– Ох, и трясет, без кишок можно остаться! – в сердцах проговорил Селиверстов, подпрыгивая на заднем сиденье джипа.

– У тебя еще есть чему трястись. Обратно будешь костью ехать, если конечно, живым вернешься, – с видом прорицателя язвительно выговорил худой Рафаэль Юсупов.

– Кончай, еще накаркаешь, – с негодованием сказал Сергей Анатольевич Селиверстов.

– Сам понимаешь, – все тем же угрюмым голосом продолжал Рафаэль Юсупов, – только что, незадолго до нас с Тибета не вернулись два американца и два немца. Куда они делись? Погибли или… как говорится, тайга закон. А если еще вспомнить четырех альпинистов, которые залезли на какую-то из вершин в районе Кайласа, после чего в течение года превратились в стариков и умерли.

Сергей Анатольевич Селиверстов и Рафаэль Юсупов в машине

– А если еще добавить то, что мы пойдем в Долину Смерти и предстанем перед ликом Зеркала Царя Смерти Ямы, – с ухмылкой вставил Равиль Мирхайдаров.

– Вы еще забыли про заколдованное «место голодного черта», где реализуются все плохие мысли человека, – Селиверстов посмотрел на Рафаэля с Равилем, – кончайте накручивать! Я-то по жизни опасностей ой-ой сколько видел. Вон мы с шефом в Гималаях с какими только опасностями не встречались: и лавины, и сигхи, и мертвая вода, и психоэнергетический барьер Сомати-пещер. И ничего – живы и здоровы.

– Риск – благородное дело. Любой исследователь, тем более исследователь-путешественник рискует, и рискует не только честью ученого, но порой и жизнью, – патетично с поучающими интонациями произнес Рафаэль Юсупов. – Просто разумно надо ко всему подходить, ответственно.

– Интересно, как оно будет в объятиях Шамбалы? – как бы сам себя спросил романтичный Равиль.

Дорога, по которой мы ехали после пересечения границы Непала и китайского Тибета, и в самом деле была просто жуткой. Она проходила над пропастью высотой 300–400 метров, была узкой и состояла из крупных камней вперемежку с грязью. Иногда появлялась колея, и машина начинала буксовать в нескольких сантиметрах от пропасти. Однажды встретился водопад, падающий с почти отвесного склона на край дороги. На этом месте образовалась вымоина. Колесо нашего джипа, попав туда, начало скользить и зависло над пропастью.

– Ва, ва, ва! – вскричал водитель-тибетец.

– Это он «ой» сказал – прокомментировал Рафаэль Юсупов.

Из жестов водителя мы поняли, что нам следует всем сдвинуться в кабине в сторону, противоположную пропасти, что мы и сделали. Три колеса начали натужно вытаскивать четвертое зависшее колесо. Вскоре четвертое колесо затянулось на землю, и мы поехали вперед.

– Ух, – послышался вздох Селиверстова.

Уже вечером мы достигли маленького китайского городка Джанг-ну, еще раз прошли таможенную проверку и уже ночью, так же над пропастью поехали дальше, чтобы добраться до поселка Ниалам, где должны были переночевать.

– Ночью лучше ехать, высоту пропасти не видать, – отметил Рафаэль Юсупов.

 

Какие они – тибетцы

Поселок Ниалам располагался на высоте 3750 метров в ущелье и, как нам сказали, был типичным тибетским поселком. Мы разместились в тибетской гостиничке с кроватями, на которых лежали оригинальные коврики, сотканные из шерсти яка. Поужинали мясом яка, и попили чай, куда было добавлено сало этого животного. Было очень непривычно.

Утром удалось найти полчаса времени, чтобы походить по поселку и понаблюдать за жизнью тибетцев. Первое, на что я обратил внимание, это красные ленты с бахромой, вплетенные в косы на головах мужчин и женщин, о роли которых в выведении вшей путем их периодического простирывания рассказывал мне англичанин Тим. На пороге домика я увидел двух женщин, одна из которых увлеченно перебирала волосы другой, иногда смачно вскрикивая и производя двумя пальцами давящие движения. Нетрудно было догадаться, что она говорила что-то типа: «Ах, сволочь (вша), попалась!».

В тибетской гостинице

Дети, конечно же, чистотой своих лиц и рук тоже не отличались. Они, тибетские дети, как мне показалось, имели, чуть ли не врожденный инстинкт – попрошайничать. Стоило только мне взглянуть на одного юного отпрыска тех людей, от которых некогда зародилось все человечество, как он сразу протянул руку и зычно сказал:

– Сэр, гив (сэр, дай).

Тибетские дети

Я полез в карман и, достав китайский юань, протянул его тибетскому пацану. Вместо «спасибо» он крепко вцепился в мой рукав и, топая ножкой, начал требовательно голосить:

– Гив, гив, гив.

Тибетская прическа

Откуда ни возьмись появились еще несколько мальчиков и девочек, которые стали отталкивать конкурента, вцепившегося в мой рукав и также стали выкрикивать это гавкающее слово «гив». Я достал еще несколько юаней и протянул их им. Дети кинулись на них, конкурируя, и даже порвали один юань. Я повернулся и, сопровождаемый негодующими криками, пошел к машине. Вслед мне кинули камень.

Надо честно отметить, что в поселке встречались и бритоголовые дети, которые не попрошайничали. Видимо, они относились к более зажиточным слоям населения Тибета, для которых была небезразлична проблема профилактики вшивости. Но взрослые мужчины в обязательном порядке носили косу с красной лентой. Нам пояснили, что коса с красной лентой считается признаком мужского достоинства, а вопрос о благоприятных условиях для размножения вшей оставили без ответа.

В этом же поселке мы неоднократно видели, как тибетцы носят ошкуренные туши животных, чаще всего баранов, мясо которых было покрыто тонкой прозрачной корочкой. Любознательный Рафаэль Юсупов стал расспрашивать тибетцев об этом и выяснил, что мясо на Тибете под открытым небом не портится, а просто слегка подсыхает, покрываясь корочкой и сохраняясь долгое время. Причиной этого, как он пояснил, является отсутствие насекомых в высокогорье.

– Смотри-ка, – удивился Селиверстов, – как велика роль того, что мясо могут мухи обгадить. Неужели их дерьмо столь едучее, что оно может мясо разъесть и вонь вызвать?

– Неверно думать, – Рафаэль Юсупов серьезно посмотрел на Селиверстова, – что мухи садятся на мясо только для того, чтобы сходить в туалет. Они, мухи, личинки в мясо откладывают, которые там размножаются и дают новое поколение мух. Выросшие личинки зеленых мясных мух опарышами называются, на которые, как известно, хорошо клюет рыба. В Китае эти опарыши деликатесом и для людей считаются, в жареном, конечно, виде.

– А я бы опарышей не стал есть, хоть в жареном, хоть в пареном виде.

– А зря, – многозначительно произнес Рафаэль Юсупов.

Чуть позднее мы неоднократно видели, как тибетцы едят мясо в сыром виде, даже не посыпая солью. Блаженство было написано на их лицах. Я понимал, что добыть огонь и сварить мясо на высоте 4000–5000 метров было непростой задачей.

Рафаэль Юсупов расспрашивает тибетцев о методах хранения мяса

Погрузив весь наш скарб в грузовик, мы отправились дальше в путь. После поселка Наилам ущелье расширилось, дорога стала лучше. Мы поднимались все выше и выше, чтобы пересечь гималайский хребет.

По пути стали встречаться яки, груженые травой. Сено, которое здесь отнюдь не косят косой, а режут серпом, тибетцы складывают в копны во дворе для предотвращения мора скота, случающегося по причине возможного образования зимой плотной снежной корки, препятствующей тебеневке, когда животные раскапывают снег и едят мерзлую жухлую траву.

Як, груженый травой

До 4000 метров высоты можно было иногда видеть небольшие участки посевов ячменя и картофеля. Размер выросшей здесь картофелины редко превышает размер плода абрикоса.

Горделивая гряда Гималайского хребта

Якам, которые носят на себе сено, тибетцы на морду надевают плетеную корзинку. В противном случае два яка, груженые сеном, не будут идти вперед, а будут вертеться и есть друг у друга сено, пока все не съедят. Як, как отмечают тибетцы, – животное умное, но не настолько, чтобы понять роль заготовки сена на зиму.

Натужно поднимаясь вверх, мы, наконец, въехали на самую верхнюю точку перевала через гималайский хребет, достигнув отметки 5500 метров. Мы вышли из машины.

– Смотри-ка, дышу ведь на такой высоте, – сказал Селиверстов.

Перед нами простиралась горделивая гряда гималайского хребта. Трудно было поверить, что каждая из вершин по линии хребта имеет высоту 7000–8000 метров. Мы все сфотографировались на фоне гималайского хребта, принимая горделивые позы. А по другую сторону хребта, с севера, начинался Тибет – загадочный и суровый.

С перевала мы съехали почти на километр вниз и поехали на северо-запад по ровному плато на высоте около 4500 метров. Редкая мелкая травка покрывала тибетское плато. Иногда это плато пересекали ручьи, через которые, урча, перебирались наши машины. Мы ехали, ехали и вдруг посреди безжизненной равнины увидели одиноко бредущую женщину в папахе и с бусами.

– Куда, интересно, она бредет среди безжизненной высокогорной равнины? – спросил Селиверстов.

Мы остановились и попросили проводника расспросить ее об этом. Мы наблюдали, как эта женщина, очень достойно одетая и разговаривавшая с чувством глубокого достоинства, что-то отвечала нашему проводнику, сопровождая свою речь грациозными жестами.

Одиноко бредущая тибетская женщина

Когда разговор закончился, и женщина побрела дальше, мы спросили проводника:

– Ну и что она сказала?

– Она сказала, что идет к священному Кайласу. Идет… пешком, – отвечал проводник.

– А что, давайте ее довезем! – предложил Селиверстов.

– Нет, нет, не надо, – почти вскричал проводник, – ее не надо довозить.

– Почему?

– Так надо.

– Объясните, пожалуйста, – настойчиво вмешался я.

– Ну…, – проводник почесал за ухом, – это трудно понять вам, европейцам. Вы будете смеяться, потому что это…

– Что?

– Это нерационально, но по тибетским обычаям очень гордо и достойно.

– Что?

– Любой тибетец должен дойти, именно дойти от своего дома до главной святыни Тибета – горы Кайлас и поклониться ей. Это считается главной целью его жизни. Тибет большой, очень большой, а дом находится далеко, очень далеко. За целый год люди не могут дойти до священного Кайласа и вернуться обратно. Они часто гибнут в пути. Если человек чувствует, что не может дойти до священной горы, он возвращается обратно, чтобы на следующий год опять предпринять такую попытку. Тибетец старается подойти к священной горе в самой праздничной нарядной одежде.

– Это и есть вариант тибетского паломничества? – задал вопрос Рафаэль Юсупов.

– Ну, как Вам сказать, – сконфузился проводник, – это наш обычай, это наша цель… цель жизни.

– Почему?

– Не знаю, – сказал проводник и потупил глаза.

Люди, идущие к священному Кайласу

Впоследствии мы неоднократно встречали одиночных или группами бредущих людей, направляющихся в сторону Кайласа в праздничных одеяниях. Глядя на них, не возникало даже малейшего сомнения в том, что эти люди полны достоинства и богоугодного благородства. Контраст с завшивленным поселком был разительным.

– А почему идут преимущественно женщины? – спросил проводника Селиверстов.

– Женщины сохраняют гордость Тибета, – отвечал он.

– Как понять?

– М… м…, – всего лишь промычал проводник.

Разрушенная тибетская деревня

По пути иногда встречались разрушенные тибетские деревеньки. Но иногда деревеньки были не разрушенными, и чувствовалось, что в них кипит жизнь. Но таких деревенек на Тибете было мало, очень мало. В одной из таких редких деревенек на пороге дома мы увидели красивую тибетскую женщину.

– О! – сказал неженатый Рафаэль Юсупов.

Рафаэль Юсупов: – Как она хороша!

Оказалось, что эта женщина держит небольшую тибетскую харчевню для путников, куда мы и зашли перекусить.

– Как она хороша! – высказался Рафаэль Юсупов, разглядывая ее и ее украшения. – Я бы, честно говоря, на ней женился. Эта женщина, в отличие от россиянок, неприхотлива и способна оценить блага цивилизации.

Мы, конечно же, наперебой кинулись советовать Рафаэлю, прокручивая в голове фантастические варианты «умыкания» тибетской невесты и представляя, что дома, в Уфе, он станет приверженцем только тибетской кухни.

– Мясо в сыром виде станешь есть, – заметил кто-то из нас.

Тибетская кухня, честно говоря, нам не пошла. Никакого аппетита у нас не было, у всех разразилась сильная диарея.

– Ферментативная система наших российских пищеварительных трактов не приспособлена к перевариванию тяжелых жирных кислот, в обилии содержащихся в ячьем жире, – пояснил Рафаэль Юсупов.

Тибетский туалет

Очень странными оказались тибетские туалеты. Они были приподняты над землей и напоминали постаменты для памятника. Четкое разделение на мужскую и женскую части отражалось даже на ступеньках, которые были построены принципиально отдельно. Туалет имел две двери – мужскую и женскую. Но внутри туалета разделяющая стена была воздвигнута только до пояса, в связи с чем, заглянуть, например, в женскую половину не составляло никакого труда. Равиль Мирхайдаров с глазами, налитыми ужасом рассказал, что, зайдя в мужскую половину этого туалета, он обнаружил сидящую в женской половине туалета тибетскую женщину. Равиль ничего умнее не придумал, как тоже присесть и скрыться за низкой разделительной стенкой, хотя для мужского варианта мочеиспускания это неестественно. Потом он стал ждать в этой позе, надеясь, что женщина первой встанет, натянет на себя нижнюю часть одежды и уйдет. Но женщина, видимо стесняясь, ждала, что мужчина, то есть Равиль, сделает это первым. Ожидание в неудобной позе в не самом приятном месте продолжалось довольно долго. Тогда Равиль умудрился натянуть ремень в положении «вприсядку» и, выскочил из туалета, проявив тем самым джентльменские качества.

Я уже отмечал, что микроскопические тибетские деревеньки здесь встречаются весьма редко. Большинство тибетцев, как выяснилось, живут в закопченных черных палатках, периодически перекочевывая с места на место и перегоняя стада овец или яков. При виде нас пастухи-тибетцы оставляли свое стадо, подходили к нам и, если мы останавливались на стоянку, то долго часами стояли чуть поодаль, наблюдая за нами. Им, тибетцам, было любопытно.

Тибетская палата

Мы ставили палатки, разгружали весь наш скарб и делали много других дел, а они, тибетцы, стояли и наблюдали за нами. Мы иногда подходили к ним и давали что-то из еды, пачку печенья, например. Они брали это и продолжали стоять.

– Делать что-либо под этими взглядами – то же самое, что заниматься сексом на сцене, – прокомментировал ситуацию Селиверстов.

Мы попросили совета у проводника, ссылаясь на щепетильность ситуации.

– А они голодные и очень бедные, – отвечал проводник.

– Странно, что они не сразу съедают еду, которую мы им даем, – засомневался Рафаэль Юсупов. – Да и стада овец…

– Они хотят вареной вкусной пищи, а не сырой… Они хотят, чтобы у них были хорошие палатки, был газ, был хлеб, был свет… Имейте в виду, что они все могут украсть, все, вплоть до пустой банки.

Тибетцы, особенно дети, стояли и наблюдали за нами

В тот день мы ночевали на берегу озера Пойке-тсо. Когда под взглядами пастухов-тибетцев лагерь был разбит, про-водник нам порекомендовал лечь спать, затащив все вещи в палатки и держать эти вещи в руках всю ночь.

– В противном случае украдут, из рук вытащат, – убедительно сказал он. – Но человека вместе с палаткой не украдут, не бойтесь. Если ночью захотите по нужде, то далеко от палатки не отходите. Глазом не успеете моргнуть, как… ее украдут вместе со всем содержимым.

– А с человеком палатку ночью не украдут? – с опаской спросил Рафаэль Юсупов.

– Точно не украдут. Без человека только крадут, – отвечал проводник.

Проснувшись в обнимку с вещами, мы снова увидели тибетцев, стоявших и наблюдавших за нами. Утром, что естественно, всем хотелось сходить в туалет. Но под взглядами тибетцев сделать это было трудно. Кто-то спрятался за палатку, кто-то просто отвернулся, а Сергей Анатольевич Селиверстов размеренным шагом пошел за бугор. Через некоторое время он возвратился.

– Хорошую туалетную бумагу мы купили, прямо зад ласкает, – поделился он с нами впечатлениями.

Я понимал, что в условиях тибетского высокогорья каждый день и каждую минуту надо было выживать. А это трудно, очень трудно – не жить, а выживать. Я вспомнил Бразилию и негров, лежащих под пальмами и ждущих, когда упадет кокосовый орех, содержимым которого можно было и напиться, и наесться. А здесь, на Тибете, можно было рассчитывать только на скудный рацион из сырого мяса.

Самое главное, чего не хватало на Тибете, – это огня. Мы, цивилизованные люди, везли с собой баллоны с газом. Газ в разряженном воздухе, конечно же, горел плохо, но все же горел. А тибетские пастухи, у которых газа нет и не было, топили сушеными корнями некоторых видов трав или ячьим пометом. Мы постоянно видели, как тибетцы ходили и собирали помет яков.

Как-то я взял несколько сухих кусков помета яков и решил развести из них костерок на высоте около 5000 метров. Я дул, дул, сухой помет тлел и тлел, но никак не хотел загораться. Мне пришлось смириться и спрятать свою гордость мастера спорта по туризму в карман. Тибетцы умели разводить костер на этой высоте.

Однажды я заметил на холме высотой около 6000 метров двух тибетцев, неподвижно стоящих и смотрящих на северо-запад.

– Куда они смотрят? – спросил я проводника.

– Они смотрят на священный Кайлас, – ответил он.

– Но ведь отсюда Кайлас не может быть виден?!

– Они любуются лучами, исходящими от Кайласа.

– Какими лучами?

– Вы не сможете увидеть эти лучи, а некоторые тибетцы могут их видеть. Они, эти лучи, говорят, очень красивые.

– Интересно очень…

Два тибетца, смотрящие в сторону священного Кайласа

Странное впечатление складывалось от встречи с тибетцами. С одной стороны, замечалась высокая одухотворенность этих людей, способных гордо переносить лишения ради душевного соприкосновения с главной святыней Тибета – горой Кайлас, с другой – беспробудное бескультурье и дикость.

– Как эти два качества могут совместиться в одном народе? – раз за разом, потряхиваясь в автомобиле, задавал я себе вопрос, не находя на него ответа.

Было вполне ясно, что мощный религиозный компонент в душах тибетцев был продиктован не только теософическим характером развития этого загадочного государства, но и подсознательным ощущением величия своего прошлого, поскольку именно здесь, на «Вечном Материке», после Всемирного Потопа был заново создан первый земной человек-тибетец. Большие Люди, клонировавшие тибетцев, лелеяли их как своих детей и наставляли на путь истинный в течение многих тысячелетий, не давая им одичать и самоуничтожиться. Большие Люди довели тибетцев до той стадии духовного и физического совершенства, что тибетцы начали уходить от родного «Вечного Материка» и осваивать новые земли, вышедшие из-под воды. В течение многих тысячелетий шло освоение новых материков. На разных континентах тибетцы изменили свой облик, но продолжали жить. Некоторые группы их совсем одичали и канули в лету, но некоторые группы обжились на новых местах и создали новые цивилизации.

Через какое-то время тибетцы, распространившиеся по Земле и уже забывшие о том, что их древней родиной является Тибет, начали встречать непонятных и высокомерных людей. Эти люди держались особняком. Бывшие тибетцы, вглядываясь в их глаза, чувствовали, что они не братья им, что они другие. Войнами сопровождалось знакомство. Вскоре тибетцы поняли, что женщины этих высокомерных людей могут рожать детей и от них, тибетцев. Тем не менее, тибетцы старались не смешиваться с высокомерными людьми, так же, как и высокомерные люди не хотели смешиваться с ними. Но смешение шло, шло и шло. Бурная человеческая жизнь уже кипела на Земле. И в основе этой жизни был тибетский клон – порождение Шамбалы.

Машину сильно тряхнуло на кочке. Мысль, выплывшая из подсознания и натужно твердившая о существовании на Земле, кроме тибетского клона, каких-то высокомерных людей, прервалась. Водитель как назло включил нервировавшую меня китайскую музыку. В этот момент я не знал, что через несколько лет мы отправимся в новые экспедиции, в ходе которых выяснится, что «постпотопный новый земной человек» был клонирован в нескольких местах земного шара, и что места клонирования находятся на одной линии, идущей от священной горы Кайлас. Но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в новых книгах, которые в промежутках между хирургическими операциями я собираюсь написать.

Я попросил, чтобы музыку выключили. Мысли снова тихонько начали собираться в кучку и вынесли опять на Тибет, по территории которого мы ехали. Я четко осознал, что Большие Люди, некогда проживавшие здесь в государстве йогов и «выхаживавшие» тибетский клон, после распространения тибетцев по земному шару посчитали свою миссию выполненной и стали одни за другим уходить в прекрасный подземный мир Шамбалы.

А что же стало с тибетцами, которые остались жить на «Вечном Материке» и живут здесь до сих пор? Размышляя над этим вопросом, я понял, что коренные тибетцы тоже уже сделали свое дело, дав основной росток человечества на Земле. Но их не приняла прекрасная Шамбала, и они остались жить на этой суровой земле, которая некогда была цитаделью человечества.

По дороге встретился одиноко бредущий тибетский мальчик. Я взглянул на его лицо и заметил в нем глубокую подспудную тоску по своему былому величию.

– Миссия тибетцев выполнена! – вполголоса произнес я.

– Чего? – отозвался Селиверстов.

– Да так.

От этой мысли мне стало грустно, очень грустно. Сам не понимая почему, я остановил автомобиль, вышел из него и, пригласив кого-то из ребят, сфотографировался с ним на фоне тибетского пейзажа.

– Мы тоже когда-то были тибетцами, – подумал я.

Мы тоже когда-то были тибетцами

Когда мы садились в автомобиль, в нем уже опять играла китайская музыка.

 

Наши проводники

Главного проводника, говорившего вполне сносно по-английски, звали Тату. Он был тибетец. Мы сразу почувствовали в нем положительного человека. Только глаза, в которых тоже прослеживалась глубинная грусть, иногда смотрели в сторону с нескрываемым негодованием. Я, приглядываясь к нему, старался понять причину его внутреннего негодования, но никак не понимал. Тату говорил еще и по-китайски. Для характеристики Тату хорошо подходило татарское слово «юаш», что означает добрый, честный и беззащитный одновременно. Тату был умен. К России он относился с нескрываемой симпатией и считал нашу страну самой лучшей в мире, хотя до нас, русских никогда не видел.

Грузовик с экспедиционным скарбом и топливом, сопровождавший наш джип, вел Гану – тоже тибетец. Этот парень по-английски знал только слово «йес (yes)», а слово «ноу (no)» не знал. Он, как говорится, звезд с неба не хватал, но баранку крутил исправно.

Проводник тибетец Тэту

Наш джип «Ланкрузер-Тойота» вел некий Лан-Винь-Е. Этот по-английски не знал даже слова «йес» и почему-то плохо понимал жесты, с помощью которых мы пытались с ним объясниться. С ним мы общались только через Тату.

Вскоре выяснилось, что Лан-Винь-Е – китаец, а Тату с ним говорит по-китайски. Лицо Лан-Винь-Е ничего не выражало и даже в тех случаях, когда наш джип ломался и надо было бы вспомнить «твою мать», сохраняло маскообразную непроницаемость.

Водитель грузовика тибетец Гану

Не сговариваясь, мы поняли, что Лан-Винь-Е и был тем самым «офицером связи», о котором нам говорили в китайском консульстве. Как-то я спросил его через Тату:

– Мистер Лан-Винь-Е, а можно Вас звать просто Лан?

– Нельзя, – ответил он.

– А Винь?

– Тоже нельзя.

– А Е?

– Тоже нельзя.

– Только Лан-Винь-Е?

– Да.

Водитель джина китаец Лан-Винь-Е

По этому поводу Селиверстов пошутил:

– Меня, вон, хоть Сергеем зови, хоть Анатольевичем, хоть Селиверстовым, хоть все вместе скажи. Мне все равно.

Мы везли с собой несколько ящиков питьевой воды в бутылках. Среди ящиков с чистой водой у нас было по упаковке «Кока-колы», «Спрайта» и «Меринды». Чистую воду мы пили хорошо, а вот «Кока-кола», «Спрайт» и «Меринда» в условиях экстремального высокогорья не пошли, напоминая отравляющий химический раствор.

На одной из стоянок Лан-Винь-Е, увидев бутылку «Кока-колы», взял ее и, не стесняясь никого, красивым пинком отправил подальше.

– Не любит он «Кока-колу», – пояснил Тату.

– Американцев он не любит, – прошептал мне в ухо Селиверстов.

Улыбка на лице Лан-Винь-Е появлялась только тогда, когда мы встречали по пути стадо баранов. Эти животные, которые, по-моему, во всем мире считаются эталоном тупости, стали вызывать у него приступы смеха после того, как я научил его пугать баранов.

В детстве, как я помню, мы в деревне держали овец. Наблюдая за этими животными, я заметил, что они издают два принципиальных звука: «б-э-э-э» – призывный звук и «б-а-а-а-а» – звук тревоги. Я научился копировать эти звуки, после чего заимел власть над баранами. Стоило издать звук тревоги «б-а-а-а», как бараны поднимали головы, а при новом повторении этого звука мчались, сломя голову, в самом неподходящем направлении, чаще всего поперек дороги.

Тибетские бараны ничем не отличались от российских, и звук «б-а-а-а» производил на них такое же магическое действие. При виде стада я или, хорошо освоивший этот звук Лан-Винь-Е, высунувшись из окна, так сказать блеяли, после чего у баранов начиналась паника, которая сопровождалась тем, что стадо этих, не отличающихся интеллектом животных, в обязательном порядке перебегало дорогу, хотя логичнее было просто-напросто отбежать в сторону. Однажды, когда основная масса стада на дикой скорости пересекла дорогу, остались четыре барана, которые, не зная что делать, топтались на месте. Лан-Винь-Е высунулся из окна и снова заблеял. Самый крупный баран рванул, конечно же, поперек дороги, чуть не попав под колеса, а за ним последовали остальные трое. Я запомнил налитые ужасом глаза последнего перебегающего барана, издававшего предсмертный звук «бэк», который, как и вся остальная блеющая братия, на огромных просторах Тибета выбрал единственный путь – в нескольких сантиметрах от колес.

Тибетские бараны

Бараны как-то сблизили меня с Лан-Винь-Е. Я понимал, что он имеет задание следить за нами и не осуждал его лично за это. Я сам был продуктом коммунистической страны и воспринимал такую ситуацию по типу как «мы это уже проходили».

Нередко Лан-Винь-Е стоял у меня за спиной и смотрел, как я веду путевые заметки. У меня было такое ощущение, что он умеет читать по-русски. Был, помню, такой момент, когда из полевой сумки я достал новую тетрадь. Эту тетрадь подарила мне переводчица с японского языка фотомодель Приморья Елена Иожиц; обложка тетради была сплошь испещрена японскими иероглифами.

Японская тетрадь, которую подарила мне Елена Иожиц

Лан-Винь-Е не выдержал, вытянул у меня из рук тетрадку и начал разглядывать иероглифы.

– По-япон-ски э-то, а не по-ки-тай-ски, – членораздельно сказал я по-русски.

Вскоре мы поняли, что Лан-Винь-Е больше всего раздражают наши контакты с тибетскими монахами. Их, монахов, было и так мало, но каждый раз Лан-Винь-Е придумывал что-либо, чтобы наши контакты с ними не состоялись. У одного старенького монастыря мы вдруг увидели Равиля, который фотографировался вместе с монахом.

– Ла-ла, – закричал Лан-Винь-Е, показывая, что этого делать нельзя.

Тату пояснил, что это опасно для нас.

Однажды Сергей Анатольевич Селиверстов, отозвав меня в сторону, рассказал, что по его наблюдениям Лан-Винь-Е знает русский язык.

– Сказал я как-то в машине «закрой окно» по-русски, а он и закрыл. Потом резко говорю «открой окно», а он и открыл. Чую, шеф, знает он русский.

– М… да…, – только и ответил я.

После этого пройдет приличный промежуток экспедиционного времени, как во сне пролетят дни, проведенные в таинственном Городе Богов и, наконец, тысячекилометровые тибетские маршруты выведут нас обратно в приграничный китайский поселок Ниалам, где Селиверстов хорошо выпьет вместе с Лан-Винь-Е ужасной по вкусу китайской водки и придет ко мне со словами:

– Ты знаешь, шеф, оказывается, Лан-Винь-Е МГУ кончил. По-русски говорит лучше меня. Песню пел даже «выходила на берег Катюша…»

Равиль Мирхайдаров вместе с тибетским монахом

А тогда, когда наши машины, натужно урча, преодолевали одни за другим тибетские холмы, все более приближая нас к заветной цели – священной горе Кайлас, мы этого не знали. Мы только слегка догадывались.

Тату рассказал, что население Тибета составляет 8 миллионов человек, из которых 5 миллионов тибетцев и около 3 миллионов китайцев. В этом я, конечно же, сильно сомневался, поскольку здесь почти не встречается людей. Но там, где эти люди есть, все руководящие должности занимают китайцы.

Потом Тату выключил китайскую музыку и попросил нас поставить русскую. Селиверстов подал кассету Бориса Моисеева. Прекрасная музыка в голубых тонах стала разливаться по безбрежным тибетским равнинам. Понятно, что тема нашего разговора коснулась обсуждения голубых. Серьезный Рафаэль Юсупов даже выдвинул гипотезу о причинах появления этой категории людей, суть которой сводилась к тому, что если мальчик рождается в тазовом прилежании, то есть задом вперед, то он становится голубым, поскольку в период беременности половой акт с женщиной-матерью сопровождается толчками в тазовую область ребенка, что рефлекторно закрепляется еще в утробе и выражается во взрослом периоде жизни в виде задней похоти.

Когда кассета Бориса Моисеева закончилась, Лан-Винь-Е опять включил китайскую музыку. Тату взглянул на него. Негодование увидел я в этом взгляде.

 

Природа Тибета

А вокруг расстилался безбрежный Тибет. Это приподнятое на 4500–5500 метров всхолмленное плато размером более чем Западная Европа и ограниченное самыми высокими горами в мире, казалось как бы специально сотворенным на случай Всемирного Потопа в виде «Вечного Материка». Здесь можно было спастись от надвигающейся и сметающей все на своем пути волны, но выжить было проблематично.

Тибет

Редкая травка покрывала землю, но на высоте более 5000 метров и она исчезала. Травинки росли на расстоянии 20–40 см друг от друга; было удивительно, что такое крупное животное как як, способно прокормиться здесь. Но Великий Созидатель предусмотрел и эту возможность.

Тибетская трава

А на участках плато, расположенных выше 5000 метров, можно было видеть только ржавый мох, да камни.

Везде и всюду на Тибете можно было заметить красивые горные вершины. Они казались совсем небольшими, но мы знали, что их абсолютная высота составляет 6000–7000 метров над уровнем моря. Волей-неволей я вглядывался в детали каждой из этих тибетских вершин, пытаясь увидеть там людей, – слова Николая Рериха о том, что иногда на неприступных тибетских вершинах видят странных людей, невесть каким образом попавших туда, не давали мне покоя. Я помнил рассказы гималайских йогов о сверхлюдях Шамбалы и знал, что они обитают именно здесь, на Тибете. Но странных людей мне увидеть не удалось; показалось только несколько раз.

Холмистые места сменялись абсолютно ровными участками. Воспаленное воображение тут же рисовало здесь аэропорт, куда могли бы приземляться самолеты и привозить людей, чтобы они могли поклониться цитадели человечества на Земле – горе Кайлас. Наша главная земная Родина – «Вечный Материк» – заслуживала этого. Но я знал, что на такой высоте самолеты не могут совершить посадку и взлет, – слишком разрежен воздух.

Только мох да камни можно было увидеть на участках тибетского плато выше 5000 метров

На таких неприступных вершинах иногда видят странных людей, невесть как попавших туда

На таких ровных участках нам нравилось останавливаться, чтобы перекусить. Чем-то ласковым веяло от этой земли, и мы, усевшись на землю, нежно поглаживали и похлопывали ее, – заложенное в подсознании слово «цитадель» и через тысячелетия влияло на нас. Завхоз Сергей Анатольевич Селиверстов доставал из пищевого мешка шоколад, орехи, изюм, печенье, воду, но есть не хотелось. Воду мы пили, а еду с трудом пихали себе в рот. Мы подспудно понимали, что нам здесь не хотелось нормально жить, нам хотелось… выживать, как это делали наши далекие-далекие предки.

Ровный участок тибетского плато

На ровных участках мы остановились перекусить

Чем далее мы продвигались на северо-запад, тем больше становилось песка. Вскоре появились красивые барханы. Мы выбегали из машины и, как дети, кидались друг в друга песком. А потом песок стал показывать свои «прелести». Прежде всего, это были пылевые бури, которые сопровождались грозовыми разрядами без дождя. Такие бури не только прижимали человека к земле и заметали его песком, но и останавливали автомобиль.

– Наверное, такими барханами занесло тибетский Вавилон – подумал я.

А бури шли одна за другой.

Но самым неприятным было то, что в носу появлялись камни или, как говорится по-народному, – каменные козюльки. Дело в том, что из-за влияния высокогорья из слизистой носа выделялась сукровица, на которую налипал мелкодисперсный песок, который постепенно как бы каменел. Вытаскивать эти каменные козюльки, забивавшие весь нос, было сущим наказанием. Кроме того, после удаления внутриносового камня шла кровь, на которую опять налипал песок, имеющий склонность каменеть.

Тибетские барханы

Рафаэль Юсупов спасается от пыльной бури

Рафаэль Юсупов большую часть времени в районе барханов провел в специальной марлевой маске, пугая своим видом не только тибетцев, но и нас. Он так привык бывать в маске, что даже курил через нее. Правда, каменные козюльки выковыривал из носа не реже нас.

Даже во время пылевой бури хочется покурить

Он же, Рафаэль Юсупов, постоянно учил нас дышать в условиях высокогорья. Когда мы ложились спать, то у нас возникал страх задохнуться, из-за чего мы всю ночь натужно дышали, боясь заснуть.

– В крови должно накопиться достаточное количество углекислоты, чтобы она раздражала дыхательный центр и переводила акт дыхания на рефлекторно-бессознательный вариант. А вы, дураки, своим натужным сознательным дыханием сбиваете рефлекторную функцию дыхательного центра. Терпеть надо до того, пока не задохнешься, – читал он нам нотации.

– Совсем задохнешься? – спрашивал не поддающийся этой методике Селиверстов.

– Почти, – отвечал Рафаэль Юсупов.

Когда-то здесь жили последние из атлантов

В один из дней я вышел из автомобиля, отошел метров на сто-двести, сел на тибетскую землю и задумался. Предо мной расстилался Тибет с огромными солеными озерами, барханами, редкой травкой и высокими холмами.

– Когда-то здесь жили последние из атлантов, – подумал я. – Где же они сейчас?

Слово «Шамбала» вылезло из подсознания и стало клокотать наяву.

Я сел в автомобиль. Мы снова поехали. Я ждал появления предвестников Шамбалы.

Э. М. : Сейчас на Тибете, говорят, многое изменилось. Китайцы строят дороги… тибетцы вымирают… Но такова жизнь.