Проснулся я с какими-то перепутанными мыслями и чувствами и – о ужас! – таким, каким восставал ото сна лишь в раннем отрочестве, до того, как матушка Марион лично занялась моим душевным и телесным образованием. Поэтому я с лязгом соскочил с кровати, кой-как стянул с себя исподнее и принялся поспешно ополаскиваться из кувшина прохладной водой. Собственно, руки я уже умел высвобождать из подаренных Ортом браслетов, но дело это было долгое и травматичное.

Что это посетило меня, думал я почти всю неделю: обман, морок или ответ на те неудобные вопросы, какие я задал Эстрелье? Касаемо Фалассо я уже решил, что в ее посягательстве на мою плоть нет ни малейшего сомнения. Она легко умела снимать засовы с двери и, по-видимому, надевать и носить парик из своих же состриженных волос, так что границы между моим сновидением и нашей общей явью были изрядно стерты.

По крайней мере, я ждал нового визита моих дам еще с большим нетерпением – а они всё не являлись. Должно быть, у нашей мейсти Эстрельи имеется дом в пригороде Вробурга, размышлял я. И, возможно даже, благодаря королевской милости. Ведь немыслимо всякий раз добираться до столицы из самого Вольного Дома, верно? Этак и на дела времени не останется.

Тем временем я тренировал свое тело, ночью тайком выворачивая одеревеневшие суставы, а днем – открыто понуждая моих стражей прогуливать меня по дому и саду, что они делали с явной неохотой, но и с оттенком страха. По всей видимости, мои патронессы были не из тех женщин, о которых легко забывают.

Явились они обе под вечер восьмого дня и сходу взялись за мое бренное тело. После того, как меня засунули во всегдашнюю лохань, на совесть вымочили в густой травяной похлебке и в четыре руки растерли жестким полотенцем, мне позволено было облачиться в ещё ненадеванный парадный халат: густо-синего атласа, с узором из перламутра и рыбьей кожи.

– Отцу подарили паломники, а он не носит, – кратко объяснила моя мейсти. – Брезгует. И верно делает: такое ведь жрецы ба-нэсхин надевают на праздники. Язычники и кастраты.

И повела меня ужинать. Снова пряности, снова необычные запахи и вкус – я уже понимал, зачем.

Под самый конец трапезы Эстрелья подняла меня с места за руку и сказала необычно холодным тоном:

– То, что я делаю с вами теперь, считается дурной приметой и вообще не комильфо, как говорят в Готии. Но правда и то, что ваш старший друг и мой родной дед нарушил это правило с великой пользой для общего дела. Смотрите.

В дальнем от стола углу на двух стульях лежал плоский сундук – что в нем находилось, я понял еще до того, как Фалассо откинула крышку. Прямой двуручный меч весом ровно в пять с половиной фунтов, со ртутью, залитой в узкий внутренний канал для силы удара. Поскольку ртуть ядовита, а клинок может быть хрупок, на стали пониже перекрестья не так давно стали делать метку: две перевитых между собой змеи. В самом перекрестье клинка и узкой гарды была изображена разогнутая вверх корешком книга.

– Твой?

– Самый лучший из наших. В основном мой. Зовут Кьяртан. Похож на отцов Кларент как видом, так и названием. Кьяро, Клар – «Чистый». В ножны я его почти не опускаю – держу нагим. Заточка и так почти не сбивается.

– А что написано в книге?

Внезапно я понял, что сбиваюсь на патетику. Книгой называют у нас лишь одну из них, а ведать, что в ней написано, означает постичь суть и смысл всего бытия.

– Что написано на этих страницах, – Эстрелья поняла и усмехнулась, – пускай отыщет и прочтет вас само.

Завладела моей рукой и впечатала ее ладонь – не в украшение, нет. В совершенно гладкую стальную поверхность палаческого клинка.

…Рука моя касается лезвия боевой шпаги, выдвинутой из ножен: жест не просто бессмысленный – в моем положении вообще издевательский. Ночь нехотя переходит в утро. Наши противники обладают неким рыцарством… что уж там, куда большим благородством, чем мы. Фосфорная игра света на водной глади, на коже их скакунов, их теле и волосах позволяет им ориентироваться в ночной тьме так же легко, как нам среди ясного дня, и дает им преимущество, которого они пока не хотят.

Ветра нет, нет и приказа рабам ворочать весла. Парусные кьорги и драггары , с округлыми боками и неуклюжей кормой, сбились в неповоротливое стадо внутри чужой заградительной цепи. Ба-фархи несут ее в пастях, сзади них или рядом виднеются крохотные фигурки их наездников: висят на поводе или колышутся близ щеки серьгой. Мой приятель уже пояснил мне, что всё это затеяно не ради атаки – первый же рывок может порвать этим чудищам рты, – но чтобы правильно держать строй и не выходить из него. А за плотным рядом ба-фархов – тяжелые грузовые плоты, крошечные юркие лодки курьеров, сдвоенные ради устойчивости боевые плоскодонки с выдвижным килем. И народу в них – как песка на дне океана, как морских брызг над волнами в бурю.

– У доброй трети – длинные луки с поджигательными стрелами, – говорю я. – Ба-нэсхин пропитывают их смесью, которая может тлеть часа два-три и не гаснет от воды.

Он кивает:

– Уж я-то знаю, сам эту пакость для Мора сочинял. На основе сырой нефти и вареного льняного масла.

– То-то наш принц тебе синекуру придумал: с противником задушевную беседу вести.

– Мне-то что: я в огне не горю, в воде не ржавею, не гнусь перед высшими, не ломаюсь перед теми, кто ниже. А вот у вас на каждом судне пороховой погреб – со здешними морскими лошадками воевать. И нижняя палуба вся им запакощена подчистую. Как решишь, амир-аль-бахр?

– Важно не как я решу, а с какой охотой люди мне подчинятся. Я самый молодой из Ортовых адмиралов, да и прошлое мое не с соленой водой связано. Любовь моряков завоевал, мирный авторитет тоже, но военный…

Так вот и думай, что им больше придется по душе, – он смеется не сказать чтоб радостно. – Резаться в ножи до кромешной победы или поджать хвост под самую ватерлинию.

– Если я потеряю флот, в следующий раз короля Ортоса возьмут голыми руками, – отвечаю я. – Не только ба-нэсхин, живущие по обе стороны морского берега. И твои любимые скондийцы вряд ли опоздают на раздачу.

– Ну, оно конечно, их Орт не пойми на каком основании под себя подверстал, но ведь налогами не давит, пушнины и сухофруктов не требует, вот они и не против. Очевидно, понимают, что у палки нередко бывает аж два острых конца, – отвечает он. – Либо король ее в руки возьмет, либо Амир Амиров.

– Ну, тогда так. На флагмане я приспускаю свой штандарт на треть, флаги на прочих корытах – до половины. В знак уважения к противнику. Езжай к Моргэйну, Хельм, и договорись о парламентерах. Скажи ему, что я готов сдаться и прошу только выпустить корабли с миром и без бортовых орудий, которые Морские – Моровские Люди могут хоть утопить, хоть себе забрать. Кто из моих моряков пожелает, пусть переходит на плоты: подружек себе уж, поди, отыскали на том чертовом святом острове. Или приятелей.

– А своим что прикажешь, Фрейр?

– Я присягал королю, они присягали королю и мне. Моим решениям они обязаны подчиняться беспрекословно, иначе семь раз протяну под килем с петлей под мышками. А что до меня – перед королевским судом отвечу я один.

И снова рассвет, снова тянутся дни. На этот раз их не так уж и много, зато вид у моей благой мучительницы небывало торжественный.

– Я сниму все ваши цепи. Обещаете ничего такого не предпринимать?

– Когда это я шел против тебя с Фалассо, – улыбнулся я.

– Это не ответ. Но уж ладно, обойдемся без клятв и биения себя в грудь. К вам, мой амир, высокие гости. Вернее, гостьи.

Они, разумеется, ждали меня в столовой, среди гобеленов, портретов и зеркал. Мать с прямой спиной сидела в кресле, дочке, чтобы сохранить осанку, пришлось слегка опереться вытянутой рукой о подлокотник.

Эстрелью я не узнал в первый миг оттого, что она была слишком молодой для своих лет. Библис – оттого, что показалась мне куда старше ожидаемого. Хотя, возможно, сие впечатление создал тонкий белый плат замужней дамы, скрывающий волосы и туго обтянутый вокруг скул и подбородка. Тонкий зубчатый венец, надетый поверх плата, пригнул гордую шею, кожа, по-прежнему гладкая, будто выцвела. Даже зеленые глаза померкли и стали как больная бирюза. Богатый наряд из парчи должен был ощутимо тянуть ее плечи книзу, в землю, и мне показалось, что неколебимая осанка – только дань приличиям и хорошая мина в плохой игре.

Но вот дочка… Принцесса Бельгарда.

Может быть, она и была недужна, как говорили за ее спиной. Скорее всего, ей уже объяснили, что ей с рождения не дано знать радости соития с мужчиной, вынашивания и рождения детей. Но как она была прелестна – будто яблоневый цвет на теплом ветру! Белокурая, тонкая, с перламутровой кожей и сияющими глазами совершенно неправдоподобной голубизны. В ней не было ни кровинки, ни жилки от меня – однако я ощутил нашу обоюдную близость так остро, что протянул руку и слегка дотронулся до ее мягких кудрей.

И да: она, эта лучезарная и наивная отроковица, прекрасно видела свой путь. Как нечто нарисованное на облаках: послушница-клариссинка, монахиня, принявшая постриг, самая юная в стране аббатиса новой орденской ветви. Нечаянная вещунья и пророчица. Когда ей удастся отгородиться от нашего мутного, бифокального, двусмысленного мира высокой монастырской стеной, она выздоровеет и окончательно прозреет.

– Здравствуйте, ваше королевское величество. Здравствуй… внучка.

Они улыбнулись обе.

И тут меня нахлынуло…

Эстрелья в жесткой парчовой мантии темного пурпура, что скрывает ее стан и волочится за ней по песку и камням. Осанка пряма, лицо серьезно, волосы забраны в пышную косу. Проходит меж рядов, полных народу, готовится взойти на помост. Так какое-то странное, громоздкое сооружение – огромный сундук, обтянутый тканью? И костры горят по всем четырем сторонам – ясное пламя в бронзовых чашах.

Изображение мигнуло раз-другой и тотчас исчезло. Что это, безмолвно спросил я кого-то: самого себя, Бельгарду. Прошлое или будущее? Или то, чего еще нет на этой земле?

– Прошу к столу. Садитесь без мест, – вежливо прервала Эстрелья наше безмолвное общение. – Как кому захочется – я думаю, наши желания будут согласны.

Четыре женщины. Четыре элемента. Воплощения четырех стихий. Эстрелья – огонь, Фалассо – вода, Библис – земля, Бельгарда – воздух… И я – пятый в этой череде. Так мы вкушали совместную трапезу – практически молча, обмениваясь лишь краткими словами и улыбками.

Когда мои гостьи откланялись и вернулись к своей небольшой свите. Что ждала их в заснеженном саду, а Фалассо и ее госпожой снова стали навешивать на меня узы, я спросил:

– Это невозможно более терпеть. Что было с Фрейром?

– В самом деле хотите знать? Или вам нужно подтверждение уже давно известному?

– Хочу знать доподлинно, – отчеканил я.

– Тогда… Он спас флот, но этим нарушил присягу. Поэтому, хотя его казнили по приговору суда, бесчестия он не принял, семья сохранила его владения и в придачу ей выхлопотали солидный пенсион. Мой Аксель сделал первое, я вто… я только стояла в качестве подручного. Иначе мне было нельзя.

Помолчала, нагнувшись над моими оковами и пытаясь подоткнуть под них мягкое.

– Это ж его мне папаша высватывал. Фрейра. Чтобы не было скандала между вольными людьми…. Я отказалась даже не потому, что Фрей мне был не по нраву, хотя и моложе меня тремя-четырьмя годами. Он ведь отец нашей Беллы. Все об этом догадывались, особенно когда королеву не допустили до прилюдных торжественных родов, а Фрею вложили в ротик звание, до которого ему еще было расти да расти.

– Урия и Вирсавия, – пробормотал я имена из Книги. – Юрайя и Беер-Шеба. Отослать и забыть.

От знакомых созвучий я слегка успокоился. Эстрелья продолжала с непонятной усмешкой:

– Когда он увидел на эшафоте отчима, меня и двух наших мальчишек, он даже вроде как успокоился. Почти семейное дело, однако!

– Но ты…

– Обязана присутствовать еще и как лекарь. Всяко бывает. Меч промахнется или упадет плашмя, искалечит – но жизнь тогда можно и выпросить. Нам такое сразу же запретили.

– Бельгарда знает?

– Конечно. Собирается отмаливать грехи обоих своих родителей: это трудно, однако будет ей в радость. Вы же видели, какая она.

– Да, но Орт…

Тут я сообразил кое-что помимо сказанного и увиденного.

– Мейсти Эстрелья. Эти свидания с близкими, кормление, демонстрация клинка…

– Да.

– Ритуал Примирения.

Сколько раз я сам им руководил в юности…

– Да.

– Это значит…

– Батюшка своего Моргэйна на вас ловит, сьер Арман. Если тот не явится во Вробург с повинной головой и склоненной шеей, то он вас казнит при большом стечении народа. Войны со Скондией, я уже говорила, не начнется, хотя осложнения грядут немалые. Вы ведь фактически сложили обязанности и теперь лицо частное, не так ли? Возможно даже – преступное. Такие дела у нас творятся просто. Клевета – царица большой политики.

– Какая же он стал сволочь.

– Нет, просто меня не с ним было рядом.

Это тоже моя вина, подумал я, Mea maxima culpa….

Семейный обед. Семейный подряд на казнь. Они все дворяне, нам с Моргэйном не будет зазорно…

– Ортос рассчитывает, что его сын придет?

– Король неспособен ни одно дело завершить в мыслях. Увидеть, как говорится, во всей красе. Он и войну с ба-нэсхин ведет не на истребление, а по безмолвному договору. Ни одна сторона не хочет переводить свое будущее имущество на дым и пепел. Так что, я думаю, мы с отчимом для вас почти не опасны.

– А Моргэйну? Мой внук. Он придет?

– Да. Он придет. Он уже пересек границу с Готией и движется ко Вробургу. И все новые франзонские рабы следуют за ним.