Голова женщины была неестественно вывернута, словно она пыталась смотреть в окно, сидя к нему спиной. Обвислые груди плавно переходили в складки кожи на животе. Женщина оперлась локтем о колено, подпирая ладонью подбородок. Она сидела на табурете, поставленном на возвышении…

Ника стояла в проеме приоткрытых дверей, всматриваясь в позирующую женщину. Никто не обратил на нее внимания. Слышались лишь скрип грифелей по бумаге да тихий голос ассистента, который вполголоса делал свои замечания, прохаживаясь между мольбертами и на ходу поправляя рисунки.

Ника заглянула сюда на обратном пути из школы. Ей с трудом далось это решение – прийти в Академию художеств, чтобы поискать его здесь, среди студентов. С исчезновением Юра Ника почувствовала себя обманутой в том, во что она так искренне поверила – что встретила наконец человека, который мог ее понять и так хорошо слышать даже еще не высказанные ею слова. Как он хорошо говорил, что для жизни важно, где у человека находится центр тяжести, который помогает сохранить внутреннюю вертикаль. Так где же был его собственный центр тяжести? Ведь он исчез вместе с ним, а она осталась, как корабль, севший на мель…

Может быть, Ника и не решилась бы взять из дома две пачки сигарет «Кэмел» и прийти сюда, если бы не рассказ Анны о странной встрече: она шла по Флорианской улице и неожиданно увидела, как Юр соскочил с подножки трамвая, он был в своей военной куртке, одна рука его была на перевязи. Увидев ее, он даже не поклонился, а резко развернулся на пятке и скрылся за трамваем…

Ника долго боролась с собой прежде, чем решилась сюда заглянуть. Она дождалась перерыва и тогда увидела его: Юр вышел из-за мольбертов, находившихся в углу помещения. Увидев ее, от неожиданности он остановился как вкопанный. Ника отвернулась и вышла в коридор. Там он догнал ее, взял под руку и вывел в сад за зданием. Ника молчала. Она смотрела себе под ноги, шурша ботинками по первой осенней листве.

– Что ты тут делаешь? – Голос Юра звучал как-то тускло.

– Пришла наниматься в натурщицы, – сказала она с иронической гримаской. – Ведь эта старуха может и могильщика во сне напугать.

– Ты совсем не изменилась. – Юр смотрел на нее как на неожиданно отыскавшуюся потерю. – Я думал о тебе.

– Почему ты не появлялся? – Ника напирала со злостью, ибо его слова она восприняла как обычное вранье. – Что с тобой произошло?

– Кисмет, то есть судьба. – Юр поднял вверх забинтованную кисть. – Я играл в кости. А когда играешь в кости, надо быть очень внимательным, чтобы эти кости не оказались твоими.

Ника слушала эти полные бравады слова, видела эту бесшабашную мину на его лице, и при этом понимала, что это всего лишь притворство. Во всем его облике появилась какая-то надломленность, на него как будто воздействовал какой-то отравляющий чад, ибо все, что он говорил и делал в доказательство того, что якобы все в порядке, было похоже на попытку скрыть настоящую правду. Он рассказал о том, как ему не повезло: на следующее утро после их последней встречи в фотоателье Филлера его сшибла русская автомашина, он оказался в больнице, а когда его там «собрали», он поехал домой, чтобы прийти в себя. А теперь вот приехал к началу учебного года…

Ника, казалось, знала теперь все в подробностях, но оба они понимали, что кое-что осталось недосказанным.

– А что с негативами? – Ника смотрела, как Юр носком ботинка сгребает в кучу сухие листья клена. Рассказывая, он все время смотрел вниз, на газон.

– Я был без сознания. – Юр поднял вверх забинтованную руку. – А когда очнулся в больнице, то моей сумки уже не было. – Он пожал плечами. – Я не знаю, черт возьми, что с ней произошло.

– А этого офицера арестовали.

– Какого офицера? Этого полковника ?

– Нет. Того капитана, что был в немецком лагере для военнопленных офицеров.

– Они всех их переловят, как блох. – В его голосе слышалось рычание пса. – Сволочи!

Вдруг он взял ее под руку и вывел за ворота. Они шли по городу, но ни он, ни она не проронили ни слова, словно между ними существовала некая договоренность, что сначала они должны добраться до места. Ника не спрашивала, куда он ее ведет.

Высокая стена, покрытая лишаем потеков. На фоне погожего осеннего неба здание, находившееся за стеной, напоминало огромный трансатлантический лайнер с окнами, забранными решетками. Юр жестом головы указал на верхние окна тюрьмы на улице Монтелупих. – За одним из этих окон сидит мой брат. Томек был очень веселым. Он даже над ними смеялся. – Юр говорил сквозь стиснутые зубы, головой указывая на тюрьму. – Только теперь вот ему не до смеха.– Уже вынесли приговор?– Пока еще нет.Оба заметили, что с вышки за колючей проволокой за ними наблюдает охранник. Юр потянул Нику за руку.– Могу ли я тут на что-то рассчитывать? – говорил он сдавленным голосом. – Ну, сама посуди!– Ты всегда говорил, что жизнь – это лотерея. – Ника пыталась вернуть ему его прежние интонации, но Юр, прислонившись к стене, почти прокричал ей в ответ, что жизнь – это торговля, ибо в жизни всегда приходится что-то на что-то менять…Он вытащил папиросы «Свобода», и тогда Ника вынула из портфеля пачки «Кэмела». Лицо его посветлело, на минуту его голос приобрел прежний тон:– В этом заключается несправедливость, что у нас тут папиросы «Свобода», а у них там свобода и сигареты «Кэмел». Ника спросила, не написать ли ему на гипсовой повязке на руке свой адрес, ведь он так давно у них не был, что, верно, забыл его. Тогда Юр закатал рукав рубашки, и Ника увидела в верхней части гипсовой повязки под изображением сердца, пронзенного стрелой, свое имя: Ника…