Служба

22 октября 1925 г. я был призван на действительную военную службу. Началась моя военная биография. Однако это было уже не первое знакомство с армейской жизнью.

Почти за два года до этого меня призвали на тридцатидневный сбор допризывников и направили в Архангельск, в казармы «Восстания», где располагался 29-й стрелковый полк 10-й стрелковой дивизии. Сама дивизия дислоцировалась в Вологде, два батальона 29-го стрелкового полка находились в Архангельске, а еще один батальон — на родине Михаила Ломоносова, в селе Холмогоры, что в 80 км от Архангельска.

По прибытии на место назначения свои продовольственные карточки мы сдали на общее котловое довольствие. Следует заметить, что в котел закладывалось гораздо больше, чем получали бы мы по карточкам. Обмундирование допризывникам тогда не выдавалось.

Занятия с нами проводили военнослужащие полка по специальной программе, а завершались сборы боевыми стрельбами на полигоне. Правда, нам выдали всего потри патрона на человека, так что практическое значение стрельбы вполне соответствовало шутливой фразе местных острословов: «Понюхать пороха и услышать гром выстрелов!».

К моменту призыва в РККА мне исполнился 21 год. Меня зачислили в полковую школу, курсантом во взвод связи. Вспоминая те дни, хотелось бы сказать несколько слов о моих первых командирах, которые приняли меня в полковой школе. Командиром взвода у нас был участник Гражданской войны старшина Панафидин. Во время Отечественной войны он был уже в звании майора, заведовал складом связи в 4-й армии под Ленинградом. Командир отделения — Носков, из вятской губернии, служака неплохой, но, к сожалению, малограмотный. Начальник полковой школы — Охотов Н.Н., деятельный, образованный, заботливый, избывших офицеров. Комиссар школы тов. Киселев пользовался большим уважением у подчиненных, культурный человек. Старшиной школы был Григорий Бочков.

Первые три месяца мы находились на карантине, нас даже за ворота части не выпускали. Да, откровенно говоря, нам и самим было бы стыдно выходить в город. Выглядели мы тогда весьма непрезентабельно: старое вылинявшее обмундирование было заштопано во многих местах и покрыто разного цвета заплатками, на ногах ношеные ботинки и обмотки в три цвета каждая.

По окончании карантина, в январе 1926 г., мы получили новые винтовки, новое обмундирование, яловые сапоги. Значительно улучшилось питание. Нас перевели в военный городок в Архангельске. Начались полнокровные армейские будни.

В нашей полковой школе числилось 250 курсантов. 60 их них были совершенно неграмотны. По вечерам я занимался с ними как с учениками первого класса, благо у меня был преподавательский опыт. В1920-1921 гг. я окончил 1 — е Советские учительские курсы (годичные) и успел поработать учителем в деревне Подборье.

Кроме того, я был членом редколлегии стенной газеты. Последняя выпускалась форматом метр на два, тексты писались жирными печатными буквами, так как далеко не все курсанты имели за плечами хотя бы по 3 класса школы.

Боевая подготовка мной усваивалась легко. В полковой школе я был одним из лучших стрелков из винтовки и впоследствии всегда проводил пристрелку оружия. Пристрелка проходила следующим образом: сначала я делал 4 выстрела из винтовки по мишени, а потом на основании результатов стрельбы составлял карточки точного боя.

Поскольку уровень грамотности курсантов был невысок, это создавало проблемы для проведения политзанятий. В связи с этим мне было поручено проводить политзанятия с комсомольцами, как с наиболее грамотными людьми. Я очень серьезно относился к этому поручению: заранее консультировался с комиссаром Киселевым, подбирал в библиотеке материал. И вот однажды ко мне в класс явились командир и комиссар полка в сопровождении начальника и комиссара школы. После занятий комиссар полка сказал: «Если бы все мои политруки так умели преподавать, я был бы на высоте». Для меня эти слова были очень высокой наградой.

После годичного обучения в полковой школе все мы были выпущены командирами отделения и получили знаки различия, по два треугольника на петлицу. Потом состоялся торжественный вечер, был зачитан приказ об окончании школы и объявлено назначение. В числе 23 командиров отделения я был направлен в Холмогоры.

По прибытии в Холмогоры я получил назначение в батальон, командиром которого был Кулагин, а комиссаром — Власов, оба весьма тактичные и скромные люди. Принял отделение связи, в котором числилось 50 человек, что было сверх всякой нормы по уставу.

Практически на следующий же день меня временно назначили начальником штаба батальона. Понятно, что на этой должности после полковой школы делать было нечего, однако это «временно» затянулось на целый год. Правда, летом был перерыв на три месяца, когда проводился территориальный сбор, на который собирались все лица призывного возраста, проживающие в районе и не проходившие действительную военную службу.

В феврале 1926 г. наш батальон получил первую радиостанцию. По тем временам это было весьма громоздкое хозяйство, к нам в подразделение ее доставили на пяти подводах. Никто из нас еще не слышал собственными ушами радио, потому интерес был огромный. Вдвоем с комиссаром Власовым мы приняли оборудование и распаковали его. Для монтажа антенн нам понадобилась проволока, которой в нашем хозяйстве не оказалось. Я решил съездить в Архангельск: вспомнил, что на чердаке казарм «Восстания» лежит колючая проволока. Привез три бухты для оттяжек к столбам. После установки репродукторов — два в казармах и один в Холмогорском клубе — и зарядки множества аккумуляторов радиостанция начала работать.

Казалось, что все устроилось лучше некуда, однако в скором времени эта история получила неожиданное продолжение. Как-то в марте сижу я в штабе один. Вдруг заходит незнакомый мне гражданин в совике, спрашивает комбата. Я отвечаю, что комбат еще не приходил, неизвестный подходит к коммутатору и берет телефонную трубку. «Не трогай, гражданин», — кричу я ему, но он и слушать меня не желает. Тогда я беру его за шиворот и выбрасываю в коридор. Человек стремительно освобождается от совика, и я вижу шинель, а потом две шпалы. Оказалось, что это был заместитель командира полка по административно-хозяйственной части.

Пришел комбат, и недоразумение уладили. А часа через два мне была объявлена благодарность за бдительность. Прошел еще час, и фортуна повернулась ко мне спиной. Наши командиры пошли осматривать хозяйство батальона. При виде колючей проволоки, которую мы использовали для оттяжек антенны, замкомполка заорал на меня благим матом. В выражениях он не стеснялся, а его кулак постоянно торчал перед моим носом. Только тогда нам стала понятна причина внезапного приезда высокого начальства. Все остатки колючки были срочно собраны и отправлены обратно в Архангельск. А мне на прощанье было сказано: «За воровство накажу». Однако никаких последствий эта угроза не имела.

Зимой 1927 г. у нас прошли полковые соревнования по лыжам. Это было серьезное испытание на выносливость, ведь пройти нам предстояло 80 км. Я занял тогда второе место.

Силами военнослужащих и жен комсостава мы поставили спектакль «Красные дьяволята». Премьера прошла успешно. С этим спектаклем связано еще одно воспоминание. В тот вечер я поздно возвращался в казармы и вдруг услышал выстрелы часового у склада с боеприпасами. Заскочил в расположение части, объявил тревогу, а сам побежал к складу. Горела двухэтажная конюшня, которая одной стеной вплотную примыкала к складу. На 2-м этаже конюшни находился сеновал, видимо, он и стал причиной пожара. Положение складывалось угрожающее, так как от конюшни стал заниматься и наш склад, а никого из командования рядом не оказалось. Пришлось в нарушение устава самому отдать приказ, подоспевшие по тревоге красноармейцы взломали замки и стали выносить боеприпасы к реке. Взрыв склада мы предотвратили.

В конце 1927 г. моя срочная служба подошла к концу. Совместно с писарем штаба Гусевым И.Ф. мы приняли участие в процессе увольнения военнослужащих в запас. Подготовили всем документы, выдали денежное довольствие и остались вдвоем. До армии мы жили в Архангельске, служили тоже в Архангельске, ничего другого в своей жизни не видели, вот и решили куда-нибудь поехать. Разложили на столе карту СССР, бросили хлебный шарик, он и указал нам путь на Омск.

До Омска добрались нормально. Денег нам выдали по 18 р. 50 коп. на брата, да своих у меня было 25 руб. Деньги, принадлежащие Гусеву, я тоже взял себе, так как Иван в свои 23 года был уже неисправимым пьянчужкой. Однако в Омске возникли проблемы. Дело в том, что в те годы везде была безработица, и мы долго не могли нигде устроиться. Проели почти все деньги, пока, наконец, нам не предложили поехать в Саргатский район Омской области. Я был принят на должность налогового инспектора, а Гусев — статистиком, оклады по 30 руб. в месяц. Приступили к работе.

В сентябре 1928 г. по Омской области была объявлена всеобщая чрезвычайная мобилизация. По прибытии в районный центр Саргатку мне дали 800 человек, множество подвод с лошадьми и приказали доставить людей в Омск. Родственники провожали своих мужчин со слезами на глазах, как на войну. До Омска мы добрались в срок и без потерь, была утрачена лишь одна дуга. Мне была объявлена благодарность, а «мобилизованным» приказали немедленно возвращаться домой. Я их уже не сопровождал, решил вернуться на родину, в Архангельск.

В первой половине мая 1932 г. Октябрьский райвоенкомат г. Архангельска направляет меня в «Ельник». Это остров на реке Северная Двина, напротив деревни Верхняя Кайдокурья Холмогорского района, в 55 км от Архангельска. Вблизи этого острова предполагалось соорудить лагерь для проведения территориальных военных сборов. Колхозы выделили мне плотников для строительства штаба, деревянного дома, склада и кухни-столовой. В соответствии с планом все это было сделано за две недели, мы даже успели разметить места для палаток. Лагерный сбор продолжался три месяца: июнь, июль и август. В начале августа 1932 г. меня отозвали в Архангельск и назначили на должность начальника снабжения в тресте Севягод-зверьпром.

Позднее я почти каждый год привлекался для прохождения лагерных сборов. В 1933 г. вновь был в «Ельнике». В 1934 и 1935 гг. — в дивизионных лагерях «Кучуба» в Вологодской области. В 1938 г. был оборудован новый лагерь в трех километрах от железнодорожной станции Исакогорка, на Черной речке. Лето 1939 г. я провел в нем же.

Во время прохождения лагерных сборов мне совершенно неожиданно стали поручать работу военного дознавателя, в дополнение к своим основным обязанностям я вел расследования по совершенным воинским преступлениям.

В 1938 г. мне было присвоено воинское звание лейтенант.