но услыхал дальше сказанное другим голосом:

— Колдуны заклятые. Вот теперь и стоит за них по самой верной истине взяться.

Тотчас передумал: не стоит раздражать народ советами, которых от тебя вовсе не требуют.

Лес слегка поредел: до сих пор Сорди не был уверен, что ведет правоглавцев правильно, да и не понимал, хочет он такого или нет.

«Память и ориентировка у меня выработались неплохие, а здесь еще и будто какие-то жилки по всему лесу натянуты, — подумал он. — Угадываешь направление, как глухой — слова по губам».

Крыши кузнецова двора встали перед ними внезапно.

А стоило Сорди, как и всем прочим, увидеть стены…

Он вздрогнул, и дрожь эта передалась всем прочим.

Ровной шеренгой поперек всей площадки стояли длиннокосые всадники на коренастых длинногривых лошадках. Похоже, лучшие из клана Борджегэ, и с ними, в центре построения, — сам Тейнрелл. Стремя в стремя с Тэйном, на Шерле, — Кардинена: сабля вынута из ножен, прижата к плечу — салют или готовность к атаке. Рядом с нею Леэлу держит под уздцы Сардера. А Орхат…

Орхат вразвалку подошел к пришедшим:

— Многовато вас, гостей. У меня, вашими стараниями, и припасов стольких бы не нашлось: добрые люди помогли. Что скажете?

— Да что их самих спрашивать, — отозвался Тэйн. — Они думали, запретная война — это лицом к лицу, а за кустами и стволами прятаться — это позволено. Как мыслишь, Кардинена?

— Да какая это война, мой Тэйнри, — всех против двоих. Сильных против слабых.

— А мы сильные, моя Карди?

— Сильные.

Значит, не к лицу нам с этими людскими ошмётками по-настоящему сражаться.

Он свистнул — из-за ряда взлетели арканы и вмиг опоясали людей по локтям тугой петлей, притянув локти к талии.

Всех, кроме Сорди.

— Разбирайте, ребята, кто какую добычу поймал, — коротко скомандовал Тэйн.

В наступившей после того деловой суматохе Леэлу вытянула юношу из толпы, вложила повод Сардера ему в руки и подвела к остальным всадникам.

— Что же ты, ученик, — взойди в седло. И держи свой славный меч, однако.

Он послушался. Вернул бокэн на своё плечо. Кое-как вставил ногу в стремя — то ли от волнения, то ли от усталости, а, может быть, от всего сразу. Развернул жеребца и толчком попятил его в строй: на освободившееся место. Карди тем временем спрятала карху в ножны и за пояс.

— Ну как, ина, за мою услугу не станешь ли хоть сейчас против меня?

— А ты бы с легким сердцем на то пошёл, сам скажи? Не по чести выйдет. Народу у тебя здесь немного, у меня — и вообще никого помимо челы.

— Он один уже теперь стоит десятка. Жаль, не выпросил я его тогда: отважен, умен, высокие силы с ним говорят.

— Пропустил ты своё счастье, — Карди улыбнулась. — Не беда — с лихвой наверстаешь. Всё своё сполна и до капельки получишь, дай только срок. А вот сейчас гляжу — все твои рабов себе ныне захватили, кроме тебя самого.

— Вождю не раб и не слуга по чину полагаются.

— Вот и дам тебе в отплату куда большее. Понял, я думаю, ради кого я тебя вызвала и в пути поторопила? Это сам Орхат здесь ведовским и железным ремеслом занимается. Оружейник из оружейников. Его себе забирай.

Орхат, стоящий у крайних деревьев, обернул башку, заулыбался во все желтоватые зубы.

— Это не слуга, тем более не раб — почитаемый всеми мастер, — проговорил Тэйнрелл. — Доля его в добыче — две моих.

— Я не один иду, а с женой и помощницей, — ответил Орхат. — Ей, как любому отроку-первогодку, — восьмая часть доли вождя.

Леэлу, что так и осталась стоять почти под мордой гнедого коня, едва ли не в панике озиралась вокруг.

— Что такое — или не мил тебе стал дядюшка? — спросила Кардинена.

— Не в том дело. Я себя считала твоей… вашей, — ответила девушка, чуть споткнувшись на слове. — Тебя и ученика.

— Ну, знаешь! Коли тебе спасли жизнь, это еще не повод на всю это жизнь вешаться спасителю на шею.

В глазах Леэлу стоймя стали слёзы — огромные, хрустальные. «А хороша, — внезапно подумал Сорди. — Глаза большие, карие. А что кость широкая — неважно. Будь она парнем…»

— Иди от меня, — со внезапной жёсткостью в голосе ответила Карди. — Спать-то без просыпу хороша была.

И подала коня вперед всем корпусом: прямо на пешую.

На том и закончилось дело.

Заночевали оба, ученик и его учительница, в полупустой хижине: Орхат забрал всё, что согласились увезти на заводных лошадях его новые товарищи. Расположились на полу, стянув под себя и на себя всё оставшееся тряпье: ночь после дождя ожидалась прохладная, а к тому же Сорди трясла мелкая и мерзкая лихоманка.

— Я могу сказать?

— Можешь. Да не чинись ты так!

— Виноват я, — в который раз пожаловался он на судьбу. — Не захотел тебе про свой нож напомнить.

— То не вина и не судьба. Игра одна.

— Что если бы правоглавы одно зеркало у меня нашли?

— Не было бы резону поиграть им перед твоим носом. И всего остального.

— Карди, и так плохо, что мои бывшие собратья в рабство угодили, а ведь многие вообще на тот свет.

— На иную ступень, однако. Чуть пониже. А насчет рабов… не морочь себе голову. Это до поры до времени, пока не образумятся. Только Тэйн их теперь от себя и своего знаменитого рода нипочем не отпустит. Еще причти — со всех твоих соотечественников запрет снят, скорлупа разбита. Эх, жаль одно: больно быстро с ними разделались. Снова скучать придется.

— Я так думаю — не очень долго, — Сорди чуть улыбнулся. — В деревне и парней много осталось, хоть и не таких задиристых, и женщины с детьми. Их, похоже, не тронут. Пока.

— Соображаешь.

— Далеко не всё. Отчего бы тебе девушку эту, Елену-Лейлу, с нами не оставить?

— Это в каком-таком качестве? Общей наперсницы, что ли?

Кардинена приподнялась на локте, голос у нее сделался похолодней наружного воздуха.

— Юноша, ты не понял. Это же она обо всем бывшим твоим отцам и братьям передавала своими заклятьями и заплачками. Не знаю, вольно или невольно. И знать того не желаю. Судить — тоже. Всякий расхлебывает своё варево.

— Откуда ты такое взяла?

— Тот самый дракон на крыльях принёс, который вам всем в лесу являлся.

— Что это был за дракон, Карди?

— Тот же, что рядом с Тэйнри за нами по пятам ходит, дорогу как метлой заметает, — вполголоса проговорила она. — Змееволк. Волк Огнезмей. Оборотень и поручник Зеркала.

— Это ведь сказка.

— Ты сам видел. Разве не так? Или, думаешь, примерещилось?

— Сказок не бывает. Волшебства не бывает.

— Понимаешь, — деловито объяснила Карди, — это не сказка, а вроде как сама здешняя жизнь.

Помолчали, укладываясь и заворачиваясь потеплей. За стеной кони деловито хрумкали травой, запасаясь впрок на будущую дорогу.

— Карди.

— Чего?

— Куда мы дальше пойдем?

— Учить тебя работе с клинком, так я думаю. А это возможно только в большом городе. Есть тут в неделе пути такой. Лэн-Дархан, безданный и беспошлинный, как и следует из его прозвания. Город женщин.

— Учиться там фехтовать? У женщин? Как странно.

— Почему? В горах даже пословица есть такая: «У мужчин род, у женщин — город». А в городе много чего помимо водится. Спи!