Ника ждала, что он придет к школе в тот день, когда ей вручали аттестат. Но его там не было. Может быть, его задержали на занятиях?

Она думала, что он явится потом к ним домой. Он не мог не прийти, ведь они обещали друг другу, что в день получения ею аттестата они отправятся вместе в кафе Новорольского и будут есть мороженое, а потом он поведет ее в дом к тетке Михалине и покажет свою картину маслом, на которой Ника представлена в образе полевого ангела. Да, полевого, ибо на картине она ступает по майскому лугу, а вернее, плывет по воздуху, а облака за ее спиной выглядят так, словно это ангельские крылья. Эта картина должна была стать наградой для нее за сданный экзамен на аттестат зрелости. Он так прекрасно описывал ее, как она должна выглядеть в виде полевого ангела, что не раз, засыпая, Ника представляла себе этот луг и себя в виде парящего над лугом ангела, легкого, словно пух одуванчика…

Что могло случиться, если Юр не появился у школы, не стал искать ее дома? А может, его арестовали? Может, он снова что-то там натворил, как три дня тому назад? Они шли, держась за руки, по улице Шевской. Перед ними расклейщик наклеивал на стену плакаты, призывавшие народ, во имя единства, сказать на референдуме «ТРИ РАЗА ДА». Двое милиционеров стояли в воротах, занятые разговором с дворником.

Юр едва слышно бросил ей:

– Готовься бежать, – и, проходя мимо расклейщика плакатов, как будто бы случайно зацепил ногой ведро с клеем, одновременно срывая только что приклеенный плакат. Милиционеры бросились в их сторону. Юр схватил Нику за руку и потянул за собой. Они бежали как тогда, когда впервые шли вместе по Кракову и возле мясного магазина Юр спровоцировал милиционеров замечанием о свином рыле…

Он мог сотворить еще какую-нибудь глупость. А что, если он арестован? Иначе они наверняка пошли бы вместе смотреть его полевого ангела…

Ника решила сама его поискать. В академии она проскользнула в зал, где проходили занятия по скульптуре. Ее заметил приятель Юра.

– Его нет? – спросила шепотом Ника.

– Он там. – Приятель показал пальцем в потолок. – Заперся на чердаке с рухлядью. С ним что-то происходит со вчерашнего вечера.

Ника застала Юра сидящим на полу в расстегнутой рубашке. Он сидел прислонившись спиной к стене в студии, превращенной в склад и заваленной вынесенными сюда неудачными скульптурами рабочих, головами цезарей и фигурками Богоматери из глины и гипса. Пол был усыпан щебнем, осколками гипса, повсюду стояли посудины с засохшим гипсом. В руке у Юра был зажат молоток скульптора, которым он тупо, но изо всех сил лупил по гипсовой голове солдата в шлеме, зажатую между коленями. Осколки гипса летели ему прямо в лицо. Рядом валялась пустая бутылка из-под водки. При каждом ударе молотка Юр повторял рефреном три слова:

– Что я наделал?! Что я наделал?!

Ника стояла в дверях, застигнутая врасплох его видом: единственная живая душа на кладбище гипсовых фигур:

– Я ждала тебя.

Юр посмотрел на нее остекленелым взглядом, затем отбросил в сторону гипсовую голову солдата и, скорчившись на полу, смотрел на Нику, как побитый щенок.

– Забудь, что ты когда-либо была со мной знакома! – Он был так пьян, что окончания слов расползались, не успев слететь с губ. – Забудь, что я вообще когда-либо существовал.

Ника присела на корточки рядом с ним, она хотела погладить его по голове, но он отбросил ее руку и пополз в угол, где была самая большая гора мусора из щебня, осколков и фрагментов разбитых форм для отливки. Заслоняя руками лицо, он повторял:

– Что я наделал?! Что я наделал?!

– Что случилось? – Ника склонилась над ним.

– Вот что! – Резким движением он выдернул из кармана брюк листок бумаги с печатью официального учреждения. – Прочти! «Томаш Космаля скончался в результате сердечного приступа»!

– Твой брат умер? – Ника держала в руках листок с печатью.

– Они дали мне это! – Он вырвал из рук Ники листок и продолжал беспорядочно выкрикивать одному ему понятные фразы, одновременно пиная ногами расставленные вдоль стен скульптуры. – А ведь он должен был остаться в живых! Они обещали: жизнь за жизнь! Обманули! Обвели вокруг пальца! А я дурак… – Он внезапно оборвал свой крик, как будто у него не хватало сил закончить мысль. Схватив с пола бутылку, он перевернул ее вверх дном, но из горлышка вытекло лишь несколько капель. – Ведь они сразу вынесли ему смертный приговор! А я, идиот, поверил им!

Слушая эти сумбурные выкрики, Ника пыталась понять, кого он обвиняет и в чем. Ему надо успокоиться, пусть он наконец скажет, что случилось.

– Его арестовали за организацию. – Ника прижала его плечи к стене. – Но ведь еще не было процесса.

– Процесс?! – Его лицо исказила саркастическая гримаса. – Против мертвых процесс не нужен. Для них есть смерть от сердечного приступа! А я хорошо знаю, как там умирают от сердечного приступа!

Пошатываясь, он схватил кусок доски, положил ее на спину гипсовой фигуры, представлявшей торс металлурга, и в каком-то исступлении ударил по ней несколько раз молотком. Доска подскакивала, а он в такт ударов выбрасывал из себя рваные фразы:

– Это сделал «метатель молота»! Я узнал!

– Какой метатель молота?!

– Они держат в тюрьме эсэсовца. Чемпион Европы в тяжелом весе. Это он устраивает «сердечные приступы». Доска на плечи, и бац девятикилограммовым молотом! – Его последний удар по доске развалил скульптуру пополам. – А потом родственники получают свидетельство о смерти. Как я мог поверить, что спасу брата?!

В этот момент до него словно дошло, что он сказал слишком много, а может, он подумал, что настал тот момент, когда ему следует свести счеты с самим собой. Он отколол горлышко бутылки о ребро батареи и острые, словно зубы акулы, концы стекла поднес к запястью. Ника бросилась к нему, между ними завязалась борьба: Ника понимала, что если она не найдет в себе достаточно сил, достаточно решимости, чтобы остановить его, то она потеряет его навсегда. Ника обхватила его руками, попыталась отклонить его тело назад, и тогда они вдруг оба оказались на усыпанном осколками полу, и, чтобы не дать ему вырваться, Ника прижала его своим телом, начала целовать его лицо, лоб, глаза и вдруг почувствовала, что тело его поддается, а руки обнимают ее бедра…

А потом, когда они лежали рядом друг с другом, Ника думала, что2 же именно из всего этого она запомнит. Может, этот потек на покатом перекрытии чердака? Или, может быть, она будет помнить этого паука, что спускался сейчас со стеклянного колпака белой лампы и висел на паутине прямо над их головами? А может, эту стремянку, заляпанную известкой? Но наверняка ей не захочется вспоминать ни эту пустую бутылку из-под водки с отбитым горлышком, ни эти повторяемые Юром в отчаянии слова: «Что я наделал?!»

Они лежали на запыленном, усыпанном кусками гипса полу, и Ника почему-то вовсе не думала о том, что все, что с ними произошло, должно было случиться на усеянном цветами лугу под усыпанным звездами небом. Она чувствовала, что это должно было случиться именно теперь, он должен был знать, что, когда ему тяжело справляться со своей драмой, он не один. Она гладила его по светлым коротким волосам, а он, уткнувшись лицом ей в грудь, просил у нее прощения, что все это должно было произойти совсем не так, что он хотел, чтобы это случилось в трезвом состоянии, красиво, это он все испортил, испортил, потому что он свинья и она должна в конце концов знать, что имеет дело со свиньей…

– Я сейчас тоже была немного пьяна, – пыталась оправдать его Ника, освободить от чувства вины, что это из-за него их первый раз был не таким, каким должен был быть.

Но он повторял без конца:

– Мне нельзя было с тобой этого делать… Я – свинья! Ведь ты ничего обо мне не знаешь…

Ника думала, что, может быть, его муки совести относятся не столько к ней, сколько к его брату. Томек погиб, а он здесь, с девушкой, как будто его смерть стоила лишь выпитой бутылки водки. Но во взгляде Юра было что-то другое, он как будто хотел именно у нее вымолить прощение за что-то.

Тогда она еще не могла знать, что в тот момент он испытывал такое ощущение, словно из его вспоротых жил вытекала кровь, ибо из-за содеянного им он утратил право на любовь. Ему оставалась лишь ненависть к тем, кто втянул его в эту заведомо безнадежную игру.

Он стоял над ней на коленях и ловил ртом воздух, как будто готовый исторгнуть из своей груди такой крик, который пробьется сквозь стены и крыши и возвестит миру, что вот свершилась одновременная казнь двух братьев: Томека и Юра. Глаза его смотрели на обнаженную грудь Ники, но словно не видели ее. Его глаза были мертвы, как глаза расстрелянных. Это неожиданно поразило Нику: только что они были вместе, рядом, а теперь он уже был где-то совсем далеко. Вдруг устыдившись, она инстинктивно прикрыла грудь блузкой. Она почувствовала, что тот, с кем они только что были единым целым, превратился в кого-то чужого, незнакомого. Ника схватила его бессильно повисшие руки, притянула к себе.

– Иди сюда… Обними меня.

– Ты не знаешь, что я сделал! – Он вскочил и, схватив молоток, поднял его над собой, словно хотел нанести кому-то смертельный удар. И вновь он кричал, как тогда, когда говорил ей о смерти брата. Несмотря на то что он был пьян, Юр выкрикивал при этом весьма осознанные фразы, как будто он заранее продумал их, подготовил, как будто много раз перед этим он прокручивал их в своей голове: – Я предал! Себя! Тебя! Я предал всех. Всех и всё! – Он лупил молотком в пол, как гробовщик, забивающий в гроб последний гвоздь. – Это я сдал того полковника!

– Ты бредишь?! – Ника стояла на коленях, придерживая блузку на груди.

– Я предал его! Я сдал его им, слышишь?! Я им сказал, что он придет тогда-то в Архив за теми катынскими документами!

– Но почему?! Почему, Юр?!

Он согнулся пополам, как будто что-то острое вонзилось ему в живот. Он обхватил голову руками и покачивался, стоя на коленях, то вперед, то назад.

– Они сказали, что за это Томек будет жить! Что он получит небольшой срок. – Юр поднял голову и смотрел на Нику, но словно сквозь нее. – А они его убили. Бандиты!!

Он поднялся с молотком в руке, стоял прямо, как будто весь алкоголь, который бродил в нем на протяжении нескольких часов, вдруг испарился.

– Ведь ты мне этого никогда не простишь. Что я наделал?! Что я наделал?!

Он бросился к двери. Ника крикнула ему вслед:

– Но куда же ты, Юр?! – До нее донесся лишь скрежет ключа в замке, потом она услышала топот ног сбегавшего по лестнице Юра…

Ника поспешно оделась, хотела бежать, догнать его, удержать от того, что он мог натворить, но дверь была заперта. Она оказалась узником этого чердака. Ника начала с шумом дергать ручку двери, звать на помощь, но прошло довольно много времени, прежде чем ее освободили из этой ловушки. Она спрашивала о Юре, но никто не мог ей сказать ничего определенного.

Кто-то будто бы видел, как он выбежал из ворот и начал срывать плакаты с призывом: «ТРИ РАЗА «ДА» – В ЭТОМ ПОЛЯКА СУДЬБА».

К нему подбежали милиционеры. Одного из них он как будто повалил и ударил молотком.

Второй, кажется, хотел стрелять, но Юр смешался с толпой, собравшейся перед трибуной на митинг.

Говорили, что он вскочил на трибуну и начал выкрикивать: «Не верьте им! Это бандиты! Они убили моего брата! Они продали Польшу!»

Тогда на него набросились, схватили, запихнули в газик и увезли…