Тело моей сестры – вернее, те угли, что от него остались, – похоронили в склепе рядом с могилой рыцаря Олафа. Так сказала мне служанка из местных, когда я обмолвился о святых хранителях города. Раньше я как-то не замечал никого помимо обоих цепных псов, а теперь обнаружилось очевидное: мою пленную персону обслуживает целая бригада местных жителей, которые приносят еду и стираное белье, а уносят грязные судки, миски и тряпки. Пыль с тяжелой мебели и ковров, к сожалению, приходится удалять на месте, а то бы и мою случайную собеседницу не пустили дальше черного хода. Живут все эти люди в стене цитадели, но не на месте, а вместо дешевых куртизанок, лекарей и исполнителя приговоров. Прежнее стерлось и заросло мхом, его тут даже и не вспоминали.

Тогда как же Эстрелья: роскошествует здесь на правах побочного королевского отпрыска? Чудно́…

В следующий раз я спросил ее саму.

– В гостинице, – ответила она. – Не хочу иметь здесь никакой неподвижной собственности.

– Почему?

– Так.

Время двигалось рывками: то застывало в оцепенении, то рывком подвигалось вперед, кажется, на месяц. Визиты гостей прекратились, сны – тоже.

Но однажды ранней весной Эстрелья, придя ко мне в спальную комнату и заперев задвижку изнутри, сказала:

– Он уже на подступах. Фалассо говорила со своими родичами.

Морская дева лишь кивнула. На слова она никогда не бывала щедра.

– Тогда что?

– Я так понимаю, что вы изрядно натренировались в ношении тяжестей и окончательно победили назревающий артрит.

– Не очень. Полторы минуты на каждую руку и две – на ногу. И суставы ноют.

– Торопиться, я так думаю, не понадобится. Моргэйн явно придет не сдаваться, но и мы имеем свой собственный резон. Я ведь говорила? У него лишь такие, как Фалассо.

– Женщины?

– Когда вы только отучитесь от наивности! И те, и другие. Все – лучшие бойцы Моря, которые под благовидным предлогом осели на земле, причем у хозяев, которых им легко было перетянуть на свою сторону. Иногда – запугать.

…И настал день. Праздник Весеннего равноденствия, который так почитают в Скондии и так не любят в здешних местах. День зачатия Моргэйна – блистательного принца и франзонской беды.

Армии короля и его наследника встали друг против друга на поле близ города. Точнее, встали одни королевские войска.

Меня, без оков, но под бдительным присмотром Эстрельи, Фалассо, Акселя и десятка неопознанных личностей доставили в королевский шатер, установленный в стороне от первых рядов и в относительной безопасности. Оттуда я и видел это.

Ба-нэсхин двигались по талому снегу и короткой траве проплешин как море, как легендарный девятый вал, как наводнение, что неторопливо заливало всю округу. Всю страну. Весь мир. У них не было кавалерии – одни пешие, но даже издали их неуклонное, слитное движение поражало своей непреклонностью и особенной, устрашающей грацией.

Всадник был один. Принц Моргэйн.

На спокойном караковом жеребце с белой проточиной на лбу, в белых носочках и чулках. Наголовье было волосяное – так обряжают тамошних ба-фархов – и с виду неказистое, как и темный наряд моего внука, призванный подчеркнуть бледное пылание волос, выбивающихся из-под шлема. И за спиной у него, с рукоятью, торчащей выше головы и касаясь концом ножен лошадиного крупа, висел меч в слегка потертых ножнах.

Торстенгаль.

Король Ортос на могучем и злом сером мерине выехал навстречу ему в первые ряды. Он весь сиял в злате и пурпуре, как говорили древние: узкая золотая коронка на шлеме, золотая инкрустация на доспехах, багряная мантия, накинутая поверх всего, оторочена мехом красного зверя. Мехом всего-навсего непостижимо ценным: куньим, по-моему. Бывают красные боровые лисы и красные волки равнин, но это совсем иное…

Со своего места я, окруженный своей небольшой и достаточно странной свитой, видел и мог оценить практически всё.

Они сошлись. Поклонились взаимно.

– Я хотел прийти один, отец мой король, – сказал Моргэйн, – но твои новые верноподданные пожелали сопровождать меня. Им ведомо, что у тебя в гостях мой дед и воспитатель и твой свекор, почтенный амир амиров Арман Фрайбуржец, и они горят желанием увидеть его.

– Думаю я, что и ты куда больше хотел свидеться с ним, чем со мной и моими воинами, – ответил Ортос совсем невыразительным тоном. – Иначе бы поспешил, когда тебя впервые призвали.

– Я учился, король-отец, – ответил Мор учтиво. – Тому, что ты позволил мне узнать.

– Как поднимать мятеж против законного владетеля.

– Дальние ба-нэсхин – не твои и не мои. Однако принять мою защиту они склонны.

– А те, кто стоит за твоей спиной лицом к моему войску? Они тоже не бунтовщики?

– Они и их покровители – моя почетная свита.

– Вооруженная.

– Да. В основном – крепостью своего тела. Ни я, ни они не хотят войны. Не желали ее начала, не стремились к продолжению, но жаждут конца.

Я видел, что это правда. Тогда зачем…

– Отец мой король, – проговорил Моргэйн веско и очень спокойно. – Ты пошел на мирный народ: вначале пренебрегши этим, потом, убедившись в том, что стремление к спокойной жизни не противоречит умению ее защитить, – не поверив тому. Теперь близится час, когда народ пойдет на народ. Я восстаю против этого всей силой моей души. Кто бы ни назвался моими людьми, кем бы ни были твои воины – их судьба стать одним великим целым. Зачем ничтожить это целое?

– Чего ты добиваешься своей велеречивостью, ты, жрец конопли?

Моргэйн покраснел.

– Во-первых. Я здесь – так отпусти моего родича.

– Клянусь, что у меня и в мыслях не было причинить ему настоящее зло, хотя он клюнул меня в самое сердце. Но пока ему будет безопаснее за моей спиной, чем за твоей. Ты веришь?

– Верю.

– Говори дальше.

– Во-вторых – главная моя цель. Отец мой король! Ты винишь меня в мятеже, я тебя – в жестокости и безрассудстве, недостойных истинного повелителя. Мы готовы погубить своих людей, и это почти неотвратимо. Но даже если мы уговорим оба полчища разойтись – разве ты захочешь отойти с миром от Людей Морской Радуги? Разве они покорятся тебе – когда они еще не начинали теснить тебя всей своей силой? Вот что я решил про нас обоих. Если нам выйти перед рядами с оружием и положиться на Суд Божий? Кто победит – тот и властвует сам и в своих потомках. Того и будут оба царства: земли и моря.

Священный Божий Суд.

Нет, тогда я не понял всего. Или понял – но лишь тогда, когда Эстрелья, тихо ахнув, на миг прикрыла щеки обеими ладонями, точно простолюдинка, и тотчас уронила назад.

– Ты моя плоть и кровь, – заговорил король после долгой паузы. – Но я согласен. Дай мне свою левую перчатку.

Левая – вызов. Правая – вассальная клятва. Я знал. Все мы знали.

Но, оказывается, знали не всё.

– Позвольте мне сказать, – послышался из-за моей спины этакий… невзрачный голосок. – Пока не совершилось то, чего уже не поправишь никаким законом…. Пропустите, будьте так добры.

И на авансцену вышел некий старичок в дряхлом чёрном сукне и остроносых прюнелевых башмаках. Однако поверх заношенного плаща сияла отлично надраенная золотая цепь толщиной в девичье запястье, а пряжки на старомодной обуви когда-то были серебряными.

– Ваше королевское величество и ваше королевское высочество, – обратился он к ним обоим. – Возможно, вы обо мне слышали, может быть, и нет. Я главный летописец города Вробурга и верховный держатель его закона, находящийся в отставке. Имя мое и былое прозвание – Энгерран Осудитель. Быть может, господин наш король и его наследник не уяснили себе, что владыка по праву, то бишь преодолевший суровый обряд, через то становится лицом безусловно священным и неприкосновенным. И хотя Его Величество имеет право выйти на поле в одиночку, однако ради Суда лучше бы ему выставить на поле своего заместителя. Ибо сразивший короля не в бою и не по воле слепого случая считается покусившимся на монарха или вовсе его убийцей. Хотя участь того, кто сразит короля в бою, почти так же незавидна. Усекновение головы.

– Что он несёт? – проговорил я, не оборачиваясь. Эстрелья только стиснула мне руку.

– За себя я привык отвечать сам, – пробурчал король себе под нос. – Не хватало еще стороннего человека подставлять.

– Наследное же право его высочества не является столь же неоспоримым и непреложным: в данном споре он выступает как простой дворянин, пусть и высокого ранга. Поэтому, принимая вызов на суд чести или даже на суд высших сил, господин наш Ортос тем самым дает согласие не на одну лишь свою гибель, только в некоей степени вероятную, но и на совершенно неизбежный позор своего антагониста. Участь же последнего нимало не зависит от того, признает ли Бог его правоту, ибо в данном случае Бог вынужден будет взять в десницу Свою неподобающее Ему орудие. Усугубляет вину сего орудия еще и то, что именуется на языке правосудия кровной связью первой череды, или ступени.

– Сьер Энгерран, вы не можете сказать просто и кратко, чтобы уж последний недоумок среди нас понял? – спросил Моргэйн, дождавшись, когда тот вынужден будет сделать паузу для того, чтобы набрать воздуха в хилую цыплячью грудь. – Мы с отцом неплохо изучили законы, которые касаются нас непосредственно.

Тот нисколько не обиделся.

– Говоря языком простонародья, королю ничего не сделается, кроме раны и относительно лёгкой смерти, – покачав головой, ответил тот. – А вот покусителю грозит жесткое профессиональное дознание и таковая же профессиональная, сиречь квалифицированная, казнь. Двойная: как цареубийце… и как убийце родного отца, что ещё менее может быть прощено.

– Благодарю вас, – Моргэйн поклонился без тени насмешки. – Это меня вполне устраивает, если мы добьемся результата. Цена вроде не так высока. Вот моя перчатка, отец. Левая. Как-то я отвык их носить – еще в Ас-Сахре началось. А еще и покойный Фрейр надо мною трунил, что, дескать, белоручку на море узнают по свежим мозолям. Возьмешь, твое величество?

«Его подарок», угадал я мысленное продолжение этих слов.

Ортос чуть покраснел и буквально вырвал из протянутой руки изящную вещицу из плотной замши.

– Только не пеняй на меня Всевышнему, малыш, – процедил он сквозь зубы, стискивая пальцами замшу в комок.

– За что? Ставки меня устраивают. (Господи боже правый, мелькнуло у меня в мыслях, он же не только марабут, он избранный, федави , их обучают бросать в чашу всё, что имеют, – ради одной заветной цели.)

– Когда начнем?

– Как вам будет угодно, батюшка.

– Сейчас. Только прикажи, чтоб тебе другой меч дали. Простой и мёртвый .

Мёртв был и я – после того обмена репликами.

Моргэйн снял Торстенгаля с плеча и отдал куда-то за ряды. Сказал просто:

– Пусть кто-нибудь из королевских офицеров отыщет нам с Его Величеством два одинаковых клинка. Ему тоже не к лицу марать о меня сам великий Кларент.

Неужели он прав, подумал я, и король намеренно взял себе освященное оружие, чтобы… отдать? Какая ересь.

Тем временем кто-то протянул обоим рукоятью вперед парные офицерские мечи – прямые, на одну руку и в совершенно одинаковых ножнах. Такие, бывало, делали на заказ для «обоеруких» бойцов старой закалки, которые рубили одинаково хорошо и на правую, и на левую сторону. Они приняли – каждый свое оружие. И тотчас, как по команде, задвигались ряды: Люди Моря узким полукругом выстроились перед нашими бойцами, а те сходно перекрыли ба-нэсхин доступ к центру поля, став как могли плотно и сцепив руки.

Они спешились и вошли в круг. Разделись до рубах. Чёрные. Вошли в круг… Мой сын. Мой внук. Семя Хельмута.

Сначала оба прощупывали друг друга, испытывали чужое для обоих железо. Потом Орт ударил – нехотя, будто не ожидая, что из этого будет прок. Моргэйн парировал – также неторопливо. И отдал удар. И еще: двойной удар – двойной отклик на него.

…Потом сразу началось такое, что ничей глаз уже не мог уловить, когда лезвие или острие удается отбить, а когда оно касается нагой плоти. Когда нас обучали искусству владеть скимитаром, то предупреждали: «Не позволяйте ему совершить с вами то, что вы хотите сделать им самим», Но в этом была неправда. Если хочешь победы – отдайся своему оружию всецело, как это делают одержимые боем. А плата за безумие подождет….

Они кружат, как два кречета в небе, и обмениваются ударами. Что становятся всё яростнее. Кто-то из них пролил малую кровь – или оба. Не видно на ткани – лишь на запястьях, на обнаженной шее. На лицах, излучающих прежнюю ярость.

…На груди короля, сорочка которого распахнулась от ярости последнего, безрассудного выпада, нацеленного в грудь сына и попавшего чуть пониже левой ключицы.

И оба падают в талый снег, в растоптанную грязь: Ортос ничком, Мор, на долю мига застыв в недоумении, – плашмя. Меч покачивается в ране, как пестик чудовищного тёмного цветка.

… В своих потомках .

К ним бросились со всех ног и со всех сторон, но тут Эстрелья, по-прежнему стискивая мою руку и подняв свою ладонью вперед, ринулась к поверженным телам:

– Моё право!

За ней – Фалассо.

– Право!

Библис. Бельгарда. Выпрямились и прикрыли павших собой. Они-то откуда взялись?

И посреди четырех буйных стихий – две непреклонных стальных фигуры. Торригаль и Стелламарис.

– Право королей.

И уже тише. Это Эстрелья:

– Королевского медикуса. Лекарей. Носилки. Один пока не погиб, другой не так тяжело, но ранен. Добивать не позволю. Уносить с собой – тоже. Суд у нас в другом месте. Энгерран!

– Я здесь, высокая госпожа мейсти.

– Следи, чтобы всё здесь совершилось как должно. Эй, не теснитесь. Три больших шага назад – один, два, три! Пропустите… Пропустите.

Круг расширился, расцепился. Поднялась суета, но уже отыскавшая для себя границы.

Их кое-как перевязали. Унесли.

Морская волна отхлынула – как я понял из отрывочных реплик, у ба-нэсхин были где-то во вьюках натяжные пологи с циновками, и они собирались ждать развития событий тут же на месте. Королевское войско разошлось по приказу командиров: более охотно, чем эти приказы давались.

Я отправился вслед за Эстрельей и ее отчимом, ибо не знал, куда теперь себя девать.

Они и в самом деле вселились в мою прежнюю гостиницу всей малой семьей: как ни странно, так и суетилась под ногами всякая ребячья и кошачья мелочь, будто я снова был в Скондии. Меня не спросили ни о чем, просто сунули в одну руку миску с чем-то горячим, а в другую – ложку. А потом повалили на какое-то не совсем жесткое ложе – как был одетого и в сапогах.

Утром я от них же узнал новости.

Король Ортос не выжил – да мало кто в этом сомневался. А поскольку сходная помощь обоим поединщикам была оказана вовремя и по всем правилам, вина его в попытке захвата чужих земель, развязывании войны и казни противящихся тому военачальников (даже, оказывается, не одного) не вызывает никаких сомнений. Однако Моргэйну оттого нисколько не легче. Его рана более или менее легко поддается лечению, однако невелика в том радость, ибо потом…

Потом нашего принца ждет тот кошмар, что его отец, к чести последнего, практически вывел из употребления.

Квалифицированная казнь, предваряемая допросом третьей степени.