***1***

Марго с буквой «t» на конце облокотилась о раму приоткрытого панорамного окна и через длинный чёрный мундштук курила сигаретку. По помещению стал расползаться приятный сладостный запах. Марго с буквой «t» на конце курила голландский ароматизированный табак, которым одно время я тоже баловался. Марго с буквой «t» на конце была совершенно голая. Она стояла спиной ко мне и соблазняла изящным изгибом спины, длинными ногами и упругими ягодициями. Чтобы немножко подразнить, я сказал ей:

– А как же муж?

Но она пропустила вопрос мимо ушей и, не оборачиваясь, спросила:

– Как тебе мой задок?

(По-английски фраза имела ещё один смысл – «Как тебе мой тазик?»)

– Задок у тебя просто очаровательный, – совершенно искренне признался я, – булочки фантастические. Что особенно радует – нет никакого целлюлита. Сейчас какую женщину ни возьми, задница – комок дряблой кожи, жировые отложения прямо складками свисают. И даже у совсем юных девиц – явные признаки ожирения.

– У групиз?

Теперь я пропустил вопрос мимо ушей.

– А грудь у меня не маленькая? – она решила продолжить обсуждение своего прекрасного тела.

– Терпеть не могу бесформенные куски холодца. Чем каждого второго мужчину прельщает бюст пятого размера, ума не приложу. Большие груди в бюстгалтере смотрятся довольно соблазнительно, но без лифчика – это стыд и позор. Пропадает всякое желание заниматься сексом с их обладательницей. Секс с такой дамой сводится всего лишь к набору гимнастических упражнений для пояснично-крестцовой группы мышц.

Поскольку Марго с буквой «t» на конце запретила мне пить спиртное, я потягивал через соломинку (не столь длинную, как её мундштук, конечно) холодный манговый сок.

– А плечи мои не слишком широкие? – В её голосе я впервые уловил нотки тревоги.

– Был я знаком с одной плавчихой, чемпионкой Европы, между прочим, так она любила меня фотографировать. В стиле «ню», – я ушёл в сторону от прямого ответа, с удовольствием предавшись воспоминаниям о приятных моментах в своей жизни, и добавил: – Ты тоже, видно, плаваньем много занимаешься.

Но Марго с буквой «t» на конце резко сменила тему:

– «Максим Глубинный – это огненный шрам на ледяном лике современного мира. Это извлечённый из карточной колоды джокер, звоном бубенцов своего дурацкого колпака и кладбищенскими шутками не дающий дамам, королям и тузам спокойно разыгрывать их глобальную партию. Он – хулиган поневоле, отличный писатель, похоронивший себя в музыке, мастер лирического насилия и романтического саморазрушения.

Максим Глубинный – это русская разновидность клейкой ленты для ловли вредных кровососущих насекомых, зрелище порой неприятное, но довольно волнующее. От него все ещё чего-то ждут: то ли свежей дозы кошмарного пророчества, то ли хрустальной, как райская люстра, песни, то ли окончательного прошения об отставке…», – она на память процитировала моего любимого, витиевато пишущего журналиста Ника Кента. Тем самым в очередной раз приятно удивив меня.

Я втянул в себя глоток освежающей жидкости, с любовью посмотрел на чёрные, слегка вьющиеся волосы Марго, на её гладкую шелковистую кожу, на выступающие бугорки позвонков. И мне вдруг привиделось, что вдоль всего хребта, от шеи до копчика, у неё протянулся красноватый рыбий плавник – острые, иглоподобные, враждебно торчащие косточки, скреплённые полупрозрачными перепонками. Ягодиции покрылись зелёной чешуёй, а волосы стали короткими и ярко-рыжими. Я отогнал видение страшноватой русалки, человекообразная Марго была мне милее.

– Чего только про меня и моих музыкантов ни пишут: и что «Максимальная глубина» это проект ГРУ России, и что группа критикует человечество, а сама погрязла в пороках, и что участники коллектива возомнили себя вторым «Пинк Флойдом» (а их лидер, разумеется, возомнил себя Роджером Вотерсом), а на самом деле и в подмётки «Пинк Флойду» не годятся. И что мой дом на Вирджинских островах такой большой, что из столовой в спальню мне приходится ездить на мотоцикле. На «харли дэвидсоне».

А перед отлётом на Байконур я прочитал в Интернете, что я якобы собираюсь запустить над Америкой огромный надувной аэростат, ужасно похожий на Обаму, который держит в кровавых руках пачки долларов, и я вроде бы планирую сделать так, чтобы аэростат у всех на глазах либо лопнул, как мыльный пузырь, либо улетел к чёртовой бабушке. Видимо, имеется в виду – к Обаминой бабушке в Африку, – высказался я, тоже слегка не по теме.

– О чём ты думал, когда висел там, в пустоте, и понял, что это конец? – Она

по-прежнему смаковала свою сигарету и снова сменила пластинку.

– Однажды я спросил у своего школьного приятеля, ставшего теперь капитаном дальнего плаванья, верит ли он в бога. Приятель ответил, вообще-то в обычной жизни не верю, но если попадаю в сильный шторм, то сразу же начинаю верить… Нет, я не молился богу, хотя подсознательно должен был ему молиться, очутившись в катастрофической ситуации. Как это ни парадоксально звучит, я молился инопланетянам, хотя стопроцентной веры в то, что они существуют, у меня не было…

Когда ты меня оживила, запустив на табло наручных приборов моего скафандра функцию подключения аварийного запаса воздуха, и я тебя впервые увидел, я подумал (поскольку твоё лицо закрывало светоотражающее стекло), что ты Чарльз Гинсон, вернувшийся на «Джемини номер ноль» из другого измерения, – я усмехнулся и продолжил: – Помнишь, в последнее время о нём много писали – что он в 63-м пропал без вести, а через 50 лет вернулся? Чушь, конечно. Но моё сознание почему-то так среагировало…

Может быть, оттого, что ваш космический корабль был очень похож на «Джемини». А может быть, потому, что ты в своём устаревшем скафандре выглядела точно, как Эдвард Вайт на знаменитой фотографии первого выхода в открытый космос американского астронавта во время полёта «Джемини-4». Мало кто знает, но Эдвард Вайт потом погиб в результате пожара в кабине «Аполлона-1».

– «…Предалась размышлениям о летании и очень осудила аэропланы и под свист разрываемого воздуха беззвучно посмеялась над человеком, который летает в воздухе воровато, норовя пронырнуть повыше и поскорее, ежесекундно опасаясь полететь вверх тормашками вместе со своей сомнительной машиной или вместе с нею же сгореть в высотах, куда его никто решительно не приглашал подниматься…», – прокомментировала Марго с буквой «t» на конце мой рассказ о Вайте. Цитата показалась мне знакомой, но я не смог вспомнить, откуда она, и поэтому спросил:

– Что за роман?

– Булгаков. «Мастер и Маргарита». Первая полная рукописная редакция.

«Ну да, правильно, – подумал я. – Это когда Маргарита летела на метле.» Роман был моим самым любимым литературным произведением, и я снова был приятно удивлён.

– Как бы и мне не сгореть в высотах, куда меня никто решительно не приглашал подниматься, – сказал я с сарказмом.

Марго вытащила из мундштука окурок, прикурила от него новую сигаретку. Красивая женщина красиво затянулась и красиво выпустила изо рта колечко дыма. Глядя на её сигаретную эстафету, я мысленно засмеялся: «Ну, прямо Уинстон Черчилль».

– Не переживай. Всё будет хорошо, – уверенно заявила она. – Стивен – гений.

– Гений-то он гений, никто не спорит, но я чувствую себя Белкой и Стрелкой, Угольком и Ветерком.

– Попробуй почувствовать себя Гагариным, Армстронгом или на худой конец Джоном Гленном, – она игралась с кольцами дыма, пытаясь за одну затяжку выпустить их как можно больше.

– А мне обязательно глотать ту синюю гадость? Один её вид вызывает у меня отвращение.

– Обязательно. Иначе тебя раздавят перегрузки. Как-никак половина скорости света почти. Если всё получится, а я уверена, что получится, это будет бомба. И даже не бомба, а бомбища. Ты представляешь, какие перспективы нас ожидают?

– Да уж, – ответил я. – Возможность быстро перемещаться в пространстве переворачивает сознание.

Марго прекратила забавляться с кольцами дыма, с ногами уселась в плетёное кресло и, глядя в окно на радостный, залитый солнцем субтропический пейзаж, жёстко, с горечью в голосе произнесла:

– Этот мир обречён. На дворе 2014 год, а люди как убивали себе подобных, так и продолжают убивать. Ничего не меняется. Они теперь ходят с мобильными телефонами, с компьютерными планшетами, с пластиковыми карточками, они одеты в добротные костюмы, от них пахнет одеколоном, они гладко выбриты и аккуратно подстрижены, имеют высшее образование, а то и два, но они остались мясниками и людоедами.

Кого ещё нужно убить, чтобы на земле наконец-то наступил мир? Индейцев? Негров? Арабов? Евреев? Русских? Американцев? Вьетнамцев? Армян? Цыган? Немцев? Японцев? Китайцев? Сербов? Греков? Турков? Мусульман? Христиан? Кого?…

Они всё время ищут землю обетованную. В поисках рая бегут из Африки и Азии в Европу, из Европы в Америку. Но и там рая не находят, поэтому так много желающих улететь на Марс…

Им нужны боги, чтобы боги за них решили их проблемы. Они молятся отпечатку человеческой ноги на Шри-Ланке. Подумать только! Индуисты истолковывают углубление в земле, как отпечаток стопы бога Шивы, который якобы останавливался на их острове. А в Иерусалиме поклоняются следу копыта лошади, на которой пророк Мухаммед вроде бы вознёсся на небо. Разве с головами у этих людей всё нормально?

Нам изо дня в день вдалбливают в сознание, что уничтожение нашей планеты вполне реально, что учёные разработали ужасные виды оружия, которые военные держат наготове. Если это оружие пустить в ход, то оно в апокалипсических стычках способно разорвать Землю на кусочки.

Разве у каждого из нас нет страха перед глобальной катастрофой, которая когда-то может стать неизбежной? Разве этот страх не делает мрачной нашу жизнь, не парализует всякую надежду на будущее?

Научатся ли когда-нибудь люди, имея различные мнения, мирно уживаться между собой? Поймут ли когда-нибудь идеологи, что ни одно мировоззрение не должно претендовать на то, чтобы быть единственно правильным? Дойдёт ли до революционеров, что в каждой удавшейся революции уже сокрыт зародыш следующей, поскольку она подавляет инакомыслящих? Возникнет ли когда-нибудь понимание, что ни в одной глобальной войне больше не будет победителей, разве что только немногие уцелевшие? И будут ли вообще уцелевшие?

Сможет ли хоть горстка умных и прозорливых спастись где-нибудь, возможно, на том же Марсе? Спросят ли через тысячи лет после катастрофы потомки беженцев с голубой планеты, почему там, где была их родина, сейчас вращается пояс астероидов или продолжат всё так же воевать?

Как признался британский философ Бертран Рассел на закате своей жизни: «Приходится согласиться, что человеку не столь важно выживание его самого или же человечества, как важно уничтожение противника».

– Это случайно не отрывок из «Космитов»? – предположил я, с интересом выслушав длинный монолог.

– Это отрывок из меня, – опровергла Марго.

Ну что тут ещё можно было добавить? Она мыслила так же, как я. Чем постоянно приятно меня удивляла. «Может быть, предложить ей стать соавтором текстов песен «Maximum Depth»?» – подумал я, но вслух сказал нечто другое:

– А вот Стивен говорит, что человек должен поскорее переселиться на другую планету, потому что на Земле он погибнет от вирусов… От лихорадки Эбола, например.

– Стивен – ребёнок. Самый страшный вирус на Земле ходит на двух ногах. А страх перед вирусами у Стивена возник из-за его болезни.

– Своим нынешним видом Хокинг шокировал меня, – сказал я, переключив взгляд с Марго на заинтересовавшую меня картину Дали под названием «Сон, навеянный полётом пчелы вокруг граната, за миг до пробуждения», висящую на кремового цвета стене. – Я изучал его научные работы и знаю всю его историю. Так как у Хокинга была удалена трахея, он утратил способность говорить. Он был полностью парализован, подвижность осталась только в мимической мышце щеки, напротив которой был закреплён датчик. Стивен научился контактировать с окружающими при помощи компьютера и синтезатора речи.

Перемены, произошедшие с ним, разительные. Теперь он совершенно нормальный человек. Никакого сравнения с тем несчастным, вызывающим одновременно сострадание и брезгливость инвалидом, сидящим в кресле-каталке, каким его знала вся мировая общественность. Он разговаривает с тобой, как самый обычный собеседник.

– Мы имплантировали ему новую донорскую трахею. Плюс вылечили от паралича. Хокинг перенёс четыре сложнейшие хирургические операции, – пояснила Марго. – Он – мужественный ребёнок.

– Стивен – очень сильная личность. Семь лет тому назад на специальном самолёте он совершил полёт в невесомость. Когда я узнал об этом, я решил купить билет в космос. Его поступок стал побудительным мотивом для того, чтобы я прошёл предполётную подготовку и отправился на МКС.

«Похоже, Сальвадор тоже любил закусывать коньяк гранатом, – подумал я, рассматривая картину Дали. – И, как это ни странно, он, видимо, тоже побывал в Институте Моря, ну, безусловно, не в том, где возится с инфузориями перепуганный до полусмерти бывший уфолог Савушкин, а в каком-то другом, испанском, поскольку в его «Сне, навеянном полётом пчелы…» тоже присутствует синеглазый каменный окунь.»

– Участники «Пинк Флойда», дабы отдать дань уважения своему прославленному соотечественнику, вставили синтезированный голос Хокинга в одну из песен их группы, – снова меня порадовав, сказала Марго с буквой «t» на конце и дополнила вышесказанное:

– Мы со Стивеном сотрудничаем с 2009-го, когда ещё этот остров не был моим.

– Найти по-настоящему идеальный остров так же трудно, как иголку в стоге сена, – произнёс я с уверенностью знатока, перейдя к осмотру нескольких других картин Дали, написанных, подобно «Сну…», в сюрреалистической манере. – Оснащённые всеми благами цивилизации острова давно раскуплены, а дикие клочки суши, без воды, электричества, канализации, без причала, аэродрома и прочего, требуют больших финансовых вложений. Чтобы остров сделать райским, нужно сперва адски поработать.

Картина «Искушение святого Антония» меня удивила, «Геополитический младенец, наблюдающий рождение нового человека» – заставила задуматься, «Предчувствие гражданской войны» – расстроила, «Постоянство памяти» – озадачила, «Овцы» – позабавила. А полотна «Загадка Гитлера» и «Шесть явлений Ленина на рояле» побудили сказать:

– Будучи экстравагантным человеком, Сальвадор одно время искренне восхищался диктаторами: Лениным, Гитлером, Мао Дзедуном. Но потом, когда ему пришлось бежать в Америку, он ощутил природу фашизма на собственной шкуре.

– «Сюрреализм или сверхреализм это реальность, скрытая от глаз.» Так сказал Виктор Гюго. Диктатуры преследуют тех, кто показывает людям сокрытую от глаз реальность.

– Это всё копии, я надеюсь? – спросил я.

– Ошибаешься. Оригиналы. Копии в музеях висят, – ошарашила меня Марго.

Картина «Содомское самоудовлетворение невинной девы» вызвала во мне непреодолимое желание секса.

Я сказал, обращаясь к «невинной деве»:

– Выпив литра два манго, теперь я жажду утолю Марго (сделав ударение в слове «манго» на втором слоге). У тебя ещё есть комплект съедобного белья? Как насчёт жёсткого порно?

– Жёсткое порно? – усмехнулась она и пыхнула колечком дыма. – То, чем мы с тобой занимаемся, всего лишь эротика. Происходящее в мире – вот что такое жёсткое порно.

***2***

– Произошло это в ночь с 19 на 20 сентября 1961 года. Супруги Бетти и Барни Хилл ехали в машине из Канады к себе домой в Портсмут, штат Нью-Хэмпшир (США). Когда они проезжали неподалёку от Ланкастера, Бетти заметила в небе странную «летящую звезду». Похоже было, что «звезда» снижается как раз по ходу движения их машины. Барни несколько раз останавливался и рассматривал «звезду» в бинокль, удивляясь её необычности.

Из-за рельефа дороги «звезда» на какое-то время пропала из поля зрения, а когда она опять появилась, то это уже была не светящаяся точка, а большой летящий объект с красными, как будто сигнальными, огнями по краям. Объект теперь уже летел на небольшой высоте, над дорогой, по которой ехали супруги Хилл.

Барни опять остановил машину, вышел и начал рассматривать непонятный объект в бинокль. И вдруг, не обращая внимания на просьбы Бетти вернуться, он пошёл в сторону остановившегося в воздухе объекта, продолжая рассматривать его в бинокль. А ещё через несколько секунд он резко повернулся и испуганно бросился к машине.

Как впоследствии рассказал Барни под гипнозом, вначале он увидел ряд светящихся иллюминаторов, а затем сквозь иллюминаторы – силуэты «людей». Это его и испугало. Барни лихорадочно рванул машину с места, и, когда она поворачивала, супруги потеряли объект из вида. Но вскоре они услышали позади себя какие-то тонкие прерывистые сигналы…

– Я эту историю знаю, – прервал Максима Стивен и вопросительно посмотрел на Годди.

Годди в ответ скорчил рожицу, в том смысле, что если знаешь, не слушай, но другим слушать не мешай.

– Чуть позже в сознание ворвался шум двигателя их машины, и они поняли, что находятся в Эшленде, то есть в 56 километрах от того места, где они только что, как им казалось, наблюдали объект. Домой они приехали на два часа позже, чем должны были. Куда подевались недостающие два часа, они так и не поняли.

В последующие дни Бетти чувствовала какое-то волнение, страх, и каждую ночь её преследовал один и тот же сон. В частности, Бетти рассказала, что ей снилось, будто бы она встречает на дороге группу каких-то людей:

«Как только они подходят к машине, я теряю сознание и просыпаюсь вместе с Барни внутри странного аппарата, пилоты которого подвергают нас полному медицинскому осмотру. Они уверяют нас, что не причинят нам никакого вреда и что после освобождения мы не будем помнить об этом странном происшествии».

В ноябре месяце Хиллы решили подвергнуть себя проверке под гипнозом, но из-за всяких неувязок это дело оттягивалось. К тому времени уже стало заметно, что состояние здоровья Барни ухудшается. В 1963 году он был помещён в клинику. Наблюдавший за ним доктор Стефенс заявил, что ухудшение здоровья пациента связано с каким-то нервным шоком. Барни был передан опытному бостонскому психиатру Саймону. В феврале 1964 года Саймон начал проводить опрос супругов Хилл под глубоким гипнозом…

Стивен, сидя на жёлтом ящике, со скучающим видом болтал голой ногой в сандалии и смотрел, как ловко рабочие роботы выгружали из «Шершня» такие же цветные ящики и как робот-матка контролировал их, стоя на одном месте.

Годди же слушал рассказ Максима с предельным вниманием, ни на что постороннее не отвлекаясь.

– Вырисовывалась следующая картина. После появления звукового сигнала супруги съехали с шоссе и остановили машину. Посреди дороги стояла группа каких-то людей. Всё это место было ярко освещено. «Люди» подошли к машине и заставили Хиллов выйти из неё. Оба супруга были доставлены на «корабль» и там был проведён их «медицинский осмотр». Осматривали их порознь.

По рассказу Бетти (под гипнозом) у неё осматривали кожу тела, уши, нос, горло. Она в это время лежала на «медицинском столе». Потом ей воткнули в живот иглу. Она закричала от боли, но осматривавший провёл у неё перед лицом ладонью, и боль прошла. Он объяснил, что это был тест на беременность.

Барни рассказал, что при осмотре у него вынимали изо рта вставную челюсть. А Бетти рассказала, что во время осмотра в комнату вошёл какой-то другой «доктор», приказал ей открыть рот и попытался вынуть у неё изо рта зубы. Когда у него это не получилось, он выразил большое удивление. (У Бетти были свои собственные зубы, а не вставные.) По этому поводу обследовавший супругов Хилл психиатр Саймон пошутил: «Можно вообразить отчёт об экспедиции, сделанный на собрании учёных «планеты Икс». Из отчёта будет следовать, что у чёрных самцов зубы съёмные, а у белых самок – нет».

В скобках замечу, что Барни был негр, а Бетти – белая.

Годди в этом месте повествования лишь усмехнулся, а Стивен на полном серьёзе сказал:

– Не правда ли, поведение этих пришельцев напоминает поведение маленьких детей, когда они пытаются понять, как устроена игрушка?

Максим не стал выяснять, что конкретно он имел в виду, и продолжил:

– Дальше Бетти рассказала под гипнозом, что после медицинского осмотра она спросила у «доктора», откуда он прибыл. «Доктор» задал вопрос, знает ли она что-нибудь о вселенной? Она ответила отрицательно. Он сказал, что он хотел бы, чтобы она знала больше, пересёк помещение до угла стола и что-то открыл.

Он вытащил оттуда карту и спросил, видела ли Бетти прежде небесные карты? Она сказала, нет, тоже подошла к столу и посмотрела на карту. Карта была продолговатой – чуть больше в ширину. По карте были рассыпаны точки. Некоторые были маленькие, как булавочные головки. Другие – размером с монету. На карте были прямые и кривые линии, шедшие от одной точки к другой.

Из большого круга расходилось множество линий. Многие из них шли к другому кругу, ближайшему, но не такому большому. Это были толстые линии. Бетти спросила, что они означают? Инопланетянин ответил, что это коммерческие трассы. Более тонкие линии обозначали места, куда они иногда отправлялись. Пунктирные линии показывали пути экспедиций.

Бетти спросила инопланетянина, где его планета? Тот ответил вопросом: «А где вы на этой карте?». Бетти сказала, что не знает. Тогда он сказал: «Если вы не знаете, где вы находитесь, то я не могу вам объяснить, откуда я».

Будучи под гипнозом, Бетти попыталась воспроизвести эту карту…

Здесь Максима снова прервал Стивен со словами:

– Я готов изложить свою гипотезу по этой теме. Как мне всё это видится.

Видимо, язык у него сильно чесался.

На что Годди отреагировал кивком головы и короткой репликой:

– Терпение, мой друг, терпение.

– Итак, как я уже сказал, во время сеанса гипноза Бетти Хилл постаралась нарисовать карту, которую она видела на «корабле». И она эту карту нарисовала. Картой Бетти Хилл заинтересовалась астроном-любитель Марджори Фиш из штата Огайо. Фиш исходила из того, что если в карте, нарисованной Бетти, есть хоть какая-то доля истины, то она должна отражать участок звёздного неба, наблюдаемый в такой плоскости, как он виден с той звёздной системы, откуда прилетел «корабль».

Марджори Фиш проделала гигантскую математическую и аналитическую работу, чтобы найти реальный участок звёздного неба, который бы соответствовал рисунку Бетти Хилл. И Фиш этот участок нашла.

Профессор Митчел из университета штата Огайо и его студенты, дабы проверить результат работы Фиш, заложили в вычислительную машину положение сотен ближайших к нам звёзд, чтобы она выдала им участок звёздного неба так, как он виден со звезды Дзета Ретикули (Дзета Сетки) по направлению к Солнцу. И машина выдала такую карту. Она почти полностью совпала с картой Бетти Хилл-Фиш!

И ещё одна невероятная и, на мой взгляд, самая главная деталь. Свой рисунок Бетти Хилл сделала под гипнозом в 1964 году. Девять звёзд этого рисунка Фиш распознала, а три звезды распознать не смогла. Дело в том, что как раз эти три звезды были открыты астрономами позже, в 1969 году!

Короче говоря, в 1964 году (а видела эту карту Бетти даже раньше – в 1961-м) не только ничего не понимающая в астрономии Бетти Хилл, но и ни один астроном Земли не мог ничего знать об этих звёздах, если только этот «астроном» не прилетел к нам из созвездия Сетки.

Максим поставил виртуальную точку в конце своего рассказа.

– То есть ты хочешь сказать, что история Бетти Хилл это единственное доказательство, что пришельцы посещали/посещают планету Земля? – спросил Годди.

– Да, с моей точки зрения, это единственное прямое доказательство. Все остальные – косвенные. Один мой знакомый, бывший уфолог, которому, судя по всему, хорошенько промыли мозги ребята из отдела ФСБ по поиску инопланетян и инопланетной технологии, утверждал, что единственным достоверным доказательством является тайное знание догонов о системе тройной звезды Сириус. Однако история Бетти Хилл на порядок выше. Это качественно другое доказательство.

– Джентльмены, – наконец-то получив свободу говорить, подключился к дискуссии Стивен, – я вам сейчас всё объясню. Вы тоже, как и прочие, клюнули на эту удочку. На самом деле ситуация предстанет в совершенно другом свете, если только вы меня внимательно выслушаете…

Но выслушать его внимательно в данный конкретный момент времени Максиму и Годди не довелось, поскольку появился робот из обслуживающего персонала по имени Домо и пригласил их на обед.

***3***

Хокинг взял пустую тарелку, перевернул её вверх дном и сказал:

– Ю-Эф-Оу бывают в виде тарелки.

Потом он поставил тарелку на стол и взял апельсин с бананом.

– Бывают в виде шара и сигары.

Затем он положил фрукты на место и взял салфетку.

– В виде треугольника… Однако дело не в форме, а в содержании. Все Ю-Эф-Оу летают одинаково. Всё дело в принципе их движения. Если бы мне посчастливилось построить такой летательный аппарат, то я бы совершил кардинальный переворот, революцию в ракетостроении. А пока мы имеем то, что имеем – ионно-триггерные моторы и анамезонный маршевый двигатель. Космический корабль «Y» («Вай») это вам, конечно, не «летающая тарелка», но он гораздо лучше, чем жидкотопливные ракеты…

Я подумал: «Просто он очень долго не мог говорить, а с тех пор, как у него такая возможность снова появилась, он не может наговориться. Ему ведь надо наверстать упущенное – впустую потраченные годы. Теперь он уподобился Адольфу Гитлеру с его застольными речами. Позавчера это была лекция о многообразии пород собак. Вчера – о простых числах, о том, что до сих пор неизвестно, как следует вычислять следующее простое число. Сегодня это доклад на тему НЛО. И остановить его невозможно, да, наверное, и не нужно, аппетит его учёные экскурсы мне не портят».

– У меня есть «теория единого физического поля», которая многое объясняет в поведении Ю-Эф-Оу. Я считаю, что единое физическое поле разлагается на три вектора: вектор электрический, вектор магнитный и вектор гравитационный (он же вектор инерции). Причём, при необходимости один вектор может компенсироваться другим. Например, вектор гравитации может компенсироваться вектором электрическим, и наоборот…

Домо на своих трёх шарах-колёсах, расположенных под углом 120 градусов относительно друг друга, мягко подкатился к Хокингу, чтобы насыпать тому в тарелку очередную порцию овсянки. Не хватало только фразы «Овсянка, сэр», но её с лихвой заменяла анимационная физиономия робота: большие вздёрнутые брови светились синим цветом, добрые глаза – зелёным, улыбающийся рот – красным.

– Если моя теория верна, то тогда в момент резкого поворота на большой скорости

Ю-Эф-Оу способен компенсировать гравитационный вектор вектором электрическим, при этом никаких перегрузок ни аппарат, ни находящиеся в нём люди, испытывать не будут. Они могут даже не почувствовать этого поворота…

Антвелл, как всегда за обеденным столом, на разговоры не отвлекался. Он методично и монотонно поглощал пищу. Сейчас это был острый суп из креветок с ананасом. Антвелл энергично работал ложкой и массивными челюстями. Хокинг ему был до лампочки, в его сторону он даже не смотрел. «Есть в нём что-то от дикой внешности Арнольда Шварценеггера, – подумал я. – Что-то первобытное и примитивное. Мускулатура заменяет мозги. Этакий гибрид экс-боксёра Виталия Кличко с асфальтоукладочной машиной. Что в нём нашла Марго?»

– Если моя теория верна, то силу гравитации, то есть инерции, вообще можно свести к нулю, полностью компенсировав её электрическим вектором. Иначе говоря, гравитация практически вообще не будет воздействовать на объект. Такое «безынерционное тело» сможет начинать движение сразу с любой скоростью, насколько позволяет мощность его двигателей; останавливаться, «как вкопанное», независимо от того, на какой скорости оно летело; совершать повороты под любым углом.

И при всём при том никаких перегрузок не будет, ибо гравитация в этот момент будет равна нулю. Единственно, что должно происходить – в момент, когда вектор гравитации компенсируется электрическим вектором, электрический потенциал тела должен резко (в сотни, а то и в тысячи раз) возрастать. Скорее всего, со стороны это будет выглядеть, как яркая вспышка. Но ведь именно это мы и наблюдаем у Ю-Эф-Оу!…

Глаза у Хокинга горели так же ярко, как и у Домо. А вот у Марго глаза были тусклы и бесцветны, словно погасшие огни светофора. Видимо, излагаемое Хокингом ей было малоинтересно, и слушала она его только из вежливости и уважения. Марго уплётывала за обе щёки суп со свининой и арахисом. Она явно была голодна.

– В этом случае становится понятна яркая вспышка Ю-Эф-Оу в момент резких поворотов. Чтобы избежать чудовищных перегрузок, аппарат сбрасывает до минимума гравитационный вектор, компенсируя его электрическим. То же самое происходит и при внезапном «исчезновении» Ю-Эф-Оу. Слово «исчезновение» я беру в кавычки, ибо оно не точно. Дело в том, что максимальная зафиксированная скорость Ю-Эф-Оу в атмосфере Земли – 72 тысячи километров в час или 20 километров в секунду. Человеческий глаз такую скорость фиксировать не может и воспринимает её, как «исчезновение». В действительности же Ю-Эф-Оу не исчезает, а улетает на огромной скорости.

Так вот, перед тем, как исчезнуть, Ю-Эф-Оу ярко вспыхивает. Эта вспышка происходит по той же причине, что и вспышка на поворотах. Перед тем, как начать движение с огромной скоростью, Ю-Эф-Оу, чтобы избежать перегрузок, сбрасывает гравитационный вектор, компенсируя его электрическим. Если же Ю-Эф-Оу не «исчезает», а просто начинает медленное движение, то никакой видимой вспышки не происходит, ибо в этом случае у него нет необходимости сбрасывать вектор гравитации…

Годфрид флегматично жевал карри с говядиной, но ему, как и мне, теория Хокинга была любопытна. Годфрид то и дело устремлял свои чуть мутноватые коровьи глаза в сторону рассказчика, иногда в знак согласия кивал головой, морщил лоб – параллельно с перевариванием материальной пищи переваривал и интеллектуальную.

Пища на безымянном острове была островная. Преимущественно тайская. И если у меня она не вызывала отторжения (чего я только в своей жизни ни едал!), то у Хокинга, по словам Годфрида, к ней была устойчивая неприязнь. Когда Хокингу, прибывшему на остров, предложили отведать запечённую летучую мышь с фасолью, он стал протестующе махать руками и кричать «Эбола! Эбола!». А когда ему на подносе принесли жареных насекомых: кузнечиков, цикад, скорпионов, медведок и тараканов, Хокинга чуть не стошнило.

С тех пор со стола убрали «неприятную еду» и специально для Хокинга из Англии доставляли хлеб, молоко, куриные яйца, чай, кукурузные хлопья, салат-латук, горчицу, мармелад и прочее, прочее.

– И, наконец, потускнение Ю-Эф-Оу при его внезапном «возникновении из ниоткуда». Внезапное возникновение это то же самое, что и внезапное исчезновение, только наоборот. Ю-Эф-Оу летел на огромной скорости, при которой наш глаз не улавливал объекта, а потом остановился, «как вкопанный». Эта внезапная остановка и воспринимается человеческим глазом, как «возникновение из ниоткуда».

За какой-то момент до резкой остановки, чтобы избежать перегрузок, Ю-Эф-Оу ярко вспыхивает, то есть сбрасывает вектор гравитации, компенсируя его электрическим вектором. Поэтому в первый момент после остановки, то есть в тот момент, когда наш глаз начинает видеть «возникший из ниоткуда» аппарат, он ярко светится. Затем аппарат тускнеет, то есть гравитационный и электрический векторы опять возвращаются в норму… Вот такая «теория».

Глаза у Хокинга погасли. Видимо, его электрический вектор пришёл в норму.

– Согласно твоей теории, точно объясняющей физику движения Ю-Эф-Оу, – сказал Годфрид, перейдя к десерту, – получается, что «летающие тарелки» это не миф, не метеорологические зонды, не атмосферные явления, а реальные космические корабли инопланетян.

Десерт состоял из фруктов. Помимо традиционных кокосовых орехов с воткнутыми в них трубочками, на столе были и настоящие лакомства: король тайских фруктов, специфически пахнущий, но вкусный дуриан; похожий на мохнатый виноград, а по вкусу на клубнику, рамбутан; не имеющие никакого отношения к манго мангостины, внешне напоминающие баклажаны, а на вкус, скорее, персики; и так нравящаяся мне ароматная аннона (или сахарное яблоко), напоминающая вкус земляники со взбитыми сливками.

– Безусловно. В этом нет никаких сомнений. Во всяком случае, у меня, – ответствовал Хокинг, тоже, помимо европейских фруктов, благожелательно расположенный к заморским.

– Тогда напрашивается вопрос. Точнее, два вопроса. Первый: что собой представляют пилоты «летающих тарелок» – люди они или не люди, как они вообще выглядят? И второй: почему пришельцы напрямую не вступают в контакт с человечеством? – поинтересовался Годфрид.

– На этот счёт у меня имеется гипотеза, которая опровергает все остальные. Ибо таких гипотез ещё не бывало.

– А ну-ка, ну-ка, – сказал Годфрид, удаляя многочисленные семечки из мякоти древовидного кактуса питахайи.

– В мировой юфологической литературе приводится масса случаев, описывающих внешний вид и поведение существ, прилетавших к нам на «летающих тарелках». Это и «зелёные человечки», и, так называемые, «серые», и, как выражается мой русский друг, – Хокинг подмигнул мне, – «серо-буро-малиновые». Все они имели разные размеры, разное телосложение и выглядели совсем не так, как мы. Потом появились «люди в чёрном». Эта категория чужих уже почти походила на людей, правда, имела непривычно бледные лица, движения их были неловкие, а речь отличалась сумбурностью.

В последнее же время пришельцы приобрели красивую внешность, близкую к так называемому нордическому идеалу: белокурые волосы, привлекательные черты лица, внушительные физически данные. Судя по их разговорам и поведению, от настоящих людей инопланетян теперь отличить очень сложно.

То есть в этом плане заметен некий прогресс…

Хокинг пододвинул к себе кокосовый орех и через соломинку выпил сока.

– Другой аспект, на который следует обратить внимание. Водители «летающих тарелок» не проявляют агрессивности к землянам, хотя, безусловно, могли бы. Да, иногда они вступают в стычки, но это, как правило, либо в ответ на агрессивные действия землян, либо по чистой случайности – просто стечение обстоятельств.

– А похищения людей на предмет исследования? – задал вопрос Годфрид, перемазавший пальцы и рот «фруктом дракона».

– В том-то всё и дело. Тут как раз и странность, – произнёс Хокинг, блаженно причмокивая губами. – Существа ведут себя, словно дети. Они пытаются понять устройство человека.

– То есть? Что ты хочешь сказать? – Годфрид обтирался салфеткой.

Но Хокинга понесло в другую область.

– Друзья, – воскликнул он. И все присутствующие (и даже Антвелл, ковырявшийся в фаршированных моллюсках) обратили на него взор. – Мы едим замечательную натуральную пищу, пьём прекрасные экологически чистые напитки, а известно ли вам, что недалёк тот час, когда еду будут печатать на трёхмерных принтерах. Новые технологии доберутся и до гурманов, превратив чревоугодие в технологический процесс.

Химия скоро уничтожит органику. Разве это ни чудовищно, господа и э… дама? И на этом фоне наш нынешний званный обед приобретает ещё больший восторг.

Так возрадуемся же, друзья мои, тому факту, что мы можем позволить себе такую роскошь, как есть и пить естественное, а не искусственное!

После его слов все вроде бы как возрадовались, и только Годфрид не проявил никаких признаков восхищения, а вместо этого сказал:

– Как же всё-таки насчёт чужих?

Хокинг с удовольствием отпил ещё сока. И изложил, наконец, самую суть своей гипотезы:

– А не кажется ли вам, милостивые господа и э… дама, что инопланетяне это всего лишь машины, пытающиеся достичь совершенства разумных существ, всячески к этому стремящиеся? Они копируют человека: его внешний вид, повадки, речь и так далее, с тем, чтобы в дальнейшем от человека ничем не отличаться и на равном уже уровне вступить с нами в контакт.

Вот теперь Годфрид посмотрел на Хокинга с восхищением.

Антвелл же резко прервал трапезу, остановил на время работу ротового аппарата.

А Марго сильно закашлялась. Видно, подавилась авокадо. И мне пришлось бить её по спине.

***4***

Послеполуденное солнце приятно согревало, и мы, устроившись на пустой деревянной таре из-под снабжения, грелись в тёплых лучах светила. На таре было написано «Made in Hong Kong». Огромный грузопассажирский «Шершень» стоял в отдалении на круглой бетонной взлётно-посадочной площадке. Его аппарель была опущена, и на ней, прямо на металле, спал Антвелл, раскинув вширь руки и ноги. Из одежды на Антвелле были только бермудские шорты.

Вертолёт имел два несущих винта и был выкрашен в жёлто-чёрный цвет. Полное его название было «Тигровый шершень». Делали такие гиганты в США. Точно такой же «Шершень» был и у меня, в той, прошлой, жизни. Только окрашен он был в тёмно-синий цвет, и по левому борту у него шла колоссальная зелёная надпись – «Maximum Depth», а на правом борту была изображена кроваво-красная гитара, стилизованная под подводную лодку. На геликоптере мы перевозили гастрольную команду и часть сценического оборудования.

– Название парадоксу «Корабль Тесея» дал один из греческих мифов, описывающий подвиги легендарного Тесея, одного из афинских царей, – рассказывал Стивен. – Согласно легенде афиняне несколько сотен лет хранили корабль, на котором Тесей вернулся в Афины с острова Крит. Конечно, судно постепенно ветшало, и плотники заменяли прогнившие доски на новые, в результате чего в нём не осталось ни кусочка старой древесины…

Годди расслабленно возлежал на трёх сдвинутых ящиках, подложив под голову свой внушительных размеров кулак. Глаза ему прикрывали солнцезащитные очки. Стивена он слушал вполуха.

– Лучшие умы мира, в числе которых видные философы, вроде Томаса Гоббса и Джона Локка, веками размышляли над тем, можно ли считать, что именно на этом судне когда-то путешествовал Тесей. Таким образом, суть парадокса сводится к следующему: если заменить все части объекта на новые, может ли он быть тем же самым объектом? Кроме того, возникает вопрос – если из старых частей собрать точно такой же объект, какой из двух будет «тем самым»?…

– Мороженое не хочешь? – спросил я у Хокинга. Пломбир от жары плавился. Нужно было торопиться, иначе мороженое превратилось бы в размороженное.

– Нет, – ответил Стивен и завершил: – Представители разных философских школ давали прямо противоположные ответы на эти вопросы, но некоторые противоречия в возможных решениях парадокса «Корабль Тесея» до сих пор существуют.

– Этот парадокс из той же серии, что и «Парадокс человека», – сказал я, одновременно пытаясь не пролить ни капли подтекающего пломбира. – Он звучит так: если клетки нашего организма практически полностью обновляются каждые семь лет, можно ли считать, что в зеркале мы видим того же человека, что и семь лет назад?

– Угу, – задумчиво угукнул Хокинг.

– Кстати, а как назывался корабль Тесея?

– Сие в парадоксе не упоминается, – констатировал Стив.

– А почему ты назвал свой корабль «Y»? Почему не «Санта-Мария» или, например, «Санта-Маргарита»? Что за странное название?

На нас на трёх были надеты белые Т-футболки с большой оранжевой буквой «Y» на груди. Если бы Хокинг был знаком с фильмом «Операция «Ы»…», он бы, наверное, ответил: «Чтобы никто не догадался», но поскольку он эту картину не видел, то он сказал:

– Я хотел назвать космический корабль как-нибудь попроще, но чтобы в названии был смысл. Буква «Y» звучит так же, как и «почему». А «почему» – это самый главный вопрос, который мы задаём себе, чтобы познать окружающий мир.

Назвать космический корабль одной буквой – это было в стиле Хокинга. В стиле гениального и парадоксального человека.

Я спросил у Годди:

– Годди, хочешь мороженого? – Пломбир практически был мной съеден, остался маленький кусочек.

Годди не отреагировал, а резко поднялся и сказал:

– Пойти искупаться, что ли? Уф!

– А что это за гадость такая – квантовый скачок? – задал я вопрос, больше, конечно, обращаясь к Хокингу, чем к Годди.

– Ты, наверное, имеешь в виду квантовый предел. Квантовый предел – предел скорости, близкий к скорости света, при котором не может существовать никакое объёмное тело, так как масса становится равной бесконечности, а время – нулю… Но это тебе не грозит. Скорость, развиваемая «Y», не позволит твоему организму превратиться в бесконечность. Не бери в голову, – уверенно заявил Стив.

Но тут Годди снял с себя футболку, и я позабыл о всех моих предполётных страхах.

То, что я вдруг увидел, потрясло меня до глубины души. Прямо в центре груди у Годди я увидел букву «Q» в окружении двух львов, белого лебедя и фей с крылышками, на фоне стилизованных полос британского флага. Это был знаменитый «герб» группы «Queen», вытатуированный в цвете на коже нашего главного специалиста по робототехнике. Группа «Queen» и робототехника сочетались в моём сознании, как нечто противоестественное.

Мало того, помимо «герба» «Queen», тело Годфрида – грудь, плечи, спина – было сплошь покрыто татуировками названий других знаменитых рок-коллективов. Здесь были как логотипы, так и торговые марки таких команд, как: «Pink Floyd», «Led Zeppelin», «Deep Purple», «Supertramp», «Procol Harum», «Yes», «Uriah Heep», «Nazareth», «Barclay James Harvest», «Dire Straits», «The Alan Parsons Project», «Camel», «10CC», «Eagles», «Manfred Mann’s Earth Band» и прочих.

– Годди, – сказал я восторженно, с любопытством рассматривая искусно нарисованную эмблему «Electric Light Orchestra» – «летающую тарелочку», – никогда не подумал бы, что ты являешься большим поклонником классического рока.

– Эх. У меня была потрясающая коллекция винила. Около четырёх с половиной тысяч альбомов. Там были поистине уникальные экземпляры первопрессов, – гордо ответствовал он.

– А почему здесь нет «The Beatles»? – спросил я, любуясь красным высунутым языком – известным логотипом «The Rolling Stones».

– Я не слишком-то люблю битлов, – сказал Годди, несколько смущённый повышенным вниманием к его персоне с моей стороны. – У них много красивых песен, но нет ни одного по-настоящему симпатичного альбома.

– А «Abbey Road»? – задал я вопрос.

– Да, это, пожалуй, самая стоящая их пластинка. Ничего. Послушать можно… Забыл наколоть «The Beatles».

Я тоже не очень любил Ливерпульскую Четвёрку. Сольные работы Джулиана Леннона были мне милее.

– Но роллингов ты наколоть не забыл.

– У них есть просто потрясающий диск – «Bridges To Babylon». Его, правда, портит одна песня в стиле регги. Но без неё это действительно шедевр.

– А что ты скажешь о «Nazareth»?

– Все их пластинки хороши. Особенно периода с «Hair Of The Dog» по «Boogaloo». Последние же работы и ранние послабее будут.

Мы общались с Годди на равных. Годфрид был в теме.

– Хорошо. А «Supertramp»?

– У «Supertramp» мне нравится всё. Кроме «Free As A Bird» и «Indelibly Stamped», с татуированной голой женщиной на обложке.

– Как тебе «Camel»?

– Великолепная группа. Выпустившая два сногсшибательных альбома: «Rajaz» и «Harbour Of Tears». Энди Латимер – гений гитары. Такой же, как Дэвид Гилмор и ты. Там, на левом плече, есть и твоей группы значок – гитара-подлодка.

– Ну, я так не играю, – точь-в-точь повторив слова Карлсона, который живёт на крыше, пожаловался Хокинг. В вашей тарабарщине я ничего не понимаю. Ну вас к чёрту. Пойду-ка я лучше за погрузкой снабжения понаблюдаю.

Он слез с ящика, на котором сидел, и, опираясь на тонкую тросточку, пошёл, слегка прихрамывая, к ангару.

Ворота ангара были открыты настежь, и внутри него был хорошо виден лежащий на ложементах космический корабль «Y», своей компоновкой сильно похожий на «Джемини». Из «Близнеца» вместо традиционного сопла торчал смахивающий на кинескоп матовый отражатель. Вокруг космического корабля копошились роботы.

Мне было приятно, что Годди поместил мою группу среди корифеев рока. Однако я не стал заострять на этом внимание и продолжил его расспрашивать о ветеранах.

– А что тебе нравится у «Led Zeppelin», «Deep Purple» и «Queen»?

– У всех у них есть по два классных альбома: у «Led Zeppelin» это «Led Zeppelin II» и «Led Zeppelin IV», у «Deep Purple» это «Machine Head» и «Stormbringer», а у «Queen» – «The Game» и «The Works».

– А у «Pink Floyd»?

– «Pink Floyd» – особая тема. Они создали четыре поистине шедевральных пластинки: «The Dark Side Of The Moon», «Wish You Were Here», «Animals» и «The Wall». Но мне также нравится «The Final Cut» и сольное творчество Роджера Вотерса. Его «Amused To Death» грандиозен.

Что-то совпадало с моим мнением, что-то – нет, но дело было не в этом, поэтому я сказал:

– Все эти опросы журналов, все эти рейтинги и хит-парады, все эти рок-энциклопедии – все они врут. У «ELO» лучшей пластинкой считается «Eldorado», на самом деле их лучший альбом – «Time». У «Eagles» лонг-плэй «Hotel California» – никакой, а вот «The Long Run» – просто прекрасный. А у «Стикса» – непризнанный шедевр: «Crystal Ball». «Asia» записали колоссальный диск – «Silent Nation», но масс-медиа его не заметили.

– Я долго охотился за «Rumors» «Флитвуда Мэка». А когда купил и послушал – меня чуть не вырвало. И эта чушь является одним из самых продаваемых релизов мира, – поделился со мной своим музыкальным разочарованием Годди.

Я уже разглядывал татуировки с меньшей интенсивностью. Поскольку кое о чём вспомнил.

– В Советском Союзе в магазинах не продавали пластинок западных рок-групп. Я жил в приморском городе, и эти пластинки привозили моряки дальнего плаванья. У меня был школьный приятель, хороший художник, который потом став судоводителем, променял свой талант на большие заработки, так вот он рисовал обложки западных альбомов на стене своей комнаты. Помню, я был под большим впечатлением, когда увидел всю стену, от пола до потолка, разрисованную копиями обложек.

– Раньше обложки пластинок были настоящими произведениями искусства, с появлением компакт-дисков обложки превратились в спичечные этикетки. Всё мельчает в этом мире. В моде теперь, например, трибьют-группы, эти уродцы-подражатели.

Роботы в ангаре втаскивали блестящие продолговатые цилиндры внутрь космолёта. На спинах у роботов, словно у спортивной команды, имелись порядковые номера. Хокинг ходил среди роботов и чем-то мне их напоминал.

– Никак не идёт из головы гипотеза Стивена, – сказал я, – что пришельцы могут быть роботами. Неужели искусственный разум возможен?

– Роботы, – с теплотой в голосе произнёс Годфрид, – они как дети. Как домашние животные. Я их обожаю. Каждый мой робот – индивидуальность. Будь то робот-рабочий, робот-матка или Домо. Разумны ли они? Робот, исполняющий лишь стандартный набор команд, скорее приходится родственником микроволновке, нежели человеку, хоть он и стоит на двух ногах. Программируемый робот, функции которого может расширить специалист или продвинутый пользователь, это всё та же микроволновка, но более навороченная. А вот робот, не программируемый на компьютере, а обучающийся самостоятельно, как ребёнок или как братья наши меньшие, потенциально способен самостоятельно мыслить. Всё зависит от объёма его памяти и от учителя.

– Годди, с Хокингом понятно, а как ты оказался здесь? – поинтересовался я.

Гений роботостроения чуть помрачнел, задумавшись на несколько секунд. Черты его лица были похожи на черты лица актёра Шона Коннери в более поздний период его творчества. И Годфрид, и Стивен были англичанами.

– Понимаешь, я проиграл на скачках много денег. Залез в долги. Отыграться не сумел. От отчаяния решил расстаться с жизнью. Привязал верёвку к дереву, сел в автомобиль, на шею надел петлю. И тут появилась Рифеншталь. Приехала на интроцикле. Я когда это одноколёсное чудо техники увидел, у меня сразу же пропало желание умирать, а появилось желание на нём прокатиться. Марго заплатила мои долги. А взамен пригласила поучаствовать в её секретном проекте.

Он соскочил с ящика, сказал:

– Ладно. Хватит болтать. Пошли купаться.

Потом подумал ещё немного и изрёк:

– Да, роботы похожи на детей. Но и мы тоже похожи на детей. Мы похожи на детей, которые находятся на первой этаже дома, огороженного забором. Мы слышим звуки и голоса, доносящиеся извне, ощущаем запахи, видим верхушки каких-то растений, мелькание каких-то предметов, но ничего понять не можем, потому что окно, через которое мы познаём внешний мир, упирается в забор.

Нам необходимо подняться на второй, затем на третий этаж и ещё выше, чтобы всё увидеть и во всём разобраться…

***5***

В середине плоского экрана возникла надпись на русском языке: «Конец фильма», а внизу – титр на английском: «The End». Я выключил «вертушку». Хоть телевизор был и smart, но Интернет отсутствовал, поэтому приходилось довольствоваться имеющимся. Хорошо, что в наличие были DVD-диски, а то вечерами от нечего делать мы со Шропширом выли бы на Луну.

Кстати, Луна за окном светила вовсю. Она была похожа на кусок сливочного масла, плавящийся на невидимой сковородке.

– Этот Крис Кельвин, – сказал Шропшир, лениво развалившийся на кожаном диване,

– вылитый ты.

– Одно лицо? – Не понял я.

– Ну, что-то есть, но я не об этом. Я имею в виду, что ты, как он, целый день сегодня бродил по острову, прощаясь с Землёй.

Я поднялся с кресла, включил верхний свет, направился к холодильнику.

– За водопадом видел странное перекрученное дерево. Его ствол напоминает вручную выжатое бельё. А у залива – целые полчища огромных бабочек. Красивые, заразы.

Из холодильника я взял две банки «бадвайзера». Немного пива мне позволялось.

– Через восемь дней будешь на месте, – сказал Шропшир. – Это тебе не восемь месяцев, – и весело добавил: – Ты там только сильно не хулигань: не пиши «здесь был Макс», упаковку от еды не разбрасывай и компакт-диски со своей музыкой, а то они потом с ума все сойдут, когда сами туда прилетят.

Это он меня так подбадривал. Чтобы настроение мне поднять. Я, естественно, жутко волновался, хотя вида старался не подавать. Но Шропшир взглядом насквозь меня просвечивал, нутром чувствовал, что я ужасно нервничаю.

– И, самое главное, – ночью, смотри, на «Шершне» не сбеги. А то это будет как-то не по-человечески. Не по-мужски как-то. Не по-честному. Я вот давно бы мог отсюда удрать. Или по крайней мере спутниковую антенну с ресивером сделать, чтобы информацию хоть какую-то из внешнего мира получать. Сижу тут который год, понимаешь, как заключённый, Марго твою фак. Но раз дал согласие, что никаких телефонов, никакого радио с телевидением, то терплю и жду, пока не закончится проект, – это уже было им сказано на полном серьёзе, – пока Хокинг свой новый движок на практике, на разных скоростях не испытает.

Потом глаза его снова вспыхнули весёлыми искорками, и он заявил:

– А ты знаешь; Хокинг, оказывается, в обнимку с плюшевым медведем спит. Лично сам видел. Совсем, как дитя малое.

– Ты, пока я летать буду, американскую версию посмотри. Лем сказал, что американский вариант ему больше понравился. Но, я считаю, штатовский «Солярис» никакой. Дерьмо полное.

Я бросил Шропширу банку пива.

Он, ловко поймав, спросил:

– Что ещё порекомендуешь?

– Из последнего – «Гравитацию» посмотри. С Джорджем Клуни и Сандрой Баллок в главных ролях.

Я подошёл к полкам с компакт-дисками, чтобы выбрать музыку на вечер. Полки выглядели, словно небоскрёбы в миниатюре. Музыки, как и фильмов, было навалом.

– О чём картина-то?

Шропшир откупорил пиво, жадно присосался к банке.

– О том, что никогда не надо сдаваться, а нужно бороться до конца.

Я нашёл «The Road To Hell» (очень в тему, свойственный мне кладбищенский юмор!) Криса Ри, вставил диск в «вертушку», убавил громкость до минимально комфортной, тоже глотнул ледяного «бада», плюхнулся в кресло и произнёс:

– У Станислава Лема есть роман, который он не успел при жизни опубликовать. Только недавно его полный текст появился в Интернете. Из-за отсутствия Сети у тебя нет возможности почитать роман. Однако если хочешь, я могу тебе рассказать эту историю. Роман такой же интересный, как и «Солярис».

– Расскажи, конечно. Как называется?

– «Аннексия». С подзаголовком – «Комфортабельно онемелые».

Я поудобнее устроился в кресле, фактически полулёг, разместив ноги на подлокотнике, под спину подсунул диванную подушку и сказал:

– Ну, слушай… Они прилетели на звездолёте из системы Тау Кита. Зависли на орбите Земли и стали наблюдать. Какое-то время себя не обнаруживали, изучали объект. Потом в один прекрасный день вышли в прямой эфир на всех телеканалах планеты. Прервали выпуски новостей и на местных языках заявили о том, что они уже здесь и что у них есть просьба к человечеству. Дикторы могли с ними общаться, но ни один диктор им не поверил, все посчитали, что это розыгрыш. И тогда пришельцы сказали, ладно, какие доказательства вам нужны? И почти все ведущие новостей высказали мысль, что, мол, если вы инопланетяне, то где в таком случае ваш космический корабль, что-то мы его не наблюдаем, предъявите нам, пожалуйста, ваш звездолёт. Хорошо, ответили пришельцы, завтра вернёмся к нашему разговору. Наш космический корабль до сего дня был невидим, но мы его сделаем видимым, чтобы вы нам поверили. И в ночном небе по всей Земле люди увидели вторую маленькую луну. Звездолёт напоминал своими очертаниями медузу. И его так и прозвали.

Я посмотрел в угол помещения. Там, рядом со статуэткой фарфорового слона с аномальными шестью бивнями вместо положенных двух, грациозно плавала медуза в круглом, шарообразном аквариуме. Аквариум снизу был подсвечен синим светом – этакий ночник, создающий настроение покоя. Медуза была восхитительно красива. Само совершенство. Её можно было рассматривать часами.

– А как они выглядели, – подал голос Шропшир, – когда появились в прямом эфире?

– Выглядели они, как люди, только цвет кожи у них был другой – ярко-красный.

– Как у индейцев, что ли? – спросил Шропшир.

– Гораздо ярче. Я же говорю, ярко-красный. Как кровь… Ну так вот, – я продолжил излагать историю. – На следующий день пришельцы снова прервали трансляцию теленовостей и сказали, ну что, вы нам поверили? Им отвечают, поверили, какая у вас к нам, землянам, просьба? Пришельцы говорят, мол, мы прилетели сюда всей нашей цивилизацией, поскольку в ближайшие сто лет наша звезда взорвётся. Если бы не прилетели, все бы мы погибли. Просьба состоит в следующем – мы просим пристанища на Земле. Ну, ведущие телеканалов задумались, а потом и говорят. Это вам, ребята, в Генеральную Ассамблею Организации Объединённых Наций с такой просьбой обращаться надо, а не на телевидение. Мы такие вопросы не решаем. Не по адресу вы обратились. Ладно, согласились инопланетяне, организуйте нам телемост с Генассамблеей ООН.

– Сплошной бюрократизм, – прокомментировал Шропшир. – И что же было дальше?

– А дальше было вот что. На Земле началась паника. Фондовые биржи не знают, как реагировать. Население планеты нервничает – а вдруг война с инопланетянами? Правительства на взводе. Короче, организовывается прямой эфир с ООН. В ООН у пришельцев спрашивают, а сколько вас? Те отвечают, 41 миллиард. В ООН за голову схватились, говорят, мы тут свои 8 миллиардов не знаем где разместить да чем прокормить, а вы нам ещё 41 миллиард навязываете. Давайте, друзья по разуму, летите-ка отсюда поскорее, ищите другую планету, без людей.

На что им пришельцы возражают. Мол, отсюда лететь мы никуда не можем, так как топливо всё израсходовали. И добавляют, мы вас своим присутствием совершенно не стесним, потому что сушу мы занимать не будем, а разместимся на воде, коей у вас, землян, в избытке – две трети поверхности планеты. Мы, мол, говорят инопланетяне, гигантские небоскрёбы на морях-океанах поставим, но не на сваях они стоять будут, а в воздухе над водой висеть, ничему они не помешают, ни судам вашим, ни самолётам. И экология земная от них не пострадает. Так вы что же, спрашивают их представители ООН, антигравитационную установку изобрели? Да, отвечают пришельцы, мы много чего изобрели, чего у вас нет. Если вы нам пристанище на Земле дадите, если договоримся, то взамен мы с вами нашими изобретениями, нашими технологиями поделимся. Мы, говорят инопланетяне, ваши проблемы земные решить поможем. Не будет больше безработицы, голода не будет, закончатся войны, а окружающая среда, природа, восстановится.

– Подозреваю, что кое-кому из власть предержащих такая перспектива явно не понравилась, – прервал меня Шропшир.

– Разумеется, некоторые из сильных мира сего не захотели, чтобы какие-то пришлые краснокожие забрали у них из рук бразды правления человечеством. Поэтому они устроили антипришельческую кампанию. Мол, всё это ложь, инопланетяне просто стараются захватить планету таким способом, а людей уничтожить. Короче, в ООН берут тайм-аут; говорят, будем думать, как нам с вами поступить. Неделя проходит, две недели, месяц, два месяца. Высшее руководство Земли всё думает, решения не принимает. И тогда поднимается народ, почти во всех странах мира проходят демонстрации, митинги, забастовки. Под давлением большинства населения планеты ООН соглашается на то, чтобы дать инопланетной цивилизации возможность в качестве эксперимента разместить часть прибывших в специально отведённом месте мирового океана. А там, мол, посмотрим, как будут события развиваться.

– В общем, дают добро на вторжение, – вставил слово Шропшир.

– Нет, приглашают в гости… Повествование романа идёт от лица главного персонажа

– Джонатана Баркли. Именно его глазами читатель видит, как начинает меняться окружающий мир после появления на Земле чужестранцев. Что мы знаем о Джонатане? Не много, но этого нам достаточно. Нам известно, что он – средней популярности писатель, сочиняющий романы в стиле «хоррор». Что он живёт в небольшом городе, у него есть маленький дом с садиком, где он выращивает цветы. В доме писатель проживает на пару с чёрным котом по кличке Блэки. У него имеется младшая сестра, которая иногда его навещает. Есть некая женщина, которой он периодически звонит по телефону, но на том конце линии постоянно либо занято, либо никто не берёт трубку.

Ещё он любит гулять по набережной, там хорошо думается. Любит смотреть на море, на чаек, на движущиеся суда, на рыбаков, любит посидеть на скамейке у воды. Иногда он заходит в паб выпить кружку пива, посмотреть футбол по телевизору, вместе с другими посетителями поболеть за любимую команду. Ещё ему нравится читать книги, смотреть фильмы, слушать музыку.

Так же, как и все прочие люди, живущие на планете Земля, он в курсе дела, что прилетели инопланетяне. Так же, как и все прочие люди, он тоже поначалу удивлялся тому, что появились пришельцы. И так же, как и все, он поначалу не верил, что инопланетяне действительно прилетели, и что это не розыгрыш. Но потом, когда все телевизионные каналы сутками напролёт стали говорить о пришельцах, он понял, что это правда и что то, к чему веками стремилось человечество, наконец произошло.

Так же, как и все прочие люди, живущие на планете Земля, наш герой каждый вечер включал телевизор, чтобы узнать последние новости об инопланетянах. Он с интересом наблюдал за прямым эфиром из ООН. Не отрываясь от экрана, смотрел и слушал разнообразные ток-шоу, связанные с прибытием пришельцев. Так же, как и все прочие люди, он был ошарашен картинками чудовищно огромных небоскрёбов, появившихся в Тихом океане, снятыми с вертолётов ВМС США. Так же, как и все, наш герой ждал чудес. Но прошло полгода, а никаких чудес от пришельцев не случилось. Потом прошло ещё полгода, и об инопланетянах все стали потихоньку забывать. Больше не было передач на эту тему. Шумиха вокруг чужестранцев поутихла. И наш герой, как говорится, отложил инопланетян в долгий ящик, засунул их в чулан.

Однако инопланетяне из чулана дали о себе знать. Началось с того, что сестра Джонатана принесла ему одну удивительную штучку. Штучка была похожа на маленькую пуговицу, и её нужно было вставить в ухо. С помощью этой штучки можно было звонить. Достаточно было сказать «звонок» или «хочу позвонить», назвать имя того, кому ты собираешься звонить, сообщить его координаты, и перед глазами у тебя появляется видеоизображение того, кому ты звонишь, и ты с ним разговариваешь. Посредством этой штучки также можно было заходить в Интернет, слушать радио и смотреть телевидение. Штучка Джонатану очень понравилась. Сестра сказала, что это инопланетные технологии, и стоит такое устройство недорого.

Потом Джонатан стал свидетелем массовых очередей в магазины, возникших вдруг в городе, чего никогда не бывало. Как он выяснил, люди стояли в очередях, чтобы совершенно бесплатно получить от пришельцев так называемые «скатерти самобранки» – выглядящие как микроволновые печи агрегаты, способные производить любую еду, известную на Земле, а также еду, которую потребляли сами инопланетяне. Джонатан отстоял в очереди и получил «скатерть самобранку». Пища, приготовленная инопланетным устройством, оказалась очень вкусная.

Пришельцы также подарили людям моделяторы одежды/обуви – ёмкости, напоминающие большие тюбики с зубной пастой, имеющие терминал, на котором можно было задавать параметры будущей одежды (или обуви). Выдавливаешь из тюбика порцию консистенции, и она у тебя на глазах формируется в ту одежду (или обувь), того размера и цвета, которую ты заказал. Джонатан стал в очередь за моделятором одежды/обуви.

Первые признаки кардинального влияния пришельцев на жизнь землян Джонатан заметил, когда с улиц его города начали исчезать автомобили. Вместо них в воздухе появились летящие люди, сидящие в каких-то необычных креслах. В случае дождя эти летающие кресла затягивались прозрачной плёнкой, они соединялись между собой, и можно была лететь в компании с собеседником или со своей семьёй. Джонатан обзавёлся подобным креслом и с лёгкостью освоил управление им.

Всё было замечательно. Новая жизнь приносила массу удобств и удовольствий. Но тревожный звоночек прозвенел, когда Джонатану позвонили из столичного издательства, куда он отсылал свои произведения, и сообщили, что теперь в его услугах больше не нуждаются, из-за того, что издательство закрывается, и добавили, что вообще-то вы можете размещать свои книги на вашем сайте, однако появились особые виды программ, которые сами сочиняют не только «хорроры», но всё, что угодно, и качество этих произведений первоклассное.

Джонатан ознакомился с романами, сочинёнными электронными сочинителями инопланетян, и понял, что такого качества сочинительства ему никогда не достичь.

Что оставалось делать? Зарабатывать на хлеб насущный больше было не нужно. Можно было отдыхать и развлекаться, наслаждаться ничегонеделанием. В случае Джонатана – выращивать цветы, выгуливать кота, прохаживаться по набережной, выпивать пива в пабе, смотреть телевизор, сидеть в Интернете, слушать музыку. Можно было на летающем кресле отправиться путешествовать. Джонатан в очередной раз позвонил своей женщине, но там по-прежнему было занято.

Прошло время. Однажды, будучи на набережной, наш герой обратил внимание, что рыбаки и суда исчезли, а на горизонте появились немыслимо огромные небоскрёбы, висящие над водой и отсвечивающие радужным светом. Тем же светом отсвечивало теперь и море. В пабе бармен был похож на бывшего бармена, но имел ярко-красную кожу, а вместо пива Джонатану налили необычную жидкость зелёного цвета.

Нашествие инопланетной технологии приобретало тотальный характер. В городе стали расти какие-то странные быстрорастущие, неземные деревья, начали открываться непонятные заведения, появилась объёмная реклама, расхваливающая неизвестно что.

В Сети взахлёб обсуждались замечательные гаджеты и дивайсы, предлагаемые людям инопланетянами. Возникли новые слова, термины и выражения, описывающие возможности, приобретаемые человечеством, благодаря изобретениям пришельцев. Как то: «молекулярники», «регенераторы», «транссквизеры», «телепортальщики», «квантовики», «всевидящие очи», «философские камни», «универсальные репликаторы», «чёрные ящики», «мозговики», «глубоководники», «оргазмотроны», «терраформировщики», «квазиджиджинги», «антииндикаторы», «интеграторы»,

«хоки-ноки», «криохронораннеры», «муси-пуси» и тэ-дэ, и тэ-пэ.

Образовались Интернет-сообщества, которые направо и налево сыпали загадочными фразами, на своём жаргоне обсуждали достоинства инопланетных устройств, смаковали их нюансы. Джонатан Баркли пытался во всём этом разобраться, пытался вступить хотя бы в одно из этих сообществ, но потерпел полную неудачу. Интернет-пользователи, они же – пользователи инопланет-технологиями ушли далеко вперёд и уже не понимали, что Джонатан от них хочет. Возникла Интернет-стена, которую ничем нельзя было прошибить. Куда бы Баркли ни обращался, везде он натыкался на глухую кладку. Он обозвал Интернет кладбищем, а интернетчиков – зомби и больше туда не совался.

Очутившись в изоляции, Джонатан временами мучился от глубокой депрессии. Новый мир, пришедший на смену старому, стал ему чужд, несмотря на все его удобства и удовольствия. Он не находил себе места в нём, не знал чем заняться, на что потратить свою жизнь.

Когда на центральной площади города он увидел памятник, установленный не в честь человека, а в честь некоего неведомого ему животного – с шестью ногами, двумя головами и четырьмя хвостами —, Баркли сильно испугался. Когда его младшая сестра, выйдя замуж за пришельца, родила ребёнка с ярко-оранжевым цветом кожи, он пришёл в ужас. А когда его любимый кот Блэки после лечения у ветеринара заговорил человеческим голосом, у Джонатана лопнуло терпение. Он забрался на чердак своего дома и там, среди кучи старого барахла, отыскал коробку из-под ботинок «Caterpillar».

В коробке завёрнутый в промасленную ветошь лежал оставшийся после отца полуавтоматический «кольт» 45-го калибра с чёрным воронёным стволом и рубчатой рукояткой и целая упаковка патронов к нему.

«Действительность, – подумал Баркли, – оказалась гораздо страшнее, чем все книги в стиле «хоррор», вышедшие из-под моего пера, а также намного ужаснее, чем все вместе взятые «ужастики» моего кумира Стивена Кинга, на которого я в своём творчестве постоянно равнялся. И с этой действительностью мне нужно что-то делать…»

Я сделал продолжительную паузу, в том смысле, что рассказ завершён, сказав напоследок:

– Вот такая история.

– Да, – подытожил Шропшир, – ситуация. В аду нет ничего хорошего, но и в раю не слишком-то повеселишься, – и добавил: – У меня такое ощущение, что роману не хватает концовки.

– Лем не успел его дописать. Умер. Что Джонатан сделал со своим пистолетом, так и осталось неясно. Может быть, Баркли покончил жизнь самоубийством…

– Вряд ли, – отозвался Шропшир.

– Может быть, он застрелил кота… – предположил я.

– Вряд ли, – сказал Шропшир.

– Может быть, он забаррикадировался и начал отстреливаться ото всех, кто пытался проникнуть к нему в жилище…

– Вряд ли, – произнёс Шропшир.

– А может быть, мистер писатель отправился с заряженным пистолетом в город и сочинил там ещё один, свой самый последний, триллер.

– Вот это вполне вероятно.

***6***

На белоснежных облаках, свесив ножки, сидели ангелы. В длинных белоснежных одеждах, с белоснежными крыльями за спиной, со сверкающими золотом нимбами над головами, с добрыми улыбками на лицах. У кого-то на коленях были белоснежные голуби, у кого-то в руках была белоснежная сахарная вата на палочке, кто-то держал белоснежные воздушные шары.

Ангелов было восемь. («…Они стояли молча в ряд, их было восемь…») Целое семейство. Альбом так и назывался – «Holy Family» («Святое семейство»).

Это было на лицевой стороне. На задней же стороне обложки были изображены восемь угольно-чёрных чертей: восемь затылков, восемь голых задниц, хвосты, копыта, рога. Кто-то мочился на соседа, кто-то мастурбировал, кто-то с кем-то занимался сексом, кто-то кому-то показывал средний палец.

Кто чем занимался – непонятно, лиц видно не было. Потому что лица были на лицевой стороне обложки. Тот, кто смотрел на заднюю сторону обложки, понимал, что лицевая сторона обложки – всего лишь красивая нарисованная картинка с вырезанными овальными отверстиями для всовывания лиц, а те, кто их туда всунули, находятся на задней стороне обложки.

Идею обложки придумал я, а реализовал Сторм Торгерсон – лучший в мире графический дизайнер, много лет проработавший с «Pink Floyd». Все обложки для «Maximum Depth» делал он. Мы были его постоянным клиентом. Как и «Mars Volta». Но музыку «Mars Volta» я не любил.

Шропшир тоже не любил «Mars Volta», но он не любил и песни Криса Ри, хотя голос его ему нравился. Шропшир попросил, поставь лучше свой диск. Поставь «Святое семейство». И только что мы этот альбом полностью прослушали.

– Я твою группу впервые увидел в Манчестере. В университете, где я работал, распространяли билеты, – сказал Шропшир, когда стихли звуки последнего трека. –

Во-первых, меня убило наповал звучание твоей гитары. Я давно не слышал, чтобы английские музыканты так играли. Мой любимый «Fender», издающий нетрадиционный, неземной саунд. Это было что-то. Во многих группах есть гитаристы с «Фендерами», но, когда я слышу, как играешь ты, создаётся впечатление, что те гитаристы не прочитали инструкцию к своему инструменту.

– У меня был «Fender» с серийным номером 002. А 001-м владеет великий Дэвид Гилмор. К сожалению, моя гитара погибла вместе с гибелью МКС, – сказал я в ответ, польщённый похвалой Шропшира.

– Во-вторых, надувные фигуры. Они настолько меня поразили, что я просто глазел на них, открыв рот. Они были такие огромные, что я почувствовал себя маленьким мальчиком, снизу вверх смотрящим на взрослых, карликом у ног чудовищных гигантов. Надувные фигуры олицетворяли собой персонажей твоих песен. И по мере продолжения концерта, персонажей становилось всё больше и больше. На сцене скопилось столько надувных фигур, что самих музыкантов к концу представления уже не было за ними видно. Вы растворились в море левиафанов.

А ещё меня ошеломили вой бомбардировщика и свист летящего снаряда. Это было настолько громко, настолько реалистично, что я ощутил себя сидящим в окопе под обстрелом вражеской армии. Я так понимаю, ты сравниваешь рок-концерт с войной? Мол, готов вас всех убить, до чего вы мне надоели?

– Ну, в каком-то смысле, да, – усмехнулся я. – Публика, приходящая на наши концерты, как правило, накачивается пивом и наркотиками и ведёт себя порой неадекватно, поэтому трудно играть в такой обстановке, и иногда у меня действительно возникает острое желание расстрелять её к чёртовой матери.

Но мы понимаем, что не все зрители такие, а только первые двадцать-тридцать рядов. Вот мы и выступаем для остальной аудитории, которая пришла на наше шоу не побузить и поорать, а послушать нашу музыку.

Я не сравниваю рок-концерт с войной, хотя что-то есть от военной кампании в спектакле подобного масштаба. Я просто пою о том, что война – это самая мерзкая вещь на свете, и что эту мерзкую вещь обожают люди.

– Помимо замечательной музыки меня также привлекли и умные тексты твоих песен. В них ты обращаешься к человечеству с резкой критикой. В «Святом семействе», например, есть много вещей на эту тему. Начиная с обложки, на которой лица ангелов сильно смахивают на физиономии глав правительств, участников Большой Восьмёрки. А затем ты разносишь в пух и прах высокопоставленных политиков в песне «Партер на Голгофе».

– Ну да, я пою о том, что «сильные мира сего», сидя на первых местах на Голгофе, наблюдают за распятием Иисуса Христа, получая от этого зрелища истинное наслаждение. На самом деле вопрос гораздо глубже, – сказал я, снова почувствовав себя в своей тарелке – Шропшир вдруг превратился в журналиста, берущего у меня интервью.

– Поэтому вы и назвались «Maximum Depth», – перебил меня он. – Подводная лодка исследует максимальные глубины.

– Не только исследует, но и пускает торпеды. В тихом омуте ведь черти водятся… Так вот, вопрос гораздо глубже. На руководителях планеты лежит колоссальная ответственность за жизни людей. Поэтому они должны сто раз подумать, прежде чем принимать какое-либо решение. Если решение досконально не просчитано, это, как правило, приводит к гибели десятков тысяч человек. Свежие примеры: Сирия, Ливия, Ирак, Украина. От неправильной внешней и внутренней политики страдает народонаселение.

Но поскольку у руля стоят антигуманные личности – в основном это плохо обученные, плохо воспитанные, наделённые пороками криминальные субъекты —, то отсюда и бездарность их поступков.

– Однако эти «важные шишки» опираются на мнение большинства.

– В том-то вся и беда. И об этом косвенно говорится в «Войне навсегда» и в «Ящике свободы». Мало того, что нами управляют ублюдки, но ублюдки и мы сами. Я сейчас говорю, имея в виду всю массу человечества. Порядочные люди, как раньше, так и теперь – в наше время – пребывают в меньшинстве. А большинство мало к ним прислушивается, если прислушивается вообще. Идиоты-лидеры объявляют новую войну, и, подобно стаду баранов или овец, толпа следует их указаниям. Поблеет, поматерится, но слепо подчиняется.

В «Войне навсегда» я пою о том, что война была, есть и будет, пока большинство не начнёт думать, пока не поумнеет.

– А в «Ящике свободы» ты поднимаешь вопрос – сколько свободы позволительно для человека.

– Как сказал Роджер Вотерс в альбоме «Развлечённые до смерти», «дайте человеку слишком много свободы, и он отымеет её». Большое количество свободы превращается во вседозволенность. Малое – в тюрьму. Поэтому крышку Ящика свободы нужно приподнимать, но приподнимать осторожно.

– А как понимать твои песни «Фашизм, как основа» и «Выкидыш Большого Взрыва»?

– Так и понимать. В них я задумываюсь о вселенских масштабах происходящего. И у меня складывается твёрдое убеждение, что железобетонным фундаментом жизни, как таковой, является фашизм. Структура построения всего здания жизни во вселенной лежит на незыблемом принципе превосходства одного вида живых существ над другими – сильный побеждает слабого, хитрый добродушного. Конкуренция вместо сотрудничества.

– Под выкидышем Большого Взрыва подразумеваемся мы – земная раса?

– Меня приводит в недоумение мысль – неужели вся эта колоссальная по своим масштабам и по протяжённости во времени метаморфоза – я имею в виду образование вселенной – произошла только для того, чтобы породить такое отвратительное, тупое, нежизнеспособное творение, как наша человеческая цивилизация? Неужели это главная цель Большого Взрыва, его наивысшее достижение? Неужели ничего более толкового природа создавать не умеет? Я лелею надежду в конце этой песни и в конце всего моего произведения – может быть, люди только лишь выкидыш сингулярности, и у вселенной где-то имеются нормально доношенные и благополучно родившиеся дети.

Полупрозрачная медуза с крестообразным серо-коричневым головным мозгом и с

сине-фиолетовой обжигающей кромкой-полосой выписывала грациозные па в круглом, шарообразном аквариуме. Неподвижный фарфоровый шестибивневый слон завороженно и с восхищением смотрел на это великолепие.

– Неужели мы настолько безнадёжны? Неужели ничего нельзя исправить? Как сделать так, чтобы нам было не стыдно за наши деяния? Есть ли рецепт выздоровления больного общества у Максима Глубинного, нещадно высмеивающего идиотизм современного мироустройства?

– Ты прямо как Ник Кент из журнала «Mojo». Назадаёшь провокационных вопросов, наслушаешься откровенных ответов, а потом начнёшь на свой лад их витиевато интерпретировать. В твоём случае – наделаешь, например, разумных роботов с ай-кью сто тысяч, способных быстро размножаться, то бишь собирать себе подобных, и заменишь ими, к хренам собачим, гуманоидную расу на машинную…

Сразу оговорюсь, в светлое будущее человечества я не верю. Перспективой безнадёжно больного является смерть. Однако давай попробуем вместе порассуждать на эту тему. Прежде всего, нужно понять, что человечество должно быть едино. Все мы родились на этой планете, все мы на ней живём, и если мы считаем самым ценным на свете жизнь человеческую, то нужно заботиться о каждом индивидууме, каждому уделять персональное внимание. Как это осуществить? Необходим новый подход. Всё человечество – одна семья. Давайте посчитаем сколько нас, сколько нам нужно еды, воды, одежды, сколько жилья и так далее. Исходить из этого. Никаких границ, разделяющих народы и превращающих Землю в сеть концентрационных лагерей. Никаких денег, являющихся причиной почти всех войн и почти всех преступлений.

Можно такое сделать? Мне возражают, утопия, никогда. Я слышу недовольные голоса в ответ – если человек будет жить на всём готовеньком, он будет только паразитировать. Ну, если в семье папа и мама – алкоголики, и родители не занимаются воспитанием ребёнка, то, естественно, ничего хорошего из него не получится. Если изменить правила игры, то, конечно, возникнут проблемы, но они исчезнут в процессе роста.

– А как быть с людьми, склонными к наркомании, к жестокости, к педофилии, к религиозному фанатизму и так далее? Как быть с извращенцами, с психопатами, с маньяками?

– Их надо лечить.

– А если они неизлечимы?

– Изолировать от общества.

– Вот смотри. В горячо тобой любимом фильме «Чужой» человечество сталкивается с инопланетным разумным существом, агрессивно себя ведущим, которое оно не пытается перевоспитывать, а просто убивает. Может быть, со всеми этими отщепенцами необходимо поступать так же, как с чужими? Разве у тебя никогда не возникало желания собственноручно уничтожить какую-нибудь гадину-тварь на двух ногах, чтобы остальным людям жилось лучше?

– Ну, возникало.

– А если бы у тебя появилась такая возможность – навести порядок в мире, если бы тебе сказали, действуй, дали бы оружие, превращающее в пыль всяких негодяев, ты бы согласился на эту роль? Ведь одно дело критиковать, давать советы и совсем другое самому вершить судьбу человечества. Взял бы ты на себя такую ответственность?

Я долго размышлял, а потом сказал:

– Не знаю. Я над этим всерьёз не задумывался. Это очень тяжёлая миссия – стать богом на Земле. Надо очень крепко всё обмозговать, прежде чем браться за подобную работу… Я ответил на твой вопрос?

– Ответил. Раз уж я сегодня выступаю в роли Ника Кента, задам-ка я тебе последний вопрос и завершим интервью, а то, я вижу, ты уже начал носом клевать. Время-то позднее.

– Ну, давай. – Глаза у меня действительно слипались.

– Как ты относишься к строительству стены между Украиной и Россией?

– Мне, да и, наверное, Роджеру Вотерсу такое даже в страшном сне не приснилось бы, – сказал я и поймал себя на мысли: «Откуда это Шропшир про стену-то знает? Неужто он всё-таки втихаря собрал спутниковую антенну?» Но я ему ничего не сказал, а для себя решил, даже если это на самом деле так, я сегодня ночью на «Шершне» с острова сбегать не буду.