Новую запись в своем дневнике начинаю с того, что я снова у разбитого корыта. Позднее опишу нашу «экспедицию», то есть танковый десант, который через пробитую нашей артиллерией брешь прошел на помощь Абдурахманову.

…После всего пережитого чертовски хочется отдохнуть. Но разве можно рассчитывать на память, если завтра новые яркие впечатления могут стереть волнующие события ушедших суток.

«Итак, я у цели», — не без самодовольства думал я, пробираясь к полуразрушенному дому, занятому командным пунктом Абдурахманова.

Наконец я на командном пункте Абдурахманова. В этом не может быть никакого сомнения, потому что передо мной стоит его ординарец, пожилой, крепко сколоченный узбек. Видавшая виды пилотка сдвинута на самый затылок, на манер тюбетейки, а густые с проседью усы тщательно подстрижены над верхней губой. Русская речь у него плохо клеится, и мы говорим по-узбекски.

Но с первых же слов сердце мое охватывает чувство разочарования: оказывается, я сегодня так же далек от неуловимого майора, как и вчера, — Абдурахманов с группой автоматчиков отправился вперед.

— Куда?

Ординарец пожимает плечами и разводит руками:

— Майор не докладывает ординарцу. Об этом лучше расскажет старший лейтенант Головня… Он и остался за командира. А сейчас, товарищ лейтенант, вам не помешает для подкрепления выпить пиалу настоящего зеленого чаю.

Я с удивлением посмотрел на ординарца, а тот, как ни в чем не бывало удаляется в соседнюю комнату и буквально через несколько секунд приносит пиалу, наполненную горячей, дымящейся светло-зеленой ароматной жидкостью.

Гостеприимный ординарец действует быстро: рядом с пиалой появляется пачка галет и горсточка изюму.

— А вот ташкентских лепешек в нашем хозяйстве нет, — говорит он, как бы извиняясь, и, подойдя к двери, останавливается, прислонившись к косяку.

Я поблагодарил его и, сделав несколько глотков, стал ждать, что еще расскажет ординарец. Ждать не пришлось. Он был рад поговорить на родном языке.

— Для русских у меня всегда есть черный чай. Кок-чай они не любят… У каждого народа свои привычки. Вот немцы, говорят, один кофе пьют. Эх-хе-хе! А что может быть лучше плова из жирного барашка и пиалы зеленого чая или кисточки винограда… На прошлой неделе нам в трофейном порядке достался жирный барашек — рису не было. Сейчас рис есть — барашка нет, моркови нет… А из того барашка я такой шашлык сделал, что все, кто ел, до сих пор хвалят меня.

— Вы, что же, поваром раньше служили? — полюбопытствовал я.

— Никогда в жизни поваром не работал, — засмеялся ординарец. — Я раньше был известным человеком в Узбекистане. В газетах писали, портрет печатали. Мое дело — хлопок. Мое звено меньше сорока центнеров с гектара никогда не собирало. А если тридцать, так это уже позор всему звену.

— А вот за войну, — продолжал ординарец, — много специальностей переменил. Сначала был бронебойщиком, потом сапером. А вот к майору Абдурахманову попал, тут он меня за пулемет посадил. В пулеметчиках я и тяжелое ранение получил. А после госпиталя потянуло меня опять к родным гвардейцам. Только уже прежней сноровки не стало. Тут майор меня к себе определил…

— Ну, как чай? — вдруг оборвал он свое повествование.

— Настоящий ташкентский, из чайханы, — похвалил я.

— Пейте еще, — он тем же быстрым манером исчез за дверью и, возвратившись, вновь поставил передо мной дымящуюся ароматом чая пиалу.

Опершись снова о дверной косяк, ординарец собрался продолжать рассказ. Я готов был с интересом слушать его. Он помог бы мне собрать кое-какие важные черточки из жизни своего командира, из быта его славных гвардейцев.

Но в это время я увидел сквозь зелень листвы, как на голубой эмали неба промелькнула какая-то тень, за ней другая, третья. Угрожающий рев моторов повис над нами. Мы молча ожидали, что вот-вот начнут свой разговор зенитки и пулеметы. Если фрицы заметят наши танки, то уж, безусловно, не обойдется без бомбежки.

Вдруг гул моторов стал затихать, а на дворе послышались громкие голоса.

Кто-то продолжал давно начатый разговор и, уже подходя к нашему дому, заканчивал в весьма энергичных выражениях.

— …И передай ему, что если он, чтоб ему лыхо було, ще раз нарушит приказ майора, я с ним сам побалакаю.

Послышались шаги на крыльце, а вслед за ними раздался еще более громкий голос:

— Самсонова пошлите ко мне.

Дверь с шумом открылась и в комнату стремительно вошел высокого роста офицер. Из-под фуражки, сдвинутой на затылок, выбивался светлый льняной чуб, а из-под таких же светлых бровей на меня уставились серо-стальные глаза с пронзительно черными зрачками.

— Эге! — воскликнул он, удивившись, — еще один приятный незнакомец! Давайте скорее знакомиться, чтобы не было больше незнакомцев!

Его большой рот с пухлыми губами раздвинулся в приятнейшей улыбке, показывая ряд крупных белых зубов.

— Старший лейтенант Головня!

Я об этом уже догадался, услышав его украинское произношение. Подробно изложив старшему лейтенанту цель своего прибытия, я тут же осведомился о том, скоро ли смогу увидеть майора Абдурахманова.

Головня стоял передо мной, упершись руками в бока и с откровенным любопытством рассматривал меня.

— А воевать вы не боитесь? — вместо ответа спросил он. Понимая, что этот вопрос может вызвать нежелательную реакцию, он тут же поспешил добавить:

— Только, я прошу вас, не обижайтесь. Я воюю четвертый год и не раз видел военных корреспондентов, но в первый раз вижу военного корреспондента, прибывшего с танковым десантом.

И он с силой еще раз пожал мне руку.

— Ну, сидайте! Вахаб, чаем поил?.. Всем хорош ординарец, вот только галушки и вареники делать не умеет…

Разговаривая, Головня снимал с себя ремни, сумку, пистолет, гимнастерку и, оставшись в одной нижней рубашке, сказал:

— Прошу прощения! Хочу немного отдохнуть. А когда я обвешан всей этой амуницией, чувствую себя, как в упряжке… Да, вы спрашивали, кажется, когда здесь будет майор Абдурахманов. Вы извините, что я не ответил сразу. Выигрывал время, хотел точнее ответить на ваш вопрос. Но как тут умом ни раскидывай, как ни прикидывай, а ничего определенно сказать нельзя.

Дверь открылась, и мощный бас протрубил:

— Разрешите войти.

— Самсонов, не гуди!

— Есть не гудеть! —ив комнату вошел человек огромного роста. Обладатель мощного баса старшина Самсонов был еще совсем молод. Яркий румянец заливал его щеки. Кончик носа, по-мальчишески вздернутый кверху, облупился, как это бывает у ребят в жаркую летнюю пору.

Рукава гимнастерки были ему коротки, а голенища сапог кончались где-то на середине между ступнями и коленями.

Своим телом он совсем загородил дверь. Ординарец Вахаб ворчал за его спиной:

— Ну ты, Собор, подайся в сторону.

Самсонов ответил, добродушно улыбаясь:

— Проходи, чайханщик…

Как я узнал впоследствии, старшину Самсонова товарищи в шутку прозвали за его рост и комплекцию Собором Парижской богоматери. Однако это прозвище его боевые друзья произносили скорее с уважением, чем с насмешкой.

— Связи с ротой капитана Александрова все еще нема? — спросил Головня.

— Никак нет, — ответил Самсонов и опустил голову. Видно было, что это его очень беспокоит.

— Пошли связистов, может быть удастся найти место разрыва. Сам не ходи… Ты здесь нужен будешь. Выполняй!

Самсонов, хоть был он высок и громоздок, к моему удивлению, ловко повернулся и бесшумной походкой скрылся за дверью.

Старший лейтенант Головня перехватил мой взгляд:

— Це он с виду глыба, а ловчее его трудно найти солдата. Одно слово — гвардеец!

Головня отхлебнул горячего чаю из большой эмалированной кружки.

* * *

Что же произошло до того, как я попал к старшему лейтенанту Головне?

Ночь, в которую я на броне тяжелого танка сделал прыжок из расположения полка Лебедева через захваченную врагом территорию в расположение Абдурахманова, была по-весеннему темной и теплой. Большие и яркие звезды, пренебрегая всеми правилами светомаскировки, высоко сияли в небе. В листве деревьев, в травах слышалась какая-то возня. Победоносно шествовала весна.

Она шла напролом. Ничто не могло заставить ее отступить. Палили пушки, громыхали бомбы, а весна шла и шла, сопровождаемая теплыми ветрами, душистым запахом первых цветов и армиями пернатых певцов, щебетанье которых можно было услышать даже на ветке тополя, маскировавшей ствол танковой пушки.

Синие сумерки сменились темной ночью, когда Лебедев повел меня к танкистам; они стояли на своих исходных позициях. Судя по некоторым приметам, танки находились севернее того пункта, где залегала рота капитана Александрова.

Патруль остановил нас у въезда в сосновую рощу, смолистый запах которой мы уловили еще издалека.

Между деревьями, как стадо диковинных чудовищ, расположились тяжелые танки. Присутствие здесь людей можно было угадать по редким огонькам цигарок, прикрываемых ладонями, по глухому, еле уловимому гулу человеческой речи.

Между машинами забегал светлый зайчик карманного фонаря. Он скакал то по броне танка, то по траве, выхватывая в причудливом сочетании детали машин, лиц, оружия. Зайчик быстро приблизился к нам, скользнул по фигуре Лебедева, на миг задержался на моем лице и погас.

Не сразу после этого я смог различить в обступившей нас темноте стоящего перед нами низенького, коренастого офицера, затянутого в ремни и кожаный комбинезон.

— Майор Семенов!

— Полковник Лебедев.

Полковник зажег свой фонарик и посмотрел на часы.

— В вашем распоряжении тридцать минут. Артиллерийский налет будет интенсивным и не очень коротким. Вам задача ясна?

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот этого лейтенанта, военного корреспондента, — Лебедев тронул меня за рукав, — вы доставите к майору Абдурахманову.

Майор танкист, видимо, решил рассмотреть получше, кого ему придется доставить вместе с десантом. Он снова зажег фонарик и еще раз пристально поглядел на меня.

— Вы извините, лейтенант, что я в довольно нескромной форме проявил свое любопытство, — сказал он, смеясь, и погасил фонарик. — Это я для верности, чтобы не потерять вас в пути, а в случае потери, чтобы поскорее найти… Ехать придется, конечно, без плацкарты…

Лебедев резко перебил его:

— Судя по всему, вы — в неважном настроении. А может быть, у вас были неприятности с газетой?

— Никак нет, товарищ полковник. Просто я хочу предупредить лейтенанта об опасности предстоящего ночного путешествия. К тому же, я немного взволнован: у меня сегодня экипажи всех машин отправили письма на родину.

— А сами-то вы отправили?

— К сожалению, товарищ полковник, мне отправлять некому: остался один… — Майор замолчал. Молчали и мы. Да разве можно в таких случаях найти нужные слова? Да и нужны ли они ему?

— Вот теперь моя семья, товарищ полковник, — продолжал майор, делая широкий жест в сторону людей. — Сегодня я принял еще полсотни ваших автоматчиков, а теперь вот еще и лейтенанта…

Голос его звучал глухо. Теперь мне было понятно, что за внешней грубоватостью этого офицера, за его язвительными замечаниями скрывается душа доброго и много пережившего человека.

Мы стояли молча, и, прислушиваясь к ночной тишине, каждый думал о своем. Где-то вдалеке хлопали одиночные выстрелы, то затихая, то вспыхивая с новой силой, ворчали моторы самолетов. И вдруг мне послышались журавлиные крики, настоящие журавлиные песни, какие я много весен тому назад слушал в родном Ташкенте, гуляя в теплые ночи.

Курлык… курлык… курлык…

— Вы слышите, товарищи? — спросил я.

— Что?

В это время грохнули первые выстрелы нашей артиллерии. Орудия гремели со всех сторон, снаряды с таким треском рассекали воздух, что казалось, будто над нашими головами рвут километры прочнейшей ткани.

Полковник и майор одновременно зажгли свои фонарики и посмотрели на часы.

— Секунда в секунду.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Да, идите и выполняйте приказ, — он крепко пожал руку майору. И, обратясь ко мне, закончил: — Идите и вы выполнять свое задание.

Я поспешно распрощался с полковником: меня уже окликал майор, спешивший к машинам. Несмотря на кромешную тьму, не было никакой сутолоки. Следуя за светлым зайчиком командирского фонарика, автоматчики спокойно занимали свои места позади орудийных башен танков.

— Набирайтесь впечатлений, лейтенант, — кричал майор, — такие моменты и на фронте не часто бывают.

— Ну, вот ваш паровоз, — пошутил он, крича мне прямо в ухо, потому что из-за адского грохота артиллерии иначе было невозможно разговаривать.

— Будьте готовы ко всяким неожиданностям, — крикнул он на прощание и, погасив фонарик, исчез в темноте.

Я сел вместе с солдатами, которые, потеснившись, уступили мне местечко возле броневой башни.

Мне очень хотелось поговорить со своими спутниками, тем более, что все они были гвардейцы из полка Лебедева.

— Первый раз на танке?! — крикнул я своему соседу справа в самое ухо. Кричать приходилось во всю мочь, напрягая голос.

Сосед сначала не расслышал моего вопроса, полез в карман и подал мне коробку спичек. Я, смеясь, возвратил ему спички и повторил вопрос громче. Он кивнул головой и крикнул мне в ухо:

— Никак нет, приходилось и раньше.

Продолжать разговор не удалось, так как к грохоту канонады прибавился еще рев моторов, потом танк наш задрожал и двинулся вперед.

Сначала мы шли медленно. Нас бросало то вверх, то вниз, то в одну, то в другую сторону, и мы догадывались о спусках и подъемах, которые преодолевали машины.

Над нашими головами появились звезды, — значит, вышли на открытое место. Впереди бушевало пламя взрывов. Багровые вспышки клали зловещие отблески на броню машин, в воздухе пахло пороховым дымом, на зубах хрустела земля. Вдруг впереди взорвалась белая ракета, и, прежде чем она погасла, мы остановились. Машины вышли на исходный рубеж. Но стоянка была недолгой.

Неожиданно вспыхнувший артиллерийский обстрел также неожиданно прекратился. В тишине каждый из нас ясно услышал шипящий звук взлетающих ракет. Три ярких цветных пучка с длинными хвостами на короткое мгновение осветили фантастическими красками окружавшую нас местность и погасли…

Тревожные мысли стали меня одолевать.

«Может быть, это последний свет, который мне пришлось увидеть в последний день моей жизни», — думалось мне. Но другой голос, отгоняя черные мысли, обвинял меня в малодушии, трусости. «Но ведь это война, — снова повторил первый, — где тебя всюду подстерегает смерть…» Возмущенный подобной трусостью, второй голос подбодрял: «Вот потому, что ты на войне, ты и должен взять себя в руки, быть мужественным!» И этот голос восторжествовал… Не прошло и пяти секунд, после того как погасли сигнальные ракеты, мощный рев моторов огласил окрестности — наши бронированные чудовища пошли на врага.

Куда девались сомнения, страхи!

В моей памяти отчетливо сохранилось три эпизода этой ночи. Сейчас, когда я делаю записи в своем дневнике, я в состоянии расставить их в последовательном порядке.

Тогда же они прошли перед моим взором, как фантастические видения в калейдоскопе.

Первый эпизод. Сначала, судя по толчкам и рывкам, машины шли полем. Справа и слева вспыхивали огни орудийных выстрелов. Значит, мы шли развернутым строем и вели огонь. Потом мы заметили красные отсветы пожара. С каждой секундой становилось светлее. Я уже ясно различал очертания машин, шедших по сторонам. Тут наш путь перерезало шоссе. Танки быстрым маневром перестроились в колонну и еще быстрее ринулись вперед.

А вот и источник огня! Горел двухэтажный дом, окруженный высоким кирпичным забором. Двор был пуст, дом горел, как гигантская свеча, вставленная в каменный подсвечник. Вдруг впереди — короткое замешательство: на освещенной пламенем площадке крутится вокруг своей оси наш танк, подбитый невидимым врагом.

Я вижу майора Семенова. Он что-то кричит, показывая на длинное низкое строение, скрытое раскидистыми ветвями каштанов.

…Длинная пулеметная очередь на миг покрывает шум моторов и голосов. Майор, схватившись за голову, падает. В следующее мгновение два головных танка с грозным ревом сворачивают с шоссе и, опустив длинные хоботы орудий, бьют прямо в упор. Рушатся стены, сыплется черепица, а танки, подминая под себя обломки, входят в развороченные бреши. Вдоль танковой колонны с сигнальными флажками в руках бежит офицер. Раньше я его не видел. Очевидно, старший. Танкисты поднимают Семенова и уносят в машину.

Когда наши машины, вновь приняв боевой порядок, ринулись вперед, я увидел около подбитого танка, там, где лежал Семенов, небольшую лужицу крови и перчатку. Наверно, она ему уже не нужна…

Второй эпизод. Мы миновали какую-то рощицу. За ней уже не видны были отблески пожарища. Мы снова вступили в темноту, как будто переворачивая новую страницу нашего боевого похода. Танки замедлили ход и остановились. Мне, не посвященному в секреты похода, была тогда непонятна эта остановка танков в чистом поле, на открытом месте. После тряски и грохота сделалось так тихо, что один из моих соседей решил даже закурить.

— С ума сошел! — ахнул кто-то рядом. — Ты что, в блиндаже на нарах? Скаженный!

— Тише! Слушайте, слушайте, братцы!

Можно было, даже не прислушиваясь, ясно различить протяжное «ура», которое звучало где-то позади нас. Оно вскоре было перекрыто мощной волной ружейной и пулеметной стрельбы. Но врагу не удалось окончательно заглушить его. После короткого перерыва крики «ура» с еще большей силой вспыхнули ближе.

В это время три зеленые ракеты, одна за другой, взмыли в небо, и наша колонна тронулась в путь, в ту сторону, где погасли их огни.

Собственно, с ними и связан третий эпизод. Танки въехали в небольшой поселок и растянулись в линию вдоль домов. Только когда рассвело, я заметил, что танки стояли не на улице, а за домами. И вдоль кюветов, на шоссе, которое проходило мимо поселка, первая рота батальона Абдурахманова держала оборону.

Так вот — о третьем эпизоде. Когда наши танки остановились и мы рядом услышали родную речь, мне показалось, что эта ночь длилась бесконечно. Бледная полоска рассвета на востоке обозначила уже веху нового дня, новых забот, успехов и потерь.

Потерь… Я вспомнил о майоре Семенове. После недолгих поисков я разыскал нового командира танковой колонны. Он сидел на траве и беседовал с двумя офицерами. Когда я доложил о себе, командир грустно улыбнулся и сказал:

— Майор сообщил мне о вас. Вы знаете, что его беспокоило? «Надо, — говорит, — поберечь его. Мало стреляный…» И посадил вас на заднюю машину.

Я боялся спросить, что с майором. Но он понял меня и без слов.

— Майора похороним здесь… Хотите проститься?

Офицеры поднялись, и мы всей группой подошли к головному танку.

Тело Семенова лежало перед танком на двух солдатских плащ-палатках. Лицо его было спокойно. Легкий предутренний ветерок шевелил прядь темных волос над светлым лбом. Майор лежал строгий, вытянув руки по швам, готовый, казалось, по первому сигналу встать и идти в бой…

Мощный ствол танковой пушки, грозно протянувшийся над телом мертвого майора, охранял его последний покой.

…Но зарождавшийся день неумолимо звал к жизни, ради которой люди жертвуют собой.

Я попрощался со своими ночными спутниками и отправился разыскивать штаб майора Абдурахманова.

Как говорится, легче всего танцевать от печки. Печкой для меня была рота Головни, остававшаяся на месте, и я отправился к нему, чтобы получить нужные сведения о местонахождении Абдурахманова.

Но, к сожалению, как я уже говорил, там я выяснил, что Абдурахманов получил новое оперативное задание и мне снова приходится его догонять.