1

Нэйл откупорил бутылку «полосатой лошади», плеснул изрядное количество виски в большой стакан из толстого, чуть желтоватого стекла, спросил:

– Будешь?

И, cпохватившись, что сказал глупость, добавил:

– Ах да! Ты же не пьёшь.

Потом он разорвал пластиковый цветной пузатый пакет, набитый жареным картофелем, и, попробовав кусочек, поднял стакан.

– За знакомство!

Сазонов кивнул.

Американец осушил ёмкость почти наполовину. Удовлетворённо ухнув, он захрустел картошкой и начал свой рассказ:

– Мы работали вместе с русскими на орбитальной станции «Омега», когда случилось это. Помню, я занимался каким-то экспериментом ради счастливого будущего человечества, – здесь он невесело усмехнулся, – копался с одним приборчиком. И вдруг Кит как заорёт, он в это время у иллюминатора болтался – Кит был самый молодой среди нас всех. А русские к очередному сеансу связи с Землёй готовились, камеру поправляли, себя в порядок приводили, понимаешь? Я в ближайший иллюминатор сунулся, ожидал «блюдце» с инопланетянами увидеть, смотрю и глазам своим не верю – поверхность планеты яркими вспышками покрылась, и конца и края им нету. Я подумал сначала, салют у них, что ли, праздник какой отмечают? Знаешь, вроде сдвиг у меня произошёл в сознании. После понял, не салют это вовсе и не фейерверк даже, война у них там началась, атомная бойня…

Он сделал паузу, перевёл дыхание.

– …И мы, и русские к окошкам приникли, наверное, с час оторваться не могли, пока Землю сплошь чёрным дымом не затянуло и глядеть уже туда стало просто бессмысленно. Затем отвернулись от иллюминаторов, а в лицо друг другу смотреть боимся, понимаешь? В шоке мы были. Однако ещё надеялись, что вот сейчас всё прояснится, русский центр управления полётом нам ситуацию растолкует – мол, конфликт кое-какой вышел международный, но, к счастью, урегулировался, и обстановка теперь о’кей. Дураки! Когда же мы связаться с ЦУПом ни с русским, ни с нашим не смогли, у меня внутри что-то окончательно оборвалось, а в башке пустота торричеллиева возникла. И тогда я задрожал мелкой дрожью от осознания собственной обречённости…

Нэйл вылил остатки в своё бездонное горло и продолжил:

– …Представь, Земля для тебя – дом родной, там родные и близкие тебе люди, там полно воздуха, там безопасно, там не надо в скафандре на улицу выходить. И вдруг в одно мгновение дверь закрывается, а ключ выбросили, и тебе туда идти нельзя, поскольку за ней – нет больше никаких близких и родных, понимаешь? воздух там отравлен, еда тоже, жить там можно только в скафандре, а самым безопасным местом стала эта грёбаная международная орбитальная станция.

Мы попали в жутчайшую ситуацию, лучше бы нам было вместе со всеми людьми погибнуть. Несколько дней мы, как призраки, плавали в невесомости, ничего не делали, только жрали, смотрели вокруг себя злобными глазами и уже начали ненавидеть друг друга, так как пищи, воды и кислорода у нас был всё-таки ограниченный запас, понимаешь? Мы бы, вероятно, дошли до убийства, если бы я, наконец, не вспомнил, что я по-прежнему командир «шаттла», и не принял решения возвращаться. Я им сказал: «Ребята, мы перегрызёмся здесь, как пауки в банке, «грузовик» больше никогда не прилетит, надо расходиться. Кто со мной?» Русские не захотели, не знаю, может быть, они ещё до сих пор на станции, в этом космическом гробу, а может, тоже вернулись – у них имелся свой пристыкованный корабль. Из моего экипажа один остался с ними. Эдвин. Чёрт его поймёт, почему. Полагаю, он был агентом КГБ. Ха-ха-ха!!!..

Нэйл саркастически улыбался, при этом издавая звуки, отдалённо напоминающие смех. Он снова наполнил стакан, отхлебнул порцию…

– …Мы рассчитали траекторию и отвалили, не попрощавшись, по-английски. Взлётно-посадочные полосы и в Калифорнии, и во Флориде, специально предназначенные для «шаттлов», были разрушены капитально, ни о какой посадке речи идти не могло, понимаешь? Однако садиться было надо, мы сели во Флориде, сели неудачно – «челнок» завалился на правый борт и перевернулся. В кабине начался пожар, трое из экипажа, Хаулстон, Пави и Флетчер, сгорели заживо… До сих пор удивляюсь, как мы с Элисон, полуобгорелые, выбрались из огненной могилы. Элисон была первоклассной девчонкой! Вон её фотография в рамочке на стене…

Мы побрели с ней по выжженной голой пустыне. Чего мы только ни насмотрелись! Мы очутились на том свете! Жить, откровенно скажу, нам обоим не хотелось. Но потом возникла идея, а почему бы нам не попробовать стать первыми людьми на уничтоженной планете и не возродить цивилизацию с нуля, понимаешь? Для этого нужно было понаплодить детей, и дело бы пошло. Однако сперва всё же необходимо было просто выжить. Без еды и крова мы бы долго не протянули. Но мы ничего не находили. Неделю мы голодали, бесконечный мерзкий дождь лил на нас, и я уже склонялся к мысли, что нашим планам не суждено будет осуществиться, когда обессиленные мы неожиданно наткнулись на Анкл-Сэмвилль…

Он выпил ещё, закусил чипсами.

– …Этот маленький городок по каким-то причинам сохранился. Представляешь, стоят себе домишки, целёхонькие такие, улочки, автомобильчики. Мы с Элисон обрадовались, подумали, не всё погибло, сейчас людей повстречаем. Какой там! Распухшие трупы на каждом шагу! Ни единой живой души! Вонь стояла чудовищная! Зато еды в магазинах было видимо-невидимо. Мы наконец-то отъелись.

Жить в городе мы не смогли, хотя возможность была – выбирай любой дом, любые апартаменты, любую мебель и так далее. Жить среди разлагающихся покойников невозможно, но даже если бы произошло чудо, и нам бы удалось каким-то образом очистить город от мертвецов, то и тогда, наверное, мы бы в нём не остались. Поэтому я отыскал вот это место на берегу океана, в бухте, где мы с Элисон построили собственный дом.

Я взял автомашину – в городе их тысячи —, и мы стали свозить сюда всё, что только хотели, понимаешь? Ты знаешь, несмотря на этот чёртовый безумный армагеддон, несмотря на не вмещающийся в голове ужас от происходящего, я был, тем не менее, довольно счастливым человеком в тот год, прожитый здесь вместе с Элисон. Вообще, должен сказать, что, по моему глубочайшему убеждению, человек это такая скотина, которая привыкает практически ко всему, понимаешь? Мы привыкли к новой ситуации. Мы были счастливы вплоть до её родов. Роды убили её! Она потеряла слишком много крови. Что только я ни делал, чтобы спасти Эли! А что я мог, я же не гинеколог!..

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что мы совершили глупость. Жили бы себе потихоньку-помаленьку до конца отпущенных нам господом дней…

Большой мясистый нос Нэйла, отливающий синевой, был в фиолетовых змейках прожилок. Лицо – осунувшимся и бесконечно уставшим. Бритва оставила нетронутыми небольшие островки волос на подбородке. Общий вид совершенно не вязался с теми крепкими розовощёкими улыбающимися парнями, покоряющими вселенную, которых Алекс привык видеть по телевизору. Он с трудом верил, что сидящий перед ним человек, рассказывающий невероятную историю, был в прошлом астронавтом. «Может быть, этот выживший после катастрофы американец всё сочинил, давно спятив от одиночества? Хотя моя история будет посногсшибательнее его!» – подумал Сазонов и спросил:

– Ребёнок умер тоже?

Нэйл, не пролив ни грамма жидкости, без какой бы то ни было дрожи в руке, опорожнил бутылку, подержал её над стаканом, пока не стекла последняя капля.

– Ребёнок как раз-таки выжил, что довольно странно. Ты скоро с ним познакомишься. Но лучше бы он умер… Эх, ладно! Что случилось, то случилось…

Видимо, бог посчитал правильным покарать нас, грешников, выгнанных из рая на землю, понимаешь? Рано или поздно это должно было произойти… Я всегда говорил, что Америка катится в пропасть, но меня никто не хотел слушать, даже собственная жена. Люди перестали относиться друг к другу по-человечески, перестали понимать соседа. Они заменили дружбу предательством, любовь сексом, здравый смысл сумасшествием. Деньги, деньги, деньги, ничего кроме денег. Доллар правил страной. Он её и погубил, понимаешь?…

Мы бежали, мы спешили, мы неслись. Нам всякий раз нужно было успеть, обогнать, не упустить. Куда мы торопились? Нам некогда было постоять, подумать, взглянуть на звёзды, послушать щебетание птиц, понюхать цветы. Спросить самих себя, а зачем мы всё это делаем? Кому это нужно? Правильно ли мы поступаем?… Безразличные машины и автоматы, равнодушные механизмы окружали нас. Мы просто выродились! Наводнили

страну оружием, понаизобретали такие виды и сделали такое количество, что в конце концов от него же и погибли, понимаешь? Бумеранг прилетел назад и убил того, кто его запустил! Ха-ха-ха! На подобное свинство с его стороны мы явно не рассчитывали!..

Ты знаешь, я родился в 69-м, в год высадки первого человека на Луне. Родители назвали меня в честь Нэйла Армстронга, первого землянина, ступившего на лунную поверхность. Я вырос и стал, как он, астронавтом. Только разница в том, что он был первым человеком на Луне, а я – последний человек на Земле! Не правда ли замечательно?! Какая горькая ирония! Разве есть что-нибудь смешнее? Ха-ха-ха!..

Он опять разразился весьма своеобразным смехом.

– …Кстати, ты в курсе, что произошло с Армстронгом, когда он вернулся с Луны? Он не выдержал бремени известности. Наше славное американское общество довело его до сумасшедшего дома. Потом, правда, у него хватило сил и мужества вернуться к нормальной человеческой жизни, но ведь могло и не хватить…

Вдруг Нэйл замер, что-то привлекло его внимание. Алекс услышал неясный шум, который нарастал с каждой секундой. «Боже! Неужели автомобиль?! Давненько я не слышал столь характерного звука!» – подумал Сазонов. Действительно, спустя совсем короткое время можно было с уверенностью сказать, что к дому приближается какое-то транспортное средство.

– Сейчас ты его увидишь, – произнёс американец, проглатывая гигантскую дозу «полосатой лошади», заедая проглоченное щепоткой жареной картошки.

Автомашина подъехала к жилищу, смолк двигатель, хлопнула дверца, Алекс услышал чьи-то торопливые шаги. Входная дверь распахнулась, и в помещение вошёл маленький мальчик, одетый как взрослый. На нём был пиджак в обтяжку, строгие брюки, белая накрахмаленная рубашка, узкий туго завязанный галстук и несколько великоватые с точки зрения пропорциональности башмаки. Выглядел он, словно карлик-менеджер процветающей фирмы. Однако было в его облике что-то, чего Сазонов пока не понимал. Что-то странное.

– Привет, Нэйл, – сказал мальчик, – я привёз тебе пойло и пожрать. «Лошадь» кончилась, я взял два ящика «людоеда», надеюсь, ты не разочарован? – а, посмотрев на Сазонова, добавил. – Откуда здесь взялся этот мордастый придурок?

– Познакомься с Алексом, сынок, – судя по чрезвычайно довольной физиономии Нэйла, «людоеда» он уважал не меньше, чем «полосатую лошадь». – Будь с ним повежливей, пожалуйста. Он сегодня утром прилетел из Европы. Алекс наш гость.

– Я учуял его ещё за милю. Он не пахнет, как ты. Обычно похожий запах имеют работающие компьютеры плюс гидравлические грузоподъёмные устройства. Он – не человек. Это робот, Нэйл.

– Знаю. Поэтому он и выбрался невредимым из ядерной кутерьмы. Их там, в Европе, целая колония. У него оболочка изготовлена из искусственных материалов, а мозги человеческие, точная копия, понимаешь? Между прочим, сынок, его котелок очень хорошо варит.

Мальчик бегло изучил взглядом Сазонова, но потом совершенно потерял к нему интерес.

– Па-а-а! – умоляюще-просяще заскулил он. – Можно мне пойти поиграть? Я привёз из города новые электронные игры. Я в такие ещё не играл. Среди них есть «Супермен» и «Атомная война»! – закончил он восторженно.

– Нет, сначала ты покажешь Алексу на что способен, а тогда пойдёшь играть, – сказал бывший представитель NASA в космосе.

– Ну, па-а-а! – заканючил мальчик.

– Сними-ка пиджак и рубашку, – его отец стоял на своём.

Мальчишка понял, что спорить бесполезно, стащил пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, затем развязал галстук, и как только он расстегнул рубашку, Алекс узнал, в чём заключалась его странность.

Тело ребёнка строго по линии от макушки до пупа, словно по волшебству, разъехалось на две равные половины, образовав нечто в виде английской буквы «вай», или русской «у». Если бы Сазонов был человеком, у него от этого зрелища, не иначе, глаза бы вылезли из орбит. Но он был «сквизом», а линзы у «сквизов» не вылезали из корпусов объективов в минуты неожиданностей.

– Позволь представить тебе, Алекс, моего двухголового сыночка. Это вот Джон, – Нэйл указал на правую половину головы, – а это вот Йон, – Нэйл указал на левую.

Место соединения обеих частей тела не имело никаких оголённых кровавых кусков мяса либо безобразных выходов внутренностей наружу. Вся поверхность стыка снизу доверху была обтянута такой же кожей, что и остальные участки тела. Если бы Сазонов был с другой планеты и не знал, как выглядит нормальный человек, то никаких отклонений, вроде увечий или чего-либо подобного, он бы не заметил. Для Алекса же отклонение во всех смыслах было налицо. «Интересно, у него и позвоночник разделён надвое?» – подумал он.

– Ну, как тебе нравится этот уродец? – спросил Нэйл. – Конечно же, мы с Элисон нахватались радиации и в результате породили чудовище. Мутации произошли на генном уровне, понимаешь? Перед тобой – будущий обитатель планеты, её, так сказать, Адам. Правда, нет Евы, но кто даст гарантию, что он не обойдётся без неё? Глядя на него, я почему-то всегда вспоминаю тот бесконечный дождь, под который мы попали с Эли в самые первые дни возвращения с орбиты.

– Никогда ничего аналогичного не видел, – ответил Алекс. – Нет, я, разумеется, слышал о различного рода аномалиях такого свойства – сиамские близнецы и прочее, но чтобы вот так, живьём, не приходилось. У него два сердца или одно?

– Два, каждое имеет индивидуальную систему кровообращения. Я делал ему рентгенографирование. Но самое поразительное заключается даже не в его внешнем облике или внутреннем строении. Дело в том, что ему всего шесть лет, а мыслит он порой, словно умудрённый жизненным опытом старик, понимаешь? У него есть ответы на все вопросы, Алекс. Ими он постоянно ставит меня в тупик. Попробуй, спроси его о чём-нибудь. Давай!

Алекс спросил первое, что пришло на ум:

– Скажи, что ты думаешь о прошедшей войне, Джон-Йон?

– Она была восхитительной. Человек это смерть, – сказал Джон.

– Она была отвратительной. Человек это жизнь, – сказал Йон.

Полярность ответов привела Сазонова в некоторое замешательство, но он продолжил эксперимент:

– И что ожидает в будущем Землю?

Правая половина головы полуртом произнесла:

– Всё начнётся сначала.

Левая полуголова, выдохнув полуносом воздух, уверенно заявила:

– Планета обречена на забвение.

– Кто-нибудь управляет из космоса процессами, протекающими здесь?

Джон:

– Высший разум.

Йон:

– Лишь сам человек.

– Сколько будет, пять умножить на пять? – спросил Алекс, чтобы проверить, совпадут ли их мнения теперь

Половинки лица переглянулись, но, тем не менее, ответили. Джон сказал:

– Двадцать пять.

Йон сформулировал иначе:

– Два с половиной десятка.

Алекс рассмеялся. Конечно, даже в этом случае дать абсолютно одинаковые ответы они никак не могли! Потом он задал последний вопрос:

– Конечна ли жизнь во вселенной?

Йон успел раньше:

– Вселенная умирает.

Джон возразил:

– Она эволюционирует.

«Ну и плут этот Йон-Джон! Хитрая бестия, ничего не скажешь, – подумал Сазонов. Спрашивать его дальше было бессмысленно. – Вероятно, от этой вот раздвоенности мы и погибли, так как в каждом из людей сидел свой джон-йон!»

– Он всегда так конкретно изъясняется? – Алекс обратился к Нэйлу. – Отпусти его, пусть идёт поиграет с компьютером.

Нэйл подал знал ребёнку, и тот, проделав все манипуляции с раздеванием в обратной последовательности, радостно исчез в соседней комнате.

Американец допил виски, дожевал чипсы, заметил:

– Трудно представить, во что превратится мой мальчик через парочку лет, понимаешь?..

В одиночку опустошив бутылку «полосатой лошади», Нэйл, казалось, был практически трезв. В его высказываниях присутствовала логика, язык ничуть не заплетался.

– …Знаешь, в последнее время мне невыносимо страшно. Страшно от того, что я пережил, я боюсь монстра, обитающего в моём доме – да-да, я его действительно чертовски боюсь, понимаешь? – , по ночам мне часто снятся кошмары. Чтобы хоть немного забыться, я пью, но не пьянею. Не знаю, для чего я до сих пор существую, я потерял цель и нахожусь на грани самоубийства. Ты появился весьма кстати. Возможно, ты – моё спасение, понимаешь? Забери меня отсюда, Алекс. Больше нет сил быть человеком. Скажи, а ты счастлив внутри своего нового тела?

– Что такое счастье? Понятие относительное. У меня просто не было другого пути, Нэйл.

Нэйл убрал со лба прядь седых, почти белых волос, сползшую на глаза, глаза, предельно уставшие и в то же время добрые, смотрящие на Алекса с надеждой.

– Нэйл, а ты веришь в бога? – неожиданно для самого себя спросил Сазонов.

Вопрос повис в воздухе, потому что американец вдруг застыл, словно почувствовал, как в штанину к нему вползает скорпион.

– Слышишь? – оторопело спросил он.

Какой-то посторонний гул исходил снаружи. Там что-то глухо тарахтело! «Наверняка именно так Нэйл и выглядел, когда услышал свист моего ракетного ранцевого двигателя», – успел подумать Алекс, и они вдвоём, как по команде, стремительно выскочили из дома.

Картинка, возникшая перед ними, произвела на обоих неизгладимое впечатление. На расстоянии примерно триста метров от берега из темноватой воды океана торчала чёрная мокрая спина подводной лодки, подсвеченная сзади заходящим октябрьским солнцем. От её борта шёл пенный след, оставляемый надувной шлюпкой, резво скользящей по волнам. Шлюпка почти добралась до песчаной отмели. На корме сидел кто-то в комбинезоне, он управлял мотором. Угадать, кто стоял на носу и приветливо махал рукой, для Алекса не составило труда. Это был, несомненно, Хай Фай, Великий Китаец.

 

2

Ослепительно белый «файтер» с вертикальным взлётом и посадкой за номером 66, выведенным на фюзеляже, принадлежавший до Войны военно-воздушным силам Швеции и каким-то чудом благополучно избежавший уничтожения, мягко опустился на толстый травянистый ковёр. Прямо под нами, если мы не ошиблись в координатах и если верить словам Великого Кормчего, располагалась огромная шахта для запуска межконтинентальных баллистических ракет. Мы приземлились на её круглую крышку. Шварц сидел за штурвалом, а я – в кресле второго пилота. Как только мы встали на шасси, он отключил турбины и заодно целую кучу различных кнопок на панели приборов. Сквозь выпуклый колпак кабины я увидел лишь непроходимую стену деревьев, окружившую нас. Лес был совсем близко от места посадки. Осмотревшись внимательно вокруг, ни я, ни Шварц не заметили ничего подозрительного, что свидетельствовало бы о какой-либо деятельности человека.

– Ну что, будем его выпускать?! – полуутвердительно-полувопросительно сказал я.

Шварц, согласившись, качнул могучей квадратной челюстью. Мы вылезли из кабины, по пояс провалились в заросли травы, открыли люк грузового отсека, в четыре руки вынули из него внушительных размеров алюминиевый ящик, установили на примятую растительность. Набрав код и тем самым приведя механизм в действие, мы отошли от ящика, чтобы со стороны следить за происходящим.

Шварц сказал:

– Каждый раз, наблюдая за трансформациями «абоминогов», поражаюсь выдумке наших ребят!

Меня данная тема пока интересовала мало, меня больше волновала другая, поэтому я спросил его:

– Послушай, Арчи, каким образом тебя заманили? Почему ты согласился?

– Ты подразумеваешь то, что я сейчас рядом с тобой, а не лежу под «золотыми плитами»? – вопросом на вопрос ответил Шварц.

– Да.

Он на минуту задумался, вспоминая прошедшее. Его лицо, такое до боли знакомое, приобрело, как мне показалось, оттенок грусти.

– Из-за старости. Ещё задолго до предложения я почувствовал, что старею. Тело местами оплыло жиром, появилось брюшко. Чтобы быть в форме, мне всё чаще и чаще приходилось идти в гимнастический зал, сжигать лишние калории. И однажды я понял, что настанет час, когда я больше не смогу выглядеть сверхчеловеком, кем меня привык видеть зритель. Просто физически не справлюсь с самим собой. Я понял, что не вечен, и у меня есть предел…

Между тем, ящик спонтанно раскрылся, а замысловатый с виду механизм, находящийся внутри, начал изменять свою форму – складываться, раскладываться, отдельные его части двигались, переворачивались, состыковывались, вращались, щёлкали замочки, потрескивали электрические цепи, плавно скользили штока гидравлики, – приобретая в итоге фантастические очертания.

– …Со мной связались и пообещали бессмертие в обмен на те деньги, что мне посчастливилось заработать. Я расценил это как надувательство, долго ходил вокруг да около, пока лично не убедился, что затея абсолютно реальна. И тогда, дав согласие, бросил всё: семью, актёрство, бодибилдинг. Зачем строить тело, когда есть готовое могучее тело и можно получить ещё совершеннее в перспективе?…

– А ты не жалеешь о том, что безвозвратно потерял, став «сквизом»? Ведь ты перестал быть мужчиной, не умеешь чувствовать, лишился обоняния, осязания и прочего, и прочего. Забыл вкус сигар, которыми ты наслаждался, – я полез к нему в душу, если она у нас вообще была.

– Да мне объяснили, что точной копии не получится, однако во имя бессмертия я пожертвовал этими вещами. Чтобы убедить общество в моей смерти, был разыгран несчастный случай на съёмках «Триумфатора-4».

– Честно говоря, я кого угодно ожидал тут увидеть, но только не тебя. С детства ты был моим кумиром, я восторгался тобой, старался походить на тебя. Никак не предполагал, что такой сильный, мужественный человек, к тому же такой заметный в обществе, убежит от трудностей и проблем в иной мир, мир более спокойный, но и более равнодушный, – я не прекращал его донимать. – Возможно, из-за таких трусов, как ты, и погиб человеческий мир!..

– Ты серьёзно считаешь, что я мог бы спасти обречённую цивилизацию, имея одну-единственную жизнь? Даже когда я влез в шкуру «сквиза», я мало бы что смог…

– Но ты же не попробовал! – я повысил голос.

– Хорошо, предположим, я трус, а разве ты остался там? Разве ты не напичканный электроникой, металлом, пластмассой, керамикой, композитами и ещё бог знает чем «сквиз», как и я? – практически никаких искусственных эмоций на его мощном лице.

Я сбавил обороты до нуля.

– А я себя и не оправдываю… Знаешь, Арчи, мне порой кажется, что мы, вкусившие так называемого бессмертия, ещё будучи людьми, умерли задолго до своей смерти…

«Абоминог», то бишь «страшилище», уже закончил бесчисленные превращения. Внешне он выглядел действительно омерзительно. Дизайнеры в Конусе поработали на славу. Готовый к действию он обозревал площадку, слегка подрагивая членистым телом.

Шварц вытащил из нагрудного кармана куртки без рукавов крошечную чёрную дискету, подошёл к трансформеру, всунул её в дисковод. «Абоминог» проглотил квадратик, мгновенно переварил полученную информацию, стронулся с места. Острые шипы-пластины у него на загривке отсвечивали бронзой. Мне на секунду почудилось, что он живой. Эдакое чудовище из мезозоя.

– Он поистине великолепен. Сделан мастерски, – сказал я. – Настоящий дьявол! Морда жутко отвратительная.

– Последняя разработка Хай Фая, а внедряла группа Султана.

– Какого Султана?

– Того самого. Он до Войны был султаном Брунея, одним из состоятельнейших людей мира. Помнишь?

– Поразительно! Конечно, я о нём слышал.

– Да, здесь много в прошлом знаменитых личностей.

Покружив вокруг «файтера», «абоминог» нашёл то, что искал. В передних лапах у него появилось что-то вроде ковша, чем он и соскоблил пласт земли вперемежку с травой. Под дёрном обнаружилась железная дверь, ведущая в подземелье. Робот сменил ковш на ацетиленовую горелку, произвёл несколько точных резов, присосками аккуратно выдернул дверь, положил её рядом с образовавшимся ходом.

– Вот было бы здорово влезть в его тело, побыть какое-то время «абоминогом». Уверен, это не слишком сложная задача, чтобы осуществить её технически, – предположил я.

Шварц впервые улыбнулся, обнажая верхний ряд ровных зубов с щербинкой посередине.

– У меня тоже возникала эта идея. Вместе с Китайцем мы с блеском осуществили её. Правда, для меня трудность поначалу заключалась в отсутствии навыков управлять сразу тремя парами конечностей. Ох, и намучился же я! Потом научился. Чуть позже тебе предстоит нечто подобное, однако, к сожалению, не на все сто процентов, – загадочно пообещал он.

«Абоминог» уже скрылся в отверстии, удивляя постороннего наблюдателя тем, как такая туша сумела протиснуться в столь узкий лаз.

– А случайно королевы Великобритании нет среди обитателей Колонии? – спросил я.

– Королевы Элизы-Альфы?… А, ну да, она была самой богатой женщиной в мире… Нет, с ней не встречался. Хотя, не исключено, что наружная оболочка не всегда соответствует внутреннему содержанию. О ней тебе лучше узнать у Хай Фая. Королева может скрываться за маской какой-нибудь другой знаменитости. Кстати, вместе с Майклом Саймоном улетел и певец Джайкл Мэксон. Хай Фай же, как тебе известно, наотрез отказался лететь, возглавив нас, оставшихся в Конусе, в числе которых магараджа Махариши, фокусник Оливер Твист, газетный магнат Дональд Вамп.

Шварц снова забрался в грузовой отсек самолёта, погромыхал чем-то тяжёлым; высунув оттуда голову, крикнул «держи!» и кинул мне увесистый пулемёт с большим коробчатым диском и с удивительным набалдашником с дырочками вместо дула. После он появился целиком со своим не менее грозным пулемётом наперевес. К поясу у него был пристёгнут подсумок с запасными обоймами.

– Патроны хоть и газовые, но валят с ног быка, – произнёс он. – Я испытал их в Австралии, когда мы там наткнулись на отряд сумасшедших. Умеешь из него стрелять? Здесь вот снимаешь с предохранителя и давишь на курок. Ничего сложного. Думаю, ты справишься.

С этими словами он достал из подсумка штуковину, похожую на приплюснутую лампочку, из цоколя которой торчала стальная игла. И прежде чем я успел его спросить, что это за хреновина такая, он воткнул «лампочку» мне прямо в живот и нажал на кнопку…

Цифры сплошным потоком вливались в сознание – нули, единицы в бесконечно меняющихся комбинациях. Они воздействовали на мой разум: приказывали, требовали, заставляли. Они сводили меня с ума. Сопротивление исключено, я обязан сделать то, что от меня хотят. Перед глазами – серый туннель, кабельные трассы тянутся по стенам, на низком потолке – светильники, расположенные через равные интервалы, в конце – цель, препятствие, очередная дверь. Я должен подойти и взломать её, расшибиться в лепёшку, но прогрызть её насквозь. Лишь я подумал об этом, как ноги понесли меня вперёд. Ну и ноги у меня, не ноги, а лапищи! А когти! Это же ножи! И походка дикого зверя – быстрая и практически бесшумная. Ага, приехали. Чуть ли ни носом упёрся в дверь. Разве можно назвать её дверью? Нигде не видно ни щелки! Не дверь это, а железобетонная стена! Чем её брать? Здесь нужно что-то особенное. Так, какими возможностями я располагаю? Есть в арсенале резак, сварка, пневматический вибробур. Нет, ерунда. Попробую новинку – лазерный луч. Я выбрал соответствующую насадку, подключился к генератору, настроил прицел. Загорелась, пузырясь, краска; металл, не иначе высокопрочный сплав, разогрелся добела, потёк каплями, струйкой, потом не выдержал камень, треснул, посыпался. Я выжег глубокую воронку, отключил лазер, залепил глухое отверстие солидным куском пластиковой взрывчатки, вставил взрыватель, отодвинулся подальше.

Трансформировавшись в позицию, удобную для восприятия ударной волны, я запустил таймер.

Оглушительный взрыв вырвал с мясом часть двери – чёрная дыра с рваными краями проступила сквозь облако дыма. Нет, всё-таки ни я, ни те двое, что привезли меня сюда на «файтере», не пройдут через неё. Надо дырку увеличивать. Я приблизился вплотную. Голова-то моя, безусловно, пролезет. Всунул морду в лаз, перестроив зрение на инфракрасное. Я услышал откуда-то из глубины хлопок и уловил, как что-то продолговатое со страшной скоростью несётся на меня. В тот же миг мой разум разлетелся на миллиарды миллиардов микроскопических пылинок…

Я стоял рядом со Шварцем, держа оружие наизготовку. Сплюснутая «лампочка» больше не беспокоила мой живот. За период моего «отсутствия» Арчи избавился от жилета, что позволило ему выставить напоказ свою великолепную синтетическую мускулатуру – колоссальные бугры и вздутия, намного превосходящие размеры его мышц, когда он был атлетом; сделанные, разумеется, по индивидуальному заказу. Из отверстия в земле валили хлопья сажи.

– Сволочи! – выругался Шварц. – Они его подбили. Теперь наш с тобой черёд сражаться. Алекс, ты в порядке?

– Да, – я уже понял, какое приключение мне пришлось совершить только что.

– Иду первым, – сказал Шварц, исчезая в подземелье. Я последовал за ним.

По неудобным перекладинам лестницы – как по ним перемещался «абоминог» осталось для меня загадкой! – мы добрались до дна вертикального колодца, который заканчивался горизонтальной штольней. Местонахождение робота обозначилось всё возрастающим количеством копоти, забивающей линзы глаз. Я запустил «дворники».

«Абоминог» пылал, как подожжённый танк. Прямым попаданием они превратили его тело в нечто бесформенное, просто в груду шипящих железок. Определить, где у него голова, а где хвост, было абсолютно невозможно.

Стараясь не попасть в поле зрения тех, кто засел по ту сторону двери, Арчи засунул дуло пулемёта в дырку и надавил на курок. Он не прекратил стрельбу, пока не разрядил весь магазин. Из-за двери раздались невнятные крики, короткие автоматные очереди, после чего воцарилась гробовая тишина.

Шварц сменил магазин на новый, совсем по-человечески подмигнул мне, торжествующе произнёс «нажрались газа, гады!», полез в дырку, сильно обдирая при этом кожу со своего замечательного торса. Последнее, что я увидел, были подошвы его сапог с выступающей одной и той же надписью на каждой – «триумфатор». Я усмехнулся. Шварц остался верен самому себе!

То, что произошло потом, совершенно не вязалось с ситуацией, на которую мы с моим напарником рассчитывали. Поскольку, как только он очутился с обратной стороны лаза, там, за дверью, началась невообразимая пальба, стали рваться гранаты и мины, и я уже было решил, что эти чёртовы сукины дети обошлись с бедным Шварцем так же, как и с «абоминогом», когда зычный крик Арчи донёсся до меня:

– Алекс, на помощь!

Я не заставил себя долго ждать. Сразу за дверью шёл широкий тёмный коридор, поворачивающий направо. Под ногами валялись пустые гильзы от автомата «барышникова», осколки мин и гранат. Пол и стены были исковерканы воронками. Раскуроченные электрические щиты, перебитые линии проводов демонстрировали своё уродство. В коридоре уже никого не было. Бой уходил за поворот, втягивался вглубь. Я пустился вдогонку.

За углом находилась распахнутая настежь дверь грязно-зелёного цвета. Затем я миновал ещё одну, тоже незапертую, потом ещё одну. Двери, двери, двери… Им не было конца. Я бежал за Шварцем, отчаянно за ним не поспевая. Всякий раз мой партнёр, мой брат по оружию оказывался недосягаемым – буквально в нескольких метрах от меня я слышал шум борьбы —, загоняя неприятеля в самый дальний угол его логова. Так он и без меня справится! И слава достанется только ему! Нас разделяли какие-то секунды. Я прибавил скорость.

Вдруг впереди что-то сильно многократно грохнуло, а шум борьбы тотчас стих. Впереди снова маячила полуоткрытая, утыканная задрайками и задвижками дверь. Я осторожно сунул нос в овальный проём. Первого же беглого взгляда хватило, чтобы определить, что это за место. Я попал в святая святых – центральный пост управления, пост запуска и слежения за полётом межконтинентальных баллистических ракет.

Разнообразнейшая радиолокационная аппаратура, приставленная к стенкам помещения, опутанная жилами кабелей, весело светилась экранами мониторов, лампочками, индикаторами, шкалами настройки. Лишь шарообразный красный фонарь в дальнем конце ЦПУ нервно моргал, создавая атмосферу тревоги. Угловатые ящики-пульты с придвинутыми к ним неказистыми стульями заполняли всё свободное пространство, кроме прохода посередине.

В проходе, раскинув в стороны ноги, лежал Шварц. На вечно невозмутимом лице его запечатлелась гримаса крайнего удивления. Как будто ему сообщили, что Земля, оказывается, круглая, а он этого не знал. Правая рука Арчи была оторвана до плеча, из которого торчал пучок спёкшихся внутренностей, чем-то очень напоминающий фрагмент останков самолёта после авиакатастрофы. Левой он держал за дуло свой пулемёт, очевидно, используя его таким образом в качестве дубины.

Гораздо хуже было иное. Чуть выше превосходных «плиток шоколада», в районе желудка, у него зияла огромная сквозная дыра, через которую даже просматривался деревянный настил. Один из реактивных снарядов, проделавших в Шварце крайне непривлекательное отверстие, угодил в настенные часы, другой – разворотил часть потолка.

Да, крепко досталось Шварцу! Неподалёку от Арчи на полу в неудобной позе лежал человек, одетый в костюм химической защиты с автоматом «барышникова» на шее. Его лицо закрывал противогаз. Человек, по-видимому, был без сознания.

Я вошёл в помещение, ища детектором «чёрный ящик» Шварца. Наверное, так же искали мой «чёрный ящик» под обломками Биг Бена. Краем глаза я уловил какое-то движение. Боже праведный! Гигантскими прыжками на меня летела здоровенная немецкая овчарка! Откуда она выскочила?! Я выстрелил в неё из пулемёта. Собака, не добежав, рухнула на полпути, как подкошенная. Газ парализовал её тело.

Детектор почему-то совершенно не реагировал. Фу ты, чёрт! Не хватало, чтобы они повредили «ящик», то есть убили Шварца. Если целостность «ящика» нарушена – Арчи мертвец. Именно там, где была дырка, он и располагался. Неужели?… Гнусные твари!

И тогда я швыранул бесполезный для обезвреживания людей пулемёт прямо в ближайший монитор, поднял «барышникова», проверил рожок и что было мочи завопил на чистейшем русском языке:

– …б вашу мать! Хер вам в рыло! А ну покажитесь, бл…ди паскудные!

 

3

Я записал весь разговор на матрицу, фактически запомнил виденное. Чтобы повторно просмотреть материал, нашёл подходящее место в салоне на сотом этаже, где никто бы мне не мешал. Зафиксировав тело в максимально устойчивом положении, я подключил свой «видик». В объективах пропала обстановка салона, пошли кадры из памяти…

За светлым полированным столом на высоком табурете сидел немолодой человек в защитной форме. Человек курил сигарету, периодически стряхивая пепел в пустой коробок из-под спичек. Редковатые волосы его были коротко подстрижены и расчёсаны на аккуратный пробор. Перед ним на столе лежало несколько книг с крупно выведенными названиями. Хорошо читались: «Адольф Гитлер» – на двух пухлых томах, «Моя борьба» – на толстенном фолианте, «Застольные разговоры Гитлера» – на брошюре в мягкой обложке. Остальные книги располагались таким образом, что их названия разобрать было невозможно. Кроме книг на столе красовался небольшой чёрно-белый портрет вождя немецкой национал-социалистической партии, обрамлённый золотистой рамкой.

Вопросы задавал Хай Фай. Он сидел за тем же столом, но с другого, с противоположного конца.

– Итак, вы утверждаете, что именно вы уничтожили цивилизацию, развязали третью мировую войну?

Я перевёл. Человек в военной форме взглянул на меня с сомнением, как бы спрашивая, «а точно ли ты, парень, переводишь?».

– Нет, вам дали искажённую информацию. Обратите внимание, ваши подчинённые докладывают вам ложные сведения. Накажите их. Я был бы настоящим героем, если бы действительно практически в одиночку стёр с лица земли тот бардак. Да, я принял не последнее участие в очищении планеты от грязи, но сказать, что это только моя заслуга будет несправедливо по отношению к другим. Вы что же, больше никого не нашли?

Хай Фай не ответил. Поглаживая остренькую бородку и придавая себе тем самым более человеческий вид, китаец спросил:

– Генерал, а почему, собственно, вы расцениваете атомную трагедию, как чей-то героический поступок – погибли миллиарды людей?

Генерал криво усмехнулся.

– Вы думаете, легко было решиться на войну? Я считаю это чрезвычайно ответственным шагом. Чтобы пойти на него, необходимо было не один раз взвесить все «за» и «против». Представьте, как мучился Адольф, какое гигантское бремя взваливал он на свои плечи, когда затевал мировую войну. А ведь Гитлер находился в более мягких условиях. Вторая мировая не могла привести к всеобщей смерти человечества, так как атомное оружие не применялось ещё тогда для ведения боевых действий при решении конфликтов между странами. Отважиться на ядерную войну – разве это не подвиг?

Помимо своей памяти Хай Фай записывал диалог на лазерный диск. В отдалении, на трёхногом штативе над столом возвышалась широкоугольная видеокамера с дистанционным управлением. Китаец сказал:

– Гитлер был параноиком, как и тот, кто нажал на кнопку в 2009 году.

– Ваше мнение ошибочно, потому что невозможно разумно управлять миллионными народными массами больному человеку. Рано или поздно данное обстоятельство вылезло бы наружу. Дело в том, что почва к моменту появления Гитлера была уже основательно подготовлена – взрыхлена и удобрена. Нация жаждала перемен, обвиняя в своих бедах стариков в правительстве и лавочников-евреев, а также выражая недовольство тем низменным положением, которое занимала тогдашняя Германия на европейской политической сцене. Гитлер явился долгожданным зерном, посаженным в эту почву, он стал выразителем идей, носящихся в воздухе в те годы. И если немцы и были с некоторыми отклонениями в психике, то причём здесь Адольф?

– Однако именно Гитлер отдавал распоряжения о поголовном уничтожении евреев, тотальном истреблении «низших» рас.

– Отдавать-то он их отдавал, я не спорю, но эти распоряжения, заметьте, беспрекословно исполнялись. Исполнялись огромным количеством народа, трезвомыслящими людьми, людьми, не имеющими никакого отношения к психиатрическим лечебницам. Господин Гитлер прекрасно знал, что все его приказы без исключения будут выполнены. Так кто же виноват больше: один человек, который приказывает, или миллионы, слепо делающие? Если бы их не устраивала его безумная политика, они могли бы сказать: «Идиот, у тебя что, не все дома?! Нам надоели твои бредовые желания! Давайте, ребята, упрячем его за решётку, как хищника, изолируем от общества, чтобы не смущал умы; пусть там, взаперти, рисует свои бездарные картиночки!» Очень просто. Согласитесь, я прав.

Генерал запустил руку в коричневую кожаную кобуру, висевшую сбоку на поясном ремне, вытащил на свет божий подозрительной свежести мятый носовой платок, шумно, с какими-то причмокиваниями высморкался в него, прокомментировал свои действия следующими словами:

– Простудился, когда летел на самолёте. Где-то просквозило. Удивительно, но, находясь в бункере, я почти не болел. И никто из моего окружения, кстати, тоже, даже женщины.

– Хорошо, ну, а лично вы сами, генерал, как относитесь к Адольфу Гитлеру?

Хай Фай в упор рассматривал собеседника, продолжая игру с бородой.

– Как я отношусь к Нацисту Номер Один? – генерал прикурил ещё одну сигарету от гаснущего окурка. – Я восхищаясь им! Он был гениальной личностью. Чрезвычайно работоспособной и идущей к намеченной цели, несмотря ни на какие препятствия. Всё, чего он добился, он добился прежде всего колоссальным трудом. Просто поражаешься его энергии. Что интересно, неудачи лишь прибавляли ему новые силы. Он до фанатизма верил в победу и свою миссию вождя, предначертанную ему свыше.

Путь его прихода к власти – пример величайшей целеустремлённости, несомненно, заслуживающий поклонения. Дальше хуже. Оказавшись на гребне волны, достигнув максимального успеха и популярности у сограждан, Адольф не смог не поддаться разлагающему влиянию славы, почёта, обожествления его приближёнными. Он возомнил себя человеком, который никогда не ошибается. К концу жизни на него трудно было смотреть без содрогания. Он превратился в жалкое существо, смутно напоминающее вчерашнего инициативного, уверенного в себе, всегда подтянутого диктатора. Постоянные просчёты, крах армии на фронтах, предательство генералов – вот, что читаешь в его глазах, когда смотришь кинохронику последних дней войны. Полубог стал обыкновенным стариком, чьё место в богадельне.

Невольно проникаешься уважением к завершающему поступку Гитлера, его самоубийству. В отличие от многих других лидеров национал-социалистического движения он остался до конца честен по отношению к себе, честен перед лицом великой идеи. Да, он проиграл, но проиграл достойно.

Его смелая попытка навести должный порядок в нарастающем хаосе мирового сожительства рас с помощью фашизма закончилась провалом. Однако заслуга Гитлера огромна. Он создал прецедент. Жаль, что человечество не воспользовалось этим бесценным опытом в своём развитии в дальнейшем. Как закономерный результат – атомная война и…

– Вы полагаете, если бы Госпожа История сменила демократию, то есть наилучшее достижение человеческого разума в социальном обустройстве общества на планете, на фашизм, то тогда никакого армагеддона не случилось бы? – перебил генерала Хай Фай.

– Безусловно! Конечно, нет. Те, кто начали атомную войну, прибегли к последнему, радикальному средству. Восторжествуй на земле фашистская идеология, очищение человечества от ублюдков прошло бы по более смягчённому варианту.

– Вы считаете, что необходимо было вернуться к концлагерям и газовым камерам, чтобы люди зажили счастливо?

– Необходимо было научиться выращивать человека, подобно тому, как человек выращивал растения или разную живность. Почему мы искусственным путём выводили наиболее сильные сорта, ну, например, злаков, морозоустойчивые и урожайные, разводили племенных коров, дающих тонны жирного питательного молока и превосходное мясо, а селекцию «породистого» человека мы относили к категории аморальных поступков, накладывая на евгенику табу? Порождая калек, мы вместо того, чтобы умертвить, спокойно наблюдали за их мучениями. Что же более морально? Обществу требовался суперчеловек, индивидуум, лишённый старых пороков. Оно устало от уродов, полудурков, подонков, бездельников, гомиков, алкоголиков, наркоманов, ничего кроме вреда обществу не приносящих. Оно болело СПИДом и сифилисом, терзалось от извращений, обрушиваемых на него средствами массовой информации и так называемой культуры, сходило с ума от бесцельности своего существования.

Даже религия не спасла его – казалось бы, единственное оставшееся средство, способное реально удержать людей в рамках. Религиозные деятели не смогли объединить различные вероисповедания в нечто целое. Наоборот, на почве разобщённости возникла небывалая непримиримая вражда.

Всем тем шабашом заправляли, естественно, жидомасоны, сионисты. Именно в их похотливых руках сосредоточилось семьдесят процентов мирового капитала. Они растлили человечество, относились к людям, как к скотам. Там, где затевались войны, революции, государственные перевороты, там всегда ощущалось их незримое присутствие, они наживались на горе других…

Я заметил какое-то пятнышко, на которое раньше не обратил внимание, на запястье у генерала, остановил запись, дал увеличение. Это был колючий паучок свастики, вытатуированный синей краской. Я подумал: «А ведь Гитлер превратил древнеиндийскую свастику, олицетворяющую Солнце и свет, в символ горя и тьмы». Картинка снова ожила.

– …Адольф наделал чересчур много ошибок. Он до смерти перепугал народы газовыми камерами, крематориями, массовыми казнями жителей оккупированных территорий. Методы у гитлеровцев были наигрубейшие. Поэтому-то у человечества развилось что-то вроде аллергии на фашизм, оно не разобралось, что фашизм – благо, только это учение гарантировало бы нормальное движение вперёд, спасение.

Работать же с человеческим материалом нужно было крайне осторожно, постепенно избавляясь от хлама, от сорняков. Скрупулёзно отбирать самое лучшее: самые крепкие, выносливые, здоровые, умные рода, отметая в сторону вялых, больных, недалёких. Мало-помалу выдавливать из человеческого разума прежние догмы. Смешать перспективные расы, чтобы никогда больше не иметь проблем с национальной рознью. Регулировкой рождаемости добиться как отсечения мёртвых ветвей, так и обеспечения живых побегов пищей и материальными ценностями, имеющимися в распоряжении. Упразднить границы, создать единое всепланетное государство. Религиозность потеряла бы свой смысл. Здоровый и умный человек находил бы наслаждение в физическом труде и постижении тайн природы. Покорение космоса и глубин океана – вот была бы высшая цель для могучих мужчин и женщин…

– Генерал, а разве фашизм предполагал смешение негритянской крови с кровью белого человека? Еврейской с арийской? – Хай Фай, казалось, сверлил собеседника своим немигающим взглядом.

– Тот фашизм, который проповедовал Гитлер, нет, а тот, который проповедую я, предполагает!

– Однако цена вашему усовершенствованному фашизму невелика, так как практических положительных результатов не существует, не правда ли? Сплошная теория, – возразил китаец.

Генерал пустил кольцо дыма прямо в пластиковую физиономию Великого Кормчего, на что тот совершенно не прореагировал.

– Да, в общем вы правы, после драки кулаками не машут. Но по моим агентурным сведениям, а также основываясь на собственных выводах, ваша колония создавалась как раз по фашистским законам, о которых я говорю. Конечно, вы пошли гораздо дальше по пути улучшения человеческого вида, соединив природу с машиной. И, согласитесь, такие вещи, как элитарность, избранность кандидатов, отказ от ложных общепринятых норм поведения в обществе, переоценка существующих ценностей в конце концов присутствуют в ваших поступках. Как видите, мои парни и я не теряли даром время, отсиживаясь здесь, в заключении, за стенами поражающего воображение небоскрёба, – гордо заявил он и прибавил. – Должен сказать, мы были крайне удивлены, когда наконец-таки расправились с этим вашим Рэмбо, или как там его звали? заглянули ему вовнутрь. Признаться, я до самой последней секунды думал, что он и вот вы, – генерал посмотрел на меня, – живые люди из плоти и крови. Если бы мы заранее знали, с кем имеем дело, то такого яростного сопротивления не оказывали бы. Между прочим, судя по раскраске самолёта, мы приняли вас за шведов. Там, в убежище под Свердловском, вы растолковали мне, кто есть кто.

Хай Фай пока почти не говорил, больше молчал, слушал мой перевод. Он подбросил генералу очередной вопрос:

– Чем вы объясняете своё чудесное спасение? Ведь шахты с межконтинентальными ракетами являлись главной мишенью как для американцев, так и для сил НАТО в Европе?

– Тот факт, что я не сгорел в огне термоядерного пожара, является результатом тщательной подготовки с моей стороны. Как говорится, бережёного бог сберёг. Я всегда знал, что рано или поздно война произойдёт. Поэтому оборудовал на законсервированном объекте надёжное укрытие, снабжённое всем необходимым на длительный срок автономного пребывания под землёй…

– Мы обнаружили даже теннисные корты, солярий и плавательный бассейн, – вставил слово Хай Фай.

– Да… Я рассчитал верно; поскольку на объекте уже давно не было никаких ракет, он и выпал из американского списка основных целей. Тут необходимо пояснить, что и Россия, и США в своё время отказались от стационарных ракетных комплексов наземного базирования, взяв на вооружение мобильные пусковые установки. В частности, мы располагали «ясенями», а янки – «непоседами». Именно передвижные комплексы стали объектами повышенного внимания разведок с обеих сторон… Я придумал замечательную штуку – на стационарной точке организовал командный пункт, из которого можно было без проблем управлять ракетами, установленными на тягачах за сотни километров от…

– Понимаю, – сказал китаец, теребя козлиную бородку, – в случае конфликта ракеты противника попадают в мобильные комплексы, а вы себе спокойно посиживаете в бункере и чаёк попиваете.

– Так точно… Однако в действительности, что поразительно, ракетные удары были произведены сразу по городам России, никакие военные объекты в первые минуты войны ядерной бомбардировке не подверглись. Для непосвящённого это, может быть, и не столь значимо, но данное обстоятельство полностью противоречило правилам ведения атомной кампании.

– Откуда прилетели ракеты? – Хай Фай задал, наверное, самый важный вопрос за всю предыдущую беседу.

– Вы ждёте, как мне кажется, что я отвечу «из Америки»…

Хай Фай лишь пожал плечами.

– …Должен вас разочаровать. Они летели откуда угодно, но только не из США. Поначалу. Потом, когда мы вступили в игру, и я отправил «гостинцы» на Нью-Йорк, этот рассадник заразы, ракеты посыпались и с территории Нового Света. Предполагаю, изначально залп был произведён с борта подводной лодки. Не исключено, что субмарин было несколько, и они находились в разных районах мирового океана.

– Генерал, вы противоречите сами себе. Вы только что сказали, что первый удар вам нужно было нанести по военным объектам противника.

– Если придерживаться инструкции. Но у меня была своя собственная инструкция. Когда в моих руках оказались номера кодов, я приступил к выполнению личного плана. Помимо Нью-Йорка я стёр с лица земли и Лондон… Подождите-ка, вы сбили меня с мысли… Ага… Существует ещё доказательство тому, что война затевалась из-за соображений глобальной чистки, а не произошла в силу каких-либо случайностей или для выяснения отношений между двумя сторонами. Оно состоит в последовательном уничтожении не только крупных населённых пунктов в России, но и в других странах. Ядерному нападению почти одновременно подверглись города Европы, в частности, Франции, Германии, Италии, а также Японии и Китая. Эти сведения я получил из штаба Московского военного округа, потом мы потеряли связь с кем бы то ни было вообще…

Вокруг коробка, доверху наполненного сигаретным пеплом, скопились бесчисленные окурки и обгорелые спички. Сизоватая пелена, словно туман, повисла над столом.

– Как у вас поднялась рука отправить на тот свет миллионы ни в чём не повинных людей? – казавшийся безразличным Хай Фай наконец-то перешёл в атаку. – Почему вы до сих пор не сошли с ума от ночных кошмаров? Какая мать вас породила? Вы – хладнокровный циничный убийца, генерал! Хотя и относите себя не иначе как к высокоинтеллектуальным особам. Вы – обыкновенный подонок, ничего общего не имеющий с нормальным человеком. Вы – фашист экстра-класса и изувер!

– Не больший изувер чем тот, кто не просто, подобно ничтожному червю, копается в говне, а имеет собственную позицию в жизни, служит высокому долгу и, когда пробивает час, воплощает свой замысел в реальный поступок. Я – человек действия. Канувшая в лету цивилизация делилась на две неравномерные части: огромную – пассивных людишек, не делающих ничего полезного, и малую часть – активных личностей, пытающихся тем или иным способом воздействовать на большинство. В свою очередь в этой малой части преобладали сионисты-жидомасоны, но были и истинные патриоты человечества, к которым я условно отношу и себя. Они-то и остановили пагубный ход истории, господин Шанхай… – сказал генерал жёстко.

– В какую красивую одежду ни наряжай демагогию демагогией она и останется. Такие фанатики, как вы, и погубили мир. Вам нет прощенья. Вы очень опасный тип, чтобы продолжать жить на земле, – Хай Фай вколачивал гвозди в генеральский гроб.

– Жаль… Вы абсолютно ничего не поняли. Вижу, я зря потратил своё красноречие и время. Я говорю, но вы не слышите. Думал, вы обрадуетесь ходу моих мыслей. Что ж, чую носом, пустите меня в расход, как инакомыслящего?

– Вероятно.

– Сделаете колоссальную ошибку! Ладно, может, дадите спокойно состариться? Эх… Отправьте меня на необитаемый остров, если я вам так противен. Я возьму с собой туда Волка. Это единственное существо, которое полностью понимает меня, которое будет всегда верным другом и никогда не подведёт. Надеюсь, он уже оклемался после вашего усыпляющего газа?…

Тут запись резко прервалась, потому что кто-то посторонний проник в мою память, в блок управления «видиком». Я снова увидел залитый солнцем салон сотого этажа небоскрёба. В дверях же стоял Майкл Саймон Третий, воплощение истинного добродушия, и широко улыбался мне своей керамической улыбкой.

 

4

Он не дотянул каких-нибудь пятьдесят километров до хранилища, помеченного одним из витиеватых значков на подробной карте, составленной парнями из Конуса. Табло наручных приборов высвечивало точные долготу и широту, свидетельствующие, что хранилище совсем рядом. Однако ни в основном, ни в резервном баках уже не было ни капли, а без горючего, как известно, летать невозможно. Поэтому, подчиняясь закону всемирного тяготения, он косо рухнул вниз на кроны деревьев, в изумрудное море буйной растительности. Пробив верхний, самый плотный слой листвы, обдирая при этом одежду и кожу о ветки, скатился, цепляясь за лианы, к мощным уродливым корням, приземлившись, к его чести, надо сказать, на ноги, несмотря на громоздкий летательный аппарат, прикреплённый к спине.

Он попал как бы в другой мир – непроходимые джунгли обступили его с четырёх сторон. Он вдруг отчётливо осознал, что оказался в настоящей западне, о существовании которой в принципе никогда не задумывался. Неуязвимость порой расслабляюще действовала на разум и вот сыграла с ним злую шутку. Джунгли вокруг были действительно труднопроходимы, настолько, что даже он увидел в них проблему. Он понял – до склада он доберётся нескоро. И всё-таки нужно было идти, а не стоять на месте.

Придерживаться выбранного направления удавалось плохо, мало того, он почти не продвинулся к хранилищу за двадцать четыре часа непрерывной борьбы с природой. Он рвал мясистые стебли руками, жалея, что на этот случай, увы! не запасся мачете, что было бы весьма кстати, или чем-либо подобным.

До цели он так и не дошёл, но не потому, что бросил эту затею и собирался уже звать через спутник помощь, а потому что на четвёртые сутки мытарств внезапно услышал впереди лязг металла, и спустя короткий промежуток времени прямо перед его носом, ломая всё на своём пути, появилась огромная туша танка. Гусеницы, подобно мясорубке, перемалывали растения, плюясь зелёно-коричневыми ошмётками. Это была именно та ситуация, которая называлась «приятная неожиданность». Многотонный «мышонок» чихнул выхлопными трубами и остановился. Танк был без дула. Раскрылся люк, и из чёрного четырёхугольника высунулось некрасивое лицо Реджа, что стало приятной неожиданностью вдвойне…

Назад они покатили по проторенной дорожке. Редж показал ему компьютерное устройство внутри танка, которое запомнило весь обратный путь и самостоятельно управляло двигателями, строго подчиняясь программе. Поэтому им не оставалось ничего другого, кроме как удобно расположиться на башне и под урчание моторов повести задушевную беседу.

– Пока мне не сказал Саймон, – произнёс Алекс, – что ты здесь, среди нас, я и представить себе не мог, что ты жив, ведь средства массовой информации сообщили о твоей смерти в результате авиакатастрофы личного самолёта в конце 2008 года; как сейчас помню, это было третьего ноября. Этот день для меня, как впрочем и для миллионов твоих поклонников, стал днём траура. Знаешь, незадолго до Войны я даже побывал на твоей могиле в Лондоне.

– А я действительно считаю, что умер в 2008-м. Разве то состояние, в котором я нахожусь теперь, можно назвать жизнью? Мой разум впихнули в мёртвый механизм. У меня нет никаких чувств – только мысли, и те не в голове, а где-то в районе пупка!

Хотя спасибо, что не ниже! – со свойственным ему юмором ответствовал Редж.

– И всё-таки ты согласился на Саймоновское предложение, не так ли?

– Да, по двум причинам. Ну, во-первых, после конфликтов в группе и её неофициального распада я очутился как бы в изоляции. Помнишь, «… в полной изоляции, в замке, здесь, за каменной стеной, жду, когда чернорубашечники явятся, жду, когда они придут за мной…»? Так вот, поначалу, выступая сольно с командой приглашённых со стороны музыкантов, я ещё пытался докричаться до людей своими новыми песнями, заставить их на минуту задуматься о том мире, где они живут. Я тогда думал, что причина, почему меня перестали слышать, кроется в самой группе «Fink Ploy», изменениях, произошедших с ней. Но потом я понял, что не одни мы изменились, а изменилось, главным образом, общество, те люди, с которыми мы раньше находили

контакт. Признаки же этой разобщённости возникли ещё до распада коллектива, когда мы ради сверхприбылей начали арендовать гигантские стадионы…

– Хорошо известен случай, когда ты не выдержал и плюнул со сцены в лицо поклоннику, стоящему в первом ряду, который вёл себя, как ненормальный, – вставил реплику Алекс.

– Точно… А во время моей сольной гастрольной деятельности я почувствовал буквально отчуждение. На меня ходили, как на основного виновника развала «Fink Ploy», забрасывали пустыми банками из-под пива, тыкали плакатами «Редж – никто!», они просто издевались надо мной. Я замкнулся, прекратил заниматься концертами, стал записывать только пластинки. Всю душу в них вкладывал, писал песни-предупреждения, песни-размышления. Однако мои диски не покупали. И однажды мне в голову пришла мысль: «А ведь они правы, я на самом деле никто. Я – песчинка, лежащая на дне океана, возомнившая себя спасителем рода человеческого. Зачем я повесил себе на шею его неисчислимые беды? Зачем я трачу нервы, кровь, здоровье на то, чтобы открыть этим слепцам глаза? Покруче меня пытались, и что в результате? Им ни к чему зеркала! У них иная логика: мы приходим в этот мир на мгновение и хотим лишь успеть получить удовольствия – побольше денег, женщин, наркотиков, деликатесов; и суметь к тому же нагадить на головы других, таких же жаждущих, потому что на всех наслаждений не хватает…» Я тогда решил – дальше продолжать бессмысленно. Я сделал всё, что было в моих силах, с музыкой покончено. Однако праздно жить я не смог, хоть ни в чём и не имел нужды. Я серьёзно задумался о самоубийстве, как о способе выхода из тупика. Помнишь, Джон Леннон как-то сказал: «Теперь я стал богатым и знаменитым, кем и хотел всегда быть. Но ничего не происходит»?

– И затем появился Саймон.

– Да. Потом меня посетил Блондин. То, что он предложил, совершенно ошарашило меня. Я сразу врубился, какие перспективы сулит его, так сказать, товар. Чуть ли не захлебнулся от восторга. Вторая причина, почему я согласился – поражающие воображение, практически неограниченные возможности человека-«сквиза», от которых буквально захватывало дух.

– Но ты разочарован.

– Теперь. А в 2008-м я так не считал.

– Как он объяснил, почему сделал предложение именно тебе?

– Сказал, что является большим любителем моих песен, особенно нравятся тексты, то есть моя философия. Сказал, что слышал о моих неудачах и провалах.

– Взял с тебя деньги?

– Нет, ни цента.

– Что ты думаешь о Саймоне?

– А что конкретно ты хочешь услышать?

– Не показалось ли тебе, что он каким-то образом связан с пришельцами? У меня вообще есть подозрение, что он – один из них.

– Ха! Безусловно, Блондин – личность во многом загадочная, но чтобы он был пришельцем, вряд ли. Видишь ли, конечно, ни в чём на сто процентов нельзя быть уверенным до конца, однако если бы пришельцы активно вмешивались в нашу жизнь, то они предотвратили бы атомную войну. Поскольку, опять же, при их желании и праве на вторжение с нами можно было бы покончить ещё во вторую мировую. Зачем им было тянуть?

– Но никто же не знает точно, когда они сюда прилетели, – заметил Алекс.

– Вероятно, скоро это и кое-что другое выяснится, если вернётся кто-нибудь из команды Блондина.

– Саймон уже здесь!

– Разве? Странно, Шварц о нём не упомянул.

– Ты поддерживаешь с Арчи контакт? Мне сообщили, что ты забрался так далеко от колонии, поскольку никого не хочешь видеть.

– А я и не вижу – только слышу, – усмехнулся Редж. – Это правда, с некоторых пор меня совершенно перестало волновать то, что в ней происходит. Хотя в последнее время появились веские причины, заставляющие изменить моё отношение к окружающей действительности. Тем не менее, и раньше я периодически позванивал своему хорошему приятелю Арчибальду Шварцеллеггеру, чтобы поболтать с ним о том, о сём.

– Как он там? Перед моим отлётом сюда он ещё был без тела.

– О! Он говорит, что заказал наисовременнейшую индивидуальную разработку, и сейчас уже получил поистине мощнейшее тело, не хуже тех, что были, по его словам, у атлантов, подпирающих небо. Арчи предупредил меня о твоём прибытии, а после указал координаты места, где ты сел – у них очень чётко отлажена система слежения. Кстати, он также сказал, что это я тебе обязан надёжной конструкцией моего скелета – ты якобы принимал самое активное участие в его изготовлении. Между прочим, Алекс, а ты-то сам как очутился внутри своего собственного детища?

– Длинная история, невероятная и абсолютно реальная одновременно… Если коротко – при помощи огромной разведывательной сети Саймон разыскал меня и повёл дело столь хитро, что очень скоро я пришёл к нему с целью выгодно продать своё изобретение, даже не предполагая о заранее спланированной операции. Ловушка захлопнулась, и я превратился в винтик прекрасно отлаженного механизма, который в максимально сжатые сроки осуществил на первый взгляд бредовую идею американского гражданина по имени Майкл Саймон Третий.

Чтобы быть до конца откровенным, нужно добавить, что, наверное, я бы никогда не решился влезть в оболочку робота, находясь на борту «Осаки», и нашёл бы другой вариант бегства с корабля, если бы ни какая-то сидящая во мне потребность, какая-то безуминка сделать то, что я сделал…

– Кое-что об этом легендарном крейсере мне поведал Китаец, – перебил его Редж.

– …Понимаешь, – продолжал Алекс, – прожив к тому моменту тридцать лет, я окончательно уяснил для себя простую вещь – пробиться в этом грёбаном мире наверх, не став подлецом, практически невозможно. Мир людей в целом – мир бездарей и пустых прожигателей жизни, обычных потребителей. На человека творческого, человека, придумавшего что-то новое, необычное, из ряда вон выходящее, то, чего никогда на свете не было, они смотрят, как на врага, они завидуют ему чёрной завистью, они стараются всячески его унизить, раздавить, отобрать у него то, что он создал. Они толкают его локтями, пинают ногами, потом выжимают его целиком без остатка и вышвыривают на свалку за ненадобностью. Ведь он отличается от них, он им чужой, он выделяется на фоне бесконечной вереницы рыл, морд, харь своим светлым лицом, на котором написано – люди, возьмите, пользуйтесь, я это сделал ради вас, чтобы было больше радости в мире… К тому времени я потерял какую бы то ни было веру в хорошее, надо мной нависла угроза, что меня не сегодня завтра убьют, и я решил стать свободным, стать независимым, и ни у кого ничего больше не просить.

К своему решению я шёл через детство, наполненное скандалами родителей; через смерть отца, которого я боготворил и ненавидел и которого мне так всегда не хватало; через непонимание матери, на старости лет ушедшей в религию; через болезни и ноющую боль в сердце, оставшуюся от первой неудачной любви; через никогда не нравящуюся работу, рутину, от которой я лишь раздражался и тупел; через единственную отдушину – хобби, которое я вынужден был скрывать от придурков и которое я не сумел спрятать; через предательство самых близких друзей, беспредельно пользующихся моей добротой и сразу же забывающих о благодарности; через вопросы, которые не давали мне покоя: зачем я появился на свет, кто я такой и для чего существую.

Знаешь, Редж, когда-то давно, ещё в детстве, я прочёл прелюбопытнейшую фантастическую книжку, где действовал персонаж по имени Шэдрик Рухарт. По ходу повествования ему предоставляется возможность найти Алмазный Куб, исполняющий любое заветное желание. Шэдрик катастрофически устал от цивилизации и её несправедливостей, её человеконенавистнических порядков, он жаждет изменить и свою жизнь, и жизнь всех людей, восстановить справедливость. Ценой чудовищных усилий ему удаётся в итоге добраться до Куба, но он в растерянности – представ перед выбором, он совершенно не уверен, чего же ему всё-таки конкретно нужно.

Именно таким Алмазным Кубом стал для меня «транссквизермен». Превратившись в механизм с человеческим мышлением, я обрёл вроде бы счастье – меня прекратили унижать, насиловать, я освободился от бремени зависимостей, от пут, получил безопасность, покой, почти бессмертие. Я сделался очень сильным. Правда, впоследствии появились абсолютно другие проблемы и непредвиденные сомнения…

«Мышонок» довольно резво бежал среди им же исковерканной природы: раздавленных стволов, перекрученной листвы, по бугристой мягкой подстилке, то и дело виляя и объезжая участки полнейшего бурелома. Высоко вверху меж густых крон деревьев иногда проглядывало синеватое небо. Смотря ввысь, Алекс почему-то вдруг вспомнил, как он лез по шахте аварийного выхода на том далёком корабле.

– Понятно, – сказал Редж, отбросив назад свои длинные смоляные волосы. – Все истории, а я их тут переслышал превеликое множество, так или иначе в общем-то схожи, и твоя – не исключение. Нам порядком надоел тот свет, нам он крайне наскучил, и мы решили рискнуть – отправиться за новыми приключениями. Однако вечного счастья, как оказалось, не бывает. Я скажу за себя – я первым из отряда колонистов потерял интерес к этому свету. Кажется, соединяя вместе живое и неживое, изобретатели дали маху. Я несчастен и здесь. Или, может быть, во мне заключена странная патология – я всегда в оппозиции?

– Ты упомянул какое-то событие, которое заставило тебя пересмотреть твоё отношение к реальности.

– Да, раньше у меня не было смысла жизни, теперь он как бы появился. Во всяком случае вот уже полгода как я снова работаю, тружусь на полную катушку.

– И чем ты занят?

– Не спеши, не стоит торопиться. Обо всём по порядку… Итак, какое событие, – Редж замолчал, подбирая слова, затем произнёс. – Атомная война, словно катком, расплющила мой разум, я не мог поверить, что люди, к числу которых я продолжал спонтанно себя относить вопреки приобретённому статусу, совершили самоубийство. Я был, что называется, в шоке. Наверное, в таком же состоянии очутился и Китаец, и он, я полагаю, в результате изменил своё мнение о человеческом мире. Ненависть, злоба, либо обычное безразличие сменились на жалость и сострадание. Это очень по-человечески – то, что ты не ценил и потерял, утратив, начинаешь ценить. Поэтому когда Блондин предложил Китайцу отправиться с пришельцами в космос, тот отказался. Китайца волновало больше происходящее на Земле, а не где-то там, за пределами Солнечной системы. Причиной же явилось сенсационное открытие – ребята Китайца незадолго до этого разговора стали, наконец, находить людей после многолетних поисков впустую. Сначала попадались практически единицы, затем – группки, потом даже отыскали подводную лодку с экипажем. Но что, на мой взгляд, самое загадочное – Китаец ничего не сообщил о находках Блондину, умолчал. И тут возникло противостояние – Блондин версус Китаец. Подобно противостоянию в «Fink Ploy» – я против Джила. Блондин разделил колонию на «своих» и «чужих» и улетел покорять вселенную. И вот ради переживших катастрофу людей, по-моему, необходимо попотеть, хоть я и забыл, что такое пот. Попытаться уберечь и сохранить эти остатки, эти ростки будущей жизни.

– Что же ты делаешь?

– Терпение, скоро узнаешь…

Танк неожиданно выбрался из джунглей на автомобильную магистраль, сплошь заросшую густой высокой травой. Асфальт растрескался до такой степени, что полоса шоссе едва угадывалась. Из трещин торчали пучки рвущегося к свету хлорофилла.

– Мы разве не поедем к складу горючего? – спросил Алекс, посмотрев на табло наручных приборов.

– Нет. Там, на лесоразработках, уже не осталось почти ничего толкового. У меня в берлоге есть всё, что нам нужно, – ответил Редж.

Танк вписался в свою же колею и прибавил скорость…

Дом был двухэтажный. Он прилепился к подножию скалы, нависшей глыбой над ним. Причём создавалось впечатление, что скала вот-вот рухнет. Дом был красный – стены из красного кирпича и красная черепица на крыше. Перед входом – широкое крыльцо, выложенное чёрной и белой плиткой в шахматном порядке. К дверям была приделана табличка: «Reginald Moters. Human Being» («Реджинальд Мотерс. Человек»).

– Я купил его в Амазонии за год до Войны, – прокомментировал Редж.

Они пересекли светлый просторный холл, поднялись по крутой скрипучей деревянной лестнице наверх. Здесь налево, сразу за раздвижной стеклянной дверью Алекс попал в шикарную студию звукозаписи, заполненную огромным количеством разнообразных микрофонов. Правда, на тёмном паркетном полу помещения почему-то лежали различной ёмкости пустые бутылки, как из-под фруктовых соков, так и из-под спиртных напитков, валялись порожние консервные банки, цветные пластмассовые кегли, рулоны скотча, стопка медных и стальных листов, бамбуковые палки, керамические вазы и ещё куча всяческих предметов, наводящих Алекса на мысль – что, чёрт побери, может означать это безумное сочетание? За стеклом, в аппаратной, располагался роскошный микшерский пульт.

В углу студии светился большой экран телевизора. Прямо под ним на полочке стоял видеоплэйер, рассчитанный на показ нескольких десятков дисков. Мелькали кадры кинохроники; что-то, относящееся к восьмидесятым-девяностым годам прошлого столетия, какой-то парад человеческой глупости: то ли крестовое шествие ку-клукс-клановцев, то ли демонстрация трудящихся на Красной площади в Москве, то ли паломничество в Мекке. Снимали с высоко летящего вертолёта, поэтому разобраться было трудновато. Звук шёл, но диктор хранил молчание, и слышался лишь шум двигающейся толпы, нечто шевелящегося, похожий на шорох копошащихся в трупе червей.

– Забыл выключить, когда уезжал за тобой, – сказал Редж, перехватив взгляд Алекса. – Теперь, как известно, ничего не транслируют, поэтому пересматриваю архивы, – объяснил он. – Этот самый телевизор тоже так или иначе повлиял на апокалипсис. Телевидение превратило войну в захватывающее шоу. В увлекательное действо, развлекающее комфортабельно онемелых людей до смерти… Я предупреждал их…

– Да. Большинство твоих мрачных предсказаний, к сожалению, сбылось. И экологическая гибель, и войны, ставшие забавной электронной игрой, и конец света.

– Видит бог, я этого им не желал… Как тебе студия?

– Мне нравится. Для чего ты понатащил сюда все эти банки-склянки, Редж? Странно. Не ел же ты и не пил, когда писал музыку, в самом деле. А то, что ты снова сочиняешь музыку, я понял, вот она твоя тайна.

– Ты понял не до конца. Да, именно сочинительством музыки я уже занимаюсь пять месяцев подряд после многих лет безделья. Я, наконец, осуществил идею, которую мы, группа «Fink Ploy» в период её расцвета, не осилили. Помнишь, был в нашей биографии момент, когда мы пробовали записать мелодию, сыгранную на чём угодно, но только не на музыкальных инструментах? Должен тебе сказать, это была адова работа, мы потратили уйму времени и сил, чтобы получился тридцатисекундный кусочек. В конце концов мы плюнули на затею и отправились на гастроли. И вот я вернулся к ней снова и, кажется, у меня получилось. Сейчас ты услышишь сорокаминутную сюиту под названием «Вчерашнее завтра». Я посчитал, что именно такая музыка подойдёт для первых жителей планеты, родившихся после атомной войны.

Лишь сейчас Алекс заметил, что в студии нет ни гитар, ни барабанов, ни клавишных. Редж провёл его в аппаратную, где усадил во вращающееся кресло как раз на равном расстоянии от колонок и включил фонограмму.

Нельзя утверждать, что услышанное привело Алекса в восторг, но то, что у него замкнула парочка контактов, это совершенно бесспорно.

 

5

В Море Спокойствия не было ни капли воды, зато спокойствия там было с избытком – целое море. Однако они потревожили и его, потому что Море Спокойствия значилось последним пунктом в их чудовищно длинном списке.

Алекс Сазонов легко стоял на базальтовой плите, одетый в совершенно непривычный для этих мест потёртый джинсовый костюм. Правда, кожаные высокие с толстой рифлёной подошвой ботинки несколько компенсировали несуразность – нечто подобное было и на НИХ. Ботинки аж сантиметра на три утопали в серой пыли. Сазонов смотрел на небо, где в беззвёздной драконовой черноте виднелась половинка серебристо-фиолетовой

Земли. «С ума сойти, – подумал он, – никак не могу привыкнуть к замене.»

Совсем рядом, метрах в десяти от Алекса, практически не касаясь поверхности планеты, висела огромная «летающая тарелка» – лишь наклонный трап воткнулся в грунт. «Тарелка» чем-то походила на один из многочисленных камней-валунов, чьей-то неведомой рукой разбросанных вокруг, хотя и была гораздо больших размеров. Иллюминаторы-глаза светились красноватым. «Что-то он застрял, – подумал Сазонов. – Вечно копается. Привык тратить время попусту, говнюк бессмертный!» Они только что закончили погрузку – разобрали и затащили в пасть «тарелки» посадочный модуль «Apollo 11». Кроме самого модуля, теле– и кинокамер, а также сейсмографа и ранцев

астронавтов, сохранились даже медали, американский флаг и чехлы от их башмаков. Алекс вспомнил, что точка посадки специалистами из NASA выбрана была неудачно. «Орлу» пришлось пролететь лишних шесть километров, чтобы найти ровную площадку. Поэтому у них топлива оставалось в обрез. Никто во всём мире не дал бы никакой гарантии, что эти отважные парни смогут вернуться обратно. Армстронг и Олдрин были мокрые от пота, когда они благополучно выбрались на орбиту Луны.

«Где он запропастился, чёрт бы его побрал?» – навязчивая мысль не отпускала. Он попробовал связаться с «тарелкой», но в ней хранили гробовое молчание. Алекс уже собрался идти вовнутрь, выяснять, в чём причина, когда на сходне, наконец, показался Майкл Саймон Третий. Вид его привёл Сазонова в некоторое замешательство, поскольку вместо ожидаемой «вентиляционной установки» – чтобы замести следы, отпечатки его ног и Майкла, плюс всякие другие отпечатки – Саймон нёс в одной руке чрезмерно объёмный чемодан, а в другой – какую-то чудную пластину.

Но самое странное заключалось в том, что Третий почему-то вдруг сменил свой рабочий, как он его называл, «скафандр» на восхитительно белоснежные – особенно здесь! – фрак, рубашку, брюки и накрахмаленный галстук-бабочку. Впечатление складывалось такое, будто некий джентльмен, прибывший издалека, сходит по трапу с самолёта где-нибудь в аэропорту Гатвик, например. Его белые туфли неприятно провалились в лунную пыль.

– Что за маскарад? – спросил Алекс. Рот он при этом не открывал. Они разговаривали, посылая друг другу радиосигналы.

– Я принял решение остаться на Луне. Причём, чтобы соблюсти правила игры до конца, буду постоянно находиться на её обратной стороне, – ответил Майкл Саймон.

«Тёмная сторона Луны… Он не перестаёт выкидывать свои штучки», – подумалось Сазонову.

– Поселюсь в кратере Симонов, – продолжал Майкл. – Пятнадцать миль в поперечнике… Разве не удивительно? Назван в честь русского астронома, а не меня, к сожалению, хотя сейчас это уже безразлично. Новые люди назовут новыми именами и кратеры, и моря, и океаны.

– Что-то я не очень понимаю ситуацию, – сказал Алекс, одновременно лихорадочно соображая, какова же истинная причина Саймоновского поступка, в чём состоит хитрость, его коварство.

– А чего тут понимать? – отозвался Саймон. – Всё предельно ясно, во всяком случае для меня.

– Мне казалось, ты сделал выбор в пользу человечества, в пользу возможности возродить его из пепла. Иначе как объяснить твоё личное участие в очистке космоса от мусора: снятии с орбиты Земли всех этих «космосов», «разведчиков», «открывателей», «молний», всех этих объектов, значащихся в таблицах британского Королевского военно-воздушного исследовательского центра под маркой «секретный ИСЗ», а потом в избавлении Луны от «обозревателей», «лун», «аполлонов», «луноходов» и прочей рухляди? Ты же помогал нам, Майкл.

– Я просто долго размышлял над тем, какое решение правильное. Понимаешь, ещё будучи человеком, состоящим из плоти и крови, я поставил перед собой задачу докопаться до сути, основы основ, выяснить, для чего придуман существующий порядок вещей, кто управляет миром, проще говоря, я хотел добраться до бога.

– Да, мне это известно, – сказал Алекс.

– Но тебе неизвестно, что за орбитой Плутона, далеко за краем Солнечной системы находится десятая планета. Она то увеличивается в размерах, то уменьшается, потому что она искусственная и состоит из гигантского количества состыкованных между собой «летающих тарелок». Пришельцы собираются там в единое целое, создавая тем самым общий мозг, решающий различные их задачи. Я привёл туда лучших из лучших с планеты Земля, и мы присоединились к другим «тарелкам».

Трудно выразить словами то состояние, когда твой разум подключается к чужому, это что-то жуткое – ты перестаёшь принадлежать себе. Потоки чужеродных мыслей вливаются в тебя, смешиваясь с твоим «я», уничтожая индивидуальность, присущую личности, ты становишься лишь микроскопической ячейкой памяти большого компьютера. Западня. Сладкая смерть. Наркотик. Я успел вовремя остановиться, отстыковаться от них, а то бы мой разум растворился в океане мыслей пришельцев.

Ты знаешь, я всё-таки не могу с полной уверенностью сказать, что я остался прежним Майклом Саймоном Третьим после моего пусть и кратковременного подключения к коллективному разуму. Я нахватался заразы. Порой какая-то смутная незавершённая информация возникает в моём мозгу. К примеру, иногда я ловлю себя на мысли то ли о Белой Ложе, то ли о Белом Ордене, некой тайной организации, вроде бы существовавшей на Земле и подбрасывающей человечеству свежие идеи через пророков, якобы основавших различные религии и учения. Но корни происхождения этого законспирированного союза – либо космические, либо чисто земные – мной не улавливаются. Есть и иные отрывки странных знаний, вспыхивающих вдруг в мозгу.

Поэтому я пришёл к выводу, что, скорее всего, земной разум – только деревцо, посаженное в подходящую почву. Растение может вырасти, а может и зачахнуть. Его плоды садовник съедает, питая свой мозг, а о засохшем он не жалеет – не беда, получится в следующий раз. Ну а сам садовник – такой же коллективный разум, о котором я тебе рассказал, имеющий, правда, приставку супер-, архи– или сверх– и, разумеется, совершенно немыслимые масштабы и место основного базирования где-нибудь в центре галактики, но никак не на нашей периферии. И, конечно, влияние этого бога богов на отдельно взятую человеческую единицу ничтожно мало, поскольку всегда имеются боги рангом пониже, которые этому самому человечишке внимание уделят. Взять хотя бы меня. Разве я не бог? Разве я не повлиял на твою судьбу, Александр? Разве я круто не изменил её? Разве я не руководил твоими действиями, пока не достиг своего?

– Да, я знаю.

– Я знаю, что ты знаешь. Но я знаю, что ты не обо всём знаешь. Ты абсолютно не представляешь себе, как тщательно и скрупулёзно я подошёл к тому, чтобы заполучить тебя для своего проекта, ввести тебя в мою игру в качестве контролируемой пешки. Ещё находясь у себя дома, ты попал под жёсткий прессинг с моей стороны, ну а когда самолёт доставил тебя в Рим, я завладел тобой целиком и полностью, и приходилось только правильно рассчитывать комбинации для достижения желаемого результата. Не сомневаюсь, что сказанное мной сейчас окажется для тебя новостью, однако я раскрою карты.

Альберто Груганте, итальянец, который якобы случайно встретился с тобой в пиццерии на улице Франциско и поведавший тебе о странной лаборатории в Гибралтаре, был в действительности моим человеком, специально подготовленным к твоему приезду в Италию. То же относится и к представительнице отдела эмиграции синьоре Марии Вевевино, проинструктированной мной через посредников насчёт тебя. Не безвозмездно, разумеется. Вспомни тех людей, чьими услугами ты пользовался в городе: метрдотели, официанты, таксисты – большинство из них так или иначе были связаны со мной. Затем старуха и инвалид-калека, подсунутые мной в лондонском аэропорту скорее в силу психологического эффекта, нежели из тактических соображений. Следует заметить, что Ли Шарж, кстати, бывший артист-неудачник, сыграл свою роль великолепно. Он рассказал впоследствии, как ты покрылся испариной, когда он смотрел на тебя и корчил страшные рожи. Я даже развлекался, расставляя на твоём пути всё новых и новых персонажей. Между прочим, я подсунул тебе и Артура Джакуззи из «Japanese Laboratories», помогавшего тебе в Японии.

В итоге я просто обнаглел, решил поглядеть на тебя воочию. Немного грима, комбинезон, закрывающий тело, голову и часть лица, и я превратился в МакКейба из бутафорской фирмы «Drabbah Electronix». В общем-то ты мне тогда сразу понравился.

Своей целеустремлённостью, что ли. А особенно после того, как отправил этого недоумка Мита, цээрушника долбанного, к праотцам. Я понял, ты не такой простой, каким кажешься…

Александр Сазонов молчал. Он был буквально обескуражен. Он совершенно не желал слышать всю эту мерзость. «Меня держали за полного идиота, – подумал он. – И у него хватает цинизма напоминать мне об этом, ворошить прошлое. Натуральная сволочь! Угробил кучу народа, чтобы потешить своё самолюбие. Ради его эгоистических прихотей были «отправлены в расход» несколько сотен жизней. И то, что в конце концов человечество погибло в третьей мировой войне, никоим образом не должно его оправдывать.»

– …Не обижайся, Александр. Мир придуман не тобой, поэтому в нём все друг друга используют, как ты ни старайся избежать этого. Я использовал тебя, кто-то, наверное, именно пришельцы, использовали меня, их в свою очередь использует кто-то ещё и так далее. Мы с тобой примерно в одинаковом положении. В положении использованных презервативов. Правда, у тебя, на мой взгляд, ситуация получше. Ты знаешь, кто тебя использовал, а я лишь строю предположения на этот счёт.

Да, не сумел я во всём разобраться, смог только краешком глаза, чуть-чуть заглянуть за занавес – еле ноги оттуда унёс. А так хотелось узнать, как устроена игрушка. Поэтому есть смысл сделать передышку, обмозговать своё теперешнее положение и, возможно, найти другой вариант решения головоломки. Я не сдался. Нет.

– И ты собираешься обосноваться на Луне из-за этого? Неужели она – подходящее место для тебя? Ведь на Земле гораздо мощнее потенциальные возможности, есть большие объёмы накопленных цивилизацией знаний и опыта, там бы ты находился в комфортабельных условиях. Как, например, ты будешь перемещаться в пространстве, если тебе понадобится? Тебя совсем не привлекает дело, затеянное Фаем?

– Видишь ли, Александр, перспектива заняться возрождением человеческого общества из тех психически искалеченных, отравленных химическим оружием и радиацией клочков различного рода рас и сословий, женского и мужского пола, которые поистине благодаря чрезвычайно удачному для них стечению обстоятельств выжили, ничем меня не прельщает. Я абсолютно не настроен начинать всё сначала. Эксперимент Хай Фая – это возврат в минувшее, повторение пройденного. И у меня имеются веские сомнения в том, что он ему удастся, что развитие событий пойдёт именно так, как он планирует. Рано или поздно эксперимент выйдет из-под контроля. Человечество опять убьёт себя, либо придётся прекращать ход истории искусственным путём.

Что-то в человеческой природе заложено неправильно по самой сути, поэтому люди не смогли сосуществовать в гармонии и мире. И вряд ли это правило можно изменить теперь, начав практически с нуля. Не исключено, однако, что мы не являемся какой-то аномалией, раковой опухолью и не отличаемся от других цивилизаций во вселенной – мы просто перешли из одной стадии в другую. Сбросили, грубо говоря, гусеничный кокон и стали бабочками. Тебе такой взгляд на происходящее никогда не приходил на ум? С точки зрения целесообразности здесь есть определённая логика, а чувства земных существ в расчёт не берутся. Издержки конструкции мира, не более.

Поэтому не заботой о человечестве надо заниматься, по-моему, а нужно уделить внимание цивилизации «транссквизерменов». Нас ведь тоже сохранилось не много, потому что пристыковавшиеся к десятой планете уже не «сквизы». Но я не хочу мешать вам и вашей идее фикс. Снова впустую спорить с Хай Фаем мне надоело. Пусть он и его единомышленники, его свита, получат удовлетворение. Пусть он поиграет в бога-отца, о котором веками будут слагать удивительные легенды, сочинять мифы, из уст в уста рассказывать религиозные сказочки. Пусть он вдоволь покупается в лучах славы. Я подожду. Мне спешить особенно некуда. У меня масса времени, и я бесконечно терпелив.

А когда ваша кампания потерпит крах, и вы на собственных ошибках разберётесь, что есть что, разложите всё по полочкам, тогда вы придёте ко мне, и, возможно, мы вместе сделаем попытку разорвать кольцо.

Я же пока побуду здесь, подумаю, как это осуществить. Понимаешь, в решении такой задачи опыт и знания, накопленные людьми, безусловно, ценны, но тут, весьма вероятно, необходим совершенно иной подход, необходимо научится думать по-новому, необходим нечеловеческий склад мышления. Я ввёл в свою память огромные пласты земной информации, но, кроме того, в ней имеется пласт информации чужого разума. Может быть, мне одному посчастливится найти правильное решение, как действовать дальше… Жаль, конечно, что объём памяти у меня ограничен.

– Ты слышал, что Китаец заканчивает работу над «антитранссквизером»?

– О, это в стиле всех тех учёных, кто считает, что на них лежит вина за последствия применения их изобретений. По меньшей мере его активность вызывает смех. Хотя Хай Фай, конечно, извлечёт из открывающихся возможностей свою выгоду. Здесь появляется широкое поле для комбинаций. Но всё равно конец, который я предсказываю, неизбежен. Ну что, Александр, я удовлетворил твоё любопытство на сто процентов?

– Последний вопрос, Майкл, прежде чем мы расстанемся.

– Давай.

– И всё-таки ответь, почему ты отнёсся ко мне с некоторой долей, так сказать, симпатии, несмотря на полностью корыстные цели, преследуемые тобой?

– Ха. Я наконец-то заслужил от тебя напоследок наискупое проявление интереса. Что-то наподобие узкого мостика с твоей стороны. Ты постоянно меня осуждаешь, постоянно сомневаешься в правильности моих выводов. Даже ненавидишь. Вместо того, чтобы пересилить отвращение и постараться вникнуть в смысл моих слов и поступков. Вместо того, чтобы постараться понять меня в конце концов. Должен тебе сказать, что сначала я изучал тебя для дела, для блага дела, потом собирал о тебе сведения чисто для себя. Я проник в твой мир. И выяснил, что мы оба схожи. Ты, как и я, был одинок, тебя окружало непонимание, тебе надоела бессмысленная работа в научно-исследовательском институте, ты был сильно обеспокоен судьбой своей страны, анархией, творящейся в ней, тебя раздражали политики, переделывающие твою жизнь, как им вздумается. Ты даже выразил свой протест в стихах. Помнишь, как называлось то стихотворение?

– «Полу-», – сказал Александр.

Майкл чуть-чуть замешкался, как бы вытаскивая строчки из глубины компьютерного сознания, продекламировал на русском с приятным акцентом. Он не прекращал удивлять Сазонова.

Я узнал о тебе практически всё. Я и Реджа пригласил сюда ради тебя, и Шварцеллеггера тоже. Между прочим, я серьёзно надеялся на дружбу с тобой. Однако я обманулся в расчётах. Или, может быть, ты тоже останешься на Луне?

– Нет, – ответил Александр, – я возвращаюсь к людям.

– Ладно. Пусть будет так… На, посмотри, какую штучку я нашёл. Была приделана к посадочному модулю «Apollo 11».

Майкл Саймон Третий протянул пластину. На ней по-английски было написано: «Здесь люди с планеты Земля впервые ступили ногой на Луну. Июль, год 1969-й от рождества Христова. Мы пришли с миром от имени всего человечества».

Саймон саркастически заметил:

– Они пришли с миром! А кто устроил геноцид во Вьетнаме? Кто в это же самое время сжигал напалмом желтолицых? Если бы они тут обнаружили живых существ, то уже давно воевали бы с ними! Когда они открывали Америку, они тоже приходили с миром, а в результате уничтожили почти всех индейцев… Война на Земле не прекращалась ни на минуту. Четырнадцать тысяч пятьсот двадцать шесть войн. Нормальное состояние для людей. Воинственность была присуща каждому народу. И чемпионами в убийстве были немцы. Хотя нет, Александр, чемпионом среди чемпионов стал русский, этот генерал Рэттаунский, – Майкл безбожно переврал фамилию генерала. – Замечательная личность! Мыслящая! У него имеется прекрасная теория, как надо правильно организовать человеческое общество. Он вам очень пригодится… Так что мы с тобой, парень, как потомки славян, выиграли войну. Русские всегда побеждали, во всех заварушках… Мы всегда смеёмся последними… Ну что ж, я не прощаюсь. Не пройдёт и парочка тысячелетий, как мы увидимся снова.

Он поправил на шее галстук-бабочку, взял чемодан-левиафан и, не торопясь, двинулся в сторону валунов, слегка поскальзываясь при ходьбе, виной чему служила отличная от земной сила тяжести.

– Эй, Майкл, – сказал Сазонов ему вдогонку. – Ты испачкаешь пылью костюм.

– Ткань обработана специальным составом, – произнёс Третий, не оборачиваясь. Он уходил, отбрасывая резкую чёрную тень. Длинная цепочка следов потянулась за ним к близкому горизонту.

– Что мне делать с твоими следами? – спросил Александр.

Майкл не ответил. Он остановился, раскрыл чемодан, извлёк из него какое-то небольшое приспособление, прикрепил к ногам. И уже дальше он полетел над поверхностью планеты, опираясь на газовую струю и при этом поднимая вихрь серой пыли вокруг себя. У него всё было предусмотрено. Им больше не о чем было разговаривать. Александр следил за его полётом. Майкл уменьшался в размерах, пока совершенно не пропал из поля зрения. Мостик сгорел.

 

6

Я бежал, сломя голову, по не кончающемуся длинному узкому проходу между двумя домами. Хотя, может быть, это были и не дома вовсе, но мне так казалось. Справа и слева – две чёрные стены без окон и дверей, а впереди, где-то там, очень далеко, – выход, свободное пространство, солнечный манящий свет. Я бежал, как сумасшедший. Потому что мне во что бы то ни стало надо было успеть. Поскольку стоявшие на расстоянии вытянутой руки стены на самом деле не стояли на месте, они постепенно сходились, проход медленно уменьшался, стены намеревались раздавить меня насмерть. Я всем своим существом чувствовал, как они сближались, вытесняя даже воздух из туннеля, я начал задыхаться от нехватки кислорода.

Бетонные, монолитные – ни щелки! – стены двигались друг другу навстречу. И я уже цеплялся размахиваемыми руками за их шершавую кривую поверхность. Я нёсся изо всех сил. Воздух кончился, лёгкие горели, сердце бешено стучало, готовое выпрыгнуть из груди, пот тёк ручьём, голова раскалывалась от боли – молотки колотили в виски. Время остановилось, оно осталось позади, за спиной.

Наконец-то, слава богу, я вижу выход! Вон он, каких-нибудь сто метров до него! Чёрт! Неужели не добегу? Должен. Ну, давай же, не подведи, ты можешь! Ещё чуть-чуть. Ещё одно усилие. Стены срезали кожу до мяса на плечах, безжалостные к человеку. Я был лишь животным, над которым проводился жестокий эксперимент.

И вдруг я понял, что всё напрасно, я не успею. Наверху заранее известен результат. Затеявший этот спектакль просто потешается надо мной. И в подтверждение этой мысли в тот же миг на меня сверху обрушился шквал хохота. Это было нечто ужасное. Адская смесь сатанинского ужаса с весельем и беззаботностью, звериного рычания с ангельским воркованием. Издевательски наслаждающаяся. И невыносимо громкая. До взрыва барабанных перепонок. Однако неистовый, душевыворачивающий смех жутко разозлил меня, и я, нечеловечески напрягшись, побежал быстрее. Вот он свет в конце туннеля, вот она жизнь! Я выскочил из каменного мешка, услышал, как сзади грохнуло, будто ножом отрезало. Я успел, я выиграл! Свободен! Спасён!..

Я очнулся от резкого пьянящего запаха. Он сводил меня с ума, раздражал ноздри, пронизывал своим восхитительным составом всё тело насквозь. Что за чудесный запах! Такой тягучий и сладкий. Наполненный ароматом разнотравья, тёплой земли, смоляной хвои, душистых цветов, ещё чего-то, таинственного и загадочного. Пронзительный и упоительный одновременно.

Я открыл глаза. Яркое, бьющее своей акварельной голубизной бездонное небо прямо надо мной. Огляделся вокруг и вспомнил всё – всю цепь чередующихся событий. Я лежал голышом в изумрудно-зелёной траве, наверное, на поляне, а рядом простиралась девственная природа – океан леса. На стеблях растений висели хрустальные капельки росы. Чокнуться можно! Огромная волна блаженства, наивысшего восторга накатила на меня. Получилось! Я снова стал человеком!

Я сел. Всё было в полном порядке. Голова ничуточки не кружилась, сердце билось ровно, я его практически не ощущал. Теперь у меня есть сердце, эдакий мышечный насос, перекачивающий кровь. Я дотронулся до него, почувствовал пульсацию. Здорово! Правда, плоховато то, что волосатым я сделался до чрезвычайности – густой волосяной покров на руках, на груди, на ногах, внизу живота. Точно снежный человек какой-то. А-а-а, ерунда! Главное – детоделательный орган опять находится там, где ему положено быть. Надо бы проверить его работоспособность, а то вдруг из-за трансформации отказал. Ну-ка! Нет, нормально, реагирует.

Опершись рукой о землю, я поднялся на ноги. Не шатаюсь. Рост, к сожалению, тоже несколько меньше моего обычного. Не беда, привыкну. Сейчас попытаюсь сделать первый шаг. Раз, два, три, четыре. Превосходно! Тело прекрасно слушается. Ах, этот изумительный запах!

Я прошёлся босиком по ещё влажной траве, с наслаждением ощущая её шелковистость. Поверхность тела дышала каждой клеточкой кожи. Настоящая эйфория! Чертовски восхитительно!

В животе забурчало. Что-то в нём происходило, какой-то скрытый от глаз процесс. Ах да! Я же теперь должен есть. Млекопитающее. Действительно, очень хочется чего-нибудь слопать. Или кого-нибудь. Ох, как я голоден! Почему они меня не покормили, когда отправляли сюда? Я похлопал по животу. Справа едва заметный тянулся шрам от аппендицита. На моём теле когда-то был такой же. Ладно… Итак, куда это меня занесло?

Сейчас разберёмся.

За редкими деревьями слева я увидел холм – нагромождение желтоватых камней. С ловкостью человека взобрался на него. Тут было очень тепло. Прямые солнечные лучи вонзились в лысую, обритую голову. Как приятно! Теперь у меня мозги в голове. Внизу, под ногами, в долине, словно Вавилонская башня, упираясь острой верхушкой в солнце, стоял, отсвечивая чёрным стеклом, гигантский Конус-многоэтажник. Ну, просто лестница в небо! Жаль, что такого красавца придётся разобрать! Но ничего не поделаешь… Наверняка они сейчас смотрят на меня в оптические приборы. Я помахал Конусу рукой. Он ничем не ответил. Что ж, по-видимому, забирать меня отсюда вертолётом никто не

собирается. Я, кажется, понял. Это первое их испытание – если без посторонней помощи дойду до Конуса, то тогда есть уверенность, что не пропаду без их поддержки потом. Ладно, я покажу вам, на что способен. Путь не близкий, но никаких сомнений. Вперёд!

Я начал спускаться по крутому склону. Прочь опасности и трудности! В небе висела белёсая полная Луна. По невидимой её стороне бродил Майкл Саймон Третий. Интересно, чем он в данный момент занимается? Неподвижно сидит в центре кратера Симонов и размышляет над новым планом по проникновению в тайну сотворения мира? Или стаскивает в кратер ненайденные нами аппараты, исследовавшие естественный спутник Земли, для создания своего собственного исторического музея? Виновник возникновения целой эпохи на планете. Постчеловеческой цивилизации. Невольно спасший нас от смерти в атомной войне. «Транссквизермен» номер 101. «Транссквизермен» номер один.

Да, его затея не удалась. Нет, в другом смысле. Мы бежали от мира людей, бесчисленных бед и несчастий, извращений и перекосов в умах, пороков и откровенной глупости и ещё от кучи всякого дерьма, существовавшего в нём. Мы думали, обретя бессмертие машин, мы отыщем счастье. Как глубоко мы заблуждались! Мы не нашли практически ничего, что оправдало бы наши жертвоприношения, мы очутились в пустыне, равнодушной и суровой, продуваемой насквозь ветрами и неприветливой к путникам. Мы искали бога в космосе, а он всё это время был на земле. Потому что мы не знали простой истины – бог это человек. Бог внутри каждого из нас. Только нужно прийти к нему, необходимо пройти длинный путь от животного, дикого зверя, напичканного первобытными инстинктами чудовища, до властелина мироздания, постоянно самосовершенствуясь и передавая следующему поколению наилучшее, что ты сумел достичь за свою короткую жизнь. Этот путь не прост и не скор. И иногда он заканчивается трагически. Примером тому служит неоднократная гибель цивилизаций на планете. Но, наверное, всё же есть великий смысл в том, чтобы отправиться в дорогу снова и снова попытаться стать богом. Самостоятельно. Без опеки пришельцев или «сквизов».

Конечно, опять появятся придуманные людьми правила жизни, возникнут новые культуры, классы, религии. Люди пустятся открывать неведомые земли, захватывать чужие территории, воевать друг с другом, покорять космическое пространство.

Плохое и хорошее будут опять сталкиваться, выясняя в извечной борьбе, на чьей стороне истина. И, быть может, на этот раз всё будет совершенно иначе, может быть, хорошее победит, восторжествует разум, а не сила, чувство, а не корысть. И цивилизация людей станет примером, как надо правильно сосуществовать во вселенной, как гармонично подниматься по ступеням вверх, и, возможно, пойдёт абсолютно непроторенным путём, привнеся в своё восхождение к высотам помимо законов целесообразности и эволюционного отбора душу человека, законы сострадания, гуманизма и благородства.

И в том факте, что очищенный огненным смерчем мир вновь наполнится как солнечным светом, так и чёрной тьмой, наполнится ложью, искусством, болью, творчеством, кровью, познанием, смертью, радостью бытия, извращениями и предрассудками, праздниками, техническими катастрофами, смехом, убийствами, песнями, плачем, играми детей, предательством, танцами, преступлениями, музыкой, слезами, любовью и нежностью, быть может, и заключается вся прелесть жизни? Как ни парадоксально это звучит. Сейчас, когда всё это потеряно, мне недостаёт того мира, со всеми его положительными и отрицательными качествами. Ностальгия. Начинаешь ценить безвозвратно ушедшее. То, что было уничтожено самими же людьми, не сумевшими найти общего языка, договориться между собой, понять друг друга, которым вечно не хватало земли, воды, воздуха. Жадность – вот что погубило их. Ненасытная алчность и зависть.

Я пробирался к Конусу, порой проваливаясь с головой в траву, падая в скрытые под ногами ямы, разбивая пальцы ног об острые камни. Моё внимание привлекла большая красная стрекоза, нелепо запутавшаяся в серебряной паутине. Стрекоза ещё дёргалась, стараясь вырваться из липкой ловушки. Паука нигде видно не было; наверное, притаился под листочком и ждёт, когда его добыча окончательно обессилит. Я осторожно освободил хрупкие слюдяные крылья от пут. Стрекоза посмотрела на меня ячеистым взглядом, повращала сетчатыми глазами и быстро слетела с руки. Жизнь продолжается! Только бы ни наткнуться на змею. Интересно, они тоже возродились?

Да, мистер Майкл Саймон Третий, ты предпочёл стать лунатиком тому, чтобы вернуться на Землю, назад к людям, в этот удивительный мир. Ты добровольно сделался отшельником и каждые сто лет теперь будешь менять аккумуляторы и бродить, как призрак, по Луне в своём белоснежном одеянии. Ты остался там из-за вины перед землянами?

И тут меня словно молнией пронзило. Я остановился, как вкопанный. Буквально остолбенел. Из глубины подсознания всплыла догадка, чудовищная по своей сути. Я как бы уподобился тому лётчику, который, пролетая над долиной Наска в Южной Америке, неожиданно увидел на земле огромные загадочные рисунки. Люди тысячи раз ходили по ним и ничего не видели. Нужно было подняться в воздух, чтобы разглядеть их. Я теперь знаю, кто уничтожил цивилизацию! Это сделал он – Майкл! Я вспомнил о постоянном недоверии к нему со стороны Великого Китайца, странные высказывания Хай Фая, его смутные намёки. Он догадывался, но у него не было никаких доказательств. Именно Саймон запустил ракеты с борта подводной лодки. Генерал здесь оказался полностью прав. Да и те полоумные с атомной субмарины что-то непрестанно твердили о дьяволе с человеческим обличьем. А потом пошло-поехало. Цепная реакция. Я ясно представил, как подводная лодка пробила метровую толщину льда северного моря, а металлические болванки выскочили из шахт и, опираясь на рыжие хвосты огня, понеслись в Европу.

Боже милостивый! Неужели он решился на это?! Неужели у него хватило сил не сойти с ума от предстоящих последствий задуманного, прежде чем он начал приводить свой циничный план в действие?! Неужели он спокойно спал, подобно ребёнку, и миллиарды голосов не вопили ему в уши от ужаса армагеддона?! Или когда он замыслил это, он уже был «сквизом»? Я вдруг отчётливо вспомнил его ухмылку и слова, сказанные Майклом тогда в замке близ Лондона: «…Нет, я не хочу править существующим миром, хотя такая возможность в принципе имеется. Этот мир устарел, в нём больше нет ничего, что бы меня прельщало. У меня теперь есть новый мир, гораздо заманчивей предыдущего, с новыми ценностями. Я не собираюсь уничтожать старый мир, он сам себя уничтожит. Пусть мой мир будет параллельным. Посмотрим, кто из нас быстрее окочурится…» Дьявол! Он всё-таки набрался наглости уничтожить человеческий мир, поднеся спичку к бочке с порохом. Всё сходится! Конечно, самое прискорбное это то, что люди не сумели сдержать себя, остановиться, разобраться в происходящем. Как должно было быть хрупко здание, построенное людьми, чтобы успеть так быстро развалиться! Карточный домик. Слишком много ненависти накопилось, слишком много сумасшедших стояло у власти.

Разумные создания, не до конца понимающие, что такое разум. Хомо сапиенсы, готовые, как только им скажут «можно», сбросить маски и, уподобившись псам, вцепиться друг другу в глотки. Которые никак не хотели взять в толк, что никто не вечен под Луной, жизнь крайне коротка, так зачем же делать её ещё короче. Выжить можно было только сообща, уважая соседа, нужны были взаимопонимание и терпимость. Это же очень просто, очень разумно.

Но они выживали всегда за счёт себе подобных. Отправляя на бойню миллионы болванов, богатея на их смертях. Я увидел толпы солдат, спокойно идущих на поле боя. Вы же знаете, что сейчас погибните ради прихоти ваших правителей. Почему же вы не бросаете оружие и не возвращаетесь домой? Почему вам всем так нравилось подчиняться, выполняя чьи-то безумные приказы? Люди, вы так и не научились быть людьми!

Боже всемогущий! Ответь, есть ли справедливость на свете? Неужели эти кошмары были необходимы ради того, чтобы кучка переживших их поняла, наконец, элементарные вещи? Либо я всего лишь до сих пор нахожусь в наркотическом состоянии после операции, а на самом деле всё совершенно иначе? И мои ужасные подозрения относительно Майкла только подозрения, не более? А, может быть, высший разум использует мои глаза, моё сознание затем, чтобы разобраться с новым существом, ни с того, ни с сего появившимся в его владениях и претендующим на его место, со странным существом по имени ЧЕЛОВЕК? Мы ничего не знаем, только строим предположения, но мы узнаем истину в конце концов.

Я раздвинул высокие стебли травы и наткнулся на муравейник. Он жил своей независимой жизнью. Чёрные проворные муравьи бегали, суетились, тащили в жилище строительный материал, пищу – то, что им было нужно. Всё у них было правильно, всё продумано, упорядоченно. Они были, казалось, гораздо разумнее людей!

Я вдохнул аромат леса. Мы сделаем не хуже, мы сделаем лучше. Мы создадим общество, за которое не будет стыдно потомкам. Я уверен. Мы учтём ошибки прошлых поколений и построим цивилизацию разума. Я дойду до Конуса, докажу, что с этим телом и с этой головой можно добиться справедливости на земле. Сердце ровно стучало, кровь пульсировала, кислород вливался в лёгкие. Да, тело они мне дали превосходное, но не учли одну маленькую деталь. Забыли выполнить мою просьбу, убрать лишнее. На запястье, как и прежде, синела колючая четырёхрукая свастика – татуировка.

Конец второй части