Должно быть, я странный парень… Чуть ли не все на корабле строчат путевые записки. Кто в надежде, что их обнародуют, кто просто для себя, на память о путешествии. Ведь наш «Дельфин»—океанологическое судно, работающее по международному плану исследований Мирового океана. И это первый рейс «Дельфина», сошедшего со стапеля кораблестроительного завода всего четыре месяца назад. Кстати, я на «Дельфине» своего рода достопримечательность, так как работал на его, постройке от начала до конца.

Когда меня хотели премировать, я заявил, что лучшей премией для меня будет самому испытать мореходные качества корабля. Так я попал в личный состав экспедиции, в гидрологический отряд. Не так уж трудно было этого добиться, поскольку я заочник Высшего инженерного морского училища.

То, что начальником морской части экспедиции является академик Дружников — мой собственный дед, никакой роли не играло. Я и сам по себе кое-что значу. Если хотите знать, когда дед знакомился со списком состава экспедиции, он, говорят, спросил: «Это какой же Дружников, мой внук или однофамилец?» Дед принял руководство экспедицией в последний момент, когда с его предшественником неожиданно случился инфаркт. Хорошо еще, что на берегу, а не в море. Эти старые ученые работают до последнего вздоха. Крепкая гвардия!

«Дельфин» будет заходить во многие порты Европы, Америки, Африки, Австралии. И на всякие обитаемые и необитаемые острова…

Ночами на долгих вахтах нам будут сиять то Большая Медведица и Полярная звезда, то созвездие Южного Креста.

Наверно, будет много любопытного — приключения, опасности, встречи с людьми всех рас и- цвета кожи.

А меня потянуло написать книгу о родном доме. О родных и друзьях. О далеком уже детстве и юности, которая окончилась так сокрушительно и внезапно — вчера. О завоевании друга, потому что мне беспрестанно приходилось завоевывать Ермака.

И конечно, вспомнить все об Ате, которая так непонятно смотрит на меня с фотографии, запрятанной достаточно далеко — на дно чемодана.

Я вполне понимаю Диккенса, написавшего свои «Рождественские рассказы», полные туманов и мрачности, в лазурной Италии. Заморские страны, с их причудливым и необычайным, весьма интересны, но как же скоро начинаешь тосковать о доме и вдруг понимаешь, что родной город самый прекрасный в мире. Наверно, у меня будет так всегда: дома — думать о неизведанном, всматриваться в горизонт, а когда заедешь далеко — грустить о доме и близких. И оттого мне так дорог «Дельфин» и люди на нем, что это кусочек Родины. И даже профсоюзные собрания, которые я терпеть не могу (самые скучные!), здесь, у тропиков, просто умиляют. И пожалуй, никто на корабле мне так не мил, как добрейшим боцман Василий Матвеевич, такой простой, хозяйственный и какой-то домашний. Весь день он хлопочет. Если он нужен, его найдешь, там, где моют, драят, чистят, красят, полируют. Никто так не поможет, как боцман, если вам нужно что-то достать, наладить, организовать.

Славный старик! Впрочем, он, наверно, еще не стар — крепкий, веселый, добродушный, с красным обветренным лицом. Просто волосы рано поседели. Мало ли отчего…

Меня поместили в одной каюте с начальником гидрологического отряда, океанологом Филиппом Михайловичем Мальшетом. Это большой ученый (дедушка о нем очень высокого мнения") и добрый товарищ и путешествии. Высокий, живой, всегда уверен в себе, настойчив. Некоторые считают его самоуверенным и недолюбливают за резкость и прямоту. Но мне он очень нравится. Совсем он не самоуверен, даже наоборот — подвержен сомнениям и легко раним. В его ярко-зеленых глазах, резко обведенных черными ресницами, затаилось какое-то горе или разочарование. Над его койкой висит в деревянной рамочке фотография его жены и двухлетней дочки Лизоньки. Мальшет всегда смотрит на них с каким-то удивлением, но доброжелательно. Можно подумать, он видит их впервые, но они ему, в общем-то, нравятся.

Мальшет обычно занят работой, а в редкие свободные минуты любуется океаном. К нему подходят его друзья, садятся рядом и говорят с ним осторожно, словно он только что вернулся с похорон. Не пойму отчего. Его ото, кажется, бесит. Однажды он ни с того ни с сего ругался минут пять подряд. Очень было смешно.

На борту «Дельфина» чуть ли не треть научных работников его друзья. Второй помощник капитана. Фома Иванович Шалый, тоже его друг. Он здесь с женой Лизой — океанологом. Она в нашем отряде. Всем она на корабле нравится: ясная и светлая, как утро. Это все бывшие коллеги Мальшета. Они много лет работали вместе на Каспийском море в обсерватории на восточном берегу. Много пережили вместе. А в прошлом году работы там свернулись — то ли были закончены, — и сотрудников растасовали по разным научно-исследовательским институтам.

И вдруг они встретились на «Дельфине», чтобы работать бок о бок целых два года, а может, и больше, так как «Дельфин» — специальное исследовательское судно вроде «Витязя», только поменьше.

Друзья так бурно радовались встрече, так обнимались, гоготали, трясли, чуть не плача от волнения, друг другу руки, что все «посторонние» вроде меня невольно испытывали зависть. Хотел бы я, чтоб меня так любили мои друзья. Любят ли?

Я думал, что Мальшет будет против, что к нему в каюту вселили не кого-либо из старых друзей, а меня, чужого ему лаборанта. Тем более что я выгляжу гораздо моложе своих лет — мальчишкой. (Может, отпустить бороду? Она уже растет)

Ко Мальшет даже был доволен. Мне кажется, я понял почему: он никого не пускает к себе в душу, а с незнакомым эго легче

Когда Филипп Михайлович узнал, что меня зовут Санди, он поинтересовался, как и все:

— Почему Санди? Что за имя? Я привычно объяснил:

— Имя — Александр. Саня Дружников. Ко мама называет Санди в память Александра Грина. Помните, у него Санди Прюэль, «который все знает»? Роман «Золотая цепь».

— Твоя мама тоже любит Грина? — оживился было Мальшет, но тут же потускнел. — А кто твоя мама?

Все-таки я его плохо понимаю. Я видел его лицо, когда он любовался океаном. Как будто он снял с себя что-то надоевшее, что приходится носить постоянно: очки, шляпу или парадный пиджак.

Океан прекрасен Пока что не было на пути следования «Дельфина» ни одного шторма Я все жду. Без шторма ведь не бывает. А пока прозрачные зеленоваты.; волны с белоснежными гребешками, зеленовато-голубое небо чистоты удивительной, кучевые, как пушистые снежные сугробы, облака. Выше облаков небо уже фиолетовое. И дуют пассаты!

Разве можно описать, что такое пассаты? Их надо ощутить на своем лице, груди. Каждый человек должен сам узнать, что такое пассаты, — сам, а не ил книг, не из рассказов другого человека, бывалого, иначе жизнь будет обеднена. Наверно, и шторм должен испытать каждый.

Часто бывает радуга — через весь небосвод, ослепительная, многоцветная, щедрая. Концы ее опущены в океан. Может, это океан дает ей такие яркие краски?

Четыре месяца, как я из дома. Нам пишут письма по адресу: «Атлантический океан. «Дельфин». Проходящие мимо китобойцы их передают.

Я получаю много писем. Из дома и от друзей. И от Ермака. Даже от Аты — маленькие письма, «с гулькин нос». Как они вое там живут, узнаю от Ляли Рождественской. Она пишет обстоятельно и подробно, стараясь угадать, что меня больше в его интересует.

Я родился и вырос в большом приморском городе — не буду его называть. Нашу семью там все знают.

Черное море. Мы жили на самом берегу бухты — высоком и обрывистом. В бухте всегда толпились корабли Это было моим первым впечатлением детства — корабли! Внизу вдоль темно-синей воды бежали игрушечные трамваи. Там склады, доки, верфи, судостроительный завод имени… В городе в: е его называли просто: морзавод. Оттуда несся оглушительный шум, грохот, лязг, свистки, гудки и угольная пыль. Но мы сначала жили наверху, и пыль до нас не доставала.

Кажется, я уже начал книгу. Не слишком просто, как письмо?