Уехала или осталась? Погибла или все же ей удалось выжить? И если да, то какова ее дальнейшая судьба? Эти вопросы возникли сразу, как только была перевернута последняя страница дневника Лены Мухиной.

Но сначала надо было понять, что нам известно. Оказалось, немного: ученица ленинградской школы № 30, жила где-то в районе Загородного проспекта, Владимирской (тогда Нахимсона) площади, Социалистической или Разъезжей улиц с мамой и Акой (няней, бабушкой?)… Есть родственники в Горьком (нынешнем Нижнем Новгороде), в дневнике даже упомянут адрес. Да, еще точная дата рождения. Ни отчества, ни ленинградского адреса…

Искать решили сразу по нескольким направлениям. Отправили запрос в Комитет по делам ЗАГС Санкт-Петербурга, предположив, что, если Лена родилась в Ленинграде, нам дадут точный адрес и по домовым книгам мы хотя бы узнаем: уехала она из города или нет. Одновременно навели справки в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга, где находится подлинник дневника: как и когда он туда попал. Ответ оказался неутешительным. Дневник поступил в архив в 1962 году вместе с другими документами, а какими — никто не знал. Но архивисты нас чуть-чуть и порадовали. В одном из недавно изданных сборников о блокаде оказалась публикация нескольких страниц из дневника Лены Мухиной с припиской: «Через несколько дней Елена Мухина была эвакуирована из Ленинграда. Дальнейшая ее судьба неизвестна». «Откуда вы это знаете?» — спросили мы автора публикации Г. И. Лисовскую и услышали в ответ: «Кто-то из давно работающих в архиве сотрудников говорил об этом», но кто и когда выяснить не удалось. Значит, все-таки выжила! Но хотелось найти этому и другие подтверждения.

Тут пришел ответ из Комитета по делам ЗАГС Санкт-Петербурга. Увы, отрицательный. Лена Мухина родилась не в Ленинграде. Телефонные звонки в Нижний Новгород по номерам, найденным в Интернете, успеха также не принесли. Первый этап поисков закончился с минимальными результатами.

Нужно было снова обращаться к дневнику в надежде найти новые зацепки. Внимательное изучение подлинника принесло свои плоды. На одной из чистых страниц, в самом конце тетрадки, обнаружилась сделанная явно другой рукой карандашная запись: «Бернацкая Е. Н. Загородный, 26, кв. 6, т. 5.62.15». Сразу же вспомнилась фраза из дневника: «Пишу-то я на маминой записной книжке». Может, Е. Н. Бернацкая и есть «мама Лена»? Предположение подтвердилось, когда в блокадной «Книге памяти» мы обнаружили запись об умершей в феврале 1942 года Елене Николаевне Бернацкой, проживавшей по адресу, указанному в дневнике.

Но почему у них разные фамилии и одинаковые имена, почему Лена часто называет маму не просто мамой, а мамой Леной? И как объяснить две записи в дневнике о смерти матери, когда в следующих строках о ней говорится как о живой? Возможно, Бернацкая не родная мама, а приемная, а в июле 1941 года умерла родная мать? Выходило логично, но на уровне догадки.

Главный вопрос — судьба самой девочки — пока оставался без ответа. А что если попробовать поискать в документах, относящихся к ленинградской художнице Вере Владимировне Милютиной, о которой Лена часто пишет весной 1942 года и которая, как видно из дневника, принимала самое деятельное участие в том, чтобы отправить Лену в эвакуацию.

Личный фонд В. В. Милютиной и ее мужа, музыковеда Александра Семеновича Розанова хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга. Скользим взглядом по описи, в которой перечислены названия более 700 дел. И вдруг… Дело № 315 — письма к В. В. Милютиной Мухиной Елены Владимировны, художницы! Семь писем на 24 листах за 1942–1984 годы. Она?

Через неделю, когда нам принесли тоненькую папку с письмами и почтовыми карточками, стало ясно: да, это она. Слишком много совпадений в ее письмах к В. В. Милютиной с дневником. Мы нашли ответ на главный вопрос: Лена Мухина эвакуировалась из Ленинграда в июне 1942 года и спустя четыре десятилетия была жива и проживала в Москве.

В деле оказались не только письма, но и конверты с адресом, и рассказ о родственниках, часть из которых упоминалась в блокадном дневнике. Может, она здравствует и по сей день? Перед телефонным звонком в Москву было волнение: тем ли людям мы звоним, как они воспримут наши вопросы. На другом конце провода сначала была небольшая растерянность: «Да, знаем Елену Владимировну Мухину. Какой дневник? Вела во время блокады? Она об этом не упоминала…»

И тем не менее мы говорили об одном и том же человеке. Елены Владимировны уже нет. Но ее племянница Татьяна Сергеевна Мусина вместе со своим мужем Рашидом Маратовичем с пониманием отнеслись к нашим розыскам. Сохраненные ими альбом с фотографиями, письма Елены Владимировны, ее матери, «мамы Лены» и найденные нами архивные материалы позволили не только ответить на все волновавшие нас вопросы, но и восстановить основные вехи биографии ленинградской школьницы Лены Мухиной.

Елена Владимировна Мухина родилась 21 ноября 1924 года в Уфе, но уже в начале 1930-х годов вместе со своей матерью Марией Николаевной Мухиной проживала в Ленинграде. Из-за серьезной болезни матери девочку вскоре пришлось передать на воспитание Елене Николаевне Мухиной, в замужестве Бернацкой, родной сестре Марии Николаевны.

Здесь нужно сделать небольшое отступление и в двух словах рассказать о семье Мухиных. Кроме Марии и Елены, в семье Мухиных были еще два брата: Николай и Владимир, и сестра Евгения (по мужу Журкова). Их мать — София Поликарповна — работала сельской учительницей в деревне Дурыкино под Москвой. По семейным преданиям, София Поликарповна была народницей, т. е. участницей движения разночинной интеллигенции — народничества. Ее муж Николай служил счетоводом в Московской городской управе.

Приемная мать Лены Елена Николаевна Бернацкая с детства увлекалась верховой ездой и любовь к конному спорту сохранила на всю жизнь. Это увлечение позднее заставило ее резко изменить жизнь, когда после падения с лошади балерине Бернацкой пришлось оставить сцену. Но связи с театральным миром Е. Н. Бернацкая сохранила, устроившись художником-макетчиком в Ленинградский малый оперный театр. С маминым окружением — оперным певцом Григорием Филипповичем Большаковым, художницей Верой Владимировной Милютиной, художником-декоратором Сергеем Викторовичем Сенаторским и его женой Любовью (Кисой), а также работником литературной (тогда — культурной) части Ленинградского малого оперного театра Кирой Николаевной Липхарт и другими — Лена Мухина была знакома не понаслышке. И дневник — лучшее тому подтверждение.

Материального благополучия, увы, театр не приносил. Не особо поправились финансовые дела, когда Бернацкая стала заниматься копированием чертежей. «Сейчас, т. е. когда пишу тебе, я не имею никакой работы, и денег на три недели житья. Но этим я не очень опечалена. Ведь я живу так с 1934 г. (…) скоро лето, а у меня не отложено ни одной копейки», — признавалась она в письме своей сестре Жене весной 1941 года. Знала об этом и Лена: «Мы не поедем в этом году на дачу. Нет денег, — с грустью записывает она в дневнике 28 мая 1941 года и бодро продолжает: — Ну, и не надо, даже очень хорошо, я давно лето не проводила в городе. Буду обязательно работать». Увы, меньше чем через месяц началась война.

Как прошел первый блокадный год для Лены Мухиной, читатель знает из дневника. Что происходило дальше?

В начале июня 1942 года Лена Мухина выехала из Ленинграда. Эшелон с эвакуируемыми ленинградцами направлялся в город Котельнич Кировской области, но Лена по каким-то причинам в том же месяце оказалась в Горьком и стала обучаться на мукомола в школе ФЗУ. В Ленинград она вернулась лишь осенью 1945 года, чтобы поступить в Ленинградское художественно-промышленное училище, которое и окончила благополучно через три года, получив специальность мастера мозаичных работ. Отработав чуть больше месяца мозаичником в СУ-4 Треста Ленотделгражданстрой, Лена возвращается в училище, но уже в январе 1949 года поступает на Ленинградскую зеркальную фабрику. «Я не только исполняла по эскизам, но и создавала свои композиции, и не плохие», — писала она позднее своей тете Жене. Работа нравилась, но жилье приходилось снимать, так как свою комнату она потеряла, уехав в эвакуацию. А массовое сокращение на фабрике оставило ее и без работы.

Оказавшись на перепутье, Лена сначала хотела поступить в какой-либо техникум, чтобы получить другую специальность и возможность для карьерного роста, но не везде давали комнату в общежитии, а со стипендией в 140 рублей снимать жилье было невозможно. Все время просить помощи у родственников она также не хотела. Вспомнив о своей специальности мукомола, Лена отправляется в Москву, в Главмуку (так сокращенно называлось Главное управление мукомольной промышленности Министерства заготовок СССР) и получает направление в Ярославль, а оттуда в город Рыбинск (тогдашний Щербаков). И тут она снова резко меняет свою судьбу. Отказавшись от места лаборанта на мельнице, Елена Мухина в марте 1950 года завербовалась в Кемеровскую область на строительство тепловой электростанции — Южно-Кузбасской ГРЭС. Поначалу пришлось трудиться чернорабочей, но уже в конце того же года она переходит художником в Главное управление, в отдел труда и зарплаты. «Моя непосредственная обязанность — художественно оформлять все, что касается соцсоревнования: лозунги, доски показателей, почета. Зарплата 500 с лишним рублей», — сообщает она в письме любимой тете Жене.

В марте 1952 года срок договора заканчивался и надо было думать о дальнейшей работе. «Я страшно скучаю по Ленинграду, по опере, по музеям. Но мне же негде жить там». Это строки из очередного письма к Е. Н. Журковой. В Москве тоже не было жилья, но были родственники, и Елена выбирает столицу. В июне 1952 года она устраивается на Механический завод в Кунцево, где проработала 15 лет, в основном маркировщицей. Последние годы перед выходом на пенсию по состоянию здоровья Елена Владимировна работала художницей-копировщицей по росписи ткани на Кунцевской фабрике художественной галантереи и надомницей на фабрике им. Советской Армии.

Елена Владимировна Мухина скончалась 5 августа 1991 года в Москве.

Текст дневника печатается по оригиналу, хранящемуся в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга (Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72). Дневник представляет собой тетрадь в твердой коленкоровой темно-коричневой обложке размером 200?135 мм. Листы нелинованные, без полей. Часть страниц вырвана, часть осталась незаполненной, на некоторых листах сохранились рисунки и наброски автора(?) дневника, выполненные карандашами черного и коричневого цветов: фигуры лошадей, всадник на лошади, прыгающей через барьер, трамвайный поезд и автомобиль, женские лица. Несколько рисунков и эскизов помещены на заполненных листах дневника.

Записи (с редкими зачеркиваниями) сделаны в основном синими чернилами, реже — карандашом, простым или синего цвета. На тех страницах дневника, где текст обрывается на полуслове или предложение не закончено, следующая запись сделана чернилами, если предыдущая карандашом, и наоборот. Вероятно, текст обрывался потому, что кончались чернила или ломался грифель.

Почерк неровный: то крупный, то мелкий, с наклонами в разные стороны, но по характерному написанию отдельных букв можно уверенно заключить, что он принадлежит одному и тому же человеку.

Форзацы тетради исписаны цитатами, в том числе и отрывками из текстов советских песен: «Спортивный марш», «Спой нам, ветер» (обе на слова В. И. Лебедева-Кумача), «Марш сталинской авиации» (на слова П. Германа). На первом же форзаце карандашная надпись: «Елена Мухина. Мой дневник (от 8-ого кл. — до…) (повесть о радостях и печалях в жизни одной уч[ени]цы 8-ого класса, о юной любви, о надеждах и разочарованиях».

Археографическая подготовка текста проведена в соответствии с действующими правилами издания исторических источников.

* * *

Мы выражаем искреннюю признательность Т. С. Мусиной и Р. М. Мусину за предоставленные биографические материалы о Е. В. Мухиной и ее родственниках. Мы благодарим наших коллег Е. М. Балашова, Н. В. Быкову, Н. В. Деменкову, И. И. Крупскую, Г. П. Лебедеву, Б. Н. Миронова, В. И. Мусаева, В. И. Попову, В. Л. Пянкевича, М. Н. Румынскую, А. Н. Цамутали, Н. Ю. Черепенину, а также многих сотрудников Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга, Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, Библиотеки Санкт-Петербургского института истории РАН, Российской национальной библиотеки, Библиотеки Российской академии наук за предоставленные материалы, советы, помощь и критические замечания.

Публикаторы