– Чегой-то он у тебя слишком часто сокрушается, бия себя в грудь мозолистым кулаком, – заметил я Торригалю, как только мы прочли и распутали новый узор. – Больно уж по-христиански это у него выходит. В чем дело – ты его как-то однажды подставил уж совсем по-крупному?

– Я не так уже к нему плохо отнесся, хоть сам Арман на меня по жизни смотрит искоса и низко голову наклоня. Как в культовой песне про какие-то там вечера. Ох уж это мне воспитание в кардинальской семье – на всю жизнь отпечаток кладет и приучает ходить прямо по исконно кривым дорожкам. В Скондии это не проходит.

– Нигде это не проходит, Тор.

– Вот мой соратник Хельм ничем таким по жизни не озадачивался. Сам посуди: мамочку Китаны за прелюбодеяние следовало бы примерно наказать. Что по исламским, что по христианским законам – а последние были зверскими донельзя. На костре жгли вроде как. Но Хельмут как стал на свой путь, так до конца его и держал – и будь уверен, моральные проблемы его не колыхали. И так знал, что должен делать.

– А наш друг Арман…

– Всегда хотел как лучше, а получалось как всегда, по рутенской народной пословице.

– В первой части нашей истории он себя посвободнее вел. Более дерзкий был человек. Больше обещающий.

– Просто гораздо моложе и не закуклился еще в исполнении своего долга.