Глава I

У порога джунглей

Вечером, когда неяркое солнце скупо освещает наш двор, я сижу на ограде лицом к лесу, опираясь спиной о бетонную стену дома; я блаженствую в прохладной тени, лениво болтая босыми ногами, и забавы ради таскаю соломины из крыши у себя над головой. Набрав пучок, я кидаю их вниз, норовя угодить в нос какой-нибудь корове или козе из стада, ждущего у ворот.

Вышла мать с глиняными подойниками. Женщина из ближней деревни, которая обычно помогает ей, заболела, и матери приходится справляться одной. Отец и два поденщика все еще в поле, а я, маленький баловень, предоставлен самому себе. Но мать, уставшая от тяжелой работы, увидев меня, сердито кричит:

– Перестань, обезьянья рожа, тиран материнского сердца! И без того крыша течет и дожди уже на носу, а ты еще нарочно делаешь дыры, чтоб нас ночью и вовсе затопило.

Я отвечаю ей смехом и больше уже не шевелюсь, только взглядом окидываю наш пыльный двор, хлев в дальнем его конце и ослепительную гладь реки, за которой, по другому берегу, далеко-далеко на север тянется зеленая стена джунглей. Стена эта живая, и мне видно, как жарко вспыхивают на солнце листья, словно угольки в очаге. Только жар у них зеленый, подумалось мне, а это еще интереснее!

Я очень люблю джунгли; с тех самых пор, как я себя помню, они были местом моих игр – жуткие, опасные и загадочные. Там кипела бурная, но незаметная жизнь. Каждая тень, каждый солнечный блик таили в себе удивительные неожиданности, и, мало того: совсем еще ребенок, я все же понимал, хотя и смутно, мудрость законов, которые правят лесным миром. В то время мне гораздо больше приходилось иметь дело со зверями, чем с людьми, и первые мои воспоминания неразрывно связаны с джунглями.

Наш дом стоял на самом краю деревни, разбросанной по берегу речушки, которая имела здесь не больше ста ярдов в ширину и ярдов восемь в глубину. До ближайших соседей было почти полмили к югу. Когда из джунглей в деревню заявлялись незваные гости – а во время засухи, до конца которой оставались считаные дни, эти волнующие посещения бывали довольно частыми, – они первым делом наведывались к нашему дому.

Я уже сказал, что джунгли начинались к северу от нас и тянулись вдоль реки, которую образовывали в двух милях выше нашего дома несколько ручьев. Звери появлялись с севера, переходя мелкие ручейки выше места их слияния, и шли в деревню по южному берегу, мимо нашего дома. Поэтому все мы с опаской поглядывали в ту сторону. Хищники всегда избирали этот путь, потому что ниже река была слишком глубока и бурлива, и к тому же жители деревни ловили здесь рыбу, так как в наших краях крокодилы не водятся.

Нередко по ночам громкий рев поднимал нас с постелей, все кидались к окнам, и я, прильнув к стеклу и напряженно прислушиваясь, ждал тигра. Рев приближался, и вся деревня замирала в тревоге. Наконец слышался долгий, протяжный вопль, словно долетавший с тонущего корабля, красивый и печальный, и все знали, что это клич голодного тигра. Вместе с этим звуком сквозь открытое окно доносился из коровника необычайный запах. Скот был надежно заперт на ночь, но, когда раздавался рев, слышный даже в глубоком погребе, запах страха, который не спутаешь ни с чем другим, выделяясь вместе с потом, проникал наружу сквозь тонкие стены хлева.

Когда всходила луна, мы видели большую черную тень, слышали ворчание и рык – это тигр крался мимо дома. Он проходил под моим окном, и глаза его то становились зелеными, то рдели в ночи, как два граната. Он понимал, что до меня ему не добраться, и исчезал. Так повторялось каждую ночь во время засухи, когда голод и жажда выгоняют диких зверей из их логовищ, и они близко подходят к людскому жилью.

В день, с которого начинается эта глава, я, мирно греясь на солнышке, и не подозревал, что, едва стемнеет, явятся гости из джунглей и начнется самая необычайная ночь из всех, какие мне пришлось пережить в этой деревне. Помнится, я даже подумал, что скоро пойдут дожди и ночные прогулки хищников прекратятся.

В действительности конец засухи был даже ближе, чем я думал. На исходе дня воздух стал густым и тяжелым, а когда мы ужинали, с верховьев реки донесся какой-то грохот. Люди, всегда окруженные враждебной природой, не в пример горожанам и всем, кто живет в безопасности, прислушиваются к каждому звуку, и отец мой сразу насторожился:

– Слышите? Это гром. Вот и начало дождей.

Оба поденщика отставили чашки с недоеденным рисом и поспешили домой. В наших краях гроза никогда не собирается долго, она налетает мгновенно. Помню, порой по небу словно разливалось целое море сажи, изрыгавшее языки пламени. Так было и в эту ночь. Для самого начала сезона это была гроза удивительной силы, но мы и не подозревали о том, что нас ждет в ближайшие дни.

Как только ливень немного утих, мы настежь открыли ставни. Темнота ожила: появилось множество светящихся точек. Это сверкали глаза диких зверей: напуганные грозой, они рыскали около дома. Мы знали, что вокруг нас крупные хищники – леопарды и волки; глаза мелких зверюшек в такую темную ночь отражают слишком мало света и поэтому невидимы. Сразу же тревожно замычали коровы в хлеву. Человек в минуту серьезной опасности немеет. Всякий, хотя бы понаслышке, знает, что от страха люди лишаются дара речи; животные же, наоборот, ревут и воют. Та же природа, которая отнимает у человека язык, заставляет их громко кричать.

После грозы с северо-востока донесся какой-то вопль. Мы не могли понять, что это такое, и на другой день я побежал в деревню послушать, что говорят люди. Оказалось, одна старуха, известная дурным характером, поссорилась со своей невесткой и перед самой грозой, не помня себя от злости, выбежала из дому. Она не вернулась. Взволнованные соседи рассказали мне, что неподалеку от дома ночевал тигр, а утром он учуял старуху, схватил ее и унес в свое логово. Все в ужасе ждали, что же будет дальше. Несколько дней в деревню доносились тихие стоны, и некоторые с мрачным юмором говорили, что это пропавшая старуха, соскучившись у тигра, просится домой. Весть об этом происшествии разнеслась далеко окрест, и до сих пор в тех краях живет поговорка о том, что свекровь с дурным нравом тигру в пасть попадет.

Был конец июля. Еще дня три дожди лили не переставая, а стоны тем временем становились все громче и громче, порой не смолкая по целым часам. Но этим дело не кончилось. В один прекрасный день недалеко от деревни показались какие-то странные существа. Сначала я подумал, что это ожившие горы. Вскоре, однако, мы сообразили, что это дикие слоны, – они шли вдоль реки, черные на фоне неба и леса. В этом не было еще ничего удивительного. Мы и раньше видели их вблизи деревни, но никогда они не шли так открыто.

В ту же ночь произошел куда более странный случай. Два леопарда, мокрые и ошалевшие, подошли так близко к нашему дому, что нельзя было выйти, и не уходили, пока не рассвело. Это отнюдь не в обычае у леопардов и тигров. Они приходят в темноте и в темноте же уходят. А часов в семь утра, когда дождь перестал и стало совсем светло, через деревню важно, как хозяин, прошел тигр. Он рычал и рявкал так грозно, что люди загоняли домой скот, запирали ворота и боялись нос высунуть на улицу. И все же один человек погиб в его зубах. Да, это было неслыханно: тигр среди бела дня загрыз человека в деревне, где было больше пятидесяти домов.

Как только он ушел, все жители высыпали на улицу. Никто не мог понять, что это за тигр. Во всяком случае, он не из числа лесных аристократов, потому что ни один порядочный тигр не имеет столь странных привычек. Обычно тигры удаляются восвояси до шести утра.

А вечером, едва село солнце и в мире воцарилась тишина, мы с ужасом увидели, что тигр возвращается. Но на этот раз он не застал нас врасплох. Мужчины собрались в нашем доме – первом, мимо которого ему предстояло пройти. За изгородью притаились двадцать человек с копьями наготове. Они подпустили тигра совсем близко, и вот он очутился в каких-нибудь двадцати шагах от дома.

Шел он так, словно дневной свет – это факел, зажженный специально, чтобы осветить ему путь. Я не только видел его, но вскоре даже разглядел цвет его шкуры, хотя на дворе быстро смеркалось. Люди, видевшие тигра только в зоологическом саду, говорят, что шкура у него полосатая, желтая с черным, но под открытым небом, где много воздуха и свет играет на шкуре, она в разное время дня выглядит по-разному. Теперь тигр был одет в какой-то невероятный пурпур; да, да, он был весь в пурпуре, как предзакатное небо, а когда темнота погасила краски, он из пурпурного мгновенно стал совсем черным.

За изгородью у нас помещался коровник, сарай для коз и жилой дом. Изгородь была в высоту около девяти футов. В ней были две калитки, одна напротив другой, – для людей и для скота. Когда тигр подошел совсем близко, обе калитки распахнулись, и мужчины, разделившись на два отряда по десять человек, вышли за изгородь. Я припал к окну. Завидев людей у северной стены дома, тигр заворчал и прижался к земле, готовясь к прыжку. Это подействовало на наших мужчин самым удивительным образом. Они побросали оружие и кинулись назад, под защиту изгороди. К счастью, один из них остановился и захлопнул калитку.

Тигр обежал вокруг дома и столкнулся со второй группой охотников, которые, правда, не пустились наутек, но были до того удивлены его внезапным появлением, что не напали на хищника. Десять человек, вооруженные до зубов, столкнулись с тигром нос к носу и даже не шевельнулись. Они стояли как окаменевшие – наверно, ждали, пока вторая группа присоединится к ним, чтобы одолеть врага общими силами. Из дома им посоветовали поскорей уносить ноги и захлопнуть за собой дверь. Но разве можно повернуться к тигру спиной и вбежать в дом, не рискуя жизнью? И наши охотники медленно, словно во сне, стали пятиться назад, вошли в калитку, закрыли ее и только тогда бросились в дом. Пока дверь не захлопнулась за ними, глаза их все время были прикованы к зверю. Почему они так вели себя, я объясню потом.

Едва они скрылись в доме, как тигр легко перемахнул через девятифутовую изгородь; с чердака мы видели, как он рыскал по двору. Козы испуганно заблеяли, коровы замычали. Вдруг послышался страшный треск: одним ударом лапы тигр вышиб дверь коровника, и она упала на землю. Обезумевшая от страха скотина выбежала во двор. Началась кровавая бойня. Ни у кого не хватило храбрости выйти и остановить ее. К счастью, тем временем спустилась ночь, и темнота скрыла от нас жуткое зрелище.

На другой день мужчины стали держать совет. Мой отец сказал:

– Поскольку иметь ружья нам запрещено (как известно, таков был закон, изданный английскими властями), мы можем избавиться от этого тигра только одним способом. Кто видел, с какой стороны он перескочил через изгородь?

Стоило только найти следы тигра, и все стало ясно. Хотя на первый взгляд это и может показаться удивительным, он и обратно прыгнул в том же самом месте. Тигр всегда уходит тем же путем, которым пришел, потому что путь этот ему знаком.

Все наши шесть коров стали его жертвами, и на другой день вокруг дома так и вились стервятники – от них просто отбою не было. Они сыпались с неба как дождь.

Вечером отец вбил снаружи, там, где тигр перепрыгнул через изгородь, длинный бамбуковый шест, а в шест вогнал железный шип в полтора фута длиной. Острие шипа возвышалось над землей футов на девять. Мы полагали, что тигр, перемахнув изгородь там же, где накануне, напорется на шип и, пронзенный шестом насквозь, будет сползать по нему вниз.

Тигр пришел поздним вечером. Видно, он не успел проголодаться после вчерашнего чудовищного пиршества. Чтобы заманить его в ловушку, мы оставили во дворе туши коров, уже изрядно истерзанные стервятниками.

Около девяти часов вечера снаружи послышалось ворчание. Еще не проголодавшись, тигр не испустил свой ужасный клич, он пришел на готовое и ворчал, предупреждая, что мелкому зверью лучше держаться подальше. Обычно это относится к шакалам, которые следуют за тигром по пятам, чтобы полакомиться остатками его добычи.

Он легко и уверенно перемахнул через изгородь к нам во двор, задев бамбуковый шест, который задрожал от удара. Вечер был безлунный, и мы ничего не видели, лишь время от времени в темноте вспыхивали два ярких огня – это сверкали глаза хищника, разгуливавшего по двору.

– Этот тигр всю деревню сожрет, дай ему только волю, – заметил отец. – Ну-ка, попробуем его чем-нибудь испугать.

Соседи, собравшиеся у нас, спросили:

– Что же делать?

– Нельзя позволять ему здесь хозяйничать, – ответил отец. – Если предоставить его самому себе, он никогда не испугается и не перепрыгнет ограду там, где прежде. Нужно его как-нибудь испугать, тогда ему некогда будет думать, и он непременно напорется на шест. Все остальное совсем просто.

– В первый раз такое слышу! – удивился один сосед. – Значит, ты берешься напугать тигра и заставить его бежать в страхе?

– Нужно непременно что-нибудь придумать, иначе нельзя. Надо заставить его прыгнуть в такой спешке, чтобы…

Отец не успел договорить. Тигр подошел к хлеву, где были заперты козы. Слышно было, как он терся боком о дверь. Казалось, кто-то водил шпагой по туго натянутому шелку. Козы, до сих пор молчавшие, громко заблеяли в смертельном страхе.

– Наши козы! – закричал я.

Отец оторвал большой кусок грубой домотканой материи, из которой у нас шили одежду, облил ее маслом, скатал в ком и сунул в огонь. В то же мгновение мы услышали, как тигр ударом лапы проломил дверь хлева. Отец не мешкая швырнул пылающую тряпку во двор. Ударившись о землю, она развернулась, но не погасла, и огонь, ярко вспыхнув, стал лизать землю, как лижет облака зарево дальней грозы. Со страшным ревом тигр повернулся к огню. На мгновение он замер, глядя на огонь. Никогда не забуду этого зрелища: огромный зверь слегка вздрагивал, весь алый и золотой в свете огня, а вокруг непроглядная чернота ночи. Вот пламя взметнулось вверх, и тигр внезапно как бы вырос, стал вдвое больше, чем прежде. Потом, подобно огненной молнии из черной тучи, он метнулся прочь и исчез в темноте. В таинственном свете факела мы видели лишь, как выбегали из хлева обезумевшие козы. Они отчаянно блеяли, все вокруг смешалось, но вот в этот шум ворвался рев тигра, и мгновенно наступила мертвая тишина. На земле, над куском материи, еще танцевали языки пламени, и при их свете мы снова увидели тигра. Огонь зашипел. И тигр опять прыгнул в темноту.

Мы напряженно ждали. Секунды казались минутами, а минуты – часами. Мы не слышали удара по ту сторону изгороди. Огонь угасал, и круг света понемногу суживался. За его пределами ничего не было видно. Что сделает тигр – вломится в дом через окно или набросится на коз, сбившихся в углу двора? Все дрожали. Помню, как стучали мои зубы, и стук этот отдавался у меня в голове.

Вдруг тьма огласилась отчаянным воем, и мы услышали свистящий шум. Это бамбуковый шест, на который тигр обрушился всей своей тяжестью и теперь пытался освободиться, раскачивался взад и вперед, рассекая воздух. Значит, зверь перепрыгнул, наконец, через изгородь, и теперь он в наших руках. Удары его хвоста и свист шеста, рассекавшего воздух, делали его рев еще ужаснее.

Теперь он не вырвется, можно спать спокойно. А утром я молотком проломлю ему голову.

Мы все скоро уснули, но время от времени нас будил жуткий вой издыхающего зверя. Проснулись мы задолго до зари.

В Индии вся природа перед рассветом затихает. Казалось, даже тигр перестал реветь. Серебристая пелена разостлалась по земле, как бывает, когда восходит луна. Потом сквозь серебристую мглу проступили неясные воздушные формы, а затем прояснились очертания деревьев и камней, запели птицы.

Выбежав из дома, мы увидели, что тигр, пронзенный бамбуковым шестом, лежит на земле. Вокруг растеклась огромная лужа крови, но зверь был еще жив. Любопытно, что хищные звери очень живучи и долго истекают кровью, а травоядные умирают быстро. Мы принесли каменные молотки, чтобы избавить тигра от страданий. Этого, как сказал отец, требует милосердие.

В тот же миг послышался жалобный вой, а выйдя за ограду, мы увидели шакалов и антилоп. А еще дальше, по берегу, вниз по реке спешили всякие звери. Были тут и обезьяны, которые со своих деревьев издали увидели опасность, и соседи их – белки, и стадо диких буйволов, – предупрежденные обезьянами, они ушли со своих пастбищ, и робкий «мушик вава» – мускусный олень. Олени эти всегда живут в одиночку, и если уж они сгрудились все вместе, значит, надвигается большая беда, близкая и неминуемая. Птицы тучей носились в воздухе. Рев становился все громче. Мне показалось, что он доносится откуда-то с другой стороны, и я, опередив родителей, бросился ко второй калитке. Что это там, на севере? Я похолодел от страха – огромные белые «джунгли» надвигались на нас. Родители уже стояли позади меня, и я слышал, как отец ахнул: «Наводнение!» Да, это было наводнение. Вода, стремительно приближаясь, ревела и выла, как тысяча смертельно раненных тигров.

Все были ошеломлены: столько волнений и тревог пережито в прошлые ночи, а тут новое, неожиданное несчастье. Этого мы никак не ожидали: местность наша хоть и лежала в низине, но уже лет сто не бывало здесь такого бедствия. Конечно, если бы не борьба с тигром, мы обратили бы внимание на эти странные отдаленные жалобные звуки, которые слышались время от времени вот уже несколько дней. А теперь прямо на нас надвигалась гигантская водяная стена, сметая все на своем пути. Мы бросились на чердак и в ужасе смотрели, как гибнет наше небольшое хозяйство. Кроме жилого дома, все загоны и сараи были снесены, и мы остались в своем бетонном домике, словно на островке, а вокруг свистела и бурлила вода.

Едва она затопила двор, как нашим домом завладели всякие животные. Неизвестно откуда сползлись змеи и свернулись кольцами по углам. Никто их не трогал, и они никого не трогали. На крыше тихонько сидел дикий павлин и озирался – искал вокруг хоть один кустик или деревце. Но тщетно. Нас окружала водная пустыня.

Погибли почти все жители нашей деревни, кроме четырех семей, которые, как и мы, построили себе дома из бетона. Остальные, жившие в глинобитных хижинах с соломенными крышами, не только лишились крова, но и сами утонули, спасая свое добро. Позже мы узнали, что в двадцати милях от нас два бурных ручья прорвались в реку через возвышенный остров, частично сдерживавший их. Странный звук, который мы слышали, был шумом воды, упорно размывавшей остров и пробивавшей себе путь к реке. Когда остров был размыт, ручьи слились в один стремительный поток, который ничто уже не могло остановить.

 

Глава II

Мы становимся охотниками

После наводнения мать заболела. Ей становилось все хуже, и нам было уже не до зверей, которые, как только спала вода, двинулись на север, к джунглям. А когда мать умерла, жизнь моя сразу переменилась. Теперь нам ни к чему был дом – он один уцелел от всей нашей собственности. Вода унесла решительно все, даже землю, которую мы обрабатывали. Оставалось только продать дом и поискать каких-нибудь новых средств к существованию.

Отец, и без того молчаливый, после смерти матери совсем замкнулся в себе, но меня с ним всегда связывали любовь и взаимопонимание. Был он высокого роста, носил длинную бороду, как представитель благородной касты, к которой и в самом деле принадлежал. Он был раджпутом, но женился на моей матери, женщине из чужой касты, а в Индии такой человек должен оставить своих родственников и жить отдельно. И вот отец покинул родные места, поселился в маленькой деревушке, о которой я рассказал здесь, и занялся земледелием.

Но кровь старого воина текла в его жилах, и после смерти матери, когда ничто уж больше не привязывало его к дому, прежний неугомонный дух заговорил в нем, и он с жаром отдался охоте. Охота кормила нас: на шкуры всегда находился покупатель. Мы жили во владениях раджи Паракрама, и скупщики из его столицы Тамра Пурни охотно брали все, что мы приносили в город.

Но прежде чем вы узнаете о том, что ждало меня впереди, я должен рассказать об одном случае, который произошел перед самым наводнением. Случай этот столь удивительным образом связан с дальнейшей моей судьбой, что умолчать о нем просто невозможно.

Спасаясь от наводнения, в нашу деревню пришло стадо диких слонов. В страхе бежали они от свирепой воды, которая гнала их вот уже много миль, а если вспомнить, что огромный и тяжелый слон не умеет плавать и тонет так же быстро, как малюсенький муравей, ужас его перед наводнением не удивителен.

Когда появились слоны, я играл на улице с одним мальчиком, и мы оба, забравшись на высокое дерево и очутившись в безопасности, смотрели на них. Слоны бежали прямо в деревню, и из-под ног у них выше деревьев взлетали брызги черного ила. Ветки, на которых мы сидели, тряслись от их топота. Женщины с визгом хватали на руки детей, не зная, куда деваться, – ведь если бы слоны в слепом неистовстве двинулись прямо на дома, стены не устояли бы перед ними. Вдруг мы увидели, как один из передних слонов повернул назад и пытался задержать стадо. Он пустил в ход бивни, бил и хлестал хоботом с такой яростью, что стадо, наконец, опомнилось, и в деревню слоны вошли уже спокойно. Никогда не видел я ничего более удивительного.

– Гляди! – крикнул мой товарищ. – У этого «милорда» отметина на лбу.

Я перегнулся с ветки вниз, чтобы лучше видеть. Действительно, у того слона, который остановил все стадо, на лбу было пятно. Среди множества несчастий, обрушившихся на нас вместе с наводнением, я, конечно, больше ни разу не вспомнил об этом слоне, но нам еще предстояло встретиться при совсем иных обстоятельствах; как вы скоро увидите, ему суждено было сыграть в моей судьбе очень важную роль и принести мне счастье.

Но вернемся к самому началу нашей охотничьей жизни, когда мы даже не мечтали о встрече со счастьем, а искали способа хоть как-нибудь прокормиться в джунглях. Сначала мы с отцом каждое утро ходили за реку, а когда дом был продан, построили на другом берегу, у опушки, хижину из бамбука и соломы и поселились там; кроме того, мы сделали плот, чтобы переправляться с одного берега на другой. Каждый день мы ловили рыбу да еще собирали дикие плоды в джунглях. Мы никогда не убивали животных на мясо; таков был один из первых уроков, который я усвоил, живя в лесу. На это было несколько причин, некоторые из них вы узнаете, читая эту книгу. При теплом климате наших мест об одежде не приходилось особенно заботиться. Коричневая домотканая материя, прочностью почти не уступавшая коже, но более легкая, шла и на одежду, и на чалмы. У отца был длинный зеленый шарф, которым он иногда опоясывался.

В разное время года джунгли меняются. Весной они совсем не те, что зимой или летом. Во время дождей мы отсиживались в своей хижине, но по ночам не чувствовали себя в ней хозяевами. Когда обезьяны обнаружили наше жилище, они преспокойно стали приходить туда каждую ночь. На деревьях ведь так неуютно, когда без конца льет дождь, а спать на земле они не решались, боясь тигров. В первый раз я очень испугался. Было самое начало дождей, и я вышел из хижины, чтобы помочь отцу перенести с плота припасы, которых он привез из деревни больше обычного – мы знали, что переправляться через реку с каждым днем будет все труднее, так как в сезон дождей река становится глубже и бурливее. Я шел впереди и, толкнув дверь, с удивлением увидел, что хижина полным-полна каких-то серых карликов. Я едва не вскрикнул от страха, но тут подошел отец и, положив руку мне на плечо, сказал:

– Не бойся, сынок. Это всего только обезьяны, они спрятались здесь от дождя.

Прогнать их было невозможно, да и незачем, потому что они оказались лучше сторожевых собак: во всякое время ночи предупреждали нас о приближении дикого зверя. Днем иногда приходили белки и клянчили у нас орехи, но они были слишком пугливы, чтобы остаться надолго.

Когда начались дожди, река стала глубже, а с тех пор как после наводнения она изменила свое русло, там появились крокодилы; теперь мы боялись плавать по реке на плоту. Впервые я узнал, что в наших местах появились крокодилы, однажды утром, когда увидел на берегу обезьянку, пившую воду. Вдруг она странно дернулась, и я увидел, что кто-то медленно утащил ее за руку под воду. Вскоре в воде показалось нечто похожее на большое обугленное бревно. На поверхности виднелась черная чешуйчатая спина крокодила. С тех пор мы, так же как и все звери, стали купаться и переплывать реку гораздо выше по течению, где было мелко, а потому безопасно.

Через год после наводнения, как-то вечером, отец принес из деревни два мешка орехов и два мешка бобов. Бобы мы сначала сварили, а потом поджарили в масле, добавив перцу и соли, и поставили остыть. Я помогал отцу молча, хотя сгорал от любопытства, как всякий мальчишка в предчувствии чего-то необычайного. Но отец хорошо вышколил меня, и я не задавал никаких вопросов. Наконец он сказал:

– Я готовлю припасы для охоты в самом сердце джунглей. Завтра мы устроим себе настил из веток на дереве, будем сидеть там целую неделю – днем и ночью – и ждать, какую добычу пошлют нам боги.

Сердце мое подпрыгнуло при этих словах, и я всю ночь не мог заснуть, так не терпелось мне поскорее пойти в джунгли.

Наконец забрезжил рассвет. В пять часов мы были уже готовы: отец положил в наши сумки вареные бобы, а потом захватил два мешка с орехами – все это вместе с дикими плодами и бутылкой родниковой воды должно было послужить нам пищей на целую неделю; мы сотворили утренние молитвы и, как только совсем рассвело, пустились в путь. Мы не пошли прямо в джунгли, потому что в столь ранний час входить туда опасно. Если тигры, леопарды и другие хищные звери, которые бродят по опушке в поисках добычи, нападут на след человека, это может плохо кончиться.

Вдруг отец молча указал на землю. Я поглядел и увидел впереди себя антилопий след. Мы пошли по этому следу и вскоре увидели отпечатки когтистых лап тигра. Отец сказал мне, что, должно быть, ранним утром, на заре, тигр пришел на берег реки и притаился, поджидая антилопу, которая тоже пришла на водопой, а почуяв врага, бросилась прочь, преследуемая по пятам жестоким хищником.

– Гляди! – сказал отец. – Следы копыт становятся все отчетливее. Значит, антилопа потеряла осторожность. Она была так перепугана, что ноги у нее стали отниматься. Она уже не могла бежать быстро. При каждом шаге копыта ее словно прирастали к земле, правда, только на один миг. Плохо ее дело.

Дальше мы увидели, что задние копыта отпечатались глубоко, а передние взрывали землю так, словно антилопа с трудом вытаскивала увязшие задние ноги. Отец сказал:

– Бедняжка свалилась замертво, не пробежав отсюда и две сотни шагов.

Не прошли мы по следам и пятидесяти футов, как из ближнего куста послышалось злобное рычание. Мы проворно залезли на высокое дерево, где тигру было нас не достать. Потом мы стали карабкаться с ветки на ветку, с дерева на дерево, как обезьяны, пока не оказались прямо над тем местом, где тигр пожирал антилопу. Было в этом зрелище что-то жуткое и захватывающее: золотисто-черный тигр лежал в луже крови, припав к туше антилопы и вцепившись зубами ей в горло. Тигры обычно съедают сначала всю мякоть – начинают с шеи, потом пожирают грудные мышцы, часть брюха и только потом доходят до ребер, приберегая их на другой день. Правда, на другой день от добычи немногое остается, потому что стоит только тигру уйти от своей жертвы, как приходят другие звери и подбирают объедки. Но нас поразило само зрелище, а совсем не то, что мы уже знали о повадках тигра. Мы видели только пурпур, золото и зелень, а если бы кто набрел на это место случайно, то даже не заметил бы тигра, которого выдавали лишь мухи да запах его тела. Сливаясь с кустом, тигр казался лишь живописным узором, сотканным из пурпура, золота и зелени.

Хищник все еще ел, а мы с отцом думали, как бы им завладеть, – ведь мы добывали себе пропитание тем, что заманивали тигров в ловушки или убивали их. Мы успели заметить на его груди кровоточащую рану. Должно быть, умирающая антилопа из последних сил ударила его копытом. Тигр, стоя на солнце, лизал свою грудь, и у нас уже не было сомнений, что он ранен. Мы не спускали с него глаз, а время шло, и наконец около девяти часов тигр с трудом отполз под куст и заснул. Видно, он решил, что уже поздно возвращаться в свое логово, и, кроме того, ему не хотелось оставлять добычу без присмотра, а поэтому, вместо того чтобы уйти, он отполз от туши антилопы футов на девять и улегся под кустом.

Вскоре мы обратили внимание на то, что ветки под нами как-то странно колышутся; всмотревшись пристальнее, мы увидели между листьями черные носы, которые, раздуваясь, принюхивались к убитому зверю. Это были лисы и шакалы. Они учуяли добычу издалека и пришли, чтобы урвать свою долю костей и объедков. Когда они приблизились, тигр издал какой-то странный, почти собачий лай, и кусты затрепетали, словно пламя зеленых факелов, когда налетает ветер. Этот трепет то и дело сменялся полной неподвижностью, пока, наконец, не наступило окончательно мертвое безмолвие тропического полудня.

И все утро носы мелких хищников настороженно подбирались к самой добыче, щелкали челюсти, и шакалы, бедные, голодные шакалы, старались ухватить свой кусок мяса; тогда тигр сердито рычал, и они отскакивали, колыша ветки кустарника. Все происходило почти бесшумно, зато поглядеть тут было на что. Если убегал шакал, кусты заметно шевелились. Если лиса – кусты чуть вздрагивали, словно шкура у спящей собаки, которая видит дурной сон.

Вдруг кусты зашевелились не так, как раньше. Ветки и листья хлопали друг о друга, словно детские ладошки. Листья двигались с разных сторон и сходились к тому месту, где лежала мертвая антилопа, облепленная мухами. Хлопанье листьев не прекращалось несколько минут. Было в нем что-то зловещее, и я вздрогнул. Отец схватил меня за руку.

– Держись, сынок! – прошептал он.

Быстрый, тревожный шелест пробежал теперь по траве и кустам; а затем – о чудо! – два леопарда нежданно-негаданно сошлись нос к носу возле убитой антилопы. Мухи взвились в воздух черным роем. Леопарды не чуяли тигра – ветер дул в его сторону; тигр же почуял их, но, сонный, не двинулся с места.

Отец тихонько шепнул мне на ухо:

– Не бойся. Только сиди тихо, не шелохнись. Эти леопарды хорошо лазают по деревьям. Если они заберутся сюда, мы пропали.

Мне казалось, я понял, почему листья кустов и деревьев шевелятся так, как будто дети в ладоши бьют. Пятна на шкуре леопарда имеют такой вид, словно кто-то окунул лист в чернила и много раз прикладывал к его золотистой шкуре. Когда леопард идет, листья деревьев и кустов шевелятся, как бы повторяя узор его пятен, и бьют друг о друга, словно детские ладоши.

Едва голодные леопарды завидели друг друга, они припали к земле и взгляды их скрестились. Хвосты рассекали воздух, как пращи, и один, задев тонкое молодое деревце, с треском сломал его. Крак! Крак! И вдруг неведомо откуда появилась голова тигра. Он давно, сквозь сон, учуял врагов, а теперь его разбудил треск. Это был жуткий миг. Леопарды начали пятиться мягко и неслышно, словно нитка, вдеваемая в игольное ушко. Наступила мгновенная тишина. Затем тигр издал такой рык, что казалось, рухнула гора и неудержимый поток воды могучим водопадом низвергнулся прямо на нас, – так ужасен был его рев. Все хищные кошки, и в особенности лев, леопард и тигр, имеют обыкновение прижиматься брюхом к земле, словно она вливает в них силу. Чем плотнее зверь припадает к земле, чем сильнее сжимается, тем сильнее будет толчок и тем дальше он сможет прыгнуть. Вдруг один леопард зарычал и поднял лапу. Тигр яростно заревел и прыгнул на леопарда. Лязгнули зубы, и две пары челюстей соединились, словно принадлежали одному существу. Враги начали грызться. Два хищника, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, катались по земле, но тут второй леопард глубоко вонзил зубы тигру в лопатку. Он держал тигра как в тисках. Но тигр передними лапами притянул первого леопарда к себе и встал на дыбы, вынуждая врага сделать то же, а потом одним могучим ударом лапы перервал ему горло. С отчаянным предсмертным воем леопард разжал челюсти и повалился на землю; потом он пополз прочь, корчась от боли, и скрылся из виду. Тем временем второй леопард, напавший на тигра сбоку, отпустил его и впился ему в брюхо, а тигр запустил когти в леопарда. Они не отпускали друг друга. Ничто теперь не нарушало тишину, кроме шелеста листвы да далеких стонов умирающего леопарда. Потом все замерло. Попугаи и те больше не порхали вокруг, а ведь их всегда так много, что бы ни случилось в чаще джунглей. Повсюду шевелились кусты – это крались шакалы и лисы. Минут через пятнадцать, которые тянулись словно десять часов, все застыло в мертвой неподвижности: смертельная схватка тигра и леопарда кончилась. Отчаянно извивавшиеся тела вдруг застыли. Они словно окаменели, лишь иногда предсмертная судорога сводила их мышцы. Но вот враги стали совсем недвижимы, и вскоре у куста сгрудились шакалы, поспешившие к добыче. Отец сказал:

– Надо слезть на землю, пока они не испортили шкур. Первый леопард где-нибудь вот там.

Мы быстро спустились с дерева, отогнали шакалов и стали искать первого леопарда. Вот он! Лежит мертвый совсем рядом. Мы подтащили его к кусту, и отец принялся снимать шкуры хищников – от шкуры антилопы ничего не осталось. Нелегко было оторвать тигра от леопарда. Но, умело действуя ножом, нам удалось отчасти сохранить их шкуры.

Было уже около четырех часов. Пока отец возился со шкурами, я взял свой лук и стрелы и стал отгонять хищных птиц, лис и шакалов. Вскоре солнце село. Мы связали окровавленные шкуры, подвесили их на высокий сук и оставили так до утра. Потом залезли на ближнее дерево и при свете восходящей луны устроились на ночлег. Отец вынул из мешка какое-то вонючее масло, которым мы намазались, чтобы уберечься от полчищ муравьев и москитов.

– Отец, – сказал я после того, как мы улеглись. – Когда было наводнение, люди, звери и птицы жили все вместе, как братья. Почему же они не бывают так добры друг к другу всегда?

– Сынок, – ответил отец, – перед лицом общей опасности все звери объединяются – так армия сплачивает ряды при нападении врага. Во время наводнения звери знали, что смерть одинаково грозит и нам, и им, а потому страх заглушил в них дикие инстинкты. Когда-нибудь все – и звери, и люди – станут братьями не только в горе, но и в радости.

 

Глава III

Ночь в джунглях

Наша первая ночь под открытым небом была очень беспокойной. Шкура тигра висела высоко на дереве, и внизу не стало грозного запаха. Многие звери больше всего на свете боятся запаха хищников, в том числе и двуногих, потому что те и другие убивают; двуногие – ради удовольствия, четвероногие – ради пищи, и неизвестно, что лучше. Теперь внизу путь был открыт для всех, но мы на своем дереве были в безопасности – шкура тигра висела рядом, и запах ее держал на расстоянии всех зверей, которые лазят по деревьям, не исключая и леопардов.

Все же я не сомкнул глаз, и не только потому, что ложем нам служили голые ветки, – мне хотелось видеть все, что происходит внизу. Это была на редкость тревожная ночь.

На восходе луны джунгли затихли, и, казалось, всюду протянулись серебряные струны арфы, которые, дрожа под легким дуновением ветерка, рождают голос самой тишины. Сотни мелких зверушек вылезли из кустов и накинулись на останки антилопы. Потом джунгли наполнились бесчисленными шумами никогда не прекращающейся тропической жизни, которые подобны жужжанию гигантского веретена, свивающего какую-то бесконечную пряжу. Вскоре внизу послышался громкий треск и сопение. Потом в лунном свете показалась странная, словно выточенная из дерева голова с острым рогом. Это был носорог. Он фыркнул, и все зверушки бросились врассыпную. Носорог шел, ломая на своем пути кусты и деревья. Затем послышалось ворчание медведя. Вслед за ним прошли два зверя, похожие на кошек, – я не разглядел их хорошенько при свете луны, но решил, что это леопарды. За ними появились еще леопарды, но ни один не полез на наше дерево: они обошли его, как река огибает скалу. Явился тигр, он был огромнее всех. Он рычал и рявкал, потом минуту-другую повыл на луну и скрылся, и тогда послышался загадочный шум, словно шла огромная армия, но шла тихо, даже не задевая травы. Лунный свет трепетал внизу, под нами, и тени шептали о присутствии странных существ. Скоро мы увидели диких буйволов – их было целое стадо, голов шестьдесят. Они двигались по-особому, построившись полумесяцем. По краям шли сильные молодые быки, рядом с ними – бывалые, видавшие виды буйволы, а посредине – вожак, самый старый и опытный; между ним и быками шли буйволицы с детенышами. Шли они молча, без рева и мычания. Возле нашего дерева буйволы стали фыркать и храпеть. Самцы копытами рыли землю. Несомненно, они обнюхивали место, где днем произошла схватка, и запах крови был им неприятен. Самцы издали низкий рев: «Му! Му!» – короткий и резкий, почти как лай, и все стадо скрылось в лесу.

Отец, видя, что я не сплю, сказал:

– Сейчас самый глухой час ночи, и нам ничто не грозит. Почти все хищники на охоте. Через час наступит полночь, и они пойдут на водопой. Ты боишься? – Я покачал головой. Отец продолжал: – Тогда слезем с дерева и пойдем к реке.

Спускаясь, мы словно погрузились прямо в россыпь драгоценных камней. Это сверкали глаза лис, шакалов и кошек, которые бродили под нами, – в лунном свете глаза переливались всеми цветами радуги: от ярко-изумрудного до кроваво-рубинового. При нашем появлении они рассеялись, словно рой бриллиантовых комариков под порывом ветра.

Отец быстро вывел меня к месту водопоя. Должно быть, он находил дорогу интуитивно. Он ощупывал ногами следы слонов и говорил:

– Каждый зверь ходит по-своему. Он оставляет свои особые следы и выбирает свой особый путь. Человеку всего безопаснее идти за слонами, потому что ни один зверь не пойдет по их свежему следу на водопой.

Потом я узнал, что хищники, которые сродни тигру, так же как и травоядные, стараются оставлять как можно меньше следов. Они приходят крадучись, торопливо пьют и исчезают. Буйволы всегда выбирают для водопоя отдельное, потаенное место. Однако зоркий глаз легко заметит, откуда и куда они шли.

Держась следа слонов, мы через полчаса вышли на берег реки. Там мы залезли на дерево и примостились на суку, словно какие-то диковинные плоды. Мы лежали на ветках ничком, крепко сжимая их и положив подбородок на руки. Нам видно было, как к реке прошло семейство буйволов. Они двигались в определенном порядке: отец, мать, а между ними детеныш. Пройдя под нашим деревом, они скрылись. Больше мы их не видели. Но едва они исчезли из глаз, как совсем близко послышалось: «Трах! Трах! Трах!» Шум раздавался где-то рядом с нами, а не внизу, под деревом. Вот затряслись и затрещали ветки. И вдруг что-то черное скользнуло, как змея, возле меня и дернуло сук, на котором мы лежали. Дерево затряслось, и мы чуть не упали на землю. Потом другая такая же змея вползла наверх, снова дернула ветку, и дерево содрогнулось до самых корней. Я повернулся к отцу, который лежал сзади, у основания сука. Он успокоил меня прикосновением руки. Вдруг два огромных белых клинка сверкнули под нами в лунном свете. «Трах! Трах! Трах!» Ветки задрожали, сверкающие мечи скользнули мимо, и показались голова и туловище слона. Оказывается, я принял за огромных змей их хоботы, ощупывавшие верхушки деревьев в поисках сочных побегов. Бивни при свете луны казались смертоносными кривыми саблями. Вожак слонов, самый старый и сильный, спустился к водопою, подался вправо и остановился. За ним последовал слоненок не старше года, а следом – его мать. Они стали рядом с вожаком. Появились еще слонята и слонихи и, наконец, три сильных слона один за другим встали с левого фланга. Крайний слон первым погрузил хобот в воду и стал пить. За ним напился второй, третий – так они пили один за другим, и, наконец, после всех утолил жажду вожак. Слоны всегда пьют по очереди, чтобы не замутить воду соседу. Если бы вожак начал первым, остальным пришлось бы пить грязную, взбаламученную воду, подхваченную течением. Когда слоны кончили пить, у реки мелькнули рога оленя. Серебристый свет дрожал на его голове и боках, словно роса. Это был крупный красавец не менее шести футов в длину, поистине гордость джунглей, самое изящное животное, какое только можно себе представить. Сверкая серебром – в лунном свете он казался вылитым из серебра, – олень по грудь погрузился в воду, но уши его были обращены в разные стороны – одно вперед, другое назад. У оленя удивительно тонкий слух. Левым ухом он прислушивается к воде, а правым – к джунглям, которые раскинулись позади него. В реках оленей часто подстерегают крокодилы, а на суше – тигры, и на водопое им приходится удваивать внимание и быть особенно осторожными.

Едва олень начал пить, как хвост его, которым он махал в воздухе, замер. Вот у большого дерева послышался угрожающий шорох. Олень мгновенно повернулся и теперь стоял мордой к джунглям, обратив оба уха туда, откуда дул ветер. Если бы враг вздумал внезапно напасть на него с наветренной стороны, он услышал бы шум, а глаза тем временем обшаривали все подозрительные места. Так он стоял, озираясь, а ветви дерева в нескольких шагах от него едва заметно затрепетали. Нам ничего не было видно, но мы решили, что он услышал леопарда.

Буйволы громко заревели. Оказывается, они еще не ушли. Они тоже спрятались под деревьями и в кустах, поджидая врага. Слоны повернулись задом к реке, и каждый засунул хобот себе в рот. Они не издали ни звука. Как и буйволы, они не спускали глаз с леса, бесшумно, как гряда облаков, двигаясь под нами. Бросится ли леопард на оленя? Вот он спрыгнул с ветки. Послышался мягкий удар о землю, шелест листьев и травы, а затем воцарилась тишина.

Но, видимо, не все было кончено. Леопард просто переменил позицию и выбрал другое место, удобное для нападения. Олень прыгнул вправо. Леопард кинулся следом, но путь ему, словно по волшебству, преградили слоны. Оленя уж и след простыл. Теперь он был в безопасности. В слепом бешенстве леопард бросился догонять уходивших буйволов.

– Видно, он умирает с голоду, раз осмелился на это, – сказал отец.

Слоны затрубили и двинулись вслед за леопардом. «Бум! Крак! Хруп!» – со всех сторон трещали кусты и деревья. Лес дрожал. Слоны прошли, и снова, как занавес, спустилась тишина. Вдруг вдалеке послышалось: «Му-у! Му-у! Му-у!» Вожак буйволов вел свое стадо домой.

Потом к реке пришли всякие мелкие зверьки: ласки, лисы, разные представители кошачьей породы. Затем пожаловал тигр. Он не спеша напился, тщательно облизал свою великолепную шкуру и отправился домой с величественным видом могущественного раджи. Из глубины джунглей раздался его жуткий рев, который означал: «Я пообедал. Не бойтесь! Луна сегодня так красива!»

В джунглях началось какое-то движение. Страх исчез, звери успокоились, зная, что можно мирно идти домой. Луна зашла, и беспредельная тишина, словно невидимая армия, овладела джунглями. Казалось, прошли века; но вот трепет пробежал вокруг, словно луна вздумала взойти во второй раз. Это забрезжил рассвет, и громкий хор птичьих голосов грянул гимн солнцу. Мглистые сумерки мгновенно ожили. Деревья, ветви, берег, открытые дали, секунду назад невидимые, заиграли всеми своими красками. И сразу же в ореоле расплавленного золота встало солнце, чудесно преображая своим алым сиянием лик земли. Мы слезли вниз и осмотрели то место, где леопард бросился на буйволов. Бедняга лежал в двухстах шагах от нашего дерева, растоптанный и вдавленный в землю; это было кровавое месиво, ни одна косточка не уцелела. Даже шкура и та никуда не годилась.

– Вот если б и тигр тоже подох!.. – За последнее время Полосатый Брат здорово мне надоел, и я считал его злейшим врагом всего живого, но отец, который выше всего на свете ставил честность, возразил:

– Что ты говоришь, глупец! Тигр благороден; да, он страшен, но помни, есть звери, которые из-за своей низости куда опаснее! Леопард гораздо более скрытен и кровожаден. К тому же, ты сам знаешь, тигр не нападает на людей, если ему почему-либо не довелось раньше отведать человечьей крови; мало того, он даже довольствуется падалью, когда очень голоден. Нет, всемогущий тигр никогда не загрызет человека беспричинно, – заключил отец. – Конечно, когда тигр дряхл и слаб, он может стать коварным и злобным, как леопард. Но он никогда не бывает таким в расцвете сил.

 

Глава IV

Моя учеба

Во многих отношениях джунгли – прекрасная школа не только для зверей, но и для ребятишек. Отец был убежден в этом и не думал ни о какой другой школе, пока я не подрос.

– Грамота – опасная штука, – говорил он, – и учиться ей нужно лишь тогда, когда человек кое-что повидает на своем веку.

И вот, прежде чем засесть за книги, я прошел всю лесную науку о повадках тигров и леопардов.

Я изучил обычаи джунглей, тайны природы и место человека среди его собратьев, зверей, на земле и богов на небе. Конечно, это было не только учение, но и нелегкий труд, потому что, изучая жизнь и природу, мы совершали дальние походы. С нами приключалось много такого, что заставляло задуматься над загадками жизни, и это было немаловажной частью моей учебы.

В то время у нас не было другого оружия, кроме луков, стрел и топора. Отец испросил у властей разрешения завести ружье для охоты. Как известно, правительство не разрешает индийцам иметь огнестрельное оружие. Поэтому в Индии столько людей погибает в зубах тигра. Однако изредка власти делают исключение для охотников и бывших военных, и после многих месяцев хлопот отцу удалось получить разрешение; он купил отличное ружье и мог свободно пользоваться им в джунглях. Мы по-прежнему наблюдали жизнь леса и чем больше узнавали, тем меньше губили зверей. Отец не раз повторял мне:

– В джунглях человек должен соблюдать три заповеди: во-первых, никогда нельзя торопиться, во-вторых, нельзя есть мясо и, в-третьих, в сердце не должно быть ни ненависти, ни страха.

Чтобы пояснить первую заповедь, отец рассказал, как он однажды пошел на охоту с двумя молодыми английскими офицерами. Они устроили засаду на дереве в удобном месте, а внизу для приманки привязали козленка. Когда стемнело, пришел леопард и, вероятно заподозрив ловушку, не тронул козленка. Луна светила ярко, и они хорошо видели, как зверь повернулся, должно быть, собираясь уйти. Один из англичан в нетерпении, боясь упустить добычу, не удержался и выстрелил. Стрелял он второпях и, разумеется, не попал. Зверь мгновенно повернулся и прыгнул прямо на них. В темноте не было видно, как это он сумел забраться на дерево так быстро. В свете луны мелькнул его бок, потом белые клыки в разинутой пасти, и вот уж леопард совсем рядом. Никто не успел выстрелить еще раз, да и не было возможности прицелиться. Отец спрыгнул на землю и испустил пронзительный вой – так кричит самка леопарда, призывая на помощь. Зверь вздрогнул, повернулся, и отец в то же мгновение выстрелил ему под лопатку… Так бывает всегда: если крикнуть или бросить в зверя камнем, он, застигнутый врасплох, на миг замрет в удивлении, и охотник успевает хорошо прицелиться. Предупреждая зверя, вы показываете, что нервы у вас крепче, чем у противника, а это уже залог победы.

Говоря о двух других заповедях, отец объяснил мне, что человек или зверь, питающийся мясом, распространяет особый запах, который в джунглях знают все. Поэтому охотник не должен есть мяса. Точно так же люди и животные, испытывая страх или ненависть, распространяют своеобразный запах, который ни с чем не спутаешь, и тонкий нюх жителей джунглей не только предупреждает их о присутствии труса, но и об его слабости.

Отец мой без промаха стрелял из лука и ружья, и я, как ни старался, не мог сравняться с ним в этом искусстве. За пределами Индии никто не поверит рассказам о его удивительной меткости, но тем не менее это правда. Часто, присев где-нибудь у ручья, он указывал на ястреба, сидевшего на верхушке дерева, и говорил:

– Сынок, у тебя глаза острые, спугни-ка камнем вон ту птицу!

Я всегда бывал рад этой игре и бросал камень, а отец, глядя в воду на отражение птицы, целился и в семи случаях из десяти сбивал ястреба. Если он стрелял мимо, то, не говоря ни слова, вскидывал ружье на плечо и шел дальше, если же попадал, то неизменно приговаривал:

– Так-то, сынок, расчет иногда даже полезнее, чем простая зоркость глаза.

Слух у отца был поразительно тонкий, и ночью он стрелял на звук. Когда его что-нибудь отделяло от зверя, он внимательно прислушивался и выжидал, пока дичь выйдет на открытое место, где пуля сможет беспрепятственно настичь ее.

Ходить с ним ночью по джунглям было легко, как днем.

Первым делом отец научил меня узнавать, куда и зачем прошел зверь. Я должен был по следу, запаху и колыханию веток определить, кого нам предстоит встретить. Положим, это медведь. Как его выследить? Есть много способов, но самый верный из них вот какой. Медведи любят лакомиться муравьями. Поэтому я не пропускал ни одного муравейника, внимательно осматривал каждый, чтобы определить, проходил ли здесь зверь. Если муравейник был пуст, значит, медведь сожрал всех насекомых и ушел, теперь он где-нибудь впереди; если же муравьи целы, значит, все в порядке: зверь где-то далеко позади. Медведи хотя и не едят людей, но не выносят их вида. При встрече с человеком медведь бывает очень опасен. Несколько ударов медвежьей лапы могут оказаться смертельными. Ведь от медведя нельзя спастись на дереве, он может полезть следом.

Во время дождей за медведями очень трудно усмотреть. Даже следы меняются до неузнаваемости. Перед дождем отпечатки хорошо видны, но после дождя невозможно понять, какой зверь здесь прошел. Но есть у этого времени одно преимущество: звери реже нападают друг на друга. Трудно поверить, до чего они боятся дождя и грома. Однажды гроза застала нас с отцом в самой глубине джунглей. В два часа ночи тучи заволокли небо, то и дело гремел гром, а лесная чащоба была полна непроглядного мрака. При каждой вспышке молнии я видел чьи-то таинственные глаза, глядевшие на нас испытующе и удивленно. Перепуганные звери не рычали, не пытались напасть; в их недоумевающих взглядах не было злобы; они как бы хотели сказать: «Теперь нам всем равно грозит опасность. Кто-то раздобыл большое ружье и палит в нас, а небо трясется, и на нем вспыхивают яркие факелы. Что ж, если уж всех нас могут убить, мы вас не тронем, только не троньте нас!» Хотя звери бессловесны, глаза их говорят больше, чем наши неугомонные языки. Хлынул дождь, и тьма, казалось, поглотила весь мир. Жутко было в этом сыром мраке. Словно огромная черная пантера, мокрая насквозь, терлась боком о мою ногу, а когда порыв ветра шевелил листву, сырая шкура мрака трепетала, и каждый волосок на ней становился дыбом. Около половины пятого утра, когда гроза кончилась, в джунгли пришел свет дня; еще очень бледный, он проникал всюду сквозь густую чащу. Вдруг мы услышали странный звук. Казалось, где-то роится целый миллион пчел.

– Это медведь! – предупредил меня отец. – Он ищет мед, но сейчас еще рано. Только недели через две соты будут полны. Видимо, он здорово голоден, если не мог дождаться. Пойдем отсюда!

Монотонное жужжание становилось все громче. Мы подались в другую сторону, но звук приближался. Вдруг отец сказал:

– Еще минута, и он нас настигнет. Скорее!

Мы пошли туда, откуда дул ветер, чтобы медведь нас не учуял. Внезапно все смолкло, и мы решили, что опасность миновала. Но тут совсем близко послышалось жужжание пчел. Мы огляделись – вокруг никого. Подняли головы и с ужасом увидели прямо над собой медведя – он сидел на дереве и уплетал полупустые соты. Рой пчел, должно быть, возвратился в улей, и жужжание его нарастало.

– Если медведь не загрызет нас, – сказал отец, – то уж пчелы искусают до смерти.

Мы крадучись пошли прочь, зная, что, пока медведь лакомится медом, он нас не тронет. Отец прислушался. До нас донеслось рявканье медведя, и мы поняли, что пчелы нещадно жалят его. Тогда мы быстро залезли на ближайшее дерево и притаились, ожидая, что будет дальше. Через несколько минут медведь с ревом свалился на землю и побежал в джунгли, спасаясь от разъяренного роя. Как видите, если нельзя выследить медведя по муравейникам, нужно осмотреть пчелиные ульи – медведь никогда не упустит случая полакомиться медом.

Отец умел подражать не только пчелиному жужжанию, но и многим другим звукам; он обучил этому искусству и меня, что очень нам пригодилось. Например, мы перекликались, подражая павлиньему крику. Павлина мы выбрали потому, что кричит он громко и пронзительно, а встречаются эти птицы довольно редко – значит, не придется на каждом шагу путать их крики с нашими. Но все же без путаницы не обходилось. Однажды я позвал отца с дерева, но вместо ответа явился громадный павлин и, не найдя подруги, стал прыгать по веткам. Я крикнул снова. Павлин сердито распустил хвост, готовясь встретить врага, – видно, на этот раз я издал крик, похожий на боевой клич самца, вызов на поединок.

Мы с отцом уговорились никогда не убивать павлинов, так как в наших краях они приносят пользу, которая гораздо ценнее ярких перьев. Павлины едят змей, а поскольку мы с отцом часто прятались на деревьях, павлины были как нельзя более кстати – они уничтожали змей, живших на деревьях. Как ни странно, змеи никогда не чуяли павлинов – от этого им приходилось особенно плохо, и мне всегда казалось, что они лишены обоняния. Между прочим, павлины живут в дружбе с тиграми; но об этом я расскажу как-нибудь потом.

А теперь вернемся к павлину, который явился на мой крик. Он уже сидел на дереве прямо у меня над головой. Он тихонько сложил свой пышный хвост. Видимо, успокоился. Я решил слезть на землю и поискать отца, но едва сделал несколько шагов, как вдруг за моей спиной послышалось хлопанье крыльев и яростное шипение. Я поднял голову и в быстро спускавшихся сумерках увидел змею: павлин когтями вцепился в самую середину ее тела, а она, изогнувшись, тянулась к голове павлина, которую он прятал, что было мочи вытягивая свою длинную шею. Мне показалось, что передо мной не одна, а целых две змеи. Змея походила на ощипанного павлина, лишившегося своих красивых перьев, а свирепый павлин – на змею, расцвеченную яркими изумрудами, клюв его шевелился быстро, точно раздвоенный язык пламени. Оба врага высоко поднимали головы. Змея старалась уберечь темя, которое павлин норовил пробить своим сильным клювом. Всякий раз, как павлин пытался клюнуть змею в голову, она уклонялась, и удар приходился мимо; но под натиском птицы голова змеи опускалась все ниже. Змея, в свою очередь, старалась укусить павлина, и тогда птица с внезапным шумом, похожим на треск разрываемого шелка, уворачивалась от нее. Схватка продолжалась, но участь змеи была решена. Павлин наступил на нее всей своей тяжестью, а когти его все глубже и глубже впивались в тело змеи. Теперь, когда павлин наносил удары, змея только увертывалась, почти прекратив сопротивление. Вдруг голова ее нырнула вниз – змея хотела укусить ногу птицы; но прежде чем она успела сделать это, павлин ударил ее клювом прямо в темя, и змея поникла, повиснув на ветке, тело ее несколько раз дернулось и затихло. Победитель принялся за еду, а вдали в это время послышался павлиний крик – это отец звал меня. Я был горд, что этот крик обманул павлина, но не меня. Я сразу понял, что это кричит человек, хотя отец очень искусно подражал голосу птицы.

Но я еще не все рассказал о выслеживании медведей. Кроме осмотра муравейников и пчелиных ульев есть еще один способ. Весной с деревьев «махула» облетают пахнущие медом цветы, и сок их вскоре начинает бродить на солнце. Медведь выходит по вечерам, поедает цветы, пролежавшие на земле весь день, и, опьянев, засыпает где-нибудь под деревом. Утром он встает и уходит. Поэтому по утрам мы осматривали землю под деревьями и обычно находили там медвежьи лежбища. Обычно медведь спит так, что на земле не остается заметных следов, но, отяжелев от пьяного сока, обмякнув, он спит как мертвый и сильно приминает траву. В весеннюю пору, выходя на охоту, мы часто находили под деревьями эти медвежьи лежбища и решали, куда идти. Если мы хотели избежать встречи с медведем, то держались подальше от деревьев «махула».

Медведи бывают двух видов – одни едят мясо, другие нет. У хищного медведя резкий характерный запах, который сразу выдает его присутствие, а у медведя, который питается растительной пищей или муравьями, запах слабый, и рассчитывать на этот запах не приходится, потому что услышать его можно в лучшем случае в четырех шагах. Вместе с тем такой медведь менее опасен и обычно избегает людей. Человечьего мяса медведи не едят, но порой медведь бывает до того разъярен, что может загрызть человека. Когда медведь отведает крови, в нем просыпается свирепость, вообще ему не свойственная. То же можно сказать о некоторых других животных.

Усвоив уроки, преподанные нам самой природой на столь разнообразных примерах, мы с отцом никогда не ели мяса.

Я рассказал о медведях так подробно потому, что кормила нас прежде всего охота на них. Шкуры их пользовались за границей большим спросом. Медвежья охота нисколько не затрудняла отца, потому что нервы у него были удивительно крепкие. Медведь сам подставляет себя под выстрел, поднимаясь на задние лапы, не в пример тигру и другим хищникам, которые сразу прыгают на человека, не давая хорошенько прицелиться.

Как-то раз мы с отцом бродили по лесу и незаметно для себя набрели на медвежью берлогу. Едва мы ее увидели, как послышалось ворчание и глухой рев. Мы попятились и в полумраке леса увидели, что на нас надвигается черная громада. Отец велел мне встать сзади, и я повиновался, но, наклонясь, выглядывал из-за его спины: мне хотелось увидеть, что будет. Стрелять наугад в темную громаду не было смысла, потому что там, где шерсть у медведя длинная и густая, пуля может скользнуть по нему, не причинив вреда. Будь это тигр, тогда пришлось бы сразу стрелять ему в грудь или спину, чтобы перебить хребет, – это, пожалуй, в некотором отношении даже проще. По реву мы точно знали, что это медведь, но вынуждены были подпустить его поближе, а это давало ему немалое преимущество. Вот уже ясно видно: огромный черный зверь бежит прямо на нас, но отец даже не пошевелился. Неужели он оцепенел от страха? А медведь все ближе, ближе. Мне показалось, что шерсть его встала дыбом от ярости. Глаза метали пламя, а с высунутого языка падала на землю белая пена. Зубы его сверкали, как ножи, однако отец и пальцем не шевельнул. Я хотел бежать, но ноги у меня словно свинцом налились, и я прирос к месту, скованный страхом. Вдруг медведь встал на дыбы. На задних лапах он, казалось, двигался еще быстрее, чем на всех четырех, а передние были уже в каких-нибудь двух ярдах от отцовского лица. Медведь широко разинул пасть, похожую на огненную печь, где пенилась белая слюна. Я уже чувствовал на лице его жаркое дыхание, но вдруг словно электрический ток пробежал по телу отца – он вскинул ружье, всунул ствол прямо в огненную пасть, и, будто громовой раскат, грянул выстрел. Кровь хлынула ручьем, и вслед за тем раздался вой, исполненный мучительной боли, – последний отголосок жизни. Для меня это был всего только отголосок потому, что я не мог больше смотреть и зажмурился. Но вот я почувствовал, что отец трясет меня. Когда я открыл глаза, он сказал ласково:

– Бояться, сынок, неразумно. Страх убивает раньше, чем опасность приблизится. Гляди, медведь-то почти в восемь футов длиной. Жаль, что нельзя сохранить голову – череп раздроблен. Теперь надо его освежевать. Но уже темнеет. Давай залезем на дерево и подождем рассвета.

Убитый медведь оберегал нас всю ночь, пока мы спали на ветках. Ни один зверь не посмел подойти близко.

Утром мы слезли с дерева и освежевали медведя. Туша его была не тронута и шкура целехонька.

 

Глава V

Моя учеба

(продолжение)

Есть три или четыре хищника, которые так опасны, что защищаться от них человек может, лишь внимательно изучив все их повадки. Таковы медведь, тигр и леопард. Но последние два не так страшны, как принято считать. Пока тигр не загрыз первого человека, он не ест человечьего мяса; леопарды, правда, часто нападают на людей. Однако осмеливаются они на это только потому, что мы их боимся. Отведав раз человечьей крови, они, в отличие от тигров, не жаждут ее вновь. Ужаснее всего то, что леопарды кидаются на детей.

Говорят, что тигр храбр, но часто он нападает просто со страху, так же как и леопард.

Я уже рассказывал, что тигры и леопарды, когда идут по высокой траве, колышут ее, образуя как бы узор: тигр – в виде полос, а леопард – в виде детских ладошек, вроде пятен на его шкуре. Получается так потому, что ходят они по-разному, Зоркий и наметанный глаз настоящего охотника узнает их мгновенно.

Но как быть нам, простым смертным? Людей, которые живут в джунглях, это заботит больше всего. Если вокруг темно и нет ветра, который разносит запах, – как узнать о приближении хищной кошки? Тут уж ничего не поделаешь. Приходится полагаться только на чутье. Отец мой обладал удивительной способностью чувствовать присутствие зверя, и порой среди ночи, спустившись с дерева, садился с ружьем в руках спиной к стволу, чтобы никто не напал сзади. Я забирался к нему на колени, и он пел, глядя на луну, пока зверь не уходил. Как-то ночью, на дереве, отец сказал:

– Я бы спел немного. Давай спустимся и удобно посидим на траве.

– Разве ты не можешь петь здесь? – спросил я сонно.

– Это не так просто, – ответил он. – Чтобы хорошо петь, нужно сесть поудобнее. Слезай. Ты не боишься?

– Нет.

– Не волнуйся, ни один зверь нас не тронет, – успокоил меня отец.

Мы слезли на землю и сели под деревом. Отец запел:

– Луна в серебряные горсти собирает тишину. Луна в серебряные горсти собирает тишину, – повторял он снова и снова.

Он долго импровизировал на эту тему, а потом запел о другом:

– В час ночной, полный тайн, бог вершит судьбу своих творений…

А когда песня зазвучала во всю силу, он вдруг вскинул ружье и выстрелил. Ужасный рев разорвал лунное безмолвие, а потом перешел в отчаянный хрип, который приближался, словно прямо на нас со злобным шипением ползла змея. Отец снова выстрелил и прислушался; стало тихо, и он, опустив ружье, сказал спокойно:

– Годовалый тигр, который бродил здесь, теперь мертв, и ни один зверь не потревожит нас ночью. Что ж, продолжим песню.

Утром мы увидели, что это был совсем не тигр, а большая черная пантера.

– Отец, – спросил я, – как ты узнал, что зверь близко, и куда ты стрелял в темноте?

– Когда светит солнце, ты видишь на земле тень дерева. Научись же слышать тень звука, когда она скользнет по лесу.

Ранним утром, входя в джунгли, отец воскликнул:

– Гляди! Впереди нас тигр! Видишь, как лежит роса на траве там, где он прошел?

Отец был прав. Там, где зверь стряхнул росу, остались полосы. Идя по этому следу, мы нашли совсем сухое круглое местечко. Отец сказал:

– Здесь он валялся и сбил росу с травы.

В одном месте трава была примята, словно кто-то поставил тут тяжелую корзину. Отец снова объяснил:

– Здесь тигр зарылся мордой в росистую траву и лежал несколько минут.

И он ловко нарисовал тигриную морду на земле, где зверь потревожил росу.

– Лучше нам не ходить в ту сторону, – заметил я. – Может, он теперь там, впереди.

– Что ты, трусишка, – успокоил меня отец. – Впереди его нет – он уже в своем логове, да к тому же еще сыт по горло. Он никого не тронет.

– Почему ты так уверен в этом? – снова спросил я.

Отец отвечал:

– Он купался в росе, как король, но когда король озабочен, а зверь голоден, ни тот, ни другой не станут прохлаждаться.

Но не прошли мы и сотни шагов, как послышалось глухое рычание. Мы остановились. Снова рычание, уже подальше от нас, и опять, еще подальше. Отец заметил:

– Его величество еще не добрался до своих покоев; он предупреждает, чтобы все держались от него на почтительном расстоянии.

– Как медленно он идет, – сказал я.

Тогда отец стал тихо говорить со мной, и целый разговор произошел между нами шепотом и при помощи знаков. Охотники, в особенности если они долго прожили вместе, как мы с отцом, могут знаками сказать все что угодно.

– Он поел так сытно, что теперь ему все нипочем, – объяснил отец. – Ему безразлично, кто может его увидеть и чем это кончится. Он сейчас преисполнен высокомерия, а поэтому мы должны склониться перед его величеством и не задирать его.

Я сразу же повернул обратно.

– Не делай этого, – прошептал отец. – Он может услышать.

– Как? – пробормотал я. – Неужели он услышит мои шаги, если я тихонько пойду назад?

– Слух у него очень тонкий. Он подумает, что мы испугались, и набросится на нас. Стой смирно, пока он не будет далеко и не разберет, в какую сторону мы пошли.

Я не двигался с места, а отец стоял позади меня, наблюдая.

Как правило, когда выслеживаешь тигра, главное – это зоркость глаз. Правда, если зверь близко и ветер дует с его стороны, узнать, куда он идет, нетрудно; можно определить, где он, и на слух. Если в джунглях не встречаются следы антилоп, оленей, буйволов или диких козлов, можно с уверенностью сказать, что по соседству нет ни тигров, ни пантер. Они всегда следуют за своими жертвами. Кроме того, полезно знать еще вот что. Если где-нибудь в джунглях бьет родник, то логово тигра может быть тут же неподалеку, потому что пьет он много и всегда селится поблизости от воды.

Помню, как однажды мы с отцом пришли к роднику. Стояла жара, мы очень устали, нас мучила жажда. Не успели мы зачерпнуть десяток ковшиков, как совсем рядом послышалось сонное ворчание. Мы огляделись и увидели двух тигрят. Они были напуганы и, низко приседая, жались к земле. Снова послышалось ворчание – сонное, но явственное. Отец сказал:

– Пойдем.

Тигрята долго не отставали от нас. Как ни хотелось нам поймать их, мы боялись, что тигрица проснется, и стоит малышам пискнуть, как она накинется на нас. Но вот чудеса – один тигренок сам подбежал к нам и стал прыгать вокруг меня, как собака вокруг хозяина. Он разорвал когтями мою набедренную повязку и оцарапал кожу; удивленный, я шлепнул его рукой. Он тихонько взвизгнул, и в то же мгновение тигрица выскочила из своего логова.

– Скорей на дерево! Она здесь! – прошептал отец.

Мне и без того было ясно, что она в самом деле здесь. Едва мы вскарабкались на дерево, как увидели в пятнадцати футах от себя матерую тигрицу. Это была настоящая красавица длиной футов в семь, не считая хвоста. Шла она медленно, не спуская глаз со своих тигрят. Они с визгом прижались к ней. Вдруг она шлепнула лапой того самого малыша, который прыгал около меня, а потом старательно умыла его языком. Как она узнала, который из них на меня бросился, я не мог понять. Но, когда они скрылись, отец спросил:

– Ты видел, как эта старая дама лизала своего тигренка?

– Да, – ответил я. – А зачем?

– Там, где ты коснулся его рукой, остался твой запах: вот она и лизала сынка, чтобы очистить его.

– Пожалуй, лучше нам слезть с дерева и убраться подобру-поздорову, – сказал я. – Ведь «Полосатая Сестрица» непременно станет подкарауливать нас ночью. Она знает, где мы спрятались.

Когда мы спустились на землю и двинулись в путь, отец предупредил меня:

– Ничего не трогай, сынок! Все, чего ты коснешься, сохранит след и запах твоей руки на многие минуты и даже часы, а зверь всегда сумеет выследить человека по приметам, которые остаются после него.

Звери обычно избегают задевать кусты или деревья. Все, к чему они прикасаются, хранит на себе характерный признак или отпечаток, который наводит врага на след. И все, что прикасается к ним, тоже так или иначе выдает их присутствие. В джунглях всюду остаются следы: на траве, на ветках, на кустах, и по этим следам рыщут тигры или леопарды. Антилопа бежит быстро и легко, отпечатки ее копыт едва заметны, и тигру от них пользы мало – все равно ему за ней не угнаться. Олень всегда начеку и только в редких случаях ослабляет осторожность, за что обычно и расплачивается жизнью. Больше всего оленей гибнет на водопое, но и на пастбищах им приходится плохо. Олень очень любит сочную траву, которая кое-где растет в джунглях, по большей части вблизи ручьев. Как-то раз, когда мы прятались на дереве от тигра, пришел олень и стал щипать траву внизу под нами; сначала он был очень осторожен: обратив одно ухо к ветру, а другое – по ветру, он щипал траву и все время прислушивался. Но мало-помалу он стал слушать уже не так внимательно и оба уха повернул к ветру. Скоро он вовсе перестал остерегаться, лишь время от времени поднимая нос и принюхиваясь и, не учуяв ничего подозрительного, продолжал пастись – он был голоден, и вкусная трава заставила его забыть об опасности. Вскоре с подветренной стороны подкрался тигр, набросился на оленя и мигом переломил ему хребет – я слышал, как кости хрустнули, словно сучок в руках у ребенка.

После того как тигр убил оленя и вырвал несколько кусков мяса из его груди и шеи, отец взял ружье и слез с дерева. Он остановился в десяти шагах от зверя и хлопнул в ладоши. Тигр, который не видел отца, потому что, как и олень, был голоден и увлечен едой, подпрыгнул, присел, удивленный смелостью отца, потом разинул пасть и сердито заревел. Отец в ответ издал боевой клич: «Эге-гей!» Тигр умолк. Он весь напрягся и словно окаменел. В тот же миг прогремел выстрел. Тигр подпрыгнул фута на два, упал на спину, покатился по земле и замер. Уже темнело, и мы не успели бы освежевать обе туши, а потому решили сохранить прежде всего ценную шкуру тигра, обвязали его веревкой и подвесили до утра на дереве.

Через несколько дней отец сказал, что мне пора познакомиться со слонами. Я был в восторге – ведь слоны мудрее всех в джунглях.

Как известно, у них нет ни копыт, ни когтей, но их ноги как бы подбиты упругими подошвами. Без этих подошв слон переломал бы себе ноги – они не выдержали бы его тяжести. Поэтому природа и снабдила слона толстыми, упругими подошвами. Он преспокойно разгуливает на них и не повредит ни единой клеточки своего тела. Ходить ему очень удобно, куда удобнее, чем человеку в ботинках на резине.

Приложив ухо к земле, можно услышать, как идет стадо слонов или буйволов. Если стадо буйволов велико, слышатся хлесткие удары, словно они копытами косят траву. Если же идут слоны, кажется, будто кто-то огромными пресс-папье промокает чернила. Стадо в семьдесят-восемьдесят голов можно узнать по легкому дрожанию земли, которое чувствуется на расстоянии целой мили. Всему этому отец научил меня.

А потом произошел удивительный случай, который открыл новую страницу в моей жизни и послужил началом самого необыкновенного приключения. Лежа на земле, мы прислушивались к тому, как идут слоны, но, видно, поблизости было два стада: одно шло в нашу сторону, другое от нас. Звуки смешались, и мы не знали, куда податься. Вскоре над нами послышались знакомые звуки: «Крак! Бум! Крак!» Мы подняли головы и увидели, как неподалеку от нас слоны хоботами хватают ветки. Поблизости не было больших деревьев, за которыми мы могли бы спрятаться. Вскочив на ноги, мы неподвижно стояли на месте. Отец сказал:

– Спокойно, сынок. Что-нибудь придумаем.

Вдруг вожак увидел нас, громко затрубил и ринулся вперед. Следом за ним побежал другой слон.

– Беги не оглядывайся до первого толстого дерева и спрячься за его стволом, – сказал отец.

До сих пор отец не стрелял, потому что убивать слонов неразумно. Они и без того вымирают, а поскольку их можно поймать, приручить и использовать на тяжелых работах, то истреблять их – значит, уничтожать ценную рабочую силу. Теперь же было поздно хвататься за ружье. Черная громада надвинулась на нас, и смерть казалась неминуемой. Земля тряслась от яростной поступи слона. Он нагонял нас, как молния нагоняет ветер; мы не могли убежать. Вдруг позади него появился другой слон, он обогнал вожака и встал боком, защищая нас от нападения. Удар был жесток. Мы видели, как бивни старого вожака вонзились в бок нашего спасителя. Он пошатнулся, но все-таки остановил все стадо, и мы успели, отбежав подальше, залезть на большое дерево. Слоны подняли страшный шум. Они негодовали на своего молодого собрата, который спас двоих людей: ведь люди – давние враги диких слонов. И вдруг я увидел на лбу у нашего спасителя знакомую отметину, и вмиг передо мной предстал топкий берег реки, деревушка и стадо диких слонов, остановленное на берегу одним из них. Теперь чудо повторилось, и совершил его, без сомнения, все тот же слон; но на этот раз стадо не было охвачено страхом, и ему могло не поздоровиться.

– Отец, послушай, я уже видел этого слона с отметиной на лбу.

– Тише, сынок, я это знаю. Теперь гляди в оба, а я расскажу тебе, что это за слон, быть может, он принесет нам счастье. Но, видишь, все стадо в нерешительности. Им не понравилось, что какой-то молодой наглец посягнул на власть вожака. Гляди!.. Два слона намерены проучить его!

И в самом деле, два слона подошли к бедняге и начали нещадно избивать его клыками. Потом стадо прошло мимо нашего дерева и удалилось. У себя над головой слоны ничего не видят. И если человек заберется повыше, то он в безопасности – они не заметят и не почуют его. Когда стадо ушло, молодой слон с окровавленными боками встал на ноги и поплелся следом, словно изгой, презираемый полноправными членами общества.

И тут случилось непонятное. Когда он проходил под нами, отец прошептал: «Кари! Кари!» Слон насторожил уши, прислушался, огляделся по сторонам, но, не видя нас, постоял немного и пошел дальше.

– Что ты сказал ему? – спросил я, но отец промолчал. Тогда я спросил снова: – Что ты сказал ему, о чародей и кудесник? Неужели ты умеешь заклинать слонов?

Отец пробормотал, словно во сне:

– Наконец-то, наконец-то он нашелся.

– Кто? – воскликнул я, сгорая от любопытства.

– Слон Кари, – ответил он наконец. – Кари, которого я не видел вот уже пятнадцать лет, или нет, пожалуй, целых двадцать лет прошло с тех пор, как он убежал. Вот уж поистине чудо из чудес, – продолжал он. – Какой милостивый бог ниспослал нам это счастье?

– Отец, не говори загадками, ты же обещал объяснить мне, в чем дело! – взмолился я, пораженный его необычайной горячностью.

Тогда он, наконец, очнулся и вспомнил обо мне.

– Много лет назад, – начал он неторопливо, – мальчик вроде тебя воспитал слона по имени Кари. Это был замечательный слон, умный и ученый. Слава его разнеслась далеко и обещала его юному хозяину большие почести и награды. Но увы! Когда этот замечательный слон был еще совсем молод, его обидели люди, которые ели мясо и пили вино, и Кари убежал в джунгли. Я слышал о нем в нашем городке очень давно, за много лет до того, как переселился сюда. А теперь я узнал его по отметине на лбу. Кари – друг человека. Он спас нас от смерти и пострадал за это. А теперь, пожалуй, лучше нам не отставать от слонов – посмотрим, куда они пойдут. Постараемся не терять их из виду.

Никогда я не видел, чтобы отец был так взволнован. Мы шли за стадом дня два или три, держась на расстоянии мили от него. Первые три часа путь нам указывали красные капли на траве – это была кровь Кари. Потом мы стали находить след обычными способами. Мы внимательно осматривали деревья: там, где ветки и сучья были сломаны футах в восьми над землей, несомненно, паслись слоны. Однажды след вывел нас прямо к ручью. Мы двигались на север до тех пор, пока слоны не ушли в холмы, и тогда, после долгого пути, отец сказал:

– В этом сезоне у нас ничего не выйдет. Стадо не вернется до осени, придется ждать будущего года, когда они пойдут обратно этим же путем. Тогда мы найдем Кари.

И с чисто восточным спокойствием принимая жизненные невзгоды, он больше не говорил и, как видно, даже не думал о Кари. Но я был слишком молод, чтобы так владеть собой. Воображение мое глубоко поразили и эта внезапная встреча с давным-давно исчезнувшим слоном, и таинственное обещание счастья, которое, как намекнул отец, принесет нам его поимка. Всю осень и зиму, пока продолжалась моя учеба в джунглях, я мечтал о пропавшем слоне, но тщательно скрывал это.

К десяти годам я хорошо знал образ жизни почти всех зверей. Отец учил меня главным образом наблюдать повадки тех животных, которые опасны для человека, потому что знать их особенно важно, а изучить – трудно. Легче, разумеется, иметь дело со зверями безобидными. К ним можно подойти близко и без помех наблюдать их жизнь. А теперь, заканчивая повесть о своей учебе, расскажу о диких буйволах и других животных, которые редко бывают опасны для человека, если хорошо знать все их повадки. Они никогда не преследуют людей – не надо только попадаться им на пути. Мне не раз доводилось подходить близко к буйволам на водопое, и они никогда не трогали меня. Но я знаю один случай, когда они напали на человека. Какие-то глупцы приехали из далекого города в джунгли за учебными пособиями для своего храма науки; были среди них и индийцы, и англичане, но все они отличались закоренелой жестокостью коллекционеров. Они говорили, что им нужны шкуры мертвых животных, чтобы сделать чучела, по которым студенты будут изучать повадки живых зверей. Мы, лесные жители, смотрели на них как на сумасшедших; поступки этих ученых мужей были ужасны, и мне казалось, что они в самом деле сумасшедшие. Один из них захотел добыть шкуру буйвола. Совсем не зная джунглей, он пустился на поиски стада, которое нашел у реки. Видимо, буйволы переходили из одного леса в другой и по пути очутились в наших краях. В образе их жизни есть свои особенности. Ходят они, выстроившись полукольцом: самки и детеныши в середине, впереди самый старый буйвол – опытный вожак, а другие буйволы – с боков и позади. Задние охраняют стадо, время от времени их сменяют те, которые идут с боков. Стоит буйволам почуять опасность – полукольцо замыкается, и они, выставив вперед рога, выжидают. Как только опасность минует, они перестраиваются и продолжают путь. Порой стадо так растягивается, что соседние буйволы не видят друг друга. Однако при малейшей угрозе старый вожак мычит, и они снова смыкаются. Когда буйволы находят сочную траву, они задерживаются и пасутся кучками по четыре или восемь голов, а по первому зову вожака снова выстраиваются полукольцом. Так вот, этот собиратель шкур из музея мертвых зверей должен был знать, что в одиночку лучше не нападать на стадо буйволов спереди. Надо подходить к ним сзади – тогда они побегут прямо в джунгли. Буйволы, совсем как коровы, боятся того, чего не видят. Да и не только они – почти все звери страшатся незримой опасности. Видимо, собиратель шкур при всей своей учености не знал этого, потому что, когда буйволы шли с водопоя к джунглям, он выстрелил в вожака, промахнулся, но убил шедшую рядом с ним самку. Старый буйвол захрапел и дважды стукнул копытом. Мы видели это со своего дерева. С коротким яростным ревом он бросился на врага, а следом за ним все стадо. Человек отступал, посылая в буйволов пулю за пулей. Но прежде чем он добрался до деревьев, за которыми можно было укрыться, буйволы настигли его. Он успел убить старого вожака, но разъяренное стадо буквально втоптало его в землю. Этот человек убил четырех буйволов в течение двух минут. Его спутники отослали шкуры в тот храм науки, откуда он приехал.

На этом я кончаю рассказ о первой и, пожалуй, наиболее важной ступени моей учебы. Теперь мне предстояло пройти, так сказать, высшую школу джунглей.

 

Глава VI

Охота и ловля зверей

Наступила весна, и я надеялся, что теперь наконец-то мы пустимся на розыски таинственного слона. Он стал для меня воплощением моей судьбы, и я не мог понять, почему отец медлит. Несмотря на мои непрестанные расспросы, он только отмалчивался, а потом, наконец, сказал:

– Разве ты всесилен, что можешь заставить плод созреть раньше времени? Запомни хорошенько: ловить удачу прежде срока еще неразумнее, чем срывать зеленое яблоко.

– Но, отец, откуда знаешь ты, что плод не созрел? – возразил я.

– По крайней мере не созрел еще тот, чья рука жаждет сорвать его, а голова – придумать, как это сделать, – ответил отец со смехом, который не часто можно было от него слышать.

Я понял, что он говорит обо мне, и очень обиделся.

– Отец! – воскликнул я. – Разве я не видел одиннадцать весен, разве я не знаю всех лесных зверей, как родных братьев? Есть ли у кого-нибудь из них, от Полосатого Брата до Кека-Вади, павлина, тайны от Хари? – заключил я с гордостью.

– Ты ошибаешься, о Великий Охотник, – сказал отец мягко. – Есть зверь, который опаснее всех других, а ты знаешь его только с виду. Он страшнее леопарда, прожорливее шакала, лукавее змеи и глупее обезьяны. Это – человек. Терпение, терпение, о ты, грудное дитя. Доверься отцу – и, прежде чем настанет осень, ты будешь вознагражден.

С тех пор я молчал, убедившись, что у отца были свои причины переменить образ жизни. Прежде мы охотились на местную дичь и продавали шкуры скупщикам, приезжавшим из города, а теперь покинули старые угодья и отправились на восток, где в долине реки можно было найти себе дело. Там снаряжались большие охотничьи экспедиции, и мы решили наняться проводниками. Вскоре мы так прославились, что все охотники старались залучить нас к себе. По большей части это были магараджи со своими приближенными, они приезжали на слонах и стреляли тигров. Раджи поднимались с востока вверх по реке в сопровождении блестящей свиты, у слонов были ярко разрисованы уши, хоботы и головы, а на том, на котором ехал сам раджа, был золоченый чепрак, разукрашенный жемчужинами. На шеях у слонов сидели погонщики, а позади них восседали знатные особы в своих великолепных, блистающих драгоценностями тюрбанах. Это было ослепительное зрелище. За слонами шли с большими барабанами полуголые загонщики, которые должны были попарно, рассыпавшись веером и поднимая невообразимый шум, гнать перепуганного зверя прямо на охотников.

Знакомство с этими людьми позволило мне узнать много нового. Прежде я видел лишь крестьян да еще всяких зверей. Теперь же в джунгли пришли горожане со своими странными обычаями. Люди, с которыми я до тех пор имел дело, не были так расточительны и легкомысленны, как вельможи, приезжавшие на охоту, но природа наделила их мудростью, которой вельможи совершенно лишены. Сначала это удивляло меня, но со временем у меня пропало всякое желание доискиваться, почему это так, а не иначе, и я принял их обычаи без размышлений, как повадки новых зверей, которые нужно знать.

Для крестьянина дикий зверь – это прежде всего живое существо. Безобиден он или опасен – все равно, он носитель того, что прежде всего свойственно и человеку, – носитель жизни. Поэтому деревенские жители и дают зверям ласковые прозвища. Тигра, этого свирепого хищника, они зовут Полосатым Братом, безотчетно сознавая простым крестьянским разумом свое родство с животными. Слона они называют Благородным Другом, и опять-таки видно, как хорошо понимает крестьянин мир, который окружает его. Всякий, кто хоть раз видел слона, знает, что это существо, огромное, как гора, и в то же время кроткое, как букашка, а в этих двух качествах – самая суть жизни. Не удивительно, что его зовут Благородным Другом. А теперь сравните эти имена с теми кличками, которые дают зверям горожане. Тигр для них – это «дичь», зверь, которого надо убить, слон – «слоновая кость», единственное, что их в нем интересует. Олень (которому народ дал чудесное имя – Робкий Красавец) для них только «мрига» – добыча, и даже саму охоту они называют «мригайя».

Оказалось, что городские и деревенские жители не только мыслят, но и держатся по-разному. Крестьяне, как мне казалось, были проще и бескорыстнее; горожане лучше воспитаны, но не так щедры, и ни один из них не мог превзойти крестьянина в практичности. Возьмем пример. Деревенский парень никогда не бросит ни клочка газеты, ни тлеющей головни там, где он побывал. После него в джунглях не остается никаких следов. Горожане, напротив, в самых опасных местах разбрасывают горящие угли и всякий мусор. Теперь я начал замечать то, чего не знал раньше. Те животные и люди, которые близки к природе, не могут относиться к ней пренебрежительно, а те, которые далеки от нее, напротив, неряшливы и беспечны. Даже между дикими и ручными слонами есть разница. Или возьмем для примера собаку, живущую в городе. Она не сумеет замести свои следы в джунглях. А вот крестьянская собака, живущая у самого леса, не оставит после себя никаких примет, и найти ее нелегко. Она тщательно прячет все следы. А теперь возьмем другой пример. Корова бродит ночью по деревне, заходит в сады, повсюду оставляет навоз, и ничего не стоит узнать, где она гуляла всю ночь. Корова делает столько шуму, что поднимает на ноги половину деревни. Даже со сна можно сразу сказать, где она находится. Сравним корову с диким буйволом. Хотя это огромное животное достигает иногда в длину десяти футов, оно передвигается почти так же бесшумно, как стрела, рассекающая воздух. Буйвол никогда не объедает слишком много травы на одном месте, чтобы охотник не выследил и не убил его там, где он прячется. Помет его не валяется на каждом шагу, не остается заметных следов и там, где он пьет или купается. Даже трава, по которой он ступает всей тяжестью, недолго сохраняет отпечатки копыт. Через несколько часов она выпрямляется, и ничто уже не напоминает о том, что здесь был буйвол. Дикие звери ходят тихо, осторожно, уверенно, так же как и люди, живущие в лесу. Почему? Потому что всякий след, оставляемый ими, может стоить им жизни. Каждую минуту они сталкиваются лицом к лицу с самыми примитивными нуждами. Они не знают, с какой стороны может напасть враг, и должны все время быть настороже. Поэтому они бережно относятся к природе. Иное дело в городе – там человеку и его домашним животным не грозит постоянная опасность. Отсюда невнимание к своему окружению, самоуверенность, которая притупляет чувства.

Так вот, из города явились охотники, а с ними слоны, палатки, барабаны. Конечно, в джунглях можно услышать немало шумов: птичьи голоса, рычание тигра, фырканье оленя, болтовню обезьян, лай лисиц. Но ужаснее боя этих барабанов я в жизни ничего не слышал.

Даже охотничьи приемы у этих людей были особые. Они старались, чтобы на их долю выпало поменьше риска, а на долю зверей – побольше. Такова природа всех трусливых созданий. Они ничем не гнушаются, используя даже слабость своих жертв. Страх заглушает совесть и благородство. И хотя мы помогали городским охотникам, мне все это было не по душе.

Каждое утро они посылали нас на разведку. Иногда мы с отцом подолгу бродили без отдыха, отыскивая следы. А потом проходило не меньше шести часов, прежде чем мы успевали добраться до лагеря, чтобы рассказать обо всем увиденном. С вечера мы вместе с охотниками ложились спать и вставали около четырех часов утра. Наспех позавтракав, все спешили туда, где мы накануне видели зверя. Охотники, иногда человек двадцать, ехали на слонах, с которых, конечно, были сняты великолепные чепраки, – оставались лишь соломенные подстилки. Они направлялись в одну сторону, а мы вместе с загонщиками – в другую. Всего нас было человек пятьдесят, шли мы по двое – с каждым загонщиком был один помощник – широким полукругом и, громко стуча в барабаны, гнали зверей. Иногда мы издавали протяжный крик, который поочередно подхватывали другие загонщики, и эхо разносило по лесу дикие человеческие вопли. Зверей охватывал страх. Они метались во все стороны, искали, куда бы спрятаться, и, конечно, бежали от барабанного боя и криков, не подозревая, что их гонят прямо под пули охотников. Бедняги думали, что, убегая от невыносимого шума, они спасаются от опасности.

Выгоняя их из кустов и потаенных убежищ, мы сами порой подвергались серьезной опасности. Особенно запомнился мне один случай. Как-то раз, когда, кроме меня и загонщика, поблизости никого не было, совсем рядом, в высоких кустах, послышался глухой рев. Услышав боевой клич невидимого врага, мы перестали бить в барабаны. Загонщик от страха побледнел и лишился речи. Взглядом он спрашивал у меня, что за зверь ревет в кустах.

– Это дикий бык, – сказал я. – Делай свое дело.

Но удар барабана снова заглушил рев зверя, который все медлил вылезать из своего укрытия. Загонщик бросил барабан, повернулся и побежал, а я остался в глухом лесу один на один с огромным быком. Быстро приглядевшись к полумраку, я увидел сквозь кусты горящие злобой глаза и длинные острые рога. Ни один лист не дрогнул, ни одна ветка не шелохнулась – ничто не выдавало его намерений. Я нагнулся и поднял барабанные колотушки, которые загонщик бросил, унося ноги. Между мной и зверем не было ничего – только барабан в два с половиной фута длиной. Он валялся на боку, похожий на бочку, я мог ударить в него сразу с обеих сторон и поднять страшный шум. Воцарилась напряженная тишина, и я понял: бык выжидает, он хочет знать, куда я пойду, чтобы потом поднять меня на рога. Это было взаимное испытание. Он старался угадать, что я чувствую и каковы мои намерения, а я – что чувствует он. Должно быть, оба мы испытывали страх и оба сознавали это. Что было делать? Бык жаждал убить меня – глаза его горели ненавистью. У меня, кроме ножа, не было никакого оружия. Вдруг я увидел, что он пригнул голову к земле. Еще мгновение, и он бросится на меня. Но я что было сил ударил в барабан, и зверь остался на месте. Теперь, когда голова его высунулась из кустов, я увидел его косматую гриву и подумал, что если придется пустить в ход нож, то ударить нужно у самых корней волос на горле, и сделать это надо как можно скорее. Барабан лежал боком к быку. Я решил, спрятавшись за дно барабана, протянуть руку и ударить в него с другого конца – тогда бык кинется на шум, а я тем временем скроюсь в кустах. Прибегнуть к такой необычайной хитрости меня побудила мысль о том, что, если голова его застрянет в барабане, он не сможет ничего видеть и будет бессилен против меня, ибо ничто не останавливает зверя так быстро, как внезапная темнота. Припадая к земле, я подполз к барабану, сильно ударил в него с другого конца и стал ждать, что будет дальше. Но бык не шевелился. Видимо, ему все это не нравилось. Он поднял голову и огляделся. Я лежал недвижимо, как мертвый. Все вокруг было тихо. Теперь он не видел меня, но чуял мой запах, как я чуял его, и у меня мелькнула мысль, что все кончено. Теперь уж ничто не могло меня спасти. Но бык не бросился ни на меня, ни на барабан, а тихо подошел к нему с того конца, в который я ударил. После того как я лег на землю, он просто не видел меня. Он понюхал воздух, вытянул шею и подступил еще ближе. Я сразу сообразил, что он принюхивается и не может разобрать, что это так пахнет: воловья кожа на барабане или человек. Я изо всех сил ударил в барабан – на этот раз в дно, за которым прятался. Бык отпрянул, метнулся в сторону и исчез в кустах. Но спасение было еще далеко. Я знал, что, как только встану и пойду, он снова выскочит из кустов и нападет на меня. Оставалось только одно. Я подполз к середине барабана и поставил его стоймя, как бочку, все время прячась позади него. По кустам пробежал какой-то странный шелест, и я подумал, что бык ушел. Наконец-то я в безопасности! Но в тот же миг бык с ужасающим ревом бросился на меня. К счастью, я заметил это и отскочил от барабана, который тут же покатился по земле, подталкиваемый быком, который норовил всадить в него рога. Он поддевал барабан сбоку, вместо того чтобы проткнуть кожаное дно, – от этого барабан и катился, а бык бежал следом. Я улучил мгновение, нырнул в лес и залез на дерево. Сверху было видно, как летела трава из-под острых копыт быка, а барабан все катился, пока не наскочил на куст. Бык помедлил, потом кинулся на барабан с другой стороны. Воловья кожа лопнула с громким треском, и бык помчался прочь с барабаном на голове. Он бешено прыгал и метался во все стороны, но не мог стряхнуть эту странную штуку со своих рогов. Он снова вломился в лес и остановился под деревом, на котором сидел я. Он был в каком-нибудь футе подо мной, и я чувствовал его жаркое, жгучее дыхание. На мгновение наступила тишина. Вдруг в голове у меня мелькнула отчаянная мысль, я протянул руку и стукнул по барабану. Бык заревел и ударил рогами в ствол дерева. Барабан разлетелся на куски, а вместе с ним и рог бедного зверя. С безумным ревом он исчез в лесу. Я слез с дерева и пошел туда, где были другие загонщики, – стук их барабанов был едва слышен, но ухо, привыкшее к таинственным лесным шорохам и отголоскам, легко различало его.

Вскоре после этого отец, вместо того чтобы, как обычно, послать меня с загонщиками, велел мне вести новую группу охотников в опасные и незнакомые места. Сам он решил выйти с загонщиками в половине четвертого утра. Я не знал, что это за люди, но слово отца было для меня законом, и хотя я был удивлен возложенной на меня почетной задачей, но нисколько не оробел. Молчаливый погонщик проводил меня к реке, где остановилась со своими слонами самая блестящая группа охотников, какую мне доводилось видеть. На лучшем слоне, пышно разукрашенном золотом и драгоценностями, восседал важный и величественный раджа – мужчина в расцвете лет. Он был прекрасно сложен, могуч и широкоплеч, но при этом строен и гибок, как пантера. На нем был голубой тюрбан, украшенный огромным драгоценным камнем, с которым соперничали в блеске его глаза, но взор раджи светился спокойной твердостью и от этого казался менее грозным.

Когда я подошел в сопровождении погонщика, он смерил меня взглядом и сказал:

– Это еще что за дитя? Здесь не место младенцам.

– О могущественный покровитель веры! – вскричал я, кланяясь до земли. – Мой отец велел мне отвести ваше величество в опасную и неизведанную часть джунглей, где назавтра состоится охота.

Раджа громко рассмеялся.

– Ну вот что, «великий защитник слабых», – промолвил он. – Ступай и скажи своему отцу, чтобы он отправил тебя в страну лилипутов – там ты станешь стрелять белок.

– Ты ошибаешься, о поборник справедливости! – сказал погонщик. – Это сын великого охотника, чья слава достигла твоих ушей, и ты приказал своему слуге нанять его проводником. Отец велел передать твоему величеству, что мальчик знает джунгли, как тигр свое логово; он считает, что самому ему лучше повести загонщиков, чей путь труднее и опаснее, чем путь слонов твоего величества. А еще он сказал, что мальчик хоть и мал, зато смышлен, а большой орех не всегда самый ядреный.

Услышав это, я преисполнился гордости – в первый раз отец похвалил меня, и я без страха глянул удивленному радже прямо в глаза.

– Ну что ж, – милостиво сказал он. – Каких только чудес не бывает; если это и в самом деле достойный сын достойного отца, то я рад, что у слона моего будет такая легкая ноша!

Я снова поклонился радже до земли и пошел к палаткам, где мы все провели ночь. Там я узнал, что раджа – это сам знаменитый Паракрам, известный по всей Индии могучий властитель и бесстрашный храбрец. «Наверное, отец нарочно не сказал, кто этот раджа, – подумалось мне, – чтобы я не испугался, когда увижу его». Я слышал о великом Паракраме из многих уст. Охотники, приезжавшие из города, и деревенские жители говорили о нем с восхищением. Были у него свои причуды – он не только отличался удивительной храбростью и удалью, но, почти как крестьянин, любил животных и благоговел перед природой, что редко встретишь у горожанина. О его необычайной силе рассказывали чудеса. Как-то у него гостил известный английский генерал, и раджа спас ему жизнь на охоте – он схватил голыми руками дикого вепря и держал до тех пор, пока генералу не удалось выстрелить. Но самый замечательный его подвиг был еще впереди – он провел свое войско через непроходимые болота, чтобы победить врагов.

Наутро, до зари, я уже сидел впереди него на большом слоне, преисполненный чувства гордости и ожидания. Я был удивлен и, пожалуй, даже разочарован, когда увидел, что другие шестнадцать охотников не последовали за нами на своих слонах. Нас было только трое – раджа, погонщик и я. Заметив, что я оглядываюсь, Паракрам сказал:

– Им велено остаться. Эти люди не должны охотиться там, где я. Они без жалости истребляют зверей. Это не честная охота и не настоящий спорт.

– Разве не все городские люди поступают так? – спросил я с удивлением.

– Во всяком случае, не я, – отвечал он серьезно.

Быстро пролетел остаток ночи, и около шести утра мы очутились у ручейка, который тек по открытой прогалине и терялся в джунглях. Звери со всех сторон сходились на водопой к этому ручейку шириной едва в пятнадцать футов, рыскали около него и за сотни лет вытоптали поляну шириной около двух акров, где теперь нет деревьев, а растет только высокая трава. Мы остановились у края поляны за деревом, так что звери не могли нас видеть. Вскоре вдали послышался грохот барабанов и крики загонщиков. Сначала показался вепрь, которого раджа Паракрам уложил первым же выстрелом. Потом прошел большой слон, но раджа не стал в него стрелять. Он сказал:

– Слонов нужно беречь. Неразумно убивать животное, которое можно приручить и сделать другом человека. Жаль губить такую благородную красоту.

Потом показались олени и антилопы. У них были красивые ветвистые или витые рога. Их Паракрам тоже не стал стрелять.

– Они, как и мы, не едят мяса, – сказал он. – Их нельзя убивать.

– Но если так, о светоч истины, почему же ты застрелил вепря? – спросил я его.

– Вепрь – особенный зверь. Он пожирает все без разбора и даже убивает людей. Ведь ты и сам знаешь, малыш, что, зачуяв человека в джунглях, вепрь может задрать его своими клыками. Погоди, у нас будет еще славная добыча; настоящая охота начинается на исходе дня, когда садится солнце.

Вдруг высокая трава на другом берегу ручья заколыхалась. Все вокруг затрепетало. Паракрам наклонился вперед и, сжав кулак, протянул руку – на языке джунглей это означает: «Тигр!»

«Видно, он из наших, – подумал я. – Чужим не известны эти знаки». Мне показалось, что вдали я вижу переливы пурпурно-золотых и серовато-черных цветов. Наш слон засунул хобот себе в рот. Он тоже знал, что на нас идет тигр, а этот зверь всегда норовит вцепиться слону в хобот, самую важную часть его тела. Хоботом слон набирает воду, хобот заменяет ему руки и нос. Не удивительно поэтому, что слон засунул конец хобота в рот, свернул его и, словно ребенка, прижал к груди. Вот среди зеленой травы мелькнула пурпурно-золотая шкура; тигр остановился и, повернув голову, стал смотреть куда-то в сторону. Я думал, что Паракрам сразу же выстрелит, но он медлил. Я ждал. Позади тигра снова заколыхалась трава и замелькали пурпурные, зеленые и золотые блики. Эти три цвета мелькнули перед нами, играя и переливаясь, и через секунду тигрица уже стояла рядом со своим супругом. Вдруг тигр повернулся и поглядел прямо на нас. Сначала он ничего не увидел, потому что тело слона и ствол дерева, за которым мы спрятались, как бы слились воедино. Но это продолжалось лишь мгновение – вскоре тигр злобно заворчал. Он почуял нашего слона и сразу все понял. Прыжок, еще прыжок, и вот хищник уже пересек мелкий ручей и, словно иссиня-черное с золотом копье, метнулся прямо на нас, переворачиваясь в воздухе и дважды слегка коснувшись земли. Слон подался вперед, навстречу тигру, – теперь он распрямил хобот и поднял его высоко в воздух. Паракрам не мог прицелиться, потому что слон быстро качался из стороны в сторону. Погонщик безжалостно вонзил ему в шею свой анкус, чтобы заставить его стоять смирно. Но тут позади нас послышалось рычание, и, обернувшись, мы увидели, что появилась тигрица. Мы были так заняты грозным тигром, что не заметили, как она подкралась. Слон в страхе качался все сильнее.

– Живо! – крикнул мне Паракрам. – Хватайся за ветку и лезь на дерево!

Я повиновался, не смея перечить радже. Но, когда он приказал то же самое погонщику, тот ответил:

– Я ел твой хлеб и твою соль, о светлейший потомок солнца. Даже если слон сбесится и затопчет меня, я тебя не покину.

– Ах ты, брат осла, дурак и сын дурака! – закричал раджа. – Лезь, тебе говорят! Я сейчас же за тобой. Ты что, не видишь тигрицу? Если тебе дорога моя жизнь, делай, как я велю!

Погонщик покорился и быстро залез на то же дерево, где сидел я. Все это произошло гораздо быстрее, чем можно подумать, читая эти строки. Тигрица стала карабкаться на спину слона, который не переставал качаться, а впереди тигр зарычал, готовясь к прыжку. Я с удивлением глядел, как ловко сидит раджа на спине качающегося слона и вонзает ему в шею анкус, крича:

– Стой смирно, мой слон! Разве ты не слышишь, что велит тебе хозяин? Стой! О жемчужина среди слонов, о бесценное животное! Стой же, осел!

Выкрикивая это, он поднял ружье и как мог лучше прицелился в тигрицу, а тигр, все еще рыча, стоял перед слоном. Но тут случилось неожиданное: тигрица, цепляясь когтями за спину слона, подобралась уже почти вплотную к радже, как вдруг тигр издал какой-то странный звук. В нем была и угроза и любовь – должно быть, тигр предупреждал свою подругу, что нужно остерегаться ружья, потому что она спрыгнула на землю и скрылась в джунглях, только на миг среди зеленой травы и кустов мелькнула ее золотистая шкура. Тигр тоже отскочил назад. Прыжок его был легок, как полет орла. Но поздно: раджа уже выстрелил. Алые брызги разлетелись во все стороны, и тигр свалился с отчаянным ревом. Слон снова сунул хобот в рот и встал на дыбы. Верное животное вовсе не пыталось сбросить раджу; оно готовилось встретить тигрицу, которая, услышав выстрел и предсмертный вой тигра, мгновенно вернулась и ринулась на врага. Слон не успел встать на дыбы вовремя. Тигрица уже снова прыгнула на него с левого бока – разъяренная, готовая к смертельной схватке. Она вернулась, чтобы отомстить убийце своего друга или умереть. Слон весь трясся и раскачивался из стороны в сторону. Раджа опять не мог прицелиться – слишком внезапно было нападение; он вонзил анкус в шею слона почти по самую рукоятку, и бедный слон громко затрубил. Паракрам хотел было прицелиться, но тут обезумевший слон ринулся в джунгли; Паракрам снова вонзил ему в шею анкус и крикнул: «Стой, трусливая свинья! Или у тебя ноги из глины, а бивни из теста?» С жалобным стоном слон остановился, а тигрица уже настигла их сзади и вцепилась радже в широкий рукав. Резким движением он вскинул ружье и готов был выстрелить в упор. Но, прежде чем он успел спустить курок, она мощным ударом лапы разнесла ружье на куски. Не раздумывая, я выхватил из-за пояса нож и прямо с дерева что было силы метнул его в тигрицу. К счастью, я угодил ей в глаз. С отчаянным воем она отпрянула. Слон припал к земле, словно сам был смертельно ранен. Паракрам соскочил с него и побежал к тигрице. Он хотел воспользоваться тем, что она ослепла на один глаз. Но тут со слоном произошла удивительная перемена. Вместо того чтобы убежать, как делают все они, оставшись при нападении хищника без седока, он шагнул вперед, встал рядом с хозяином и затрубил. Тигрица прыгнула на слона, но он отступил, и хищница упала на землю. Громко трубя, слон бросился на нее. Ужасный предсмертный вой всколыхнул воздух, и слон, буквально втоптав тигрицу в землю, побежал прочь.

Паракрам стоял на месте, вытирая пот платком. Когда мы слезли с дерева, он сказал:

– Своей жизнью я обязан этому мальчику и своему слону. У тебя верная рука, мой маленький охотник, если ты сумел с дерева попасть зверю прямо в глаз; ты хорошо владеешь ножом. А слон… Что ж, тигровая шкура теперь никуда не годится! Она втоптана в землю, и вам ее не спасти. – Он улыбнулся мне. – Тигры оказались лучшими охотниками, чем мы, они подкрались незаметно, – добавил он и приказал слуге: – Ступай поищи слона.

В тот же миг за ручьем послышался шум, крики загонщиков быстро приближались; мы с раджой мигом влезли на дерево и стали ждать. Звери бежали, обезумев от страха. Скоро показались загонщики, и раджа велел им остановиться. Тем временем вернулся слуга, но без слона, который исчез в джунглях.

Прежде чем двинуться в обратный путь, раджа призвал моего отца, который низко склонился перед ним.

– У тебя достойный сын, – промолвил Паракрам.

Больше он ничего не сказал. Но для нас с отцом этого было достаточно. Я прочел в его взгляде, что с честью выдержал экзамен.

 

Глава VII

Охота и ловля зверей

(

продолжение

)

Другие охотники, разъехавшиеся с утра в разные стороны, привезли отличную добычу. Они поставили шестнадцать слонов вплотную друг к другу и, когда звери, преследуемые загонщиками, выбегали на поляну, стреляли их одного за другим. Но такого приключения, как с нами, ни с кем из них не было. По молодости лет я не скрывал гордости; к тому же, чувствуя свое превосходство, я не удержался от довольно нескромных замечаний по поводу такой охоты. Моя самоуверенность возросла еще больше, когда меня вместе с отцом призвали в палатку раджи, но при первых же словах Паракрама душа моя ушла в пятки, чего не бывало со времени встречи с первым тигром.

– Говорят, твоему сыну не нравится наша охота, – сказал раджа.

– О достойнейший из достойных! – вскричал отец. – Прости эту мальчишескую дерзость.

Но тут непостижимым образом дело обернулось совсем по-иному, как часто бывало со мной в джунглях, когда казалось уже, что все потеряно. Раджа усмехнулся.

– Да нет же, отец умного сына, мне кажется, мальчик прав. Пусть он сам все скажет. Ну, малыш, что тебя огорчает?

– О светоч истины, – начал я, запинаясь. – Желаю тебе много лет здравствовать на благо твоих подданных! Мне кажется, джунгли погибнут, если столько зверей убивать для удовольствия, а не ради пропитания, как мы с отцом.

– Живи и ты много лет, чтобы стать чудом справедливости, – сказал Паракрам со смехом. – Завтра же я отошлю всех этих людей и не позволю им больше стрелять, но ты и твой отец останетесь, и мы будем охотиться так, как я люблю – по справедливости, чтобы у каждого зверя была равная возможность напасть или убежать, и, если богам будет угодно, честно одержим победу.

– О, покровитель правды, источник благородства, избранник богов! – радостно вскричал отец. – То, что делают твои люди, скорее похоже на избиение, чем на охоту, и сердце у меня ликует, что мой глупый сын сказал тебе правду, не поплатившись за это головой.

– Властитель может разгневаться, но он не накажет ребенка, который говорит правду, – возразил раджа. – Так вот, я хочу, чтобы ты помог мне поймать нескольких слонов и найти моего старого друга, который убежал сегодня в джунгли. Я вырос вместе с этим слоном, он служил мне много-много лет. Будем искать, пока не найдем его, – сегодня он спас мне жизнь!

– Значит, он любит тебя и поэтому напал на тигрицу? – спросил я.

– Да, нескромный малыш, этот слон для меня все равно что брат. Его подарил мне отец мой, и я сам его воспитал; а сегодня, когда мне грозила опасность, он, рискуя жизнью, спас меня и хотя убежал в джунгли, но не уйдет далеко – он не забудет своего брата. Помогите мне найти его!

– О столп истины! – сказал отец. – Моя жизнь и жизнь моего сына в твоей власти, приказывай, наше дело повиноваться. Думаю, что погоня будет долгая, но, если предчувствие не обманывает меня, усилия наши будут вознаграждены больше чем вдвойне.

– Что это значит? – резко спросил Паракрам, сразу уловив в словах отца скрытый намек. – Говори!

– О великий сердцевед, – отвечал отец. – Мне кажется, наш беглец нашел друга, и друг этот – Кари, самый знаменитый слон в Индии.

– Как! – воскликнул раджа, вскочив с места. – Слон Кари? Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Да, мы его видели, – вмешался я, хотя едва ли понимал, почему оба они так взволнованы.

Раджа расхаживал взад и вперед по палатке.

– Что это, пустая похвальба или глупая шутка? – спросил он. – Как могли вы видеть Кари?

– Простой человек всегда говорит правду, – возразил отец. – Мы видели его здесь в прошлом году, и он спас нам жизнь. Я знал Кари давно, еще до побега, когда жил совсем не так, как теперь, и узнал его по отметине на лбу.

– Где ты видел Кари? Где? – нетерпеливо вскричал раджа.

– Здесь, в джунглях, – отвечал отец. – Мы шли за ним много дней, до тех пор, пока была возможность. Слоны сурово наказали его за то, что он защитил нас от стада.

– Можешь ли ты найти его? – осведомился раджа.

– С твоей помощью, о всесильный, могу, – сказал отец.

– Все, что у меня есть, в твоем распоряжении, – заявил раджа.

– Нужно непременно найти одного человека, – сказал отец. – Пусть разыщут владельца Кари, того, который дрессировал его с детства, и самый знаменитый слон во всей Индии снова вернется к людям.

Раджа ударил в гонг, стоявший тут же в палатке, и сразу вошел служитель.

– Скажи всем, что завтра мы снимаем лагерь и возвращаемся в город, – велел ему Паракрам.

– Но ваше величество… – начал было тот.

Раджа перебил его:

– Слушай и сделай, как я приказываю. Мы больше не будем убивать здесь зверей.

Служитель поклонился и вышел.

– Я поеду в город и привезу хозяина Кари, – сказал нам раджа. – Я его хорошо знаю и могу сразу найти. Мы вчетвером будем искать до тех пор, пока не найдем знаменитого Кари.

Через несколько минут снаружи громко затрубили слоны. Казалось, тысячи громовых раскатов перекликаются между собой – это был сигнал снимать лагерь и возвращаться по домам. А когда все успокоилось и снова наступила тишина, по которой я так тосковал, я спросил у отца, почему Кари так интересует раджу.

– Сын мой, имя это известно по всей Индии, – сказал он. – Раджа с детства слышал о Кари и хотел купить его, но хозяин слона, молодой Гопал, не пожелал с ним расстаться, хоть и был радже другом. Слон раджи, конечно, не такой умный, как тот, но и он был другом Гопала и Кари, и они все четверо много лет жили в полном согласии. Когда Кари разлучили с хозяином и плохо с ним обращались, он, как я уже тебе говорил, сбежал в джунгли. За его поимку была обещана награда, и раджа вместе со своим другом оплакивал красу своего княжества и гордость всей Индии.

Через две недели раджа вернулся с тремя ловцами и Гопалом, хозяином Кари. Он очень радовался возможности вернуть Кари и заставил нас с отцом во всех подробностях рассказать о встрече с ним в джунглях и о том, как он нас спас. Хозяин Кари сказал, что гонец раджи застал его накануне отъезда из Индии, и он задержался в надежде снова увидеть дорогого друга. Я с удивлением глядел на этого человека, который говорил, что намерен в погоне за знаниями пересечь океан и порвать с прошлым. «Какие знания может он получить за пределами джунглей? – подумал я. – Там, вдали от Индии, что найдет он, кроме загадочных музеев, где молодежь узнает о зверях, глядя на чучела, набитые опилками?» Но на эти вопросы я не получил ответа и вскоре забыл о них, слушая рассказы о Кари и о том, как он убежал в джунгли из-за бессмысленной жестокости людей, которые едят мясо и пьют вино.

Через несколько дней мы были готовы начать поиски обоих слонов – мы не сомневались, что слон раджи не отстанет от старого друга. Снова пришла осень, время, когда слоны перекочевывают с севера на юг. Поэтому нам нужно было идти на север, откуда они начинают свой путь к югу. Мы решили ждать там, пока не придет со своим стадом Кари, – теперь уже, наверное, вожак или, быть может, по-прежнему пария, как много месяцев назад.

У нас было три ружья, а на спину слона, на котором ловцы приехали из города, было навьючено около пятисот ярдов кожаных ремней. Итак, мы двинулись на север.

Недели через две, в первых числах сентября, мы достигли берегов Брахмапутры. Вдали, словно безмолвные белые великаны, сверкали снежные вершины Гималаев. Внизу под нами ревела Брахмапутра, а высоко в небе кричал орел. Указывая на него, Паракрам промолвил:

– Орел прекрасен, он сродни человеческому духу. Он может взлететь над землей, когда захочет, что не дано другим существам, и может спуститься куда угодно. Точно так же великие умы стремятся воспарить над миром, чтобы видеть все. Поэтому, малыш, вот уже много веков орел считается символом души.

Все эти речи, как и сам орел, были для меня непостижимы, но я с восторгом внимал каждому слову, слетавшему с уст раджи, и ни за что не сознался бы, что не понимаю его.

Пришла ночь, и, казалось, сам бог молчания слетел на горы, окутав леса, ручьи и долины таинственным покрывалом, из-под которого, словно вздохи, то нарастая, то замирая, слышалось сонное ворчание реки. Звери приходили и уходили, а слонов все не было. Раджа забеспокоился. Он решил, что слоны избрали другую дорогу. Но мой отец по-прежнему был уверен, что если они вообще пойдут на юг, то им не миновать этого места.

Вглядываясь во мрак, мы шли по шуму реки, тщательно выбирая путь, и вскоре добрались до острой скалы над ущельем, вокруг которого было много слоновьих следов, а далеко внизу мы увидели или, вернее, угадали безмолвную двигавшуюся массу, и я понял, что это идет стадо слонов. Мы следовали за ними до самого утра. Как нам это удалось, я сам не могу понять. Когда рассвело, мы убедились, что ни один из слонов не похож на Кари, и предоставили им идти своей дорогой. День за днем шли мимо нас стада, приближалась середина октября, и мы уже решили было бросить свою затею и вернуться домой. Кари как в воду канул.

Разочарованные, двинулись мы вдоль реки по следам слонов. Вскоре труднопроходимая чаща осталась позади, и мы вступили в менее опасную часть джунглей. Там мы набрели на чудесную поляну и, решив поймать нескольких диких слонов, соорудили огромную изгородь из всяких деревьев с сочными ветвями, которые любят слоны, а между ними поместили западни – обыкновенные, замаскированные листвой арканы, которыми можно захлестнуть ногу слона. Шагах в пятидесяти мы привязали концы арканов к толстым деревьям. Дни шли за днями. В середине ноября появилось, наконец, стадо слонов. В это раннее утро они казались черными, как эбеновое дерево, и двигались тихо, как облака в небе.

Вскоре слоны приблизились к нашей изгороди, где между деревьями лежали петли арканов. Впереди шел большой слон, за ним слонята, потом слонихи, потом опять слон. Они начали ощипывать молодые побеги – сперва издалека, вытягивая хоботы и не наступая на петли, но постепенно подходили все ближе, ближе, и мы, стоя у деревьев, к которым были привязаны арканы, чтобы в случае нужды затянуть петли, затаили дыхание, так что слышали биение собственных сердец. Вдруг один из слонов пронзительно затрубил, и все стадо замерло. Потом слоны попятились, и я слышал, как глухо терлись один о другой их бока. Теперь они трубили отчаянно, словно от боли; вот среди них показался слон с отметиной на лбу.

– Это Кари, – прошептал отец, который стоял между мной и Гопалом, хозяином Кари. И он не ошибся. – Глядите, – продолжал он, обращаясь к Гопалу. – Ваш слон все еще пария и поэтому идет в самом хвосте. Что он теперь замышляет?

Раджа тоже увидел Кари, хотя был гораздо дальше от слонов, и подал нам знак, что узнал его. Мой отец, Гопал и я залезли на дерево и оттуда следили за Кари. Он быстро оттеснил всех слонов от деревьев, под которыми были скрыты ловушки. Старый вожак поднял было хобот, чтобы сорвать ветку и отправить ее в рот, но Кари так ударил по нему, что хобот вожака сразу опустился. Со злобным урчанием вожак отступил и нацелился бивнем на Кари. Кари тихонько взвизгнул, словно хотел сказать: «Разве ты не видишь, что здесь западня?» Тогда вожак громко затрубил, и все стадо, словно черное облако, гонимое сильным ветром, метнулось назад. Кари подошел к деревьям, оборвал ветку с одного, потом с другого, не прикасаясь к ременным петлям. Слоны снова подались вперед. Кари предостерегающе затрубил, но они не остановились. Кари затрубил опять, но вожак словно не слышал этого. Видимо, гордость его была уязвлена. Он не мог допустить, чтобы этот молодой пария запугивал стадо, а потому пошел вперед, невзирая на предупреждения Кари, и ремень затянулся на его ноге, как нитка на пальце играющего ребенка. Вожак пронзительно затрубил, а Кари взглянул на него почти с усмешкой. Остальные слоны обратились в бегство. Остался старый вожак с бивнями длиной чуть ли не в семь футов, – он трубил что было мочи, взывая о помощи. Мы не слезали с дерева, боясь, что он бросится на нас, – аркан захлестнул только одну ногу. И, представьте себе, Кари направился прямо к нам. Он шел вдоль ременного аркана, привязанного к толстому дереву, на котором мы прятались. Как только он дошел до дерева, его хозяин по знаку моего отца спрыгнул прямо ему на спину. Кари вздрогнул. Он готов был подняться на дыбы, но что-то удержало его. Мы услышали голос Гопала, заговорившего с ним каким-то удивительным тоном, в котором звучала почти мольба.

– Брат мой, брат мой, наконец-то я нашел тебя. О Кари, Кари, слон мой!

Кари замер на месте. Дрожь пробежала по его телу, словно он был в лихорадке. А позади него все еще трубил огромный старый слон, и хозяин Кари сказал нам:

– Слезайте с дерева. Не бойтесь.

Когда Кари увидел нас, он испугался и бросился прочь, унося Гопала. Джунгли вмиг поглотили их обоих. Мы не знали, как быть, но, подумав немного, отец и Паракрам решили, что лучше всего остаться на месте, разбив лагерь около ловушки, в которую попался дикий слон, и подождать несколько недель, пока он не привыкнет к нам. Нечего было и думать тащить за собой этого гиганта, пока он сам не покорится; к тому же мы надеялись, что Гопал, справившись с Кари, вернется сюда.

Через день или два мы с удивлением увидели, что к нам как ни в чем не бывало вернулся слон раджи. Встретился ли он с Кари или нет, мы не знали, но похоже было, что он шел вместе с ним в хвосте стада, а после поимки вожака бродил здесь же поблизости. Мы прождали неделю, а о Кари и Гопале не было ни слуху ни духу. Еще через неделю Паракрам сказал:

– Видно, слон убил Гопала. Какое ужасное несчастье!

– Во всем виноват я, ваше величество, – сказал отец. – Но мне не верится, что это могло случиться.

– Что же нам делать? – спросил раджа.

– Ничего, о мой повелитель! Тут ничего не поделаешь. Если Гопал не вернется еще через неделю, придется нам взять дикого слона и ехать в город.

Мы молчали, понимая, что, если наш друг не вернется теперь, значит, он почти наверняка погиб.

Наступил вечер. Взошла луна. Около полуночи я дежурил у костра. Все остальные спали в палатках. Вдруг рядом со мной появилась какая-то тень. Я буквально окаменел от страха, но откуда-то сверху послышался шепот:

– Не бойся, мой маленький друг, это мы с Кари.

Я решил, что мне во сне пригрезился голос умершего, но, благодарение богу, то был не сон, а явь. Я слышал, как радостно затрубил слон раджи, и знакомый голос Гопала продолжал:

– Мы кружили здесь каждую ночь, и я всячески старался привлечь ваше внимание, но Кари стал так недоверчив, что я не мог удержать его вблизи лагеря. Только сегодня он позволил привести себя сюда.

Я разбудил отца и раджу, они тут же вышли из палаток, и мы долго беседовали у костра. Но прежде всего мы накормили беднягу Гопала, который с тех самых пор, как мы расстались, питался только лесными плодами и орехами. Мы просили его сойти со слона, но он отказался.

– Кари в любую секунду может испугаться и снова убежать в джунгли. Единственное, что его удерживает, это привязанность к человеку, которую он сохранил, несмотря ни на что. Если я сейчас от него отойду, его уже не вернуть никакими силами. Не так ли, мучение моего сердца? – обратился он к слону, который тихонько трубил, словно просил прощения за то, в чем он не был виноват.

– Лишь сегодня он согласился прийти сюда к вам, – продолжал Гопал. – Только моя любовь привязывает ко мне его дикое сердце. О жемчужина среди слонов, – сказал он тем ласковым голосом, которым разговаривал только с Кари. – Ты никогда не раскаешься в том, что послушался меня.

Раджа заметил, что Кари очень вырос. Он был десяти футов ростом, а бивни его достигали трех футов в длину. Кожа его лоснилась черным блеском. Когда начало светать, он заволновался и вскоре унес своего хозяина назад в джунгли. На этот раз Гопал захватил с собой еду. Отец сказал:

– Кари вернется. Пока Гопал с ним вместе, его любовь все глубже будет проникать в сердце слона, и он непременно придет назад.

Отец оказался прав, но прошло целых пять недель, прежде чем Кари привык к нашему лагерю. Наконец он остался на целые сутки и после этого уже не причинял нам никаких хлопот.

Тем временем старый слон голодал в западне, но никого к себе не подпускал. Он съел все, что было вокруг него, и теперь гордо переносил голод. При виде человека он кидался на него, натягивая ременный аркан. Мы накинули на ту же ногу вторую петлю и привязали ремень к дереву. В надежности ремней сомневаться не приходилось. До поры до времени мы могли только подъезжать к нему на наших ручных слонах, но не слишком близко. Иногда мы кидали ему большую гроздь бананов. После этого он всякий раз два дня ничего не принимал. Однако постепенно наше поведение убеждало его в том, что человек ему друг, раз он дает пищу. Вскоре мы стали приносить слону по десять фунтов бананов каждый день и всякий раз подходили все ближе. Однажды я подошел почти вплотную, так что слон мог бы раздавить меня, но он не сделал этого. На другой день отец дерзнул коснуться его хобота. Старый слон не тронул и его. Когда вернулся Кари, мы обвязали шеи слонов длинной веревкой и пустились в путь. У опушки леса слоны начали беспокоиться. Кари, видимо, был недоволен, а старый вожак стал обнаруживать признаки глухой ненависти и раздражения. На ночь их привязывали порознь. Но вот как-то раз, когда все спали, в темноте раздался отчаянный рев. Мы вскочили, зажгли факелы и увидели, что дикий слон набросился на палатку. Он убил одного из двух ловцов, спавших в ней, и раскидал все вокруг, как ураган раскидывает тучи. В тот же миг в свете факела появился Кари и напал на вожака. Куда бы тот ни кидался, Кари преграждал ему путь, принимая на себя удары бивней. Мы привели старого ручного слона, но от него не было толку. Он только заслонил нас от вожака, но не мог помочь Кари одолеть его.

– Придется его пристрелить, – сказал раджа.

– Не надо, – вступился Гопал. – Я надеюсь, что Кари с ним справится, и тогда уж нечего будет бояться, что он вернется в стадо, дикие слоны не примут его.

Итак, мы не стали вмешиваться в схватку; между тем бой разгорался все сильнее.

Бивни слонов сталкивались в темноте, а они тем временем старались задушить друг друга хоботами, но вскоре стало ясно, что Кари трудно одолеть старого великана, чьи бивни длиннее и толще, а сам он гораздо сильнее. Однако Кари был умнее и проворнее. Теснимый врагом, он отступал до тех пор, пока не прислонился к дереву. Всякий раз, как старый вожак нападал, дерево тряслось, словно травинка под ветром, но Кари было легче устоять. В конце концов старый слон, придя в неописуемую ярость, нагнул голову и хотел пронзить грудь Кари, но промахнулся. И тогда, неожиданно, бивень Кари угодил ему в рот. Оба они начали вертеться по кругу. Земля так и тряслась под ними. Луна зашла. Близилось утро. Старый слон терял все больше крови, но не мог освободиться от бивня Кари. Вдруг Кари сам вытащил бивень и в тот же миг ловко всадил его прямо в горло вожаку. Удар был так силен, что старый слон упал как подкошенный. Казалось, громовой удар барабана прокатился по всей округе из края в край. Кари подогнул передние ноги и наносил врагу удар за ударом, пока не изорвал ему горло в клочья. Перед ним лежал бездыханный труп. Со злобным урчанием Кари встал, затрубил и скрылся в джунглях. Когда мы подошли к старому вожаку, глаза его словно остекленели, ноги не гнулись. Над ним уже кружили стервятники – первые вестники смерти. Мы тут же взялись отпиливать его бивни, достигавшие в длину семи футов.

Кари мы ждали больше недели. Вид крови всегда приводит слона в ярость, и он старается уйти от нее подальше. Он как бы стремится очиститься от злобы и страха, вселившихся в него во время битвы, но, вновь обретя покой и собственное достоинство, возвращается назад, если только помнит дорогу, и опять становится спокоен.

Дней через десять мы возобновили свой путь. Кари догнал нас почти у самого города. Лишь тот, кто хорошо знает душу животного, может объяснить, как удалось ему нас найти. Кари подошел прямо к своему хозяину и обхватил его хоботом. Я испугался, что он убьет Гопала, но нет, это он так радовался встрече.

Перед концом путешествия раджа и Гопал стали советоваться с моим отцом. Они хотели на время оставить Кари у нас, и Гопал, подозвав слона, который стал теперь безупречно послушным, сказал ему:

– О повелитель джунглей и жемчужина среди слонов, пришла пора нам расстаться. Хочешь ли ты вернуться туда, где мы нашли тебя, или останешься пока здесь, вблизи от джунглей, с новыми друзьями – великим охотником и его сыном, постепенно привыкая к людским обычаям? Какова будет твоя воля, о Благородный Друг?

Слон неподвижно стоял перед своим хозяином, и Гопал подвел его к нам.

– Вот видите, Кари согласен остаться здесь, – сказал он. – Ему можно верить.

В следующей главе я расскажу о нашей жизни с Кари, которая была прекрасна и полна романтики.

 

Глава VIII

Кари между городом и джунглями

Время, которое мы с отцом провели вместе с Кари, было самым чудесным в нашей жизни. Сидя на его спине, мы побывали в самых далеких и загадочных уголках джунглей, где столько сокровенных и непостижимых тайн. В лесной глухомани, где воздух недвижен, где ветер не колеблет ветви деревьев, происходят удивительные вещи. Одно из таких мест, которое Кари, видимо, хорошо знал, было в самой чащобе, где деревья росли так густо, что мешали друг другу; через эту чащу, растянувшись на много миль, бежит извилистый ручеек, и, хотя он едва достигает двух футов в глубину и десяти ярдов в ширину, немногие звери осмеливаются перейти его. Они пьют из ручья, подходя к воде, но, кроме слонов, которые двигаются бесшумно, как облака в небе, никто не переходит на другой берег, боясь плеском воды нарушить тишину. Место это так непостижимо спокойно и там такое чуткое эхо, что малейший шорох кажется ревом медных труб. Если упадет капля воды, то звон ее отражается от неба, как от изумрудного резонатора. Там живет лишь эхо да какие-то слабые отзвуки, почти недоступные человеческому слуху. Но каждое травоядное животное – каждый олень, каждый буйвол – всегда прислушивается здесь вдвойне: к зыбкому эху и к слабому звуку, его породившему.

Кари привез нас сюда на рассвете. Каждое растение тянулось к солнцу – источнику света и жизни. Я увидел «мушик наву» – мускусного оленя, самого пугливого обитателя джунглей, у которого на брюхе помещается мускусный мешок с таким резким запахом, что его легко могут выследить хищники. Мускус еще не созрел, и олень спокойно пил из ручья. Вдруг нога его оскользнулась, и раздался отчетливый плеск. В тот же миг я увидел, как уши оленя растопырились в разные стороны. Кари, на спине которого я сидел, сделал то же самое: он прислушивался одновременно в двух направлениях, и я знал, что они с оленем ловят звук и его эхо. Серебристо-коричневая шкура оленя, искрившаяся утренней росой, вмиг исчезла. Я нигде не мог найти и следа животного, которое только что у меня на глазах пило из ручья. Слон вздрогнул и сделал несколько шагов вперед. Хрустнул сучок, и на другом берегу ручья отозвалось четкое эхо. Едва оно смолкло, как на том самом месте, где только что пил олень, появилась какая-то черная тень. Я вгляделся повнимательней – тень двигалась. Слон заворчал, тень ответила ему, я вгляделся и увидел черную пантеру. Она услышала эхо, подхватившее всплеск воды, и через мгновение была уже там. Услышав ворчание слона, она вздрогнула, и ее удивленный рык разнесся во все стороны. Без сомнения, Кари предупреждал всех о присутствии пантеры. Он стал другом и защитником слабых; в его голосе не было угрозы пантере, он только припугнул ее, чтобы робкий олень мог убежать подальше. Видимо, пантера поняла, что добыча потеряна безвозвратно, – она мягко припала к воде и тихонько начала пить. Красный язык несколько раз коснулся воды – и ее уже как не бывало. Даже хищная пантера скользила бесшумно, как тень среди теней. Звуки здесь сочатся, текут, летят, падают, плывут и тонут в безмолвии.

Воцарилась долгая тишина, а потом мне почудилось, что где-то далеко, у скал, снова плещется вода – не слышно было ни хруста, ни треска веток, ни шелеста кустов, но через мгновение на другом берегу появились слоны – стадо в двадцать голов – и стали пить. Сперва один слон погрузил хобот в воду, напился и помедлил немного, потом начал пить второй, за ним третий, четвертый, пятый, и, наконец, последний напился и тоже помедлил немного. Слоны пили бесшумно, и все же каждый медлил, прислушиваясь, не нарушил ли он тишину. Потом их темные тела словно растворились в воздухе. Снова секунду или две нам чудилось легкое журчание воды у скал, которое эхо разнесло далеко-далеко, а когда оно смолкло, слонов не было уже и в помине. Я заметил, что они, когда пили, тоже слушали звуки и эхо.

Вдруг в тишине послышалось фырканье, и по треску деревьев мы поняли, что идет зверь, который не заботится об осторожности и топчет все и всех на своем пути. Кари сунул хобот в рот, а я, затаив дыхание, ждал нового пришельца. Вслед за длинной чередой оглушительных и разноголосых шумов, звучавших как разрывы бомб в стеклянном доме, появился носорог. Он спокойно напился из ручья и смело перешел через него. Видимо, он был уверен, что на него никто не посмеет напасть, и не скрывал, где он и что делает. Шумливый и толстокожий носорог не блещет умом. Я знал людей, которые убивали его, спрятавшись в траве и всадив ему в брюхо отравленное копье. Теперь, увидев этого шумного и чванного толстяка, я убедился, что убить его – пустое дело.

Вслед за носорогом на водопой слетелись птицы. Время близилось к полудню, и им нужно было напиться перед дневным сном. Голуби, соколы, дятлы бесшумно появлялись и исчезали. Только павлины вели себя не так, как все. Эти птицы подняли страшный гам, который в тишине был просто невыносим. Они выстроились длинной шеренгой у ручья, а напившись, стали расхаживать взад и вперед большими стаями, громко лопоча что-то на своем языке. Отец шепнул мне:

– Давай напугаем хорошенько этих балбесов.

И мы разом издали павлиний крик – предостережение об опасности. В наших голосах бился и нарастал страх:

– Ке-ка! Ке-ка! Ке-ка!

Видели бы вы, как они взвились на деревья! Павлины летают очень редко, но эти подпрыгивали чуть ли не на пятнадцать футов, а услышав эхо наших голосов, которое раскатывалось по всему лесу, прыгали еще выше, пока почти все не очутились на самых верхушках деревьев. Удалились они куда скромнее, чем пришли, – право же, они не издали ни звука.

Птиц в джунглях бесчисленное множество. Есть тут и попугаи с ярким оперением, которые то и дело снуют в небе, и коршуны, которые питаются падалью, и ночные птицы, которые поют, только когда светит луна и звезды. Есть и утренние пташки, возвещающие восход солнца, и птицы, которые поют весь день, а иногда и по ночам. Есть удивительные черные дрозды, которые не поют, но издают ужасный пронзительный звук, как только завидят тигра или леопарда, и поэтому хищным кошкам приходится осторожно красться через джунгли. Крик этой птицы за много миль предостерегал нас, что близко тигр или леопард. Леопарды часто живут на деревьях, не давая бедным птицам покоя даже в их гнездах. Поэтому черные дрозды поднимают крик при виде леопарда и разносят повсюду весть о том, что леопард рыщет в поисках добычи. Но даже эти птицы, при всей их зоркости и наблюдательности, часто не замечают тигра. Хищные кошки, вынужденные постоянно таиться, ходят так бесшумно, скрываясь под густым плетением ветвей, что порой никакая птица не может их углядеть. И все-таки я на каждом шагу убеждался, что природа дала жертвам некоторое преимущество перед хищниками: запах и движение листвы выдают тигра, когда он проходит по джунглям.

Кари захотелось искупаться. За годы, проведенные в джунглях, он привык купаться сам и никогда не позволял нам мыть себя, хотя ручных слонов хозяева чистят скребницей, как лошадей. Оставив нас на дереве, он пошел к ручью. Первым делом он напился. Потом тихо сошел в воду. Вот он лег и стал тереться боками о гальку на дне, и все это без единого звука. Затем сел, выставив вперед задние ноги, как костыли, набрал в хобот воды, окатил себя с головы до хвоста – и опять ни звука, лишь журчит вода, стекающая по его спине в ручей. Мы услыхали только «фырк, фырк, фырк!», потом «шлеп, шлеп, шлеп!». Кари вышел из ручья и подошел к дереву, на котором мы спрятались. А вот и супруга носорога пожаловала купаться! Муж ее уже побывал здесь, и теперь она привела к ручью свое единственное обожаемое чадо. Самой ей лет шестнадцать, а детеныш двухгодовалый. Мамаша купала его точь-в-точь как женщина своего малыша. Она подтолкнула его к воде, заставила лечь на спину, так что он чуть не захлебнулся, а потом подняла на ноги, чтобы вода обмыла брюхо. Наконец она сама совершила омовение, и оба они удалились.

Кари тоже отправился куда-то на поиски пищи. Мы тихонько сидели на своей ветке, обдумывая, как бы изловить носорога живьем, – раджа просил нас поймать его для зверинца. Пока мы перешептывались, тихо, как дышит во сне младенец, внизу под нами выросла черная громада. Это был дикий слон, или, вернее, слониха, потому что она не имела бивней; мы замерли, исподтишка наблюдая за ней. Она вошла в воду, искупалась, встала под нашим деревом, подняла хобот и пригнула книзу толстую ветку, чтобы вытереться листьями, как мы с вами вытираемся полотенцем. И все это совершенно бесшумно, если не считать легкого шелеста листвы, которая шевелилась, словно под легким дуновением ветра. Вытершись, она подождала немного, а вместе с ней ждали и мы. Казалось, она не собирается уходить. Но вот вернулся Кари. Они бросились навстречу друг другу, и хоботы их сплелись. Кари принес большую охапку сладких стеблей. Он быстро сунул охапку в рот слонихе и ласково потянул ее за хобот, словно говоря: «Здесь на нас смотрят люди. Пойдем побудем наедине».

Они исчезли так же бесшумно, как и появились. Отец сказал:

– Пожалуй, нам лучше слезть с дерева и идти домой.

– Но ведь до дому целых две мили, – возразил я. – Разве мы успеем добраться туда засветло?

– Не сидеть же здесь всю ночь. Странные вещи творятся в этих краях, такого я нигде не видывал.

Едва мы слезли на землю, как вокруг нас в траве раздались странные шорохи. Отовсюду слышались мягкие прыжки, мы чувствовали, что какие-то звери крадутся в зарослях. Все это было так необычно. А знаете почему? Прежде здесь не ступала нога человека. Пока мы сидели на спине слона или на дереве, наш запах держался наверху, и вас никто не замечал. Но теперь все узнали, что пришел человек, которого в джунглях боятся больше, чем тигра. Послышался вой, который пронесся по джунглям из края в край, и эхо, подхватив его, завыло на тысячу голосов.

– Делать нечего, – сказал отец, – лезем обратно и подождем Кари.

Взбираясь на дерево, мы услышали или, скорее, почувствовали легкий шелест, словно бы какое-то растение вдруг вылезло из земли: это тихо подкрался тигр. Тотчас же появился и Кари – он не бросил нас ради своей новой подруги! Тигр сердито заворчал на него: «Так это ты привел сюда людей? Мне это не по вкусу».

Слон высоко поднял хобот, как бы отвечая: «Да, они здесь, на дереве, но тебе нет до них никакого дела».

Тигр все так же сердито спросил: «Значит, они твои друзья?»

Слон пригнул книзу ветку дерева, что означало: «Да. А потому лучше убирайся, покуда цел».

Тигр ушел. Кари затрубил, мы спустились к нему на спину, и он повез нас домой в деревню.

На другой день мы повели Кари в город. Там нам пришлось с ним нелегко. Он не любил толпы, не любил городского шума и даже не обрадовался своему другу Гопалу, который пришел с ним поздороваться. Он угостил Кари бананами, орехами и всякими другими лакомствами, но слон только поднял хобот, желая сказать: «Все это ни к чему. Мне здесь не нравится. Пойдешь ты в джунгли вместе со мной или мне вернуться туда одному?»

Мы договорились об облаве на носорога и через несколько дней собирались пуститься в обратный путь с материалом для огромной клетки-ловушки.

Раджа объявил жителям города, что из джунглей прибыл некогда знаменитый слон, его не надо трогать, и Кари мог приходить и уходить, когда ему вздумается, пока мы готовили все необходимое для ловли носорога.

Признаться, я и сам не любил город, но все же мне было приятно видеть, что столько людей могут жить бок о бок и не убивать друг друга. Горожане – люди очень беспечные и грязные. Не в пример зверям, они не знают потребности в чистоте. Они не прячут свой запах, не стараются ходить бесшумно. В джунглях они не могли бы и шагу ступить – их сразу загрыз бы какой-нибудь хищник.

Однажды вечером я пошел в театр. Шла пьеса о каком-то человеке, который украл деньги, и о другом, который его поймал. Я никак не мог взять в толк, зачем человек украл деньги и почему его ловят. Иное дело – в джунглях. Там некого обворовывать, потому что никто не делает запасов, – разве только насекомые, которые, я бы сказал, помешаны на этом; скажем, у пчел всегда больше меда, чем они могут съесть, и поэтому их обворовывает медведь. Люди похожи на муравьев – те строят свои жилища даже красивее и тщательнее, чем горожане, но приходит медведь, разрывает муравейник и пожирает его обитателей. Какой во всем этом смысл? Мне казалось, что люди вечно копят деньги лишь для того, чтобы их обворовывали. Поэтому я не мог понять пьесу, которую смотрел. Говорили, что она очень драматична. Ну что же, может быть, она и была драматична для них, но не для меня. Могу сказать вам, что такое драматизм на мой взгляд. Вообразите заход солнца в джунглях. Золотисто-красный свет дрожит на недвижных зеленых ветвях; эти ветви усеяны разноцветными птицами, которые непрерывно поют и щебечут. Потом вдруг безмолвие, как огненный столб, взмывает к небесам, и птичьи голоса смолкают. А внизу, в траве, жужжат насекомые, пронизывая все вокруг на много миль, словно искорки огня. Хор их гремит все громче, все надрывнее и, наконец, обрывается – тишина сползает с зеленых завес и по корням пробирается к самому сердцу земли. Все замирает. Безмолвие окутывает джунгли. Тишина царит везде, и кажется, вот-вот разверзнется земля, и она прыгнет на вас, как чудовище в ночной тьме. Вдруг рядом какое-то движение. То ли слышится, то ли почудилось. Но вот оно уже явственней. Сердце замирает в этих леденящих тисках молчания. Раздается шорох, а вслед за ним появляется пара агатовых зрачков и морда, желтая с черными полосами. Тьма быстро сгущается. Вокруг все напряжено. Это тигр вышел из своего логова. Он издает злобный рев. Потом уходит, и напряжение слабеет. Насекомые снова заводят свой концерт. Наверху, на деревьях, царствует сон: птицы и звери в джунглях засыпают, едва смежат веки, – не то что городские жители, которые не могут заснуть на своих постелях по целым часам. Восходит луна, серебристая и нежная, открывая миру свой чудесный лик, а тигр все идет по джунглям, и ночные звуки становятся громче и громче. Вокруг горят любопытные глаза, словно целая россыпь ярких драгоценных камней. Вот это я называю драмой, этот театр природы, тут уж никто не скряжничает и не ворует.

Мне не нравился город, и я был рад, когда мы снова отправились в джунгли ловить носорога для раджи Паракрама. Гопал поехал с нами. Он скоро должен был покинуть Индию и хотел в последний раз поохотиться вместе с Кари. Слоны раджи доставили железные прутья туда, где водятся носороги, из них была построена огромная клетка. На сооружение ее ушло около двух недель, а когда она была готова, мы завалили ее лианами, ветвями и молодыми деревьями. Начинали мы в полдень, а кончали работать около трех часов, и носороги знали, что люди приходят сюда, но никогда не задерживаются здесь слишком долго. Вскоре ловушка была готова, и мы положили в нее сочные стебли, которые носороги особенно любят. Два или три дня прошли тихо, а потом я потерял счет времени. Кари уходил и возвращался, когда ему вздумается, и никто не докучал ему. Как я уже говорил, хозяин Кари не расставался с ним. Однажды Гопал последовал за ним, а когда вернулся, то сказал, что с ним произошло удивительное приключение. Но нам не терпелось поймать носорога, и мы не хотели слушать. Прошла неделя, и как-то на исходе ночи мы услышали шум и какое-то рявканье. Мы сразу поняли, что носорог попался. Когда в серебристо-зеленом блеске зари медленно ожил окружающий мир, приобретая привычные очертания, мы увидели в клетке носорога; рядом под деревом стоял Кари. Носорог отчаянно пытался вырваться, но всюду натыкаясь на железные прутья, он бил копытами и яростно храпел. Торжествуя, мы слезли с дерева и стали разглядывать своего пленника. Это был настоящий гигант – он имел десять футов в длину и около четырех футов и семи дюймов в высоту. В клетке едва хватало для него места. При виде нас носорог пришел в неистовство. Он злобно стучал ногами и что было сил кидался грудью на железные прутья. Птицы с деревьев возвестили лесу, что случилось нечто ужасное.

– Мне все это не нравится, – заметил Гопал.

– Почему? – удивился я.

– Ты не знаешь моего брата Кари, – коротко ответил он.

Я попросил его объяснить, в чем дело.

– По выражению его глаз я вижу, что он считает низким так коварно ловить бедных зверей.

Кари стоял в стороне и смотрел на носорога.

– Ты прав, о мудрый друг благородного слона, – сказал мой отец. – Мне кажется, Кари разгневан, и нужно что-то предпринять, пока он в бешенстве не растоптал нас всех.

– С ним уже однажды было такое, когда люди обидели его: он убежал в джунгли, сметая все на своем пути, – сказал Гопал. – Конечно, этот носорог нужен для зверинца раджи. Но поймать его надо было как-то иначе. Кари этого не потерпит. Я вижу по его глазам, что он думает: «В городе пусть люди живут по-своему, а в джунглях свои законы»… Глядите! Что это он делает?

Кари начал боком толкать клетку, и разъяренный пленник ударил его своим острым рогом. Кари, громко затрубив, обругал его, и носорог на время притих. Кари отступил, снова подошел к клетке, бросился на нее. «Бум! Бум!» – вылетел один прут. «Бум!» – отлетел второй, и не будь в клетке тяжеленного носорога, она бы перевернулась.

– Скорей на дерево! На дерево! – закричал отец. – Кари совсем обезумел. Берегитесь!

Снова и снова бросался Кари на клетку, пока не разнес ее на куски. Носорог, у которого была изуродована челюсть, выскочил наружу как бешеный и скрылся в джунглях. Искореженная клетка тоже недолго простояла на месте. Кари швырял и топтал ее до тех пор, пока от нее не остались лишь мелкие обломки. Потом он подошел к нашему дереву и громко затрубил. Отец сказал мне:

– Слезь на землю. Дотронься до его хобота, а потом сядь ему на спину. Он успокоится.

Но у меня не хватало духу сделать это. Тогда друг и хозяин Кари сказал:

– Если он вне себя, то может убить кого-нибудь, а раз так, пусть лучше убьет меня. Я вскормил его своими руками, и если ему нужно убить человека, чтобы облегчить душу, я готов. Люди виноваты во всем. Люди обидели его. Так пусть же во искупление этого будет принесена человеческая жертва. Я отдаю ему свою жизнь.

С этими словами Гопал спрыгнул прямо на шею Кари. Кари опустился на колени, Гопал соскочил на землю и встал перед слоном. Кари обхватил Гопала хоботом и притянул к себе. Я подумал, что он хочет задушить его, но все обернулось иначе. Кари был весь покрыт потом – на его шее хлопьями выступила белая пена, и мы чувствовали, что он зол на весь мир. Осторожно ступая, он подошел к ручью, положил своего хозяина на берег и, набирая хоботом воду, стал лить ее себе на голову. Это охладило его. Тогда Кари принялся поливать водой Гопала. Целых два часа плескались они в ручье и снова стали друзьями. Наконец они вышли из воды, и Гопал сказал:

– Вернемся в деревню, мне пора уезжать.

Мы поспешили в деревню и сообщили радже о своей неудаче.

А через месяц пришло время разлуки, и мы с Кари отправились в город, чтобы он простился с хозяином. По приказу раджи мы привели слона во дворец, где Гопал уже ждал нас.

Мы с отцом очень удивились неожиданному приказу раджи и боялись нагоняя за неудачу с носорогом, но я вскоре забыл страх, восхищенный пышностью и великолепием дворца. Дом среднего индийца обставлен бедно, и я никогда не видел подобной роскоши.

Гопал вышел нам навстречу и, ласково обхватив рукой хобот слона, сказал ему:

– Пусть Хари будет тебе младшим братом и займет мое место в твоем сердце.

Тем временем вышел раджа и промолвил:

– А я, Кари, дарю тебе свободу. Можешь приходить в город или деревню и уходить в джунгли когда хочешь. С этого дня никто не посмеет тобой командовать. Ты свободен!

Потом раджа повернулся к нам и сказал моему отцу:

– Я послал за тобой, о мудрый охотник и отец мудрого сына, чтобы назначить тебя на должность, для которой долго не мог найти достойного человека. Ты будешь моим придворным лесничим, хозяином всех джунглей, отныне я отдаю их тебе и твоему сыну. Ты будешь повелевать моими слонами и станешь уже не слугой, а моим вассалом. Я возвращаю тебе и твоему сыну звание раджпута и право пользоваться всеми привилегиями своей касты.

Отец пал ниц перед раджой. Ослепленный блестящей возможностью командовать слонами раджи – такой чести обычно удостаивались лишь придворные советники, – я был вне себя от радости. Я бросился на землю рядом с отцом, выражая, по восточному обычаю, свою бесконечную благодарность, но раджа велел нам встать и сказал, обращаясь к Гопалу:

– Друг мой, час настал. Прощайся с Кари!

Гопал воскликнул:

– О Кари, благородное сердце, людей нужно еще учить справедливости, и, хотя они гордятся своей цивилизацией, им нелегко внушить, что за зло надо воздавать не злом, но любовью. Ты не слон, о мой Кари, ты воплощение справедливости!

Кари подхватил Гопала хоботом, посадил его к себе на спину и направился к городским воротам. Его не было целые сутки. Когда, простившись с Гопалом, он вернулся один, мне показалось, что в глазах у него стояли слезы. Он бросился ко мне и ласково обнял меня хоботом, как бы говоря: «Дружок ты мой!»

С той поры мы с Кари виделись часто и пережили немало приключений в джунглях. И все это время меня не покидала мысль, что Кари – живое воплощение справедливости и дружбы. Люди и животные – не враги, а родственные друг другу души, и если люди станут братьями, то когда-нибудь и животные тоже станут братьями людям. И еще одному меня постоянно учил Кари: тот, у кого в душе нет ненависти и страха, не вызывает этих чувств и у других, а поэтому ему никто не страшен. Начало всего – в собственном нашем сердце. Кто сам не очистился от страха и ненависти, не вправе ожидать любви от других. «Будь честен и ничего не бойся» – таков девиз джунглей. Кари ушел от людей, потому что в душах их жил бесчестный страх, но вернулся, поверив, что некоторые из них достойны его любви. Он стал жить с нами, вольный поступать как ему вздумается, и привязывало его только одно – наша любовь.