Мошна под крышей

Согласитесь, чужая рассеянность сначала часто вызывает смех, потом раздражает и, в конце концов, может довести до бешенства, даже без укуса. К счастью, в случае с моим родственником этот маленький грех до большого не довел. Чуть-чуть!

Говорят, грешники в юности – праведники в старости. Именно это и произошло с моим любимым дядькой. Он состарился. Да вы его наверняка знаете. В каждом миллионном городишке есть всем известная личность, обращающая на себя удивленное внимание окружающих. «Дедушка не травушка, не старится без славушки». Наверное, в другой обстановке или иную историческую эпоху именно такие люди вдруг становятся пророками, вождями, прорицателями, низвергателями основ или вершителями судеб, но чаще пациентами психиатрических лечебниц.

В советское время ничто не предвещало таких коренных преобразований в судьбе нашего родственника. Спортсмен-байдарочник, певун-гармонист, душа любой компании, рубаха-парень. Может, в прошлом даже бабник! Но в то время я еще был маленький и косолапый, а мир огромный, и частые сплетни-пересуды родни не достигали нашего слуха.

Медицинское образование и портняжье искусство открыли ему путь в дефицитнейшую сферу того времени – мир книг! На любом празднике он одаривал всех друзей и родных какой-нибудь книжкой, обязательно сопровождая нравоучительным назиданием. Стал много читать. Надо же было знать содержание своих подарков. Примеры известных личностей убедительно доказывают, что самое высшее образование получают самостоятельно.

Так он постепенно докатился до религии. Выучил наизусть суры Корана, стал толковать-разъяснять непонятные места, провожать людей в мир иной.

Регулярный многодневный пост и чтение намаза убрали с его век многочисленные ксантелазмы, разгладили морщины и заставили засиять небесным светом глаза. Легкой упругой походкой раз пять на дню он пробегал мимо наших окон. Торопился в мечеть.

Теперь о главном. Зачастую стремление к небесам не позволяет вовремя заметить камень под ногами. Постоянные размышления о духовной сфере привели его к полному небрежению своим внешним видом. Аскетизм!

Действительно, к чему застегивать непременно все пуговицы на ширинке брюк непослушными артритическими пальцами, если через определенное мочевым пузырем время возникает потребность снова их расстегивать-рассупонивать. Так и ходил в мечеть мошонкой нарастопашку. Молиться-то надо с чистыми помыслами и конечностями.

Однако все в руках божьих!

В этом он самолично убедился, когда сверзился с крыши дома. Какой черт его дернул и туда понес, за каким лядом и как он смог без посторонней помощи оседлать конек садового домика, нам никто не объяснил. Что он там не видел или забыл? Может восток искал или пятый угол? Только факт налицо. Его иссушенное молитвами тело полетело вниз, повинуясь законам притяжения, а душа вверх. Даже матюгнуться, наверное, как следует не успел! Человек не попугай по жердочке лапками переступать. А он, видать, переступил и ёкнулся! Соседям на радость.

– А-а-а!

Одним словом, летит на зов земли призывный, готовится все кости пересчитать и заодно на небо в овчинке любуется.

Вдруг кто-то резко прервал его вертикальное падение. Как серпом ухватил! Прямо за мошну! И так держит на весу вниз башкой. Только ветер бренное тело раскачивает да в уши свистит.

Еще громче заорал бедняга. Муэдзин позавидовал бы! Раньше кричал от страха и неожиданности, теперь от боли и неизвестности! У страха и так глаза велики, а от боли в паху еще больше!

Глаза из орбит прямо на лоб сползли. Зенки вылупились. Он их чуток вверх скосил, то есть на свой низ, чтобы узнать, кто же это так безжалостно с ним обошелся?

Сердце зашлось! Смотрит, а в его привычно открытой всем взорам и ветрам ширинке посторонний предмет торчит. Крюк для поддержания электрических проводов называется.

– А-а-а! Видать бог спас, миловал! – успел подумать Раис-абый. – Пока не убило! Так ему угодно было! Аллах акбар! – вознес он по-арабски хвалу Аллаху! – Хорошо хоть на кол не посадил! В жертву! – Он вдруг вспомнил, что с этой стороны дома, аккурат под ним, он давеча от воришек железные трубы вкопал и колючей проволокой обтянул. – А-а-а!

Взмолился что есть мочи Раис-абый небесам и прохожим, чтобы помогли, сотворили чудо, сняли с крюка ненавистного! Да где там?!

Одна старушонка соседская стоит-любопытствует, чего это там Раис под крышей выделывает, ногами сучит-выкаблучивается. Ладошку к подслеповатым глазам поднесла, чтобы лучше видеть. Слуховой аппаратик в ухо хлопнула, чтобы лучше слышать, ни одной подробности не упустить!

Бабонькам известно, что надо! Их хлебом не корми, дай посмеяться над чужим горем. Мужским фиаско особенно!

Наконец разглядела! Чуть вставной челюстью от ужаса не поперхнулась! Век такого лиха не видывала!

Уморилась! Слегла на грядку с морковкой, сухонькими ножками конвульсивно подергивает.

Хоть «Скорую помощь» зови, откачивай!

Увидел Раис, что дело принимает плохой оборот, хуже некуда! Соседка загибается – даже ухи не просит! Лежит на земле, живот придерживает, чтобы колики не прокололи.

Кто же ей, бедняжке, молитвы на сон грядущий прочитает, в последний путь по-людски проводит? Как же можно такой случай упустить? Помощь не оказать?!

Исхитрился Раис электрические провода из мошны выдернуть. Висит, поочередно руками то за крюк хватается, то свой крючок прикрывает. Совсем без штанов остался! Стыд потерял. Наизнанку вывернулся. Зато живой, невредимый, почти некоцаный.

Потом и сам не мог вспомнить, то ли спрыгнул эквилибристом на землю, то ли напротив наверх как обезьяна взлетел!

Это под восемьдесят лет-то?! Какие, однако, резервы в человеке сокрыты!

Пока тюбетейку искал, чтобы на помощь бежать, в последний путь соседку провожать-исповедовать, старушонка потихоньку сама оклемалась. Говорит, икая, слезами от смеха захлебываясь:

– Спасибо, тебе господи, ик! Перед смертью дал на такое чудо посмотреть! Ик! Насладиться! За сто лет впервые видела мошонку под крышей! Не приведи, господь, еще раз такую страсть увидеть! Не переживу! Ик!

* * *

С тех самых пор Раис-абый всегда перед выходом на улицу старательно на все пуговки застегивает ширинку. На всякий случай!

И тебе, мой друг, советую поступать так же! Проверяй! Застегивай!

 

Атас!

Морская романтика привлекает всех мальчишек, особенно не достигших половой зрелости. Ну, кто не слышал песню Новеллы Матвеевой?

И-йех! Так и хочется оторвать зад от нагретого дивана, опрокинув пиво на пол, крепко сжать вставными зубами дедов кортик и прохрипеть, раздирая турецкий халат на груди:

– На абордаж!

* * *

Боцман Леха Полуда был из наших! Романтик! Рыжебородый, косолапый, метр с бескозыркой, всегда в тельнике, кулаки-пудовки. Одним словом, настоящий морской волк. Орел! Ходок! Моряки ведь не плавают. По морской традиции он был весьма охоч до женского пола и выпивки. Когда же удавалось это совместить, он чувствовал себя на седьмом небе.

Безнаказанно Леху никто не рисковал обматерить или, не приведи господь, послать куда-нибудь. В Керчи это знала каждая собака. Только жена, сухопутная крыса, воспитывавшая троих детей, позволяла себе это удовольствие.

Иногда земля переставала выдерживать вес крепкого Лехиного тела после посещения бара «Атлантида», начинала прогибаться под ним и дрожать боковой качкой. Тогда верные кореша, рулевой Мариман и механик Фока, помогали ей удержать равновесие, плашмя бросая его в прихожей дома. В этих случаях хозяйкин посыл «нах!» звучал короткими пулеметными очередями, изредка прерываясь для приборки гальюна или кубрика. Смотря по тому, где опростался бенефициант.

К ее счастью, в бесчувственном состоянии Леха терял слух и память. А то и ей бы не простил.

Кто-то однажды в «Грифоне», что находится неподалеку от «Грота», этого не учел! Высказал что-то витиеватое с загогулиной по Лехиному адресу.

Потом многочисленная праздно прогуливающаяся публика на набережной возле памятника Пушкину с изумлением наблюдала действия разбушевавшегося боцмана. Легенды об этом до сих пор передают из уст в уста в назидание подрастающему поколению.

Первый наряд милиции, вызванный испуганными работниками ресторана, вынужден был позорно ретироваться, оставив на поле боя двух безразличных ко всему бойцов и три пустых фуражки. В местном отделении, узнав, кто это натворил, благоразумно решили не рисковать личным составом и вызвали подкрепление. Машины «Скорой помощи» и пожарной охраны включили проблесковые маячки, душераздирающе завыли сирены. Спецподразделение быстро оцепило весь район от набережной до Константиновской лестницы, поставило дымовую завесу и только с помощью специальных средств упаковало Леху в броневик.

Вам уже стало ясно, что не так просто было послать его «нах», тем более взять его за это самое, тепленькое.

И вот нашлось-таки безумное существо, которое сделало это! Но обо всем по порядку.

* * *

Капитан судна занемог. Сильно!

– Леха! – позвонил он боцману. – Ты, давай сам доставь уголек в Судак, а к вашему возвращению я поправлюсь.

– Сделаем, кэп, в ажуре! – заверил Леха.

Тут же из рубки показалось лицо Фоки, всегда держащего нос по ветру, уже радостно потирающего ладошки:

– Пошалим?!

Кто же откажется, если так упрашивают?

Шалили бурно! Устроили симпозиум! Последним слег боцман.

Любопытные дельфины долго выпрыгивали из воды, стараясь не упустить ни одной пикантной подробности. Наконец, даже утомленное солнце стыдливо скрылось за горизонтом.

* * *

– М-м-м! – простонал наутро Полуда, с трудом приходя в сознание, лежа нагишом на куче угля. «Вот это вчера был сейшн! Бардак! Одной проститутки Вирджинии за глаза хватило бы на всех. Так нет! Еще Регину с Дианой позвали».

Море мирно шелестело за бортом. Солнечные зайчики отсвечивали от волн как от елочных игрушек. Их красивые отблески лазерными лучами впивались в сетчатку, просверливая мозг до бритого затылка. Поэтому Леха решил глаз не открывать, пока муть не сойдет, временами проваливаясь в похмельную сонную одурь. Вспоминались вчерашние богатырские потехи-шалости!

Кто-то нежно прикоснулся к его мякишу, постукивая с разных сторон нетерпеливыми движениями, призывая проснуться. «Вставай! Весь вставай!»

Изрядно потрепанный накануне мужской организм все же ответил адекватно, привычным образом. От легкого морского бриза на Лехиной мачте, указывая норд-вест, игриво затрепетал чей-то голубой бантик.

«Наверняка дело рук суки Вирджинии. Это она завязала бантик морским узелком – мастерица на все руки!»

Между ног вдруг послышалось шипение, переходящее в утробное ворчание:

– Ш-ш-ш! Ур-р-р!

Полуда с полузакрытыми глазами недоуменно захлопал по барабану живота, пытаясь понять источник звука. «Вроде и не напрягался?»

Урчание неожиданно быстро перешло в визг.

Наблюдавшие за происходящим шутники, спрятавшиеся благоразумно в рубке, грохнули!

Леха лениво приоткрыл пошире глаза, скосил их вниз, но круглое навершие живота, словно гора Митридат закрывало видимость.

Вдруг раздирающая боль острыми когтями впилась в самую маковку его Пизанской башни! Пронзила до пят!

– А-а-а! – корабельной сиреной по восходящей глиссаде завыл пострадавший. «Укусила, сволочь! – взъярился он. – Убью!» Слепо шарившая рука наконец нашарила между ног источник боли и резко отбросила от себя. Удивленным взглядом проводил улетевший за борт волосатый комок. «Скальп содрал!» – удовлетворенно догадался он и посмотрел на свою татуированную ручищу, ожидая увидеть следы крови той твари, что осмелилась прикоснуться к его междометию.

За бортом послышался дикий кошачий писк, а из рубки дружный гогот умирающих от хохота очевидцев.

Напрасно это они!

– Атас!!!

Очень быстро компанию утопающему котенку составили три обнаженные наяды.

Леха, топоча словно Один, в ярости носился по суденышку с нефритовым жезлом наперевес! Только бантик развевался по ветру.

Немного выпустив пар из легких, продемонстрировал меткость по бросанию кусков угля в цель. Затем опрокинул услужливо поднесенный стакан водки и малость успокоился.

Котенок, будущий любимец команды, осмелившийся заякорить самого Леху Полуду, был выловлен. Вульгарные девицы брошены на волю волн! Может, выплыли, а нет, так все равно где-нибудь всплывут! Черт их дери!

Леху с тех самых пор и прозвали Уд! Только за его спиной. В глаза боятся!

– Тихо! Вон Леха Уд идет! Атас!

P.S. Через три дня после проведенного симпозиума верные кореша Фока и Мариман привели под ручки Леху, скрюченного жесточайшим триппером, в кожвендиспансер.

 

Для друга семь верст не околица!

Для Рафочкина в воскресенье друзей не существовало. То есть он, конечно, и сам бы не прочь, когда-никогда, пропустить пару стаканчиков или кружечек в дружеской компании, но семейные дела в воскресенье – это святое! В другие дни недели он мог пить, курить и балагурить в кругу друзей сколько вздумается. Хоть до семнадцати часов вечера. Но в воскресное утро ни-ни! Он придерживался этого правила с давних пор, от которого остались две хорошие проплешины на темечке, которые никак не желали сливаться с возрастными залысинами.

Чтобы его не тревожили и не соблазняли друзья ни свет ни заря сауной, рестораном или хоккеем, Рафочкин шел на разные хитрости и ухищрения. С вечера отключал телефоны, отсоединял от звонка электрический шнур, задергивал наглухо шторы, надевал светонепроницаемые очки, беруши, памперсы и пижаму. Потом, вдруг вспомнив что-то, открывал входную дверь и вывешивал снаружи на дверную ручку табличку, умыкнутую когда-то из гостиницы «Космос», с надписью «Не беспокоить!».

Накануне вечером он проделал то же самое и даже не поленился вынуть сим-карту мобильного телефона.

Ранним-ранним утром, а может поздней-поздней ночью, громкий безжалостный стук в окно вырвал его из дружеской компании Морфея с Бахусом и сбросил его с кровати! Ту-ту-ту-ту-ту!

Испуганное сердце потребовало открыть ворота горла и мощными толчками пыталось вырваться наружу! Пух-пух-пух! Мочевой пузырь искал выход с другой стороны. М-м-м! Страх парализовал ноги. Во рту пересохло как после празднования Нового года! За спиной слышались шуршания и всхлипывания жены, которая безуспешно пыталась змейкой проскользнуть в щелку между стеной и кроватью.

«Война! Землетрясение! Ураган! Жена застукала! Самолет упал! Мы опять живем на первом этаже! Это сон! Сейчас проснусь!» – тысяча версий обрушилась на бедную голову Рафочкина.

Кое-как угнездившись на полу и прижавшись спиной к кровати, мотаясь китайским болванчиком, он с трудом сфокусировал взгляд на источнике звука. Неимоверной силой воли заставил себя подняться с пола. Держась за стену рукой, а другой за сердце, шатаясь, подошел к окну и со страхом отдернул шторы. Ужас охватил его существо! Онемел. Даже на лысине вздыбились пушковые волоски. Отшатнулся.

Прямо напротив него в зимней утренней полутьме, на уровне четвертого этажа, стоял человек, барабаня в окно клюшкой и крича на всю улицу:

– Вставай! Ты что, спишь, что ли?!

Это был его старый добрый друг Слава Мымрин, который без посторонней помощи собутыльника даже в баню сходить не мог! А тут по воздуху летает!

– Сплю. Наверное, – покорно согласился Рафочкин.

– Я тебе и звонил, и кричал, и фарами мигал, и сигналил! Вон, смотри, из-за тебя весь дом разбудил. Но ничего, от друзей не уйдешь! Сгорите ведь! У тебя дым из кухни валит!

– Это сноха, наверное. Она грозилась вчера пирожки наутро испечь.

Только тут Рафочкин разглядел, что его друг не посуху прошагал расстояние от тротуара до четвертого этажа. И не взлетел привидением под крышу. А раскачивается на морозном ветру в люльке автокрана.

Беспокоится за него!

– А я уже всех на ноги поднял! – брызгая слюной, докладывал тот. – Да пока, думаю, «Скорая помощь» с пожарной машиной приедут, сам раньше управлюсь! Для друга семь верст не околица! Думаю, сгорит ведь, почем зря, друг-то! Даже мявкнуть не успеет! Ничего в жизни толкового не сотворит! Дружба, брат, денег дороже! Не для себя стараюсь! Вот автокран с работы снял.

– Спасибо, – промямлил Рафочкин, – с тобой разве сгоришь? Не сгорим даже.

– В баню-то на первый парок сегодня пойдем? А?! Я, собственно, к тебе за этим и шел. Да смотрю, дымок из форточки тянет. Угорит, думаю, друг-то!

– В баню-ю?!

Их дружеский разговор был прерван воем и сиренами появившегося из-за угла дома сводного пожарно-медицинского отряда.

 

Пальцем грозить – дорогу не перейтить!

Славочка никогда никого постоянно не обижал. Пальцем не трогал! Даже собственных детей. А зря! (Личное мнение автора может не совпадать с мнением читателей.)

Придет, бывало, с работы, смотрит, полы не вымыты, ужин не приготовлен, жена книгу читает, дети на улице. Поворчит, пальцем погрозит, да делать нечего – полы помоет, дрова наколет, пошамать сгоношит. Так лениво жизнь и шла. Пока не пострадал Славик через этот самый палец.

Однажды, переходя улицу Ленина, она в любом городишке самая оживленная, он выставил жезлом указующий перст и поперся ледоколом насквозь автомобильного движения. Шкандыбает через дорогу, в рыжий ус пыхтит, и пальчиком строго по сторонам указывает, кому и где из водителей остановиться!

– Стоять! Стоять!

Все тормозят, изумляются, чего это он такой способ самоубийства выбрал. Вроде и не пьяный почти на первый взгляд в конце вечера. Морда красная, усы пышные, из портфеля кожаного банный веник торчит.

Так бы он, глядишь, и доперся благополучно до противоположного тротуара, если бы не пассажиры из одного джипа.

Что уж им с обкуренных глаз померещилось, какой такой палец они увидели-перепутали, а только никакого почтения почтенному возрасту не оказали. Наоборот! Провели воспитательную и разъяснительную работу. У всех на глазах! По всем правилам и понятиям!

С тех самых пор Станислав, как разрешили ему без костылей ходить и помощи Илизарова, проезжую часть улицы только по зеленому сигналу светофора перебегает-прихрамывает, по сторонам испуганно оглядывается. Даже в воздух как пилот истребителя посматривает.

Еще добрее стал! Пальцем, сломанным в трех суставах, никому больше не грозит! Не показывает.

И правильно, не актер американского кино пальцы веером перед людишками растопыривать! Для этого надо силу иметь в нашем цивилизованном обществе. А еще лучше законы соблюдать и правила дорожного движения. А-то, можно и поплатиться. Вот так-то! Держи себя в руках. А руки в кулаках.

 

Платочки-прокладочки

Повстречались однажды зимой не товарищи даже, а друзья дворовые стародавние, Рафочкин и Колям.

– Привет! – говорит Рафочкин, – ты что такой загруженный? – на полный пакет разовых носовых платков в руках друга кивает. – Что? В магазинах туалетная бумага кончилась или на случай войны запасаешься? – любопытствует.

– Давай присядем куда-нибудь, – горестно вздохнул человек-гора, – не здесь же, на людях, рассказывать.

К счастью, в Уфе куда-нибудь присесть всегда найдется. Это раньше приходилось прятаться от дружинников в парках или в подворотнях на скамейке под открытым небушком, а теперь куда ни сплюнь питейное заведение. Не промахнешься!

Присели. Не промахнулись по маленькой! Колям ногами огромный пакет придерживает, чтоб не шуршал от его вздохов печальных.

– Вот, – говорит, – какая напасть со мной приключилась, старичок! На днях, в конце рабочего дня звонит жена и просит прокладки купить, пока она ужином занята. Но для меня-то это внове, никогда раньше такими делами не занимался, не покупал, ни разу! Понимаю еще, попросила бы туалетной бумаги прикупить к приходу гостей или пивка там с сахаром. Что я, не купил бы, что ли? Все домой бы принес. Почти что. А тут прокладки какие-то. Я их, можно сказать, в жизни-то не видел, не приглядывался!

Да подожди ты, не смейся! Давай с горя еще по маленькой!

Короче, зашел в аптечку одну придорожную. Встал, чин чинарем, в очередь. Стою, стесняюсь!

Кстати, что только в аптеках не продают?! Все есть! Не поверишь. Кто зубочистки берет, кто от кашля, кто для кашля лекарства требует. Хочешь духи французские покупай, за границу ездить не надо. От мыла вообще полки ломятся. Замылься! Фанфурики разные, пилочки, даже зажигалки есть! От презервативов в глазах рябит.

Я поближе к продавщице-аптекарю наклонился, сердце так и ёкает, как селезенка у лошади, и спрашиваю шепотом:

– Девушка, прокладки есть?

А она звонко так, вежливо переспрашивает на всю очередь:

– Вам прокладочки для чего нужны? Краник, позвольте спросить, чьего производства будет? Импортный или отечественный?

Я закипаю маленько. Кстати, давай еще по маленькой!

– Какой такой краник, говорю, девушка! Я же не слесарь! На мои руки посмотрите! Я токарь шестого разряда!

Мне прокладочки нужны для этих дел предназначенные, – глазами сначала себе на низ показал, а потом на разрез ее халатика вперился! – Что ж тут непонятного?

Вспотел от неудобства и неловкости положения, всякие слова и ругательства про себя выговариваю. Ну, жена дорогая, задам я тебе дома. Зараза! Чтоб я еще так когда-нибудь позорился!

Всю историю человечества, понимаешь, женщины жили и ничего, без прокладок обходились! Лопушком, наверное, каким-нибудь пользовались! А сейчас избаловались!

Вдруг слышу, старушонка из очереди шамкает, на помощь спешит:

– Молодому человеку, наверное, гигиенические прокладочки нужны!

В очереди заколготились, начали мнениями и предположениями разными обмениваться.

– Вам какие, – опять это слово громко произносит продавщица, – нужны? Ежедневные или с каплями? Классика, нормал, лайт? С крылышками или без них? Ароматизированные или…

Во рту пересохло. А кто знает, какие именно нужны? Кто же их нюхать-то будет?

Старая перечница опять глаза мозолит:

– Мне уже, конечно, лет тридцать они не нужны, но я до сих пор беру большие и самые толстые. Ножки в галошках не преют!

– О! – кричу, уже не стесняясь. – Вот-вот, и мне такие нужны, конечно, такие же! Я с друзьями на мотогонки собрался, очереди поясняю, на стадион «Строитель». Спидвей завтра. Чемпионат мира! В валенки, говорю им, друзья-рыбаки посоветовали прокладки вложить. Никакой мороз не возьмет! Тем более если еще изнутри подогреться!

– Ах, если в валенки, советует очередь, то тогда берите «Always» большие и толстые.

– Давай еще по стаканчику!

Хлопнули.

– Прихожу домой, – продолжает Колям, – матерюсь, прямо в выражениях не стесняюсь! Не могла на следующий день сама эти прокладки купить? Одну ночь как-нибудь перебилась бы! Такому унижению и сраму мужа подвергла!

Та только глянула на покупку и говорит:

– Ой, Коленька, что же ты купил? На что деньги потратил? Мне другие нужны были, бестолочь!

Ага, попрекает еще!

Не сдержался я, приложился! Один раз всего! За всю жизнь впервые.

Давай хлопнем!

Сейчас моя-то в больнице, нос правит. Купи, просит, платочки разовые, чтобы кровью харкать-сморкаться, тебе дома не стирать!

У самой, как на меня глянет, слезы ручьями так и текут! Жалеет.

Давай!

 

Парься, не ошибайся!

Слава очень любит баню. Она отвечает взаимностью. Иной раз хлебом не корми, а вынь да положи билет в театр! Извините, оговорился, в баню. С детства в нем эта тяга сидит. Привычка ли к чистоте тела родителями воспитана или другая какая озабоченность, только бывает, что на неделе целых два-три раза может баню перенести. Супружница по первости этой измены никак в разум взять не могла. Почему это он из семьи каждый свободный миг стремится ускользнуть? С мужиками побалагурить. Прямо как в термах древнего Рима себя ведет! Вандалом. Хлещет почем зря веником, как скиф акинаком налево и направо, сверху донизу. Бодрячком на таких же голых вандалов свысока поглядывает. Все волосы уже выхлестал. Совсем на родного папашу стал похож. Этим местом. Не отличишь! Особенно если сзади смотреть. Вот где они корни деревенские, чистоплотные. Как зараза любовь к бане внутри сидит. Прямо въелась татуировкой под кожу.

Что только в этой бане с ним не происходило. Как-нибудь расскажу, поведаю. Пупок развяжется. А сейчас вот вспомнился мне один эпизод.

* * *

Пришел Славик как-то ни свет фонаря, ни солнца заря в баню. На первый парок, как гость «на зубок». А что ему на работу торопиться? Вольному художнику. Социальная пенсия все равно обеспечена. Не слишком размерами от обычной отличается. Чего зря горбатиться? А тут, глядишь, на свежую и чистую голову, всякие творческие мысли полезут. Обнаженные натуры опять же задаром своими органами выпячиваются – глаза мозолят, как будто на пленэре, где-нибудь на нудистском пляже. Не надо и Лувр посещать, раззявой на голые статуи пялиться, завидовать.

Опять же все новости можно узнать, даже газет не читая. Мужики в бане, как бабы прямо, только дай языком почесать. На улице к иному товарищу на своих кривых не подкатишь. Стоит этакий господин фараоном у фонарного столба со своей палкой. Смотрит важно, словно госслужащий на просителя. Делает вид, что не узнает тебя кривого. Как будто и не было вчерашней бани, где друг другу шеи намыливали. Косточки перемывали.

Так вот, Слава, братик мой старшенький, из породы балагуров произошел. Баламут! Так и рвется с мужиками начистоту все мировые проблемы перетереть, лясы поточить, зубами искусственными позубоскалить. Нет, один не может! Общественная баня отчего-то к особенным доверительным отношениям располагает.

В отдельных номерах совсем другой коленкор! Там не до разговоров!

А тут, кстати, знакомый паренек под горячую руку подвернулся. Сидит напротив в парилке, не тужит и не тужится. По-турецки ноги скрестил. Гол как сокол! Только изредка поеживается от жара, как будто яичницу поджаривает. Совсем распоясался как турок в турецкой бане.

У Славика художественная память на лица отличная, не отшибло еще, слава богу! Пригляделся, вроде как встречались где-то? Вспомнил. В парикмахерской на Революционной улице, бывшей Жандармской. До того еще когда не все волосья выхлестал. Кивнул ему приветливо, вспомнил, что он бедняга глухонемой. Тем и запомнился. Не часто такого парикмахера встретишь, которому и объяснять не надо, какую прическу надо сделать. Вот и запомнился!

Парикмахер в ответ тоже кивнул, даже ручкой сквозь пар помахал. Работу своих рук признал, по-видимому. Слава, не злопамятный, не первые полвека землю топчет в парикмахерских. Слава богу, на всяких нагляделся. Опыт общения имеется. Рукой в ответ как бывший генсек сделал, рта не открывая, чтобы бедняга ненароком не обиделся. Гугукнул что-то нечленораздельное. Мол, привет-привет, я тоже рад встрече в таком месте и в таком виде. Паренек, даже не мужичок еще, тоже как Герасим, по-своему что-то отвечает. Поулыбались, малость успокоились. Стольким хотелось бы поделиться, поговорить начистоту, проблемы мировые обсудить, да как? Только глазками сквозь парной туман буравят друг друга, хотят пообщаться. Неудобно в приличном обществе остаться наедине и не пообщаться никак!

– Пфу, пфу! – первым нарушил молчание Станислав и, вытянув по-обезьяньи губы, трубочкой подул воздух вверх. Нелепо жестикулируя, охлопывая себя длинными руками и гримасничая, попытался объяснить, что, мол, пару в парной маловато и пора бы наподдать, пока не замерзли насмерть. Мол, ты находишься ближе к каменке и по банному этикету, пожалуйста, подбрось кипяточку! Собеседник удивленно округлил глаза, покачал головой и, проследив за движением его губ, прикрытых пышными усами, наконец, разгадал смысл и плеснул из ковшика водой на раскаленные камни.

Тут надо своевременно пояснить, что одним из высших образований моего брата является актерское мастерство, которым он очень гордится. С детства мечтал стать клоуном. Паяцем всех смешить! В театральное училище Новосибирска только из-за дикции не прошел. «Слабоватая, – подытожили члены экзаменационной комиссии, – у вас дикция». А зачем клоуну дикция? Он и без слов рассмешить может, на языке жестов. Позднее, он не раз это доказывал в кругу семьи, среди друзей и даже выступая по телевидению в КВН.

Но ближе к телу, как говорится.

Клубы поднявшегося пара густо окутали парильщиков нежным покрывалом, истомой и негой наполняя тела. Слава благодарно закивал головой глухонемому напарнику, одобрительно показал большой палец и зарылся головой в душистый веник, шумно втягивая сквозь него воздух.

– Ах! – Сквозь кожу быстро проступили крупные капли пота. Слава впал в блаженную дремоту. Посторонние звуки отдалились, стали глуше. Вот за это состояние он и любил баню. Остаешься наедине с самим собой. Все другие дела отходят на задний план. Не надо никуда торопиться, спешить завершить начатое дело, совершать массу никчемных, по его мнению, действий. Банная релаксация наполняла душу спокойствием, возвращала энергию, в голову приходили новые задумки, никто не мешал строить творческие планы, сюжеты очередной картины или скульптуры.

Глухо хлопнула дверь парилки. «Наверное, немой ушел, – отвлекся от своих мыслей Славик. – Не выдержал высокой температуры! Я-то привычный. Столько лет уже керамическим производством занимаюсь. Для меня эта температура, что слону дробина. Иной раз после обжига изделий приходится в такую раскаленную печь лазить, что – мама не горюй!»

Он вынул голову из веника и взглянул на место, где до этого находился немой паренек. Теперь тот приютился на полочке пониже, вид у него стал за это время пожиже, в руках откуда-то взялся веник, под попой нарисовалась подстилка. «Наверное, за веником выходил, пока я задремал. Надо же, а я и не услышал. Быстро он, однако, сомлел. Квелый какой-то сидит. Когда начинали, более бодрый был».

Славик пощелкал пальцами, привлекая внимание паренька, и вспомнив, что с глухонемыми надо разговаривать, четко проговаривая слова, чтобы они могли прочитать по губам, вновь повторил первую фразу:

– Пфу, пфу! – смешно надувая щеки и пытаясь в точности повторить прежние охлопывающие движения, чтобы тот вновь плеснул водой на каменку. Молодой человек непонимающе выпучил глаза и с нескрываемой жалостью посмотрел на него.

Сетуя на непонятливость собеседника, Славик ткнул указательным пальцем в сторону горячего змеевика с кучей наваленных камней. – Пфу, пфу! – и, наконец, вспомнив, как немые показывают «плохо», прижал большой палец к мизинцу и выстрелил с него невидимую вошь. У паренька отвалилась челюсть. Он во все глаза смотрел на бабая и силился понять, что же именно тот хочет и зачем кидается вшами в разные стороны. Слава опять принял удивленный вид, развел ладошки в стороны, округлил глаза и, широко разевая рот, громким шепотом проговорил по слогам:

– Па-ра нет. Сов-сем па-ра нет! – и накрыл коленки ладонями.

С нескрываемым изумлением наблюдавший его экзерсисы собеседник вдруг понятливо закивал головой и способным учеником повторил такие же действия. Широко раскрыл рот и также шепотом произнес:

– Па-ра нет! – развел руками. – Сов-сем па-ра нет! – и положил руки на колени.

Слава задохнулся от негодования. «Он издевается, что ли, надо мной?!» – и словно бык на корриде в Севилье всем телом подался вперед, поедая тореадора глазами, насупил густые брови и выпятил толстые губы. Тот неумело, но незамедлительно повторил те же боевые действия. «Драться он со мной хочет, что ли, – недоуменно подумал Славик, – прямо в бане? Да ну его к черту, сам поддам! Больной какой-то. Вначале вроде не агрессивный был. Улыбался широко. Не пойду больше к нему стричься!» По-стариковски кряхтя, придерживая поясницу, он слез со своей полки. Прошел к тазику с кипятком, наполнил ковшик и несколько раз плеснул на благодарно зашипевшие камушки, истосковавшиеся по водичке. Вся парная наполнилась жарким молочно-белым туманом.

– А-а! – выдохнул огнедышащим драконом Славик, возвращаясь на место. И сам себе громко сказал:

– Кайф!

Вдруг сзади рефреном прозвучал чей-то незнакомый голос:

– Кайф!

«Глухонемой заговорил!» – чуть не рухнул от удивления Слава, оборачиваясь на звук голоса.

– Э-э, – растерянно протянул он, почесывая вспотевшую лысину, – так ты что, не глухонемой?

– Нет, не глухонемой, – недоуменно ответил паренек. – А я подумал, это ты немой! В толк не могу взять, чего это мужик ко мне пристал? Рот разевает как рыба. Просит чего-то, а ничего не слышно. Думаю, точно немой!

– А зачем же ты в парикмахерской притворяешься, что глухонемой? – воспылал праведным гневом Станислав. – Платят больше или клиенты претензий не предъявляют, что стрижешь плохо?

– Я не парикмахер вовсе! Я сварной. Парикмахер давно, еще до моего прихода ушел.

А я понять не могу, почему в нашей бане одни глухонемые на каждом шагу стали попадаться.

Сконфуженно бормоча извинения, смущенно посмеиваясь и сетуя на свою оплошность, Славик покинул парилку. «Надо же так обознаться! Вроде и пива еще не выпил! Но как похожи! Ха-ха! Даже с глухонемым поговорил без всякой „слабоватой“ дикции. Начистоту! Я ему, кайф, говорю, в бане! А он соглашается, кайф, отвечает. Наглый такой!»

* * *

И ты, мой друг, парься, не ошибайся! С незнакомыми не общайся!

 

Страсть Пинкертона

Согласно показателям в наше доброе славное время наблюдается значительный рост благосостояния населения страны. Жить стало лучше, веселей! Ширятся ряды представителей древнейшей профессии прикарманивания чужой собственности. Заметили? Природа не терпит пустоты в кармане у воришки.

Мелкие жулики, в отличие от маститых сокамерников, не умеющие облапошить с размахом и по-крупному, все время норовят положить глаз и наложить лапу на наше имущество. Не успеешь оглянуться, как что-нибудь слямзят. Подметки на ходу оторвут так, что дальше ехать некуда. Приходится всегда быть начеку. Даже ночью спать сторожко, чтобы жену не увели.

Однажды, поздней зимней ночью, Рафочкин был разбужен шабашем ночных бабочек, бесстыдно веселящихся в автомобиле под его окнами. Сонный, он недовольно выглянул в узенькую щелочку меж штор. Кричать в форточку о своих чувствах на всю Султановскую улицу не хотелось, а выходить на мороз было лень.

Автомобиль глухо ворчал в сугробе медвежьим басом, отравляя газом атмосферу улицы и жизнь обитателей ближайших домов. Пьяные мужские выкрики и возбужденный женский смех, прорывающийся временами сквозь музыкальное обрамление веселой оргии, будоражили раздраженное воображение и не давали заснуть.

«Трусы! – подумал о соседях Рафочкин, потуже заворачиваясь в одеяло. – Вот гады! Хоть бы кто догадался в милицию позвонить или прикрикнуть на них. Соседи нашего барака, понятно, боятся снежком в окно получить, а напротив-то, высотный дом, до них не добросят. Там большие люди живут. Высокие посты занимают. Бывает, не успеешь с друзьями одну песню под звон бокалов исполнить, недовольные слушатели требуют убраться куда-нибудь подальше со своим ансамблем. А сейчас даже женщины не орут. Боятся! Как будто им на работу с утра не нужно?! А может, действительно не нужно, раз мужья хорошо зарабатывают. Ха, мужья! Такие люди только в кабинетах голос повышать умеют».

Внезапно музыка прекратилась, женские смешки исчезли. Машина издала неприличный звук, затем громко чихнула и испустила дух. Хлопнула дверца, послышались удаляющиеся шаги. Рафочкин вновь подошел к окну, обуреваемый приступом вуайеризма. Один мужчина тащил под мышкой какую-то большую рамку, а другой горбился под тяжестью предмета, невидного со спины.

Так обычно ходят водители, обхватив руками тяжелый аккумулятор. «Точно! Аккумулятор сперли! А другой мужик лобовое стекло тащит», – догадался Рафочкин, и взволнованно позвал жену:

– Смотри, смотри! Ах, ворюги! Машину угнали и раздели! Бросили прямо под нашим окном. Наглецы! Ни проехать, ни пройти! Конечно, просто так никто мимо брошенной машины не пройдет. Совесть не позволит. Слюнки потекут и обязательно что-нибудь сопрет. Чехлы, к примеру, жиклеры карбюратора выкрутит или колесо снимет. А если в багажнике пошарит, то и канистру с бензином найдет, домкрат, ключ баллонный, 10 на 12 или 10 на 8. В нашем «Запорожце» резина старая, давно, как моя голова, лысая! – почесал с остервенением взмокшее темечко, в которое уже что-то втемяшилось.

– Только не теряй головы и не давай воли рукам! – невпопад попросила подошедшая жена в ночной рубашке с яркой надписью «SLEEPYHEAD». – Я за тобой отсюда присмотрю!

– Жаль, телефона нет. Милицию бы вызвали сейчас, чтобы никто другой не смог больше в машину залезть. Эх! – Он суетливо надел футболку, полосатые пижамные штаны, набросил на плечи куртку и выскочил в валенках на улицу.

Обогнув угол дома, широко шагая, чтобы оставлять как можно меньше следов, опасливо приблизился к машине. Из окна для поддержки наблюдала жена. Рафочкин взглянул на черные глазницы стоящего напротив дома, принял непринужденную позу беззаботно прогуливающегося бонвивана, вышедшего по малой нужде, и прошел мимо «жигуленка». Чехлов на сиденьях не было. На приборной доске висели обрывки разноцветных проволочек, в обшивке боковых дверей сиротели дырки от снятых колонок.

«Вот сволочи! Все умыкнули, ничего не оставили. Прямо из-под носа! Эх, не видел, а то бы спугнул как-нибудь, – забыл свои опасения Рафочкин и засунул замерзшие руки в карманы пижамных штанов, поближе к теплу. – А колеса-то хорошие, – оценивающим взглядом осмотрел он протекторы, – не стертые». Он вспомнил свой старенький «Запорожец» с лысой резиной и непроизвольно опять посмотрел на спящие окна противоположного дома. «Смотрят на меня, наверное, в щелочку и ждут, чтобы вызвать милицию. Трусы! Про настоящих ворюг не позвонили!

Вот вам, дудки! Даже близко не подойду!»

С чувством глубокого сожаления и ощущением личной потери он печально вернулся домой. Сон не приходил. Рафочкин беспокойно ворочался из стороны в сторону, словно баркас на море в бурную погоду. Непогода бушевала в его душе, раздираемой противоречивыми чувствами. Перед мысленным взором красовался его «Запорожец» цвета «Голубая Адриатика» с новенькой резиной. SLEEPYHEAD, посапывая, мирно покоилась рядом.

Вдруг за окном послышалось тарахтение подъехавшего автомобиля и чьи-то возбужденные гортанные голоса.

– Цепляй тросом! – скомандовал мужчина с неславянским акцентом.

«Елки-палки! – вырвался из приюта грез Рафочкин. – Отбуксировать машину хотят! – догадался он. Осевшее на дно сожаление всколыхнулось в нем и подтолкнуло к активным боевым действиям. Взыграла башкирская кровь предков. Натренированно одевшись, поскакал на улицу. – Хитрые какие, так и норовят колеса приставить! Не дам на чужое добро зариться!»

Он появился из-за угла дома в момент, когда шустрячки уже готовы были отдать концы. С деловым видом Рафочкин заглянул под машину угонщиков, запоминая номер, и громко посвистел, как бы подзывая собаку. Подходить ближе было страшно.

Из кабины «Нивы» появилось возбужденное лицо неславянской внешности и, эмоционально размахивая рукой, спросило:

– Эй! Не знаишь, чей машина тут оставил? Всю даругу загородил. Отодвинуть хотим. Нам вниз проехать надо! – махнул он рукой в сторону заваленного сугробами переулочка, который уже несколько лет перестал быть проезжей частью из-за возведенного нового дома.

«Ага, – злорадно подумал Рафочкин, – не знают, что там давно дороги нет. Точно, воришки! Быстро сориентировались!».

– Как не знать? Это к соседу, капитану милиции, родственники приехали. Лучше назад вернуться. Тут дороги давно нет.

Лица огорченно замахали руками, отцепляя буксировочный трос.

– А почему стекла нет, – вдруг остановился один, – и аккумулятора?

– Кто его знает? – меланхолично ответил вредный Рафочкин. – Наверное, капитан специально, на ночь глядя, снимает, чтобы не украли, – демонстративно посмотрел на номер «Нивы». – Вы, часом, собачку тут не видели? Нет? Пойду, поищу!

Мелкой трусцой потрусил домой и, не снимая валенок, бросился к окну. Мужчины постояли немного, погоревали и, недовольно фыркая мотором, уехали.

Сон улетучился окончательно. Возбужденный, радостный одержанной победой, не смыкая глаз, Рафочкин лежал возле жены и чутко прислушивался теперь ко всем доносившимся извне звукам и шорохам. Так незаметно прошел остаток ночи.

Ранним утром он уже звонил из ближайшего автомата в полицию однокласснику:

– Сергей Юрьевич! Здравия желаю! С тебя причитается! Я машину угнанную обнаружил и всю ночь как собака на сене охранял. Вознаграждение, как ты думаешь, дадут?!

– Какое вознаграждение? О чем ты говоришь? Вознаграждение ему, – развеселился друг, – адрес диктуй!

Рафочкин назвал свой адрес и грустно положил трубку, представляя, как обрадуется вскоре хозяин украденной машины. Перед глазами возник плачущий голубой «Запорожец» на жигулевской резине.

* * *

Прошло несколько месяцев. Бедный бессребреник несколько утешился рассказами перед сослуживцами и друзьями о своей бескорыстной честности и смелости. Страсть Пинкертона поселилась в его душе и чувствовала там себя уютно, словно кукушка в чужом гнезде. Теперь Рафочкин пристально рассматривал все припаркованные у тротуаров автомобили, гадая, не забыл ли водитель закрыть дверь на ключ или поставить на сигнализацию. Обнаруживая непорядок, он начинал кругами выхаживать вокруг, заглядывал в салон и попинывал колеса ногами, привлекая внимание отошедших автовладельцев. После чего те, опасливо поглядывая на подозрительного мужчину, проявлявшего повышенный интерес к их собственности, обычно торопливо уезжали восвояси.

Однажды он поймал себя на мысли, что напевает номер проехавшей машины до тех пор, пока не появится следующий автомобиль.

* * *

«Эге!» – сделал он стойку однажды вечером, возвращаясь с сыном из бани. Легкое благодушное настроение сменилось тревожной подозрительностью. У соседнего дома, неловко заехав левым передним колесом на бордюр, стоял скособоченный «Москвич».

– Стой! – дернул Рафочкин сына за рукав. – Опять у кого-то машину угнали! Смотри, как ненормально стоит. Дверь до конца не закрыта! Машина незнакомая, раньше ее здесь не видел. Беги скорей в баню и позвони оттуда в полицию. Нет, лучше я сам позвоню, меня там уже знают!

Сказано – сделано! На боевом счету бдительного Рафочкина мысленно засверкали уже два угнанных автомобиля, а если прибавить и растерзанный «жигуленок», обнаруженный несколько лет назад у железнодорожного переезда, по-видимому, соскочивший на ходу с поезда, то, наверное, лучше его во всем мире сыщика угнанных автомобилей не найти!

За ужином, обжигаясь соляночкой, он взахлеб рассказывал жене о своем новом подвиге.

* * *

В дверь позвонили. Вошел чем-то сильно расстроенный сосед.

– Слушай, ты домой давно пришел? – спросил он. – Ко мне свояк из Бураево полчаса назад приехал, а его машину угнали! Вот блин! Узнаю кто, ноги вырву! Ты поспрашивай, может, кто-нибудь видел. Бутылку поставлю!

Сын вдруг радостно засмеялся.

– Иди, хлеб купи! – оборвал, как нитку, радость сына Рафочкин.

– Полно дома хлеба, – некстати вмешалась супруга.

– Знаешь, что сделай, – посоветовал Рафочкин соседу, – сначала позвони в полицию! Я тебе номер дам. Они сейчас хорошо работают. Как только украденную машину обнаруживают, на штрафную стоянку прут! Бензина много в «Москвиче» было?

– Да какой там! – огорченно взмахнул рукой сосед. На его расстроенное лицо было больно смотреть.

– Вот и хорошо, что мало бензина было! Значит, угонщики далеко уехать не могли! Ты пока побегай часа два в округе. А потом сразу звони по этому номеру. Точно, у них ее и найдешь!

– Спасибо! С меня пузырь как полагается!

* * *

Едва за ушедшим соседом закрылась дверь, Рафочкин с унылой надеждой вскричал:

– Ты не помнишь, сынок, я в полицию свою фамилию сообщил?

 

Лом на Вас!

В хорошем настроении легко говорить гадости. И не хочешь порой, а так получается!

Новый сосед Рафочкина, противный мужик, здоровенный бугай, с лицом, про которое обычно говорят, что оно кирпича просит, ни с кем не здоровался. Поэтому соседи его не жаловали и платили ему взаимностью.

По уровню социального и материального расслоения общества наше время вполне можно сравнить с досоветским периодом.

Один человек, скажем, всю жизнь на двух работах горбатится, двух спиногрызов поднимает! А сосед его, браток во Христе, горстями деньги на ветер швыряет, сорит. На чужих санях ветерком наслаждается. Докатились!

* * *

В ясный майский день, после праздника решил Рафочкин жену удивить-порадовать. Без напоминаний мусорное ведро на помойку вынести, заодно на обратном пути пивком побаловаться. Идет, улыбается. На душе легко. В голове пусто. Птички щебечут. Старух не видно, дети междуножию футбольным мячом не угрожают.

Вдруг с гулким ревом его обогнал автомобиль и резко остановился возле дома. Ших-х!

«Слишком близко к стене поставил, – подумал Рафочкин, – и под балконом. Какой-нибудь болван поленится мусор вынести и выкинет что-нибудь сверху. Нет! Я бы так не поставил, если бы у меня машина была. Этим что, может у них денег куры не клюют? На новую машину уже заначка отложена. А тут с трудом на пиво хватает», – нашарил в кармане медяки.

– Не боишься, что сверху упадет что-нибудь? – добродушно произнес он в спину энергично вышагивающего соседа. Тот остановился, медленно с угрозой повернулся, оценивающе смерил взглядом субтильную фигуру благодушно улыбающегося Рафочкина в «адидаске» и с пузырящимися на коленях трико, смачно сплюнул и, ничего не ответив, продолжил путь.

«Что это он? Даже не поздоровался. С праздником солидарности трудящихся не поздравил!» – удивился Рафочкин и решил прояснить ситуацию.

– А то был прецендент в позапрошлом году. По соседству. Один вот также оставил под окнами машинешку. Урчит мотором, никого не задевает! То ли «ВАЗ», то ли «Мзда», не помню, но коптит сильно, как буксир в порту.

А соседская бабка, старая немочь, со второго этажа, вон оттуда, металлический ломик и метнула, прицелившись! И надо же, прямехонько в центр крыши угодила! – Рафочкин без задней мысли указал пальцем на крышу владельца автомобиля. – Лом, как ракета, насквозь машину прошил и в землю вонзился. Торчит вертикально, даже не качается.

И вот что удивительно, бабке сто лет в обед, уже давно на улицу потрындеть не выходит, Паркинсон ее трясет. А надо же, как точно попала! Мы потом всем двором смотреть ходили. Завидовали. И как она умудрилась только лом поднять? Что он у нее дома делал? Паутину, что ли, собирала?

Сосед резко остановился, так что Рафочкин чуть не ухнулся носом в его боксерскую спину. Не оглядываясь, тот раздраженно шевельнул плечами, зачем-то энергично наклонил в разные стороны голову, с хрустом разминая шейные позвонки, и, о чем-то немного подумав, вновь зашагал по своим неотложным делам.

В голову Рафочкина залетела синичкой мысль и забилась под куполом: «Ох ты! Он, наверное, думает, я ему угрожаю!

Мол, братан, поставишь еще раз свою машину под моими окнами, не заглушив мотора, и тебе каюк! Лежи, отдыхай с батарейкой на дне Архимандритского озера!

Да разве человеку с такими габаритами я могу угрожать?»

Подхватившись, он собрался затрусить с ведром в другую сторону. «Пронесло!» – решил он. В некоторых ситуациях лучше бы помолчать, это он знал не понаслышке, но вредный бес толкал в бок и не давал закрыть своевременно фонтан красноречия и его несло…

– А в прошлом году пивную бутылку на капот машины выбросили! Полную! Наверное, разнервничался кто-то, что в машине громко музыка играет. Вот он и решил водителя разбудить! Ба-бах!

Хотя, что тут такого, не сам же водитель играет, правда?

Народ у нас бестолковый, завистливый. Собрался вокруг машины, на разлитое пиво облизывается. Солнце красиво так в осколках лобового стекла отражается!

На плечо Рафочкина легла тяжелая ладонь.

– Ты чё гонишь, мужик?

– А, – сглотнул слюну испуганный доброжелатель, – вот на этом месте, – указал он пальцем, – я бы машину не ставил. Несчастливое!

Видите, если вот сюда присесть в мертвую зону, запросто могут колесо снять и на кирпичах оставить. Как у дяди Жоры, Мымрина! Вот он убивался! Ой-е-ей!

Однажды ночью слышим, кто-то сексом на улице занимается. Пип! Мы с женой прислушались, интересно же, кто такой резвый, а стены у нас в доме, сами знаете, тонкие как фанерка – все слышно!

Бывает, чихнешь, соседи здоровья желают!

Мы, конечно, к окну. А на капоте Анвариного «Запорожца» уже две личности прилаживаются, ерзают. Оно и понятно, на земле-то холодно сношаться. Вот народ, а?! Только дай на чужой машине покувыркаться!

У вас, конечно, капот повыше будет. Да. Это что же за марка? Хорошая. Но если на колесо встать и за ветровик ухватиться, то можно и залезть. А потом и бабу затащить! Тепло, хорошо.

Еще на капоте кошки сидеть любят! Замечали?

Вороны опять же с этого дерева испражняются. Вон, посмотрите! Галдят до усеру, каркают. Своим ядохимикатом крышу насквозь прожигают, чище, чем кислотные дожди. На краске потеки остаются. Отсюда, – показал Рафочкин на джип соседа, – досюда! Маратка Шарифуллин, дружок наш, после такого бедствия всю свою «девяточку» перекрашивал.

Вот и забежал к полюбовнице на часок! Ха-ха-ха! Так ругался, хоть святых выноси! Прости меня, господи!

Понятно, экология стала плохая. Вороны всякую гадость, наверное, едят. Что-то лет сто назад никто на это не жаловался. Нет исторических сведений! Правда?

Наши дети тоже бестолочь невоспитанная. Вон как с мячом между ногами носятся. За шары боишься! Проходу не дают.

Только отвернешься, пиши пропало! Обязательно на дверях какую-нибудь ромашку нацарапают или солнышко нарисуют. Камешком или гвоздиком загогулят. Директрисе из второй квартиры всю машину изрисовали, даже на днище. Любо-дорого!

Что им, асфальта мало? Рисуй не хочу!

А кто постарше, те краской аэрозольной упражняются, граффити разные рисуют или слова матерные.

Чему их только в школе учат?

Могут и картофелину в выхлопную трубу затолкать! – подошел Рафочкин к заднему бамперу джипа.

– Что такое, думает водитель, почему не заводится? Выйдет колеса попинать, а дело-то труба! На дверях уже разные художества расписаны. Во всех позах Камасутры! Стекло треснуло! В салоне бутылка чужая лежит. Заднего колеса нет! Вот этого! – указал рукой. – А на капоте двое-трое групповушку устроили, как в Голливуде, вокруг железного лома!

– Да пошел ты! – бугай задумчиво посмотрел вокруг себя. На Рафочкина. На балкон старушки. На ясное небо. Почесал на груди старый рубец, повторяющий контуры утюга. Затем основательно угнездился на водительском месте в своей машине, громко хлопнул дверью и уехал.

«Наверное, поехал искать новое место стоянки, – догадался Рафочкин. – Лом тебе в рот!»

* * *

И вам, если доведется побывать у нашего дома на Султановской улице, советую машину под окнами не оставлять и сигнализацию на ночь отключать! На всякий пожарный случай!

 

Все дело в шляпе

Как-то в один из тех замечательных дней, когда на осинах и кленах как груши повисают вороны и солнечные зайчики весело прыгают на еще не запыленных маковках церквей и золотых зубах прохожих, я вдруг поймал себя на мысли, как мало вокруг неординарных мужчин.

Словно по весеннему призыву все мужчины одновременно скинули надоевшую зимнюю форму и облачились в черную кожаную униформу и одинаковые кепочки.

На мой взгляд, хуже кепки только пилотка и то, что связано с нею.

Конечно, мы знаем множество способов, которыми можно изуродовать любое лицо мужского пола. Например, потерять голову, ткнуть в лицо, сунуть носом, сказать не в бровь, а в глаз, заткнуть уши, оттаскать за волосы, пересчитать зубы, сорвать маску, облить кислотой, помоями или испачкать потоком грязных ругательств, заодно помянув всю отдаленную родню и давно усопших предков.

Но существует самый изуверский и легкий способ! Он чрезвычайно эффективен!

Надо просто напялить на мужскую голову кепку. Желательно кожаную, хотя сойдет и матерчатая, но тогда лучше полосатую или клетчатую. Маковку обязательно должна увенчивать пумпочка, а не то кепка будет смахивать на тещин оладушек, коровий блин или аэроплан.

Кепка! Это извращенная жалкая пародия на изящное совершенство военной фуражки. Это какой-то блин комом. У современной кепки даже ремешка под бородкой нет.

Мысленно представьте сначала подтянутого стройного офицера в полевой фуражке с высокой тульей, а потом его же с лицом дегенерата, срезанным косой бритвой кепки наискосок.

Кепка! Это западная провокация! Какая-то поголовная братская унификация, современная пиратская бандана. Разве такая мода могла прийти с цивилизованного Востока? Оттуда разве только соломенная шляпа или тюбетей.

Попробуйте надеть на высокого мужчину кепку, он покажется вам коротышкой. А теперь, наоборот, на коротышку шляпу, и вы будете восхищенно заглядывать ему в рот снизу вверх, словно жеребцу на ярмарке.

Когда кепку видишь на голове клоуна, смешно! Но когда все мужчины шуты – грустно.

Все же самым лучшим головным убором мужчины являются волосы. Я понял это только тогда, когда окончательно облысел, поэтому прикрываю их отсутствие шляпой. Теперь на меня весной опять смотрят девушки. Значит, все дело в шляпе! Это говорит о том, что под ней что-то есть!

Вот так, ребята!

 

Главное не внешность

Махмут страдал. Стоило ему пройти мимо зеркала или витрины, как страдания охватывали его с новой силой. Слезы навертывались на глаза. Согласитесь, переживания семнадцатилетнего юноши во сто крат сильнее, чем тридцатилетнего старца, который давно забыл, в каком году окончил школу и все самое лучшее у него уже позади.

Говорят, любовь удесятеряет чувства! Теперь вы легко можете представить всю силу страданий, горечь отчаяния и муки бедняги, пораженного любовным недугом.

Чем в молодые годы можно покорить избранницу? Естественно, только внешностью! Все человечество проходило через это состояние. Только в сказках страшные лесные чудища, жабы-лягушки, гады перелетные вдруг превращаются в принцев и писаных красавиц.

А face-контроль еще никто не отменял!

Вспомните, с каким чувством разочарования и раздражения вы вдруг обнаруживаете у себя на подбородке свеженький созревший прыщик лимонно-желтого цвета с тульей гиперемии. Особенно перед знаменательным событием, где придется находиться в центре внимания, скажем, выступать по радио или на соревнованиях, склонять к близости или отвечать на экзамене.

Ах, если бы только вульгарные хотюнчики беспокоили Махмута! У него был куда более страшный и постоянный изъян, при взгляде на который жизнь меркла, теряла все свои прекрасные блестящие краски и поворачивалась как избушка к лесу.

Махмут был лопоухим! Конечно, не как царь Мидас или заяц-беляк, но с приличными радарами кругового обзора. «Уж лучше бы я был лыс, – думал он, – косолап, кривоног, с двусторонним крипторхизмом и дурным запахом изо рта. Вон все остальные ходят вокруг и не тужат. Их показывают по телевизору. Они плавают на яхтах с красавицами в обнимку, катаются в Куршевеле, снимаются нагишом и ничего! Никого их внешность даже не интересует, не отпугивает».

Надо же, как с самого начала в жизни не повезло. Лучше было бы на Востоке родиться. Там мужчины в арафатках ходят.

Сказать, что он не принимал никаких мер по исправлению врожденного дефекта, значит, ничего не сказать!

Когда-то он применял тугое бинтование головы на ночь в надежде, что пышная растительность с боковых сторон головы чуть примнется, приляжет. Тщетно!

Пробовал отращивать волосы. Но они почему-то росли только в длину, не придавая ожидаемой густоты и курчавости. Любой чих капризного ветерка сдувал их в стороны, предательски обнажая розовые оладушки ушей, которые неизменно привлекали внимание окружающих.

На дерзкие шуточки и насмешки он отвечал кулаками. И так поднаторел в этом, что записался в спортивную секцию. После чего стал выигрывать одно соревнование за другим. Ребята давно перестали обращать внимание на его вид, но привычка осталась.

Одно время спасал клей «Момент», которым он приклеивал ушные раковины к вискам.

В стремлении найти более радикальное идеальное средство, обратился к подруге:

– Маша! У тебя мама в салоне красоты работает. Может, у них какой-нибудь лак или клей имеется?!

– Есть, есть такой! – с радостью отозвалась Маша. – У нее много что есть! Хочешь, я тебе клей для наращивания ногтей принесу? Несколько месяцев действует!

После этой помощи летние каникулы Махмут провел в больнице с диагнозом «Острый контактный дерматит волосистой части головы, осложненный вторичной инфекцией».

Там любовь его расцвела с двойной силой, убедившись, как самоотверженно Маша продолжает хранить к нему благосклонность, невзирая на сине-зеленый цвет кожи от анилиновых красителей и гнойные корки.

Решимость исправить врожденный дефект только усилилась. Перечитал массу научной литературы, скачал последние разработки, несколько раз посетил психотерапевта и, вконец отчаявшись, направился в клинику косметологии.

Добренький дяденька врач отнесся к проблеме молодого человека очень серьезно и назвал стоимость оперативного вмешательства.

Мать мальчика была категорически против. Она его и такого очень любила. Еще с детства! И письменного добровольного согласия на операцию не дала.

В ответ Махмут крепче стиснул зубы, решив самостоятельно набрать необходимую сумму, и устроился работать в свободное от учебы время. В вечерних сумерках уши не так сильно выделялись двумя кастрюльными ручками на котелке. До совершеннолетия оставалось совсем немного, а там он сам мог подписать согласие на любую операцию, хоть по изменению пола.

Маша чем могла, помогала. Сопровождала его по клиентам, где он заключал страховые договора, ждала у подъездов.

Так прошло полгода. А вслед за этим прошла и операция.

Махмут был на седьмом небе. Радовался новым ощущениям, внутреннему комфорту и душевному спокойствию. И прозевал происходящие перемены в Марии. Она же с каждым днем все задумчивее смотрела на отрастающие после операции волосы Махмута, думала о чем-то своем, машинально отвечала на его вопросы, потом быстро сворачивала разговор и уходила.

И вот однажды он вдруг повстречал ее под руку с невысоким прыщавым пареньком. Махмут остолбенел, разглядывая внешность соперника. Тот красотой не блистал, скромничал! Кривоватый нос, щербатые передние зубы. Но что убило Махмута, так это его уши. Нет, они были не просто лопоухими как прежде у Махмута, а вдобавок к этому подвижные как локаторы, чутко реагировали на любые звуки, обладали способностью сворачиваться в трубочку и даже поворачиваться вокруг оси.

Наверняка здесь дело не обошлось без вмешательства Аполлона. Но бог с ним!

Воистину неисповедимы тайны женского сердца! Ему не прикажешь! Любовь, как говорится, зла!

– Прости! – просто сказала Маша. – Я всегда тебе говорила, что внешность не главное! Ты совсем перестал обращать на меня внимание, зациклился на себе.

– А как же я? Я же для тебя все это сделал! С детства страдал. Не хотел, чтобы над тобой смеялись из-за нашей дружбы!

* * *

Целую неделю Махмут пребывал в заторможенном, оглушенном состоянии. Изменился. Молчал. Вспоминал, думал. Машинально принимал пищу, учился. Сократил до минимума дружеские контакты. Страдал глубоко и мучительно. Потом забрал документы из института и завербовался на промыслы. Уехал в Магадан.

Какое-то время спустя, точно не помню, он вновь вошел в кабинет к хирургу-косметологу с оплаченным договором на проведение операции по восстановлению лопоухости.

* * *

Очень хотелось бы верить, что он своего добьется! Ведь главное не внешность, а чувства. Любовь!

 

С праздником 8 марта!

Уважаемые дамы! В канун праздника Весны в наше непростое время международное положение продолжает оставаться напряженным. Дядя Сэм прямо-таки размахивает своей дубинкой у чужих ног. Его поддерживают новые члены североатлантического альянса, однако колебания «старой» Европы несколько охладили пыл мировых ястребов и прочей живности.

Сегодня, 7 марта, напряжены и мы, поликлинические мужчины хозрасчетного отделения Республиканского кожно-венерологического диспансера.

Даже вопрос не стоит! Дарить или не дарить женщинам подарки. Свои-то, домашние половинки, обойдутся – внимательным отношением к их нелегкому женскому труду в семье.

Да, трудно выбрать дорогой подарок женщинам с легким сердцем!

Можно, конечно, жидкость какую-нибудь пахучую от повышенной потливости ног или колготки безразмерные, чтобы на любой габарит подходили. Зубные щетки, платочки, будильники, кружечки, мимозу дарили уже лет десять назад. Дешевле всего задушевные стихи обходятся, но Фетов среди нас нет, как нет и Тютчевых, а только Хабибуллин, Мухамадеев и Кудашев.

Духи бы, конечно, хорошо, но жены последние волосья выщиплют, заревнуют!

Бутылку «поставить» на всех женщин? Главный врач запрещает!

Открытку подарить? Так наш почерк даже при проверках разобрать не могут. Курица, говорят, и то лучше лапой пишет!

Своих больных можно было бы им подогнать. Пущай зарабатывают! Так ведь им самим в такой весенний праздник руки марать массажем простаты не захочется.

Лотерейный билет?! Подошел бы! Но вдруг кто-нибудь выиграет? Всем остальным обидно будет до инфаркта.

Хорошо бы что-нибудь оригинальное подарить, запоминающееся.

Одним словом, посовещавшись, решили!

Мы, мужчины отделения платных медицинских услуг РКВД, готовы сегодня зарабатывать вместо вас, дорогие женщины!

С праздником 8 марта!

Примерные лозунги – поговорки Рафрафуса

• С ∞ марта!

• Дорогие женщины! 8 марта вы нам еще дороже!

• Дорогие мужчины! Сохраняйте мартовское настроение весь год!

• 22 марта достойно встретим старое 8 марта!

• Предлагаем каждое 8-е число считать праздником! Ура!

• Дарите женщинам цветы, но деньги всё же лучше!

• Даты обязательных медицинских осмотров: 30.12, 07.03, следующий день после отпуска и командировки.

• 8 марта – это еще не День рождения!

• 8 марта – не День мелиоратора!

• 8 марта – Международный женский день. Ночь – Международный мужской праздник.

• Будет и на нашей улице праздник – 23 февраля.

• 8 марта еще один повод 3 дня погулять.

• 8 марта еще один повод опохмелиться и т. д. и т. п.

 

Корочки

(из цикла «Солдатские байки»)

При этом слове вначале возникают ассоциации со стильными туфлями, со служебным удостоверением, хлебной корочкой, коркой грязи или льда.

В медицине различают корочки ссохшегося экссудата на раневой поверхности: гнойные, слизистые, геморрагические. В переводе с латинского языка: crusta. Вот как звучит хрустяще!

Возникают обычно на границе двух сред, часто после экскориаций. При угревой болезни в области лба, подбородка, щек, груди, спины в местах узелково-гнойничковых высыпаний.

Именно этой болезнью страдал наш одногруппник Рафик. Вернее, он просто болел. А страдали мы, наблюдая, как он постоянно расковыривает свои прыщи.

Зато во время теоретических занятий и на экзаменах ему неимоверно везло.

Согласитесь, наблюдать, как во время ответа студент методично наносит себе кровоточащие повреждения, по крайней мере, неприятно и бр-р-резгливо!

Это же не религиозный ритуал! Еще бы плетку-семихвостку взял!

Поэтому, даже закаленный профессорско-преподавательский состав мединститута стремился поскорее от него избавиться. Или путем «завала», или сокращением количества задаваемых вопросов.

Пусть поскорее уйдет, где-нибудь в другом месте ковыряется!

Несмотря на регулярно возникающие трудности, он терпеливо их переносил, не жаловался, и к началу следующего семестра неизменно радовал нас широченной приветливой улыбкой и новыми геморрагическими корочками на лице. Парень он был не вредный, добрый, никогда не отказывался чем-либо помочь, поэтому мы относились к нему хорошо. Тем более, что юмор он понимал и с удовольствием участвовал в розыгрышах и студенческих попойках.

Известно, что прыщавое лицо врача доверия не внушает. И благожелательные экзаменаторы часто спрашивали, какую же специальность в будущем он надеется приобрести. Кем предпочитает стать и где именно работать. Надеясь услышать в ответ:

– Патологоанатомом, рентгенологом или врачом-лаборантом на трассе «Уренгой – Помары – Ужгород»!

В общем, там, где Макар телят не гонял! Хорошо, что не дерматологом или косметологом в «Мире французской красоты» или пресс-секретарем в Минздравсоцразвития.

Но Рафик легких путей не искал! Себе спуску не давал и решил своим пациентам тоже не спускать!

Забегая вперед скажем, что и посейчас он трудится в поте лица врачом «Скорой помощи» одного из городов Башкирии. Людям, испытывающим боль, как известно, нет дела до лица врача. Мужского оно или женского пола. Лишь бы лицо помогло!

С тех пор, как его приняли на работу, количество вызовов резко сократилось.

Жители боятся от такого зрелища свое зрение испортить. А что? Запросто могут глаза на лоб вылезти от страха! От него и так глаза велики!

Некоторые пациенты испытывают шок при взгляде на изодранную в хлам его окровавленную физию, участливо интересующуюся, чем еще можно помочь после нападения насильника!

Предпочитают за благо дождаться утра, а там и в поликлиничку на своих двоих доковылять. Прыщик вскрыть или зуб, удаленный в пьяной драке, вставить. Можно и на такси в родильный дом слетать!

Зря боятся! У него самый большой опыт по приему родов на дому или в машине «Скорой помощи». Наверное, от страха рожают.

Жаль, что он не выбрал своей специальностью акушерство. Далеко бы пошел! Этот уникальный опыт надо распространить на всю российскую территорию или просто переводить его с места на место, из города в город. Рождаемость повысится, количество ложных вызовов уменьшится! Опять-таки экономия и звездопад на плечи чиновников.

* * *

Теперь, когда я пишу эти строки, наши внуки ходят под столом, юношеские угри Рафика давно исчезли, оставив после себя поле боя, изрытое воронками атрофических рубцов без следов растительности на лице.

Но это сейчас, а тогда…

* * *

Тогда мы студенты-медики проходили военную подготовку на летних сборах под Ульяновском. В «армии»!

Для изнеженных старшекурсников месячные сборы оказались суровой суворовской школой жизни, которую заочно пройти не оказалось возможным. Преподавательский состав военной кафедры, вероятно по традиции, вспоминая собственные лишения, или из любви к выбранной профессии, старался максимально приблизить нашу жизнь к службе.

Умницы, очкарики, анемичные хилые юноши, без пяти минут доктора, недружно топали сапогами по пыльному плацу, дружно натирая кровавые мозоли. Падали в обморок от солнечных ударов, штабелями валились наземь, как после выстрела картечью. Пускали зеленые сопли и прозрачную юшку носом. Горланили строевые песни на радость похмельным офицерам. Учились четко отдавать свою нетронутую юношескую честь служивым! Дремали на политзанятиях. На физподготовках уподоблялись штангистам. Сильно тужились, порой сконфуженно не выдерживая нагрузок. Тренировались закрывать голову от повреждающих факторов ядерного оружия. Завидовали откосившим от сборов однокурсникам и их же материли.

– Да какой Рэм больной? Какое плоскостопие? Ага, еще почки скажи! Вон как по девкам бегает, не обгонишь! У него уже двое детей внебрачных! Просто в Курултае кто-то есть, вот и все! А у Крюка мать заместитель главного врача по акушерству. Напишет ему «внематочную беременность», и все! Ничего не завидую!

* * *

– Как стоите? – свирепо рыкнул взводный командир пиратского вида, впервые увидевший разнокалиберный частокол наших голов.

– Хорошо стоим.

– Солдат стоит, служба идет!

– Солдат прямо стоит, значит, у него не болит!

– Солдат должен быть стоек и боек!

– Хорошему бойцу стояк всегда к лицу! – послышались различные варианты ответов.

– Отставить разговорчики! Здесь вам не институтская разлюли малина! – побагровел наш командир. – У нас люлей нанюхаетесь! Вот! – продемонстрировал свой кулак, который после соприкосновения с люлями, по-видимому, до сих пор так и не помыл.

Нюхать люлей от его кулака никому не хотелось. Побрезговали! Замолчали и верноподданнически стали пожирать его глазами.

Покрасовавшись изломанным боксерским носом и свернутыми самокрутками борцовских ушей, он купцом прошелся перед боевым фронтом.

Вдруг что-то привлекло его внимание, и он медленно приблизился к нашему отделению. Мы все замерли киплинговскими мартышками перед Каа. Затаили дыхание. Мелкой дрожью затряслись поджилки.

Началось! Сейчас люлей раздавать будет! Что мы сказали-то?

Захотелось, как в первом классе школы, поднять вверх руку и отпроситься по маленькой нужде!

Его хрячьи глазки под грозно сведенными бровями налились кровью, словно у быка на корриде.

– Командир отделения! – взревел он, разбрызгивая носом пар. – Ко мне-е!

Курсанты малодушно выдохнули: «Уф-ф! Слава богу, не с нас начал!»

– Я! Есть ко мне! – тоненьким голоском задребезжал подвывая Талгат, командир отделения, семеня на подкашивающихся ножках. – То есть я к тебе! – выписывал кривую параболу, благоразумно опасаясь подойти слишком близко, чтобы не попасть под прямой удар командира. Ос та но вившись в недосягаемости, подергиваясь, начал производить непроизвольные движения головой и руками как во время боя с тенью.

А еще член партии!

– Что-а! – вновь рявкнул зверь. – Устава не знаете? Не к тебе! Ко мне! А, – махнул рукой, трава окрест пригнулась, – я с вами потом разберусь! – угрюмо пообещал он, услышав наши злорадные смешки. – Научу, как отвечать по Уставу! И не дергайся перед старшим по званию! Еще звездочки не получили! Почему у вас курсанты не по ранжиру построены? – ткнул он в нашу сторону своей металлургической кувалдой. – А? Это что такое я спрашиваю?

– Где? – удивился Талгат. Обернулся к строю и исподтишка показал нам свой маленький сухонький кулачок.

«Мол, я вам потом тоже задам люлей! Что же подводите, братья-татары, суки!»

Мы, стоящие в середине строя, уже поняли, в чем, собственно, дело. Из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Что именно так разъярило взводного пирата и разбудило в нем зверя. Суетно начали вытягивать свои тощие шеи из воротников гимнастерок, привставать на носочках в кирзовых сапогах, выправлять искривления позвоночника. Лишь бы казаться повыше!

Один Рафка, бельмом торчавший как сосна на опушке березового леса в конце шеренги, не принимал никакого участия в наших потугах. Благодушно ухмылялся и привычно расцарапывал щеку. Его гренадерский рост вполне мог послужить ориентиром для наводчиков вражеской артиллерии. Вдобавок ко всему негритянская курчавая пружинистость его волос вздымала пилотку на недосягаемую взорам высоту. Поэтому настоящее место, которое он должен был занимать, находилось, по крайней мере возле правого фланга.

Поскольку стоять позади сильно потеющего и вечно копающегося в своем лице Рафки никому не хотелось, просто не было мочи, мы поочередно оттерли его в конец строя.

– Куда ты прешь? – по-гусиному шипели мы на добродушного Рафку. – Я выше тебя. Вставай назад!

И так несколько раз. С удовлетворением наблюдали его передвижения вдоль строя. Лишь бы подальше.

– Ладно, мне все равно где стоять, – ласково соглашался тот.

Пока не угнездился позади Ильдарика Ахметова, который был ниже его на десять сантиметров.

Правильно. Каждый сверчок, знай свой шесток!

Ильдар, конечно, тоже был не очень рад такому соседству и с радостью спихнул бы его с глаз долой, но утешился тем, что хоть при движении строем в кильватере не будет разглядывать соляные разводы на его спине.

Этот беспорядок и разглядели буравчики взводного командира.

Раф заметно возвышался над окружающими сослуживцами. Замыкающим в отделении был только полутораметровый Радик. И он попытался задвинуть Рафа в конец строя, но мы всем отделением убедили его, что это будет совсем комично. Терпи!

– Товарищ старшина! Разрешите доложить? – пытаясь спасти положение, вызвал огонь на себя Талгат. – Это курсант Батыршин. У него острый шейный остеохондроз с подвывихом! Поэтому он голову так высоко держит. Видите как вытянулся. Вас боится! Вынужденное положение принял. Одно плечо выше другого. Сравните!

Изумленный курсант заморгал глазами, узнав о себе такие неприятные новости, закрутил головой, и в задумчивости принялся расковыривать другую щеку.

– То-то я гляжу, будто подвывих у него! – проткнул воздух кулаком старшина. – Стоит как буква «Зю»! Ничего, головку правильно держать научим. Бояться меня не надо, а субординация должна быть!

Талгат скомандовал бедолаге:

– Встань нормально! Смирно! То есть, ты это, наоборот, расслабься! Ноги подогни. Вот так! Да не ровняй носки! Колени не прижимай, все равно кривизну не исправишь! Жопу отклячь! Живот выпяти! Пилотку надень как следует, что это она у тебя как аист в гнезде торчит?

После этих манипуляций, пинков по ногам и рукоприкладства в живот, по заду и по шапке, измученный солдат застонал, согнулся в три погибели и, наконец, оказался вровень с другими однополчанами.

– Вот! Подровняли, товарищ старшина! – удовлетворенно глядя на дело своих рук, доложил командир отделения.

– Молодец! А что это он у вас исцарапанный весь и окровавленный? Избил кто-нибудь? – грозно повысил голос старшина, подозрительно оглядывая строй. – Смотрите мне! Тут никому, кроме нас, не положено!

– Так точно! – отрапортовал Талгат. – Кроме вас, никто его пальцем не тронет. А окровавленный он из-за болезни своей. Я вам докладывал. Острый шейный остеохондроз, осложненный подвывихом с геморройным синдромом.

– А, ну-ну! Вижу, вижу теперь подвывих с геморроем, бля!

* * *

– А теперь посмотрим, как ваши орлы умеют честь отдавать!

– Есть! Сейчас посмотрим, как наши орлы умеют честь отдавать! – обвел нас взглядом Талгат, мысленно выбирая, кто же наиболее достойно сумеет отдать честь, не подведет перед высоким начальством, и, наконец, вызвал первого счастливца:

– Орел Артур Шайдуллин!

– Я-а! – браво отозвался Артурка.

– Живо отдай свою честь взводному командиру, товарищу старшине! Сволочь!

– Есть! – Наш правофланговый лихо щелкнул каблуками, продемонстрировав большой опыт в деле отдачи чести. Печатая шаг, вышел из строя, прошел мимо изумленного старшины и обратился к нашему командиру отделения: – Товарищ ефрейтор, разрешите быстро отдать свою честь товарищу старшине? Сволочь!

Строй завибрировал от сдерживаемого хохота.

– Сейчас ее у тебя навсегда отымеют!

– Испробуют!

– Отведают!

– Да что там осталось после вчерашнего. Он ночью Радика от холода согревал. Я слышал: «Иди, говорит, Радик, ко мне. Вдвоем не замерзнем»!

– Отставить! – взревел взводный, как Зевс с Олимпа. – Хули ты мне его подставляешь? Что я, отслужившего бойца не вижу? Пусть вот тот задохлик, к примеру, выйдет! – его жирный палец, к моему неописуемому ужасу, указал на меня.

Сын кадрового офицера, фронтовика, уж я-то не подведу! В грязь лицом не ударю! Не Ромашкин какой-нибудь на императорском смотре. Не опозорюсь!

– Я! Курсант Рафочкин! – взвизгнул фальцетом и ринулся из строя. «С левой ноги, – скомандовал сам себе. – И раз! И раз! И раз, два, три!»

С недоумением вдруг услышал, что смешки за моей спиной разом стихли. Наступила подозрительная тишина, взрываемая лишь моим ритмичным топотом. «И раз! И раз!» – отбивал я мерный шаг на строевом плацу.

Спустя мгновение плац взорвался хохотом!

Хохотало не только наше подразделение, нарушив построение, но следом, чуток присмотревшись, зарыдал и слег весь взвод. На нас стали обращать внимание курсанты из другой роты.

Вот солдатня! Им только дай повод поржать. Не пропустят.

* * *

Отсмеявшись вдоволь, взводный заметно подобрел, как Карабас-Барабас после чихания, и, утирая слезу, спросил у командира отделения:

– Ты в каком цирке таких клоунов набрал? Пройдись-ка еще! – обратился он ко мне. – Ах-ха-ха-ха!

Наконец, до меня дошло, над кем они смеются! Надо мной! И было от чего. Находясь сейчас с ними рядом, я бы тоже от души посмеялся, почесал языком.

Оказывается, вышагивал я не строевым шагом, как в детстве учил отец, а потом в детском садике и школе, а как паяц, Петрушка какой-то! Что со мной произошло, не знаю. От чрезмерного старания, наверное. Правая рука двигалась одновременно в такт правой ноге, как и левые конечности, синхронно друг другу.

Я передвигался, как краб. Как луноход. Как иноходец!

Остановился. Перевел дыхание. Собрал волю в кулак. «Сейчас я вам покажу, как умеют маршировать дети офицеров!» Напрягся. Снова начал движение. «С левой ноги. И раз! И раз, два, три!»

Видно, это был не мой с Рафкой день!

Левой-правой, поочередно переступали ноги, левой-правой! Но руки! Руки предательски после пары правильных движений начинали жить отдельной жизнью. Размахивали в разные стороны, как у кружащегося дервиша.

Кое-кто из однокурсников от смеха скрючился и повалился на землю!

Вновь остановившись, виновато развел предателями, и сказал:

– Я еще раз попробую!

– Нет, нет! – взмолился хохочущий взводный. – Хватит! Уморил! Довольно! Смотри, полвзвода из строя вывел! Встать в строй! Да ладно, не старайся, иди как умеешь! Ах-ха-ха!

Сгорая от стыда и потупив взор, поплелся к своим товарищам.

Против ожидания встретили меня восторженно.

– Молодец! – охлопывали по плечам. – Ты приколист! Никогда бы так не сумели. Научи нас, мы теперь всем строем так ходить будем!

По-видимому, сработал имидж бывшего кавээнщика.

– Что, клево я дурака повалял? – с радостью ухватился за эту версию. – Я еще и не так могу!

* * *

– Да, орлы у тебя, товарищ ефрейтор! Пожалуй, хватит с тебя. Во второе отделение пойду! Или еще кого глянуть?

– Я ушами шевелить могу! – послышались предложения из строя.

– А Радик жопой военные марши по ночам трубит!

– А ты к Артуру в кровать вчера лазил!

– Так холодно же!

– Отставить разговоры в строю! Всем один наряд вне очереди! За приколы. Разойдись!

Научитесь у меня службу любить! Бля! Разлюли-малина!

* * *

Тот, кто помнит запах силосной ямы, может получить слабое представление газовой атмосферы солдатской палатки, вмещающей двадцать человек. Особенно когда все снимают сапоги и вывешивают портянки на просушку.

Сончас после обеда в тот день прошел неудачно. Я снова и снова переживал собственный позор перед своими товарищами. Обида и горечь грызли душу, мешали заснуть. Тут мой взор упал на флегматичного Рафа, отдирающего очередной маковый цветок болячки с цветущей поляны щек.

Известно, что самые неимоверные душевные страдания кажутся легкой неприятностью, если кому-то рядом еще хуже. «Утешительно иметь товарищей по несчастью».

– Хорошо, Раф, что ты в носу так самозабвенно не ковыряешь, а то тебе за твой довольный вид морду давно начистили бы как сапоги, – мстительно полез я под кожу бедняге.

– Это же не жопа! – резонно огрызнулся друг.

Услышав знакомые буквосочетания, возбудившие различные ассоциации, послышался дружный скрип кроватей пробудившихся ото сна товарищей курсантов.

– Вы что тут травите?! Только и слышишь: жопа да жопа!

– А зачем Рафка свои корочки по сторонам раскидывает как сеятель. Спать не дает! Заразиться же можно, если жопой на них присесть. А потом еще и на лицо перейдут.

Вы на него только посмотрите! Такая же рожа будет!

Раф образованный человек, Гашека тоже читал. Все самое смешное в армии крутится вокруг заднего места.

– Нет, – меланхолично протянул он, – рожи точно не будет. Я уже сколько дней эксперимент провожу, и никто пока из вас не заболел!

– Вот! – вскричал я в притворном гневе, окончательно разбудив дремлющих курсантов. – Я давно подозревал, что он специально всех соседей осеменяет! Бактериальный диверсант! – выкрикнул обвинение. – Вон у Ильдарика вся простыня в кровяных пятнах и засохших корочках.

Соседние бойцы стали подозрительно осматривать простыни Ильдара, известного своей чистоплотностью и неимоверной брезгливостью.

С радостью нашли разницу между своим и его бельем.

– Точно, точно, вон там пятнышко и вон там! А у нас нет.

Ильдар, блаженно развалившийся на нарах, лениво отбивался:

– Идите вы, это от комаров!

– Ага! А вот это, наверное, крылья от бабочки! – подлил масла в огонь Рустем Ишбулатов. – Ты что, дерматологию не проходил? Один в один серозно-гнойные корочки!

Ильдар обеспокоенно заскреб пальцами по белью и скомандовал:

– Раф, блин, отодвинься!

Сосед с другой стороны, Ишбулатов, тут же возмутился:

– Не двигайся! Я тебе подвинусь! У меня еще детей нет. А у тебя, Ильдарыч, уже двое. Тебе теперь все равно. Наследники хоть останутся.

К беседующим присоединился Равиль, с интересом наблюдавший за перепалкой.

– А мне кажется, это вообще не Ильдаркина простыня, а Рафкина. Он сегодня дневальный. Взял, наверное, и поменял со своим бельем, когда мы на утренней зарядке были.

Эта версия тут же нашла нашу поддержку.

– Точно! То-то я удивляюсь, почему простыни у меня местами поменялись. Верхняя на матрасе оказалась.

Ильдар нервно вскочил и начал теребить свои простыни, сравнивая их степень загрязнения. Раф лежа вяло отбивался:

– А что я? Не виноват. Это взводный все перевернул. Ругался, что плохо застелил! Он ко мне давно вяжется. Может, случайно и перепутал.

Все окончательно проснулись и с подозрением стали коситься на белье друг друга.

– Все, Раф! Мы тебя убьем! Если узнаем, что ты у нас тоже перепутал.

То и дело слышались новые крики из разных сторон палатки.

– А это что у меня за пятна темнеются?

– Ха-ха! Это от поллюции, когда эти мудаки про жопы толковали.

– И у меня таких пятен не было. Раф?! Ты и тут бродил?

Дело запахло серьезным политическим скандалом. Раф решил пойти на мировую.

– С кем не бывает? Может, и перепутал. На вашем белье не написано, что кому принадлежит.

Ильдар взвизгнул:

– Как не написано, как не написано? – хлестнул его по спине полотенцем. – Давай перестилай! – и судорожно начал отряхиваться от невидимых микробов.

Мы похохотали и обсудили ситуацию.

Между соседями и не такое бывает! Каждый втайне радовался, что не соседствует с шелудивым.

Когда показалось, что все успокоилось и инцидент исчерпан, а простыни были заменены, прозвучало предположение, повергшее бедного Ильдара в прострацию.

– А может, и не перепутались! Смотрите! Теперь у Рафки простынки беленькие. Довольный лежит, ухмыляется. На чистеньком бельишке отдыхать хорошо!

Ильдар взвился:

– Отвечай, гад! Перестилал простыню или не перестилал?

– Откуда я помню? Может, и не перестилал. Да отдам я ее тебе. На, возьми!

В палатке послышалась бурная возня и пыхтение:

– Давай сюда! Забирай свое тряпье!

Кто-то посоветовал:

– А вы их на свет сравните! Надо подсчитать количество пятнышек на квадратный дециметр.

Откинулся полог палатки и вошел взводный.

– Почему не спите? Что за шум? Ага! Опять одни и те же!

Два наряда вне очереди!

* * *

Солнце, лениво катившееся по небу, наконец достигло финиша, и еще один день канул в Лету. На смену дневному светилу явилось ночное.

Тревога ворвалась в палатку громким свистящим шепотом Ишбулатова, стоявшего на часах:

– Пацаны, атас! Сейчас тревога будет! Подъем!

* * *

Через короткое время раздался зычный голос комбата:

– Тревога! – тут же продублированный несколько раз командирами рангом пониже.

Вырванные из объятий Морфея и сладострастных сновидений столь не физиологичным образом, курсанты заметались по палатке в броуновском движении, сталкиваясь, с матюгами натыкались друг на друга. С грехом пополам пытались быстро надеть штаны, гимнастерку, намотать портянки, вбить ноги в сапоги, застегнуть ремень, разыскать пилотку, вещмешок, выскочить на плац и занять свое место в строю!

В числе самых первых, заблаговременно предупрежденных о тревоге, посмеиваясь над отстающими курсантами, мы свысока посматривали на другие подразделения, отпуская в их адрес язвительные замечания.

Ощущая себя бравыми бойцами, лихими воинами, удалыми рубаками, мы уже мысленно готовились к предстоящему марш-броску.

Внезапно я на себе ощутил пристальный взгляд Равиля, с недоумением взиравшего на мою амуницию.

– Ты что так на меня смотришь? Что случилось?

– Сам не пойму, чего-то тебе не хватает! Повернись!

Я юлой крутнулся перед ним. Вещмешок, пилотка, ремень, брюки, портянки, сапоги. Вроде все на месте.

Лунный свет отразился от надраенной пряжки ремня, красной звездочки и обнаженного живота.

– Ё! Ты гимнастерку не надел!

Под смех сослуживцев, пригибаясь, я ринулся сквозь встречный поток выбегающих курсантов, с трудом пробился в свой угол, чертыхаясь, привел себя в порядок и в числе последних встал на место.

Взводный наградил меня и других опоздавших свирепым взглядом и доложил лейтенанту о готовности. Невдалеке штабные командиры с секундомерами в руках наблюдали за построением.

* * *

Во время ночного марш-броска шуточки в колонне быстро стихли. Раздавалось только натужное шумное дыхание, глухой топот сапог и бряцание вооружения. Отстающих бойцов командиры по-отцовски подгоняли пендюлями и отборным матом.

Изнеженные, ослабевшие от шестилетней учебы, курсанты быстро выбивались из сил.

В нашем отделении, задыхаясь, первым упал на землю потный Рафка. Сзади неумолимо приближался грозный голос ротного, прерываемый вскриками раненых.

– Вставай, Раф! Вставай, догонят! Бежим!

– Все, не могу больше! Не стать мне врачом! Устал!

– Давай сюда автомат!

– За что? – испуганно заерзал он всем телом, пытаясь подняться с земли.

– Я понесу твой автомат!

Вещмешок ослабевшего солдата подхватил Равиль, а шатающегося от изнеможения Рафа подхватили под руки Рустем и Ильдар. Русские своих не бросают!

– Бежим, бежим! Немного осталось! Командиры тоже устали, скоро привал сделают. Не до утра же бежать будем. Вон огни Ульяновска появились, рукой подать!

– Спасибо, спасибо, друзья! Ильдарик, прости меня! Я не специально, – забормотал умирающим голосом Раф.

– Я не поп прощать! Заткнись, дурак! Не напоминай. Вот ночью, когда тебя не видно, ты нормальный парень.

– Слушай, Раф! А ты ему свои простыни завещай!

– Смотрите, смотрите, мужики! Педики отстают, выдохлись слабаки!

– Зато стоматы как дуют, не догонишь! Конечно, они меньше учились. А у нас Рафка на руках висит, не бросишь!

– Стой! – наконец послышался долгожданный крик командира. – Привал тридцать минут!

Немного отдышавшись, Ильдар приподнялся на локте и голосом инквизитора произнес:

– Раф, поклянись, что при мне больше в своем лице ковыряться не будешь!

– Ильдар, дорогой, я в конец строя встану. А спать отвернувшись от тебя буду!

– Заметано! Все слышали? – победно вскричал тот.

Кто-то посоветовал:

– Ты хоть обними его, Раф! Поблагодари, расцелуй!

В темноте послышались звуки борьбы, сопение и возмущенные крики:

– Иди отсюда! Не прикасайся ко мне! А-а-а!

* * *

В настоящее время некоторые действующие лица этой истории до сих пор работают докторами, другие докторами наук, третьи коммерсантами, бывший старшина – во вневедомственной охране, некоторые уже далече, а про остальных не знаю.

Жизнь разметала!

 

Монолог мужа

Прямо не знаю, братцы, что и делать, хоть белугой вой. На луну. Женин юбилей как прыщ на носу надувается. Куда бежать? Что делать? Бьемся как рыба об лед. Колготимся, готовимся. Все гладко так получается, как по маслу подготовка идет, что и подозрительно. Где подвох-закавыка случится? Может, на юбилейном столе закуски не хватит и тогда кто-нибудь из гостей заскучает. Мордой в салате. Или, напротив, закуска пересилит и будут гости родные словно бирюки осоловелыми глазами друг на друга лупать. Под гармошку.

Тут главное баланс соблюсть надо, чтобы впросак не попасть. Не промахнуться в ту или иную сторону. Надо чтобы на каждого родного гостя, включая их детенышей, по одной бутылке спиртного приходилось, травки какой-никакой на закусь и из животного мира что-нибудь пошамать.

И вот еще что! Хозяин должен самым последним за столом слечь. А перед этим надо гостям под голову травку подстелить, кого остатками шубы укрыть, третьего на боковину перевернуть, чтобы на стол не опростался. Много забот! Много.

Но для затравки праздничного веселья я должен скоморохом дурака Ваньку гонять, кривляться, паясничать. Первым тост поднять разъяснительный, зачем, значится, собрались тяпнуть за именинницу. Наливайте пока! Кому беленького, остальным красненького. У нас так уже полвека заведено. Раньше дань Орде платили, сейчас традиции. И вот что интересно, с каждым годом гости-сродственники все новых подробностей биографии требуют. Как будто вместе с нами не выросли-состарились. Ага! Сегодня гостей развеселишь подробностями, а завтра поплатишься.

В трудное положение я попал, братцы, как штопор кручусь. Понятно, что, во-первых, скажу как принято.

Про возраст юбиляра. Мол, года – все ее богатство. Вот так вывернусь, арабских цифр не называя. Потому что и так все в уме считать умеют, на наших внуков глядя.

Дальше принято здоровья пожелать! А откуда старому здоровью сохраниться или новому взяться, если опять же на внуков посмотреть. Родные гости слепые, что ли? Не спрашивают, зачем сыновья с женами в медицину подались? Одни в зрительном искусстве подвизаются, другие в женских тайнах копаются, третьи по коже шуршат, остальные народ лекарствами пичкают. Внуки любимые не таясь в дневное время со шприцами подбираются. Намедни один вообще заявил:

– Няняечка! Тебя стрелять надо! Пых!

Вот так. Ни больше, ни меньше. А вы говорите, юбилей – праздник!

Да, влип я, братцы! Как муха возле отхожего места. Одна надежда, что еще и на ваши юбилеи погляжу.

Далее дорогой женушке надо красоты неувядаемой пожелать. Лучше, чем в молодости. Да. Раньше столько денег на притирки не тратили. Детей растили. Сейчас-то легче стало красоту блюсти. Средства карманные высвободились. Опять же реклама дело делает. «Дешали»-Куршевели разные. Я вот помню, как раньше свои кудри чесал, наяривал. А сейчас нет, не наяриваю. Возраст вещь хорошая, экономная. Потребностей и излишеств, так сказать, меньше надобности. Паричок, зубки, глазки. Эх, своего-то исконного совсем мало осталось. Жизнь модифицированная пошла. В Европах, к примеру, за юбкой погонишься, чтобы в лицо заглянуть, полюбопытствовать.

– Уф! Глаза бы не видели. Модифицированная вся. ГМО одно!

* * *

В детях опору чувствуешь? Во внуках надежду видишь? Рук не покладая работаешь? Муж рядом? Друзья, сродственники поддерживают? Таблетки сама глотаешь? Чего еще надо? В наши-то годы.

* * *

А сроднились как за этот срок. Что ни подумаю, она уже знает. На кухню вместе торопимся. В коридоре постоянно сталкиваемся. В одно время встаем, в одну кровать ложимся. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Вот как живем! Я пью, она закусывает. Все поровну делим. Я одно, она другое. Я включаю, она выключает. Я зажигаю, она гасит. Встречаю, провожает. Я книгу, она нотацию. Я по карманам, она по сусекам. Икаю, она на моргалы давит. Она по нужде, я постель заправляю. Вот так и живем, не тужим, друг другу служим!

Вся жизнь в одну страничку уместилась. Пока вы закусывали, перед вами своего дурака валял муж нашего дорогого юбиляра, с ее согласия и по указанию. Как справился, вам судить. С праздником, Елена Прекрасная! Тяпнем, что ли?!