Анна не могла скрыть своего удивления, когда господин Филлер положил перед ней эту фотографию, которую он нашел в лаборатории. Юр оставил ее сохнуть прикрепленной прищепками на шнуре. А может, специально оставил ее на виду?

– Тут вам особенно ретушировать не придется. – Филлер сказал это с тонкой, но красноречивой усмешкой.

Он удалился, а она осталась с этой фотографией, на которой ее дочь в криво сидящей на голове свадебной фате позирует рядом с Юром для снимка, на котором они изображают новобрачных. Когда они это сделали? – спрашивает себя Анна. А может, это было специально предназначено для нее? Может, таким образом Ника пытается сказать ей то, о чем никогда до сих пор между ними не заходила речь? Да, конечно, это было дурачество, шутка с их стороны, но не было ли в этом одновременно сигнала, что у дочери ее есть своя собственная жизнь, которая становится все менее доступной для нее?

В этот момент она услышала слова Филлера:

– Вот, пожалуйста. Идет новобрачная!

На пороге появилась Ника. Она шумно дышала, как после длительного бега. Не отреагировав на вопрос Филлера:

– Что случилось, почему молодожен не явился на работу? – она бросилась к Анне, сияя как настоящая невеста:

– Мама! Идем! Быстрее! Произошло чудо!

Это чудо ожидало Анну дома. Собственно, перед самым ее домом. Там стоял военный грузовик, а в дверях подъезда появилась жена Ставовяка, тащившая завернутую в плед перину. За ней появились солдаты, которые выносили остальные пожитки семьи: кастрюли, каток для белья, чугунный утюг с вкладышем… При виде Анны жена Ставовяка, обычно не склонная к проявлению дружеских чувств, вся расплылась в улыбке:– Бог вас вознаградит, госпожа майорша! Спасибо вам за ваши хлопоты. Такое счастье! Мы получили на улице Червоных Косиньеров две комнаты с собственной кухней!На лестнице появился Ставовяк. С помощью солдат он тащил со второго этажа свой велосипед. Он как-то подозрительно взглянул на Анну.– Иди уже. Иди, – приструнил он жену. – Чтобы устроить себе такое, надо ой-ой какие связи иметь.Наверху Анна заметила, что двери в кабинет профессора Филипинского, прежде опечатанные полоской бумаги с красными печатями, теперь были распахнуты настежь и солдаты под командованием Буси переносили туда мебель из гостиной. В глубине гостиной Анна увидела Ярослава. Он поторапливал солдат, которые как раз перетаскивали огромный шкаф в прежнюю спальню. На мгновение он растерялся, не зная, что делать с окурком папиросы, который держал в руке, а затем украдкой воткнул его в горшок с кактусом. Заметив взгляд Анны, он смутился и, извиняясь, буркнул, что на фронте, увы, человек становится хамоватым…Анна отошла в сторону, освободив проход для двоих солдат, которые теперь пытались вытащить из гостиной ее большое ложе.– Как мне это понимать? – обвела она рукой этот беспорядок.– Как акт исторической справедливости. – Ярослав произнес эти слова с явной иронией. – Именно это обещает нам всем история.– Теперь история у таких, как мы, хочет все отнять.– Польская интеллигенция уже понесла такие потери, что теперь она должна быть под защитой. Позаботиться о вас было моей обязанностью. И впредь прошу вас помнить, что вы всегда можете на меня рассчитывать.Он церемонно поцеловал Анне руку.Буся дирижировала солдатами, как когда-то ординарцем Макаром, энергично отдавая распоряжения, куда именно они должны поставить мебель. Ника переносила книги в кабинет дедушки.– Как вам удалось это сделать? – Анна не могла поверить, что к ним вновь вернулась вся площадь их квартиры. – Нам ведь грозило очередное уплотнение.Ярослав посмотрел на нее как учитель, который должен преподать кому-то знание элементарных прав.– В народной армии главные люди – это повара и квартирмейстеры. – Произнес он это с обычной усмешкой, которая отнюдь не означала, что он говорит с иронией, а скорее давала понять, что есть вещи, которых он не принимает и от которых дистанцируется. – К счастью, я отношусь к этим вторым. Я просто не мог смириться с тем, что семья господина майора живет словно не у себя дома.И тогда он второй раз поцеловал ее руку, как человек, который скрепляет печатью подписанный договор.Ника приводила в порядок книги в прежнем кабинете дедушки. Анна внесла в кабинет тяжелую статуэтку, изображавшую маршала Пилсудского на коне. И тут Ника заметила, что полковник смотрит на ее мать не как на вдову майора Филипинского, но как на привлекательную женщину. Может быть, это была всего лишь случайность, а может, он совершенно сознательно вынул с застекленной полки библиотеки не том Аристотеля, Сенеки, Паскаля или Шопенгауэра, а именно том Марка Аврелия, чтобы найти в нем цитату: «Следует любить все то, что с нами случается». Он перевел взгляд на Анну и сам прокомментировал эту фразу:– Они, верно, никогда не бывали на войне. – Ярослав перелистнул несколько страниц и снова взглянул на Анну. – По Марку Аврелию выходит, что не может быть плохим то, что согласуется с природой.– А убийство согласуется с человеческой природой? – Анна смотрела ему прямо в глаза, ожидая от него прямого ответа.– Ни один поступок сам по себе не может быть ни хорошим, ни плохим. – Ярослав словно взвешивал находившуюся в его руке книгу. – Все зависит от мотивов.– Значит, каждый может иметь какое-то оправдание?– Это вопрос совести. Мой дядя был врачом во Львове. Большевики разыскивали его приятеля, поэтому, желая его как можно лучше спрятать, он поместил его в психиатрическую клинику. Сделал его сумасшедшим.– И это его спасло? – вмешалась в разговор Ника.Ярослав отрицательно покачал головой:– Напротив, погубило. В сорок первом году пришли немцы и всех пациентов расстреляли. А дядю по сей день мучает совесть, что его приятель погиб по его вине.Анна стояла у окна кабинета. В волосах ее играли лучи солнца, придавая прядям легкий медный оттенок. Глядя куда-то вдаль, на далекие крыши домов, она сказала, обращаясь больше к себе, чем к присутствующим в кабинете:– Совесть… Правда… – Она пожала плечами. – После этой войны ничто уже не будет таким, каким было прежде. Все изменилось.Ярослав смотрел на ее силуэт, освещенный солнцем.– Остались еще женщины, которые умеют ждать.