Ю. И. МУХИН. Ни для кого не секрет, что люди по отношению к поручаемому им делу делятся на добросовестных, живущих своим трудом, и паразитов, старающихся существовать за чужой счет. Уверен, что каждый читатель встречал в жизни и тех, и других, хотя тех и других в чистом виде относительно немного — основную массу людей составляет толпа, которая может быть и добросовестной, и паразитической в зависимости от того, какие настроения в ней преобладают. А настроения в массах создают начальники, по меньшей мере от них в этом деле очень многое зависит. И если начальник добросовестен сам, то есть безропотно тянет всю возлагаемую на него работу, то и его люди в основном будут добросовестными, а паразиты в такой организации будут выживаться из коллектива и презираться. Но если сам начальник — паразит, если он сам все время пытается взвалить свои обязанности на других, то паразиты в таком коллективе быстро возьмут верх, толпа будет равняться на них, а добросовестным придется плохо.

Это универсальные человеческие качества, они присущи людям и в мирное время. Но в мирной жизни организации, в которых начальник позволяет себе быть паразитом, агонизируют очень медленно, практически до тех пор, пока добросовестные еще не плюнули и не ушли. А на войне, как вы уже видели и раньше, части и подразделения с паразитами во главе достаточно быстро гибнут, но еще быстрее в них гибнут добросовестные.

Причина тут проста: начальнику Дело надо сделать, и ему, в принципе, все равно, кому его поручить, но если его поручить паразитам, то они уклонятся, и Дело не сделают, за что накажут начальника, поэтому приходится все новые и новые дела поручать только добросовестным. Кто везет, на том и ездят. Но на войне новые и новые Дела — это новые и новые бои, а в боях люди гибнут. И при паразитах-начальниках, уклоняющихся от своей обязанности заставить воевать всех, гибнут в основном добросовестные

А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. В Архиве МО сохранился «Частный боевой приказ 1 — й оперативной группы командирам 295-й и 339-й стрелковым дивизиям от 17.01.1942 года на 16.20. Штаб — Лысогорка. Карта 100.000. Противник обороняется на прежнем рубеже, создавая Ворошилов-градскую и Куйбышевскую группировки. «Командиру 339-й стрелковой дивизии усиленным стрелковым батальоном (не менее 700 человек) при поддержке всей своей артиллерии и большей части минометов и пулеметов решительной атакой овладеть высотой 73.1 и прочно закрепить ее за собой. Атаку начать ровно в 5.00 18.01.42 г. без артподготовки. Ответственность возлагаю на командира дивизии. Командующий опергруппой генерал-майор Козлов. Комиссар, полковой комиссар Александров». Как видно из вышеизложенного приказа, тут многое непонятно. В это время 339-я дивизия переходила из 9-й армии в 56-ю. Объединяла ли эта опергруппа обе эти армии или была составной частью одной из них? Во-вторых, на подготовку отводилось ровно 12 часов, а где было за это время взять батальон численностью в 700 человек?

Боевого приказа в общепринятом смысле в письменном виде в дивизии не отдавалось. В фонде 339-й диви-зии(1656, опись 1, дело № 11) приводится боевой приказ на проведение этого боя с одновременным описанием хода боевых действий и организационными выводами по наказанию виновников невыполнения этого приказа. Я выписал из Архива МО его полностью, но при проверке сделанных мной записей научный сотрудник архива ровно половину текста замазала черной мастикой и сделала это по существовавшему тогда приказу МО, в котором категорически запрещено делать выписки из документов ревтрибуналов и из приказов, в которых отрицательно характеризуются действия наших офицеров*. (Интересный приказ, не правда ли? 40 лет историкам и можно, и нужно было характеризовать Сталина только отрицательно, а офицеров — упаси господь хоть одного! (Прим. Ю. Мухина.))Так что она поступила вполне обоснованно. Были изъятия и в других моих тетрадях по этой же причине, но уже путем вырывания одной страницы полностью и одной наполовину. Так что при полном моем желании я не могу привести текст полностью и восстановлю его из того, что у меня сохранилось.

«Боевой приказ 339-й стрелковой дивизии от 17.01.1942 года. 1135-й стрелковый полк с дивизионом 756 ап, 3/1137 сп, двумя ротами отдельного батальона противотанковых ружей, мотострелковой ротой дивизии, дивизионной школой младшего начсостава, разведротой дивизии, 1/1137 сп, минбатр 1137 сп (восемь минометов 82-мм), при поддержке 3,4, 6 батарей 900 ап. (574 отд. тяжелый артдивизион к началу операции не прибыл ввиду непроходимости дорог и отсутствия горючего). Полк имел задачу овладеть высотой 73. 1. У противника здесь было 10–12 стрелковых и пулеметных окопов, артиллерия на прямой наводке. Восточные скаты имели большую крутизну и были обледенелы. В связи с этим было принято решение наступление на высоту 73.1 вести со стороны Кучерово, то есть предварительно овладеть этим маленьким селом. На восточной окраине этого населенного пункта имелось 5–6 пулеметных гнезд и отдельные стрелковые ячейки. Вся территория от Большой Кирсановки до Кучерово простреливалась несколькослойным огнем, фланкирующим с выс. 73.01. В 5.40 18.01.42 г. 1135 сп начал атаку Кучерово. До 18.20 полк дважды атаковывал Кучерово. Противник, оставив часть окопов восточнее Кучерово, отошел западнее, но шквальным огнем отбил обе наши атаки. В результате боя полк потерял убитыми 4человека и ранеными 19. Два миномета и два орудия выведены противником из строя. С наступлением сумерек полк отошел в исходное положение. Противник оказывает упорное сопротивление в районе Кучерово и выс. 73.1. Огонь минометов из Шапошниково и бумфабрики. В 8.55 обстрелял северо-западную окраину Матвеев курган. Температура минус 18гр.

19 января в 5.00 дивизия возобновила частную операцию 1135 сп по захвату вые. 73.1 ударом групп из 1 и 2 стрелковых рот и мотострелковой роты дивизии. 2-я ср имела задачу атаковать Кучерово с восточной стороны с фронта, 1-ясрс севера и мер в обход с юго-запада. Резерв командира полка — рота истребителей танков и дивизионная школа МНС (младшего начсостава). Атаки стрелковых рот были встречены сильным пулеметным и минометным огнем. Роты залегли, а мер начала отход в исходное положение. С наступлением темноты все подразделения отошли на занимаемые позиции. Убиты 3, ранены 7 чел. Приказ дивизии от 24.01.42 г. (далее полстраницы в моей рабочей тетради замазано мастикой)..20.1 истребительная рота ворвалась в Кучерово, в течение 1,5 часа вела гранатный уличный бой, уничтожила около 100 человек и минбатарею противника из 6-ти минометов. В самый ответственный момент, когда 1135-йсп вел бой, выполняя боевую операцию в течение шести часов (с 3-х до 9) — был порыв проволочной связи. Отсутствовала связь командного и наблюдательного пунктов. Начальник связи лейтенант Василевский не принял мер к ее налаживанию. В этом бою отличился своими храбрыми и умелыми действиями командир роты лейтенант Чернявский. Командир взвода роты истребителей танков лейтенантИщенко в уличном бою уничтожил восемь фашистов. Политрук роты Замоздря вел себя крайне пассивно, командир взвода лейтенант Доценко ушел с поля боя в Большую Кирсановку. Для обеспечения частной боевой операции 1135 сп командиру 1137 сп майору Серову был отдан приказ к2.00 19.01.42 г. сменить 1-йсб 1135сп. Майор Серов батальон сменил в 4.00 19.1.42 г., тем самым сорвал реальность участвующих сил в боевой операции 1135 сп. (В приказной части приказа пункты: а, б, в, и г с наказаниями виновных заштрихованы полностью. — А.Л.): Командиру 1135 сп командира роты истребителей танков лейтенанта Чернявского и командира взвода старшего лейтенанта Ищенко немедленно представить к правительственной награде. Всем командирам и комиссарам частей после каждой проведенной операции делать подробный разбор, извлекая опыт. Всех проявивших в бою храбрость и умелое руководство боем бойцов, командиров и политработников немедленно представлять к соответствующим боевым наградам. Трусов, не выполнивших боевой приказ, арестовывать и предавать суду Военного трибунала. Еще раз изучить всем командным составом директиву Ставки ВГКв отношении использования артиллерии и указания Главкома Юго-Западного направления Маршала Советского Союза Тимошенко об организации и ведении наступательных действий в зимних условиях. Настоящий приказ довести до сведения до командира взвода включительно. Общие потери за трое суток боев составили: убиты 11 человек, ранены 55 человек, обморожены 17 человек. Приказ подписали: Командир 339-й стр. дивизии полковник Морозов, комиссар дивизии полковой комиссар Григорьев и начальник штаба дивизии полковник Рыбин». (Пункты приказа приведены с соблюдением всех условных сокращений, приведенных в Наставлении по полевой службе штабов и с сохранением стилистики.)

Если я буду снова допущен в Подольский архив МО, то попытаюсь рассекретить вымаранные страницы того приказа, в котором были приведены факты трусости, нераспорядительности и неумения организовать в полковых звеньях бой, о чем я постараюсь рассказать ниже.

Как видно из текста приказа, задача четырем полковым разведывательным группам в приказе не определялась, да и роте истребителей танков она не ставилась, так как ее задача была вести борьбу с танками. Рота была определена состоять в резерве командира полка вместе с дивизионной школой младших командиров. Почему же ее и разведгруппы послали вместо пехоты наступать на Кучерово? Ответ может быть только один: «Кто везет, того и погоняют». Чернявский слыл в полку как храбрый и волевой командир, его заместитель Ищенко был под стать своему начальнику. Это решало иногда успех этой роты.

Но в данном случае, если судить по содержанию и лексике боевого приказа дивизии, боевые задачи 1135 сп комдивом были поставлены неграмотно и с точки зрения тактики, и с точки зрения полевой службы штабов. Более того, ни один человек из командования дивизии не удосужился лично проверить готовность нашего полка к ведению наступления и проконтролировать ход боевых действий. А командование полка за трое суток боев ни разу не вышло из штаба полка, «руководя по телефону», при порванной телефонной линии.

Вышеприведенный приказ фактически не был боевым приказом в общепринятом понимании Боевого и Полевого уставов. Его фразы, скорее всего, были переписаны из боевого донесения, написанного начальником штаба нашего полка капитаном Веревкиным с моего рассказа.

Ю. И. МУХИН. Прерву Александра Захаровича для некоторых расчетов. На высоте 73.1 оборонялась, скорее всего, немецкая пехотная рота, один взвод которой был выдвинут в Кучерово. Атаковал эту роту полк, в составе которого только стрелковых рот девять. Правда, они даже в штатной численности вдвое малочисленнее немецких, но и в этом случае перевес раза в три. Кроме этого, из дивизии было придано еще минимум 5 рот, так что общий перевес в пехоте вряд ли был меньше, чем в пять раз.

Исходя из того, что имел на вооружении немецкий пехотный полк, можно предполагать, что на высоте 73.1 могли быть не более двух-трех минометов калибра 81-мм, позиции пары 37-мм противотанковых пушек и одно-два пехотных орудия калибра 75-мм.

Что из штатной артиллерии сохранилось в 1135 сп, Лебединцев не пишет, но, наверное, в полку сохранилось до десятка 45-мм противотанковых пушек, пара десятков минометов калибра 82—120 мм и штуки четыре полковых 76-мм пушек. Кроме этого, атакующим придавались восемь 82-мм миномета и около 12 орудий калибра не менее 76 мм. То есть и по артиллерии на этом участке перевес был за нашими войсками. А каков результат?

Дивизионное начальство спряталось в глубоком тылу. полковые командиры тоже в тылу заложили окна в хате саманом и из прокопченной комнаты к месту боя не выходили. А батальонные и ротные командиры — они что, дураки? По сигналу атаки они из окопов вышли и при первых немецких выстрелах залегли. И лежали весь световой день. Но поскольку немцы их и лежащих доставали минометами, то были и потери. Если хотите, то паразиты лежали и ждали, когда же начальство найдет добросовестных, чтобы те сделали их работу.

А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Первые двое суток мы, разведчики, слышали перестрелку и слухи о наступлении мелких подразделений на Кучерово и на высоту 73.1. Эти оба объекта были нам хорошо знакомы.

На высоту почти ежедневно делали налеты наши самолеты с ростовских аэродромов. Это были знаменитые на Халхин-Голе «чаечки» или «И-153», считавшиеся истребителями. Они далеко уступали в скорости немецким истребителям «Мессершмит-109» и «Фокке-Вульфам» — «раме», как его все именовали на фронте. Был знаком еще один вражеский самолет — «Хеншель-126», или «костыль», как его называли наши воины. Это был самолет-разведчик, и он одновременно использовался артиллеристами для корректировки с него огня наземной артиллерии. Там, где он появлялся, всегда можно было ожидать массированный налет артиллерии по тыловым целям. Скорость его была невысокой, и к лету 1942 года он был окончательно заменен «рамой». В ясные дни наши «ястребки», как правило, делали вылет на бомбежку этой пресловутой высоты 73.1. В чем ее было стратегическое или оперативное значение, сейчас никто не назовет. Возможно, что и не было вовсе. Гораздо важнее было бы подавлять артиллерию и танки в глубине вражеской обороны и расположение резервов. Но летчики боялись глубоких вылетов, где в случае выброски с парашютом можно было оказаться в плену у немцев. Пехота и мы, разведчики, всегда с интересом наблюдали, как эти «чаечки» сбрасывали по две бомбы на эту высоту и, выстроившись в круг, строчили из своих пулеметов по окопам противника, потом улетали на свой аэродром, покачивая нам своими крылышками.

Но не всегда эти полеты заканчивались благополучно. Однажды пулеметным огнем немецкой пехоты была подбита одна наша крылатая машина. Загорелась нижняя плоскость, и летчик вывел машину из круга и повел на посадку почему-то не на нашей территории, а в тыл противника, где и приземлился. Летчик вылез из кабины и принялся гасить свою одежду, барахтаясь в снегу. Немцы бросились из окопов для захвата пилота. Но друзья не оставили в беде своего товарища, и весь пулеметный огонь перенесли на пехоту, а один из пилотов совершил посадку рядом и помог другу, втащив его в одноместную кабину, и взлетел. На следующий день во время полета наших самолетов к этой высоте в небе внезапно объявился «Фокке-Вульф» и двумя очередями сумел сбить две наши «чайки». Высота полета была малой, и оба летчика погибли. Пять наших «чаек» били со всех своих пулеметов по одной этой «раме», но не смогли сбить. Немец так и ушел на бреющем полете в свою сторону, оставляя дымовой след, видимо, от форсажа двигателя.

Высота 73.1 в это время года была заснеженной, и атака ее с восточной стороны становилась практически невозможной из-за обледенения, тогда как немцы могли обороняться с этой стороны со своих глубоких окопов одними гранатами. Не знаю, кому принадлежала идея привлечь на третий день боев роту истребителей танков и взводы разведки полка. Мы и так не сидели без дела эти два дня, но 19 января нас, всех четырех командиров взводов, собрал в нашей хате капитан Татаринцев, объявив, что во второй половине ночи мы должны атаковать Кучерово и разгромить немецкое боевое охранение.

Помню, что в этот день мои разведчики принесли с мельницы муки, раздобыли квашеной капусты и картошки в покинутых домах. Хозяйка дома согласилась приготовить вареники из этих припасов, и разведчики весь день помогали ей в этой затее. Вечером за большим артельным столом мы ужинали и впервые решили выпить на ночь положенные «наркомовские» сто граммов. Присутствовали все четыре взводных командира и сам начальник разведки капитан Татаринцев. Как непосредственный начальник, он ничего не сказал о предстоящей боевой задаче, кроме того, что все группы будут атаковать Кучерово с фронта (я со своим взводом на самом левом фланге, потом все остальные в порядке своих номеров). Выпитые им более чем сто граммов раззадорили его, и он заявил, что «погибать» будет вместе с нами и даже назначил разведчиков, кто его будет выносить из боя раненым или погибшим. Этот наказ я особенно хорошо запомнил.

Мы еще имели время уснуть до полуночи. Проснулись без напоминаний. Я приказал всем вынуть противогазные коробки и маски и заполнить сумки ручными гранатами. Запалы к ним все вложили за передний клапан шапки-ушанки, на манер газырей на черкеске. Половина разведчиков имела белые маскхалаты, которые мы надели на ватные штаны и телогрейки. Как мне тогда хотелось иметь автомат! Но их в войсках еще не было. А на трофейный «Шмайсер» закончились патроны. Я вооружился запасной самозарядкой с двумя снаряженными магазинами «на ремень, за спину». Примерно в два часа ночи собрались все четыре взвода у переправы по льду через реку Миус. Лед был усилен положенными на него досками. Наш бравый капитан безучастно толкался среди других подразделений полка. Появилась рота истребителей танков под командованием лейтенанта Чернявского, и я решил держаться рядом с этим волевым командиром. (Татаринцев так ничего мне не сказал о том, как держать с ним связь.) За речкой была рощица — очень редкое в этой безлесной стороне явление природы. Ни одного человека из числа командования, штаба или политработников не было — пять подразделений шли в бой отдельно. Мела поземка с севера, и мы вышли на восточную опушку. Где-то в полукилометре должен был находиться хутор Кучерово, в котором располагалось вражеское боевое охранение силой до одного пехотного взвода, усиленного пулеметами. Нейтральная полоса в этом районе была более одного километра, а хутор располагался примерно посредине этой полосы. Двое суток боев должны были насторожить вражеское охранение немцев, а возможно, привело и к благодушию, так как один пехотный взвод выдержал и сумел отбить несколько наших атак более превосходящих сил. Правда, тогда-то я так не рассуждал с вершины моих девятнадцати лет. Одним словом, стрельбы с их стороны не было. При выходе на опушку на меня нарвался Чернявский и увидел, как я настраиваю азимут моего компаса в восточном направлении. Это ему понравилось, и он похвалил меня за находчивость. Тут же предложил наступать вместе. Других разведвзводов я рядом не видел и охотно согласился действовать вместе, полагаясь на его больший опыт и находчивость.

В его роте было не более двадцати пяти человек. С ним был его заместитель лейтенант Ищенко. Он вполголоса подавал команды, выстраивая в цепь своих людей. Я выделил трех разведчиков и послал их вперед. У одного из них тоже был компас. Расчет мой был прост: вывести людей не на вражеские пулеметы с фронта, а прикрываясь снегопадом и темнотой, обойти хутор и ударить с тыла без шума, внезапно. Шли мы тихо и не спеша. Дозорные доложили, что мы уже прошли западную окраину хутора. Вскоре мой взвод и рота противотанкистов подошли к восточной окраине. Здесь мы разделились, так как хутор имел всего одну улицу с двумя порядками домов и Т-образный перекресток в районе переднего края. Рота прочесывала северный порядок домов, а я со взводом — южный. Все дома были пустыми. Я это знал из прежних наблюдений за хутором, как знал и то, что все немецкое охранение располагается в подвалах и погребах последнего переулка. К переулку мы вышли одновременно. Люди залегли за каменной изгородью. Все понимали, что впереди враг, нас разделяло 50 метров переулка. Недалеко от нас колодец с журавлем. Из одной хаты напротив выходит солдат с пустым ведром и направляется к колодцу. Чувствую, что сердце стучит не в груди, а где-то у гортани. Справа от меня Телеков Таджимукан показывает мне нож и кивком головы показывает на солдата. Я даю понять, что согласен. Но в этот момент слева поднимается во весь рост лейтенант Ищенко Ефим Парфенович и говорит:

— Фриц, ком, ком.

Немец в свою очередь спрашивает:

— Пароле?

— Какое там пароле, иди сдавайся в плен, — отвечает Ищенко и бросается на солдата, сбивает его с ног и пытается заткнуть ему рот своей солдатской варежкой. Немец кусает ему руку, вскакивает и, делая два шага, получает выстрел из ракетного пистолета в самый затылок. Тут настигает его Таджимукан и наносит удар ножом. Все это длилось не более пяти-семи секунд. Вскакивает Чернявский и сбрасывает с ушанки немецкую каску, которая задребезжала как пустое ведро по мерзлому грунту, и во весь голос кричит: «За Родину! За Сталина! Ура!» Поразительно, но факт, что на его призыв откликнулся только я один, пропев своим фальцетом: «Ура-а-а!»

Меня никто не поддержал. Все вскочили, а наш разведчик Кочуровский выдал многоэтажный мат и закричал: «Бей гадов!» Эти слова больше вдохновили бойцов и все стали кричать «бей!», открывая огонь из оружия. В один миг перебежали переулок и стали бросать в окна хат гранаты. От ракеты запылала соломенная крыша. Из дальних строений послышались команды на немецком языке и автоматные очереди. Солдаты сразу сообразили, что немцы будут выскакивать через двери и стреляли в дверные проемы. Рота действовала влево, а мы вправо, и минут за десять все было кончено. По сути дела, велся гранатный бой с обеих сторон, но инициатива была за нами и внезапность на нашей стороне.

В первом дворе я бросил гранату в окно хаты и сразу упал от взрыва немецкой гранаты, в голове появился звон. Но я мигом вынул запал и трясущимися пальцами стал запихивать его в гранату, на это ушло несколько секунд. Когда я поднялся в рост, то увидел, что разведчики уже во втором дворе орут и бросают гранаты. Я снова вошел во двор, где только что бросил в окно хаты гранату, и увидел четырех солдат, стоявших безмолвно. Очередная вспышка ракеты — и я понял по светлым пуговицам на шинелях, что это немцы. Почему они не стреляли по мне, до сих пор не могу понять. Видимо, приняли меня за своего, так как у них зимой некоторые офицеры ходили в белых маскхалатах. Занемевшей рукой я бросаю гранату им под ноги и падаю сам. Граната взорвалась, но я не уверен в ее мощности и срываю с поясного ремня гранату Ф-1, прыгаю через каменную изгородь и бросаю туда же вторую. Сильный взрыв и стоны там прекращаются. Подбегаю к лежащим немцам, у крайнего срываю погон и трясущимися руками на ощупь, срывая пуговицы, лезу в карман и достаю бумажник, полагая, что в нем есть документы. В этих своих самостоятельных действиях я позабыл о взводе, о своих людях. Слышал голоса Кочуровского, Телекова и сержанта Босова.

Весь передний край немцев осветился сплошными всполохами ракет. Противник поставил плотный заградительный артиллерийский и минометный огонь перед передним краем своего боевого охранения. Две значительных резервных группы противника двигались с его переднего края в нашем направлении, нагло освещая свой путь ракетами, а у нас ни одного пулемета и ни одного автомата. Да и гранаты использовали все в дело. Понимало ли это наше начальство или нет? Слышало и видело ли оно то, что происходило здесь? Этого теперь никто не скажет. Было сказано, если возьмете «языка», то сигналом на выход будет зеленая ракета. Такая ракета последовала, и мы через лавину заградительного артиллерийского и минометного огня противника начали прорываться к реке. Разрывом снаряда меня сбило с ног, и я лежал в канаве, хватал ртом лед и снег, так как все мои члены от контузии и страха близких разрывов отказались служить. Мне трудно было дышать от дыма рвущихся рядом снарядов и мин. И когда огонь был перенесен на другой рубеж, я смог подняться и медленно пошел в рощу, которая тоже обстреливалась минами. Они взрывались от первого соприкосновения с любой веточкой и, разрываясь в воздухе, поражали все кругом. Здесь я увидел двоих своих разведчиков, которые искали меня. Они что-то спрашивали, но я ничего не слышал, оглушенный близкими разрывами. Мы перешли через помост на льду, и я увидел начальника разведки. Он тоже спрашивал меня о чем-то, но я не мог его понять. Я расстегнул клапаны ушанки, и стал лучше слышать. Здесь еще подошли несколько моих разведчиков. Все они изнемогали от усталости, одному перевязывали голень ноги.

Татаринцев дал команду идти в свою хату и собираться там. Меня тошнило. Разведчики были в забытьи и в изнеможении бесцельно перекладывали оружие и боеприпасы, искали гранаты. Через некоторое время пришли Кочуровский и Телеков. Первый матерился, кого-то обвиняя в плохой поддержке артиллерией и минометами. Особенно возмущались тем, что, кроме нашего взвода и роты истребителей танков, больше никто не пошел в это наступление. Видимо, все отсиживались в роще, так как ни один человек не руководил боем ни по линии командования, ни по линии штаба. Не появился ни один из политработников. Видимо, никто не верил в какой-либо успех жалкой кучки солдат после трех суток бесплодных боев, которые тоже прошли без всякого руководства со стороны дивизии и командира полка, который даже не имел оборудованного командно-наблюдательного пункта.

Но вернемся в нашу хату, в которой собирались после боя разведчики. Последними, как я сказал, явились Телеков и еще один наш разведчик. Халат замполитрука был весь в крови. Я подумал, что он ранен и предложил раздеться и сделать перевязку. Но разведчик сказал, что это на нем кровь немцев, которых он заколол ножом, когда они выскакивали из хат. Сам Таджимукан молча осматривался вокруг и не говорил ни слова. Взгляд его был безумным и отрешенным. Потом у него началась икота и сильная рвота, видимо, от запаха крови. Разведчики, как могли, оказывали ему помощь, так как все уважали его за отвагу, дерзость в бою и за теплую дружбу со всеми нами. После той первой нашей вылазки под Рождество он так и не вернулся в роту автоматчиков. Была у меня длительная тяжба с его командиром роты, но Миша нашел защиту у комиссара полка и остался в нашем разведвзводе со своим ППД.

Самым печальным сообщением пришедших было то, что на их глазах очередью в упор был убит помкомвзвода сержант Босов. Это известие меня потрясло окончательно. Я упал на горку зерна пшеницы в углу комнаты и дал волю слезам, так как это для меня была первая потеря в бою очень близкого человека. Хозяйка дома вполголоса причитала и молила всевышнего за нас, а остальные разведчики почему-то начали чистить оружие. Я находился в забытьи, когда посыльный потряс меня за плечо. Оказалось, что меня вызывают в штаб полка.

Я был готов ко всяким неожиданностям. Шел, почти не пригибаясь, хотя пули визжали рядом. Наступавший день был пасмурным. Немцы непрерывно обстреливали село по площадям. Двор штаба сильно простреливался пулеметным огнем, но я сумел прошмыгнуть в дверь.

В штабе дымили коптилки. Начальник штаба капитан Веревкин что-то писал и кивком головы дал мне понять, чтобы я прошел во вторую комнату. Войдя без стука, я увидел, что здесь совсем нет дневного освещения. За столом сидели командир полка и комиссар. Перед ними стояли командир роты истребителей танков лейтенант Чернявский и его заместитель старший лейтенант Ищенко. Кисть правой руки Ищенко была перевязана бинтом, а ватные брюки ротного все изрешечены гранатными осколками и в дырах белела вата. На столе стояла пустая бутылка, к которой, видимо, мои собратья приложились. В комнате было невероятно душно от копоти и непроветривания, так как окна были заложены саманом для противопульной безопасности. Говорил Чернявский о том, как мы ворвались, как вели бой и как нас не поддержали все другие подразделения. Речь его была сбивчива и чередовалась вопросами: почему? кто виноват? Я доложил о прибытии. Комиссар спросил, обращаясь ко мне: «Какое оружие имеешь?» Я указал на пистолет, гранату за поясом и противогаз. Он ответил: «Все придется сдать». Я сразу спросил: «На каком основании?» И тут он усмехнулся и, обращаясь к Чернявскому, сказал: «Аты говорил, что Лебединцев боевой командир, а он струхнул, когда я приказал сдать оружие». Какими были плоскими шутки у нашего начальства!

Далее он пояснил, что из политотдела дивизии позвонили, чтобы двоих отличившихся в сегодняшнем бою направили в Дом отдыха 56-й армии в Ростове-на-Дону. Вот выбор и пал на Ищенко и на меня. Я сразу заметил, что в первую очередь этого достоин Чернявский, но он сказал, что его не примут с осколками в заднице. Это пояснение комиссара прервало, видимо, очень неприятный разговор, который состоялся до меня у Чернявского с командиром полка. Комиссар предложил отдыхать до вечера, а по темноте нас довезут на его персональных санках до политотдела дивизии, где нам вручат направление.

Я подошел к начальнику штаба и, доложив о решении командира полка, просил его согласия оставить временно за меня Телекова Таджимукана. Он согласился и приказал мне подробнее рассказать о том, как проходил наш ночной бой. Я без прикрас все изложил по порядку. По-видимому, первоисточником вышеприведенного боевого приказа и послужило боевое донесение капитана Веревкина в штаб дивизии, в котором он изложил то, что услышал от меня, несколько приукрасив события и сильно завысив потери противника. Должен сказать, что после нашего ухода контратакующая группа немцев сожгла оставшиеся строения и больше там не держала боевое охранение, так как эффект его был исчерпан. Невыгодно было и нам держать там свое охранение.

Ю. И. МУХИН. В описании этого боя у Александра Захаровича есть неувязки, которых в других случаях нет. Он пишет, что они оставили Кучерово, поскольку у них не было пулеметов. Но пулеметы были — трофейные. И они все умели ими пользоваться. Так что дело не в этом. Думаю, что, захватив Кучерово, они ждали остальные подразделения полка, но те трусливо отсиживались, надеясь, что добросовестные сделают за них всю работу. И добросовестным надоело таскать каштаны из огня за паразитов, в связи с чем Чернявский и дал команду на отход.

А теперь еще один рассказ о добросовестных и паразитах.

А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. 31 декабря 48-й полк, сменив 42-й полк, сбил сопротивление немцев и развил наступление на Вильшанскую Новоселицу, которой сутра 31 — го декабря овладел. Здесь мы встречали наступление Нового, 1944 года. Третьего Нового года в моей жизни на войне. Полк — опять громко сказано, так как снова все остатки двух батальонов сведены в один батальон, которым теперь командовал Кошелев. Накануне этот комбат повел свой батальон балкой и внезапно с тыла атаковал населенный пункт Петривка, в котором располагались тыловые обозы противника. Немецкие ездовые хотели встречать здесь наступление Нового года, поэтому почти в каждой крестьянской хате была установлена елочка, украшенная маленькими флакончиками с выпивкой; шоколадками и другими подарками из фатерланда. Все это досталось нашему батальону в качестве трофеев. Было кое-что и в обозе, поэтому Кошелев пригласил прислать моего писаря на санках, чтобы поделиться с офицерами штаба трофейными деликатесами. Когда писарь Евдокимов вернулся, мы обнаружили в коробках пять бутылок шнапса, плавленые сырки, рыбные консервы, тушенку, даже яблоки и по одному апельсину на каждого. Хозяйка отварила нам рассыпчатого картофеля в мундире и принесла из погреба миску, почти как таз, с солеными огурцами и квашеной капустой. Ровно в полночь немцы «поздравили» нас несколькими залпами из 105-мм орудий. Через час наша артиллерия сделала ответный залп. Орудия находились невдалеке от штаба, и их позиции немцы засекли довольно точно. Мы не успели выпить и по одной рюмке, как с той стороны полетели снаряды по огневым позициям нашей артиллерии и разрывы оказались совсем рядом, а один снаряд попал в крышу нашего дома и взорвался на чердаке над русской печкой, на которой спал командир химвзвода. От взрыва снаряда сильным ударом бревна прямо в лоб был убит совсем молоденький лейтенант. Конечно же, праздник был испорчен.

Утром 1 января я после завтрака выехал на санках в Петривку, а там уже находился командир полка, но не в силу необходимости быть ближе к своим подразделениям, а только потому, что в батальоне запахло трофеями, тем более со шнапсом. Чтобы найти командира или штаб во фронтовой полосе, не нужно спрашивать солдат о местах их нахождения, а смотреть, куда ведут провода полевого кабеля. В одной из хат, в чисто прибранной комнате сидела телефонистка Дуся Лурга с телефонной трубкой, подвешенной петлей из тесемки на голове у уха. Она сделала мне знак пальцем у губ, чтобы я без нужды громко не разговаривал, и кивком головы показала, что «сам, ноль перший» находится на русской печке.

В это время зазуммерил телефон, и она вполголоса попросила: «Товарищ ноль перший, визьмить трубку». Оказывается, на печи тоже стоял телефон, и она присоединила перемычку провода к его клемме. Бунтин вальяжно взял трубку, назвал себя по позывному и коду должности. Дуся знала, что в таких случаях штабные офицеры всегда подслушивают разговоры и доклады старших начальников, чтобы быть в курсе полученных и отданных распоряжений, и дала мне отводную трубку. Говорил по телефону начальник штаба дивизии подполковник Хамов П. Ф. — «ноль другий «Бокала», которому было известно о захвате нами Петривки, он тревожился за ее удержание и просил принять меры к ее обороне на случай контратаки немцев. Бунтин заверил, что все необходимые меры он принял… Внезапно в линию вклинился новый незнакомый голос, который сказал примерно следующее: «Петр Филиппович, если вы хотите, чтобы было все выполнено, о чем вы сказали, то попросите телефониста переключить вас на командира батальона Кошелева и передайте все это ему лично. Тогда будет все сделано непременно. Ведь Бунтин все вам врет, вероятно, с какой-либо печки, ничего лично не наблюдая». Я подумал: не ясновидец ли комдив? Или он понял всю психологию нашего Бунтина, или, имея немалый опыт командования полком, сам поступал не раз подобным образом? Наш отец-командир не вымолвил ни слова, но я подумал, что мне нужно смываться тихо, чтобы он не увидел меня из-за «грубы». Это была моя первая негласная встреча с «новой метлой», то есть новым командиром дивизии.

Ю. И. МУХИН. В этом эпизоде особо нечего комментировать: все в нем по принципу — кто везет, на том и ездят. Комбат Кошелев, добросовестный офицер, фактически командовал 48-м полком, ему комдив и указания дает через голову паразита — официального командира полка.

В плане темы о добросовестности хочу привести эпизод из уже упомянутых мной воспоминаний А. В. Невского. К началу войны Александр Васильевич Невский был уже солидным человеком — ему было почти 39 лет. Работал главбухом, а перед войной управляющим конторы, снабжающей лесом наркомат нефтяной промышленности. Во 2-й стрелковой дивизии он, лейтенант запаса, довольно быстро стал командиром батальона связи. Батальон почти весь состоял из запасников, более того, в неудачном бою погибла часть командиров рот, поэтому на офицерских должностях служили сержанты. В батальоне писалась история, которой А. В. Невский пользовался при написании своих воспоминаний, поэтому они у него при всей их литературной корявости достаточно точны по датам, фамилиям и фактам. А. В. Невский рассказал такой случай, когда он был еще адъютантом старшим (начальником штаба) батальона.

«В июле 1942 года, прибыли два офицера, кавказцы, для прохождения службы: Дзыба Абдулах Кайматович, коммунист, национальность — абазинец (всего один аул), исключительно трудолюбивый, отлично знающий свое дело, впоследствии был нач. штаба 192 ОБС.

Второй — лейтенант, коммунист Гутиев Хазби Тем-болатович, был учителем, национальность осетин, тоже отличный специалист.

18 августа 1942 г. отмечался День авиации, поэтому случаю из ДОЛ (Дивизионный обменный пункт — склады дивизии) предупредили, что будет выдано по 100 грамм водки. Чем руководствовались нач. связи дивизии майор Малафеев С. А. и командир 43 отд. батальона связи капитан Бабаев Г. П.? Они верхом на лошадях поехали на ДОП, встретили подводу батальона связи, на которой везлась водка, остановили, сначала выпили немного, а потом вообще водка до нас не дошла.

Офицерский состав решил смьтгь с себя этот позор. Были собраны деньги, и лейтенант Цыганов, сам из города Боро-вичи, направился на полуторке за водкой, купил ее, и все были удовлетворены, но комиссар Скворцов Н. М. раздул дело, в результате чего Малафеев С. А. и Бабаев Г. П. были отстранены и переведены в другие дивизии.

10 сентября 1942 г. прибыл вновь назначенный начальник связи 2-й стр. дивизии, кадровый офицер, майор Куликов М. С, он так и остался майором до конца войны. Авторитетом, как в штабе дивизии, так в полках у связистов и в батальоне связи не пользовался, прозвище — «гнусавый».

Завистлив, жаден, подозрителен и труслив. Как-то раз зашел в продуктовый склад, взял у кладовщика Никитина (из Ладоги) банку консервов. Когда Никитин мне доложил, я пошел, чтобы отобрать ее у него, но он уже пожирал, мне пришлось без всяких обиняков его предупредить, что, если я его еще раз застану на складе — пристрелю. Через некоторое время он направил своего заместителя капитана Левченко, тут я вытащил наган и выпроводил гостя. Вот таким языком мне приходилось разговаривать со своим начальством.

Куликов полагал, что повар для меня готовит разносолы, и поэтому питался с кухни батальона связи. Я всю войну питался с общей солдатской кухни. Были дни, когда из продуктов была только соевая мука (американская). Приходит повар Шеметенко В. Н. и говорит, что его солдаты будут ругать — обед никудышный. Иду к кухне снимать пробу, Шеметенко наливает, стоит очередь за обедом, я ем обед с видимым удовольствием со словами «наелся хорошо», солдаты хохочут, да делать нечего, таков выдался денек с обедом.

Майор Куликов однажды собрал нач. связи 13, 200 и 261 сп, 164 ал и меня и объявил нам, что, пока он не получит звания подполковника, никто из нас не будет майором, а также не будет и награждения орденами. Он тормозил с награждениями всем и во всем. После войны его, кадрового офицера, демобилизовали, видимо, и в глазах начальства был «хорош».

Обратите внимание на добросовестность этих бывших бухгалтеров и учителей. Когда паразиты кадровые офицеры сожрали водку всего батальона (около 180 человек), эти офицеры военного времени купили ее за свой счет, чтобы не опозорить перед солдатами высокое звание офицера.