Бодун встречал меня хмуро, закинув ногу на ногу, а руку на руку, развалившись в кресле прямо посреди каменистой площадки, изобилующей щелями, из которых вырывались мутные фонтаны. Одет хозяин Похмелья был как-то необычно, в форменную одежду, никакие знаки различия коей мне, однако, знакомы не были. Впрочем, не так уж много я и знаю, чтобы вот так сразу судить. Может, это мундир кадрового офицера армии Похмелья?.. Я сел напротив него на камень, имевший очертания кресла, с неудовольствием глянул на стаю вохепс, дающую сверху советы на птичьем языке, и воззрился на сидящего.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — приветствовал Бодун.

— Что, Бодунушка, невесел, что ты сопельки развесил? — сострил я.

— Фу, как несмешно и пошло, — ответил он. — Это уже твой четвертый визит ко мне, Хорс. Такого быть не может, однако такое есть. Как объяснишь?

— А никак, — пожал я плечами. — Тянет сюда, вот и все. Разве ж я виноват? Все это — только мой сон, и ничто более.

— Да? Как же тогда расценить твои успешные попытки споить исключительно почтенного похмельника — Лема?

— Я его не спаивал, он сам себя споил!

— Я все знаю, Хорс, — Бодун встал, причем мне тоже пришлось встать, из вежливости; подошел вплотную и… навис надо мной. Сколько помню, он всегда был ниже почти на голову, а тут вдруг оказалось, что я могу увидеть его глаза, только задрав голову. Глаза же… были жесткие, холодные, и в них горел странный огонь безумия. Меня пробрала дрожь. Сверху нагло орали вохепсы. — Я все знаю. Любой, кто побывал здесь хоть раз, навечно остается открыт для меня. Ты же четырежды открыт. Не отпирайся.

Ах вот как? Ну ладно же!

— Что ж! Тогда давай устроим допрос с пристрастием, — рассердился я. — Кто я? Что я такое? Что мне нужно здесь и в мире? Какая тварь осмелилась разбудить меня в лесу дебильным телефонным звонком во Вселенной, где и слова-то такого не знают — «телефон»? Какого черта я притащился в этот имбецильный город, таща за собой несчастную девицу и двух копытных, один из которых, к тому же, возможно, еще и демон? Давай, Бодун, отвечай! Если ответишь исчерпывающе хоть на один вопрос, я признаю твое право на привилегии!

Человечек предо мной съеживался и съеживался, пока не принял прежние размеры. Выглядел он сконфуженным.

— Да уж, — пробормотал Бодун наконец. — Верно говорят, не суй другого в колодец — сам упадешь. Ну и вопросики ты задаешь, Хорс Взыскующий Истины. Ты сам-то хоть понял, что наболтал?

Я яростно посопел в ответ.

— Да, Хорс, истина твоя, — признал Бодун. — Прав у меня на тебя нету. На любого другого, даже на Лема — есть. А на тебя нет. Как это ни странно и ни удивительно. Вот и попытался восстановить справедливость. Неудачно, ты уж согласись и не держи зла.

— Зло я буду держать, когда ты у меня кружку пива отнимешь, — постепенно успокаивался я. — Или снова попытаешься той гадостью напоить.

— Упаси Тбп, — испугался Бодун. — Что мне, задница не дорога? Нет, даже не проси!

— Ладно, убедил.

Помолчали. Причем собеседник мой становился все мрачнее и мрачнее, и это было непонятно.

— Скажи, Хорс, — разомкнул он наконец уста. — Скажи, чем тебе не нравится мир?

— Чего-чего?

— Поведай мне, зачем ты вознамерился его уничтожить?

— Ну, знаешь! — Я рассердился, со злостью пнул камень, на котором сидел. Здоровенный булыжник сорвался с места и улетел в поднебесье, провожаемый моим озадаченным взглядом. — Почему каждый, кому не лень, твердит о каких-то замыслах, про которые я слыхом не слыхивал?!

— Так ты что, не знаешь? — Бодун казался сбитым с толку. Забавное зрелище, скажу я вам! — Нет, в самом деле не знаешь?

— Чего я не знаю, провались ты к черту!

Что-то хрястнуло, земля содрогнулась, пошла трещинами, но выдержала.

— Поосторожней со словами, колдун доморощенный, — испугался Бодун. — Не знаю, кто он такой, твой Черт, но к нему в руки попасть почему-то не хочется. А по поводу знания… Если ты и вправду не ведаешь… Что ж, идем, покажу кое-что.

Он развернулся и зашагал по тропинке. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Бодун шел недолго. Тропа вывела к скалам, попетляла немного между ними и внезапно оборвалась. Отвесная стена нависала над бескрайним полем, мрачным и бесплодным, как и все в Похмелье… однако то было не Похмелье. Потому что солнце светило обычное, пусть и заслоненное тучами — тоже обычными, и вохепсы в воздухе не летали. Но летало нечто другое…

Сначала я решил, что в глазах рябит. Потом с содроганием понял, что вся кипящая от горизонта и до горизонта безликая масса — чудовищная армия, собранная из всевозможных существ, каких только можно представить.

— Вот, — сказал Бодун.

Блестели на солнце начищенные доспехи рыцарей, отполированные до блеска наконечники копий, щиты, шлемы, броня. Всевозможные народы были в этом скопище, бесчисленное множество рас, народностей, племен. Бодро шагали маленькие гномы, сжимая топоры и секиры мозолистыми руками, эльфы двигались подобно статуям, холодные, надменные; великаны топали кривыми ножищами, опираясь на палицы; орки и гоблины, перемешавшись, с гоготом и скабрезными шутками шли в общем потоке. Люди… Солнце затмило тучей громадных тел — драконы летели, преодолевая за минуты часы пешего хода, великолепные черные властители воздуха… сейчас они казались совсем небольшими из-за множественности и размеров войска.

Не знаю, каким образом я все ощутил. Не мог, ну просто не мог увидеть топоры гномов, палицы великанов, луки и стрелы эльфов. Даже отряд драконов отсюда казался не больше стаи ворон. Однако ж каким-то загадочным, неведомым образом вся армия, все поражающее своими размерами войско оказалось мгновенно охвачено разумом, каждый воин — от мелкого домового, которого нелегкая судьба лишила крова и понесла в страшный мир, до могучего Эвгульского Змия, самого хитрого и коварного из драконов, — каждый стал мною, а я — каждым из них.

Армия еще не сражалась. Но была готова к битве и шла на поле боя, и лишь небесам было ведомо, когда и где оно возникнет. Если будет нужно — вырубят лес, чтобы появилось…

— Вот, — сказал Бодун, и я вздрогнул, сбрасывая наваждение. — Вот твое предназначение. Ты хотел знать? Так знай.

— Что это? — спросил я, хотя подспудно уже начал понимать.

— Армия Конца Света, дорогой мой эсхатолог. А ты — тот, кто ее возглавит.

— Но… Зачем?

— Так надо. Так суждено.

— Ты стал пророком, Бодун?

— Нет. Всего лишь констатирую факт.

Я помолчал, взирая на чудовищное зрелище. Что это значит, в конце концов?!

— Все они погибнут, — грустно сказал Бодун.

— Почему?

— Их время истекло. Мир требует перемен.

— Перемены иногда нужны…

— Да. Но они есть всегда. И однако порой происходят перемены такие, что содрогается Вселенная.

Бодун помолчал.

— Хотел бы я, чтобы это произошло после меня, — тихо сказал он. — Или до. Но хотеть — одно, а реальность — вот она. Прощай, Хорс. Больше я тебя не увижу. Чувствую. Иди с миром, и постарайся принести миру как можно меньше бед. Прощай.

Бодун ушел. Я слышал его затихающие шаги, но не мог оторвать глаз от армии, проходящей внизу. Там наконец кто-то меня заметил, и все больше и больше взоров обращалось в мою сторону. И, к великому удивлению, сквозь многоголосый гул, висящий над равниной, вдруг прорезалось радостное «Ура!». Я увидел воодушевленные чем-то лица, уродливые, красивые, прекрасные, усыпанные шрамами и просто — никакие, руки, лапы и конечности, которые ни так, ни эдак назвать было нельзя, потрясали оружием в восторженном жесте приветствия… кого? Главнокомандующего? Бога?

Я проснулся. Переход от яркого сна был столь резок, что несколько секунд глаза ничего не могли разглядеть в полусумраке комнаты. Жули рядом не было. Голова раскалывалась от боли. Маленький зеленый тощий субъект резво перебежал из одного угла комнаты в другой. Я встряхнул головой — надо меньше пить, уже зеленые чертики мерещатся; боль взорвалась в висках от резкого движения. Надо бы пожелать себе скорейшего выздоровления. Но было лень… В дверь вяло постучались.

Проклиная все на свете, я выкарабкался из кровати и босыми ногами прошлепал к двери. Там был посыльный, принес официальный пакет. За его спиной маячила любопытная физиономия хозяина постоялого двора и непроницаемая рожа Дуболома, взявшего, видимо, на себя роль телохранителя. Но я расписался в получении и тут же захлопнул дверь перед их носами, предоставив догадываться, чем я тут занимаюсь.

В пакете было приглашение на королевский прием. Ни больше, ни меньше. Кахтугейнис сдержал слово. Но только наполовину, так как приглашение оказалось одно, именное. Для Хорса Потерявшего Память. Для Жули и Бдрыща — нет.

Прием назначался на три часа дня. Поскрипев зубами, я все-таки велел себе избавиться от головной боли. Потом начал соображать, сколько же сейчас времени. Через несколько мгновений понял, что это бесполезно, и открыл дверь, собираясь крикнуть хозяина. Однако он еще был тут. Я спросил его о времени и едва не начал рвать на себе волосы, услышав ответ. Почти два часа пополудни. Едва ли успею привести себя в порядок и успеть во дворец. А ведь еще искать, где он находится!

Впрочем, проблемы решились просто. Идти я решил так, как есть — все равно больше ничего нет. Ждать Жулю уже не имело смысла: как я ни жалел, что, скорее всего, пойду на прием без нее, не пойти сам не мог, — королевское приглашение просто так не игнорируют.

Заплатив хозяину за постой и пообещав при случае заглянуть еще, я собственноручно вывел Пахтана из стойла, причем обнаружил, что Халы там уже нету. Оставалось только недоумевать, куда подевалась Жуля. Сразу почему-то вспомнились ее горькие слезы и грустные слова о расставании…

У меня похолодело в груди. Неужели… Нет, не может быть. Я бросился обратно.

Припертый к стенке хозяин признался, что девушка рано утром собралась, забрала лошадь и уехала, никому не сказав ни единого слова. Причем глаза были на мокром месте. Однако решимость и отчаяние подгоняли ее куда-то, куда, видимо, совершенно не хотелось попасть.

Отпустив хозяина, я тяжело задумался. Что все это могло значить? Жуля была пылкой, страстной, любящей, ответственной девочкой, но только тогда, когда ни от кого не зависела ни сама, ни кто-то другой не зависел от нее. Как только пришло время вернуться под родительский кров, вся ответственность сразу пропала. Она побоялась представить отцу, наверное — богатому купцу, такого безродного бродягу, как я. Да еще и с нагрузкой в виде слабоумного амбала. Любовь? Что бы ни утверждали разные проходимцы, все это вилами на воде написано. Пока великие деяния мои свелись к полному разгрому произведения искусства, которым являлся экзаменационный зал Академии, да нескольких придорожных трактиров…

Видимо, так. Вряд ли ее снова похитили — в городе едва ли не военное положение, и никто не смог бы стянуть даже пирожок у лоточника, не то что девицу из гостиницы. Да и хозяин подтвердил, что она уехала сама.

Поэтому, скрепив сердце, которое все равно обливалось кровью, я оседлал Пахтана, ревниво косящегося на меня, забрался в седло и поехал на прием. Дуболому строго велел дожидаться здесь — не хватало сканадалов, и от себя-то не знаешь, чего ждать. Дорогу указали прохожие, попутно порекомендовав обратить внимание на те-то и те-то достопримечательности… поняли, что я приезжий. Но не до них было! Все мысли занимала Жуля. И только когда гвардейцы остановили Пахтана за уздцы, я очнулся от тяжелых мыслей, увидел, что приехал и решил отложить переживания на потом.

По широкой длинной лестнице я поднялся, сопровождаемый подозрительными взглядами стражи, через три ступеньки понатыканной по краям. Но вид был надменный и высокомерный, и никто не попытался меня остановить. Впрочем, я и не представлял, что бы сказать им. Разве что грамоту показать.

А почему, собственно, я должен чувствовать себя не в своей тарелке? Чем я хуже всех них — аристократов и дворян? Не то ли еще нынче ночью доказывал Кахтугейнису? Так в чем же дело? Вперед!..

Герольд с некоторым недоумением разглядывал меня. Ну да, одет я не столь пышно, как прочие гости, так ведь то — аристократы всякие, вельможи. Им по статусу положено. А тут всего лишь какой-то непонятный тип, недавно потерявший все воспоминания. Куда там до драгоценностей и бархата! Спасибо, что вообще не в тряпье пришел.

— Как представить? — спросил глашатай.

— Хм-м… Скажи так: Хорс Мемраластест, странник в поисках истины.

— Менестрель? Ну так тебе не сюда, для отродья есть служебный вход…

— Я приглашен. И не зови меня отродьем, могу обидеться.

Герольд презрительно фыркнул. Черт, как надоели мне все эти многозначительные пренебрежительные жесты. Ведь потом каются, что не подумали.

— И кем же ты приглашен, менестрель?

— И я не менестрель. Вот билет.

Я протянул картонку. Герольд двумя пальцами взял ее, будто боялся запачкаться, бросил взгляд… Второй. Впился глазами в иероглифы по краям листка и поднял потрясенный взор. Впрочем, он быстро овладел собой. Почтительно отступив, герольд сделал шаг в зал.

— Хорс Мемраластест, Странник В Поисках Истины. — Именно так он сказал, каждое слово звучало увесисто, будто являлось солидным княжеским титулом. Сквозь неприязнь к недалекости этого человека я почувствовал уважение к его профессионализму.

Стражники расступились. Я вошел. Осмотрелся. Толпа.

Люди как люди. Только пороскошнее да поглупее. Есть хитрые и жестокие лица, есть наивные и простодушные; впрочем, немного — такие при дворе долго не выдерживают. Лица властные, угодливые, порочные, сытые, благодушные и фальшивые — то есть лицемерные. Умные, талантливые, осененные печатью божественного происхождения, а также низвергнутые этой печатью с небес; печальные и задумчивые, равнодушные, безразличные, тоскливые, скучающие; красивые, уродливые и непонятно какие; наконец, непроницаемые. Все о чем-то беседуют. Похоже, давно — разделились на кучки, каждая обсуждает свои проблемы. Я неторопливо пошел по зале, мимоходом прислушиваясь к разговорам; ничего интересного, впрочем. Чувствовались заинтересованные взгляды, еще бы — незнакомый человек, ведь при дворе все давно должны друг друга знать, постоянно общаются. Новые, конечно, появляются, это всегда интересно, но через несколько дней он становятся такими же знакомыми и скучными, как и прочие.

Я ощутил эти мысли словно свои и даже поверил, что они мои. Но потом понял, что нечто подобное уже было — во сне, когда якобы беседовал со зданием. От того сна, кроме интересной гипотезы о вестнике, осталось одно неплохое умение — понимать, что ты думаешь сам, а что тебе пытаются внушить или мысленно передать другие. Я невзначай огляделся. Вроде бы никто не глядел слишком пристально. Похоже, просто я улавливаю мысли нескольких людей сразу. Будь человек один, так бы не получилось; но если сразу три или четыре думают об одном и том же, то кто-то с повышенной чувствительностью — я, например — может прочесть их ненаправленные мысли.

— О, вы давно приехали? — защебетала миловидная девушка, преграждая мне дорогу. Ростом она была почти с меня, то есть — довольно высокой. Я пригляделся. Красива. Бархатная кожа, легкий румянец, что так идет молодым, пушистые ресницы, тонкие брови, правильный нос, четко очерченные губы, лишь тронутые помадой, в противоположность некоторым дамам с этой тусовки, с которых помада аж сыпется. Золотистые волосы, необычные, изумрудного оттенка глаза, в которых помимо искреннего интереса явно присутствует острый ум. Как там говорил Ровуд? Красивая женщина обычно дура. Если женщина и красива, и умна, то она стерва. А если не стерва, то — не женщина. Просто ангел спустился с небес и дурит головы смертным… Или это не Ровуд говорил? Хм. Неважно. Девушка явно и красива, и умна. А вот насчет стервозности… Надеюсь, этого узнавать не придется, у меня ведь есть Жуля. Была… — Я здесь вас раньше не встречала.

— Да, я только вчера прибыл в Райа, — важно проговорил я, почему-то чувствуя себя дураком. — Хорс Мемраластест, к вашим услугам.

— Иллина Коос нан-Террад, — сделала реверанс девица.

— Вы родственница короля?

— О, да. Мой дед был младшим сыном внука двоюродной сестры первой супруги государя. Здесь немало подобных родственничков, если позволено будет повторить ваши слова. Но мы особого значения такому родству не придаем, ведь это почти то же самое, что сравнить по предкам корову и верблюда — смех один.

— Действительно, — пробормотал я, пытаясь проследить по генеалогическому древу, какое расстояние отделяет Иллину от короля. Получалась настолько запутанная картина, что мой мозг с ней не справлялся.

— Откуда вы, Хорс?

— О, я из таких далеких краев, что даже сам не помню о них, — а ведь не соврал!

— Вы, наверно, добирались через пустыни, леса и моря, — изумрудные глазки заблестели. — Ой, как интересно! Я так хочу побывать где-нибудь за морем или в Глюкаловых государствах, но отец не пускает. Знаете, больше всего мне нравится Глюкляндия. Это такая романтическая страна, там почти все — герои, нет зла и войн, все счастливы и каждый день веселятся. Ведь так?

— Наверно, — пробурчал я, оглядывая зал и время от времени возвращая взор на собеседницу, чтобы не выглядеть слишком вежливым. — Наверно. Я там не был, к сожалению. — Помнится, Лем рассказывал про Северное Глюкаловое царство несколько иное, но кто я такой, чтобы разбивать наивные детские грезы?

— Ах, как жаль! Но вы наверняка туда поедете, ведь правда? А потом, когда вернетесь, расскажите мне, пожалуйста. Обещаете?

— Угу. — А что я еще мог сделать? Приперли к стенке. Утешает только, что ездить никуда не придется. По крайней мере пока. А то девица меня уже начала утомлять. Интересно, она только прикидывается или в самом деле такая? Судя по тому уму, что я углядел, не должна бы. Значит, прикидывается. Но зачем?

Ладно, разберемся. Как-нибудь.

От дальнейшей умелой экзекуции меня спасло пришествие короля. Народ зашевелился, подтянулся, нутром почуяв его приближение. Я и сам ощутил нарастающее напряжение, поэтому не удивился чутью придворных, когда распахнулись высокие двери в противоположном конце залы. Гвардейцы взяли мечи наизготовку; впрочем, чисто парадный жест. Я сомневаюсь, что они умели делать мечами еще что-то иное. Вошел герольд. Другой, не тот, что задерживал меня; более солидный и аристократичный. Он встал в торжественную позу и грохнул по полу толстым жезлом. Все смолкли, утих наконец гул, не прекращавшийся с момента моего появления. Да, вероятно, и с более раннего.

— Герцог Тратрейский и Холданский, владетель Ксахану и Фарийона, барон Кремаутский, Его Величество Велимон Аррад Альтеррад, — провозгласил герольд хорошо поставленным голосом. Гвардейцы отдали честь.

В сопровождении нескольких важных государственных лиц вошел король.

Да. Этот человек явно не мог быть никем иным. Даже если б он оделся в рыбацкое тряпье, вымазался в грязи и взял в руки старые порванные сети, — даже в этом случае народ почтительно склонялся бы пред ним. Здесь наличествовало то, что называют харизмой — почти ощутимой аурой прирожденного властителя и лидера. Орлиный взор, орлиный же нос, пронзительный жесткий взгляд черных глаз, резкие, прямые черты лица, властные движения, величественная осанка уверенного в себе и своих силах человека. Что-то знакомое… не относительно меня, конечно, хотя и во мне присутствует многое… хе-хе… И все-таки что-то кого-то напоминает, но кого — не могу понять.

Король прошел по живому коридору, образованному придворными и гостями, кивая некоторым, отдельных личностей приветствуя собственноручно. Высокая честь, надо сказать… Альтеррад миновал меня, едва удостоив взглядом; и правильно — я всего лишь временное явление, скоро исчезну из жизни дворца… Как же добиться разговора с королем?

Его Величество достиг кресла с высокой спинкой и, взмахнув полами мантии, сел. Сразу же возобновились разговоры и споры; король сел — значит, первая официальная часть приема завершена.

К государю подскочили просители; Альтеррад, советуясь с высокопоставленными лицами, принимал решения, раздавал награды. Так, по крайней мере, казалось. Что бы такого придумать, чтобы на первых же словах меня не выкинули из дворца?

Герольд снова стукнул пол.

— Княгиня Таурианская, герцогиня Фали, Ее Высочество Жюльфахран Сиртани Альтеррад.

Что?! Кто?!! Может, я ослышался. Ах да, имя похожее. Каждая десятая девушка…

Вошла Жуля. В длинном белом платье, что поддерживает сзади паж, с открытыми плечами, которые я так нежно целовал, с неброскими, но очень гармонично подобранными украшениями; длинные волосы схвачены бриллиантовой заколкой, падают на плечи черными блестящими волнами. Она прекрасна…

Жуля, не заметив меня, отвечая на приветствия, прошла к трону, присела в поклоне. Король встал, принял руку принцессы, поцеловал, что-то сказал. Во мне начала рождаться боль. Не та, что последние несколько часов точила сердце, то была просто боль потери, которую можно обратить, вернуть, найти… Но — боль потери безвовзратной. Не зря Жуля печалилась тогда, на корабле. Нет, не быть нам вместе. Я, конечно, знаю мало, но понимаю — разница слишком велика. Она — принцесса, наследница великого государства, а кто я? Без роду, без племени… За душой — ничего, кроме нескольких погромленных трактиров, да неудавшегося жертвоприношения. Кто, какой злодей прислал приглашение? Чтобы я прочувствовал всю глубину несчастья… Будь проклят Кахтугейнис!

Король сел. Жуля повернулась и стала искать кого-то взглядом в толпе. Когда наши глаза встретились, она улыбнулась, легко пошла. Придворные недоуменно расступались перед ней, а я не знал, что делать — то ли тоже отступить, то ли стоять столбом на месте. Как дурак…

— Здравствуй, милый, — просто сказала она и обвила мою шею руками.

— Жуля…

Воцарилась тишина. Жуля, не обращая внимания на пораженных людей, впилась губами в мои губы, закрыла глаза. Я неловко обнял ее за талию. Девушка дрожала, в уголке глаза выступила слеза. Нелегко все-таки далось Жуле это представление. Но, наверно, зачем-то все-таки оно нужно.

Я заметил быстрый враждебный взгляд Иллины, брошенный на Жулю. С чего бы?.. Кто-то что-то одобрительно сказал, ему возразили, послышались смешки. Но тут же прекратились. Король встал.

Жуля с неохотой оторвалась от моих губ, отстранилась. Прошептала:

— Так надо, Хорсик…

Взяла за руку и повела к королю. Придворные расступались, лица у всех были изумленные.

Я встретился взглядом с королем и вздрогнул. Гнев и ярость прочел в его глазах, едва ли не бешенство. Будь здесь какой-нибудь тиран, меня бы уже казнили. Но столь славный и долго правящий повелитель не может принимать решения, руководствуясь лишь эмоциями. Что несколько успокаивает.

— Государь, — сказала Жуля. — Позвольте представить вам Хорса Мемраластеста, истинного героя, из тех, кои ныне почти не появляются. Подвиги, им свершенные, неисчислимы, а перечисление достоинств займет несколько дней.

Аррад сверлил глазами то меня, то дочь.

— Мы безмерно довольны, что нам довелось принимать при дворе столь доблестного человека, — ласково сказал Альтеррад, но самый страшный зимний мороз был бы куда жарче, нежели голос короля. — Мы искренне надеемся, что нам удастся выслушать истории о ваших подвигах из первых уст. — Были б наедине — прибил бы, ясно говорили его глаза. И прибью, вот только уединимся.

— Ваше Величество, я…

Все терпеливо молчали, а я не знал, что сказать и уже бранил себя за то, что раскрыл рот.

— Я…

От позора спасло неожиданное событие. Распахнулись двери и, оттолкнув герольда, ворвался человек в запыленной одежде. Сильная усталость читалась на лице, а ноги кривились так, будто последние несколько дней он провел не иначе, как в седле. Ротозеи-стражники ввалились следом и скрутили злоумышленника, когда он мог уже много кого порешить.

— Ваше Величество, разрешите сказать…

Аррад уставился на прибывшего, размышляя. Махнул стражникам, те подтащили гонца к самому трону, чтобы двор ненароком не услышал вестей, предназначенных только для королевских ушей.

— Что случилось?

— О великий, попирающий… — начал вестник славословия задыхающимся голосом.

— К демонам церемонии, — прервал король. — Говори!

— Войска Хануриан пересекли Восточный Волдай. Они находятся в трех неделях от Райа. Объединенная армия Кагу и Касвы направляется на сближение с ними в районе Призрачных равнин. Хан Касвы вступил в союз с каганом хануриков и султаном Кагу. Вместе их будет больше ста тысяч. Это война, государь. Тяжелая война…

Гонец замолк. Пала тишина. Близко стоящие придворные, услышавшие слова, потрясенно переваривали страшные вести. Те, кто не слышал, молчали просто так, из солидарности. А может, из опасения заслужить королевскую немилость. Король посуровел лицом, едва заметно сжал кулаки. На меня уже внимания не обращал. Что там — мелкая помеха, позвать палача, и дело с концом…

— Касва? Какая, проклятье, Касва, она же пятьсот лет сюда не совалась, — пробормотал король, но так тихо, что его услышали только самые ближние.

Раздался шум, донесся раздраженный голос: «Пропустите, важные новости!» Стражники внесли еще одного человек, видом похожего на первого, и принесли к королю.

— Ваше Величество, беда! Куимияа больше нет!

— Как нет?! — вышел из ступора Его Величество.

— Мурфи взорвался, пепел и лава накрыли город. Волчье Гнездо стало Гнездом Мертвых. Все, кто остался, погибли. Кто ушел, больше не вернутся, возвращаться некуда. Сейчас горит лес. Если не потушат, то недели через две на месте Куимиона будет пепелище. А потушить невозможно, Сумсар, глава гильдии куимияайских магов, говорит, что в пожар попала частица Высшего Огня, и вся его команда ничего не может сделать.

Король медленно опустился в кресло. Он старался не подать виду, но я заметил, как напряженно сжаты губы, ногти впились в ладони почти до крови. У Жули выступили на глазах слезы, она вцепилась в меня, почти повисла на плече. Я бережно поддержал девушку.

Прибыл еще гонец. Размашистым шагом прошел по зале, никто не попытался его задержать, стражники почтительно расступились. Лицо было некрасивым, хмурым и сосредоточенным, одежда — зеленой, с темными манжетами, пропыленной. Лем.

Снаружи раздался пьяный рев дракона, Лем досадливо дернул плечом и обратился к королю.

— Государь, то, что начинается война, великое несчастье. То, что погиб древний город эльфов, несчастье не менее ужасное. Но то, что тбписты сошли с гор — уже катастрофа.

— Что?!! — крикнул король, потеряв наконец самообладание. — Что?!! — Голос сломался. Придворные, словно разбуженные срывом монарха, зашушукались, передавая вести друг другу. Дамы начали падать в обморок.

— Перед самым взрывом Мурфи племя под предводительством Эд-Ара миновало Куимияа и Волчий лес. Они уже в Габдуе и направляются сюда.

— Как же так… — король охрип.

— Ваше Величество, им было явление. С небес спустился Тбп и приказал следовать за своим посланником.

— Посла… — король осекся.

— Да, Ваше Величество. Так они считают.

— Ну, и кто же этот… посла… Известно?

— Ваше Величество, сие известно. Известно даже его имя, вернее, то, как он себя называет.

— Ну?!!

— Хорс Мемраластест, Ваше Величество.

Моя челюсть отвисла до пола.

— Ась?

И великосветское общество воззрилось на меня.

— О! — заметил меня Лем. — Хорс! Братан! И ты здесь! Откуда?

— Да так… — Я неловко прочистил горло. — Шел мимо. Дай, думаю, зайду… Вдруг чего интересного узнаю. Вот, — голос мой упал почти до шепота, — узнал…

— Шо ж ты, Хорсушка, невесел, шо ж ты голову повесил… — начал Лем.

— Во-во, — сурово сказал король. — Повесить — и дело с концом.

— Папа, — вскрикнула Жуля и вцепилась в меня.

— Нельзя, Ваше Величество, — осуждающе произнес поэт. — Вас тбписты растерзают. Если их не опередит ваша дочь. Или эльфы.

— Эльфы? А при чем тут эльфы?

— Как, разве я не сказал еще? — Лем хлопнул себя по лбу. — Дырявая башка! Его Величество Кавендиль передает, что Оракул перед самой гибелью Куимияа и Обсерватории сообщил о грядущем возвращении в мир Эхартиэля Хайабиирт. В другом теле, разумеется, с другими личиной и именем. Реинкарнации предназначено искупить страшные грехи предыдущего воплощения.

— Ну, а при чем тут я? — любопытство мой самый главный порок. Иногда. Порою его затмевает собою тупость.

— Ты еще не понял? — удивился Лем. Обвел глазами наш узкий круг. Склонился вперед, мы непроизвольно тоже подались к нему, желая услышать дальнейшие потрясающие известия. — Величайшего героя и преступника звали Эхартиэль Хайабиирт, он же первый император Ионафат, Эльфийской империи. В легендах сей тип известен под именем Харт Лишенный Прошлого.

— И что из этого? — спросил король. Похоже, не я один туп как пробка.

— Да вы что все, ужрались? Когда успели? Мозги не работают?

— До чего же похоже звучит, — почти благоговейно прошептала Жуля. — Харт Лишенный Прошлого и Хорс Потерявший Память.

— Именно! — торжествующе заключил Лем. — Уяснили?

— О великий Тбп, — выдохнул король и грохнулся в тронное кресло. На хамство Лема он внимания не обратил, видимо, такое было в порядке вещей. — За что мне такие мучения, о, чем я заслужил…

— И при чем тут я, — недоумение не покинуло мои одуревшие мозги.

Тут уже все трое с изумлением превеликим воззрились на меня.

— Таких совпадений не бывает, — кротко пояснил Лем. — Итак, ты у нас един во многих лицах, назначениях и возможностях.

— Чего?

— Перечислим. — Лем принялся загибать пальцы. — Тбп осчастливил мир своим посланцем — то есть тобой. Демон Краа-Кандрапахтархан подчинился тебе, вместо того, чтобы подчинить себе и начать Дикий Гон. Впрочем, может, просто еще не пришло его время. Простые люди начинали тебе исповедоваться помимо воли. Оракул сообщил о возвращении Харта. Предсказания Оракула имеют… имели обыкновение сбываться. Беда в том, что порою они сбываются еще до объявления самого предсказания, что, видимо, произошло в нашем случае. Ханурики и кагурки выступили войной на Тратри потому, что жрецы и шаманы сказали, что в Райа идет живое воплощение роялизма и мехнаизма; каждый возмечтал заиметь его у себя. Сначала они отберут тебя у Тратри, а потом начнут разбираться друг с другом. Наконец, алтарь в Эглотауре, не подававший признаков жизни много веков, сообщил, что в мире появился вестник. А это может значить только одно.

Лем замолчал.

— Что? — разом спросили мы с Жулей. Король молчал, сидя на троне, все больше бледнея. Придворные столпились поодаль, но приблизиться не решались, напряженно вслушивались в тихую беседу, пытались уловить слова.

— Мир близится к концу, — просто сказал Лем. И невинно глянул на меня.