Ата смирно лежала на больничной койке. Она была здорова, но подавлена. Завтра в десять часов утра операция. Что ее ждет? Оперировать будет сама Реттер. Она была строгая и добрая. У нее был такой приятный и негромкий голос, ловкие и ласковые руки! От нее так хорошо пахло! Конечно, это были духи, но так славно! И вообще эта докторша была светлая, почти как Виктория Александровна. А тетя Вика была вся - Радость, вся - Добро! Счастьем было находиться возле нее. Сразу утихало раздражение, ненависть, горечь, всякая боль.

Как славно, что тетя Вика как раз сегодня дежурит, когда так неуверенно и тяжело! Тетя Вика будет эту ночь возле Аты. Как это удачно! Она скоро придет, и Ата с ней поговорит.

Девочки - их в палате было кроме Аты трое - уже уснули.

Они все были зрячие. Просто болели глаза. Им делали операцию, чтоб они не ослепли, как Ата.

У Аты была мудреная болезнь, по-русски и не скажешь, что-то очень запутанное. Не просто катаракта. Если бы ей на втором году жизни давали достаточно витаминов и свели бы ее к хорошему врачу, она бы не ослепла. Но малограмотная упрямая бабушка разве понимала, что надо делать? Она и сама никогда к врачам не обращалась. А родители? Ата их ненавидела.

Санди ничего не знает. Ермак ему ничего не рассказал. Санди никогда не рассказывают плохого, грязного, отвратительного. Его оберегают. Другие дети могут переживать это, а Санди даже знать не должен. Розовый, упитанный мальчик с голубыми, ничего не знающими глазами. Санди счастливчик! У него лучшая мать - добрая, красивая, справедливая. У него отец, которым можно гордиться. Два заслуженных дедушки. У него друг, который его оберегает, чтоб не расстраивался, не задумывался, даже не знал, что существует плохое. Это ведь не для него. Он-то никогда не испытает плохого. А если столкнется со злом, пройдет мимо, не заметив. Розовый и голубой мальчик! Поставить бы его на место Ермака - запел бы! Никогда не выстоял! Почему Ермак его так любит? За что его любить, такого? Санди! Санди! Все только и носятся с ним. Подумаешь, делает корабли… игрушки! Пусть сделает настоящий корабль. Хоть бы лодку. Чтоб от нее была польза людям. А может, она просто завидует Санди? Такая скверная - завистливая, злая, не умеющая прощать.

Скорее бы все утихло и пришла Виктория Александровна… Милая, добрая тетя Вика! Если бы она любила Ату хоть на одну сотую того, как она любит своего ненаглядного сыночка Санди. Как она долго не идет!

Ата настороженно прислушалась к приглушенным голосам. в коридоре. Звякнул стакан о графин - кто-то пьет воду. Хихикнула нянюшка - что-то ей рассказали смешное. Прошла дежурный врач - каблучки стук, стук, стук. Запахло лекарством,

В палате душно, хотя форточка открыта. Никакого движения воздуха.

Что будет завтра? Эта операция… Будет ли она видеть?

Ата помнила свет. Больше она ничего не помнила - была слишком мала, когда ослепла. Не помнила человеческих лиц. Не помнила неба, моря, улиц, травы и цветов. Свое лицо в зеркале. Какая она? Красивая, некрасивая, безобразная?

Если бы только видеть свет! Пусть ничего другого, но свет. Есть же такие счастливые люди, что видят. И даже не ценят этого. И скулят, жалуются на какие-то там нехватки, когда им так много дано в жизни: столько всего видеть! Если операция будет удачной и Ата обретет свет, она будет всю жизнь только радоваться. Ах, скорее бы пришла тетя Вика! Нет, она не может больше лежать! Надо ее найти.

Ата стремительно поднялась с кровати, нащупала ногами шлепанцы. Набросила на себя халат - он был ей велик, поземь, но самый светлый, какой нашелся в больнице,- и быстро вышла в коридор.

- Что ты так схватилась? - спросила нянюшка.

- Где Виктория Александровна?

- В дежурной. Позвать? Или проводить тебя?

- Не надо, я сама!

Виктория Александровна сидела одна в узенькой дежурке и что-то записывала в журнал.

- А я только хотела идти к тебе,- сказала она, захлопывая журнал.

- Тетя Вика, здесь никого нет? - спросила Ата.- Только вы? Мне надо поговорить с вами. Очень-очень важно.

Виктория Александровна обняла Ату за плечи, поцеловала ее в горячую щеку.

- Тебе надо быть уже в постели. Выспаться, отдохнуть. А то операцию отложат.

- Я знаю, но я не могу спать. Тетя Вика, я хочу вам дать клятву. Пожалуйста!…

- Хорошо. Я слушаю.

- Вот, тетя Вика, если операция будет удачной… Я клянусь, употреблю все свои силы на одно доброе! Клянусь, буду делать только добро, а со. злом буду бороться. Всю жизнь! Вы мне верите?

- Верю, моя девочка!

- Тетя Вика, можно вас обнять? И только один раз, один разик назвать вас мамой. Можно?

Виктория Александровна, сморщившись от совершенно нестерпимой жалости, крепко прижала к себе слепую.

- Доченька моя! Ата всхлипнула.

- Я так люблю вас… мама. Мама!! Я так завидую Санди! Но это нехорошо. И я больше не буду. Вы мне верите?

- Верю, Ата.

- А если, когда я вырасту и у меня будут дети, я их никогда не брошу на бабушку. Ведь это нехорошо. Я буду сама их растить, как вы растите Санди, и сделаю их такими же счастливыми. Санди очень счастливый! Но я не буду ему завидовать!

- И ты будешь счастливой, Ата. Идем, я тебя уложу. Виктория Александровна отвела девочку в палату, уложила в постель, подоткнула под нее одеяло и села рядом, держа ее руку. Она хотела посидеть возле нее, пока Ата не уснет, но Ата была так возбуждена, что Виктория Александровна поняла: ей не уснуть.

Она принесла ей полтаблетки снотворного и сидела возле, пока Ата не заснула.

«Сколько горя с самого рождения! - с грустью думала Виктория.- Как бы я хотела заменить ей мать, чтоб она не завидовала так мучительно Санди. Но разве Андрей согласится принять ее в дом? Никогда. А что, если…»

Виктория просияла. Мысль была удачной. Попросить отца удочерить Ату. Тогда Виктория могла бы ежедневно навещать ее, помогать воспитывать. Сколько еще ждет эту бедняжку! Такая пылкая, нетерпимая, ранимая, чуткая ко всякой неправде и несправедливости. У нее будет нелегкая жизнь. Если бы ей хоть вернули зрение!

В эту ночь, накануне операции, сидя у постели спящей девочки, Виктория тоже дала себе клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять Ату.

Ата стояла посреди просторной - много света и воздуха - комнаты. Лимонные деревца, выращенные в кадках, уже упирались в потолок. За огромным, во всю стену, распахнутым настежь окном спокойно вздыхало море. День был пасмурным, накрапывал дождь, пахло влажной землей, морем, прошлогодними листьями. В кабинете благодаря открытому окну было очень холодно, но холода никто не чувствовал. Врачи и сестры смотрели на тоненькую, высокую девочку в длинном больничном халате. Глаза закрывал бинт.

Ата молчала. Только при входе она повернула голову на длинной шее в ту сторону, где стояла Виктория Александровна, чувствуя ее присутствие. Услышав ее голос, Ата успокоилась. Она догадалась, зачем ее вызвали, но собрала все свое мужество и приготовилась узнать, что бы это ни было: свет или тьма на всю жизнь.

- Как ты себя чувствуешь, Ата? - спросила Екатерина Давыдовна, подходя к ней.

- Хорошо! Вы мне развяжете сегодня глаза?

- Если ты будешь спокойна.

- Я совсем спокойна.

- Отлично. Мы посмотрим твои глаза… Но потом снова завяжем их дня на три-четыре. Чтоб они хорошо зажили. Договорились?

- Да, да! О скорее же!…

- Не дрожи, Ата. Я только хочу предупредить тебя… Вряд ли мы смогли вернуть тебе стопроцентное зрение.

- Я же понимаю! Лишь бы я видела свет!

- Не волнуйся. Повернись вот так. Я сама тебе развяжу глаза.

Екатерина Давыдовна внешне спокойно стала разбинтовывать повязку. Ее товарищи по работе смотрели на нее. Если эта операция удалась, она станет апофеозом доктора Реттер, ученицы Филатова.

- Второй случай в моей практике,- медленно произнесла Екатерина Давыдовна.- Первый оперировала в Казахстане во время войны; казалось, все сроки были пропущены. Взрослая девушка. Казашка. Нужно ли зря травмировать, когда один шанс на тысячу… Пишет мне до сих пор. Спокойнее, Ата. Вот сейчас все…

Ликующий крик вырвался у Аты. Бледная, с искаженным волнением лицом, на щеках налипли желтоватые нитки от марлевого бинта. Тусклые зеленоватые глаза смотрели неестественно и дико.

Девочка оглядела всех вокруг, поняла, кто врач, узнала Викторию Александровну, потому что та со слезами шагнула ей навстречу. Ата бросилась, чтоб ее обнять, протянув вперед руки, как она никогда не ходила слепой, и пошатнулась, словно споткнувшись о невидимое препятствие. Обе - Врач и сестра - одновременно поддержали девочку.

- Мы еще будем учиться ходить! - успокаивающе сказала Екатерина Давыдовна, сама близкая к слезам.- А теперь надо завязать глаза!

Ата, все сильнее дрожа, послушно обернулась к ней.

- Можно, я только подойду к окну и взгляну?… Один раз. Там море?

Екатерина Давыдовна сама подвела Ату к окну. Дождь усилился. Море скрыл туман.

- Я не вижу моря,- без грусти, примиренно сказала Ата.- Но я достаточно много вижу. Спасибо!

- Море сейчас не видно, потому что туман,- пояснила Екатерина Давыдовна.- Слышишь, ревет сирена? Туманный сигнал. А теперь тетя Вика завяжет тебе глаза. Виктория Александровна, закапайте ей атропин и раствор альбуцид-натрия. Пращевидная повязка!

Когда сестра Дружникова увела девочку в перевязочную, Екатерина Давыдовна в изнеможении опустилась на стул. Ее окружили сотрудники. Начались восторженные поздравления.

Ата лежала на спине. Глаза были закрыты и завязаны. Им надо было еще отдыхать, крепнуть, набираться сил. Теперь они будут смотреть на мир.

Ата была настолько счастлива, что даже ослабела от счастья.

Теперь и она зрячая. Даже не слабовидящая, а зрячая. Ока уже видела так много! Доктора, которая вернула ей жизнь. Тетю Вику - так вот она какая на самом деле. Видела людей… Все-таки не такими она их представляла! Видела дерево в кадке, упершееся в потолок. (А ему тесно… Почему не выпустят его на волю?) И видела дождь!

В следующий раз она увидит Ермака! И солнце. И небе. И море. Как все хорошо! Как хорошо!…

Счастье убаюкало ее, и Ата уснула.

Тем временем врач беседовала с медицинской сестрой. Кабинет опустел. Их было только две женщины в белых халатах, чем-то похожих друг на друга, несмотря на видимое внешнее различие. Дождь за окном все шел. Мычала сирена тоскливо и угрожающе. Корабли в море слушали туманный сигнал.

- Операция удалась, а у меня болит сердце…- вздохнула Екатерина Давыдовна.- Столько еще опасностей ждет нас! Заживление проходит вяло. Общее состояние организма ослабленное. Могут быть и поздние осложнения: помутнение стекловидного тела, отслойка сетчатки, вплоть до обильного кровоизлияния из глаза. Даже после удачно проведенной операции и при гладком послеоперационном течении зрение в некоторых случаях… спустя значительное время вдруг начинает ухудшаться. При исследовании на зрачке вдруг обнаруживаешь тонкую серую сетку… Потом она превращается в плотную перепонку. Возникает вторичная катаракта. Никогда к этому не привыкну!! Никогда! Тогда снова операция, но уже с меньшими шансами на успех… При врожденной катаракте операцию надо делать как можно раньше. У Гагиной пропущены все сроки. Очень трудно будет научить ее пользоваться зрением. Да. Надо будет постоянно наблюдать за внутриглазным давлением. Может развиться глаукома. В таких случаях, как у нее, всегда есть предрасположение к глаукоме. Всякие волнения ей абсолютно противопоказаны! А девочка очень нервная, впечатлительная. Умненькая, развита не по летам, но комок нервов. Что делать?

- Я вам рассказывала,- тихо напомнила Виктория Александровна.- Ату бросила мать… травма на всю жизнь. Скажите, ей всегда будет грозить слепота?

- Боюсь, что да! Но, во всяком случае, если она не ослепнет лет до двадцати пяти, зрение укрепится. И тогда уже можно не так бояться. У нее совсем нет родных?

- Есть брат. Ему пятнадцать лет. Собственно, есть и отец, но… Ата категорически отказывается его признавать. В больнице даже передачи от него не принимала. Такой отец и не поможет.

- У нее страстная тяга к семье… Жажда иметь мать,- раздумчиво заметила Реттер.

Виктория Александровна жгуче покраснела, так что слезы выступили на глазах.

- Не любую мать… Ей хочется иметь матерью меня.

. - Да, я заметила это. Я вернула ей зрение, но первою, кого она захотела увидеть, были вы. Она очень вас любит!

- Муж против… Но сегодня я еще раз поговорю с ним.

Вечером Санди был свидетелем бурного разговора родителей.

- Я не могу иначе, пойми,- сказала Виктория Александровна в заключение.- Я просила отца принять ее к себе. Он согласен. Тетя Ксеня тоже. Но я не могу доверить ее даже отцу.

- Ты ее так любишь?

- Да. Но это сложнее. Я потеряю к себе всякое уважение, если не откликнусь на ее призыв.

- Не понимаю одного,- с досадой заметил Андрей Николаевич,- почему мы должны воспитывать ребенка Стасика? Его же дочь?… И он жив-здоров. Кстати, он поступил на работу библиотекарем. Почему бы ему не взять дочь к себе?

- Я никогда бы это не допустила, вплоть до суда!

- Почему?

- Потому что Ате противопоказано жить в такой обстановке. Ох, Андрей, Андрей. Как ты мог это сказать?

- Но Ермак живет, и парень хоть куда. Ты считаешь ее неустойчивой?

- Она устойчивее нашего Санди. Это на редкость волевая натура. Но ей нельзя волноваться! Катерина объявила это категорически. Ах, сколько можно это повторять! Отвезу ее к отцу, но… мне придется наполовину жить у отца. Ате нужна я!

Андрей Николаевич долго молчал, с досады не глядя на жену. Закуривал. Уходил в кухню. Потом сказал сухо:

- Поступай как хочешь.

- Андрей! Ты согласен?

На радостях Виктория стала целовать мужа, он отбивался. Вошел Санди, ему объявили новость. Так у Санди появилась сестра.