Мой сон живет. И я в нем живу. Какие-то радужные полосы и вьющиеся полотна наверху и россыпь искр по бокам, холодные струи… сверкание солнц и жара. Ласковый покой и темнота.
И сразу ослепительное холодное свечение падает сверху, сбоку, охватывает со всех сторон — приподнимает меня кверху так резко, что едва успеваю удержаться на простыне в положении сидя, обхватив руками коленки.
— Что за хрень такая, меня же вроде убить собирались, — хрипло бормочу я. И даже вдыхаю и выдыхаю нечто вроде воздуха. От этого в горло мигом вступает боль: словно что-то рвет его изнутри. Похоже, мне в очередной раз выдрали гланды, которые с моих четырнадцати лет как-то ухитрились отрасти снова.
И я открываю глаза, растерянно вертя головой по сторонам.
Темное серебро льется из широкого окна, задернутого серой шторой, освещая всего-навсего обстановку заурядной городской больнички или гостиницы: узкая «полуторная» кровать с откинутым покрывалом (а на ней я в атласной пижаме), тумбочка, пустые полки во всю стену, что напротив ложа, а в нише посреди полок — акварель: крутохвостые лайки тянут нарты сквозь обильный снегопад, юная женщина лежит на плече молодого каюра, прижмурив раскосые глаза в чудесной улыбке, а на голову ее мужа, одетого в парку, надвинут капюшон с пышной оторочкой и крошечным горделивым хохолком сверху.
Стоило мне захотеть приглядеться к картинке — и вот, будто я там внутри сижу. Чудно: все мои чувства не то что обострились, но явно обрели четвертое измерение.
— С благополучным прибытием, — говорит над моим ухом звонкий женский голос.
Девушка в форме сиделки или горничной подобралась ко мне со спины или всё время там стояла. Она, а как же. С виду прямо Вивьен Ли в самом узком корсаже Скарлетт из культового фильма и с подобием чего-то типа длинного градусника внутри. Градусника, наполненного красной ртутью.
— Прибытием куда?
— В Кузницу Дьявола.
Вивьен в одно мгновение оказывается у окна, отдергивает занавеску — и:
…Черная угольная земля с крупными комьями шлака простирается до самого горизонта. Какие-то жуткие развалины курятся дымом и пеплом, который ветер свивает в зыбкие трубы. Настоящие трубы тоже имеются, но они молча вырастают над горами отвалов и петлями ржавых подъездных путей.
— За что мне это — за попытку непрямого суицида? — бормочу я.
Тут дверь открывается, впуская… ну естественно! Моего красавчика вампира.
— А тебя почему в адское пекло упекли? — тупо острю я от некоторой неожиданности. — Неужто за меня?
— Я здесь живу, — отвечает он. — Как теперь и ты.
— Норильск, — осеняет меня. — Анклав…
Уже не соображая толком — руки сами делают — я с силой хватаю эту скотину за плечи, прыгаю с ложа вниз и всем телом скольжу промеж его расставленных для упора ног в обтяжных сапогах, будто в фигурном катании на льду. Но тотчас же, без усилий и с прямой спиной, возвращаюсь в прежнее положение.
— Тали, ты не поняла, — говорит он хладнокровно, отводя мои руки подальше от себя. — Есть такой бородатый анекдот про говорящего попугая: «Кульком ли, тушкой — а за бугор сваливать надо». Смертного через купол можно переволочь без проблем, только если он полный труп. Вот мы тебя такой и унесли. А дальше… сама видишь.
— Самопроизвольное воскрешение, — саркастически говорю я. — В сомнамбулическом виде я поднялась с ложа скорби и укусила парочку бедненьких невинных вайпов.
— Ну, почти, — отвечает он. — Вливали кровь мы с Вив уже здесь и без особой гарантии на успех. Это удается процентах в двадцати на круг — мозг умирает раньше тела. Но ты очень сильная, очень всамделишная, у тебя с самого начала было, я думаю, пятьдесят шансов изо ста, а то и больше. Эти твои видения перелета постфактум…
— Что я вам, поганцы, сделала? Мне ж теперь кого-то убить придется! — кричу я и со всех новоявленных сил опрокидываю Рода на пол задушевной плюхой.
— Не убить. Оживить, — хладнокровно говорит он из положения лежа.
И я, наконец, все понимаю. Не зря же сама теперь из этих.
Дочка. Моя Людмила.
— Про аварию вертолета было во всех сетевых новостях, — говорит Вивьен… вернее, Вивиан. — Оттого мы вас и держали подальше от современности. Вы же могли совсем зазря всяческих глупостей наделать.
— Она что, здесь лежит? — спрашиваю я.
— В соседнем корпусе, — кивает Роджер. — Далеко от границы такое не увезешь.
…Какая-то навороченная машинерия. Люди, которые на ходу объясняют мне и про электронику, и про особые элементы питания, и про «духовный» резерв, а потом отходят в сторону.
Людка лежит под сплошным зелено-голубым покровом, которое прячет ожоги, — только овал лица и узкая полоска шеи остаются открыты. Мне страшно, мама моя, очень страшно…
— Это наш друг, — говорит Вивиан твердо. — Она постоянно всех нас опекала и в день аварии предупредила нас с Рутом. Мы ведь сгорели бы без следа в вертолете, если б не она. Но никто не знает, что бы Милая Людям решила насчет себя, приди она в сознание хоть на секунду. Так что за обеих говорите вы, Тали. Помните: никто вас ни в чем не упрекнет.
— Сознательный родитель принял бы горделивую позу, — говорю я в ответ. — Но я… Ладно. Как это делают? Инициацию кого-то там кем-то.
— Твое новое тело знает, — говорит мой крестный. — И мы рядом, не забывай.
Я вдыхаю в себя ее запах — почти чужой, тусклый, напрасно я пытаюсь подцепить в нем яркую нить. «Те, кто рисует, — рисуют нас красным на сером». Не совсем точный Буддист Главный, но куда ни шло. Я ищу красное… Вот оно.
Прислони рот к ее губам и пей ее влажную душу вместе с кровью… Это простится тебе.
Какие ее губы холодные, почти как мои. И дыхание тоже. Но я вбираю его, пока…
— Ну, довольно, — говорит Род, стискивая мои плечи. — Теперь постой, погоди немного, пока утрясется.
— Пока вы священнодействовали, я всё от нее отключила, — говорит Вивиан. — Нужно было?
— Наверное.
Он наклоняется со скальпелем в руке и вдруг проводит по горлу моей дочери тонкий вертикальный разрез бледно-розового цвета. Как делают при дифтерите, когда больной задыхается от скопления пленок в гортани.
— А теперь отдавай своё. Дыши в нее. Это для тебя легко.
Я отстраняю его и приближаю рот почти к самой щели. Кажется, что я, такая холодная, выдыхаю палящий жар, потому что лицо Людки искажает болезненная гримаса.
— Нет, не бросай. Боль — это очень хорошо, Тали. Очень!
А потом меня бережно отводят в коридор и усаживают на мягкую скамейку с жесткой спинкой.
Статья 8
В случае нарушения хотя бы одним представителем Стороны 2 любого из правил или установлений Стороны 1 все права всех представителей Стороны 2 аннулируются на неопределенный срок, а ко всем конкретным представителям Стороны 2, которых застанут на территории Стороны 1 к моменту нарушения данных правил и установлений, будут применены любые возможные санкции вплоть до уничтожения силами армии и флота.