1偷

Мой первый рабочий день. Я дрейфлю, как никогда. Мало того, что вокруг незнакомые люди, незнакомый продукт, большие задачи, так еще и совершенно новый языковой и ментальный контекст. Смогу ли я во все это вписаться?

Наверное, из-за своего безумного страха я предпочла сразу же с головой уйти в работу и не слишком социально активничать поначалу, а присмотреться, что происходит, как люди общаются, чем живут, кто с кем дружит. Мне дали изучать сайт, а также старые презентации и материалы. Мне нужно было все это переделать. Я читала, думала и делала пометки. Так прошел первый день, второй, третий, неделя… Я сидела в «опен-спейсе», уткнувшись в компьютер, и краем глаза наблюдая за происходящим вокруг.

Я сразу же обратила внимание, что понятие рабочего дня у французов кардинально отличается от нашего. Возможно, мое новое место работы было просто несравнимо по размеру и уровню с компаниями, где я работала в Москве, и потому во всех моих наблюдениях не стоило искать никаких национальных особенностей. Но в тот момент мне показалось, что в этом заключается суть французского подхода к работе. Помню, в Москве у нас уже в девять утра можно было увидеть полный офис погруженных в работу людей, тогда как здесь офис лениво заполнялся к половине десятого, а потом еще некоторое время гудел разговорами у кофе-машины.

Та же разительная разница – и в конце рабочего дня. На моей прошлой фирме встать и уйти в шесть вечера казалось непозволительной роскошью и показателем, что тебе явно не хватает работы. Тогда как здесь остаться на работе после отведенного времени было показателем скорее того, что тебе нечем заняться за пределами работы, а такое в Париже ну просто невозможно представить. Ведь с шести начинается заветный «аперитив», или в народе просто «аперО», ощущение приближения которого у французов, казалось, было резко обострено. Кому хочется работать, когда у всей Франции время «аперо»?

На фоне нашего обеденного перерыва в Москве, который часто представлял собой десятиминутный сэндвич, не отходя от монитора, обед французов казался святым таинством, нарушать которое было просто грешно: на время с двенадцати до четырнадцати нельзя было назначать никакие встречи, звонить кому-то по делам и вообще беспокоить по работе. С полудня и до двух все рабочие календари были неизменно пусты. Да и офис пустовал как минимум час, а при хорошей погоде – и все два. Ведь вокруг было такое количество террас, предлагающих недорогие «блюда дня», мило выведенные белым мелком на черной доске.

Часто, в целях экономии, молодежь нашего офиса отправлялась за покупками в ближайший супермаркет и организовывала обед прямо в общем зале, сдвигая несколько столов для совместной трапезы. Меня поражало, как французы, особенно мужчины, креативно подходили к составлению своих блюд. Как они заправляли свежие листья салата оливковым маслом и винным или ореховым уксусом (обязательно в соотношении два к одному!), аккуратно резали сочные томаты, лук-шалот и хрустящий багет. В этом их трепетном отношении к еде для меня заключалась какая-то высшая степень французского эстетства. Казалось, что вся жизнь французов стоит на трех китах – готовить, есть и говорить о еде.

Я наблюдала, как коллеги уже с утра начинают обсуждать детали обеденного меню, в какое кафе пойти или какие ингредиенты купить в магазине. Разговоры о еде не утихали и во время обеда, и даже после него, когда все радостно обменивались впечатлениями от прошедшей дегустации.

Первый месяц я оставалась в стороне от всего этого ежедневного праздника желудка и довольствовалась принесенными из дома и разогретыми в микроволновке продуктами быстрого приготовления. Я не могла перестроиться со своей московской привычки работать нон-стоп. В то же самое время, для меня это был способ существенной экономии.

А все потому, что вечером мне предстояло вновь спустить кругленькую сумму.

Оставалась я в стороне и от еще одной народной забавы – просмотра чемпионатов по теннису Roland Garros, к которым на месяц были прикованы взгляды всей страны. Во время матчей коллеги неизменно собирались у большого монитора нашего графического дизайнера, и мне со стороны можно было легко понять суть происходящего по восторженным «Allez! Allez!» или разочарованным «ПФФФФФФ!» или «ХХО-ЛЯЛЯЛЯЛЯ!»

Я недоуменно наблюдала за всем этим безобразием из своего угла и думала, что, видимо, чтобы стать полноправным членом общества, я тоже должна постоянно говорить о еде, полюбить теннис и научиться издавать эти смешные звуки.

Но еще сложнее мне было приспособиться к новой манере делового общения. Все кругом казались бездельниками, увиливающими от какой-либо ответственности, выкручивающимися, как уж на сковородке, от каких-либо решений. Никто не реагировал на имейлы, никто прямо не отвечал на вопросы, никто вовремя не приходил на встречи, а, все же приходя, еще долго не мог начать обсуждать тему встречи.

Например, в Москве девочки из отдела маркетинга проявляли чудеса, неведомые ни одному спринтеру – успеть решить все текущие вопросы по проектам с начальником за двадцать-тридцать минут. Это максимум, который нам выделялся «с барского плеча», и уж точно всем было не до лишних разговоров. Но тут, когда я заходила к начальнику в кабинет и сразу начинала говорить о проекте, он демонстративно спрашивал:

– У меня все хорошо, а у тебя?

Или, например, один раз, когда мы с начальством распределяли обязанности по мероприятию, и я, как и надлежало организатору, разослала всем имейлы, где были расписаны эти самые обязанности, я была вызвана «на ковер» к одному из директоров, который отчитал меня за мой указательный тон.

– Нужно же было сначала с ними поговорить, спросить их аккуратно, не затруднит ли их.

Я понимала, что, чтобы удержаться в компании, мне необходимо перестроиться и научиться местному деловому этикету и этой их «дипломатии». Но во мне еще говорили глубоко укоренившиеся привычки, а они уверяли, что все это – лишь пустая болтовня, лицемерие и праздность, и что людей нужно ценить по их работе и трудолюбию, а не по умению чесать языком.

2

Но была и еще одна причина, почему я не участвовала в социальной жизни офиса. Это была моя бурная ночная жизнь. Со своей новой подругой Ритой мы выходили почти каждую ночь. После броских нарядов и макияжа, на работу я приходила практически ненакрашенная, скромно одетая, невыспавшаяся и слегка потрепанная. Но меня это никак не смущало, наоборот, думала я, будут относиться ко мне серьезно, в соответствии с моими рабочими качествами, а не внешними.

Я поражалась себе, откуда во мне было столько энергии? Наверное, тот факт, что моя виза заканчивалась чуть больше, чем через полгода, заставлял меня по максимуму использовать время, чтобы все посмотреть и везде побывать, чтобы узнать Париж, что называется, изнутри. К тому же, нахождение вечерами одной дома вгоняло меня в тоску. На меня сразу же накатывали все проблемы: с кредитами, которые нужно отдавать, с документами, которые нужно продлевать, с личной жизнью, которая не складывается, с работой, в которой давил груз ответственности за серьезные проекты.

В сущности, это же был обычный полугодовой контракт, и занимала я позицию простого стажера, получая соответствующую зарплату. Но впереди маячила перспектива контракта постоянного, от которого зависела моя дальнейшая судьба. Поэтому мне хотелось себя проявить на самом высшем уровне.

В общем, всяким тяжелым мыслям я предпочитала слегка затуманенное вином сознание, хорошую музыку и веселое общение. Тем более всем ночным походам благоволила вступившая в свои права весна, теплые светлые вечера, возможность надеть туфли на шпильке и легкое короткое платье, и чувствовать себя самой красивой. Мы с Ритой, как мотыльки, порхали с одной террасы на другую, вечера благоухали весенним теплом, освежающими коктейлями, новыми знакомствами и авантюрами.

Благодаря многочисленным гламурным связям моей подруги, мы проходили даже за самые закрытые двери самых закрытых вечеринок, а той весной Париж жил именно ими. Открывались все новые и новые заведения или временные площадки, которые стремились перещеголять конкурентов в расположении, дизайне, публике. Сегодня это была вечеринка в ресторане «George» на крыше Центра Помпиду с видом на весь Париж, завтра – у стен Музея Palais de Tokyo с видом на Сену и Эйфелеву башню, послезавтра – в маленьком клубе «Montana», спрятанным за знаменитым Café de Flore, где рекой льется Veuve Clicquot, мимо, как по подиуму, проплывают модели, а рядом под «You don’t have to be rich to be my girl…» танцует сам Бегбедер.

Мы постоянно знакомились все с новыми и новыми людьми, среди которых встречались и довольно известные личности. Но в основном, конечно, все лавры мужского внимания доставались Рите. Она не только потрясающе выглядела, всегда одетая с иголочки в наряды люксовых брендов, но еще и говорила на французском практически без акцента и была душой любой компании, тогда как я основном просто стояла рядом и улыбалась, коря себя вновь и вновь за незнание языка.

Французы неохотно переключались со мной на английский, а зачастую вообще его не знали. Если мне удавалось вдруг найти собеседника, то разговоры меня тоже поначалу ставили в тупик. По старой московской привычке, я старалась не выспрашивать у людей про их работу и личную жизнь, а побольше узнать их мнение на разные темы (я помню, разговоры о работе считались у нас негласным показателем того, что человеку больше не о чем поговорить). Но французы неохотно пускались в какие бы то ни было рассуждения, зато с большим интересом выспрашивали про место жительства, работы и учебы, как будто пытались меня таким образом сразу же классифицировать, поставив на ту или иную ступеньку социальной лестницы.

Если в Москве при знакомстве пытались удивить друг друга своим образом мыслей, то тут – своим положением.

Со временем я научилась без обиняков отвечать на такого рода «анкетирования», более того, преподносить информацию о себе в выгодном для себя свете. Например, отвечать, что я живу не в округе, имеющим плохую репутацию, а на place de la Nation, одной из самых больших и красивых площадей Парижа, даже если мне до нее пятнадцать минут пешком.

Вначале все эти светские разговоры, все равно фактически ведущие к одному и тому же, казались мне пустой болтовней, уводящей людей от сути вещей. Мне часто становилось скучно, и я с тоской вспоминала «Бразильца», с которым нам всегда было так интересно и весело, который смеялся над моими шутками и вообще, понимал меня.

Но со временем мне стало ясно, что если я хочу остаться, то должна играть по ИХ правилам, а потом даже стала проникаться этим умением французов «не париться». Я поняла, что ОНИ не любят загружать друг друга разговорами на всякие серьезные или спорные темы, что для НИХ в разговоре важнее всего легкость и веселье, и что в девушках ОНИ ценят юмор и свойскость гораздо больше, чем, скажем, внешность. Поэтому бóльшим успехом, чем разговоры об искусстве или политике, в обществе пользуется small talk – разговор обо всем и ни о чем.

Рита виртуозно владела этим навыком, постоянно шутила и источала радость и позитив. Никакой томности, манерности, высокомерия. Она была «своей в доску» девчонкой, при этом сохраняя дистанцию и допуская к своей душе лишь избранных.

Мне всегда хотелось стать такой, как она. Независимая, самоуверенная, крутящая мужчинами, как захочет. Вокруг нее всегда много поклонников, все пытаются завоевать ее сердце, а она всем дает от ворот поворот. Она никогда не понимала моей привязанности к «Бразильцу» и всегда говорила, что если бы я была с ним более недоступной, он бы больше меня ценил. И я продолжала винить себя, видимо, позабыв, что и на ранних этапах отношений он как-то не спешил обрывать мой телефон.

По выходным мы с Ритой любили гулять по городу, наслаждаться красотой архитектуры, устраивать пикники на берегу Сены. Часто мы приезжали в Марэ и проводили там весь день, ведь вдоволь нагуляться, хорошо поесть и походить по магазинам и музеям – здесь и целого дня мало, как говорится. В этом квартале можно легко забыть, что находишься в центре мегаполиса, и ощущаешь себя скорее в провинциальном городке, где в многочисленных кафе кипит вся местная жизнь. Особенно я любила живописную террасу «Le Sevigne», уютно расположившуюся на углу тихой уголочки прямо напротив сквера, где я заказывала свой любимый французский десерт fondant au chocolat – теплый шоколадный кекс с жидкой шоколадной начинкой внутри, вытекающей на тарелку после первого же захода ложкой и перемешивающейся с холодным шариком ванильного мороженого.

Помимо бесчисленного количества ресторанов и магазинов, квартал также богат всевозможным «стрит фудом». Например, можно было устроиться в тени рынка Marché des Enfants Rouges прямо между торговых палаток (а заодно прикупить свежих фермерских продуктов) и заказать пасту с трюфелями у итальянского traiteur. Или на rue des Rosiers купить в маленькой фалафельной, куда все время стоит очередь на пол-улицы, шаурму с пакетиком домашней картошки фри, и отправиться вкушать это чудо в сквере. Кстати, это одно из главных достоинств квартала – повсюду разбросаны потайные скверики, куда можно ненадолго укрыться от уличной суеты. Или можно расположиться на газончике парка Place des Vosges с вкуснейшей домашней едой на вынос из маленькой польской лавочки «Sacha Finkelsztajn». Парк уютно окружен по всему периметру стенами старинного здания красного цвета, где жили всякие известные личности, от Виктора Гюго до Доминика Стросс-Кана, и при хорошей погоде он всегда заполнен занятыми пикниками парижанами.

Все эти новые места, новые люди, новые привычки, новые ощущения – все это так отличалось от моего образа жизни на родине, и приводило в какой-то неописуемый восторг. От красоты города и открываемых им передо мной благ у меня кружилась голова. Мне казалось, что вот оно счастье: ходить по этим улицам, залитым солнцем, уплетая хот-дог из маленького ларька на углу rue Vieille du Temple и Roi de Sicile (самый обычный хот-дог за пару евро, но кажущийся таким райским удовольствием), чувствовать себя полноценной частичкой этого общества, с работой, с квартирой, с друзьями и с бурной жизнью, где нет места скуке и одиночеству.

Часто мы проводили вечера у Риты дома, в ее маленькой уютной студии на Сен-Жермане, устроившись на мягком ковре вместе с ее бархатным серым котом. И тогда мы уплетали пиццу, пили вино, болтали о своем о девичьем, слушали музыку, смотрели телевизор.

Той весной все с замиранием сердца следили за президентской гонкой. И 6 мая мы, как и вся страна, были прикованы к экранам в ожидании результатов. Я заметила, что в той же мере, как мы любим обсуждать политику, французы считают эту тему табу. Однако они всегда с радостью поддерживают разговоры о происходящем во Франции, особенно в мире спорта. Поэтому, чтобы быть в курсе последних событий, а также немного подтянуть французский, я стала читать газеты. Особенно я любила «Direct Matin», которую бесплатно раздавали у входа в метро, и которую читал весь вагон, где вкратце и простым языком были изложены главные события дня. Хотя, признаться, я всегда вздыхала с облегчением, переходя на страницы о культуре и спорте после трудно переводимых статей на политические темы.

Я слышала от многих, что люди с небольшим достатком и иммигранты недолюбливают «правых» из-за их более жесткой мигрантской политики и ориентации на богатых. И еще я поняла, что французы голосуют именно от противного, то есть против того, кто есть на сегодня. А сегодня был Саркози, и французам не терпелось сменить его на кого-то другого.

Нам с Ритой не очень нравился его конкурент Олланд – нам было по-женски обидно за его девушку Валери Триервейлер, на которой он даже не был женат, и которую в ходе своего победного выступления он даже не взял за руку, а в конце еще и расцеловал свою бывшую жену, вышедшую на сцену вместе с коллегами по социалистической партии.

Все мы знаем, что было потом. Валери, будучи сотрудницей журнала «Paris Match», спустя несколько лет опишет этот унизительный случай в разгромной книге о вероломном президенте. А рейтинги Олланда довольно быстро упадут до рекордного минимума.

Но тогда французам было важнее, чтобы не выиграл «Сарко». Хотя чего тут удивляться, когда они так хладнокровно отправили в отставку даже своего горячо любимого Шарля де Голля? Вот такие они люди – эти французы. От любви до ненависти – один шаг.

3

Но работу никто не отменял. И ее было много. Меня довольно быстро пересадили в отдельный кабинет вместе с дизайнером и менеджером по развитию. Я вовсю была занята подготовкой первого клиентского мероприятия. Руководству пришлась по душе идея презентационной части, переходящей в коктейль в уютном внутреннем дворике одного из старинных отелей 16-го округа.

Главной задачей был сбор контактов для приглашения. И, собирая контактную базу, я сблизилась с «бомондом» нашего офиса – с клиентскими менеджерами, среди которых оказался один красавчик по имени Кристоф. И как я его раньше не замечала?

Он был на удивление красив, высокий блондин с отличным чувством юмора и несвойственным для других обитателей офиса стилем. На фоне ребят в темных невзрачных свитерах и брюках, он неизменно блистал рубашками «Ralph Lauren», разноцветными брюками с поясом «Hermes», стильными очками в роговой оправе, дорогими часами. От него прямо пахло стилем и богатством. Одним словом – BCBG. BCBG (Bon Chic Bon Genre) – дословно «хороший шик хороший тип» – так в Париже называли определенную прослойку общества с особым стилем в одежде и образом жизни. Если в Москве в то время расцветал гламур, то BCBG был его полной противоположностью – стиль эдакой правильной девочки или мальчика из хорошей семьи. Этого стиля, в основном, придерживаются ребята из обеспеченных католических семей, которые гордятся своим французским происхождением и общаются только с людьми своего круга.

– Они любят кутить и развлекаться, но женятся только на своих, – сразу же расставила все точки над «i» Рита.

Но в тот момент мне еще рано было думать о таких вещах. Мы же с Кристофом были едва знакомы. Но после нашей первой встречи он на удивление часто стал приходить в наш кабинет под предлогом проверить, как идут дела с приглашением. Он смотрел отчет на моем компьютере, при этом вставая ко мне так близко, что по всему моему телу пробегали мурашки. Мне льстило, что такой красавчик обратил на меня внимание, и мне очень хотелось поближе пообщаться с ним, познакомиться с его миром.

Мне хотелось немного выйти за пределы своего иммигрантского круга, узнать ту другую настоящую жизнь, которой живет цвет парижской молодежи, и не благодаря случайным клубным знакомствам, а благодаря настоящей дружбе, или может быть даже отношениям. А главное – выбраться уже из окутывающей все вокруг «бразильской ауры».

Ради этого я решила отказаться от своего рабочего образа «серой мышки», стала приходить на работу хорошо накрашенная и с хорошей укладкой. Теперь я воплощала собой не только тезис о том, что «эти сумасшедшие русские все время работают», но и что «эти русские реально очень красивые».

Наступил день мероприятия. Пришло, как я и рассчитывала, в районе полусотни гостей. В основном это были контакты Кристофа – выпускники лучших парижских бизнес-школ, молодые менеджеры крупных компаний, золотая молодежь. Кристоф весь светящийся от гордости за такую высокую явку, бегал от одной группы людей к другой, развлекал гостей светской беседой, наливал дамам аперитив, одним словом, был звездой вечера. Официальную часть сильно затянули, и в знак компенсации наш директор в несколько раз увеличил бюджет на шампанское. Даже я позволила себе немного расслабиться и выпить бокал. Я отлично выглядела и часто ловила на себе взгляды Кристофа.

По мне, так мы потратили необоснованно большие деньги на мероприятие, реальный «выхлоп» от которого оказался довольно мал, так как реальных «десижн мейкеров» собрать не удалось, а молодые друзья Кристофа, который так яро доказывал их потенциал для нашей компании, были еще, как говорится, слишком «холодными». Но это уже было не важно. Стоял чудесный теплый майский вечер. Французы были пьяны и счастливы.

А когда последние гости разошлись, коллеги одарили меня бурными аплодисментами. В Москве я организовывала гораздо более комплексные мероприятия, но никогда еще мне не аплодировало начальство. Сумасшедшие они все-таки эти французы. Наверное, за это я втайне ими и восхищалась.

И, наверное, мне просто самой надо было стать чуточку проще.

4

После моего первого большого успеха в компании мне стало гораздо спокойнее и комфортнее. Я больше не пряталась за монитором, не ходила с серьезным и озабоченным работой видом, стала участвовать в кофейных посиделках с коллегами, болтать о том о сем на встречах, надолго пропадать в обеденный перерыв. Благо на улицах буйствовало зеленью и солнцем лето, а наш район – парижский пригород Garenne-Colombes – хоть и находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от La Défense, но больше походил на деревню. От того было еще приятнее расположиться на уютной террасе и отдохнуть от дел и шумного города, завершить трапезу чашечкой ароматного кофе, которое часто приносилось в качестве комплимента от владельца для постоянных клиентов. А потом еще немного понежиться на солнышке.

Я начинала понимать французов – никакая работа не стóит этих сладких послеполуденных мгновений.

Мне предстояло еще лучше узнать коллектив, так как близился ежегодный корпоратив. Мы отправились ужинать в ресторан на place de la Bastille, где возвышалось здание Новой Оперы, младшей «некрасивой» сестры Grande Opéra.

Я понимала, что из-за языка не смогу участвовать в общих беседах, так что предстояло найти одного добровольца, готового общаться по-английски. Этим добровольцем я сама для себя назначила Кристофа, тем более что мне уже не раз удавалось поймать на себе его взгляд. Я хорошо знала этот взгляд и уже представляла себе дальнейшее развитие событий. Нужен был лишь легкий толчок с моей стороны. После горячего я предложила ему пойти на улицу подышать свежим воздухом. Мы сидели на ступеньках огромной лестницы Оперы и рассуждали об эмиграции в другие страны.

– Я полгода жил в Бразилии, – рассказал Кристоф. – Проходил стажировку по обмену в Сан-Пауло во французской фармацевтической компании.

Ну, конечно же, и тут не обошлось без этой страны!

– Я считаю, – продолжал он, – что каждый человек должен хоть раз в своей жизни пожить в другой стране. Это очень расширяет сознание.

– Ну и как тебе бразильские девушки? Или тебе ближе француженки? – задала я свой любимый вопрос.

– Мне нравятся бразильянки, и вообще иностранки. Француженки слишком easy.

Многие французы ругали в разговоре со мной своих женщин, и мне, признаться, это нравилось. Уж не знаю, делали ли они это для того, чтобы мне польстить, или у них действительно так накипело? Но такого определения, как «легкодоступные», я еще не слышала. Хотя чему тут удивляться, с таким-то мужчиной.

Русские девушки привыкли завоевывать мужчину, в частности, своей недоступностью, разогревая в нем страсть и интерес и увеличивая его финансовые и временные вложения в отношения. Француженки, видимо, объективно оценивали «рынок» и понимали, что им нет смысла «тянуть резину», ведь они привыкли жить в свое удовольствие, и даже если что-то пойдет не так, то скатертью дорожка этому кандидату, ведь ему всегда можно найти замену.

Весь оставшийся вечер мы провели вместе. Оставалось только дождаться окончания ужина и разъезда коллектива по домам, за исключением нескольких жаждущих продолжения банкета отчаянных, в числе которых были и мы с Кристофом.

Мы отправились в клуб латиноамериканской музыки «Bario Latino», единственный в том районе, куда можно было ввалиться нашей разношерстной подгулявшей компанией. Под мохито и хитрые подначивания бразильского певца Мишела Тело «Ai se eu te pego ai ai…» Кристоф крепко обнял меня и поцеловал. Даже несмотря на бразильскую музыку, я и думать забыла про Рафаэля, но памятуя остатками разума о слишком easy француженках, я не стала выходить из такси вместе с Кристофом у его дома, а попросила таксиста ехать дальше, к себе в «двадцатый».

5

Оценить мое целомудрие, к сожалению, было некому, ибо для всех наших коллег мы уехали из клуба вместе – со всеми вытекающими из этого последствиями. А я ведь даже не подумала, что на следующий день об этом может уже знать весь офис. Но все шло своим чередом, разве что я постоянно замечала на себе косые взгляды со стороны одной из коллег (как потом выяснилось, она уже побывала в объятиях Кристофа, но та история не получила никакого продолжения). Теперь, видимо, она нашла, на кого взвалить всю вину за свою неудавшуюся личную жизнь, так что я стала держаться подальше от нее и ее компании, благо они находились на другом этаже. Таким образом, солидарная с ней женская часть французского коллектива была для меня потеряна, и мне ничего не оставалось, как общаться с экспатской частью нашего офиса. Впрочем, я и так уже давно потеряла надежду найти общий язык с француженками. Наверное, я для них всегда буду не только инородным элементом, но еще и потенциальной соперницей.

С Кристофом после того вечера у нас завязалась нежная дружба. Мы переписывались по рабочему чату, ходили вместе обедать, после работы встречались за аперитивом на Сен-Жермане, по выходным ходили в клубы.

Эти месяцы были, наверное, самыми счастливыми в моей парижской жизни. Мне было так весело с Ритой, с которой мы были почти неразлучны, с Виолой, которая теперь стала моей соседкой, и мы часто ходили друг к другу в гости или проводили вечера в нашем любимом Марэ, с Кристофом, который вселял в меня свой позитив и энергию, приводил в интересные парижские заведения, ввел в свой круг. Мои новые друзья оказались такими разными, и с каждым из них Париж открывался мне с новой стороны. К тому же, казалось, я полностью вылечилась от бразило-зависимости.

С Рафаэлем мы так ни разу и не виделись, да мне и не хотелось. Все мои мысли теперь были заняты Кристофом. Мы ходили по самым модным летним местам Парижа. Таким не похожим друг на друга, таким необычным, таким потрясающим…

«La Palette» – терраса на Сен-Жермане, где можно встретить весь богемный Париж, где в тени зелени можно насладиться аперитивом с розовым вином и сырной тарелкой по соседству с самим Жаном Дюжарденом. «Le Chalet des Iles» – ресторан посреди Булонского леса, расположенный на острове, попасть на который можно, только переплыв озеро на специальном кораблике, зеленый оазис, где можно насладиться субботними танцами или воскресным бранчем вдали от шумного города. «Wunderlast» – хипстерский бар на берегу Сены с настилом из деревянных досок, как на корабле, на который можно усесться в круг с друзьями и с бутылочкой вина, которое подается в пластиковой сумке со льдом, и наслаждаться хорошей музыкой под открытым небом…

Несмотря на уже имевший место поцелуй и на то, что мы почти все свободное время проводили вместе, нас с Кристофом всегда связывала только дружба. Более того, он как будто избегал наших встреч наедине. Например, один раз он позвал меня приехать на выходные в его дом в Лионе, но потом в последний момент все отменил, сославшись на какие-то проблемы.

Но, в конечном счете, лучше уж так, чем как с той ревнивой коллегой.

Однажды нам все же удалось остаться вдвоем. В один из жарких выходных мы отправились на террасу «Rosa Bonheur», где в тени красивейшего парижского парка Buttes-Chaumont за длинными деревянными столами с лавками люди спасались от зноя. Точнее – изначально мы должны были быть втроем, но его друг в последний момент не приехал. Я подумала, что, возможно, это хороший шанс наконец прояснить наши отношения.

– Я тут показал твою фотографию маме. Она сказала, что ты очень красивая, но посоветовала быть поаккуратнее с русскими.

– Что же она имеет против русских?

– Ну, ты же понимаешь, по отношению к вам существует много предрассудков.

– Зачем же так все обобщать?

Жара, вино, наша близость – все это постепенно переводило разговор на серьезный тон.

– Родители очень хотят, чтобы я уже поскорее женился. Они даже говорят, что подарят нам с женой большую квартиру. Но для них очень важно, чтобы моя жена была из хорошей французской семьи.

У меня не было слов.

– Знаешь, – продолжал он, – я очень к тебе привязался. И я боюсь привязаться еще больше. Поэтому, учитывая некоторые обстоятельства, лучше нам не переходить границу нашей дружбы.

Все, как и предупреждала меня Рита. И с чего я вообще взяла, что у нас что-то может получиться?

6

Наступил август. Еще один невыносимый месяц для одинокой девушки с финансовыми трудностями.

Август во Франции – это время отпусков, поэтому жизнь в компаниях, да что там, во всем городе, останавливается. Дороги, транспорт, кафе, магазины – все становится пустым и безжизненным, а многие коммерческие учреждения просто закрываются. Поскольку период стажировки не предполагал отпуска, несмотря на пустой офис, я была вынуждена каждый день тащиться через весь город на работу и сходить с ума от жары, скуки и безысходности.

Единственным плюсом было отсутствие людей. Даже несмотря на изнуряющую жару, стало как будто легче дышать. Те немногочисленные товарищи по несчастью, которых все еще можно лицезреть в метро по дороге на работу, казалось, решили извлечь хоть немного позитива из своей незавидной доли. Они как будто отдыхали от суеты и наслаждались тишиной, отбросив всю ненужную активность, обуревающую людей в обычное время, когда в вагон метро переносились все недоделанные дома дела. Я тоже отдыхала от этой суеты. От этих дам, усиленно оттягивающих веко, нанося тушь, так что я всегда удивлялась, как они ни разу не заедут себе этой тушью в глаз при движении поезда. От людей, жующих в толпе свой завтрак или обед, которых я представляла героями мультиков, у которых всевозможные соусы вылетают из бургера во все стороны. От пассажирок, пилящих или красящих ногти, громко обсуждающих всю свою жизнь по мобильнику. От бесконечных музыкантов и попрошаек…

Теперь в выходные я могла предаваться своим маленьким радостям, как Амели из одноименного фильма, любившая запустить ладонь в мешок с фасолью. Я ходила по утрам за хлебом и булочками с изюмом по пустынным улицам чуть ли ни в одной пижаме, а по дороге домой отрывала от багета хрустящую горбушку и жевала ее прямо на ходу. Дома я открывала настежь ставни и окна, впуская в дом теплые лучи, включала радио «Nostalgie», заваривала кофе, намазывала хлеб маслом и конфитюром и наслаждалась своим завтраком.

Может быть, я прошла весь этот долгий тернистый путь ради возможности вот так жить и никуда не спешить, получая удовольствие от настоящего момента?

Тем не менее, все это не отменяло тот факт, что я была одна единственная, кто никуда не поехал этим летом. И что у меня не было денег выбраться куда-то даже на уикенд.

Например Кристоф, укативший на весь август на родительскую виллу в Сан-Тропе, не раз звал меня к себе. Но билет в 150 евро в одну сторону, конечно же, разбивал эту идею в пух и прах. Мне осталось лишь безысходно вздыхать, регулярно получая от него фотографии из модных клубов и ресторанов знаменитого пляжа Pampelonne.

Рита уехала со своим ухажером на другой курорт, ставший модным у французов, уставших от туристического Лазурного берега – Биарриц. «Бразилец», судя по соцсетям, уехал в Грецию кататься на яхте с друзьями. Девочки из бизнес-школы уехали в Москву на Маринину свадьбу. Все мои старые друзья тоже разъехались, а некоторые из них, как, например, Федерика, Райли, Илья и Мануэла, вообще навсегда вернулись к себе на родину. В городе не осталось никого, с кем можно было бы провести время.

Офис опустел. Начальство дало указание готовить проект стратегии на новый финансовый год, то есть с сентября, и тоже дружно укатило в отпуска. Это было мое единственное занятие. Остальное время я слонялась по просторам фейсбука, забитого фотографиями с каникул со всевозможных концов Земли. Также у меня появился свой маленький обеденный ритуал – я покупала бургер-ланч за пять евро, самое дешевое, что можно было найти в округе, и шла в местный парк, в котором проводила несколько часов, нежась на газоне.

Вместо того, чтобы, как нормальные люди, наслаждаться периодом витаминов, хорошо спать и заниматься спортом, я перебивалась дешевыми полуфабрикатами, которые к концу лета вкупе с отсутствием полноценного отдыха и постоянным стрессом вылились для меня в существенное ухудшение здоровья. Моя кожа стала похожа на кожу созревающего подростка, у меня стали выпадать волосы, я сильно похудела.

А ведь Париж был отличным местом для любителей здорового образа жизни и просто воплощал собой понятие «спорт – это жизнь». Набережные, парки, улицы – все было заполнено бегунами. Но, возможно, из-за того, что в Москву эта мода на бег и вообще на ЗОЖ пришла значительно позже, и там девушки продолжали выкладывать фото из дорогих фитнес-клубов, пытаясь перещеголять друг друга в последних моделях «Nike», я не могла заставить себя бегать, а тратиться на спортивный клуб или красивый спортивный look мне было жалко.

Бегуны, а особенно бегуньи, меня всегда ужасно раздражали. Наверное, потому, что весь их вид буквально кричал: «Ни одна проблема и ни один мужчина не стоят моего здоровья». Они были для меня немым укором, напоминанием о том, что я безнадежно отстала от времени: в Париже от депрессии было принято спасаться диетой и бегом, а пьяный угар – это пережитки прошлого, как и эпатажные рок-кумиры моей молодости. Как говорил культовый певец Джонни Холлидей в фильме «Вечно молодой»: «Сегодня трудно быть rock. Это уже не тенденция. Сегодня в почете спорт, био… Стало старомодным громить гостиничный номер».

Может быть, если бы я больше общалась с француженками, то научилась бы вот так бегать по дорожкам Булонского леса, при этом болтая с бегущими рядом подружками, научилась бы, как они, быть счастливой и самодостаточной даже без мужчины рядом?

Они вовсе не стремятся любой ценой выйти замуж или даже просто быть в паре. Они не кладут свою жизнь на поиски спутника. Для них быть незамужней в тридцать лет – это не приговор, а нормальное состояние. На них не лежит печать отчаяния, они не идут на поводу у общественного мнения, а живут так, как им удобно. Да и есть ли вообще во Франции это «общественное мнение»? Для них важно стать состоявшейся личностью, а не женой. Поэтому француженка не будет мысленно выдавать себя замуж за каждого сексуального партнера, а потом впадать в депрессию от очередного «не позвонившего на следующий день».

Моя жизнь трещала по швам, и все потому, что в ней не было мужчины. Я признала это сама перед собой – все силы уходили на переживания по поводу несложившихся романов и мыслей, что со мной «все не так», и уже на другие более полезные вещи не оставалось ни сил, ни желания.

Я вставляла наушники с недавно вышедшим альбомом Ланы Дель Рей, и под его плывущую тоскливую заунывность болталась по плавящимся от жары улицам Парижа. Казалось, что она была единственной во Вселенной, способной разделить мое одиночество.

– Кажется, ты тоже «словила» эту summertime sadness? Добро пожаловать в клуб, – будто говорила мне она.

Я шла по rue de Rivoli, раскаленной от солнца, чтобы освежиться прохладительным коктейлем и помечтать на террасе кафе, уютно укрывшись за колоннадой на площади перед театром Comédie Française.

Как же я люблю эту улицу. Эти несколько километров, пересекающие весь центр Парижа, я исходила уже вдоль и поперек. На этой улице находились несколько станций метро желтой ветки. На станции «Hotel de Ville» я всегда выходила для прогулок в моем любимом Марэ, на станции «Chatelet» – чтобы зайти в недорогие магазины, расположенные вдоль улицы, на станции «Louvre» – чтобы от Триумфальной арки перед Лувром пройтись по саду Тюильри и, отыскав свободный металлический стульчик, расположиться где-то в тени деревьев с книжечкой. А сколько чашек кофе было выпито в «Старбаксах» у торгового центра BHV или у готической башни Saint-Jacques.

Ни даже легкого дуновения ветерка – город как будто застыл. Справа от меня торжественно возвышался музей Лувр, слева красовались здания с аркадами наполеоновской эпохи, за которыми гордо развевался французский флаг здания Государственного Совета. Я чувствовала себя такой чужой и незначительной на фоне всего этого великолепия, неподвластного времени. И в то же самое время я ощущала себя неотъемлемой частицей этого города, от красоты которого у меня всякий раз захватывало дух.

Я здесь, я иду по этой улице, я могу любоваться всем этими красотами и мне не надо завтра уезжать домой. Потому что я здесь живу. Здесь и есть мой дом.

«Моя любимая улица, мой дорогой Лувр, мои дорогие арочки, – я мысленно обращалась к этим гигантам, как к чему-то, что хранит в себе силу веков и способно решить мою судьбу. – Я вас так люблю, как бы мне хотелось иметь возможность в любое время вот так гулять тут и смотреть на вас. Пожалуйста, помогите мне остаться здесь. Сделайте что-нибудь…»

После такого бурного и плодотворного периода в моей жизни, я снова осталась наедине с собой, и меня опять стали мучить вопросы. Почему все так сложно? Откуда берется эта боль? Какой толк от нее? Жизнь так коротка, почему нельзя вместо того, чтобы тратить лучшие годы на пустые переживания, просто наслаждаться моментом, пока ты молод, здоров, окружен близкими людьми? Или именно она толкает нас на самосовершенствование, понимание своих истинных желаний, на создание чего-то, в конце концов? Ведь не было бы этой боли, не было бы и такой бередящей душу музыки… Может быть, великие идеи могут родиться лишь в надрыве, в разломе, в поиске… Разве удовлетворенная душа будет чего-то искать? Только, похоже, поиски никогда не закончатся, а времени так мало…

«Cause you and I we were born to die», – вторила мне музыка в наушниках.

Хотелось бы мне перемотать пленку вперед и оказаться там, где эта музыка больше не будет рвать сердце на части, а будет просто обычным музыкальным фоном. Но пока что я страдала и была счастлива одновременно – я в моем любимом городе, светит солнце, я могу идти, куда глаза глядят, в кошельке вроде есть какая-то мелочь, так что я всегда могу посидеть на террасе. И людей так мало, что всегда найдется столик на первой линии, а в парке Тюильри – заветный зеленый стульчик. Моя душа способна на чувства, а значит она жива, и когда-нибудь я смогу подарить эти чувства достойному человеку.

Хемингуэй тоже когда-то вот так же сидел на парижской террасе со своим блокнотом и был безгранично счастлив от пребывания здесь, даже несмотря на бедность и отсутствие элементарных удобств в квартире – например, горячей воды.

А у меня вместо блокнота был ноутбук. И имелась горячая вода. И ее даже никогда не отключали.