ПОХОД ЗА СОКРОВИЩЕМ

– Так, денег нет и не предвидится, – мрачно протянул Локи, катнув по столу золотой кругляш монетки.

Один наградил приятеля сумрачным взглядом. Трое асов сидели за столом в зале для пиршеств. Остальным обитателям Асгарда казалось, что великие асы – Один, Локи и Хёнир – предаются веселью и беззаботному пьянству в обществе соблазнительно обнаженных валькирий.

На самом же деле приятели и не прикоснулись к бочке осеннего эля. Один сидел, понуро опустив голову и уронив тяжелые кулаки на стол. Его единственный синий глаз ищуще шарил по стенам, потолку, полу, словно сокровища могли завалиться в щель между половицами.

Хёнир обдумывал положение, не теряя самообладания. Вообще, он был из тех, кто никогда не вспыхнет, хоть дом гори, но зато, раз вцепившись в какую-то идею, держался за нее мертвой хваткой.

Локи, суетливый и непоседливый, утешал приятелей, но Один понимал, что Локи и все его планы по пополнению казны Асгарда, опустевшей в последнее время, – лишь пустые иллюзии.

– Послушайте! – вскочил Локи в очередной раз, когда асы отказались и рыть в полнолуние на болоте клад, и не побежали седлать коней, когда Локи задумал разбогатеть честным трудом, нанявшись в Миргарде к смертному в дружину простыми воинами. – Цверги!

Асы переглянулись. Хёнир метнул на Одина взгляд, который можно было читать и так, и эдак.

– А почему бы и нет, – процедил Один, катая по столу хлебный мякиш. – Они – народец богатый да вороватый, что им стоит поделиться добром?

Цверги, низшие божества, среди жителей Асгарда считались вроде бедных родственников, которых и в дом не впустишь, и на дворе держать – перед соседями неловко.

Обитал народец цвергов в подземном городе, копошился там, занимаясь ремеслами, куя металлы, а самые пронырливые, асы слыхали, всегда были готовы ссудить просителя золотишком – да желающих пойти к цвергам на поклон находилось маловато. Разве что крайняя нужда заставит, да и то опасаешься: раз поможет цверг, два поможет, а потом тащит тебя на суд гномов. И ты за голову хватаешься, узнав, как вырос твой долг и сколько времени тебе служить цвергу, чтобы рассчитаться.

Асы со столь низменными существами не общались, презирая цвергов за мелочность, жадность и суетливость.

– Но не брататься же мы с ними собираемся, – опроверг Локи сомнения великих.

Хёнир заперечил:

– Ну, ограбить карликов – дело куда как благородное! И потом: ты их где собираешься грабить? В мышиную норку протиснешься или в ласточкино гнездо нос сунешь?

Локи таинственно осклабился. Прислушался, нет ли за стеной постороннего шума. Потом, растягивая удовольствие и вытягивая из приятелей жилы, вытащил из-за пазухи свернутый трубочкой пергамент.

– Вот поглядите, – смахнув со стола лепешки, чашки с соленым творогом и рыбу, разложил пергамент, придавив по углам деревянными ложками.

– Карта подземного города цвергов? – оживился, присмотревшись Один. – Город подземных мастеров?

Локи хмыкнул: и все-то великому Одину хочется знать. Локи лишь надеялся, что маленький народец попросту не посмел бы подсунуть подделку. Тот нежданный цвергами визит Локи стоил нижнему Альфхейму целого состояния. С помощью карты можно сорвать гораздо больший куш.

Случилось Локи прознать, что на весенний праздник цверги, как правило, друг дружку норовившие избегать, соберутся в подземельях Медвежьей горы.

Не проведать маленький народец в праздник? Ну, Локи так бы не опростоволосился.

Он исчез из Асгарда, открывшись лишь близким приятелям. Но даже для них Локи – верховный правитель, решивший осчастливить подданных, думать не думавших об асах, личным визитом.

Нижний Альфхейм встретил Локи гулом, топотом заплетающихся ножек и непослушных язычков. Цверги, трудясь день-деньской, раз в году сбирались, чтобы вволю напиться и всласть поесть. Обедать или ужинать в обычные дни цвергам выпадало не часто. И уж вовсе никогда они бы не рискнули выставить соколиное ожерелье, низку из черных округлых камешков, спаянных звеньями золотой цепи.

Цверги были искусны в ремеслах. Но об ожерелье ходили легенды, что сделал его мастер из верхнего Альфхейма – ван, добровольно согласившийся делить с маленьким народцем мрак и сырость подземных пещер.

О мастере том забыли, а вот ожерелье – самая главная часть утраченных сокровищ – уцелело.

Локи, незаметно приблизившись через боковой туннель, который сам себе и придумал, мысленно приказал горе открыться.

Цверги, увидев здоровенного чужака-аса в пещере весенних празднеств, насторожились: о Локи даже маленький народец был наслышан. Добра не ждали.

Указать Локи, что асу не место на празднике, не посмели. Лишь потеснились: как бы детинушка кого не притоптал. Но Локи, развалив стену пещеры, этим пока и ограничился.

– Будем продолжать веселье? – цверг с крючковатым носом, одетый в ярко-голубой кафтанишко и красный колпак, хлопнул в ладоши.

Цверги зашептались. Локи с любопытством огляделся: он еще ни разу не видел столько потомков Мотсогнира. Казалось, пещера, огромная и по меркам великана, была битком набита, даже со стен свисали пристроившиеся на выступах пьяноватые цверги. Другие цеплялись за неприметные трещины в потолке, балансируя между сводом и полом пещеры, но, даже сорвавшись, особо не разобьешься: в пещере негде было ногу поставить.

«А это воинство может и пригодиться», – Локи прикинул, но все же хотелось дружину посолидней: то-то позорище, ас – предводитель мышиной армии!

Между тем цверги, кое-как расчистив место у алтаря, на котором таинственно мерцало соколиное ожерелье, притихли. Локи разглядел двоих цвергов, полоскавших горло из серебряных стаканчиков. Потом, поколебавшись, к ним присоединился третий.

– Что это тут затевают? – Локи двумя пальцами ухватил первого попавшегося карлика, поднес к лицу, чтобы лучше слышать комариный писк.

– Рассказчики! – затрепыхался тот, норовя выскользнуть. Локи сжал цверга покрепче.

– И что же они собираются пьяной братии рассказывать? – приступил он к допросу.

– Как – что? – цверг от удивления даже перестал вырываться. – Всякий знает, что лучший рассказчик, победивший сказкой прочих, будет увит цветущей ветвью из рук прекрасной Сольвейг, повелительницы фей. И в придачу сможет три дня не работать в подземных мастерских!

Глазенки цверга светились искренним восторгом. Локи, которому от девиц прохода не было и который и дня в жизни не работал, лишь плечами пожал на странные порядки в Альфхейме. Но уточнил:

– А где эта самая фея?

Посмотреть на хорошенькое женское личико – это не с подвыпившим цвергом болтать.

– Да вот же! – снова поразился непонятливости аса карлик, указывая на серую мышь, восседавшую на золоченом престоле.

– Это? – Локи сглотнул горькую слюну: мышей он терпеть не мог. Пришлось глянуть истинным зрением, но и зрение внутренним оком радости от созерцания мыши не прибавило: ас увидел древнюю, раскрашенную, как пугало, старушенцию, морщинистую и, кажется, горбатую.

– Хороши же тут феи, – процедил ас. Потом выпустил коротышку, который тут же нырнул к ближайшей бочке с элем: страх нужно было утопить.

Локи напряг слух, наклонив к плечу голову и хмурясь. Однако голос рассказчика, начавшего состязание первым, доносился, словно тот говорил в рупор. «Эхо в пещере!» – Локи смерил купол свода и пристроился поудобнее: для выполнения задуманного времени было уйма, почему бы и не послушать сказку? Тем более, что история, кажется, была занятной.

– Случилось это в незапамятные времена, когда цверги были настоящими правителями в нижних мирах, – так начал рассказчик, старый гном с выцветшими седыми волосами, пушком окаймлявшими блестящий овал лысины. – И был среди цвергов один, по прозванию Рыжая гора, так звали его приятели, а враги, боясь накликать гнев грозного цверга, и вовсе не поминали имени героя.

Жил Рыжая гора на вершине холма, откуда земли просматривались во все четыре стороны света. Цверг нарочно выдрал с корнями всю траву на холме, чтобы враг не мог пробраться незаметно.

А напротив, на точно таком же, ну, может, чуть пониже холме, обитало семейство Диадов. Диад-старший тоже выдрал на холме все кусты и деревья, да еще и приказал ближним разровнять вершину, посыпав желтым песочком.

– Ну, ты, пожалуй, зарвался, Тин, – остановил рассказчика цверг в голубой одежке. – Как это цверг, пусть и могучий, деревья вырвал?

Локи тоже прислушался: оказывается, сказки цвергов должны быть еще ко всему прочему и правдивы?! За свои сказки, которые рассказывал направо и налево, когда что-нибудь требовалось выманить или кого-то обмануть, Локи ни в жизнь за правдивость своих слов не поручился бы.

Тин отпил из стаканчика. Деловито откашлялся.

– Я же говорю, что было это во времена сотворения миров. И деревья, и кусты, прежде чем вымахать над головой цверга, были всего-навсего травинками, чуть от земли. Вот их-то Диад и выдирал, аккуратно обследуя холм.

– Прошу прощения, – смущенно замолк встрявший в сказку цверг.

– Эти два цверга считались почти равными по уму и силе. Почти! Но Рыжая гора был чуть шире в плечах, чуть выше, чуть мудрее. Зависть черной кошкой крутилась и царапала Диада изнутри. Соперничество, зародившись еще в юные годы цвергов, когда Рыжая гора и Диад обучались боевым искусствам на скалистой горе войны и постигали мудрость, завещанную вельвой-прародительницей, с годами ничуть не шло на убыль. Наоборот, видя, как прочие цверги хвалят Рыжую гору, Диад скрипел зубами от злости, мрачнея с каждым восхищенным словом, которые цверги посылали вслед его сопернику.

Рыжая гора лишь посмеивался, видя, как противник злится и посылает пустые угрозы, точно голодный волк, бродя по своему холму.

А как раз в то время по землям цвергов прокатился слух, что якобы рыщут по долинам и лесам три огромные великанши, ловят доверчивых цвергов; и никто больше не видал того, кто попал в их лапы.

«Ага, – Локи мог бы поспорить на все сокровища Асгарда, что знает о великаншах куда больше рассказчика, – значит, кое-что из сюрприза трем буйволицам досталось!» Но Локи благоразумно промолчал: во-первых, невежливо гостю перебивать хозяина, а, во-вторых, ему было интересно, до чего сказочник договорится. Цверг – великан и герой, подумать только!

– С великаншами следовало поквитаться, – продолжил карлик сказку, – и немедленно, потому что некоторые холмы и вовсе обезгномили: ни карлика, ни цверга. Решили идти войной. Рыжая гора, тут и споров быть не могло, стал во главе отряда. Диад, которому слава противника, словно кость в горле собаки, тоже собрался в дорогу. Да, – мечтательно закатил глаза гном, – вот это были времена! Вот это были герои! Любо-дорого посмотреть, как отряд цвергов, в дорожных плащах, с кинжалами на боку и копьями в руке двинулись по дороге, ведущей к землям великанов – Ётунхейму.

– Нынешний Утгард? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Ну, в Утгарде – не великаны, так, мелочь, – возразил рассказчик. – И вообще, измельчал народ в последние времена! – Насупился: – И перестаньте перебивать, а то я могу забыть какую-нибудь мелочь!

– В рассказе важна суть, – одернул карлик в голубом.

Локи заметил, что цверг тут, на празднике, что-то вроде распорядителя: по его приказу выкатывали новые бочки с элем и подносили жареную дичь. Старина цверг и еще какие-то неприметные распоряжения отдавал, пока Локи к нему исподтишка присматривался, но смысл шустрых передвижений цвергов-стражей не разгадал, как ни пытался. В диковинном узоре, в который, выделяясь ядовито зеленой униформой, выстроилась стража цвергов, не было ни логики, ни завершенности: просто кучки цвергов в толпе слушателей.

– Итак, – цверг повысил голос, так что под сводами хрипло откашлялось и вспомнило о своих обязанностях эхо, – цверги вышли в боевом порядке. А впереди, самый могучий, шел Рыжая гора, и солнце отражалось в его золотом щите.

Время для похода было не самым удачным: близилась зима, и по утрам дорога покрывалась коркой скользкого наста. А путь был неблизкий – великанши не попадались. День шел за днем. Уж месяц минул, как отряд покинул родные холмы. Некоторые в дороге заболели: их трясло в лихорадке. Дичь, жуки и гусеницы, с первыми холодами забились под кору деревьев, попрятались под палыми листьями. Отряд докончил припасы. Воины голодали. Тонкие плащи уже не спасали от ветра и холода. И лишь мужество Рыжей горы, понукавшего цвергов идти вперед, заставляло отдирать себя по утрам от смерзшейся земли. Вставали, оставляя на снегу клочья одежды. Нехотя разминались. Шли дальше, почти не соображая, куда, и давно позабыв о цели. Лишь Рыжая гора да Диад, которому злоба и зависть не позволяли отступаться от цели, держались.

Но всякому пути есть конец: вот показались и горы страны великанов, разделявшие мир Альфхейма и Ётунхейма.

Тогда Рыжая гора собрал военный совет, молвив: «Вот и пришли мы к цели! Эти горы – граница нашего мира, которую надо охранять, чтобы великанши не ползали по нашим селениям. Как решим, братья, двинем на противника, напав первыми, или будем ждать их здесь, пока подлые воры не заявятся сами?»

– Будем ждать, – воины, обессиленные переходом, попадали, как только узнали, что цель близка.

Рыжая гора нахмурился: кто мог подумать, что его соратники такие слабаки.

– Хорошо, – он прикинул, что к ночи сумеет преодолеть горный перевал. – Разбивайте лагерь. Ты, Диад, останешься вместо меня военачальником. Я сам пойду в страну великанов, и либо погибну, либо алчные до цвергов бабенки перестанут похищать наших товарищей.

– Ты герой из героев! – одобрили воины план Рыжей горы.

Один Диад промолчал, делая вид, что разбирает дорожный мешок.

Глядя, как их военачальник карабкается по уступам горы, воины приободрились, зашевелились. К ночи в лагере вспыхнули костры и даже завелись разговоры.

А Рыжая гора, застигнутый в ущелье ночью, остановился на привал. Среди гор – ни кустика, ни веточки, так что даже огонь цверг развести не смог. Завернулся в плащ да и уснул. А проснулся, когда уже развиднелось. Но разбудил его посторонний шум, похожий на хлопанье крыльев.

Перед ним, нахохлившись, сидел огромный ворон и косил глазом.

– Кыш, нахальная птица, – замахнулся цверг на ворона, но тот и клювом не шевельнул, переступая лапами и все приближаясь к Рыжей горе.

Цверг выхватил кинжал. Посудите сами, каково это, когда на тебя надвигается махина, способная раздавить гнома ударом лапы? – воззвал рассказчик к слушателям.

– Прекрати! – птица раскрыла клюв. Рыжая гора на мгновение онемел – ворона говорила на понятном языке, а вовсе не каркала, как ей положено.

– Я знаю, что ты выдумал охоту на великанов, – хлопнул крыльями ворон, – но видел ли ты, ненормальный, хоть одну из великанш?!

– Нет, – насмешливо отвечал цверг. – Ни одна из великанш и близко к наших холмам не подходила меня боятся!

Птица расхохоталась, изрыгая хриплый смех. Цверг оскорбился:

– Ты еще хохотать? – и двинул на противника, не помня себя от ярости и позабыв об опасности.

Ворон чуть отступил, оставляя на снегу цепочку следов и тут же пренебрежительно смахнул цверга. Рыжая гора покатился по склону, не удержавшись от толчка клювом чудовищного ворона.

Ворон же, взмахнув крыльями, ухватил клювом за плащ цверга. Поднялся вверх, так, что у Рыжей горы дыхание перехватило: земля отсюда казалась игрушечной. А ворон летел, не обращая внимания на крики и ругань цверга, пока впереди не показались незнакомые Рыжей горе скалы, поросшие по склонам сумрачными соснами.

Ворон кругами парил над горами, подыскивая, где бы спуститься. Скользнул тенью и уселся на толстом суку, горизонтально протянувшемуся в сторону каких-то огромных строений.

Только тогда ворон разжал клюв, выпуская цверга. Рыжая гора, злой и помятый, тут же кинулся на птицу с кулаками:

– Да как ты осмелилась, противная драная курица? !

– Не шуми, – ответил ворон. – Лучше посмотри туда, – и вытянул крыло в сторону строений.

Цверг невольно повернул голову в том же направлении и похолодел: внизу, в долине, у диковинных строений двигались живые горы, огромные и необъятные даже с высоты.

– Что это за твари? – помертвел карлик.

– А это и есть великанши, на которых вы собрались охотиться и от которых твои полудохлые воины стерегут границы по ту сторону перевала!

– Священная птица! – взмолился цверг. – Но ведь как глупа природа, что потратила столько усилий на творение таких страшилищ!

– Ага! Я уже и священный! – приосанилась птица. Потом, подняв крыло, порылась в перьях клювом. Поразмыслила: – А что? Во мне и впрямь много божественного! А вот о природе ты зря, цверг! Все в мире гармонично и благоразумно: и ты, и великанши есть потому, что… – ворон сделал паузу: советы он раздавать любил, но поскольку слушателей у него не находилось, то никогда ничего дельного ему в голову и не приходило. Теперь же предстояло поддерживать высокое звание божественного и священного.

– Ну, есть – и ладно! – буркнул ворон.

– Но ведь мне только один палец пилить на ноге великанши – за неделю не управиться! – схватился за голову Рыжая гора.

Ворон уставился, сверля цверга взглядом.

– Да-а, – протянул наконец. – Сколько дурня не учи – таким помрет, каким уродился. – И взъелся на цверга. – Ты что же, глупые бредни по истреблению великанов еще не бросил?!

– Нет, – мужественно отвечал Рыжая гора, хотя зубы стучали от страха. – Как это мы, цверги, можем терпеть такую насмешку природы?!

– Ну, сам напросился! – каркнул ворон, и, снова ухватив карлика, ринулся к селению великанш.

– Вот ужас-то! – ахнул кто-то из цвергов, когда рассказчик на минуту умолк, чтобы промочить горло Даже Локи стало любопытно, как это Рыжая гора собирался управиться с великаншами, по сравнению с которыми даже пресветлые асы чувствовали себя недомерками.

– Да, а представьте ужас Рыжей горы, когда ворон спланировал прямо на плечо одной из чудовищ! – подлил масла в огонь сказочник.

Локи ухмыльнулся судя по всему, заботой о ближних забавлялся один из говорящих воронов Одина – Мунин или Хугин. Но ни тот, ни другой великанов на дух не переносили в мире великанов, куда асы изредка совали нос, для воронов сухой корки не находилось, так прожорливы были страшилища. А поесть вороны ох и любили, выманивая лакомые кусочки прямо изо рта.

– А Рыжая гора, очутившись так высоко от земли да еще на такой неустойчивой опоре, лишь кулаком вслед улетавшему ворону погрозил. И тут же дернул великаншу за волосы. Та очумело замотала головой, пытаясь рассмотреть, что за комар пищит у уха. Рыжая же гора, которого наконец великанша углядела, дивясь странному созданию, молвил так. «Ты, толстая бочка, ты, корабельная мачта, ты, страхолюдина, падай ниц перед могучим цвергом и проси пощады!» Вот какой он был смелый и могущественный!

Тин завертел головой, так что кисточка на колпачке запрыгала по плечам, и гордо посмотрел на слушателей, словно это он сам так мужественно говорил с великаншей.

– И что же она? – не удержался Локи, краем глаза отмечая, что островки зеленых одеяний стражи слились рекой вокруг рассказчиков и алтаря с ожерельем.

– О, великанша, до сих пор не слыхавшая речи настоящего мужчины, была сражена, так понравился ей голос и манеры Рыжей горы. Она отнесла героя в свою хижину, накрошила лепешку и, выбрав ложку поменьше, угостила цверга славным вином! А потом, когда Рыжая гора откушал, великанша/краснея и смущаясь, предложила цвергу тут, в ее хижине, и остаться.

«Нет», – отвечал смелый воин, отдохнув. Великанша на поверку оказалась вовсе не кровожадной, как твердила молва, об украденных карликах ничего не слыхала, а вино умела делать доброе и сладкое. Но Рыжая гора еще раз отвечал. «Нет, как же я останусь с тобой жить, если я пришел вас поработить?» «Так в чем дело, – хитро прищурилась великанша. – Я, если хочешь, и буду твоей рабой» «А остальные?» – сварливо покривился карлик. «Но сам посуди: к чему тебе остальные? – вразумляла великанша. – Я одна куда лучше тебя обслужу!» На этот раз герой, чувствуя разумность доводов великанши, пристальней пригляделся к добродушной хозяйке: не так уж и страшна она, а если в полумраке, а еще лучше в кромешной темноте, то и вовсе можно терпеть ее уродство. Цверг поразмыслил-поразмыслил да и согласился. Но поставил условие чтобы на свадьбе была вся его дружина. «О чем разговор?» – охотно откликнулась великанша, и, уложив Рыжую гору спать, тихонько задула свечу А сама, прихватив мешок, отправилась через перевал.

В лагере цвергов еще не спали, гадая, когда же вернется их предводитель, когда на цвергов посыпался каменный град: то великанша спешила выполнить повеление своего нового господина.

Цверги, увидав громаду, кинулись наутек, откуда и силы взялись. А Диад, самый сильный из оставшихся, бежал впереди всех. Его-то великанша в темноте и пропустила. Зато остальных вместе со всем добром, доставила в целости. К рассвету вернулась в селение великанш и вытряхнула содержимое мешка прямо во дворе. Опомнились всполошенные цверги, а тут и сам цверг Рыжая гора вышел навстречу. А следом за ним гусиным выводком – великанши. Они, еще вечером прознав, что у подруги в гостях мужчина, не утерпели, с первыми лучами солнца заявились полюбоваться на героя.

– О, мой господин, – великанша встряхнула пустым мешком. – Твой отряд доставлен!

– Тогда и я выполню свое обещание, – горделиво выпятил наевшийся животик цверг: великанши спозаранок заявились с угощением.

Цверги, видя, какие почести воздают их военачальнику, лишь щурились да перешептывались.

– Что же вы? – позвал Рыжая гора. – Чувствуйте себя, как дома! Теперь эта земля – моя вотчина, а вы – гости на моей свадьбе.

И тотчас вынесли во двор столы. Заставили различными яствами. Карликов разместили между блюдами с мясом и рыбой. Повсюду разложили огромные деревянные ложки, до краев наполненные вином и медовухой. Великанши чинно расселись вдоль стола. Во главе стола восседала молодая, раскрасневшаяся и почти хорошенькая, влюбленно глядя на женишка: Рыжая гора суетился по столешнице, заботясь, чтобы всем достало угощения.

Рыжая гора чуть захмелел и веселился больше всех. Великанши вино лишь пригубливали за здоровье молодых, восхваляли цвергов за мужество. Цверги не знали, куда глаза девать от восхвалений. Но как бы там ни было, никто из дружины Рыжей горы без ночлега в ту ночь не остался, – завершил рассказчик повествование, докончив словами: – А с тех пор повелось в Альфхейме ваны – повелители всех нижних миров, потомки великанш и мужественной дружины Рыжей горы. А Диад, исхудавший и наголодавшийся, вернулся к родным холмам. Стыдно ему было признаться, что он сбежал, не дознавшись судьбы товарищей. А потому выдумал Диад, что дальше, за лесами, лежит страна огромных чудовищ, от которых нет цвергам спасения. Увел Диад свое семейство внутрь горы. А следом, доверившись рассказу обманщика, потянулись и прочие цверги, покидая обжитые места. И так велик был страх цвергов перед неведомыми страшилищами, что лишь по ночам рисковали карлики покидать свои подземные норы, уходя в подземелья, точно кроты, все глубже и глубже. И наконец подземный народец так отвык от солнечного света, что ясные долины верхнего Альфхейма стали губительны для глаз гномов. Вот из-за подлого обманщика Диада мы и вынуждены ютиться в нижнем Альфхейме!

– Весьма поучительная и познавательная история, – скупо похвалил рассказчика распорядитель праздника.

Остальные цверги помалкивали, поглядывая кто с неприкрытым неодобрением, кто с насмешкой: сказка, пусть и правдивая, пусть и придуманная согласно истории рода нижнего Альфхейма, не понравилась.

Локи, тот и вовсе сморщился, пытаясь удержать усмешку: где это видано швырять собственному народцу в лицо истину, что они потомки труса и обманщика?! Локи бы так никогда не опростоволосился. Даже в разговоре с прислужницей-валькирией Локи всегда старался приукрасить правду комплиментом. А Тин плеснул цвергам в лицо помои гнусненькой правды, в которой через столько-то лет тому есть нужда?

Тин растерянно спустился с помоста: над своей историей он не одну ночь промаялся, рыская по древним рунам и расспрашивая стариков, видевших дни сотворения. Исследователь по натуре, Тин никак не мог примириться с позорным провалом: от него теснились прочь, как от зачумленного. Даже ближайший приятель лишь хлопнул по плечу, не рискнув сказать и единственного доброго слова. Тин почти плакал, смаргивая слезинки с редких ресниц.

Между тем его место занял соперник.

Этот рассказчик, чтобы казаться повыше ростом, подтащил деревянный чурбанок и взгромоздился на шаткое сооружение. Локи помолился про себя, чтобы его рассказ понравился цвергам больше: для задуманного ему было нужно, чтобы цверги хоть на минуту отвели глазенки от соколиного ожерелья.

Украсть его Локи решил, как только увидел: для Фригг он был способен и солнце с неба сорвать. Впрочем, однажды он так и сделал. Локи до сих пор краснел от стыда: асы и ваны, узрев здоровенного волчищу, проглотившего светило, сутки гоняли оборотня, так что Локи солнце пришлось выплюнуть. О происшествии мало кто знал, а знавшие помалкивали. Лишь смутные слухи о чудовищном волке, похитившем солнце, просачивались в иные миры: асам было как-то не по себе от мысли, что их собрат великий ас Локи способен на воровство. Но Локи считал, что позорно – не воровать, а дать себя поймать. Ожерелье, окутанное тайнами и, возможно, и впрямь сделанное гением, если и не принесет Фригг счастье, то, во всяком случае, обязательно понравится девушке. Даже скептичный ум Локи не мог не признать, что женское украшение, сделанное с любовью и талантом, было чудом, до сих пор невиданным. Нежная россыпь камней так и просилась на нежную женскую шею. Ну, а цвергам ожерелье, твердо решил ас, вовсе ни к чему.

Задумавшись, начало рассказа Локи пропустил. Но, кажется, сегодня цверги собрались лишь для того, чтобы похвастать своими могучими предками.

– … и была у Фира крепость на самой высокой горе, – вслушался Локи. – Нельзя сказать, что особо удобная туда вела дорога, да Фир и не ждал к себе гостей. Зато Фиру с его горы были видны все четыре стороны света. И, появись кто в предгорьях, Фир тут же узнавал об этом. Впрочем, появляться в краях могучего цверга мало кто рисковал.

Локи потер щеку: кажется, зуб, тихонько нывший еще с вечера, собирался здорово разболеться. Он смерил расстояние до алтаря и чуть придвинулся, спросив:

– О цверг! Но, если предки ваши были такие могучие и великие, то отчего вы – народец низкорослый и мелкий? – при этом ас оказался от ожерелья шагах в пяти. Ловкий маневр цверги приняли за нетерпение узнать истину; воинов в пещере вроде не прибавилось. А распорядитель, смиренно поклонившись, уважил великого Локи, пояснив:

– Ты, великий ас, просто смотришь с высоты своего роста. А ведь мы обитаем в своем мире: тут и карлики, и великаны – по меркам цвергов. И сейчас среди подземного народца попадаются богатыри. И сегодня есть воины, которыми нижний Альфхейм гордится.

– Поглядеть бы на того великана, – хмыкнул ас.

– Отчего не поглядеть, – согласился распорядитель, делая знак.

Из норки вначале высунулась голова, потом, едва протиснувшись, плечи. И вот наконец великан целиком предстал перед асом, поглядывая с неприкрытой насмешкой и превосходством.

Был он и в самом деле в раза полтора выше присутствовавших в пещере цвергов. А напыщенности в нем уж точно хватило на десяток гномов.

– Ну, – пробасил великан, закатывая рукава. – Кому руки-ноги переломать? Кто беспорядки чинит?

Даже распорядитель залебезил перед громилой:

– Нет-нет, – замахал лапками: великан уж начал расшвыривать тех, кто неосторожно оказывался у него на пути. – Вот великий ас хочет с тобой познакомиться!

– Пусть выходит! – великан остановился, выставил вперед ногу и подбоченился.

«В жизни не видел таких надутых индюков!» – поразился Локи и, уже не обращая на переростка внимания, спросил у остальных:

– И что? От него какая-нибудь польза есть?

– А как же!

– Есть! Есть! – дружно кричали цверги, с любовью и страхом поглядывая на великана.

Распорядитель пояснил:

– Он – наш герой и слава. Поглядев на него, молодежь подземелий знает: чтобы быть таким, как он, надо много учиться, много работать и слушать, что говорят мудрейшие.

– Ну, – протянул ас, – с этим отлично справится и хорошая дубина. А вот кормить этого увальня, я полагаю, и в самом деле накладно? – и с этими словами Локи подхватил великана и сунул к себе в карман.

– Наглец! Я тебя одной левой! – разорался пойманный великан, пока Локи легонько не прижал трепыхающийся карман ладонью. Тут великан пискнул и притих.

– Перевоспитался, – удовлетворенный, Локи поставил горе-великана на пол пещеры. Тот, опозоренный со всех ног бросился обратно в свою норку.

Сказочник, видя, что его сказку уже никто не слушал, обиженно хрюкнул и умолк. Это в расчеты аса не входило. Он еще на шажок приблизился, подбодрив рассказчика:

– Ну-ну, так что там свалилось на гору?

– Не что, а кто, – все еще всхлипывая от обиды, поправил сказочник. – Другой великан, страшный Кун, вот! – и отвернулся, заложив руки за спину.

– Но ведь мы все ночь спать не будем, думая, что случилось с могучим цвергом Фиром.

Цверги игру приняли, закричав в десятки глоток:

– Просим! Сказку! Сказку! Просим! Обиженный, еще немного поломавшись под скандирование цвергов, вернулся на чурбачок.

– Так вот, а была у Фира жена, умница и немного фея. Ведь все женщины феи, не так ли? – сказочник бросил незаметный взгляд в сторону феи в мышиной шкурке: та смотрела благосклонно. И цверг, откашлявшись, продолжил свою историю.

«Интересно, – размышлял тем временем Локи: его в высшей степени мало занимала судьба всех великанов и всех их жен, – почему в этом мире каждый второй цверг кашляет? Верно, от вечной сырости». И с опаской покосился на влажные стены пещеры в буйных каплях, решив, что постарается пореже бывать в подземных городах. Кашель, словно треск сухих веток, то тут, то там отражался эхом. Да и цвет лиц у цвергов был землистый, нездоровый. «А ведь они тоскуют по внешнему миру, по солнцу, – мелькнула в голове у Локи догадка. – Потому и все их герои в прошлом жили на высоких холмах и горах. Интересно, ведь большинство из них никогда не покидали подземные пещерки, лишь некоторые из гномов не слепнут при дневном свете. Каким же им представляется солнце?»

Локи не любил бесполезных размышлений. И вопросов, на которые хотел бы знать ответ, на завтра не откладывал. Он тут же снова перебил злополучного сказочника, который теперь, словно выброшенная на берег рыба, хватал губами воздух от несносной наглости аса. Впрочем, и иные посматривали неодобрительно: ежегодный праздник, кажется, ас Локи решил испортить до конца. Цверги любили редкие праздники. Еще больше любили незатейливые рассказы о героях, цвергах-великанах и о славном прошлом, когда гномы населяли все миры и были верховными правителями здешних земель.

В этом они мало отличились от прочих. У любого народа, будь то карлики или великаны, живи они на юге или севере, всегда – славное прошлое, по которому испытываешь непонятную тоску. Казалось бы: что за дело до деяний людей, которых никогда не видел, а что слышал, как правило, неправда?

Но люди, как их не назови, нуждаются в сказках. И всяк идеализируют времена, которые давно ушли в столетия, а поди проверь, что вымысел, а что и в самом деле истина.

Вопрос Локи, каким гномы представляют солнце, растревожил смутные воспоминания об огромном желтом цветке. Похожие цветы, но поменьше, росли в верхнем Альфхейме. К осени желтые лепестки теряли упругость, а ячейки наполнялись крупными черными семечками. Такое и солнце: оно ласкает глаз и всегда надейся – прокормит.

Другие цверги видели перед собой полную луну, но не стыдливую, а гордо прошествовавшую над мирами. Луну гномы знали – ночной народец, они часто шустрили ночами по окрестностям. И им порой казалось несправедливым, что светило смотрит на мир тогда, когда прочие спят. Поэтому гномы любили в полнолуние выбираться на поверхность – их небесной подружке не так одиноко.

Самым пугливым, которые никогда не покидали подземных мастерских, солнце казалось огнем в горне или блеском в глубине полированного камня. Эти, привыкшие к темноте, по солнцу скучали меньше всего: как можно любить искренне то, чего не знаешь?

Локи ответил старик, полусогнутый и слепой. Он обернулся на голос Локи, незряче пошарил, вслушиваясь в направление.

– Солнце – это и есть солнце, сынок, – просипел старик. – Я ослеп с тех пор, как посмотрел на солнце. – Старый цверг помолчал. – И жалею лишь об одном, что больше никогда не смогу его увидеть. Но иногда я прошу кого-нибудь из молодых на грани ночи и дня подвести меня к выходу из подземелий. Молодежь, жалея калеку, отказывает редко. Меня приводят к повороту, за которым начинается внешний мир, и оставляют. Я ориентируюсь по идущей извивом стене туннеля. Делаю несколько шагов и останавливаюсь. Жду.

Проходит минута или час: ведь чуда никогда не вычислишь точно, а потом вдруг меня касается свет и тепло, разглаживает морщины, щекочет. Каюсь: я плачу. Я, старый и много повидавший на свете цверг, плачу от счастья. И этих нескольких часов мне хватает на долгие месяцы сырости и темноты. Вот это и есть солнце, – старик улыбнулся чему-то своему. Поддерживаемый двумя цвергами, отступил.

– Забавная выдумка, – пробормотал Локи, тут же почувствовав себя неловко: старик, пусть слова и были слишком красивы, а значит, легковесны, говорил правду. И тут же себя одернул: не хватало еще великому асу позавидовать маленькому и убогому счастьицу цверга-калеки! Но снова – себе не соврешь – Локи не прав: он завидовал. Он давно не умел радоваться. Он давно не вслушивался, как эти полупьяные уродцы, в небылицы, ловя каждое слово сказки. Они, в том и штука, так и не стали взрослыми – Локи никогда не был ребенком. В этом разница. Ей и позавидовал великий ас.

Не ему одному было неловко: мы боимся чужих исповедей. Ведь когда с тобой делятся сокровенным, нужно что-то, обязан, отдать взамен. А если в душе пусто, и делиться попросту нечем?

Цверги поникли. Давно позабытый рассказчик убрался восвояси, прихватив чурбачок.

– Послушаем третьего сказочника? – не то сказал, не то спросил распорядитель.

С Локи сказок на сегодня хватило. Тем более алтарь – вот!

Когда третий рассказчик набрал воды из стаканчика, чтобы промочить пересохшее горло. Локи наклонился вперед и сцапал соколиное ожерелье. Тотчас раздался возглас распорядителя: «Хватайте вора!» – и десятки стражников облепили сапоги аса, карабкаясь вверх, словно по двум толстым стволам.

– Как бы не так! – ухмыльнулся Локи, любуясь своей добычей. Теперь, в руках, казавшиеся черными камешки, на поверку оказались темно-красными, с мерцавшим в глубине алым свечением.

Другой рукой Локи отдирал от себя цвергов, но гномов было слишком много; следовало убираться восвояси. Локи, стараясь не передавить маленький народец, рванул к пролому.

Но в тот момент, когда его нога уже шагнула в туннель, Локи настиг голос распорядителя:

– Очнитесь, древние знания цвергов! – Просим у предков защиты их волшебства!

– Дело, оказывается, серьезнее, чем я думал! – Локи словно увяз в топком болоте, а слабость ползла все выше, уже спеленав аса по бедра.

Локи слыхал, что цверги, темные силы, владеют тайными рунами, дающими им право раз в тысячу лет потребовать защиты у предков. Знай ас, что сокровище так значимо для карликов, он отложил бы ограбление или не брался бы вовсе. Тайные знания могли спасти маленький народец во время войны, катастроф, обратись он к предкам. И, даже погибни миры, цверги бы уцелели. Но они отдали желание, исполняющееся один раз в тысячелетие, чтобы лишь остановить Локи? Нет, ас бы такой глупости не совершил. Расточительство – да и только! Так бесился Локи, чувствуя, что все его тело утратило способность ему подчиняться. «Ну, погодите, – злился ас, уже еле шевеля распухшим языком. – Заявлюсь я к вам снова – и не через тысячу лет!» За себя опасался мало: цверги аса убить не посмеют. Жаль ожерелья. Но и тут Локи не унывал: непоправимых ситуаций нет.

Теперь, когда Локи оказался беспомощней спеленутого младенца, цверги, точно мухи, облепили аса. Тысячи веревок, взметнувшись лассо, обвились вокруг тела Локи. Тысячи цвергов потянули за них, и Ас не устоял, ополз по стене.

– Вот теперь и поговорим, великий ас! – старикан сдернул с головы колпачок, шутливо поклонился, став еще меньше.

Локи злился, но вырваться из незримых пут, пока цверги не соизволят снять заклинание, не сумел бы и сам Один.

– Меня зовут Мотсогнир! – представился цверг.

– Живой еще? – искренне поразился Локи: он помнил, сколько возни было с карликом, когда асы решили осчастливить миры маленьким народцем.

– Нет, я потомок первого Мотсогнира, а наш древний предок слишком велик и влиятелен, чтобы по пустякам появляться среди подданных, – признался старик. – Просто имя славного Мотсогнира раз в году на нашем празднике может взять самый умный и мудрый гном. – И, не удержавшись, похвастался: – Я уже три весны подряд в этот день зовусь Мотсогниром!

– Ну, ладно, – Локи, потея, попытался выкрутиться из веревок. – Побаловали – и будет! Развязывайте меня!

– А зачем ты схватил волшебное ожерелье? – вкрадчиво прошипел старик.

– Посмотреть! – Локи соврал и сам подосадовал, как неумело.

Цверги засмеялись. Показалось, что под сводами пещеры бьют стекло. Мотсогнир не сдержал ехидства:

– И часто ты, великий ас, руками разглядываешь чужое добро?

– Как ты, козявка, смеешь мне не верить? – Локи перешел в наступление.

– Да уж слишком хороша у аса Локи репутация! – Мотсогнир поманил к себе ближайшего цверга. – Ну-ка, малыш, – цверг и впрямь росточком не удался даже среди карликов, – скажи, кто такой ас Локи?

Тот, словно послушный ученик, на секунду зажмурился и выпалил на одном дыхании:

– Вор, обманщик, хитрый лис! И, довольный собой, отступил.

– Видишь? – Мотсогнир нахлобучил колпак на голову? – И все цверги, без исключения, о тебе такого же мнения!

– А чего же сразу делали вид, что я прозрачный? – полюбопытствовал Локи.

– Ну, нельзя же даже вора хватать до того, как он совершил злодейство, – разъяснил Мотсогнир. – По опыту знаю: иногда бы и стянул что, да призадумаешься, нет ли поблизости соглядатаев. – И в свою очередь спросил Локи: – А ты как решился украсть соколиное ожерелье при таком скопище гномов?

– Но ведь не украл? – парировал Локи: ожерелье, выдранное из рук Локи снова воцарилось на алтаре, глядя оттуда черными бусинами десятков глаз, темных и таинственных.

– Дай слово, что больше красть его не станешь! – потребовал цверг, но тут же себя и перебил: – Нет, я сам такие слова давал не раз!

«Хитрый народец, – Локи Мотсогнир даже бы понравился: он и сам был не прочь сплутовать при случае, дивясь количеству простаков во всех обитаемых мирах. И теперь был удивлен, что цверги – почти такие же бессовестные ловчаки.

– Интересно, чем вы станете меня кормить, когда придет время обедать? – Локи хищно облизнулся, недвусмысленно поглядывая на попятившихся цвергов: каждый зуб Локи способен был отгрызть карлику голову одним прикусом.

Мотсогнир погладил курчавую бородку, трижды хлопнул в ладоши. В пещере, заскрипев, открылся потайной ход. Дверь, вырубленная из чистого золота, скрывалась под горной породой, неотличимой от породы стен пещеры.

Там, отделенные от пещеры голубым светом шириной в ладонь, вихрились и завивались слоистые облака то ли пара, то ли тумана.

– Вот, полюбуйся! – карлик хихикнул, нервно потирая ладоши.

– Межвременье? – ас чуть шею не выкрутил, рассматривая молочно-белый туман в проеме. Из проема тянуло запахом серы и горелого шерстяного ворса.

– Оно самое, – карлик горделиво глядел на золотую дверь. – Никто не знает, как туда попасть, а мы, цверги, храним эту тайну многие века!

Ас почувствовал, как кончики пальцев покалывает точно иглами, – к нему возвращалась способность двигаться.

– А может, не надо, – Локи источил голос, стараясь казаться испуганным: знали бы цверги, что хоть межвременье для аса – штука неприятная, но у Локи, когда он отправлялся в иные миры, всегда при себе черный шар, повелевающий временем. – Может, так отпустите, под честное слово? – юлил Локи, а гномы уже тащили аса к провалу.

– Нет, – грустно покачал головой Мотсогнир, – если тебя отпустить, ты не только украдешь волшебное ожерелье, подаренное цвергам их единственным другом из верхнего мира. Но и устроишь кучу пакостей – сам такой!

Локи, пока его тащили, еще упирался. Но как только его ноги оказались по ту сторону голубой черты, вскочил и, дразнясь, показал цвергам язык:

– Ну, а теперь держитесь – я сейчас вернусь! Цверги попятились: их заклинание потеряло над

асом силу. Но откуда им было знать, что в межвременьи не действуют ни одни законы внешних миров: тут властвовало безраздельно время.

Сунуться вслед Локи цверги не посмели, лишь заторопились закрыть золотую дверь, вернув на место скалу. И пока дверь, тяжело ухая, въезжала в проем, до цвергов доносился издевательский хохот Локи:

– Вот теперь-то вам лучше всего поверить моему честному слову: камня на камне от городов цвергов не оставлю!

Дверь закрылась. Теперь Локи оказался в густом молоке, почти осязаемом. Пора было сматываться из межвременья: ас сунул руку в карман и похолодел – пальцы провалились в прореху. Насквозь оказалась прорванной и подкладка – черный шар испарился. Локи оказался заперт во временной петле, и шансов, что кто-то из асов забредет именно в этот сектор пространства, почти не было.

– Вот это и есть: не везет сначала, не повезет и в конце! – Локи наугад сделал несколько шагов: в этом мире можно было плутать бесконечно. Тут не старились, не умирали. Но и выбраться отсюда можно было одним-единственным способом: шагнув через время. Локи знал много штук, помогающих выжить; сумел бы уцелеть и там, где другие потерпят фиаско. Но даже пройдохе не укоротить время – то право верховных правителей Асгарда.

– А это что за дрянь?! – отмахнулся Локи: по лицу, мазнув кожистым крылом, махнулась летучая мышь. – Оказывается, я тут в веселой компании! – процедил Локи, отмахиваясь от налетевшей стаи нетопырей. Мыши, слепые в тумане, отчаянно, пищали, запутавшись в волосах аса. Ударялись о спину и падали с диким визгом.

Локи был постоянен в своих привычка: мышей, даже летучих, даже в межвременьи, по-прежнему не терпел.

Он ринулся, как говорится, куда глаза глядят, хотя рассмотреть в молочно-белом тумане можно было, наверное, лишь мысленные образы. Но асу было не до галлюцинаций внезапно нога поехала, Локи оступился и покатился вверх тормашками.

Пока косточки жили отдельной от головы аса жизнью, Локи еще успел подумать: «Кажется, во всем этом начинает проявляться какая-никакая логика! Будь я проклят, если и в межвременьи не обитает некто, кому до меня дело, и кто так старательно меня направляет. Вот знать бы, куда. Или, – Локи в очередной раз проехался спиной по чему-то твердому, – хоть бы дознаться, чьих пакостливых ручек это дело?!»

Но у всего есть завершение – Локи еще пару раз крутнулся и, больно ударив большой палец левой ноги, взвыл:

– Всех вас – к старухе Хель! К мертвым!

Страдать не позволил неунывающий характер Локи. Ас, потирая ступню, сел, пытаясь осмотреться. По-прежнему – ничего. Влажный туман. Потом то, что Локи сначала принял за искры из глаз – все-таки потрепали, все тело, словно протащили под настилом из сучковатых бревен, – определилось: в тумане мелькали, скользили и прошивали золотой ниткой с иголкой юркие молнии.

Некоторые слепили. Иные норовили тюкнуть аса – тогда Локи морщился от легкого жжения.

А молнии продолжали странный танец, пока ас не очутился спеленутый: пространство собралось коконом. Локи попробовал сеть из молний на ощупь: разорвать золотые нити нечего было и пробовать.

– Хёнира бы сюда! – припомнил Локи приятеля-увальня, – как раз работенка для недрессированного медведя.

– Эй, – позвал Локи: всем до сего дня было известно, что межвременье не обитаемо. Но Локи легко прощался с дремучими предрассудками: кто-то его поймал, значит, пусть этот кто-то и выпускает.

Но невидимые хозяева, кажется, придерживались мнения противоположного. Молоко разбавилось водой – пространство обозначилось темнеющей массой земли и звездами где-то вверху.

И снова Локи, подхваченный невесомым ветром, куда-то летел. Ощущение было не из приятных: словно тебя бросили с высоченной горы, и мало надежд, что у подножия тебе приготовили перину.

– Даже для чудес межвременья – событий многовато, – пробурчал Локи, грохнувшись в очередной раз. – Уж не забрел ли я в преисподнюю? – все тело походило на сплошной синяк, ссадины и ушибы горели – кости, как ни странно, в этот раз уцелели.

Мерцание звезд спускалось вслед за Локи, словно небо тоже падало вместе с асом. Стало светлее. Теперь Локи мог полюбоваться на собственные синяки. Свечение усилилось. Теперь и пространство вокруг услужливо проявилось диковинным пейзажем.

– Теперь понятно, почему я отделался шишками! – буркнул Локи, поднимаясь на ноги.

С него ручьями потекли густые струи грязи. Под ногами маслянисто блестело болото жирной грязищи. Локи попробовал нашарить ногой что-нибудь твердое, но она ушла по бедро. В любом другом месте – с тем же результатом.

– Море грязи! – обреченно произнес ас. – Океан грязи! А я – одинокий страдалец на пустынном островке! – пожалел себя Локи. Ситуация и в самом деле глупейшая: великий ас на кочке, словно болотная цапля, а вокруг даже лягушки не квакают.

– Но вроде, – прислушался ас, – комары-то пищат!

Он в который раз припомнил недобрым словом цвергов, клятвенно пообещав сам себе, что маленький народец еще раскается и навек разучится лезть к великим асам.

Как давно Локи обретался среди хляби? Время в этом мире не имело значения. Но способно было на трюки: сунувшись в межвременье, смертный мог проплутать тут пару минут, а вернуться древним стариком, у которого успели состариться внуки. К юным девушкам межвременье относилось щадяще.

Локи в сказки верил мало, но это болото, которого и быть не могло, напомнило историю о водяном коне, пришельце из межвременья, и девушке Улле.

Было то в смутные времена, когда Миргард разрывали распри князей и даже сосед шел с вилами на соседа за подпорченную соседскими свиньями грушу дичку.

Тогда-то один старик, сам воспитывавший дочку, махнул на людской муравейник рукой и ушел на болота. Он один разыскал сухую тропу к сухому островку в глубине болот. Поставил избушку, просторную для двоих, к тому же сам больше пропадал на охоте, принося дочери тетеревов и связанных лапками лисиц.

Улла же стряпала, развела грядку, где луговые цветы соседствовали с луговыми бабочками.

Так проходили незатейливо годы. А вокруг, подступая к высокому берегу острова, с любопытством поглядывало болото, подсматривая за Уллой блеклыми глазами болотных огней.

Был обычный день, такой, что и не запомнишь. Старик, все чаще жаловавшийся на поясницу, не послушав Уллы, все же ушел в леса на охоту. Улла отскрябывала от грязи горшок: через остров, чистый среди камней, вился ручей. Улла набирала пригоршни песка и драила утварь, пытаясь развлечь себя тайными мечтами. Она была в той поре, когда девушкам природой положено вечно вертеться в толпе подружек, грызть орешки, показывая крепкие белые зубы, и пересмеиваться да заигрывать с парнями. Но как Улле хотелось, что хоть кто-то кинул оценивающий взгляд на ладную фигурку, густые волнистые волосы, распущенные по плечам. Словом, какой девушке в пятнадцать не хочется быть красивой для целого мира?

И потому, увидев в воде отражение мужской фигуры, Улла не успела испугаться не захотела подумать, откуда мог взяться чужак на их забытом светом островке. Улла обернулась – и пропала.

Такие парни даже во сне не виделись девушке. Высокий, с темно-каштановыми волосами и чистым лицом, он смотрел приветливо и дружелюбно, разделенный от Уллы бегущей водой ручейка.

Капли то ли росы, то ли воды блестели на волосах незнакомца. Улла отметила краешком сознания, что и одежда была на нем мокрой.

– Здравствуй, Улла!

Ты знаешь мое истинное имя? – удивилась девушка, отец, боясь за свое сокровище и опасаясь сглаза обходился «солнышком», «деточкой», «золотинкой» Да и к чему имена, если Уллу не с кем спутать? Даже эхо не живет на болоте. А незнакомец уже протягивал руки:

– Иди же сюда, Улла! Я так давно за тобой слежу!

Слово царапнуло. Насторожило. Улла чуть отступила от берега ручья.

Следишь? Но я никогда никого не замечала! – и отступила еще ей на миг показалось, что пальцы юноши превратились в конские копыта, целящие в грудь девушке В тот же миг видение пропало.

А чужак пожал плечами. Повернулся уйти прочь. Зашагал к болоту

– Постой! – испугалась Улла: в том месте предательский берег разом ухал в бездонный омут. Как-то коза, которую отец купил на потеху девочке, сунулась губами за сочным пучком травы – и пропала разом, Улла даже заметить не успела. Незнакомец же направлялся как раз к омуту. На окрик не обернулся.

– Да постой же, сумасшедший! – крикнула Улла, птицей перепрыгивая через ручей, и настигла незнакомца у самого края омута.

Ей помнилась строгая заповедь отца: не верь чужим! Еще в детстве Улла жалась к отцу, таращась в огни болот, когда старик рассказывал ей об обитателях рек и топей. Помнилась легенда о водяном коне, что раз в сто лет поднимается из глубин, будь то глубины подземелий или болотный омут, и уводит с собой юных девушек, представившись в облике молодого мужчины, – и больше о несчастных никто не слыхал. Но Улла со всей опрометчивостью юности рванула чужака от края болота, оттолкнула, лишь тут смутившись собственной дерзости.

– Улла! – и снова то ли руки, то ли копыта. – Улла! – голос завораживал, ласкал. Как в полусне, девушка протянула руки. Юноша схватил сухие и горячие кисти, хищно сжал.

А через болота, едва глядя на тропку, бежал, задыхаясь, старик: на его дочь наступал гигантский конь, вставший на задние ноги. Его громада с каштановой гривой и желтыми квадратными зубами навалилась, грозя раздавить, на Уллу. Та же стояла, словно в полусне, чуть улыбаясь. Конь навалился на девушку – и видение исчезло.

– Улла! Девочка! – нечеловеческий вой старика разносился над бесконечными болотами и умирал, никем не услышанный.

Лишь остров, испещренный конскими копытами да забытая Уллой у ручья плошка – вот и все, что осталось от чужака и девушки.

– Глупая сказка! – поежился Локи в который раз: комариный писк приблизился, обернувшись в тоненькое призывное ржание коня.

Локи даже показалось, он слышит, как плескает под конскими копытами грязь.

– Ну, в конце концов, я не девушка! – утешил себя Локи, однако поискал глазами: может, чудом тут есть ручей или родник? Не все легенды лгут, а водяной конь, обитатель болот, не может перескочить через проточную воду и вынужден приманивать жертву к себе.

Ручья не было. Локи отбросил в сторону страхи: не вековать же на кочке! Там, где смертный сошел бы с ума от страха, у аса было утешение – погибнуть в межвременье ас все равно не мог. Но неприятных ощущений можно было нахлебаться вволю.

Долго ли Локи выбирался из болота к сухому берегу, он не знал. Время от времени проваливался, выкарабкиваясь, выплевывая грязь. Снова топал, ругаясь. С каждым шагом светлело. Воздух зримо прогревался. Захотелось пить, но и жажду асы могут терпеть веками. Наконец, ноги перестали вязнуть – Локи находился на ровной площадке, посыпанной мелкой крошкой песка. Позади болото проводило несостоявшуюся жертву глухим уханьем. Из глубин вздыбился фонтан грязи, окатив Локи напоследок с ног до головы вонючей жижей.

– Хвала предкам, – процедил Локи, – что я все равно по уши в грязи.

Грязь на жарком воздухе тут же подсыхала, покрывая аса корявой коркой. Локи кое-как почистился, откалывая с одежды и кожи куски ссохшейся комьями грязи.

Локи побрел по берегу, который незаметно приподнимался, пока болото не осталось далеко внизу. Локи присвистнул: с расстояниями в межвременьи творилось черт знает что, он и не думал, что протопал столько.

– Скверное местечко! – теперь Локи находился на гребне холма, который обрывом падал по ту сторону. Внизу текла река камней, острых, словно пики. Локи внизу делать было решительно нечего, и ас побрел вдоль гребня. Впереди черной точкой что-то темнело. Локи, которому в этом голом месте любой ориентир мог послужить зацепкой для спасения, заторопился.

Под ногами все чаще попадались камешки и небольшие валуны. Ас старался обходить некоторые, особо причудливой формы. Локи, несмотря на независимый вид, был суеверен, а предания гласили, что в межвременьи обитают камни-обжоры, любившие полакомиться асом. Но камней становилось все больше, обойти их – либо вернуться в край болот, либо сверзится на скалы внизу. В расположении камней была некоторая последовательность: мягко округлые, в сторону движения Локи камни выпирали острыми углами. А Локи все ускорял шаги, словно подталкиваемый изнутри тайными силами. Ас чуть не бежал к черной точке, теперь обернувшейся небольшим валуном. «Что-то я разогнался?» – закралось подозрение, тут же превратившись в уверенность: камень на горизонте притягивал его, что уже само по себе Локи не понравилось. Еще меньше ему понравилось, что, оказывается, и прочие предметы, а их, чем ближе к валуну, становилось все больше, тянулись к валуну. Локи завертел головой. Все пространство вокруг валуна было усеяно двигающимися камнями. Затесавшаяся в межвременье змеиная семейка, дергаясь и извиваясь, тоже неуклонно приближалась к камню. Вот один из булыжников коснулся валуна. Тот на миг потерял серый цвет, налившись краснотой – и проглотил собрата, чуть увеличившись в размерах. Прикинув количество подползавших, Локи присвистнул: пока он окажется рядом с камушком, тот нажрется до размеров горы! Сдерживать бег становилось все труднее. Локи, споткнувшись попытался уцепиться за ползущий рядом обломок скалы и тут же услышал:

– Э, так нечестно!

Сила валуна почему-то ослабела: Локи даже мог приподнять голову и перевести дух. Говорил валун, сварливо и недовольно:

– А ну, живо выпусти мою добычу, презренный ас!

Локи тут же вцепился в скалу намертво. В голосе валуна явственно слышались нотки испуга. И чем крепче Локи прижимался к камню, оцарапываясь о морщинистые изгибы кряжа, тем легче думалось и дышалось.

Приостановился и каменный поток, тоже вроде вздохнув с облегчением.

Серый валун уже не угрожал – просил:

– Ну, Локи, отпусти камень, ну, будь хоть раз в жизни добрым! – взывал он.

Локи окреп настолько, что смог беспрепятственно встать на ноги, но за камень по-прежнему держался. Хмыкнул, поглядывая на валунище:

– Интересно, обед из двух блюд сразу тебя, значит, не устраивает!

– Ну, конечно, – простодушно проговорился валун. – Я могу поглотить только тех, кто одинок, кому не на кого рассчитывать – такова моя природа: пожирать слабых. А кто слабее, чем одиночка?

– Понятно, – Локи наклонился, шаря по земле и сгребая камешки поменьше. Набил до отказа карманы. Напихал камней за пазуху, телом отяжелел, но мысли прояснились окончательно. Изменились и окрестности: ни болота, ни реки из камней.

Локи расхохотался:

– Ну, и мастак ты морочить, оказывается! Заставил меня мокнуть в грязи, натравил маленьких летучих вампиров, исхитрился загнать на холм, которого нет – и все ради того, чтобы набить себе каменное брюхо!

Валун покраснел:

– Есть-то хочется!

– А ты умерь аппетит! – посоветовал ас. Он по Хёниру судил: чем больше здоровяк поглощал снеди и пива, тем голоднее становился.

– Тебе хорошо, – огрызнулся валун, серея. – А знал бы, как надоело грызть эти грубые камни. Я, как тебя еще в проеме переходника увидел, решил: съем! – И попросил почти умильно: – Слушай, Локи, ну, давай я тебя сожру, а?

– Попробуй! – усмехнулся ас, почему-то чувствуя бешеное желание испытать судьбу и приблизившись к валуну. На всякий случай нащупал и выдернул из ножен короткий кинжал. Остановился от валуна на расстоянии вытянутой руки.

Сблизи камень уже не казался громадным – просто мираж искажал перспективу. Морочить – это и Локи умел, но не думал, что законы колдовства можно использовать в межвременьи: на всякие штучки время смотрело косо и могло взбунтоваться. Асам заветами йотунов строго-настрого позволялось лишь блуждать по миру тумана. Чихать Локи на заветы, но уходить не спешил, рассматривал валун: то, что издали походило на скалу, оказалось покрытым сереньким замшевым покровом, под которым что-то пульсировало и переливалось. Локи коснулся камня – пальцы прошли насквозь. Ас, не взирая на верещащий булыжник, все глубже засовывал руку, пока пальцы не наткнулись и не зажали в горсти что-то крохотное, размером с голубиное яйцо.

– Есть! – Локи вытащил добычу на белый свет: на ладони, юля и подпрыгивая, крутился овальный белый камушек. Единственным отличием от гальки на речном берегу был зубастый рот, усеянный мириадой иголок, и два хитрющих глаза.

– Ну ладно, – нехотя признался камушек. – Никто мне никого пожирать не приказывал. Но ведь надо же чем-то заниматься, вот и подманиваю сородичей безмозглых! И ем их – больше-то в этом мире все равно заняться нечем!

– И давно тут обитаешь? – у Локи были свои расчеты, но он пока лишь миролюбиво косился на обжору: маленький, а зубастый!

– Давно! – камешек отрастил пару лапок, чтобы махнуть куда-то за спину Локи: – Как пришел, так и живу!

– Ага! – Локи сцапал камень в горсть. – Значит, ты знаешь, как отсюда выбираться?

– Еще чего? – искренне возмутился тот. – Знал бы, давно бы отправился куда-нибудь, в место повеселее!

– А как же? – не поверил ас. – Ты ведь признался, что сам сюда заявился?

– Ты тоже ведь заявился – а выбраться – куда там?! – парировал камень.

– Ну, ладно! – Локи признал правоту доводов. – Будем, значит, выбираться вместе!

– Так ты меня тут не бросишь? – встрепенулся в горсти камушек.

– А ты за фокусы не примешься? – поосторожничал Локи, выгребая бесполезные камни из карманов.

Нет! искрение пообещал камень. – Я ведь и кровопийцей, и обманщиком не по своей воле стал – скучно было! А ты, смотрю, веселый!

– Еще какой! – согласился Локи, засовывая камень в карман.

Камешек только-только завозился, поудобнее устраиваясь в кармане аса, как ткань вдруг разъехалась: Локи напрочь забыл о прорехе. Камешек попытался отрастить лапки, цепляясь за подкладку, но не удержался и полетел вниз.

Локи, занятый своими мыслями, писк возмущенного предательством камня, не услышал.

Камушек заскакал на месте, завертелся – ас уходил, направляясь в белое облако тумана на востоке.

– Ну, подлый ас, – заскрипел камень зубами. – Тебе это еще припомнится! – И погрозил вслед Локи наконец-то отросшими, но с запозданием, ручонками:

– Чтоб тебя на кишках собственного сына повесили!

Ничего не поделаешь: пришлось забираться в серую оболочку. Камушек вздохнул и послал по окружности импульс. Тотчас камни дрогнули и потянулись стайкой к маленькому скучающему обжоре, Ландшафт, скучный и по-прежнему однообразный, постепенно менял цвет, переходя из песка сначала в чахлые кустики травы, потом местность покрылась зеленью с редкими невысокими и скрюченными деревцами.

Наконец Локи миновал негустой перелесок, осмотрелся: судя по всему, он находился где-то у реки или озера – из тумана доносился мерный плеск воды о камни.

И чем дольше ас бестолку бродил, тем все больше росла его злость. Локи даже немного испугался, прислушиваясь к собственным ощущениям. Такой лютой ярости ас не испытывал со времен сотворения, когда не он, а ас Один выделился и стал правителем миров.

Локи кипел от ярости – межвременье снова чудило, теперь принявшись за чужие эмоции, В пространстве было немало земель и миров, где мало изученных, где попросту асов не интересовавших. Межвременье, один из парадоксальностей злых шуток йотунов, не могло считаться землей, потому что в пространстве этого места не существовало но и не признавать за этим миром права на существование тоже было невозможно. О межвременье знали все асы, но пользоваться гостеприимством этого мира – нет, увольте, есть куда лучше забавы. Некоторые, отправившись в межвременье на свой страх и риск, так и сгинули в безднах времени.

Другие же, вернувшись разом богатели и жили по

меркам прочих, припеваючи, но уже редко улыбались, а когда случайная улыбка все же касалась их губ, они тут же испуганно оглядывались, словно за плечом находился незримый враг. Один Хеймдалль с непостижимой регулярностью время от времени посещал этот мир без зримого ущерба для себя и для Асгарда.

Локи бы тоже без особой нужды в этот мир не полез. При этой мысли он стиснул кулаки: попадись ему сейчас хоть самый завалященький цверг!.. У Локи звенело в ушах от желания кого-нибудь задушить. Но ничего, стоящего внимания, не попадалось.

– Локи! Ас Локи! – ясно различил он внезапный вскрик. Локи шагнул в том направлении и ахнул: действительно, в межвременьи оживали все легенды и сказки. На островке суши, пористого и хлюпающего проступающей водой мха, стояла девушка с распущенными волосами. А рядом, осторожно положив ей на плечо морду, стоял красавец скакун, каких и в конюшнях Одина не водилось. Девушка, почти бесплотная и прозрачная, манила аса к себе. Локи переступил с ноги на ногу: только тут он сообразил, что видит перед собой отражение, тогда как сама Улла и водяной конь глядят на него со дна озера. Жесты Уллы становились все отчаяннее, словно она умоляла незнакомца о помощи. Но слой воды над ней слов не пропускал. Двойник странной пары тоже безмолвно шевелил губами.

– Занятно! – покрутил ас головой: – Кто же тогда меня окликал?

А призраков становилось все больше: они проявлялись сначала в воздухе прямо перед Локи, а потом он с обрыва видел те же диковинные создания на дне заколдованного озера.

– Помоги же, ас Локи! – позвал кто-то вторично. Молчаливая стена теней шарахнулась, расступаясь.

– Опять морочит! разозлился Локи. Но все же ответил:

– Если хочешь моей помощи, то хотя бы покажись!

– Я перед тобой, – удивился голос, похожий на шорох метлы по земляному полу. – Разве не видишь?

Только тут Локи различил что-то, похожее на тонкую паутинку с точкой-звездочкой в центре. Попробовал сорвать паутинку пальцем, потом смахнуть ладонью: рука нашаривала пустоту, а глаза ясно различали узоры паучьей западни и крошечную малютку в центре.

– Опять не вышло! – вздохнула фея, бессильно повисая в нитях: сеть обвивала тонкие кисти и кандалами охватывала щиколотки.

В душе Локи шевельнулась жалость, а попритихшая ярость нашла для себя выход. Локи колотнул кулаком пространство: теперь казалось, что бьешь в толстое одеяло, скрывавшее резиновую стену.

– Нас разделяет временная перегородка, – фея устало сдула прилипший к щеке локон. – Тут силой не получится.

– А как получится? – Локи попробовал невидимую перегородку в других местах: оказалось, что все тени и привидения отделены незримой преградой.

– Перекресток миров! – туманно пояснила фея. Но для Локи было достаточно: на перекрестке миров жил старина Хеймдалль в то время, когда не бродяжил невесть где.

– Ого! Так я почти дома! – обрадовался Локи и заорал во всю мощь: – Э-ге-гей! Хеймдалль! Зажги светильник – у тебя чертовски неуютно!

– Уютно! – возразил знакомый голос. И как и предполагал Локи, из тумана сначала высунулась лошадиная морда, а следом восседавший без седла сам ас Хеймдалль.

Тотчас тени замелькали, испуганно разбегаясь. Дымкой скрыло фею в паутине.

Глядя на улепетывающие привидения, Локи кивнул в сторону покрывшегося облаками озера:

– Видно, недаром тебя прозвали стражем богов – даже привидения от тебя шарахаются.

Хеймдалль шутки не принял. Помедлил, но все же пояснил:

– Да, я и в самом деле сторожу этих шустрил!

– А почему так жестоко? – бледное личико феи не выходило из головы.

– Потому, – нехотя оправдывался ас, направляясь куда-то в сторону, – что их время не пришло. Наступит срок, все обитатели этого мира переселятся в другие миры и земли. А пока они так и норовят, словно недоношенный ребенок, неподготовленными вырваться из колыбели. – И, сменив тему, позвал: – Ну, ты идешь?

Невесть с чего (лошадь Хеймдалля почти скрылась в молоке) Локи выдохнул:

– Нет, я остаюсь! – и тут же прикусил язык: с ума он сошел, не иначе?!

– Как знаешь, но больше не отвлекай: я рыбу ловлю! – донес туман слова аса – и Локи, пораженный самим собой, остался стоять в полном, но вовсе не гордом одиночестве.

– Да, – ругнул сам себя, – и как это ты, глупец, так опростоволосился?!

Позвать Хеймдалля тотчас же не решился: во-первых, межвременье пропускало звуки лишь по своему усмотрению, а, во-вторых, Хеймдалль, страстный любитель посидеть с удочкой, убил бы на месте Локи, потревожившего его вторично. Признаваться же Хеймдаллю, что Локи потерял черный шар времени было и стыдно, и чревато неприятностями: шар мог найти смертный, которому в дела времени вмешиваться не положено. Хеймдалль, позови его ас, решил, что Локи, как обычно, шутит. Страж богов шутки понимал плохо, а Локи лишь поежился, представив, что может сделать Хеймдалль, рассерди его, как следует.

И тут Локи кожей почувствовал чье-то присутствие, хотя мог бы поклясться, что рядом нет ни единой живой души.

– Локи, ты нарушил за это время столько законов, что лучше бы тебе сразу, еще до появления на свет, приготовить смолистую вязанку для погребального костра!

Локи похолодел: такой противный пришептывающий голос был у единственного существа – повелительницы царства мертвых старухи Хелль. Впрочем, Хелль являлась и любом обличье. Старухой асы звали колдунью по привычке: сначала ведь была пустота, старшая сестра смерти, а потом уж появилось все остальное.

Сейчас Хелль предстала в облике пожилой женщины с натруженными руками. Из-под платка выбивались нечесаные пряди волос. Передник был густо покрыт жирными пятнами и присохшими рыбьими чешуйками.

– Ну, что тебя занесло в мои владения?

– Что?! – Локи поперхнулся: вот куда бы он точно не сунулся, хоть озолоти.

Туман, словно сорванный ветром полог, исчез. Локи и старуха стояли лицом к лицу у каменной створки, приоткрывавшей дорогу в царство мертвых. Вереск густо порос по склонам горы. Ветер сорил снежной трухой. Постанывал в расселинах. Старуха Хелль поглядывала выжидательно, постукивала о камень металлическим посохом, высекая искры.

Локи юлил глазами, подыскивая слова: не так-то просто разговаривать с собственной смертью. В щель попыталась просунуться чья-то душа – старуха погнала мертвого пинками и ударами посоха:

– Ишь, не сидится! – пригрозила.

Время от времени кое-кому удавалось из царства вечно спящих сбежать – тогда по Миргарду, миру людей, начинали бродить россказни о вампирах и летающих мертвецах, пока Хелль не загоняла беглую душу обратно в темноту ночи.

Локи попытался воспользоваться заминкой и улизнуть. Он почти выбежал из круга, за которым кончалась власть Хелль, как его остановил крик:

– А игрушку свою забрать не хочешь? Невольно ас оглянулся. Хелль, усмехаясь и дразнясь, вертела в руке черный шар.

– Где взяла? Отдай! – рванулся Локи.

– Мое царство и пресветлый Асгард всегда были добрыми соседями, – старуха спрятала шар за пазуху. – Но ты, Локи, позволяешь себе чересчур много. Теперь ты станешь моим, – ведьма помедлила, подбирая слово, – моим посохоносцем: на три дня и три земных ночи!

Локи растер ладонью грудь: он ожидал куда более тяжкого наказания.

– Я готов, моя госпожа! – отвечал ас, протянув руку к посоху.

И тут же пригнулся от непомерной тяжести. Швырнул посох на камни:

– Ты, что, ведьма, издеваешься?! Кому под силу таскать этот посох? – не сдержался Локи, дуя на пальцы. Посох, потянув к земле, сорвал с ладони кожу.

– Я так и думала, что ты ни на что не годен, ас Локи, – кивнула старуха, поднимая свое оружие. Откуда Локи было знать, что посох высвобождает людей от жизни, а что может быть тяжелее на свете, чем посох смерти?

– Шар отдашь? – на всякий случай спросил Локи, не очень-то на милость старухи уповая.

– Я подумаю! – старуха трижды ударила посохом о землю. Проваливаясь в устье горы, Локи еще расслышал: – А пока ты побудешь моим гостем!

«Хорошенькое гостеприимство», – буркнул Локи, очутившись в кромешной темноте на сырой земле.

Но ответа, как и следовало из надменного и скверного характера старушенции, не последовало.

Приходилось обживаться там, где волей Хелль очутился: Локи нашарил на земле несколько камней. На ощупь различил кремень и высек искры ударами камня о камень.

– Ситуация аховая! – Локи сидел в каменном мешке, лишь далеко вверху чернота, казалось, была чуть серее.

Если из межвременья можно было вернуться, можно было там и пропасть, то из царства мертвых Локи не слышал, чтобы кто-то возвращался живым.

Шел который час бесполезного сидения у каменной кладки. Хотелось есть, пить и спать одновременно.

– У, – погрозил Локи темноте, – попался бы я сюда мертвым, так хоть бы не одолевали нужды живых!

– У мертвых душ свои заботы, – Локи подскочил на месте: к его щеке, чуть осязаемая, прикоснулась бледно светящаяся точка. Локи выхватил кинжал, приготовившись драться. Точка каждым касанием оставляла на коже кровоточащие ранки, но от бесполезного размахивания кинжалом ловко увертывалась.

Насытившись, она отлетела с тихим вздохом.

– Прости, великий ас, – попросила. – Тебе от моих укусов вреда немного, а так приятно почувствовать горячую и живую кровь, словно снова жива!

Ранки и впрямь по сравнению с неприятностями, сыпавшимися в последнее время на аса, были мелочью, а польза от местного старожилы могла быть. Локи примирился, что его покусали безнаказанно. Спросил, размазывая по щеке кровь:

– Да кто ты такой?

– Не помню, – охотно откликнулся светлячок. – Попавшие в сети Хелль забывают свою земную жизнь, забывают близких, а иначе и существование стало бы мукой, хотя и без того в царстве мертвых несладко.

– А я думал, что тут вечный покой… – вкрадчиво продолжил Локи, – и вечная ночь без исхода и выхода.

Но душа оказалась прозорлива, тут же уличила:

– Неправда, великий ас, ты не о том хотел знать. – И снова вздохнула: – Ну, что ж, в благодарность за миг радости я выведу тебя отсюда! Более того… – докончить душа не успела: между искоркой и Локи, заслоняя точку света мелькнул силуэт.

– Кажется, кому-то из валькирий следует открутить голову, – в который раз планы Локи, только наладившись, срывались: существо, возникшее во мраке, заворочалось, примеряясь, как бы кого не задеть. Прошамкало:

– Ну, давайте знакомиться: кого еще зацапала старая ведьма? Ни черта в темноте не разберу!

Душа тихонько ахнула и сгинула, как не бывало. Локи подвинулся: незнакомец оказался каким-то угловатым и костлявым, заполнившим весь каменный колодец.

– Да ты-то кто? – Локи, стараясь не коснуться темной громадины, отодвинулся, прижавшись спиной к кладке.

– Я-то? Да я…

Ответить новый пленник не успел: Локи, вжавшись в стену, случайно задел потайной рычаг, в кладке обнаружилась и упала в пазы в полу дверь. Локи повалился от неожиданности на спину и зажмурился: следом в проем лезла здоровущая харя, украшенная рыжими усами и ярко пламенной бородой. Глаза чудища, каждое размером по спелому яблоку, чуть не лезли из орбит, но великан рассматривал что-то, что находилось у Локи позади.

– Это ж надо, какие малюпасенькие! – в восторге великан отшатнулся от проема, хлопнув в ладоши от изумления.

– Вот в этом твои ошибки, Локи, – ас поднялся на ноги, любуясь на целую стену: дверь так же таинственно встала на место, оградив и каменную клетку, и великана, и души-кровопийцы от великого Локи непроходимой скалой.

А что подумает Хелль, обнаружив, что пленник сбежал, на это Локи было чихать с высоченной сосны.

Глазки Локи масляно блестели. Приторная улыбка добра не предвещала.

– А вот и я! – Локи прищурился на онемевшее сборище цвергов: время, сделав петлю, выбросило Локи почти в том же самом месте пространства, где его подхватил временной поток. Цверги же, для которых прошли с исчезновения аса секунды, даже головы повернуть не успели. И теперь, обомлев от неожиданности, испуганно зыркали на разъяренного аса.

– Итак, – Локи поманил пальцем цвергов. – Как хотите: по одному вам головы поотрывать или своими ручонками себе экзекуцию устроите?

Цверги попятились, топча друг дружку. Те, кто поближе к устьям туннелей, ринулись спасаться. Локи набрал в охапку кучу маленького народца, поднял над собой:

– Видимо, сознательных среди вас нет? Придется потрудиться самому! – и размахнулся, собираясь швырнуть всю добычу на камни.

Цверги пищали, царапались. Некоторые от ужаса потеряли сознание. У туннелей – столпотворение: карлики, толкаясь и давя друг друга, мешали пробиваться в узкие норки сородичам. У каждого туннеля клубилась рыдающая, кусающаяся и озверелая толпа переполошенных цвергов. Карлики сплетались руками и ногами. Отрывали от выхода тех, кто успел просунуть голову или руку. Старались прорваться в первые ряды.

Локи (некоторые из цвергов просыпались между пальцев и попадали вниз, переломав кости) собирался вытряхнуть и остальных маленьких злодеев, доставивших столько неприятностей асу, как скала разверзлась. На пороге стоял седой горбатый старик, опираясь на посох.

Тотчас шум в пещере утих.

– Мотсогнир! Мотсогнир! – прошелестело восхищенно-почтительное.

– Отпусти их! – проскрипел прародитель цвергов.

– Еще чего! – возмутился ас.

– Отпусти! – потребовал цверг, наклоняясь, точно хищная старая птица. – Я заплачу!

– Чем же? – ожерелье уже давно лежало у Локи за пазухой, холодя кожу. – Что вы, жалкие мыши, можете предложить асу?

– Силу тьмы, – ледяной каплей ответ цверга. – Ты, не спорю, могуч, но асам неведом страх, незнакомы им и опасности. Однако ты сам сегодня убедился, что не так-то просто выжить, изменись слегка обстоятельства.

Мы же, подземный народец, и впрямь, ты верно, Локи, подметил, похожи на крыс. Однако ты встречал животных умнее и хитрее, чем крыса?

Локи наклонился, выпуская цвергов. Некоторые тут же попрятались. Иные были покалечены и могли лишь ползти, покряхтывая от боли. Но асу было не до них: Локи всегда считал, что, если что-то предлагают, сначала возьми, а потом рассуждай, где оно может пригодиться.

Но тайную мысль придержал при себе. Отвечал насмешливо, щекотнув Мотсогнира пальцем:

– А ты уверен, что твоя сила спасет тебя, если я захочу посмотреть, какая по цвету в твоих жилах кровь? И потом: сила тьмы – ее на зуб не попробуешь!

Мотсогнир промолчал, сверля аса взглядом.

– Хорошо, – решился, запуская руку в одежды. – Ты получишь и это. Пользы, правда, от пергамента, может, и немного, а, может, если звезды так сложатся, тебе посчастливится, – и с тем передал Локи потрепанную карту, добавив: – Я – стар. У молодых нет той хватки и той ненависти, которая живет в тебе. Цверги, настоящие герои, повывелись, поэтому я редко покидаю свое жилище. Говорят, что я уже умер, может, это и правда. Я не смогу. Не успею. Но тебе карту отдам – этот пергамент со священными рунами приведет счастливца к сокровищнице подлого Ангвари.

И Мотсогнир, сразу обессилел, точно утратил к Локи всякий интерес. Опираясь на посох, повернулся, и медленно пошел в черноту туннеля.

– Добро! – Локи любил рисковать. – Может, я сегодня и впрямь заключил хорошую сделку!

Локи не раз искал сокровищницу в подземельях. Не раз казалось, что она близко. Но ему ни разу не повезло, а руны, написанные предками, нагло светились: «Клад добудет великий».

Пришлось признать, что ас Локи – не самый великий в Асгарде. Величайший – Один. Ну, что ж, Локи сокровищем готов поделиться.

– Нет, это карта, которая приведет нас к куда большим сокровищам, чем жалкие крохи гномов – в логово самого карлика Ангвари!

– Цверга Ангвари, – разом выдохнули приятели. Если о богатстве прижимистых гномов знали, то

О сокровищах карлика Ангвари даже среди асов ходили легенды. Поговаривали, что когда-то, когда гномы и цверги были одним целым и жили одним народцем, дополняя друг дружку: цверги были суровей гномов, зато трудолюбивей. Гномы больше любили играть в прятки среди лесных зарослей ландышей, зато, в отличие от цвергов, которые никогда не уходили далеко от дома, гномы могли путешествовать целыми неделями, принося из дальних мест вести о залежах алмазов или реке, вьющейся через каменные пороги золотыми самородками. И все это тащили в свою норку. Именно тогда Мотсогнир, прародитель и гномов, и цвергов, собрал своих потомков, предложив построить империю по образу Асгарда, но более могущественную и богатую. Чем-то, видимо, асы Мотсогниру насолили, но карлик взялся за дело ретиво: где лестью, где угрозами; где посулами, а заставил таки маленький народец раскошелиться. Целыми днями стоял звон золота у провала Черной горы, куда маленький народец стаскивал накопленные богатства. Черную гору Мотсогнир решил провозгласить столицей империи карликов. Теперь дело стало за строительством города: по всем землям искали искусных столяров, каменщиков, плотников. А когда собрали мастеров, чтобы строить на Черной горе город, обнаружилось, что все сокровища маленького народца бесследно пропали. Пролом оказался завален обвалом, а когда нашли в пещеру вход со стороны подножия горы, там было хоть шаром покати.

Гномы обвиняли в краже цвергов. Цверги с пеной у рта кляли на чем свет стоит гномов. Но с этого дня пути гномов и цвергов разошлись. А сокровища, как в воду, канули. Правда, бывалые путники рассказывали, что временами над Черной горой поднимается светящийся каскад искр, словно свечение огромного рубина. Но сколько клад ни искали, все зря. Примерно в то же время всплыло и прокатилось имя карлика Ангвари. Поговаривали, что живет он на самом нижнем уровне земель, отданных асами цвергам, что боится не только солнечного, но и лунного света, и никогда не поднимается к поверхности земли ближе, чем за неделю пути.

И якобы Ангвари забился так глубоко потому, что есть старику что прятать от посторонних глаз.

– Вот это, – провел ногтем Локи, – путь к Черной горе. – А вот, – ткнул пальцем в отмеченное крестиком пятнышко, – логово Ангвари.

– Где взял? – полюбопытствовал Один, всматриваясь в детали плана. Помеченный еле приметными черточками, путь лежал от морского побережья через пущу, потом терялся в долине и вновь упрямые черточки появлялись уже у подножия Черных гор, скалистые громады которых угрожающе скалились на небо острыми пиками.

– Да так, при случае, – глаза Локи засуетились. Не станешь же говорить, что соколиное ожерелье юной Фригг – подарок богине от подземного народа. Правда, пришлось попыхтеть, пока цверги захотели расстаться со своим сокровищем. Тем более стоило помалкивать теперь, когда Один объявил Фригг своей невестой. Но, хоть с Локи у нее закончилось сумбурным разговором, ливнем упреков и взаимными обвинениями, Фригг с подарком Локи никогда не расставалась, Впрочем, асы, увлеченные изучением светящихся в углу карты рун, и не возвращались к вопросу: знали, что Локи, раз увернувшись от вопроса в лоб, никогда не допустит оплошности, вторично проговорившись.

– Но старик Ангвари живет на свете так давно, что за это время можно было бы спустить все сокровища мира, – Хёнир потер подбородок: не нравилось ему чем-то затеянное предприятие.

– Ошибаешься! – встрял Локи. – Я хорошо знаю маленьких шельмецов. Еще не родился на свет цверг, потративший из накопленного хоть жалкую монетку. Они даже драгоценные камни не обрабатывают, жалея алмазную пыль.

– Итак, решено, – поднялся из-за стола Один. – Отправляемся сегодня же с рассветом.

– Фригг что сказать? – спросил Локи. Богиня в последнее время все больше прибирала жениха к рукам и, прознай о плане, вцепится в Одина, не оторвать.

– Ну, скажи, отправляемся в Средний мир поохотиться. – Одина тоже смущал разговор с Фригг

– Не знаешь эту бешеную? – потиснул плечами Дорин. – Тут же увяжется с нами!

Это было правдой: Фригг, наплевав на все каноны и не слушая никакие уговоры о приличиях, всегда сопровождала небесных охотников, хотя женщины Асгарда после замужества редко садились в седло. Для Фригг же не было большей забавы, чем, оседлав белоснежную кобылицу, носиться наперегонки с северным ветром, догонять горизонты.

Неосторожный намек на охоту в Миргарде – от Фригг не отделаешься ни посулами, ни подарками.

– Думай сам, Локи! – Один, совсем упустивший, что теперь его жизнь как-никак связана с желаниями Фригг, вспомнил, что он – Великий, и свалил на приятеля заботу выкручиваться перед женой.

Сборы много времени не заняли: троица, пересмеиваясь и щелкая лесные орешки, профланировала по улицам Асгарда, свернула в крепостные порота, и, шaгнyв на дорогу, ведущую в нижние миры, скрылась от любопытных взоров в клубах густого облака, ко времени окутавшего грабителей карликов.

Вначале, когда путники бодро топали по угодьям небесной обители, обихоженного края, на обустройство которого асы угрохали свое состояние, доставшееся от предков, глаз радовали светлые дворцы богов, ухоженные дороги, чистенькие подворья богов младшего ранга.

Потом пейзаж потускнел, размытый незаселенным пространством и опутанный вереницей облаков. Разобрать в молоке было невозможно даже собственные ступни, так густо скопились облака в межвременье.

Наконец, в просвете мелькнуло синим платком далекое море, окаймленное черными сумрачными горами.

Все вокруг помрачнело, краски поблекли, словно размытые частой сеткой мелкого дождя.

Боги попытались разогнать дождевые тучи: погода, мерзкая, липкая, действовала на нервы, накрывая тоской.

– Да, неприятное местечко, этот Миргард, – поежился Один, кутаясь в плащ. Казалось, сырость тут же нырнула за шиворот, каплями просочилась под одежду, впиталась в поры кожи.

– Интересно, – откликнулся Хёнир, – а кто виноват? Это же асам было недосуг привести серединные миры в порядок!

– Потом как-нибудь! – отмахнулся Один, удовольствовавшись тем, что прекратил дождь. Ветер, швырявший в лицо горсти листьев, был не слаще, зато хоть перестало заливать глаза и одежду.

Достигли поверхности серединного мира, когда начинало темнеть. Один готов был продолжить путь. Спутники заспорили:

– Еще неизвестно, как мы найдем вход в страну цвергов и при свете дня, а ты хочешь лазать по горам среди ночи! Не думай, что если ты – бог, то, когда сверзишься в темноте с ущелья, твои кости уцелеют.

Стали лагерем под кронами мрачно взиравшего на грабителей леса. Где-то в вышине, в ветвях постанывал ветер, но внизу было тихо. Хёнир завозился с костром, чиркая кремень о кремень, пока мох не задымился, вспыхнул, разгоняя полумрак.

Сразу стало уютней, и Один в который раз похвалил себя за предусмотрительность: не придумай асы в свое время огонь, то-то сейчас было бы весело сидеть под мокрыми ветками, с которых время от времени, раздражая неравномерностью, капало.

Локи, даже устав после непривычного перехода, тут же подхватился, едва перекусив куском вяленой баранины:

– Пойду, огляжусь!

– Сидел бы, – посоветовал Один. – Еще в темноте на сук напорешься – возись с тобой потом!

Но на самом деле ему просто не хотелось оставаться вдвоем с Хёниром. Ас хоть и был парнем надежным, обстоятельным, но для компании лучше бы дохлая кобыла, чем этот великий молчун: казалось, слова из Хёнира можно было вытянуть только с жилами, и каждое он цедил по полчаса.

Локи хмыкнул, радуясь, что в темноте никто не заметил ухмылки: у Одина вошло в привычку, что Локи всегда рядом: и приятель, и советчик, и просто напарник по картам.

– А я все же гляну, – настоял Локи, растворяясь. Безошибочный нюх подсказал Локи, что откуда – то тянет дымком, еле заметно. В сухую погоду даже асу не учуять этот сладковатый запах, перебивающий все остальные запахи ночного леса. Но дым, пропитавшись влагой, расходился на расстояния, выдавая стоянку тех, за кем теперь, пригнувшись за кустарником, наблюдал Локи.

Поляна скорее походила на арену для битвы мамонтов, а переломанные стволы дубов и пни, выкорчеванные с корнями, свидетельствовали, что полянка появилась не сама собой. Так и есть: к оставленному без присмотра костру тянулась огромная туша. За ней маячили еще две великанши.

– О, черт! – ругнулся Локи, неосторожно хрустнув веткой. – Ётунхейм?!

Забрести и страну великанов, конечно, может любой, но Один, узнав, что Локи вывел их на расстояние и сотни дней переходов от страны подземных жителей, убьет на месте.

Между тем великанши, окружив костер, грелись у пламени, подставляя то один, то другой мокрый бок. От женщин, как от взмыленных лошадей, валил пар. Великанши сушились и негромко переговаривались.

– Вчера – ищем, сегодня – ищем! И завтра – снова искать? – вздохнула одна из них, облаченная в короткую красную юбку с синей каймой по краю. Темные пятна и обтрепанная бахрома красноречиво говорили, что одежонку давно пора сменить.

Другая, медленно переворачивая над огнем вертел, на котором прожаривался упитанный барашек, добавила:

– И все из-за асов!

Локи навострился: упоминание о великих богах великаншами, каждая из которых Локи казалась горой, добра не сулило.

Масло в огонь подлила третья: суровая простоволосая женщина. Кустистые брови и усики над верхней губой выдавали нрав свирепый и решительный.

– Попадись мне кто из этих мерзавцев! – мечтательно протянула Усатая, встряхнув кулаком воздух.

Локи поежился, представляя, как эта кувалда опускается ему промеж лопаток, от такой ласки не долго и вернуться к праотцам. Более того, шевельнувшись, Локи, к несчастью своему, обнаружил, что дьяволица обладает почти таким же тонким нюхом, как и он сам. Усатая поднялась и оглядела густую тьму вокруг костра. Подбросила в огонь охапку сухостоя. Пламя взметнулось.

– Ты что? – бросилась подруга по скитаниям спасать охваченного пламенем барашка. – Хочешь, в довершение неприятностей, оставить нас без ужина?!

– Тише! – прошипела предводительница, напрямик направляясь к тому кусту, в котором, скрючившись зайцем, хоронился Локи.

Разумнее было бы или не шевелиться, надеясь, что великанша в темноте его не обнаружит, или сдаться самому, оберегая приятелей.

Но все разумные порывы тут же выветрились у аса из головы, когда здоровущая лапища, ломая ветки, нашарила плечо Локи и, дернув, вытащила на свет божий.

– Это что за диво? – пока великанши пытались сообразить, к какому роду и виду существ относится пойманный и не есть ли он искомый сюрприз асов, Локи, куснув лапищу Усатой, ринулся прочь, не разбирая дороги. Найти просвет сквозь часто растущие деревья ему помогал неотстающий топот трех пар женских ножек, вламывающихся в заросли с решительностью бронтозавра.

– Да ты, никак, спятил? – рявкнул Один, в которого Локи на бегу врезался всем телом.

Один, наскучив глубокомысленным молчанием Хёнира, увлекся верещанием зайца. Зверек, вероятно, мирно дремавший в траве, был разбужен хищными зубами зверюги алчной, но не крупной: волк и лиса попросту бы вытрясли из ушастого душу. А, судя по тому, что шум не прекращался, противник зайцу достался не сильнее его самого. Один против свежей зайчатины ничего не имел, и решил разобраться на месте, кого из противников зажарить в углях, а из кого сварить похлебку.

Место сражения нашел по писку и верещанию зайца и хлопанью крыльев: на зайчишку, не рассчитав своих сил, напала сова. По обыкновению запустила в жертву когтистые лапы и попробовала взлететь с ношей. Но заяц – не землеройка, так просто с ним не расправишься. Сова, упорствуя, добычу не выпускала, долбя голову зайца клювом. Развязку Один ускорил, шуганув сову и добив подранка подвернувшейся палкой.

Локи врубился в Одина в тот момент, когда ас примеривался ободрать добычу.

Локи выглядел так, словно на него тоже напала сова: исцарапанный и помятый. Рассмотреть подробности Один не успел: Локи, крикнув на бегу: «Спасайся!», уже, петляя, исчез среди деревьев.

Один только-только хотел последовать примеру приятеля, как две здоровущие лапищи ухватили великого аса и, спеленав его собственным плащом, потащили через кусты. Один отбрыкивался, но добился только чувствительного тумака под ребра. Тогда он притих, ожидая дальнейшего развития событий и про себя ругая мерзавца Локи: не мог крикнуть пораньше и посильнее?! Локи же, удостоверившись, что погоня отстала, еще немного помедлил и вернулся к стоянке.

Там мало что изменилось. По-прежнему, краснея углями, мирно горел костер. Валялись на траве пожитки асов. Хёнир подремывал, время от времени открывая глаза и подкладывая одну-другую ветку.

Локи сглотнул слюну, коршуном наклоняясь над ничего не подозревающим Хёниром.

– А где Один? – вытиснул из себя ас, предчувствуя, что случилось непоправимое.

– Так он следом за тобой пошел, – простодушный добряк воззрился на Локи незатуманенным взором.

Локи шлепнулся на траву, уткнулся лицом в ладони:

– Так, – протянул, – Один попался. Этого только и не хватало!

Никто не знает, что будет с Асгардом, его обитателями и всеми мирами, случись что с Великим. Это было еще полбеды. Вот хотелось бы знать, что сделают боги с ним, когда дознаются, что в эту авантюру великого Одина втравил не кто иной, а именно ас Локи?

Нет, Локи себе не завидовал.

– Собирайся! – цыкнул на пристававшего с нелепым «что случилось?» и «в чем дело?» Хёнира.

Они плутали по лесу до света, и лишь тогда Хёнир обнаружил цепочку следов в каменистой дорожке, ползущей к горам. Судя по размерам следов, их владелицы обитали в горном массиве на востоке.

Вконец умаявшись и разбив о камни ноги, Локи и Хёнир добрались по следам до самого входа в пещеру. Но отвалить здоровенный камень, да что там – каменную скалу, запиравшую вход в обиталище великанш, как не тщились, не смогли.

– Остается ждать, пока вход откроется сам, – подытожил усилия Хёнир.

Чуть ли не впервые в жизни Локи был вынужден согласиться с чужим мнением. Но предложил:

– Еще неизвестно, что дверцу приотворит. Давай ждать где-нибудь, отсюда подальше.

Устроились в расщелине, из которой вход в пещеру был, как на ладони.

Одина, словно картофель из мешка, вытряхнули из плаща. Ас смерил своих похитительниц из-под полей шляпы. Что-то в облике великанш показалось знакомым. Сосредоточиться не давал тяжкий дух и смердящие по углам пещеры кости с ошметками мяса: великанши, по всему видно, вегетарианками не были.

Одину припомнились страшные рассказы о съеденных заживо, но пока, видимо, великанши им закусывать не намеревались, посматривая сверху вниз на сидящую на песке добычу.

– Попался, – усатая злодейка приглашающе кивнула подругам. – Теперь самое время решать, окунуть его в кипящее масло сразу или помучать.

Одину ни тон, ни фраза не понравились. Великанши же, сгрудившись в самом дальнем углу пещеры, куда даже скудный свет не проникал, зашептались, повернувшись к Одину непочтительными частями своих телес.

– Э, подруги! – окликнул ас. – Пожалуй, пора бы спросить мое мнение, а то как бы я не рассердился.

– Молчи лучше, – развернулась усатая, колыхнув пудовыми грудьми. – Всякому же известно: сколько веревочке ни виться…

Только тут Один признал своих давнишних знакомых. Но тогда, в Асгарде великанши выглядели лишь жалкими просительницами, а здесь, в своем обиталище, перед ним ярились три фурии, злорадно оттягивая расправу над великим асом. Один зашарил взглядом по пещере: на земле повсюду были разбросаны почерневшие от времени и еще свежие кости. Беспорядочно валялись плетеные корзины, бочки и бочонки. Из ящиков, прикрытых соломой, тянуло яблочным духом. Стены, закопченные, покрытые налетом сажи и жировых испарений, были щедро увешаны оружием и плетенками коричневатых луковиц. Но хоть щелки, сквозь которую сейчас мечтал просочиться великий ас, не было.

Свернуть же валун, запиравший вход, можно было развe что взорвав камень. Надеялся на приятелей: не допустят же асы, чтобы Один потерпел от ничтожных теток!

Оставалось. тянуть время.

Великанши же, расчистив кое-как клочок пола, приступили к диковинным приготовлениям.

Вначале откуда-то из бокового туннеля, пыхтя, они втроем прикатили и водрузили на возвышение из сложенных друг на дружку камней, чан. Наполнили водой из просочившегося сквозь горную породу родничка водой до половины. Затем одна из великанш, потянувшись, извлекла охапку душно пахнувшего сена и окунула веник в чан. Вода в сосуде тем временем нагревалась: над поверхностью, дыша пузырями, поднимался еле приметный пар. Травы, намокнув, смешались с испарениями, наполняя пещеру сонно растекшимися волнами. Один вначале с интересом наблюдал за возней: кто их знает, что за ритуал они затеяли? «Вот будет забавно, если великого Одина сейчас принесут в жертву Одину!» – ас нервно хихикнул, подозрительно косясь на колдуний.

Но постепенно умиротворение и покой окатили аса теплой удушливой волной. Слабость и лень разлились по телу. Ресницы словно кто склеил. Один мотнул головой, противясь сну.

Вода бурлила, лопаясь и недовольно бурча. Одна из великанш подтащила к чану бочонок. Одина передернуло: женщина, сдвинув с бочонка крышку, швыряла в кипяток живых извивающихся змей. Падая, пресмыкающиеся выскакивали обратно, ошпаренные, делая немыслимые витки и пируэты. Тогда ведьма ложкой на длинном черенке подпихивала обезумевшего от боли монстра обратно в котел. Так продолжалось, пока бочонок не опустел. По поверхности чана, словно диковинные водные лилии, плавали, переплетаясь телами, дохлые змеи. Кипение пошло на убыль. Вода остывала.

Один следил с неослабевающим интересом – мало ли что взбредет в голову бабе? Слава ему, Великому Одину, что хоть в кипяток не надумали его совать. Локи и Хёнир запаздывали. В зевоте, стягивавшей челюсти судорогой, была противоестественность. Одину быть барашком на заклание наскучило. И он рявкнул, приподнимаясь на локте:

– Выкладывайте, что там у вас по программе дальше!

– Да ничего особенного, – осклабилась великанша в красной юбке. Она, видимо, была младшей, на подхвате. Таскала воду, помешивала варево, следила, чтобы жидкость не переливалась через край. Все это она делала плохо, кое-как: вокруг чана расползлась топь и валялись дохлые гады, умудрившиеся выскользнуть из котла.

Но ее подруги и вовсе ничего не делали.

– Вот искупаем тебя, – вкрадчиво продолжала великанша, подтыкая подол юбки, отчего чуть ли не до бедер оголились ноги. – И будешь ты у нас девица-красавица, любо-дорого посмотреть.

Один похолодел: боги и их прародители, порождая себе подобных, о лучшей половине населяющих миры существ не позаботились. Удостоверившись, что первая и единственная женщина, сотворенная вселенной вёльва, способна любой райский уголок превратить в ад, они предоставили ее саму себе. И никогда не задумывались, откуда расплодились во всех мирах эти хитрые, болтливые и длинноволосые существа.

Только теперь Один догадался, хотя и не хотелось верить, куда время от времени пропадал великий ас или воин. Оказывается, бабенки, исхитрившись, научились сотворять себе подобных из мужчин! Было от чего покрыться липким потом. А ведьмы уже обступали Одина, протягивая к асу корявые руки с грязными ногтями. Почему-то эти черные полоски грязи, изгибавшиеся траурной каймой, больше всего взбесили Одина. Почувствовав, как с него сдирают одежду, он рванулся, вопя:

– Не дамся! Уйди! Убью!

Если бы с него живого сдирали кожу, Один бы не испугался так, как при мысли, что придется ластиться к грубым мужикам, возиться с кастрюлями и, боже мой, рожать детей!

Великанши на протесты не взирали, методично оголяя великого аса.

– Шляпу снимать? – равнодушно поинтересовалась младшая.

Один притих, напряженно перехватил ответ усатой:

Не в шляпе же купать!

Великанша сдернула с аса шляпу, озираясь, куда бы повесить. Только теперь Один обратил внимание, что по стенам и вдоль стен висело и лежало разномастное мужское платье, явно великаншам по размерам не подходящее. Прикинув количество плащей, сапог, сандалий, мужских сорочек, Один даже зажмурился: это сколько же народу перевели на нет ведьмы!

Шляпу великанша пристроила рядом с короткой накидкой из вязаной козьей шерсти.

Теперь оставалось сунуть великого аса в чан. Но Один перехватил инициативу. Его единственный синий глаз полыхнул ярким лучом. Коснулся усатой. Потом Один перевел взгляд на среднюю.

Младшая, оторопев и разинув рот, смотрела, как ее подруги посветлели, побелели и замерли. Посреди пещеры, чуть не касаясь головой свода, возвышались две ледяные бабы. Уцелевшая великанша заверещала и опрометью, свалив входную дверь-скалу, кинулась наутек.

В глаз асу ударил солнечный свет. Один прижмурился, а когда привык ко дню после полумрака пещеры, беглянки простыл и след. Лишь где-то вдали горное эхо, насмешничая, дразнилось:

– Караул! Спасайте!

В проем, переминаясь и прячась друг за дружку, входили Локи и Хёнир. Один хмуро приветствовал приятелей, нахлобучивая на глаза шляпу:

– Изволили прибыть? И где ж вас духи носили?! Хёнир с любопытством обходил кругом ледяных истуканов, начавших потихоньку подтаивать.

Локи же, с энтузиазмом, за которым прятался страх перед великим, договорить Одину не дал:

– Зато я теперь знаю, где проход в царство цвергов! Вход в Альфхейм! И его нашел я!

Долго злобствовать Один не умел, тут же распорядившись:

– Тогда веди! Показывай!

– Да это тут, в двух шагах, – засуетился Локи, обрадованный, что так легко отделались: и от великанш, и от мести Одина.

С тех пор, как Локи принес из темных миров сокровище ванов и тайком подарил Фригг, ас ходил по лезвию ножа.

Беда Локи, что от появления на свет он кому-то завидовал: будь то блестящая бусина, стащенная вороной или сладкий пирог, доставшийся всем поровну.

Подростком Локи бился, дрался, плакал злыми слезами, доказывая свое превосходство, Но пантеон богов – мир жесткий, где каждому предопределено место, круг, из которого не вырваться. Обжегшись раз и другой, Локи приучился жить со стиснутыми зубами: лишь внутри копошился черный комок зависти, изредка вырываясь наружу жадным блеском глаз, который Локи тут же прятал за бравадой или усмешкой. Его считали немножко пройдохой, немножко ветреником – ни тем, ни другим Локи никогда не был. Он, изголяясь, чтобы угодить великим, в одном был уверен: никто из них не достоин и кончика мизинца бога Локи. И лишь поджидал, когда придет час объявить миру о приходе нового князя Асгарда.

Единственно, кому приоткрыл Локи свои планы, была светлая богиня Фригг. Локи и сейчас передергивало, когда он вспоминал, с каким презрением взглянула на него девушка, как резко вырвала руку, – они все еще не перешли границ робких пожатий ладони при встрече и прощании. Локи сделал вид, что не очень расстроился, услыхав о помолвке Фригг и Одина. Дерзкая девчонка еще заплатит.

Счастье, что Один, без зазрения совести шаря в чужих мозгах, не позволял себе проделывать подобное с друзьями.

Локи, где наглостью, где подхалимством, мог считать себя другом великого аса. Ниточки, на которых подвешено тщеславие, честолюбие, гордость любого существа, будь то великий ас или смертный, Локи изучил до тонкости.

Один смерил негостеприимное жилище: он бы сюда не вернулся. Неухоженное и сырое обиталище великанш царапнуло краешек сознания аса: не подшути великие так глупо над просительницами, эти три женщины, двум из которых Один принес смерть, прожили бы достаточно долго, чтобы народить много воинов и крепких дочерей.

Он пнул валун, закрывавший великаншам вход в их стоянку, и заспешил за удаляющимися Хёниром и Локи.

Гора, на вершине которой пластовался спрессованный снег, бросала на низину громоздкую тень.

Один сдернул шляпу, окликнул горы.

– Э-гей! – позвало эхо. Гул, шедший из недр горы, накренился. Снежный пласт закряхтел и ринулся, курясь пыльцой.

– В гору! В гору! – Один подпихнул Локи в спину.

Нырнул в трещину между скалами. Хёнир замешкался: лавина накрыла аса с головой. Усмиряясь, доползла до равнины, прильнув к стволам деревьев в предгорьях.

Хёнир, рыча, как февральский медведь, прорылся к поверхности. Один и Локи, хохоча, что легко отделались, подхватили приятеля под руки. Оббили снег с одежды и волос. Но, мокрый и взъерошенный, Хёнир теперь еще больше походил на разбуженного оттепелью зверя, которого раздразнили в берлоге.

– Будет вам, – отмахивался Хёнир, недоумевая, как это его угораздило. Хёнир всегда подозревал, что мешок с несчастьями всегда готов развязаться, когда ас Хёнир поблизости. Вещи и люди не слушались великого бога, словно чувствовали, с кем шуточка пройдет, а кому следует услужливо уступать.

Вина ли Хёнира, что он всегда выделялся в толпе, на голову выше и шире в плечах? Весь остальной мир казался асу с высоты его роста хрупким и ненадежным: блюда падали и кололись, стоило Хёниру пройти рядом, жарящийся на вертеле олень почему-то при виде аса норовил подгореть. И Хёнир предпочитал хижину в лесу, в стороне от сторонящегося его мира.

Мужество его, бесхитростное, было готово служить верно любому, в ком проснулась потребность в послушной рабочей скотинке. Хёнир звезд с неба не хватал, но, взявшись за кончик, упирался в землю ногами, пока вся сеть не покажется из трясины.

Их, таких непритязательных парней, в Асгарде поначалу, когда город лишь строился, нуждаясь в первопроходчиках и горячих головах, было каждый второй. Некоторые пообтесались, научившись ценить вино и пиры. Другие отмежевались, оставив блага цивилизации для изнеженных асов, а сами уходили в горы, селясь в пещерах и добывая пропитание луком и палицей.

Хёнир, со свойственной ему медлительностью, не примкнул ко вторым, но и среди первых выглядел белой вороной.

Он часто жалел Улля, еще чаще жалел о их последнем разговоре.

Тогда Вальгалла уже прорисовывалась в почти законченных башнях дворцов, в подворьях, дожидающихся скота. На площади возводили дворец Одина, прикрепляя золотую черепицу.

Улль и Хёнир встретились за воротами мертвых, Вальгринд оставалось навесить воротами.

Улль, в кожаных сапогах и меховой накидке, похлопывал рукавицей об обшлаг рукава. Прятал глаза. О том, что Хёнир остается, они переговорили накануне. Курчавая бородка Улля заиндевела от дыхания, покрылась капельками белесого налета.

Рыжая лисья шапка кичливо сидела, грозя свалиться, на самом затылке. Улль скользил лыжами, время от времени поправляя лук на плече.

Хёнир тоже не находил слов. Не мастак говорить, он и вовсе расклеился. Грубоватые шутки Улля под хмельную брагу, нескромные историйки, на которые приятель был умелец, да жаркое дыхание в затылок, когда ты на охоте идешь по следу подранка – Хёнир не умел сказать, что без Улля Вальгалла перестанет быть для Хёнира домом, в который хочется возвращаться. Он грубовато хлопнул приятеля по плечу:

– Ну, бывай, Улль!

Тот криво улыбнулся, стыдясь охватившей нежности:

– Будешь жив, встретимся!

И, не оглядываясь, заскользил по склону. Лыжи Улля оставляли на свежем снегу блестящий след, словно бесконечная лента уводила единственного друга Хёнира в неизвестные миры. Хёнир стоял у крепостных стен, пока не покраснели уши и щеки. Снег слой за слоем ложился на голову и плечи закаменевшего аса. И сыпался на оставленный лыжами Улля след, пеленой давным-давно скрыв фигуру ушедшего бога.

– Удачной охоты, Улль! – прошептал Хёнир. И был удивлен, когда не услышал ответа: «Удачной охоты, брат Хёнир!»

– Гора – эта? – Один ощупал низкий свод пещеры, из которой лучами отбегали многочисленные щупальца туннелей.

Локи развернул карту. Шевеля губами, пытался разобраться в путанице линий. На карте все выглядело просто и ясно: нужная пещера среди вереницы скал.

Ответил наугад:

– Нужно еще пройти на север. – Интуиция подсказывала Локи, что будь вход в подземелья цвергов поблизости, великанши давно бы переловили шустрых, но неосторожных карликов.

И для Одина, и для Хёнира, которому все меньше и меньше нравилась затея, ответ показался неубедительным. Но отступать было поздно. Один ограничился ехидным:

– Интересно, кого ты имел в виду, говоря, что пещера в двух шагах? Уж не шажки ли наших красавиц?

Локи сунул карту в отворот рукава и бодро зашагал, любуясь окрестностями. Хотя честно сказать, серые скалы цвета старой мыши и редкие проплешины мха по склонам, идиллический настрой не навевали.

Путники петляли между вросшими друг в друга скалами. Перепрыгивали расщелины, косясь на бурлящий под ними черный поток. Локи уже не делал вид, что природа его радует, а удача сама лезет в карман. Он все чаще и чаще доставал свой план, подозревая, уж не смухлевали ли карлики, подсунув подделку. Сомнения благоразумно придержал при себе.

Ночь в горах – словно темная птица: махнула крылом – и погасли краски, исчезли земля и небо.

Великие асы находились на полпути к вершине горы. Хёнир благоразумно предпочитал дожидаться рассвета. У Локи были иные заботы: что-то будет, когда терпение асов иссякнет. Один заупрямился, продолжая цепляться за приклеившиеся к камню мхи и редкие пуки травы. Приятели еще раздумывали, когда их подстегнул крик Одина с вершины:

– Смотрите! Пожар!

Хёнир, помогая Локи, взлетел первым. Протянул Локи руку. Но приятель уже сам, подтянувшись, перевалился через край и, встав с четверенек, вглядывался в красное свечение, охватившее полнеба.

Ярко алое у кромки горы, расходясь волнами и поднимаясь, свечение становилось гуще и плотнее там, где переходило в черную синь неба. Время от времени всполохи колебались от фиолетового до бледно-розового.

– Пожар… – зачарованно прошептал Хёнир: ничего величественней и прекраснее его грубая душа не видела, не знала.

– Чему гореть-то? – Один оценивающе пригляделся, велик ли крюк в обход пожарища. Непонятное явление могло встать на пути его планов. Сияние, померцав, вдруг рассыпалось каскадом искр, словно кто-то повернул к очагу граненый рубин.

– Вот оно, сокровище Ангвари! – торжествующе ткнул пальцем Локи, подаваясь к краю обрыва. Крохкая порода обломилась и Локи, не удержав равновесия, покатился по склону горы, обдирая ребpa и отчаянно чертыхаясь. Асы полезли следом: теперь, когда цель была так близка, можно передохнуть.

– Добро пожаловать! – встретил гостей хриплый голос, когда асы доползли до подножия.

Не успели Один и барахтающийся в груде тел Хёнир опомниться, как какие-то темные тени скрутили их по рукам и ногам и поволокли.

– Это уже приедается! – процедил Один, пробуя веревки на прочность. Он висел поперек седла вниз головой, а в спину упиралось чье-то жирное брюхо.

Тот, кому достался Хёнир, спешился и шел чуть впереди, таща за повод оседающую от тяжести здоровяка аса на задние ноги лошадь.

Локи, пройдоха – Один чуть шею не свернул, выглядывая приятеля, – устроился лучше всех: хоть и связанный, он восседал в седле, колыхаясь, будто свеча. За его спиной, придерживая аса, темнела фигура, судя по всему, юноши или подростка.

Наконец они, поплутав среди гор, выехали на равнину. Стало теплее. Один взмок, проклиная взятый в пещере великанш тулупчик: он сам себе казался сваренным заживо. Волосы прилипли ко лбу, а по спине щекотали струйки пота. Воздух, хрустящий морозом в горах, сгустился. От земли поднимались испарения обработанной под сев пашни. И Один возблагодарил предков, что, по крайней мере, они попали всего-навсего к чересчур подозрительным крестьянам.

Подворье, обнесенное частоколом из вогнанных в землю и заостренных кольев обхватом в два туловища, на обиталище мирных селян не походило. Как и мрачные тени, то и дело заслоняющие шугавший искрами костер посреди двора. Когда тень становилась к огню боком, Один успевал рассмотреть лица похитителей, благостью не светившиеся. В другое время и при других обстоятельствах ас не прочь был бы сразиться с этими парнями в боевом поединке. Лица дышали здоровой злостью и презрением ко всем и всему.

На пленников никто не обращал внимания. Асов свалили в какую-то клеть, отделенную от примыкающего сарая частым перебором решетки, и, казалось, о них тут же забыли.

За решеткой что-то хрипело, и время от времени вспыхивали зеленые искры зрачков хищника.

– Хорошо, хоть не в курятник сунули, – Локи заерзал, пытаясь растеребить узел веревки.

Дай-ка я, – Хёнир перекатился, пристроившись так, чтобы связанные запястья Локи оказались прямо перед ним, и начал грызть просмоленную и скрученную жгутом веревку. Один прильнул к щели, и очень даже вовремя: во двор, освещаемый факелами набежавшей прислуги, въезжала кавалькада всадников. Когда один из них был совсем близко, Один прижмурился, повернулся к Локи и прошептал

– Укуси меня, это же братец Улль!

Хёнир выпустил измусоленную, но лишь расслоившуюся ворсинками веревку, вслушиваясь в выкрики на дворе. А потом, словно гигантский червяк, пополз к стене клети, вопя во все горло:

– Улль! Удачной охоты! Удачной охоты, приятель!

Но тотчас замок, звякнув дужкой, отлетел в сторону Клеть распахнулась, и к пленникам ввалился Улль. Первым делом резанул веревку на запястьях Хёнира.

Локи и Один отвернулись, два аса хлопали по спинам друг друга пудовыми кулаками, глупо хохотали. Кроме: «А помнишь?», «А знаешь?» разобрать в беспорядочных возгласах приятелей было ничего невозможно.

Наконец два медведя разделились, отступив на полшага, но не выпуская плеч один одного. Первый запал поугас. Только тут Хёнир вспомнил, что он не один и кивнул Уллю.

– Ты посмотри, кто тут!

Улль помрачнел. Исподлобья глянул на перетрухнувшего Локи и стоящего в стороне Одина.

– Я-то вижу, – примериваясь, подошел к Локи поближе Локи попятился.

Кулак Улля, описав в воздухе широкую дугу с размаху въехал в подбородок аса. Из разбитой скулы брызнула кровь.

Локи пошатнулся, но промолчал, лишь сплюнув розовую слюну.

– Да ты что? – вскинулся Хёнир, перехватывая занесенную для второго удара руку приятеля. – Это же Локи, лучший друг Одина!

– Он знает, за что, – Улль рванул узел на оковах Одина и, обхватив за плечи Хёнира, повлек за собой, оставляя по-прежнему не проронившего ни слова Локи на усмотрение великого аса.

– Что все это значит, – задумчиво протянул Один, возясь с веревками Локи. Узел, намокший от слюны, набух и затянулся, а кинжал или нож Улль оставить не догадался.

– Да что с него возьмешь, – засорил Локи словами. – Дикарь, лесной охотник, кто знает, что такому взбредет в голову?

Надо было вывести прохвоста на чистую воду, но Одину не терпелось порасспросить Улла, кому принадлежит хутор среди гор и что за люди эти странные крестьяне, нападающие на путников.

В избе-пятистенке, сложенной из отесанных сосновых бревен, было душно. За столом, дубовой доской, положенной на два чурбака, сидело то ли шесть, то ли семь мужчин, разнясь по возрасту и одетых в одинаковые свитера из некрашеной шерсти. На столе, дымясь, стоял огромный котел с вареной рыбой. Улль и Хёнир, заняв правый край стола, яростно спорили, но в шуме голосов ничего нельзя было разобрать.

Остальные, отправляя в рот по целой рыбине, так что из зубастого грота являлся один голый рыбий хребет, оглушающе перекрикивали друг друга, отчего изба казалась набитой народом.

Для Одина и Локи потеснились, сунув каждому по порции, и тут же вернулись к прерванному разговору с соседом. Причем, соседом чаще всего оказывался тот, кто сидел на другом конце стола.

У печи крутила черной льняной юбкой девица лет семнадцати, ухватом извлекала из жаркого чрева котлы и, не глядя, плюхала на стол. Едоки на ее выходки помалкивали, лишь утираясь, когда горячие брызги обжигали лицо или руку.

Один отрывал от рыбешки белые гофрированные кусочки и, пожевав, незаметно сплевывал на пол, пока не догадался сунуть всю рыбину юлящей под ногами собаке. Собака заволокла добычу под стол и зачмякала. Только тут Улль поднял на Одина глаза:

– Не по нраву наше угощенье, великий?

Один был готов поклясться, что Улль в его сторону и не глянул с тех пор, как они с Локи переступили порог.

– Да ты прости, другого нет, да и рыба кончается. Это так, остатки: перехватили мои ребята подводу рыбаков, вот балуемся.

Один непроизвольно перевел взгляд на выстроившуюся шеренгу горшков и котелков. Улль понял:

– А там кору варим, шишки сосновые на муку толчем. Когда-никогда орла подстрелим – праздник!

– Да ты что несешь? – возмутился Один. – Чтобы охотник в горах шишки жевал? Какой же ты мужчина, если не можешь добыть свежего мяса?

– А это ты у приятеля спроси, – кивнул Улль в сторону Локи. – Вот он пусть нам и расскажет, куда подевалась живность, почему опустели леса и горные склоны. Он же мастер сказки рассказывать.

Один тряхнул съежившегося аса за плечо:

– Локи, с тобой говорят! Выкладывай, что за безумие охватило здешние места? И ты-то причем?

Локи сгорбился, исподлобья обвел собравшихся.

– Давай-давай, – тупой стороной стрелы подбодрил сидевший от Локи слева молодой охотник в кожушке, поеденном молью.

Локи с самого начала знал, что за люди их перехитрили. Но надеялся, Улль и асы разминутся. Не встретятся. Встретились. Значит, судьба. Локи начал издалека, надеясь, к концу рассказа злость Одина поиспарится.

Слух о самце-олене заразил Локи азартом сразу, как только бывалые охотники Миргарда проговорились о чудовищных следах, что оставлял олень копытами по первому снегу.

Локи был завзятый охотник. Стоило погоде установиться на зиму, он собрал снаряжение, запасся изрядным количеством стрел и, подмазав жиром тюленя лыжи, отправился тайком из Асгарда.

Ему повезло и, как сказать, сразу не повезло: оленя он высмотрел на третий день пути. Через редколесье бесшумно двигалась, задевая рогами стволы и ветки, темная масса. Следом за вожаком, пугливо косясь и втягивая ноздрями морозный воздух, шествовали три самки.

Локи натянул стрелу, прицелился. Но тут же опустил лук: серенький зимний день рассеял туман, тусклым золотом сверкнули рога Эйктюрнира, златорогого оленя великого Одина.

– Правда иль нет, а только говорили, что этот олень заколдованный, – продолжил Локи. – Когда-то пришел самец к небесному миру. Долог был его путь. Впали бока. Шкура свалялась и висела клочьями. Потянулся олень губами к Лерад-траве, что зеленеет круглый год, да так и замер. Века и века прошли, а златорогий олень все так же стоит, опустив голову. А с его ветвистых рогов каплет влага – всех рек то истоки.

– Но, – Локи куснул губу, – узнать-то я Эйктюрнира – узнал, да не сдержался…

– Ну? – Один ударом проломил столешницу. – Ты хочешь сказать, что убил оленя, которого асам даровали еще прародители?!

– Да нет, – прищурился Улль. – Локи промазал. А только с тех пор никто не видел в горах и козленка, как ушел из этих мест Эйктюрнир. Подземные источники вернулись в подземные русла, реки обмелели и пересохли. Живность еще мы можем напоить – растапливаем снег. А дичь ушла в долины, рассеялась по дальним землям.

Хёнир скосил глаза: всегда он ждал от Локи чего-нибудь подобного.

– И что теперь? – Один сверлил Локи взглядом. Тот угрозу в голосе великого не уловил. Воспрял:

– Ну, что теперь? Пусть люди Улля тоже спускаются в долины.

Локи не подрассчитал: парень, сидевший рядом, внезапно развернулся и врезал кулаком в зубы. Локи сверзился под стол. Собака взвизгнула, бросаясь наутек, но рыбий хвост из пасти не выпустила.

– Он еще насмешничает? – медленно привстал Улль. – Предложить охотникам и воинам смешаться с землепашцами и скотоводами? Да за кого нас принимают великие асы?

Один бы тоже взъярился. Но, как-никак, Локи – друг. Пришлось выкручиваться.

– Слово аса: не есть мне, не пить, пока не вернется дичь в горы, а волшебный олень не простит нанесенную обиду.

Охотники Улля пошептались. Выступил Улль:

– Ему, – охотник пренебрежительно махнул рукой в сторону съежившегося под столом Локи, – не поверили. В слово великого Одина поверить попробуем.

Один вскинул голову: в словах Улля была неприкрытая насмешка и желание оскорбить. В другое время дело закончилось бы потасовкой. Но Один прикинул единственный выход из избы, у которого приросли, загораживая дверь, трое вооруженных воинов, и сдержался.

– Уходим тотчас, – лишь ответил. Хёнир заторопился выбраться из-за стола.

– Останься, – Улль положил ладонь на плечо приятелю. – Что тебе с ними?

Хёнир замотал головой:

– Прости, Улль. При другом раскладе я бы, может, и остался. Но сейчас… Мы отправились в этот мир втроем, как же я могу, чтобы опасностям подвергались лишь двое?

Улль нехотя согласился:

– Ты, наверно, не прав, Хёнир. Но я рад, что ты решил именно так.

Асы по одному, сквозь строй колючих взглядов, покинули усадьбу. Лишь там Один, не глядя на товарищей, буркнул:

– И как мы из всего этого будем выкручиваться? Локи, так легко отделавшийся, легкомысленно хохотнул:

– Ну, и глупцы эти ваны. Поверили, что мы тут же помчимся падать на колени перед рогатой скотиной.

Хёнир, приноравливавшийся к стремени, остановился:

– Что? Ты хочешь сказать, что обещание мы не сдержим?

Локи попятился: Хёнир тяжело надвигался на приятеля.

– Будет вам, – досадливо бросил Один и встал между товарищами, – Не хватало еще тут поцапаться. Но я не знал, что Улль примкнул к ванам.

– Они и сами не знают, что Улль – из Асгарда, – нехотя признался Хёнир. – Но будь эти люди даже выходцами из Хеля, ты, Локи, сильно нарываешься, – и Хёнир потер ладонью кулак.

– А, ладно, – согласился Локи. – Пойду верну эту подлую скотину! Только вы бы куда-нибудь спрятались, – посоветовал он.

– В каком смысле? – взорвался Один. По-видимому, Локи ни совесть, ни сомнения не мучали. Да и тон у паршивца пренаглый.

Но ответить Локи не успел. Внезапно фигура аса озарилась зеленым свечением. Весь он как-то сгорбился. Присел на корточки, выставив перед собой руки и ладонями упираясь в снег. Душераздирающий вой потряс округу. Глаза Локи остекленели. Потом загорелись хищными огоньками.

– На дерево! На дерево, дубина! – первым сообразил Один, подпихивая Хёнира. От усадьбы к ним скакали несколько всадников. Один замахал, гоня их прочь:

– Да прячьтесь, недотепы! Куда вас несет?! Сам вскарабкался на сосну. Опробовал высоту.

Рядом, на угрожающе потрескивавшем под тяжестью суку посматривал вниз Хёнир.

А под деревом, вытянув вверх острую морду и обнажив клыки, клацал пастью чудовищный волк. Густая шерсть серебрилась. Лапы закрывали даже отпечаток ступни человека. Зверюга, подпрыгнув в воздух, перевернулся и встал на четыре лапы. Через мгновение он помчался прочь, удаляясь тяжелыми и быстрыми скачками.

– Ну, – выдохнул Один, – теперь можем спускаться.

И первым спрыгнул на затоптанный снег. Следом сполз ошарашенный Хёнир.

– Что это было? Что это за чудовище? – затормошил Одина.

– Да так, – отмахнулся ас от расспросов.

Менять облик считалось среди обитателей Асгарда кощунством по отношению к предкам: ведь по образу и подобию великих йотунов были созданы их потомки-асы. Черные силы часто пользовались способностью оборачиваться в зверей и птиц. Но Локи, как видно, было на законы предков наплевать.

Однако Один не мог осуждать негодника: все-таки ловко Локи придумал! Никакому человеку за оленем не угнаться.

Ни одному асу волшебного Эйктюрнира не унюхать. Волк же способен разыскать след двухнедельной давности и, не щадя лап, гнаться за жертвой, пока та не сдастся.

На горизонте, в просвете между скалистыми уступами, еще раз мелькнула скользящая тень огромного волка – затем Локи исчез.

– А с нами-то что? – спросил Хёнир.

Один подобрал одежду Локи, расползшуюся на туловище оборотня. Нашарил карту:

– Будем двигаться дальше! Локи, судя по всему, план запомнил, потом нагонит!

Хёнир мялся. Затем выдавил, хоть ему было и непривычно подозревать светлого аса и приближенного к самому Великому:

– А Локи, он справится? Я хочу сказать: он не обманет Улля?

У Одина копошились подобные же подозрения, но Хёнира решил успокоить:

– Конечно! Видал, как он помчался? Видно, не терпится сдержать слово.

Теперь, оставшись вдвоем, двигались неторопливо. Чаще спали. Хёнир все чаще задумывался, сидя в стороне от костра. Окликнешь – сначала вздрогнет, поведет головой, кинет взгляд сквозь тебя, лишь потом ответит.

– Да что на тебя находит? – злился Один из-за долгого отсутствия Локи. Уже давно позади горы, которыми владел Миргард. Уже, то спускаясь, то вновь карабкаясь по кручам, они преодолели не один горный перевал, ориентируясь по запутанным ориентирам карты, а Локи как сквозь землю канул.

Один сначала ждал, потом злился. Теперь скучал без неунывающего приятеля. Судя по всему, земли Альфхейма начинались где-то тут, серый гранит сменился красным. В закаты скалы светились, словно облицованные червонным золотом.

Того сияния, свидетелями которого асы были, глядя с обрыва, больше не повторялось. Лишь пунктир свидетельствовал, что они на правильном направлении.

Был вечер, как обычно. Хёнир лезвием кинжала скоблил какие-то белые корни.

Один, дожидаясь ужина, присел на валун. Площадка, в этот раз выбранная для ночлега, была похожа на рогатый полумесяц. Прилепившись к горе одним боком, вытянутыми концами она нависала над пропастью.

Хёнир, как обычно, молчал. Один сгреб горстку камешков. Неприметно швырнул в приятеля. Тот ударил Хёнира в шею. Ас потер ушибленное место. Снова принялся за свои коренья: как ни бесновался Один, Хёнир упорно отказывался от мяса, жуя какие-то травы и редкие ягоды на колючих кустарниках да пробавляясь водой из родника.

– Хёнир! – позвал Один: по всему видно, настало время поговорить с этим медведем. – Я ведь вижу, что ты недоволен нашим предприятием с самого начала. Однако пошел? Как же ты умудряешься одновременно и осуждать наш план, и сам же ему способствовать, а?

– Что хорошо для всех – хорошо и для одного Хёнира, – буркнул он.

– Тогда, раз ты понимаешь, что сокровища мне нужны для всего Асгарда, зачем треплешь нервы? Вечно недоволен, все-то молча осуждаешь.

– Характер такой, – раздалось из-за края площадки. И к асам, подтянувшись на руках, явился Локи.

– Бродяга! Ворюга! – кинулся Один, помогая Локи перебраться через кучу камней. Он был искренне рад видеть приятеля, сам не подозревая, как соскучился.

Хёнир встретил Локи выжидающим молчанием.

Локи, загоревший в горах, чуть похудевший, сиял. Для начала выпил целую баклагу воды. Отщипнул кусок размоченной в воде лепешки. Сунул нос в варево Хёнира. Поморщился. Хёнир не спускал с приятеля взгляда. Локи, наконец, не выдержал, расхохотался:

– Да вернул, вернул я оленя! Ты бы видел, с какой скоростью зверюга торопился в родные края!

– Еще бы! – припомнил Один серого хищника. – Будешь торопиться, когда на пятки наступает волк.

– Ах, да, – Локи пошарил в заплечном мешке. Вытащил за шиворот два пушистых комка. – Это тебе, Один, подарочек.

Ас взвесил волчат в воздухе.

– Наше время для забав, – буркнул, но сюрпризом был доволен.

Повеселел и поверивший в слова Локи Хёнир. Засуетился с ужином.

– А мы тут блуждаем по твоей карте уже который день, – прихлебывая пахнущую дымом и травой похлебку, укорил, не утерпев, Один.

– Да ты что? – Локи поперхнулся. Хёнир услужливо грохотнул по спине приятеля кулаком. Локи покраснел, откашлялся. – Я ведь тебе говорил еще у великанш: вход в Альфхейм в двух шагах, а вы кружите на одном месте!

– Да, – недоверчиво хмыкнул Один. – Вход-то, может, и есть и, конечно, не один: карлики-то по мирам так и шастают. Только как найти их?

Локи не донес до рта ложку, глядя недоверчиво. Потом спохватился: откуда великому Одину было знать то, что для Локи было само собой разумеющееся. Он аккуратно облизал ложку. Оглядел округу. Сплошная стена камня, словно росшая из земли, его устроила. Он подошел к стене. Навалился всем телом.

– Спятил от волчьих инстинктов? – Один покрутил у виска пальцем: скала казалась неприступной.

– Лучше б помогли, – пыхтя, отозвался Локи, вжимаясь в стену.

Хёнир присоединился. Один встал справа. Теперь стену толкали втроем.

– Недотепа! Глупец! И я с тобой! – шипел Один, но тщетные усилия не бросал: слишком уверенно действовал Локи.

Он переместил ладони, устраиваясь поудобнее. Внезапно стена отошла, скрывшись в камне. Перед асами зияла чернота.

– Добро пожаловать в нижний Альфхейм! – горделиво выпятил грудь Локи, дурачась.

– И каждая такая гладкая плита – вход? – Один припомнил, что на пути они часто натыкались на подобные преграды: просто перед носом непреодолимая стена из камня. – Зачем же тащил нас через горы? – упрекнул Великий приятеля.

– Да так как-то, – пожал тот плечами. – Ведь скучно же было бы: спустились из Асгарда да прямиком в подвалы с сокровищами.

– Погулять, значит, захотелось? – Один додумался наконец, что Локи их попросту провел, заставив шляться по землям людей и ванов. Но вид у Локи был такой смущенный, а глаза сияли такой откровенной радостью, что у Одина не хватило духу портить всем настроение и вступать в перебранку. Но впредь он решил вначале хорошенько тряхнуть приятеля, чтобы тайны ссыпались до того, как сам Локи захочет с ними расстаться.

– А карта! – вдруг вспомнил Один, решив, что и это – подделка. Он сграбастал пергамент в комок и приноровился швырнуть в темноту горного туннеля. Локи успел перехватить руку.

– Да нет, Один! Карта самая что ни на есть настоящая! И она нам пригодится на обратном пути. Как думаешь, почему так просто проникнуть в подземный город цвергов?

Один замялся.

– Вот именно, – продолжил Локи, – потому что оттуда не так просто выбраться!

Приятели стояли у костра, отделявшего свет и темноту.

– Ну, собрались с духом? – Один шагнул вперед. Теперь он находился по ту сторону границы, что разделяла верхний и нижний Альфхейм.

И тут неожиданно заупрямился Хёнир.

– Я не пойду. Говорят, что цверги – темные силы зла.

– Ты – и боишься? – искренне поразился Один, повернувшись к строптивцу. Хёнир был крепче их всех, а над ловко скроенным Локи и вообще возвышался, словно глыба из костей и мяса.

– Нет, не боюсь, – возразил Хёнир. – Но каждый, кто появится в Альфхейме, обречен отдать темным силам душу.

– Бабкины сказки, – буркнул Один сквозь прорвавшуюся досаду.

– Но сразу всем нам лезть и впрямь не стоит, – вступился за Хёнира Локи, подмигнув Одину. – Вполне достаточно, если спустится кто-то один.

– Не ты, надеюсь? – съехидничал Хёнир.

– Конечно, не я, – утвердительно кивнул Локи.

– Будет вам, – Один уже весь переместился в нижний город. – Ждите меня трое восходов: с душой или без души, а сокровища Ангвари я к тому времени разыщу.

Приятели не останавливали его. Проход, полого спускавшийся вниз, повернул, скрыв Одина от товарищей.

Туннель, облицованный гладкими плитками, заставлял Одина пригибаться. Свод становился все ниже, нависая над сгорбленным асом.

Издали Один еще улавливал отдаленные звуки внешнего мира, а ухо уже различало плотную тишину нижних уровней.

Время тоже придержало бег, крадучись минутами, растягивавшимися среди черноты в часы. Один не осторожничал: чтобы не твердили о злобности цвергов, пристало ли великому асу бояться своих подданных.

Правда, о маленьком народце Великий вспоминал редко, предоставив цвергов самим себе. Если ваны хоть обликом были похожи на светлых асов, то думать об уродцах у Одина не было ни желания, ни необходимости. Ваны, кичась божественным происхождением, Асгарду время от времени досаждали – цверги же предоставлены были сами себе.

Когда Один решил, что туннелю не будет конца, впереди посветлело. Туннель, расширившись и приподняв потолок, упирался в знакомую плиту.

– Однако первую дверь мы еле отперли втроем, – примерился ас, пожалев, что не прихватил с собой приятелей.

Между низом и плитой светилась щелка. Ас распластался на песке, пытаясь рассмотреть помещение. В глаза больно ударил луч – перед ним, сияя, громоздились груды сокровищ маленького народца.

Россыпи алмазов перемешивались с золотыми монетками. Блестящие вычурные сосуды бросали отсветы рубинов, сапфиров и изумрудов.

Один, владевший всеми девятью мирами, повелитель небес и земель, в жизни не видел такого количества драгоценностей.

А вот драконов Один видел. И не любил. Среди клада, свернув шипастый хвост, беспробудно дрых зеленый драконище, хлопая во сне крыльями.

Один по-хозяйски отпихнул дракона с пути. Прошелся среди несметных богатств – все слухи оказались лишь тенью реальности.

– Однако как столько денжищ переправить в Асгард? – присвистнул Один, прикидывая, что даже если треть разворуют по дороге, золота и камней достанет Асгарду до того дня, как сгниет древо миров.

Один наклонился, запустив пятерню в сундук, где в беспорядке валялись кольца, браслеты, ожерелья. Выудил кольцо со светло-зеленым камешком в виде трилистника. Кольцо подошло.

Теперь, когда сокровища были найдены, они больше Одина не интересовали. Наподдав дракону напоследок сапогом еще раз, ас двинулся к выходу.

Но причуда судьбы: дверь, которую Один отпер, теперь была плотно закрыта. Более того, разрослась до размеров небольшой скалы, и Один, лишь задрав голову, мог увидеть потайную плитку – стоило на нее нажать, дверь бы открылась. Но как до нее добраться?! Разросся и зал, он увеличивался прямо на глазах. Кольцо соскользнуло с пальца и зазвенело. Один похолодел: это не пещера увеличивалась, а он стремительно уменьшался.

– Ага! Воришка! – заставил окаменеть его старческий скрипучий голос.

В довершение зашевелился дракон, теперь уже не казавшийся котенком. Один затравленно метался, спотыкаясь о сокровища: он оказался один на один с разъяренным карликом Ангвари и сонным драконом. И оба подступились к похитителю, норовя схватить Одина одновременно с двух боков.

Великий ас, решив отложить достоинство на потом, взвизгнул и кинулся наутек, петляя среди золотых холмов и бриллиантовых гор.

Среди сокровищ у стены темнела мышиная нора: Один нырнул в щель. Затаился. Подземелье Ангвари огласилось ревом рассерженного дракона: да и кому по вкусу, если тебя намереваются грабить?

Одина же больше беспокоило, что случилось с его ростом – быть карликом асу – перспектива не из приятных.

– Если это черные силы, как говорит Хёнир, похитили мою душу, то, наверное, я самое добрейшее существо в мире, – бесился Один, вслушиваясь в хлопанье крыльев дракона.

Следом, проклиная похитителя на чем свет стоит, топотал цверг.

– Эгей! Я тебя вижу, – крикнул, будто эхо, Ангвари.

Один чуть было не попался на удочку, рявкнув:

– Я тебя тоже вижу, уродец ты несчастный!

– Вот он, – первым разглядел аса дракон, пытаясь засунуть коготь в дыру. Один прислушался к лязгу собственных зубов. Забился поглубже.

Ангвари, подхватив с пола диадему в форме остроконечной звезды, пытался проткнуть неприятеля алмазным острием.

Один отбивался кинжалом. Но неизвестно, как долго он сможет тут обороняться – дракон, царапая стены когтями, начал продирать гору, чтобы разрушить кусок стены и расширить отверстие в укрытие вора.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но внезапно вход в пещеру Ангвари распахнулся. Карлик, обернувшись, взвизгнул: в разверзшуюся скалу ринулись полчища подземных мастеров, вооруженных кто чем. За ними, пластая прыжками пространство, несся огромный волчище. Дракон, узрев волчьи зубы, взмыл к потолку и там завис вниз головой, закрыв глаза пленкой. Ангвари засуетился: полчища обманутых потомков тех цвергов, которых Ангвари в свое время так ловко надул – это даже не великий ас, попавшийся на колечко-трилистник, способное делать своего владельца то не выше мышонка, то превращающего в гору.

– Стойте! – закричал Ангвари, прижатый к стене. – Стойте, что скажу!

Первые ряды взбешенных цвергов приостановились, пусть теперь говорит, все равно не уйдет от мести.

– Не знаю, как вы нашли путь в эту пещеру, но вас обманули! – наугад начал Ангвари. Он догадывался, что у сегодняшнего визитера были и сообщники.

Цверги зашушукались: им и самим показался странным диковинный волк, изъясняющийся с изысканностью придворного. Локи смирно сидел среди сокровищ, свесив язык. При словах Ангвари плотоядно облизнулся; его смущало только то, что нигде не было видно Одина. Локи подозревал, что Ангвари учудил какую-то штуку, о которой стоило пронюхать до того, как речистый краснобай перекочует в волчье брюхо.

А карлик Ангвари, видя, что его слова ловят на лету, продолжал, усилив нажим:

– Не знаю, кто тот негодяй, который заставил вас ворваться в сокровищницу предков. Будет время – я сам бы своими руками, – Ангвари в доказательство потряс в воздухе хищными ручонками, – отпер бы сокровищницу. Но разве вы не знаете, что золото, попадись в недостойные руки, самое страшное зло? – вопрошал наглый карлик. – Поглядите на себя, – цверги заозирались. – Разве вы мудры, могучи, прекрасны в помыслах и облике? Разве вы готовы принять дар, подготовленный нашими предками и бережно мной сохраненный?

Цверги понурились. Уж о какой красоте говорить: день-деньской стучат молотами в подземных кузницах, или, перемазанные глиной, выискивают в горах кусочки хризолита и осколки горного хрусталя.

– Короче: где Один? – Хёнир, замешкавшись в темноте – он опасался ненароком кого-нибудь раздавить, – вбился в толпу цвергов.

– А, – взвыл Ангвари, – так подлый вор, покусившийся на сокровища Альфхейма, – сам Великий Один?!

Если на карлика Ангвари соплеменники лишь точили зуб, то Одина ненавидели отчаянно и люто. Никто не помнил, но ходили легенды, что Один виноват в такой проклятущей жизни подземных жителей, на цверга ведь даже крапивная фея милостиво не взглянет.

– Один! Один! Один! – заревело полчище, развернувшись к пришельцу. Хёнир попятился от воинственных малышей. Локи сообразил быстрее. Теперь, возвышаясь на груде золота, Ангвари направлял цвергов в обход похитителей. Локи и Хёнир, отрезанные цвергами друг от друга, очутились на маленьком островке. А пещера темнела полчищами врагов. Цверги злобно шипели и плевали в соратников ненавистного Одина. Великий лишь поминал предков, засев в мышиной норе: такая орда разорвет аса на кусочки.

– Вперед, орлы! Смерть грабителям сокровища предков! – надрывался Ангвари. Впрочем, в схватку не ввязывался, бочком-бочком приближаясь к потайному ходу.

Хёнир разбрасывал цвергов, стараясь не покалечить. Локи лишь клацал челюстями, заглатывая сразу несколько коротышек, пока брюхо не отяжелело. Тогда пустил в ход лапы, наотмашь избивая цвергов.

Десятки цвергов валялись убитыми, но полчище даже не поредело. Прослышав, что найдена сокровищница, утерянная много веков назад, в пещеру Ангвари стекались все новые и новые подземные жители.

Если первые отряды были вооружены лишь зубами да бранью, то последующие ощерились копьями и стрелами. Убить такой стрелой – не убьешь, но когда десяток стрел одновременно впиваются в морду, это мало кому понравится. Локи лапой смахнул еще несколько цвергов. Поджав хвост, бросился из туннеля. Вслед летело радостное улюлюканье и топот догонявшего Хёнира. Беглецов не преследовали. Цверги, только-только отдышавшись от битвы, вновь разучились дышать: только тут маленький народец обнаружил, что же, в конце концов, они защищали.

Маленькие, чумазые, с грубыми мозолями и сгорбленными от вечных забот спинами, цверги притихли, осторожно касаясь самоцветов и блестящих золотых самородков.

– Но-но, не трогать! – взвизгнул Ангвари, коршуном кинувшись на цверга, попытавшегося повесить себе, словно обод, кольцо на шею.

Теперь, когда волчище и ас сбежали, к Ангвари вернулись прежние страхи: как бы народец не потребовал дележа сокровищ. Нужно было срочно придумать цвергам заботу, но, как на грех, ничего разумного, что позволило бы избавиться от цвергов на несколько дней и перепрятать сокровища, в голову не приходило.

Тогда Ангвари допустил оплошность: он, призвав всех к тишине, хоть цверги и так боялись проронить слово, объявил:

– Ну, раз все вы участвовали в спасении сокровищ от грабителей, всем вам оно и принадлежит!

Последние слова утонули в восторженном вопле цвергов: конец нудной работе, конец убогой жизни. Цверги смотрели на Ангвари с обожанием, позабыв, что как раз карлик и был причиной того, что подземные жители, отдав когда-то последние крохи, так обнищали.

– А себе я попрошу лишь колечко с зеленым трилистником, – вкрадчиво и скромно добавил Ангвари.

Но что значило колечко по сравнению с горами, грудами, холмами богатств?

– Бери колечко, – согласно подхватила толпа цвергов. – И пусть оно будет сверх положенного каждому!

Ангвари скрипнул зубами: он еще надеялся, что цверги согласятся повременить с дележом, но маленький народец уже растаскивал золото на кучки. Сделать это было сложно потому, что пол пещеры был покрыт драгоценностями на многие метры: ты пересыпешь камешек или монетку в свою кучу, а у тебя из-под ног уже гребут целые горсти. Карлики начинали беспокоиться, и уже кое-где вспыхивали драки.

– Сначала – мое колечко! – сурово напоминал Ангвари, но за шумом его расслышал лишь Один. Он припомнил, что превращение его в карлика началось именно со злополучного трилистника. Да и неспроста так беспокоится о дешевом колечке Ангвари.

Как следует потеревшись спиной и коленями о землю и испачкав лицо, Один рискнул выбраться из мышиной норы, устремляясь ко входу: именно там кольцо соскользнуло с пальца. Занятые дележом сокровищ, цверги незнакомца не углядели. Один благополучно смешался с толпой и почти одновременно с Ангвари увидел кольцо. Затевать схватку было рановато. Один склонился еще ниже, запищал, меняя голос:

– О, великий Ангвари, стой, где стоишь! Не пристало самому мудрому и богатому из цвергов нагибаться – я подам тебе твое кольцо!

Ангвари расплылся в самодовольной усмешке, чтобы в следующий миг отлететь через груды сокровищ. Один сцапал кольцо. Изловчившись, сунул в отверстие палец: и тотчас начал расти, разметывая от себя цвергов. Маленький народец, узрев среди сокровищ великана, бросился бежать: это вам не ас и даже не волк, хоть и грозные, да так же, как и прочие, боящиеся боли. Великан грохотнул, упираясь спиной в купол потолка:

– Брысь в норы, несчастные!

– Доберусь я до тебя, – пригрозил в бессильной ярости Ангвари, удирая впереди остальных.

Один был предоволен: и подрос, и заодно решил проблему переноса сокровищ.

Он разыскал Хёнира и вновь принявшего нормальный облик Локи и разъяснил им свой план. Идея приятеля пришлась по душе.

– Вот это здорово, – хохотал Локи, щурясь. – Так, значит, великий Один сидел в мышиной норе? Здорово!

Когда первый восторг поутих, вернулись в пещеру. Волшебным кольцом воспользовались несколько раз: сначала выросли лишь так, чтобы свободно перемещаться по подземельям. А когда большая часть богатств (кое-что Один приказал из сокровищ оставить для маленького народца) оказалась на поверхности, выросли еще, чуть не касаясь головой облаков.

– И только-то, – с сожалением вздохнул Локи, нагружая карманы самоцветами и напихав за пазуху колец и ожерелий.

– Да, – философски отозвался Один, – что кажется огромным карлику, малость для великана.

Вернулись из Альфхейма ночью, чтобы не тревожить обитателей Асгарда. На подходе, когда уже виднелись ворота небесного мира, сгрузили из карманов сокровища. Отошли подальше, рискуя быть погребенными в золоте. Лишь тогда по очереди примерили волшебное колечко, став самими собой.

– Неплохо, – довольно переглянулись асы: у Асгарда выросла вровень с крепостными стенами скала из драгоценностей.

– Живем теперь, – согласился даже вечно недовольный всем Хёнир.

С рассветом город асов был разбужен воплями воинов, стороживших ворота: прародители пожертвовали потомкам золотую гору.

Троица грабителей о происхождении денежек скромно умолчала.

Один и Локи лишь пересмеивались, когда воины, трудясь целыми днями, в месяц перетаскали добычу асов в сокровищницу Асгарда.

Лишь Хёнир хмурился:

– Да быть не может, что Альфхейм спустит ограбление! – и мрачно пророчествовал: – Быть беде, Один! Умерь радость!

Но великий ас со свойственной способностью верить в свою звезду, лишь подталкивал Хёнира под толстый бок:

– Конечно, быть беде, если ты и дальше будешь пожирать мясо и эль в таком количестве – лопнешь!

Хёнир смущался. Бурчал:

– Это я от переживаний.

– А ты бросай переживать, – сверля приятеля взглядом, добавлял Локи. – Всем известно: нытье притягивает неприятности, словно магнит!

Но Один дожидаться несчастий, сидя в Асгарде, не стал.

Он отправился в Миргард – Слейпниру был нужен хороший помощник главного конюха. Бывший конюший, став главным, обязанности запустил.

Невдалеке от Асгарда, в соседнем мире, шла бойня: нападавшие попросту избивали плохо вооруженных и мало смыслящих в боевых искусствах селян.

Один огляделся. Поморщился: разбойного вида мужики и нелепо, словно топором, размахивающие мечами крестьяне.

Заметить, как чуть в стороне от поля брани зашевелилась земля и из взрытого холмика высунулась разлюбезная рожица карлика, Один не заметил. Зато Ангвари хорошо различал внутренним зрением невидимого для смертных парящего в небе аса.

– Стервятник! Злодей! – ругался Ангвари: если цверги, поохав и распереживавшись, с утратой сокровищ смирились, у Ангвари, у которого отняли смысл бытия, ненависть росла с каждым припомненным камешком, с воспоминанием о каждой украденной монетке.

Древние руны, оставленные йотунами твердили: «Люди, дети Хеймдалля, станут началом конца великих богов».

Ангвария в пророчества не верил, но, наблюдая, как морщится недовольно Один, подбирая пополнение дружины диких охотников, карлик хищно провожал взглядом каждый поворот головы Одина. Уродец подозревал, что будь он асом и зная о пророчестве, он-то бы позаботился, чтобы смертные, способные угрожать Асгарду гибелью, долго в Миргарде не смущали умы прочих. Так, по крайней мере, действовал бы он сам.

Правда, ничего устрашающего в юноше-подростке с еле пробившимся пухом усов, карлик не видел, да мало ли какие расчеты у асов. А Ангвари целью жизни поставил мешать желаниям грабителей-асов.

– Взять его! – Ангвари натравил на упавшего юношу дракона. Дракон выхватил парня в тот момент, когда Один протянул к нему руку. Дракон, отягощенный ношей, заскакал по полю, удирая с добычей.

Один, оставив поиски мальчугана-грума, помчался следом. Но в перелеске дракон, слившись с зеленью травы, испарился.

 

СНЫ СТАРОЙ ХАНЫ

Освин почувствовал, как копье противника пробило острием верхнюю одежду, вспороло кожу. Освин попытался мечом отбить повторный удар, но металл лишь скользнул плашмя по поверхности копья. Противник размахнулся и вбуравил копье в тело воина, резко выдернул оружие. Кровь, дымящаяся, ярко-алая, залила серый вязаный нагрудник из некрашеной шерсти, ударила из раны фонтаном, обрызгав лицо противника, наклонившегося и перевесившегося с коня. Копье пробило грудную клетку и застряло в позвоночнике. Тогда противник спешился. Уперся сапогом в раздробленную грудь врага и потянул изо всех сил. Кость затрещала и поддалась, выпуская копье из тисков.

Но ничего этого Освин уже не чувствовал. Он был мертв. По крайней мере, первой мыслью, когда кровавая мгла перед глазами рассеялась и кто-то грубо подпихнул под гудящие болью ребра, была мысль, что хотя бы после смерти можно бы и оставить человека в покое. Освин сквозь зубы ругнулся и еще плотнее зажмурил веки, когда повторный толчок, а затем и недвусмысленное приглашение заставили сесть и встряхнуть головой.

– Эй, волчье мясо! Хватит валяться!

Освин с трудом разлепил склеенные кровавой коркой ресницы. Он лежал на дощатом полу в полукруглом зале. Свет заслоняла мельтешащая фигура монстра, которого не могло быть в природе.

– Дракон! – простонал Освин, снова зажмуриваясь.

– А как же, – охотно отозвалось зеленое существо с вытянутой клыкастой мордой. Голову чудища украшал кокетливый хохолок из птичьих перьев. – Дракон я! А ты, – посоветовал дракон, как ни в чем не бывало, – вместо того, чтобы валяться, хотя бы умылся.

– Этого не может быть! Это сон!

Перед глазами, кружась, всплывали картины первого боя, ставшего для Освина и еще многих последним.

Рассвет застал лагерь винилов в последних приготовлениях. Несмотря на сотни людей, укрытых в тени повозок, было тихо. Лишь слышался негромкий гортанный голос колдуна, отдававшего распоряжения своему помощнику, глухонемому мальчику лет десяти, да изредка коротко заржет лошадь, по тянув воздух ноздрями.

Наконец воин, отличавшийся от прочих роскошью расшитого мелким жемчугом плаща, рискнул бросить на колдуна косой взгляд:

– Старик, что молвят боги? Кому дарует Высокий победу?

Колдун не ответил, смерив воина презрительным взглядом, предпочитая при себе придержать мнение и о богах, и о недоумках, рискнувших выступить против вандалов. Вандалам покровительствовал сам Один, верховный ас – -у винилов не было ни малейшего шанса. Впрочем, колдун подозревал, после битвы среди воинов вряд ли кто останется в живых, чтобы призвать старика к ответу.

Но пока битва не началась, полагалось отработать положенную плату. Старик подтянул черную овцу со спутанными веревкой ногами. Животное хрипло дышало, безумно поводя темным глазом.

«И тут сплутовать решили», – мельком отметил про себя колдун: животное было старым и так собиралось в скором времени околеть. Но сделал вид, что жертвоприношение как раз во вкусе Великого Одина.

Сделал знак Мариусу. Мальчонка послушно выдернул из-за пояса рукоятку от кинжала. Встряхнул в воздухе – сверкнуло остро отточенное лезвие. Воины зароптали и попятились от заколдованного оружия. Колдун неприметно хмыкнул: этот трюк с выбрасывающимся лезвием всегда удавался. Впечатление и сейчас произведено должное.

А Мариус тут как тут. Вцепился в овечью шерсть, удерживая голову животного на сером гранитном валуне.

Взлетело вверх лезвие кинжала. Резануло воздух и, не замедляя мазок, вспороло горло овцы. Темно-красная кровь вначале ударила тоненькой струйкой. Края раны разошлись. Животное еще всхлипнуло, дернулось в агонии. Потом темный глаз закатился. Кровь из перерезанного горла стекала черной лентой и тут же впитывалась в песок.

– Великий Один! К твоему светлому престолу Хлидскьяльву взываю я, могущественный колдун и твой верный слуга! Взывают к тебе могучие воины винилы! Взывает праведный гнев на гнусных вандалов, коих время призвать к расплате! Ответь, Один! Ответь!

– Ответь, Один! Ответь! – взвыли, разрывая натянутый шелк тишины сотни глоток, привыкших скорее к брани и грубоватому хохоту, чем к коленопреклоненным моленьям.

От рева вздрогнули листья на деревьях и осыпались, словно в октябре. Испуганно шарахнулось по небосводу солнце.

А воины, обернув изрезанные ветрами и соленым морем лица к небу, вопили и бесновались, потрясая в воздухе копьями. Звон металла вклинился в сон Одина дребезжанием. Верховный ас поморщился. Рев с земли не смолкал.

– Да так они весь город перебудят, – разозлился Один, спуская на пол ноги и нашаривая сапог.

Выглянул в окно. Далеко внизу, на. земле, колыхалось черное море голов. Это было то, чего Один терпеть не мог: людская беснующаяся толпа, без единого человеческого лица, с одной искупленной мыслью на всех.

– Стадо! – брезгливо пробурчал Один, обуваясь и набрасывая на плечи плащ. – Безмозглое стадо!

А рев не смолкал, ширился, нарастал, ударяя спереди. Застав врасплох, накидываясь сзади.

Один в ярости окинул залу: чем бы швырнуть в недоумков. На глаза подвернулась погремушка Бальдра. Ас размахнулся и швырнул игрушку в клубящуюся толпу внизу.

– О! – шелестом долетел до небесного града благоговейный стон и умолк.

– Порядок! – ударил ас ладонью о ладонь. Но спать уже расхотелось.

Один окинул оком соратничков. Вчерашняя попойка для многих обернулась утренним похмельем и жестокими головными болями. Один проскользнул, переступая через спящих вповалку воинов, из Гладсхейма. После спертого воздуха жилища, пропитанного мужским потом и винными парами, утро показалось Одину райским рассветом. Он любил свой город, любил бродить в одиночестве по узеньким переплетениям улиц, свистом гоняя с черепичных крыш городских жирных голубей.

Фригг злилась:

– Когда ты бросишь это ребячество? Люди слагают о тебе песни, боготворят, рассказывают легенды о твоей мудрости и силе. А поглядел бы кто, что ты, словно несмышленыш, голубей гоняешь, то-то даров великим асам поубавилось!

– Куда тебе дары? – отмахивался Один. Но переспорить жену не удавалось.

Один и в самом деле не чувствовал себя ни мудрым, ни могущественным. Ему куда как забавней казалось самому научиться чему-то, чем волочь на плечах взваленную судьбой ношу.

Асгард просыпался с трудом. То из одной, то из другой двери жилищ вприпрыжку выскакивала раскрасневшаяся от сна физиономия и приседала в ближайшем кусточке, чтобы тут же уже вразвалку вернуться обратно.

С асом мельком здоровались. Кое-кто пытался завязать пустой и легковесный разговор. Один отмахивался, торопясь к городским воротам, пока не проснулась Фригг и не придумала ему работу по дому: удерживать мужа у собственного подола у Фригг, пожалуй, уже входило в нездоровую привычку.

– Эй, на сторожевой башне! – окликнул Один стражников, стороживших невесть что и от кого: смертным пути в Асгард не было.

А мертвые воины выбирались в дружину Одином самолично – лишь так он мог собрать в Асгарде ребят, свободных от предрассудков, всегда готовых всласть повеселиться и не занудствовать о божественном предначертании. От таких героев Одина воротило, ему за глаза хватало бесконечных взвизгиваний колдуний и шаманов, взывающих к Одину по любому пустяку: от того, к примеру, будет ли в среду дождь до неистовой мольбы о двойне у черной козы.

Когда доставали просьбами особо, Один попросту сбегал из Асгарда, оставляя вместо себя кого-нибудь из парней потолковей.

В этот раз ас собрался отлучиться ненадолго: по его расчетам, от нахальных винилов с их мерзким колдуном-старикашкой уже осталась мелко нарубленная капуста.

Жесток Один не был – не был и сентиментален. Жизнь и смерть так дружно маршируют по дорогам Асгарда и Хеля, что Один не видел особой разницы. Ну, в самом деле, есть, спать и любить женщин – какая разница, в каком естестве. Жизнь и смерть – лишь чередующиеся времена года, но почему-то никому не приходит в голову сетовать, что за весной пришло лето.

Но люди, тупые в своем упорстве, отчаянно цепляются за жизнь. Осуждать их – у Одина хватало и своих забот, но он старался относиться снисходительно к страху живущих перед небытием.

К началу кровавого спектакля ас запоздал и не сразу в мешанине рубящихся насмерть людей и мельтешении лошадей разобрался, где его фавориты. За вчерашний спор с Локи Один немного стыдился.

Началось с пустяка. Кто-то припомнил былые свои подвиги. Кто-то перелил вино через край чаши Одина. А хитрец Локи, изображая из себя мудреца и всезнайку, пустился в разглагольствования:

– На поле брани побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кому больше везет. Ведь любая война похожа на азартную игру, разве что ставка крупнее.

– Ты не прав! – возмутился Один. – К примеру, в завтрашней битве винилов с вандалами никакая удача не поможет винилам одолеть и более многочисленных, и лучше вооруженных вандалов!

– На спор! – тут же подсуетился Вали.

Хмель порядком ударил пирующим в голову, иначе асы ни за что не стали бы нарушать клятвенное обещание в дела людей не вмешиваться.

– Хорошо, – протянул Один ладонь Локи, – разбивай, Вали! Пусть завтра победит тот, кто первым выступит на иоле брани!

Одна из валькирий, прислуживавших бражникам, неприметно проскользнула из залы и через минуту стучалась в покои Фригг:

– Царица! Госпожа! – зацарапала валькирия ногтем по росписной двери.

Фригг оторвалась от зеркала. Позвала:

– Да входи же! Ни минуты покоя!

Валькирия протиснула крупное тело в приоткрывшуюся щель. Плотно притворила за собой, вслушиваясь в далекий гул пира. В пиршественной зале хохотали. Кто-то завел песнь воинов в дороге.

– А, это ты, Христ! Что хочешь? Валькирия смиренно опустила голову, метнув на царицу быстрый взгляд из-под ресниц:

– Да опять Один с Локи перепились!

Фригг нахмурилась: вечные пирушки мужа ее раздражали.

– Буйствует?

Валькирия покачала головой.

– На охоту опять собирается?

Христ вновь отрицательно дернула подбородком. Фригг искривила в насмешке губы:

– Неужто покушается на честь валькирии?

– Нет, госпожа! Куда хуже: они с Локи поспорили на исход битвы!

Фригг очень надеялась, что смогла не выдать себя: она-то знала, что представляет Один, вошедший в азарт. Проспорить он может и жену, и сына, и весь Асгард в придачу, если только его разохотить.

– И в чем суть спора? – Фригг порадовалась, что голос не дрогнул.

Валькирия наклонилась и зашептала в самое ухо царицы.

– Дорожный костюм и оседлать коня! – бросила Фригг, вставая. Пора было проучить Одина, который здоровьем Бальдра поклялся не держать пари ни при каких обстоятельствах.

– Но… – замешкалась валькирия. Однако, перехватив взгляд Фригг, бросилась исполнять приказание.

Фригг вернулась заполночь, продрогшая, голодная, но довольная. И, даже не пожелав мужу доброй ночи, упала в постель, уснув с совестью честного человека.

Утром она слышала, как проснулся Один, как приоткрыл дверь ее опочивальни. Фригг вжалась в подушки и сделала вид, что спит. Она все же немного трусила: еще неизвестно, чем обернется учиненная ею проказа.

Лагерь вандалов больше походил на восточный базар, шумный, пестрый и на первый взгляд бестолковый. Но под знамена вандалов становились лишь воины, которые с насмешкой глядели в лицо смерти: причем, и своей, и чужой. Дикая орда двигалась саранчой, оставляя за собой сожженные селения, осиротевших детей, опозоренных жен. В живых оставляли трусов, справедливо полагая, что, раз показав противнику пятки, сбежавший никогда не распрямит перед победителем спину.

Нигде долго не задерживались. Не обзаводились семьями и вряд ли кто узнал бы в лицо собственных детей, даже приведись кому вернуться в оставленное место.

Вперед гнала слепая вера в собственную непогрешимость и красная мгла схваток. Вандалы не знали, не помнили оседлой жизни. Останавливаясь на миг в селениях, с удивлением и недоверием оглядывали зеленеющие озими, ленивых лошадей в теплых стойлах.

– Куда годятся эти одры? – дивились вандалы, без жалости поджигая конюшни.

И трогались дальше, нахлестывая своих вечно голодных и злых скакунов. Это воинство вожделело богатств и земель. По крайней мере, так судачили те, кому удалось уцелеть.

А вандалы катились волной захватывая все новые и новые пространства под свою сеющую ужас и крах власть. Им доставалось все встреченное золото, оружие, красивейшие женщины – они не нуждались ни в чем, но ничего и не желали. Воинственная орда, опустошившая Скандинавию, походила на волчью стаю, настигающую обессилевшую жертву. Но если у тебя не достает сил защитить самое себя, то стоит ли тебе после этого жить?

Логика была жесткой: но помогала жить, не оглядываясь. Даже если упал, не жди, что кто-то остановит на скаку лошадь, чтобы протянуть руку; раненых и заболевших даже из милосердия не добивали, торопясь дальше.

Винилы, загнанные ордой в угол, осмелились огрызнуться? Стоянка вандалов готовилась к потехе.

Военачальник привстал в седле, приложив к глазам ладонь ковшом.

– Это что еще за явление?

На возглас заоборачивались другие воины. Хохоток прошел по лагерю сквозняком.

Зрелище и впрямь было уморительное.

К лагерю, трюхая на старом осле, волокся древний бородатый старик. Осла за узду тащил полуголый мальчик, единственным украшением которому служил кожаный лоскут вокруг бедер.

Старик восседал на животном даже с известным достоинством, но осел соблюдать приличия не намеревался. Он то упирался в землю всеми четырьмя копытами, то норовил ущипнуть пук рыжей пыльной травы, сворачивая в сторону и уволакивая за собой мальчугана.

Кое-кто из воинов выдернул меч из ножен, но тут же стыдливо спрятал обратно.

Военачальник развернул лошадь. Птицей подлетел к старику. Морщинистое лицо того искривила гримаса страха. Мальчишка держался смелее, с детским любопытством рассматривая чужака.

Колдун хитрил: он попросту тянул время, пока в лагере винилов спешно снаряжался необыкновенный отряд воинов. Правда, поди заговори кому-нибудь зубы, не зная языка, но стоило рискнуть.

Старик, покряхтывая, сполз с осла, который тотчас дал деру, уволакивая за собой мальчишку. Мариус не стал разъяснять, что прыти животному придала колючка, ловко сунутая под хвост.

Колдун знаками пригласил воина померяться силами. Вандал, скорее удивленный, чем обозленный подобной наглостью, ткнул старика указательным пальцем. Колдун пошатнулся, но устоял. И, в свою очередь, ткнул воина, чуть коснувшись.

К арене необычайного поединка понемногу, по двое-трое, начали стекаться воины. Вандалы, простодушные в своем превосходстве, торопились не упустить потеху. Некоторые оставляли оружие. Другие ограничились короткими ручными кинжалами. Винилы же на поле битвы не показывались.

Старикашка юлил вокруг высокорослого военачальника, шипел, норовя оказаться в недосягаемости железных кулаков противника. Воин забавлялся, как перышко, швыряя старика.

Присутствие зрителей-сородичей придало воину молодцеватой удали. Теперь и вовсе не трогаясь с места, воин подбирал момент, когда колдун ненароком оказывался под рукой.

Знай вандал о затее Фригг, часть уверенности и самодовольства он порастерял бы еще в первый момент поединка: как ни старался военачальник повергнуть ниц своего тщедушного противника, старик оказался увертливее ящерицы без хвоста. Часть вандалов явно перешла на сторону старика, подбадривая новоявленного фаворита одобрительным ревом. Стан разделился.

Воин, уже сердясь не на шутку, скрежетал зубами, проклиная себя за то, что с самого начала не смял старикана. Теперь волей-неволей приходилось следовать условиям поединка, которые он сам же и навязал противнику.

Приходилось топтаться на месте. Трава, и так побитая солнцем и пылью, теперь и вовсе смешалась с песком.

Колдун приободрился: амулет, дарованный таинственной незнакомкой, так кстати появившейся в лагере накануне, действовал.

Всю свою долгую жизнь колдун морочил ближних своей сопричастностью к чудесам и гордился перед сородичами милостью, даруемой богами избранным. Но, по правде сказать, сам считал полной чушью все, что твердили в народе о великих асах.

Девушка, возникшая в ночи у костра, где вдали от остальных воинов колдун и его ученик в последний раз репетировали утреннее представление, веру в богов Асгарда не поколебала. Он принял незнакомку за одну из тех распутных пиявочек, что вечно ошиваются в военных станах в ожидании подачки и жалких любовных крох, что воины на отдыхе швыряют безвестным, невесть откуда приходящим и точно так же исчезающим случайным спутницам.

Но незнакомка на привычных бродяжек походила лишь неожиданным появлением. Мариус даже забыл о своей роли глухонемого, уставившись на гостью.

– Ты – прорицатель среди этого сброда? – огорошила девушка с первых же слов.

Женщинам не полагалось быть столь откровенно насмешливыми, когда имеешь дело с мужчиной.

– Ну, – усмехнулась та, словно прочитав мысли. – Я не вижу здесь мужчин, разве что половину, да и то не лучшую!

Колдун, хвативший, было, плеть для насмешницы, построжел, нахмурился. Ответить грубостью не рискнул.

Колдун повторил показанный ночной гостьей жест – и души воина и старика перенеслись на многие расстояния и времена от действительности.

Для зрителей же по-прежнему ничего не изменилось: все так же злился, промахиваясь, военачальник вандалов и по-прежнему мельтешил неугомонный старик.

Повинуясь чарам небесной царицы Фригг, время пожало плечами, но остановилось. В самых нелепых позах замерли воины. Лошади, переступавшие передними ногами, застыли скульптурными изваяниями. Лишь воздух дрожал, пронизанный жаром безумства.

А воин и колдун, шагнув в другое измерение, очутились под куполом такого синего неба, которого не бывает. Не было и быть не могло ярко синего песка с чахлыми голубыми кустиками растительности, и ровного света, лившегося ниоткуда.

– Ты, мерзкий колдун! – рванулся вандал к старику. Но, пробежав несколько метров, упал навзничь, словно ударился о преграду.

– Проклятье! – взвыл воин. – Будь проклят ты и твои потомки!

Колдун упал на четвереньки, пораженный не менее воина: он знал, что богиня обещала победу. Но не мог и помыслить, что придется платить такую цену.

Душа старика, коль такая существовала в теле старого обманщика, встрепенулась, готовая вырваться.

Вандал, по-видимому, чувствовал себя тоже отвратительно.

– Великий Один! – взмолился старик: весь его опыт, все знание жизни восставали против. Привычные понятия, впитанные человеком с первого мига, восстали, грозя расколоть сознание на бессмысленные осколки.

– Помоги, Великий! – вторил вандал.

И тут синий купол разверзся, пропуская легкую колесницу. Подгоняемый хлыстом, восьминогий конь сыпал искрами из-под копыт. Его грива стелилась темной массой, а вишневый глаз косился на возницу. Один правил в центре арены: там, разделяя противников, проходила ось миров. Ас не знал, но догадывался, что лишь единственное существо осмелилось бы вмешаться в спор, перетянув канат, на котором держалось равновесие времени.

Всплыли слова, брошенные в запале: «Победит тот, кто первым выступит на поле брани».

Поединок двух воинов, который мог решить исход всей битвы, был не в диковинку. Часто, когда к границам чужих земель приближалась рать противников, навстречу выезжал кто-то, рискнувший собой, и, осыпая неприятеля бранью и насмешками, вынуждал выйти в боевой круг одного-единственного: тогда сражались насмерть.

Если в бою у тебя была надежда, что вражеское копье промахнется, и смерть достанется другому, то в поединке жизнь доставалась только с победой.

Вызов, принятый одним, всегда заставлял Одина, как не торопили другие дела, не покидать место сражения, пока в неловко отраженном ударе или трусливом повороте руки он не определял исход. И только тогда, и то не всегда, позволял себе приспешить конец, сыпанув в глаза слабейшему пригоршню песка или толкнув ветром в спину.

То, что поединок старика и вандала дело проказливых ручек божественного происхождения, не так взбесило великого аса, как подбор противников. Явная насмешка над словами великого, что в схватке победит сильнейший: значит, непокорный был на вчерашнем пиру или, по крайней мере, подслушивал. Колдуну же, отделенному от вандала непреодолимой осью миров, грозила лишь гибель от ужаса. Один с брезгливостью глянул на трясущийся костлявый стручок: старик упал ничком, зарывшись лицом в песок, как только Слейпнир коснулся поверхности. Впрочем, огорчился ас, его фаворит-вандал выглядел ничуть не лучше.

– Хорошо же, – прохрипел сухим от ярости голосом Один, сдвигая ось так, чтобы пространства соединились. – Грызите друг друга, как бешеные псы! Рычите, кусайтесь, а ваш благодетель пусть, – погрозил Один в сторону Асгарда, – пусть полюбуется!

И тотчас противники взвыли, покрываясь шерстью. Вместо лиц проступили собачьи морды, а вой сменился коротким, отрывистым лаем. И два самца бросились друг на друга, столкнулись. Взвились в воздух клубком рвущих друг друга клыков и оскаленных морд, залепленных белой пеной слюны.

Старый пес был опытнее и осторожней. Вандал, превратившийся в рыжего кобелька с вытянутой мордой и роскошной густой шерстью, с белой манишкой на груди, брал нахрапом, пытаясь прокусить колдуну горло. Но густая шерсть лишь забивала пасть волосами, не давая ухватиться, как следует. Старик же хватал противника за ноги. Отскакивал. Кусал за живот. И превращенные в зверей, противники сохранили свою человеческую суть, действуя согласно характеру. Вандал шел напролом – колдун юлил. Черный пес выхватывал со шкуры рыжего клок шерсти и отпрыгивал, переворачиваясь. Рыжий довольствоваться малой кровью не желал, раз за разом повторяя попытки закончить схватку одним рывком.

– Куш! На место! – выкрикнул Один, отвлекшись от собачьей возни. Он представлял, как одним ударом меча расправится с тем, кто посмел испортить Одину сегодняшнюю забаву: он обещал победу вандалам лишь при условии хорошей потасовки и приготовился позабавиться битвой. Вместо этого изволь любоваться на грызню двух полудохлых собак!

А между тем рыжий, искусанный, исцарапанный, уставший от резких бросков, потихоньку начал сдавать. Первым признаком усталости из пасти безвольно повис язык, с которого на синий песок капала слюна. Старик же по-прежнему не подпускал противника, носясь по арене кругами и поднимая задними лапами пыль.

Фригг, исподтишка следившая за поединком, прикинула, что терпение мужа иссякнет через несколько минут.

Она тихонько стронула с места маятник времени, а сама, смешавшись с участницами затеянного ею маскарада, двинулась навстречу ошарашенным вандалам.

Время, показавшееся колдуну и военачальнику их второй жизнью, для воинов обернулось мигом ока: только-только в центре круга топтались двое, как, внезапно исчезнув, предоставили воинам думать, что угодно о двух собаках, ползком пытающихся дотянуться до чужой глотки. Оба израненные и изрядно помятые, псы были неукротимы в своей обессилевшей ярости. Пришлось растащить, окатив водой.

Воины чуть держались в седле от смеха, раскачиваясь и держась за животы: отличную штуку провернули боги. Кто бы подумал, что собачьи бои куда аппетитнее, чем даже женская ляжка.

– Только нужны не такие дохляки, – вынесли вердикт вандалы, стащив полумертвых от усталости псов в ров.

– Смотрите! – привлек воинов крик одного из них.

Эти винилы и впрямь были созданы природой на потеху остальной части человечества: теперь, опасливо вцепившись в лошадиные холки, к лагерю приблизились десятка два полуобнаженных женщин, восседая на одрах, которых настоящий хозяин давно бы прикончил из почтения к старости.

Женское воинство, кое-кого порастеряв по пути – вряд ли которая сидела в седле больше одного раза в жизни, – достигло края луга, издревле служившего для битв и поединков.

– Да эти ненормальные, пожалуй, всерьез приготовились к битве? – вандалы запереглядывались: не выйти в круг к противнику считалось смертельным унижением. Такой воин терял на веки вечные право носить оружие. Дружина, отказавшаяся от битвы, становилась пленником противной стороны. Но вандалы, строго каравшие всех, кто нарушил законы войны, никак не думали, что вызов им могут бросить женщины.

Сомнения вандалов разрешились неожиданно. Воинственно вопя и потрясая копьем, на женское воинство несся всадник на черном коне. Он летел так стремительно, что вандалам показалось: у скакуна восемь ног. Незнакомец врубился в толпу женщин, яростно настигая копьем то одну, то другую.

Среди мешанины женских ног и растрепанных кос он узнал Фригг. Один неистовствовал: думая то на одного, то на другого аса, он никак не мог предположить, что его сможет предать жена.

На помощь женщинам скакали воины винилов. Теперь и вандалы, не боясь уронить достоинство, вмешались в схватку. Бой разгорался, накаляя воздух.

Один метался, как одержимый, пока не выхватил, выдернув из седла упирающуюся Фригг. Один крепко притиснул одной рукой жену, второй правя прочь от места схватки. Исход битвы его больше не интересовал. Зато Фригг, вертясь ящерицей и вырываясь, твердила:

– Винилы были первыми! Первыми, как не виляй!

– Да что тебе за дело до этих смертных, пропади они все вместе и каждый по отдельности пропадом? – досадливо огрызался Один.

– А то, – высвободилась Фригг.

Теперь, удалившись от схватки, они ехали по ровной степи. Один приотпустил повод, предоставив Слейпниру самому выбирать дорогу.

Степь гладко колыхалась зелено-сизыми волнами, на гребнях которых алыми огоньками вспыхивали и, прячась в траву, гасли маки.

Ссориться не хотелось. Один повернул лицо жены к себе. Тронул мизинцем губы.

– Мир?

Фригг полураскрыла влажные губы:

– А винилы? А спор?.. И чтобы Локи и близко не крутился возле дворца, – еще шептала богиня, пока руки Одина нашаривали тесемки на юбке и крючки на корсаже.

Юноша зажмурился: увиденное никак не могло быть правдой.

Освин, раз нащупав, больше не хотел отпускать спасительную мысль:

– Ну, конечно, это лишь сон! Вот я немного посплю… – неразборчивое бормотание сменилось мерным всхрапыванием.

Дракон неодобрительно осклабился, процарапывая доски когтями, подкрался к старательно делающему вид, что он спит, Освину, и пребольно щипанул.

Юноша взвизгнул и подхватился.

– Ты что?!

– Ну вот, – дракон наклонил морду, прищурившись, изучил Освина. – Нормальная человеческая реакция, а то лежит дохляк дохляком! Так, – дракон деловито потер лапки, – теперь тебе полагается спросить: «Где я?» Причем слабым голосом!

Дракон опасным казался лишь в добродушном расположении духа: от зубастой улыбочки, которую тот пытался изобразить, дрожь пробирала. Освин послушно повторил, внутренне дивясь обстановке и неприхотливому быту, царившему в зале.

– И где же я?

Дракон зачмякал языком, который никак не хотел помещаться в пасти.

– Ты – мое приобретение! – гордо провозгласил дракон. И снисходительно махнул лапой: – Можешь называть меня Наставник!

Так, не успев сориентироваться, Освин попал в кабалу. Потекли дни, похожие один на другой, как две иволги на кусте. На слова Наставник скупился, зато брани не жалел. Освин подчинялся, хотя по-прежнему суть бормотаний дракона до него доходила с трудом.

– Я его утащил, я его научу. Приду – а попробуй прогнать, раз я привел не зеленого новичка, а могучего воина, – при этих словах, правда, дракон чмякал и пофыркивал, скептично оглядывая худосочную фигуру Освина: на вековой дуб ученик походил мало, разве что на сук от этого дуба.

Освин не обижался: ладить с драконом оказалось довольно просто. Единственное, о чем Наставник говорить отказывался, так это к чему в конце концов приведут его приготовления.

А приготовления были довольно-таки странные. Стоило Освину привыкнуть к мысли, что его собственная смерть ему не принадлежит, и немного оправиться от зудящей новой кожи на месте раны – подживая, та неимоверно чесалась, – как Наставник приступил к обучению юноши штукам, которых Освин не видал и у бродячих актеров.

– Видишь свечу? – сумрачно совал дракон Освину под нос огарок. – Попробуй ее зажечь!

Освин послушно направлялся к горящему камину. Совал лучину в пламя. Та в тот же миг гасла.

– Недотепа! Овечий хвост! – ругался Наставник. – Ты что, человеческого языка не понимаешь?! – и начинал свиристеть по-птичьи на разные лады.

Освин про себя посмеивался: он очень скоро уяснил, что за угрозами и бранью Наставника дурных намерений и последствий не предвидится.

– Скормить тебя волкам! – многообещающе кривился дракон. Но Освин-то знал, что дракон не только волков, собак на дух не переносит.

Как-то к их жилищу приковыляла рыжая облезлая сука, хромая на переднюю лапу. Освин, пожалев, бросил дворняге корку засохшего пирога. Та привязалась к юноше навечно. Вернее, до вечера, когда, хлопая крыльями, над подворьем не закружил дракон. Визг стоял оглушающий.

– Убери зверя! – орал Наставник, треща крыльями и клацая пастью.

Освин даже обшарил взглядом двор: мало ли кого могло занести из близкой чащи. Но дикие звери по двору не бродили, и Освин приглашающе замахал рукой: мол, снижайся!

Дракон парил над самой крышей, но упорствовал:

– Унеси эту скотину! Недоумок!

До Освина наконец-то дошло, что Наставнику не по душе пришлась Рыжая, мирно растянувшаяся у костра. Собака вытянула вперед лапы, положив сверху морду. На дракона негромко ворчала.

– Эту суку, что ли? – догадался ученик.

– Дошло-таки! – дракон бесновался и делал немыслимые виражи в воздухе.

Освину пришла в голову опасная забава. Смерив расстояние от земли до дракона и определив, что Наставник ничем не рискует, юноша пощекотал собачонку под подбородком и шепнул, приподняв рыжее ухо:

– Взять его!

В тот же миг рыжая стрела взлетела в воздух, клацнув зубами у самого крыла дракона и, мягко шлепнувшись на все четыре лапы, собака зашлась неистовым лаем.

Освин не успел ахнуть, как в воздухе замельтешили пятки стремглав улепетывавшего дракона. Вздохнув, Освину пришлось обмотать шею псины обрывком веревки и спуститься в деревеньку на равнине. Хозяин суке нашелся. А вот Наставника пришлось дожидаться. Лишь спустя неделю, истощавший и несчастный дракон вернулся в родное жилище. И первым делом набросился на Освина:

– Ты не знаешь, что бродячие собаки – разносчики болезней?!

И заставил ученика мыть, драить и скрести каждый сантиметр, где предположительно могла ступать собачья лапа.

Освин, чувствуя себя немного виноватым, драил на совесть. Но про себя решил запомнить: Наставник пуще огня боится собак, не говоря уж о волках.

Между тем учение продолжалось. Освин мало-помалу научился греть взглядом воду из подземного родника, бьющего из-под земли невдалеке от жилища. Яблоки, пусть и нехотя, сами выкатывались из наполненной доверху фруктами корзины. Проклятущая свеча, которой Наставник почему-то уделял первостепенное значение, не горела, хоть плачь.

– Огонь – прародитель всего! – вдалбливал Наставник Освину. – Научись приручать пламя – ты почти у цели.

– Да какой такой цели?! – ерепенился ученик, с ненавистью уставившись на закопченный огарок. Что зажечь огонь полагалось взглядом, Освин усвоил после первой же трепки, устроенной драконом.

– Дело это только мое! – огрызался Наставник и укорял: – Ты мало стараешься!

– Да стараюсь я! – парировал Освин, упершись взглядом в упрямую свечу. Казалось, он сам сейчас начнет дымиться. Хотя в остальном Освин был собой доволен. Кто бы мог подумать, что тогда, на поле битвы, знай Освин и умей столько, сколько умел сейчас, погибельное копье и в метро бы от Освина не скользнуло.

Суть науки, которую так скорпулезно вдалбливал Наставник, Освин так до конца понять и не мог, но это его волновало мало.

Ему было достаточно того, что предметы, если на них пристально посмотреть, начинают неугомонный танец, взлетают и падают на пол по мысленному приказу.

– Понимаешь, – втолковывал дракон, будучи в хорошем расположении духа, – существует не одна жизнь, и не один тебе знакомый мир. Миров и жизней – великое множество, а соединяются все эти бесчисленные пространства ветвями и корнями великого древа Иггдрасиль, могучего ясеня, дарующего избранным силу и власть над всем сущим.

– Дерево? Силу и власть? – дивился, не веря, Освин.

Он и вообще-то относился к россказням дракона с недоверием: мир, вот он. Скалы, о которые бьются брызги. Песок под солнцем. Раковины, в глубине которых живет море. Дракон в привычные ориентиры не вписывался, но кто же думал жить после того, как умрет?

– Время – оно тоже не одно, – упорствовал Наставник. – Времен – великое множество. В одном из них: мы с тобой беседуем, а в другом – твое мертвое тело давным-давно расклевали хищные птицы. А, может, где-то есть и мир, и время, в котором ты еще не родился.

– Вот он – я, – возражал Освин.

Дракон приходил в отчаяние и забивался в очередную только что придуманную им комнатушку.

И пока он так дулся и обижался на непонятливость Освина, юноша мог часами блуждать по залу, натыкаясь на пустое пространство.

Жилище, где обитал Наставник, а теперь волею судьбы и Освин, было не меньшим чудом и загадкой, чем бесконечный март во дворе. Там, за изгородью, мог идти снег, могли зреть плоды, а во дворе Наставника всегда пробивалась первая трава, а на задворках в тени сарая лежала грязная груда серого ноздреватого снега. И сколько любопытства ради Освин не убирал снег, он каждый раз оказывался там же, рыхлый, сочащийся водой и неизбывный.

На вопросы и расспрашивания Наставник бурчал.

– Люблю прохладу и безветренную погоду! Приходилось довольствоваться, чем есть.

То же самое и с жильем: хижина дракона, одна-единственная, хотя довольно просторная комната со стрельчатыми окнами и отверстием в крыше для все той же пресловутой «прохлады» то раздавалась до размеров небольшой деревни, а то Освин, повернувшийся за котелком с похлебкой, вдруг с шипением отдергивал руку: на месте стола полыхал камин. Приходилось жить с оглядкой: Освин теперь всегда старался вначале ощупать пустое пространство рукой, а потом делать следующий шаг, чтобы не врубиться лбом в стену, которой нет, но шишки на лбу тут же взбухали и ничем от настоящих не отличались.

– Да ты пространство-то раздвинь, дурья башка! – хохотал дракон, наблюдая, как, забывшись, Освин потирает очередной синяк.

– А не разумнее, – Освин вкладывал в ответ свое накопленное ехидство и обиду от шишек в придачу, – оставить пространство в покое?!

С минуту ученик и Наставник прожигали друг друга взглядами, пока куртка на Освине не начала потихоньку дымиться. Юноша испуганно захлопал по грубой материи ладонями – не хватало еще зажариться живьем. Потом метнулся из хижины к роднику. Но родник, до которого рукой подать, уменьшился, съежился, а скала, громадой нависавшая над местностью, превратилась в темную черточку на горизонте.

– Опять проделки дракона! – взвыл Освин, кидаясь к бочонку, приткнувшемуся к стене. По идее, там должна была быть вода, стекавшая после очередной, устроенной Наставником, мартовской оттепели. Теперь на юноше дымился не только ворс, но и начинало припекать. Явственно запахло паленым. Бочонок же, естественно, был пуст и сух, как июльский пень под солнцем.

Дракон невозмутимо следил за метаниями Освина по двору, на помощь не торопился. Лишь теперь юноша уразумел, что, когда имеешь дело с колдовством и колдунами, даже если колдун в облике ненавистного зеленого чудища, стоит поостеречься в выражениях. Юноша подозревал, что сгореть у него на глазах дракон юноше не позволит. Но что мешает этому зеленому мерзавцу распушить крылышки и улететь?!

Освин на миг представил тугую струю, бьющую сильной мускулистой змеей, мириады брызг, дробящиеся о край сосуда. И в следующий момент Освин закашлялся, жмурясь и встряхивая мокрой головой. Волосы липко облепили лоб и виски. Отскочил в сторону – на том месте, где только что стоял юноша, бурлил, фонтанируя, родник, растекаясь лужей с неровными краями.

– А я-то уже и лапой на тебя махнул, – дракон явно был доволен, ухмылялся во всю пасть.

В запале Освин собрался броситься на насмешника с кулаками, но тут до него дошло. Он перевел взгляд с дракона на родник. Обратно.

– Это я? Это и в самом деле сделал я? – очумело залепетал юноша.

Но доказательство упрямо вырывалось вверх двухметровой стеной воды.

– Для полного счастья всегда не хватало потопа, – мечтательно протянул Наставник, любуясь на грязное болото, в которое мгновенно превратилось подворье. Почему-то за изгородь, жалкое переплетение жердей и веток, вода не просачивалась, скапливаясь шлюпающей под ногами жижей.

Освин забеспокоился, когда захлюпало уже у колен.

– Э… – обернулся он на наставника. – Может, будет для первого раза?

Дракон ответить не успел. Освин ни разу не видел, чтобы Наставник выглядел так, как он выглядел в данную минуту. Раззявленная пасть исторгла из глотки дракона рык, глаза утратили беспечное выражение и полыхали двумя красными углями. Но Освина дракон явно не видел. Юноша обернулся по направлению взгляда Наставника и тут же в ужасе вцепился зубами в собственное запястье: у калитки, по эту сторону изгороди, вставало огромное страшилище. Вернее, лишь запрокинув голову, Освин мог рассмотреть искаженное злобой лицо незнакомца.

– Вот ты и попался, презренный! Пришел час расплаты! – громыхнуло, подтвержденное молнией, эхо.

Дракон утратил все знакомое ученику благодушие. Он визжал, царапал когтями грязь, елозил брюхом, неуклонно подползая к огромным ступням великана.

Освин оторопел, не зная, как держаться в такой ситуации. С одной стороны, пришелец добрых намерений не выказывал, а с другой, чем бы он мог быть полезен Наставнику?

Юноша изловчился, и в тот миг, когда ступня, кроша череп дракона, опустилась на голову Наставника, сиганул через изгородь.

– Куда?! – грохотнуло вслед.

Великан наклонился и, дотянувшись, ухватил Освина на бегу за шиворот двумя пальцами.

Освин смерил взглядом расстояние до земли, предпочел не трепыхаться. Что и в какой момент сделал незнакомец, юноша не заметил, но крошево из мяса и зеленой шкуры дракона вдруг начало таять, меняться, растекаться, пока зеленоватая водица не смешалась с грязью во дворе.

Родник, двухметровая стена воды и болото исчезли почти одновременно. Исчез и великан. Теперь на Освина довольно дружелюбно поглядывал мужчина средних лет, выше среднего роста, и ничем от любого другого не отличавшегося. Лишь на сапоге, заметил Освин, еще подсыхал клок птичьего гребня, единственное, что напоминало о драконе.

Незнакомец присвистнул. Во двор вбежали и окаменели два волка, скалясь на Освина.

– Лежать, – бросил незнакомец. Волки послушно подползли и улеглись у ног господина.

– Так вот, оказывается, кто предназначен был решать мою судьбу, – незнакомец глядел насмешливо. В глубине зрачка вспыхивали и гасли желтые юркие молнии. – Занятно… – протянул пришелец.

Терять было особо нечего. В конце концов, один раз Освин уже умирал. Мучительным усилием воли юноша поднял голову и уперся взглядом в синий глаз незнакомца.

– Мне плевать на твою судьбу! – отчеканил. – Но мнением могу поделиться: ты – мерзавец!

– И еще какой! – хохотнул в ответ незнакомец. – Впрочем, – невозмутимо продолжил он, – можешь звать меня, – незнакомец помешкал, из чего Освин вполне правильно решил: врет, – Вотан.

Имя Освину сказало так же мало, как и любое другое. Он лишь пожал в ответ плечами:

– Освин, дважды рожденный.

– Наслышан, как же, – непонятно, отчего вновь развеселился незнакомец. – Дрянной дракошка утащил тебя прямо из-под моего носа. Впрочем, – ничем не прикрытое сомнение сквозило даже из вежливости, – вряд ли бы я на тебя позарился тогда. В той битве ты отличился лишь тем, что показал себя полным простофилей и дал убить одним ударом.

– А теперь ты решил, что я тебе подойду? Освин кипел, хотя и сам не отдавал себе отчета, чего больше в его чувствах: ярости или страха. Волки топорщили на загривках шерсть, подрагивая верхней губой. Желтые глаза зверюг на лету схватывали малейшее движение Освина. Юноша решал, не разумнее ли смириться с тем, что нежданный убийца Наставника – явление вполне реальное, а, следовательно, опасное. Но какой-то бес противоречия подзуживал, толкая под ребро.

– Пожалуй подойдешь!

Эта фраза кое-как Освина с пришельцем примирила, и он решился спросить:

– А кто ты вообще? Тоже оживший мертвец? – Все мы – путники на дороге смерти, – туманно откликнулся Вотан, с любопытством оглядываясь. Потом, цыкнув на своих серых приятелей, направился к хижине.

Освин, помедлив, шагнул следом, держась, впрочем, на почтительном расстоянии.

– Эй, – позвал Вотан изнутри.

Освину почудилось: пришелец то ли напуган, то ли разочарован. Теперь волей-неволей приходилось быть за хозяина: юноша заторопился на зов.

Вотан спотыкался на каждом шагу и отчаянно бранился:

– Понагородили, проклятые дети! Понастроили, не ступить!

И тут же накинулся на Освина:

– Скажи на милость, что за загончики для свиней вы тут понавыдумывали, а? Убери немедленно!

Освин топтался у порога, переминаясь: он и сам бы многое отдал, если бы мог справиться с жилищем Наставника. Пришлось признаться:

– Я не могу!

– Не можешь? – коричневая пиявка брови недовольно шевельнулась. Вотан прищелкнул пальцами. Защелкал быстрее. Вокруг гостя разгоралось голубоватое свечение, волнами расходясь по хижине.

Освин хихикнул в кулак: с этими штучками он был знаком, только толку от колдовства – чуть. Наставник, тщательно вырисовывая в воздухе пентаграммы, всегда приговаривал:

– Учись, Освин, не у людей, не у колдунов и прорицателей – у лесных тварей бери науку!

Освин, правда, мало представлял, что за зверь так путает лабиринт собственной норы, но разобраться юноше в этих хитросплетениях невидимых стен еще ни разу не удавалось. Догадывался: Вотану вряд ли повезет больше.

Пришелец уже светился полностью. По шерсти его волков пробежались, угасая, голубые искорки – стены как стояли, так и остались. Вотан наконец угомонился. Уселся на лаву. Покосился на Освина:

– Ты, наглец, знал? Заранее знал, а?

– Да о чем? – возмутился юноша. Пришелец прикусил губу. Крякнул в досаде:

– Да, впрочем, откуда ты мог знать об этой ловушке? Но я-то хорош!

Речи пришелец вел мало вразумительные, но, судя по всему, тревожные.

Освин решился поинтересоваться, как долго этот тип тут собирается просиживать. Знай Освин, что последует в ответ, давно бы сиганул в дверь, благо та так заманчиво поскрипывала.

Вотан вскинулся, словно его обварили. Ухватив юношу и, вырастая на глазах, прошипел:

– До скончания века, недомерок! Во веки веков! И так же неожиданно утих, съежившись:

– Всего мог бы ожидать в этом мире, но попасть в межвременье!.. Хороша головоломка!

Освин после встряски часть расположения к гостю утратил. При напоминании о разных временах улетучилось и последнее уважение.

– Ну, делать нечего, – Вотан оглядывался, – раз не получился переход в этом месте, стоит попробовать в другом. – И обернулся к нахохлившемуся Освину: – Ты как? Идешь со мной? Или предпочитаешь тут вековать?

Юноша мотнул головой: мол, понимай, как знаешь. Но любопытство злость пересилило:

– А все-таки, куда ты не можешь попасть и куда ты хочешь вести меня?

– Я? – искренне подивился Вотан неслыханной наглости молокососа. – Да любой воин за честь почтет мое приглашение рядом стать! Считай, тебе повезло, что я с утра добрый.

Освин придержал готовый вырваться упрек: если в прямом смысле затоптать ближнего – доброта, то, интересно, на что способен его новый хозяин в ярости? Однако, сам не понимал почему, Освин все же решил отправиться вместе с пришельцем. Так и сказал.

– Я очень рад, – иронично присвистнул Вотан. – Начнем с того, что избавим тебя от иллюзий!

И не успел Освин объяснить, что избавился от иллюзий еще в младенчестве, забравшись в дупло за медом, оказавшимся доверху набитом лесными осами, как перед глазами стены хижины поплыли и истаяли.

Вотан и Освин стояли в молочно-белом косматом тумане, тянувшем седые щупальца вдаль. В полушаге не различить собственную руку.

– Где мы? – попытался Освин увидеть хоть что-нибудь.

– Там же, где и были, – меланхолично отозвался Вотан. – Я же тебе говорил: безвременье, то есть время между двумя временами. Понятно?

– Нет! – честно признался сбитый с толку Освин. По словам нового хозяина выходило, что разглагольствования Наставника имели под собой реальную почву, но эта реальность Освину понравилась мало.

– А где хижина? Где мои пожитки?

Вотан глянул внимательней, словно перед ним человек в горячке.

– Э, да, видно, дракон ничего тебе толком не рассказал? Ну, не страшно, у нас уйма времени.

На бугристой коре ясеня четко проступил белый след: удар длинным мечом или кинжалом. Светлый сок сбегал по извилинам коры и капал в подставленный ковшик ладоней. Мутнел, окрашивался розоватостью. Старуха шамкала беззубым ртом, что-то нашептывая, чуть ли не губами касалась влаги.

Поодаль, колотясь от страха, в одной коротенькой, едва прикрывавшей колени сорочке, вытягивала шею в сторону диковинных приготовлений молоденькая девушка, едва вступившая в пору девичества.

К Старой Хане Катрину привела та нужда, которая часто случается с девицами. Но Катрин, единственная из деревни, додумалась постучать со своей бедой в рассохшуюся дверцу хижины ведьмы.

Кто Старая Хана, откуда и когда поселилась в здешних краях, да и кто первым пустил дурной слушок про старуху, ведомо не было. Но знали: стоит Старой Хане отказать в плошке молока, как дойная корова станет бесполезней дряхлого быка.

– Дай ладонь!

Катрин не сразу сообразила, что старуха окликает ее. Сотню раз, пока пробиралась по деревне задами, а потом пугливо ежилась и вздрагивала от шевельнувшейся ветки в лесу, девушка лишь усилием воли заставляла себя не повернуть назад. И уже совсем было решившись отказаться от мести негодному Мартину, как меж стволов призывно мигнул огонек хижины ведьмы.

Сама Старая Хана вышла навстречу, зашамкала:

– Давно поджидаю тебя, красавица. Знаю, знаю, что за напасть привела тебя!

Катрин попятилась: глаза старухи хищно сверкали ярко изумрудными всполохами в глубине зрачка. Но тут сухонькая лапка колдуньи вцепилась в запястье Катрин, потащила. Старуха, частя словами, зашептала:

– Не бойся! Скоро смерть придет за мной – давно слышу, подкрадывается, кружит. А деток боги не дали, и близких – никого. Тебе, тебе, Катрин, передам все, что знаю, что помню, умею. Тебе быть Старой Ханой!

Катрин слушала, как во сне. Как сквозь сон опустилась на траву рядом со старухой. Старая Хана, положив голову девушки на колени, пристроилась в сени ясеневых ветвей. Костяной гребень прошелся раз и другой по волосам Катрин. Веки девушки налились свинцом, дыхание утратило легкость. Катрин спала.

Странный то был сон, неожиданный и пугающий. Но лишь сильнее затрепетали веки, дрогнули ресницы, однако Катрин очнуться от кошмара не могла.

– Вот так, спи, дитя, – Старая Хана набросила на свернувшуюся клубком Катрин свой платок.

Обратила взор к ясеню. Кора дерева разошлась трещиной. Полновесная серебряная луна приостановила свой ход, бросая любопытствующий взор на землю.

Старуха развела пожарче костер. Чернеющее в котле варево покрылось булькающими пузырями. Из-за пазухи Старая Хана вытащила кожаный мешочек. Тесемка затянулась узлом. Хана потянула беззубыми деснами. Перевернула мешочек, встряхнув над котлом. Поднялось легкое облачко пыльной муки. Старуха непроизвольно чихнула, торопливо зажав рот ладонью. Испуганно обернулась на девушку. Та спала. Лишь смутные тени видений морщили белоснежный выпуклый лобик. Хана вздохнула. В том, что сейчас должно произойти, нет ни ее вины, ни ее желаний. Когда-то, казалось, целую вечность назад, она тоже была молодой и хорошенькой, и тоже горести принудили ее прийти к колдунье. И был тот же самый сон, что видит теперь Катрин, а проснулась девчушка уже той самой старухой, чье обличье она носит по свету многие годы.

Хана помешала в котле суковатой палкой. Приторно сладковатый запах похлебки наполнил рот густой слюной. Слюна просочилась сквозь синюшные губы, потекла по морщинистому подбородку.

Старуха наклонилась над Катрин. Встряхнула ее за плечо.

– Ой, – глаза девушки со сна глядели мутно, как у новорожденного младенца. – Я видела что-то, – и тут же запнулась о слово, закашлялась.

А услужливые руки Старой Ханы уже подносили к губам девушки чашу с питьем. Катрин с готовностью хлебнула варева. Его запах был знакомым, но не настолько, чтобы понять, что это было. Сон, казалось, четкий до малейших деталей, остался смутным воспоминанием боли, стонов и кричащего отчаянно человека, пронзенного копьем. Катрин словно бы видела кровавые пузыри на губах юноши и запах… Девушка отшвырнула чашу, обдав брызгами старуху. Теперь она узнала: так, перехватывая горло, пахнет человеческая кровь.

– Уйди! – взвизгнула Катрин. – Ведьма!

И бросилась бежать, проклиная себя за глупую затею. Да пусть Мартин проживет сто лет в довольстве и достатке, пусть его жена каждый год приносит ему здоровых и крепких детишек, чем Катрин еще когда-нибудь сунется к этой ненормальной.

Девушка мчала сквозь лес, только икры мелькали. Давно бы пора показаться деревне, но лес становился все гуще. Ноги путались в цепких, стелющихся по земле, травах. Кустарники в клочья изорвали сорочку. Катрин, вконец заплутав, в изнеможении опустилась на мох, удерживая дыхание.

Искать дорогу в лесу ночью? Катрин всегда считалась девушкой здравомыслящей. Поэтому, выбрав дерево поразвесистей, она кошкой вскарабкалась по стволу и, привязав себя косами к ветви, задремала, уповая на милость богов. Младенец во чреве, разбуженный встряской, проснулся и тут же снова уснул в своем святом неведеньи.

Утро туманилось сыростью, раздумывая, а стоит ли вообще приходить сюда, где густые кроны хранят вечный полумрак.

Солнце неуверенно зацепилось краешком за горизонт, бросив косой взгляд на странное существо, доселе невиданное тут, в царстве вечного леса.

Катрин зевнула, потянулась. Открыла глаза и, как это и бывает со всеми здоровыми людьми, сразу припомнила события минувшей ночи. При свете дня страх спрятался. Катрин нервно хихикнула: как глупо попасться на людские россказни и сунуться в логово сумасшедшей. Не глядя, принялась распутывать косу. Волосы застревали в сетке ветвей, превратившись за ночь в сбитые космы.

Тело болело от неудобного положения. Катрин, рассердившись, рванула косу, оставив на ветке порядочный клок волос.

Сколько хватало глаз тянулась колыхающая зеленая равнина: чаща дремала, равнодушная ко всему, что может отвлечь от вековых дум неохватные деревья.

Отчаиваться было рано – стоило попытаться и в этих дебрях отыскать тропку к человеческому жилью. Леса Катрин не боялась. Дочь лесоруба, она с малых лет знала, что, если и существуют в мире хищники, ищи их среди людей. Стояла середина лета – значит, лес и прокормит. Больше всего Катрин бесило, что скорее всего, происходящее – проделки Старой Ханы. Такого леса, что нависал над ее следами кронами, не было в округе даже в неделе пути.

– Интересно, когда старой надоест меня морочить, – пробормотала Катрин, наклоняясь над лесным ручейком. Вода чуть колыхалась. Густо поросшие осокой берега и мелкий сор на поверхности говорили, что родник течет издалека, устал и изнемогает. Наивный коричневый паучок вскарабкался на травинку. Не удержался и скатился вниз, повиснув на тоненькой леске паутины.

– Дурашка, – кончиком мизинца Катрин подхватила насекомое. Пересадила на листок.

Потом разогнала ладонями воду. Бросила пригоршню в лицо. Сидеть или идти – разница была невелика, если лес заколдован. Катрин не сиделось. Без цели проблуждала, пока солнце не перевалило за зенит и не покатилось к западу.

Ягоды ежевики, чуть затронь, ссыпались в пригоршню спелым дождем. Утолив подсасывающий желудок голод и напившись вдоволь родниковой воды, Катрин решила игру в прятки заканчивать.

– Эй, Старая Хана! – приставив ко рту ладони, позвала девушка лес.

– … ана! – насмешливо откликнулось эхо.

– Ладно, давай начистоту! Что тебе от меня надо?

Откуда у Катрин была уверенность, что старуха подслушивает, она и сама не знала. Но оказалась права: там, где на землю падала тень старой ели, внезапно возник полупрозрачный облик старухи.

– Да не бойся ты, – поманила Катрин, сама себе дивясь: почему-то она чувствовала себя вправе приказывать колдунье.

Старуха, не касаясь ступнями земли, приблизилась. Зависла неподалеку.

– Ну, – приступилась Катрин, – чем ты меня опоила? И что собираешься делать дальше?

– Мои сроки прошли – теперь от тебя зависит, что будет дальше, – грустно глянула старуха.

У Катрин сжалось сердце, но она отогнала жалость, встряхнув головой:

– А если от меня, то давай, показывай дорогу отсюда!

– Ты хочешь уйти? А я думала, что угадала тебя среди остальных девушек правильно, – старуха поникла, надолго задумалась. – Ну, что ж, значит, не судьба. – И указала прямо под ноги Катрин: – Вот она – дорога, прямиком выведет тебя к селению.

Катрин глазам не верила: там, где только что простиралась чаща, вверх на пологий холм поднималась проезжая дорога, по которой отец отвозил в ближайший городок дрова и хворост на растопку. По этой дороге Катрин как-то ездила с телегой, до деревни меньше часа быстрой ходьбы.

Но что-то мешало отвернуться. Катрин помедлила:

– Что я должна сделать? Выцветшие глаза старухи повеселели:

– Дай ладонь!

Та же фраза, что и сказанная вчера ночью. Но теперь Катрин не отдернула, пряча за спиной, руку. Ладонь старухи на удивление оказалась сухой и прохладной. И по этой руке, от ладони по пальцам заструилось, перетекая в Катрин нечто невидимое, что вначале испугало, потом ошеломило. Потом заставило сгорбиться и почувствовать, как дрожат, не удерживая тело, ноги.

И с каждым мигом, с каждой новой впитанной Катрин тайной, с каждой капелькой многовековой мудрости из Катрин перетекала в Старую Хану ее молодость. Катрин видела, как разгладились, исчезая, старухины морщины. Кожа порозовела. Глаза налились яркой синевой южного неба. Волосы старухи, редкие и неживые, загустели, рассыпались по плечам крутыми блестящими локонами. Стан распрямился. На Катрин глядела теперь ее ровесница, может, девочка чуть младше.

Алые губы наперстницы дрогнули в белозубой улыбке:

– Спасибо! – прозвенел росяной смех и, легко приминая траву, бывшая Хана уходила и уходила прочь.

Катрин потуже подвязала неизменный платок и повернула к хижине Старой Ханы – своему новому и теперь уже надолго принадлежащему ей жилищу.

О молодости не жалела. Лишь мимолетно пожалела нерожденного младенца, которому так и не приведется когда-нибудь плюнуть отцу в бесстыжие глаза. Но это была мимолетная грусть, так, тень грусти. Ее захватил хаос новых знаний, способностей и возможностей. Со всем этим предстояло разобраться. Разложить по полочкам памяти, чтобы можно было извлечь, когда подоспеет нужда.

Теперь она знала, кто такие Старые Ханы и почему им приходится жить среди прочих ничем не примечательных людей.

Старая Хана доковыляла до хижины и притворила за собой дверцу.

– Потащилась, ведьма! – привычно ругнулся пастух, рано выгонявший стадо на пастбище, и плюнул старухе вслед.

Рассвет, отсияв среди зелени леса, сменился спокойным полуденным солнцем, нежарким среди облаков. По земляному полу поползли, вытягивая щупальца, вечерние тени. А старуха, будто звенья цепочки, перебирала все девять миров, заглядывая в любой по своему желанию. Судьбы миров и отдельных людей вставали перед прорицательницей в вертящейся спирали: ухвати за кончик и размотаешь клубок.

– Нет во вселенной малого и великого, – утверждали картины, возникавшие перед внутренним зрением вёльвы.

– Великое на расстоянии обращается в пыль, – убеждали законы, повелевающие вселенной.

Но новая прорицательница, не обвыкнув к знаниям, которых никто не сумел бы отнять, торопилась увидеть картины, которые лишены возможности лицезреть простой смертный, забывая, что отныне все это безраздельно принадлежит ей. Пока не придет срок новой Хане.

Старая Хана жадно вцепилась в ветви мирового дерева, карабкаясь по ветвям.

Первой пред ней, насупившись крепостными валами, возникла земля бога Тора – Трудхейм. Суровая равнина, не прикрытая даже жалким кустиком, простиралась белой простыней, сколько хватало глаз. Чернели бойницы во дворце аса. На пришельцев алчно взирали зияющие жерла пушек. Рядом, приготовленные для неожиданного противника, беспрерывно кипели котлы с раскаленной смолой.

И народ в Трудхейме жил подстать своему миру: окаменевшие лица без тени улыбки, занятые борьбой и работой.

Улицы, тесные в случае, если неприятель ворвется в город-крепость, насторожились, готовые обрушить с плоских крыш заранее припасенные валуны.

Решетки, опускавшиеся в самых неожиданных местах, снабженные по краю заостренными зубьями, могли пригвоздить неосведомленных к земле, внезапно рухнув в проеме меж двух домов, повинуясь скрытом вороту.

Дети в землях Тора тоже скорее походили на оживших болванчиков, чем на существа, наделенные плотью, кровью и жаждой жить. Даже младенцы с таким остервенением хватали материнскую грудь, что старшие говорили:

– Ишь, злодей, готов оторвать с мясом – хороший воин вырастает из мальчугана!

На улицах не встретить прохожих – лишь вооруженные отряды мерно цокали по мостовой да патрули сменяли друг друга.

Жестокий то был мир – и Старая Хана постаралась поскорее убраться из Трудхейма.

Идалир – царство зелени и цветущих садов. Хана, забравшись в неохраняемый сад, опустилась на траву, дивясь чудесам земли бога Улля. Одновременно все времена года царили в благодатном краю: на ветвях цвели нежно розовые гроздья цветов и тут же глянцево наливались спелостью яблоки. По холмам зеленели озимые, среди которых мазками вклинивалась зрелая рожь.

Сам бог Улль, махнув рукой на достоинство светлого аса и закатав рукава, шел за плугом. Волы медленно клали ровную борозду: от вывороченной жирной земли шел сладковатый пар весенней пахоты.

Жилища обитателей владений Улля, неказистые, но крепкие, были покрыты свежей соломой и желтели медово тесом. Хана провела рукой по сосновому стволу, сковырнув янтарную капельку смолы. Пожевала вязкую горечь.

Не только лета и зима спуталась, переплелись – природа на этой земле тоже сама себе противоречила: южные тополя соседствовали с северными кедрами, нежный дух мимозы нежданно выглядывал из зарослей дикого шиповника.

Пчелы-медоносы вились над крупными ярко-красными бутонами, неохотно приоткрывшимися блестящими лепестками, – Хана никогда не слышала о кустах, цветущих так жарко и буйно.

Прорицательница остановила молодку, гордо выпятившую грудь под тяжестью коромысла с двумя ведрами:

– Скажи, есть ли в этом раю что-то, что не радовало бы глаз? Нечто, отчего и остальные не захотели поселиться в землях бога Улля?

– Кому что по нраву, – охотно отвечала женщина. Поставив ведра, приготовилась к долгой беседе: не часты гости в селениях Улля – стыдятся асы своего брата, который сам подкует лошадь, сам поможет разродиться первотелке. – Великим асам не всем по вкусу, что в землях, где гостит солнце, нужно работать от зари до вечерних зарниц!

Но не Старой Хане осуждать асов: лишь пожала плечами, торопясь в третий мир, отделенный от земель бога Улля клубами облаков.

Альфхейм встретил туманами и дождем. Он мало чем отличался от мира людей: немножко радостей, много работы. Правитель Фрейр был, как и правители Миргарда, озабочен собственным благополучием. Подданные справлялись и без высочайших забот, вспоминая о князе Фрейре, когда в княжеские палаты требовался упитанный боров или новая партия зерна: ваны подати князю платили исправно. Кроме того, они занимались охотой, рыбной ловлей, растили детей в одной избе с новорожденными ягнятами.

Но то был верхний Альфхейм – нижний заселяли маленькие уродцы: гномы и карлики. По слухам, где-то в подземных пещерах и гротах обитали и великаны. Слухи те плодили гномы и феи – им мало кто верил. Цверги, подземный народец, показался Хане гнездом плодовитой мыши – нижний Альфхейм прорицательница миновала, с брезгливостью подобрав подол юбки.

И не слыхала, как карлики шептали ей вдогонку:

– Впервые вижу, чтобы прорицательница, обязанная сторожить ось времени в Миргаде, шаталась по мирам, словно любопытная кошка!

– Видишь, новенькая! – отвечал шепотом другой. – Может, еще не знает, что, пока она живет в хижине, асам вольно без трудностей перешагивать из мира в мир.

– Да пусть ее, – махнул мохнатой лапкой третий, выглядывая, не потеряла ли прорицательница жемчужное ожерелье или хотя бы маленькую монетку из прорехи в кармане.

А Хана, пораженная открывшейся ей властью, приближалась к Валаскьяльву – серебряному миру тишины. Хана всегда считала, что серебряная посуда и женские браслеты из светлого, нежно мерцавшего металла красивы. Но слишком надменен был этот мир. Молча и снисходительно взнимались вверх башни. Серебряные дворцы разносили дальнее эхо, словно вор крался за тобой следом, воруя дыхание и шаги. В воздухе ни единого знакомого запаха или аромата. Ни клочка зелени. Острые выступы высоких ступеней, ведуших в серебряные жилища асов. Впрочем, ни единой души Хана, блуждая по городу, не встретила.

Созданный как памятник, серебряный город не сумел стать жильем. Даже ветер, горячий и сухой, плутал в высоте строений, не касаясь мощеных серебряными плитами улиц.

Прорицательница любопытства ради заглянула в один из домов. Белый портал, украшенный колоннами. Арка входа с причудливым литьем.

Хана ступила на газон и тут же, ойкнув, поджала босую ступню: серебряная трава впилась в кожу десятком острых иголок. Прорицательница с досадой грохнула воротами, охранявшими дом и хищный газон, на вид ровненький и мягкий.

– И кому пришло в голову придумать такое? – недовольно качнула головой старуха, смазывая со ступни кровь. – Виданное ли дело, трава и деревья – из серебра?

Но пустынный город по-прежнему равнодушно взирал с высоты на вёльву, бредущую по нагретому металлу улиц и площадей, на которые никогда не сел ни один голубь и где влюбленные ни разу не опоздали друг к дружке на свидание.

Со смешанным чувством недоумения и досады покидала Хана серебряный мир.

Пятый мир, Гладсхейм, по праву названный жилищем радости. Хана прильнула сдерживая от волнения дыхание, и стыдясь самой себя.

– Что это я, – корила себя Старая Хана, – словно дите, что увидало чужую игрушку и не может оторвать глазенки!

Вальгалла, золотясь башенками, террасами и увитыми хмелем беседками, шумела народом. Асы то въезжали, перекрикиваясь, в золоченый двор Одина, то скакали прочь. От мельтешения лиц, лошадиных ног и конской сбруи у Ханы скоро голова пошла кругом. Она прислонилась к золотой решетке ограды, украшавшей подворье великого аса. Мимо прошла, тут же вернувшись, рыжеволосая валькирия. Взяла старуху за руку:

– Пойдем через задний ход, бабушка! Нельзя тебе попадаться на глаза светлым асам!

– Что так? – на всякий случай спросила Хана, но девушка словно не услышала ее. Впрочем, она и сама хотела в место потише, без молодцеватых выкриков и вздыбившихся лошадей; того и гляди, затопчут.

Валькирия, посадив старуху на лавку и расправив на столе чистую льняную скатерть с вышивкой на краю, взметнула юбками и так же стремительно исчезла.

– Вот вертихвостка! – любовно проводила прорицательница валькирию взглядом.

Гладсхейм сразу и навек похитил сердце старухи: об оставленной хижине, о долге хранительницы прошлого Старая Хана забыла в тот миг, как увидала подворье великого. Как осудить ее; мы способны купиться и меньшим.

Слух жадно ловил фрагменты незнакомой жизни, к которой хотелось прильнуть хоть прищуренным глазом через щелку. Вот бряцнула и расплескалась на дубовом столе кружка с хмельным медом. Один из асов что-то сказал остальным, и зала подхватила молодой хохот беззаботных мужчин.

С того места, где к лаве приросла Старая Хана, виднелось и жилище самого великого Одина: стропилами воителю служили копья, а крыша вместо черепицы была покрыта золотыми боевыми щитами. Солнце чуть повернуло голову – палаты Одина вспыхнули расплавленным в тигле металлом, слепя глаза.

Дворец великого аса, четкий на фоне морского заката, одиноко рос, вытянувшись ввысь, на гордом утесе. Один редко оставался во дворце на вершине горы, предпочитая делить кров и стол с приятелями.

Туда он приходил послушать, как внизу ревет море, разбиваясь об утес в бессильной злобе – тут Один находил силы быть первым. Море и зуб утеса учили мудрого несокрушимости камня и упорству волны.

«Остерегайся опасности!» – предупреждал парящий над жилищем Одина небесный орел. «Не доверяй никому!», – привязанный к столбу во дворе золотой цепью, скалил зубы чудовищный волк. Зверюгу на потеху остальным создал Локи, почти единственный из асов не разучившийся из глины и воды лепить чудища, способные оживать.

Волка Локи придумал как сюрприз Одину. Тот даже шарахнулся от собственного жилища, когда наперерез асу метнулась огромная серая тень. Скаля зубы и вздыбливая на загривке шерсть, волк приноравливался урвать из икры великого лакомый кусок, когда Локи ударами палицы загнал чудище на место и укоротил цепь.

А вокруг, охочие до забав, хохотали асы. Одину ничего не оставалось, как похвалить приятеля:

– Славный зверюга! Пусть живет! – хотя в глубине души готов был вырвать у Локи всю бороду по волоску: стыдно, но ас струсил, когда хищник кинулся молнией и промазал на какую-то пядь.

Хана неодобрительно покачала головой: асы казались ей неразумными детьми, играющими с огнем. Когда никто не видел, волк Локи целыми днями, ломая клыки и стачивая зубы, беспрестанно грыз цепь. Хану он смерил взглядом из-под выпуклого лба, но бесполезное занятие не бросил: на звеньях цепи оставались лишь слабо различимые черточки клыков.

Хана, невесть как избавившаяся от телесной оболочки, шагнула из жилища асов – и в другую минуту стояла на том самом горном утесе.

Горный камень не давал соков ни траве, ни цветам. Лишь деревце, хрупкое для северных широт, убого кривилось под ветром с моря. Ветки, слабые И молящие о пощаде, выгибались. Ствол кренило к земле. Но при этом деревцо сияло мириадом бело-кремовых соцветий.

Скандинавская девочка в теле старухи замерла перед невиданным чудом.

– Цветущий персик! Это ли не величайшее чудо Гладсхейма?

Такова суть человеческой природы: мы возвеличиваем лишь то, что только нам кажется чудом. Что за дело до того, как мыслят другие?

А неведомый голос звал Хану в другой мир. Она с сожалением оглянулась на жилище радости: впереди запретным селением среди гор лежала земля богини Скади. Прорицательница знала, что на жителях Трюмхейма лежит проклятие – их время исчислялось минутами, в которые нужно прожить годы. Она обошла стороной зловещее место, чтобы тут же о нем забыть.

Почудилось? Или в самом деле Старую Хану окликнули из седьмого мира? Там правил бог света и радости светлый сын Одина Бальдр.

Старуха, семеня, заспешила на зов.

Когда она достигла Брейдаблика, там царила ночь. Боги погасили в детской светильник, но Бальдр спал неспокойно. Ресницы дрожали, казалось, спящий сейчас проснется.

Старая Хана склонилась над юношей. На нежное лицо падала светлая полоска от настенного святильника.

– Няня! Няня! – по-детски жалобно позвал Бальдер. Разом спохватился, круглыми глазами глядя на невесть откуда взявшуюся старуху.

– Тише, не пугайся со сна, – ласково провела Хана по щеке юноши: кожа, словно у девушки, была шелковистой на ощупь.

– Да откуда ты взялась? – вспылил Бальдр, стыдясь ночных страхов. Рубашка, как часто бывало в последние ночи, взмокла от пота. Волосы слиплись. Губы пересохли, растрескавшись неприметными ранками.

– Пить? – догадалась старуха, протягивая богу стоящий в изголовье постели ковш с подкисленной соком водой.

Юноша сделал несколько жадных глотков, сев в постели. Вода пролилась, холодной струйкой стекая за ворот рубахи.

– Спасибо, – отставил Бальдр питье. – А теперь расскажи, как тебе удалось проникнуть в мои покои мимо стражи?

– Зачем же тебя сторожить? – подивилась Хана. – Разве ты клад?

И отметила темную складку между бровей, исказившую юное лицо.

– Может, и клад, – хмуро отозвался сын Одина. – Да ты, пожалуй, единственная не слыхала.

– О чем же мне надо или не надо было прослышать? – Хана осторожно распрямила взмокшие каштановые кудри юноши, отерла влажный лоб.

– Да так, – покосился Бальдр на незнакомую гостью. Руки у старухи, хоть и корявые, были ласковы, успокаивали ночные видения. Которую ночь в светлом царстве бога Бальдра поселилось уныние. Заброшены были забавы, соколиная охота, лыжи и состязания в стрельбе по сосновым шишкам. Вначале Бальдр, увидев свой первый сон, было, подумал, что на ужин стоит ограничиться лишь ковшиком кислого молока. И был удивлен, когда его мать богиня Фригг всполошилась из-за глупого ночного кошмара.

Потом сны, заставляя Бальдра оттягивать часы ночного отдохновения, участились. Обрели реальность. Бальдр, просыпаясь на собственном ложе, мог бы поклясться, что во сне побывал в каком-то неведомом мире.

Вначале юноша очутился на каменистом плато – астероид, ошалев от скорости, несся в пространстве со скоростью солнечного луча. Бальдр лежал, прижавшись щекой к шероховатому камню. Кругом, куда ни глянь, лишь унылые скалы, бросающие пыльные тени. Над безвоздушным пространством смазанным пятном проносилось красноватое умирающее солнце.

Бальдр, чувствуя во всем теле непривычную легкость, поднялся, двинулся вперед: в этом мире, где не было ни верха, ни низа, никаких привычных ориентиров, все равно, куда двигаться. Вся-то земля – с полсотни шагов – и снова упираешься в то самое место. Заинтригованный, бог несколько раз проверил догадку: куда бы он не направлялся, земля неведомой тропой приводила его к серому камню, на котором он обнаружил самого себя.

– Так, теперь нас уже двое, – восхитился Бальдр чудным видением: ему всегда хотелось иметь брата – близнеца. Более того, возвращаясь, всякий раз бог заставал нового спящего, как две капли похожего на Бальдра.

Когда братья-близнецы уже на валуне перестали помещаться, бог прекратил путь по окружностям. Тряхнул ближайшего за плечо, пытаясь добудиться – ночное приключение казалось забавным.

Но только-только двойник поднял голову с покрасневшей от сна щекой и вмятинами на коже, оставленными шероховатостью камня, как настоящий Бальдр проснулся, досадуя, что чудное видение рассеялось с первым лучом, проникшим в его опочивальню.

Фригг же пришла в ужас, словно в потустороннем мире, который привиделся ее сыну, таилась нераспознанная угроза. Поразмыслив, Бальдр разумно решил о дальнейших событиях, что не преминули его коснуться, умолчать. Страхи матери были, казалось, обоснованны: сон был той частью жизни юноши, куда родителям не было доступа. Фригг любила Бальдра иступленно, самоотверженно, порой из-за пустяковой царапины на коленке юного бога приходя в неистовство: тогда держись, валькирии и прислуга!

В гневе Фригг была неукротима и лютовала, не щадя даже близких подруг.

А Бальдр на следующую ночь с нетерпением улегся в постель, ожидая, не явятся ли вновь знакомые островерхие скалы и его спящие двойники.

Так и случилось. Бальдра уже дожидался разбуженный накануне.

– Здравствовать вечно! – приветствовал Бальдр юношу, с которым разнился, пожалуй, лишь любопытством. Во взоре стоящего напротив двойника смешались лишь легкое презрение и скука.

– Зачем же вечность, когда гибель – вот она, – кивнул двойник куда-то, на чернеющую на горизонте точку.

Как ни вглядывался Бальдр, точка не шевелилась, но обрела еле уловимое очертание волка в прыжке.

– Какая диковинная скала, – Бальдр сразу и навсегда уяснил, что в этом мире появляется все то, о чем подумаешь: в следующий миг скала и впрямь ожила, скачками покрывая расстояние. Загадка лишь заключалась в том, что издали казалось: зверюга мчит, сломя голову, но при этом приближаясь на пяди.

– Скала и впрямь хороша, – усмехнулся двойник. – Спросим мнение остальных? – кивнул юноша на спящих.

Те, несмотря на то, что двое не принижали голос, все так же лежали, ни один не вздохнул, не переменил положение.

– Отчего не разбудить, – попятился Бальдр: в словах призрака он учуял неясную угрозу.

Тотчас юноши, которых было не меньше десяти, вскинули головы. Толкаясь, постарались стать так, чтобы быть лицом к настоящему асу.

– Кто вы? – голос предательски дрогнул. Толпа шагнула, приступая и протягивая руки к горлу Бальдра.

– Что вам надо?! – уже не стыдясь, крикнул ас, оступая, пока спина не прижалась к холодному камню скалы.

– Уйдите! – юноша, словно голубей, попытался разогнать приступавших.

– Зачем же нам уходить, когда ты только-только вызвал нас к жизни из небытия?

– Но вы – лишь мой сон! – Бальдр попытался проснуться. Пока что он был жив и здоров, но ничего не мог поделать с дрожанием рук.

– Мы – порождение твоего сна, – парировал один из двойников. – Но это вовсе не означает, что мы и дальше захотим существовать лишь видениями молочного поросенка!

– Видениями поросенка! – подхватили остальные.

– Но происходящее – невозможно! – попытался Бальдр вразумить двойников, которые почти навалились на него. – Во сне нельзя ни жить, ни убивать!

– Вечность – тот же сон, – отвечали привидения. – Однако ты живешь. Почему же нельзя жить и нам? И не короткие часы, а, как и прочие, долгие столетия?

– И что же вам нужно от меня? – выкрикнул Бальдр, погребенный под телами привидений.

– Жизнь! Твоя жизнь! – взвыли монстры, разрывая на боге одежды.

Ас отбивался отчаянно. Он колотил по тянущим его рукам. Пинал чьи-то ноги. Вырывался из железных тисков.

– Бальдр! Бальдр! – из тины страшной земли позвал и докликался юноши голос Фригг. – Проснись: тебе снится дурное!

Бальдр, отдышавшись и оправляя растерзанные одежды, с благодарностью приник к руке своей матери.

– Успокойся, усни, – уговаривала, поглаживая, Фригг.

– Нет, я… я боюсь, – признался Бальдр, вскакивая с ложа. Заходил по комнате. Его твердое решение утаить от матери страшные чудовища, замыслившие убить Бальдра, чтобы воспользоваться его жизнью, размягчилось. Сошло на нет.

– Мать! Богиня, породившая меня для радости и света, – взмолился юноша, припадая к коленям перепугавшейся Фригг, – спаси меня от черноты и бездны, в которую уводят меня сны!

– Все тот сон? – Фригг побледнела, вспомнив давнее прорицание, от которого счастливые родители Бальдра отмахнулись, как только малыш встал на ножки.

Вёльва предсказала, что Бальдру суждено умереть молодым – за это Один велел во дворе развести костер и сжечь мерзкое порождение тьмы, рискнувшее покуситься на счастье великого Одина и его светозарной супруги.

Фригг до света не покидала опочивальни мальчика. Ушла лишь, когда дыхание сына выровнялось, а спокойное лицо оставалось безмятежным.

Вышла во двор. Хлопнула трижды в ладоши, призывая валькирий.

Они тотчас явились, встав молчаливой стеной. Вид богини с растрепанными волосами и в одной прозрачной рубахе, не скрывавшей округлости тела, напугал бедолаг.

– Валькирии! – молвила богиня. – Вам даны в руки нити судеб всех живущих. Пусть выйдет та, кому небеса даровали честь следить за судьбой юного Бальдра.

Валькирии, зароптав, отступились: мать, обезумевшая в своем страхе за старшего сына, требовала невозможного. Сам Один не мог бы избегнуть приготовленной участи. Валькирии лишь следили, чтобы нить оборвалась вовремя, спеша связать узелки болезней у тех, кому не пришло время отправляться в царство мертвых.

– Вы молчите? – вспыхнула Фригг. – Тогда я сама найду нить судьбы Бальдра! – и коршуном кинулась в толпу девушек. У каждой из валькирий на шее был моток ниток – связка жизней тех, кому, даже если они пока не родились, предстоит стать друзьями и недругами, приятелями и ненавистниками при жизни.

Девушки, видя безумство Фригг, бросились врассыпную. А Фригг с силой, удесятеренной материнской любовью, настигала беглянок. Срывала мотки ниток. Перебирала и, не находя нить с рунами Бальдра, рвала и отшвыривала.

И прокатились по девяти мирам войны. Сотнями косили людей болезни. Нерожденные дети задыхались во чреве – их нить судьбы валялась, изорванная, во дворе жилища Фригг.

– Постой, безумная! – словно хлыстом ударил ее женский окрик. – Возьми, раз ты решила восстать против воли предков! – И из темноты на свет выступила Йоханна, протягивая обрывок непрочной веревки.

– Она? Это она? – Фригг покрывала коротенькую тесемку поцелуями. Прижимала к груди и тут же рассматривала на вытянутых руках. Окинула примолкших валькирий исподлобья. В кулак зажала драгоценную добычу, пятясь к жилищу.

– И если кто-то посмеет… – не договорила Фригг, впившись взглядом в Йоханну. Неужели предки могли доверить судьбу Бальдра этой пигалице и вертихвостке? Предки напутали! Никто не сумеет сохранить нить сына так, как его мать. Словно в руках паутинка, Фригг еще раз перед тем, как запереть сундук печатью Одина, взглянула на ниточку, послушно обвившуюся вокруг указательного пальца.

– Бальдр, мальчик мой! Живи вечно, – попросила.

Но отчего перед глазами не лицо сына, а подлая Йоханна? Фригг решила приказать казнить валькирию, чтобы у той и мысли не возникало, будто какая-то валькирия может распорядиться судьбой Бальдра. Тотчас, словно подслушивал под дверью, появился Локи. Его Фригг недолюбливала, порой гнала от себя. Но сейчас ас возник как нельзя кстати.

– Йоханна? – сразу догадался Локи. И, удовольствовавшись молчаливым взмахом ресниц, поклонился:

– Слушаюсь, госпожа! С этой же ночи о валькирии Йоханне никто никогда не услышит.

– Зато я стояла тут, – выступила девушка, молитвенно сложив руки. – Не за себя прошу…

– Подслушивала, мерзавка! – Локи закрутил руки девушки за спину.

Кошкой кинулась Фригг:

– Подсматривала?! Да я вырву твои бесстыжие глаза! – и попыталась ногтями впиться в лицо валькирии.

– Я просто пошла следом за тобой, богиня, – спокойный тон охолонул Фригг. Закопошилась и тайная мысль, не расскажет ли валькирия нечто, что еще надежнее защитит Бальдра. В конце концов, что девице теперь терять, когда Фригг вынесла ей смертный приговор?

– Богиня, послушай! – проговорила Йоханна. – Многие беды и несчастья ждут Асгард из-за твоего сегодняшнего поступка. Никто не волен продлевать или укорачивать жизненные сроки. Каждый живет, сколько отмеряно, чтобы уступить место другому.

– Вот ты и уступишь место в Асгарде для моего сына, – холодно обронила богиня.

Валькирия, как видно, облегчить свою участь не собиралась.

– Привязать ее к хвостам четырех необъезженных кобылиц! – бросила Фригг, удаляясь.

Стоило за Фригг затвориться двери, как Локи, наклонившись к самому уху валькирии, зашипел:

– Чего ревешь, дурашка? Утрись вот, – швырнул девушке платок.

Йоханна подняла недоверчиво глаза на аса.

– Если выполнять все бредни Фригг, в Асгарде скоро прислуги не останется, – змеей ухмыльнулся Локи. – Не бойся: ты не стоишь четырех кобылиц, которые, таская твои ошметки, могут в горах переломать себе ноги. А вот что я тебе скажу, красавица: твой час придет! Сейчас же, не медля, и не вздумай собирать женские побрякушки, отправляйся в страну великанов – я укажу путь. Там найдешь пещеру в горе, – и, видя, что девушка отрицательно качнула головой, продолжил: – Да брось: и замуровывать я тебя не прикажу. Будешь там тихо-мирно поживать, пока злость Фригг не уляжется. Конечно, в Асгард возврата не будет, зато уцелеешь! – и ущипнул тугой бок валькирии.

– Зачем ты заботишься обо мне? – не поверила Йоханна.

– О себе! О себе я забочусь, голубушка! – туманно пояснил Локи, выпроваживая Йоханну. – Да, чуть не забыл, – Локи завозился у только что опечатанного Фригг сундука. Извлек нить Бальдра. – У тебя, Йоханна, сохраннее будет. А придет время, я скажу, как той ниточкой распорядиться.

Валькирия, чей смысл бытия был в выполнении воли предков, жадно вцепилась в нить юного бога света. Теперь конец света отстрочен, и Йоханна могла быть спокойна, что не стала причиной конца всего, что знала и любила.

А Локи, подергав край плаща, выдернул почти такую же нить, какую отдал валькирии. Положил на дно сундука. Приноровившись, соединил воском половинки печати великого Одина. Полюбовался:

– Вот пусть над мои плащом Фригг и трясется – целей одежда будет!

А богиня, даже заполучив нить судьбы сына, на этом не успокоилась. Она, пользуясь тайными знаниями, доставшимися ей от предков, приказала всем живущим ныне и всем еще нерожденным, всем зверям, птицам и растениям, всему сущему не сметь вредить Бальдру. И мир повиновался богине, преклонив колени перед исступленной материнской любовью.

Лишь омела не поняла богиню. Чужеземка, никогда не росшая в суровых краях Скандинавии, омела не понимала чужого языка, но, как и прочие, наклонила головку в знак почтения к супруге великого Одина.

– Что? Что она говорит? – пыталась добиться толку омела у растущего рядом лютика, но тот, боясь пропустить хоть слово из речи Фригг (согласитесь, не часто боги обращают внимание и разговаривают с неприметным желтым цветочком) отмахнулся:

– Люби Бальдра – и все дела!

Старая Хана, раскручивая время вспять и умея видеть будущее, хотела выйти вперед, предупредить Фригг, но опомнилась: никто не может вмешаться в судьбу.

А сны Бальдра, предвещая юноше гибель, становились все тревожнее.

Теперь, оказавшись на том же голом горном плато, Бальдр был окружен не только двойниками. Этот мир с каждым новым посещением бога приобретал краски. Наливался запахами. Обретал материальность. Под слоем налета, казавшегося пылью, проступили зубцы крепостной стены. Что-то стало твориться с пространством: по-прежнему во сне Бальдр мог обойти планету в пятьдесят шагов, но огромный волк все так же клацал зубами на далеком горизонте, еле приметный.

Ведуньи поили сына великого аса душистыми отварами трав. Ведьмы, поводя над лицом спящего руками, призывали тьму отступить. Колдуны по расположению звезд углядели, что опочивальню Бальдра нужно перенести в западное крыло палат: дворец юного бога в неделю был перестроен и перепланирован наново.

А Бальдр каждую ночь обреченно боролся со сном, чтобы очнуться в мире, которого не было. Но раз он мог там жить и дышать – что же тогда реальность? Реальностью становились и угрозы, которые бросали двойники бога. Их проклятия и обещания наполнялись зловещим светом.

Бальдр стал беспокоен. Чего никогда не позволял себе и не терпел в других – резок и вспыльчив. Приступы ярости чередовались с длительной хандрой.

Бальдр все реже различал грань между Асгардом и миром в пустоте. Там, во сне, город все больше становился привычным.

Его многие «я», расселившись по одинаковым палатам, больше не грозили задушить юного бога, лишь шипели, пока Бальдр в поисках выхода из лабиринта недостроенных улиц, всегда заканчивавшихся тупиками, метался по призрачному городу:

– Погоди, тебе тут и остаться!

И в самом деле, период бодрствования становился все короче: Бальдр мог проспать несколько суток кряду. И лишь ниточка в запертом сундуке и неясно различимое дыхание сына уверяли Фригг, что Бальдр жив – лишь погружен в сновидения. Его жизнь теперь мало чем отличалась от смерти. Фригг, боясь приступов сна, которые могли бы застигнуть Бальдра где-нибудь в дороге или вдали от Асгарда, запретила сыну покидать покои. Юный бог, к прочим несчастьям, оказался пленником в собственных палатах.

– И давно ты тут обитаешь? – жалостливо глянула на юношу Хана.

– Не помню! Не знаю, – первая вспышка энергии угасла. Бальдр равнодушно откинулся на подушки. – Да и какая разница: день? год?

– Ну-ка, вставай, – приказала старуха. – Я и так задержалась в этом мире. Если тебе суждено умереть, ну, что ж все когда-нибудь умрем. Но хотя бы полной грудью вздохнешь! – и подтолкнула юношу с постели.

– Ты полагаешь, так будет справедливо? – усомнился Бальдр, однако облачился.

– Не о справедливости речь: твои сны тебя сведут в могилу куда быстрее, нежели пророчества!

– А что скажет мать?

– А что она скажет, когда найдет тебя удушенным, или что там твои привидения с тобой утворить обещали? – сварливо откликнулась прорицательница, распахивая ставни.

Ночь была хороша: прохладная, с крупными звездами. Сад внизу темнел шапками крон. Перекликались разбуженные луной соловьи.

Хана глотнула ночного воздуха. Подтолкнула к окну аса:

– Ну, в такой красотище и помереть не страшно, верно? Ответом была неуверенная гримаса: все-таки умирать не хотелось. Но с того дня Бальдр плюнул на ночные кошмары, вернувшись к оставленным забавам.

К нему, как ни спорила Фригг, привели его любимого скакуна. И Бальдр, носясь с ватагой таких же безумцев по степи, к вечеру так уставал, что, попав в серый мир, падал прямо на мостовую. Серые двойники что-то кричали и бесновались – Бальдр непробудно спал до утра и просыпался в своей опочивальне отдохнувшим.

Теперь-то ему пригодилось повеление Фригг – Бальдр, пользуясь безнаказанностью, один на один ходил на медведя и голыми руками разрывал пасть лесной рыси. Снежные барсы, поджав хвост, торопились забиться в расщелины, когда Бальдр выходил на охоту.

Не обходилось и без бахвальства: радуясь, что избавился от кошмаров и стал неуязвимым, Бальдр насмешливо стоял под градом осыпавших его стрел.

Асы, охочие до опасных забав, швыряли в Бальдра палки и камни – юный бог лишь хохотал: ничто не смело его коснуться.

– Озоруете? – в разгар одной из таких забав на подворье явился Локи.

– Тебе что за дело? – насмешкой встретил распаленный забавой Бальдр. Игра заключалась в том, что бог находился в кругу, и каждый бросал в Бальдра какой-нибудь предмет, а юный ас должен был на лету рассмотреть, кто что кинул.

Локи, не охочий до глупых развлечений, к удивлению прочих, на этот раз присоединился:

– Ну-ка, вспомним молодость, – и с удивительной скоростью принялся метать камни, палки, наконечники копий, сухие листья, птичьи перья.

Хохот стоял вселенский. Полюбоваться сыном вышла на террасу сама богиня. Что с того, что причиной умений – волшебство? Мать видела достоинства сына, какая же разница, в чем секрет его удачливости?

Даже слепой Хёд, которому наскучило греться на солнце, попросил, коснувшись плеча первого, кто подвернулся:

– Ну, дайте мне место в кругу! Бальдр видит, я действую на слух. Посмотрим, кто из нас изощренней, – и зашарил рукой по протянутой Локи омеле.

– Давай, старина! – поддразнил старика Баярд.

Омела взлетела в воздух. Просвистела над головами присевших от ужаса асов и в следующий миг пробила горло юного бога.

– Бальдр! – ослепла от горя Фригг, слетая со ступеней.

Юношу обступили. Засовещались. Кликнули колдунов и лекарей. Но воины видели – рана смертельна, и жизнь вместе с кровью медленно вытекает из обмякшего тела.

Сказать Одину никто не рискнул. Фригг, как потерянная, ходила, заглядывая в лица молодых воинов. Остановившийся взгляд оживал при виде каштановых локонов или знакомого овала.

– Бальдр?! – кидалась Фригг, и тут же потерянно отступала.

Тело юноши, готовое к сожжению, третий день лежало на высоком помосте из бревен, обложенных вязанками валежника, – Фригг хоронить не позволяла, тигрицей бродя кругами.

– Уйдите! Вы разбудите его!

И растерявшиеся воины стояли вдали молчаливой толпой. Один ни жестом, ни словом не показал, сколь печальна потеря. Лишь в ночь поседел клок волос да седые пряди проступили в бороде.

Бальдр был – и больше мальчика нет? Разум отказывался мириться с очевидным.

Хёд прятался, переживая вину в одиночестве, но его никто не судил: как можно избежать случайности, если она предопределена? Лишь родители Бальдра с законами бытия согласиться не могли.

– Быть беде! – шептались асы, переглядываясь. Немало несчастий уже обрушили божественные родители Бальдра, ослепшие в своем горе. Поворот руки Фригг – и на месте цветущей долины из земли прорастала бурлящая лава, на многие расстояния покрывая землю мертвой горящей пленкой.

Нахмурился Один – потоки воды и зоркие молнии без промаха разили селения во всех подвластных асу мирах.

– Я пойду в Хель, – отважился вступиться за бесконечные жертвы горя родителей бог Хермод.

Впервые за много дней Фригг посмотрела осмысленно. Впилась взглядом в говорившего. Расталкивая асов, бросилась к Хермоду, покрывая поцелуями его пыльные сапоги:

– Спаси! Спаси моего сына – ты получишь весь Асгард! – в исступлении Фригг себя не помнила.

Хермод осторожно высвободился из цепких рук несчастной богини.

– Фригг, надейся! Я верю, что такое горе, как твое, тронет сердце ведьмы Хель, похищающей мертвых у живых!

И тотчас отправился в путь. А Фригг по-прежнему не отходила от погребального костра, на котором покоилось тело ее сына. Но теперь тихая вера и умиротворенность преобразили лицо богини, которая обрела надежду.

Надеялись и остальные. Возвращения Хермода ждали настороженно. Но уже издали, по радостно взлетевшей в воздух шляпе и скорых, чуть не вприпрыжку, шагах Хермода можно было догадаться, что тот несет хорошие вести. Асгард отвечал приближению аса восторженным воплем. Однако даже самые быстроногие юноши небесной обители не смогли обогнать Фригг.

– Что? Не томи? – выдохнула, не отдышавшись, богиня.

Хермод отвечал:

– Правительница Хеля согласилась отпустить душу Бальдра! – и толпа взревела вновь.

– Но, – призвал Хермод к тишине, – тут условие!

– Какое? – сжалось сердце у Фригг.

– Ей нужно золото? – вызвался Один, бросая на мостовую связку ключей от сокровищниц Асгарда.

– О, нет, – качнул головой Хермод, – в царстве мертвых золото ни к чему. Там обитают бесплотные тени, далекие от наших забот. Многие даже счастливы, избавившись от немощной и изъеденной болезнями телесной оболочки. Хель требует иное. Не верит она, что Бальдр – потеря невосполнимая, что все миры пространства придут в неописуемый крах, если юный бог не вернется.

– И что? – чуяло сердце недоброе. Будь ее воля, Фригг своими руками бы разорвала старуху Хель.

Хермод докончил:

– Хель вернет похищенную жизнь Бальдра, если все асы, ваны, люди, словом, весь мир будет оплакивать его гибель. Неслыханное дело – возвращаться из царства мертвых. Неслыханное и условие поставила правительница Хеля.

– Посмотрим, – хищная усмешка исказила черты лица богини. – Если кому приказ Хель не по вкусу, они умоются кровавыми слезами.

И разослала во все земли гонцов.

Люди и ваны искренне жалели юного бога света. Знали, в царстве Бальдра никогда не случалось злодейств. Ни обида, ни злость, ни убийство не заглядывали через крепостные стены Брейдаблика – владений Бальдра.

Конечно, находились и такие, кому легче отрезать себе мизинец, чем выжать слезу из сухих глаз, тогда в ход шли растертые листья лука и дикого чеснока.

И миры огласились вселенским плачем и стенаниями. Рыдали женщины, кто жалея Бальдра, кто оплакивая собственный ворох несчастий. Утирали слезы воины, глядя на подрастающих сыновей – им скоро уступать место в боевой дружине, скоро в другие руки передавать меч и копье.

Захлебывались в рыданиях молоденькие девушки, легкие и на смех, и на слезы.

Плакали несмышленые младенцы лишь оттого, что видели и слышали слезы баюкающих их матерей.

Только до пещеры в горах, где, никому не ведомая, обитала изгнанная из Асгарда валькирия, приказ Хель не дошел. До Йоханны вести и звуки стороннего мира доходили лишь с редкими посещениями аса Локи. А он-то и не собирался делиться с валькирией новостями, касавшимися Фригг и ее забот.

В означенный Хель день Йоханна с утра туманилась. Часто задумывалась, уронив на колени забытое рукоделие. Смотрела на узкую полоску побережья с кусочком моря в разрезе между скалами. Редкая птица да изменчивость волн – вот и все удовольствия. Но Йоханна довольствовалась малым.

Ей хватало немудреных занятий, дней, сменяющих друг друга с неизменным постоянством. Иногда Йоханна пела: неуверенным и рвущимся, но приятным голосом.

Случайно услышав это пение, его принимали за горное эхо – ни ванам, ни людям Йоханна не показывалась. А великаны, в чьих владениях поселил валькирию ас, такую кроху и не рассмотрели бы, даже застигнув.

Так и получилось, что, отрезанная от миров, девушка провела день вселенской скорби в обычных трудах. Вспомнив, немного поела. Снова смотрела на море – синий лоскут убаюкивал, завораживал. Неприметно Йоханна заснула. А когда подняла склоненную голову, солнце уже окунулось в море.

Когда же солнце покинуло миры, уйдя в другие земли за линией горизонта, душа Бальдра вспорхнула и улетела в Хель, чтобы там присоединиться к прочим – приказ Хель был не исполнен.

Материнский инстинкт подсказал Фригг правду.

– Йоханна? – страшно вскричала богиня, бросаясь в пространство. Не успели ее остановить, как Фригг была далеко.

Когда клубок памяти о прошлом и будущем Старая Хана размотала до последних событий, старуха скорбно вздохнула, откладывая историю миров в сторону, как отложила бы ненужное вязание.

Перед ней оставались еще два мира, которые прорицательница могла бы посетить. Но события распорядились иначе; с гибелью Бальдра время встало на дыбы.

И короб с несчастьями, стронутый с места неосторожным возницей, чуть качнулся. Крышка съехала – беды и горести мукой посыпались на события, историю и миры.

Неправда, что горе маленьких людей меньше, чем печаль великих. Но владеющий силой в горестях может причинить другим куда больше несчастий.

Внешне Один окаменел. Отдавал распоряжения. С кем-то говорил. По обряду предал тело сына очищающему огню. Снарядил отряд на поиски заплутавшей в мирах жены – Фригг, шагнув в пространство, словно в воду канула.

– Молодчина Один! Как держится! – шушукались за спиной великого, не подозревая истины. Держаться прямо Один заставлял черный металлический штырь, в который превратились его сердце, душа и умение радоваться. Черное нутро под плащом незаметно – но мрак, поселившейся в Одине после смерти сына, не давал ни секунды покоя. Толкал на безумства. Распоряжался делами и помыслами великого Одина.

Асгард присмирел. Выжидал.

Один, враз разучившись говорить, пользовался лишь короткими приказами.

Но любое горе, погребенное под пеплом времени, не так жжет – Один немного успокоился, привык к боли.

Тем более, жизнь миров продолжалась. А целый ряд происходящего требовал личного вмешательства и решений великого аса. Один потихоньку втягивался в ежедневную сутолоку, оттаивал.

Беспокоило то, что о Фригг по-прежнему не было вестей – на ее розыски вызвался Локи.

Тогда Один кликнул отряд диких охотников, оседлал восьминогого Слейпнира и, презрев запрет показываться асам среди людей, ринулся в Миргард – мир людей. Следом, распугивая ворон и небесных орлов, мчала орда диких охотников Одина. Мертвые воины, как влитые, держались в седле. За спинами по воздуху пластались плащи, – казалось, по небу летит черная стая огромных и хищных птиц.

– Великий, – Освин стиснул кулаки – руки дрожали. Лоб, усеянный бисером пота, горел. Черный шар, который юноша носил за пазухой, нагрелся и жег кожу даже через сорочку. – Какой же ты, несчастный, великий Один!

Ас, отвлекшись от воспоминаний, только тут вспомнил о назойливом соглядатае. Впрочем, Один лишь краешек событий показал Освину – все остальное рассказал парню черный шар.

Но Один и в дурном сне бы не представил, что простой смертный владеет сокровищем, которое и в пресветлом Асгарде все чаще становилось редкостью. Ас смотрел, пряча мысли в уголках губ. Потом, не выдержав, прыснул:

– Так, говоришь, жалко тебе меня? Занятый ты парень Освин – дважды рожденный! Недаром дракон так с тобой возился!

Кругом по-прежнему такой туман, что не разглядеть собственной руки. Один шагнул в него, тут же растворившись. Но через мгновение вернулся, ругаясь, на чем свет стоит.

– Ну, наглая старуха! Ну, ведьма! – шипел великий ас.

– Да что случилось-то? – Освин осторожно тронул аса за плечо. Один резко, будто ужалили, развернулся. Просверлил взором. Хмыкнул:

– Да, рановато я рассыпался в комплиментах: ведь битый час толкую, что Старые Ханы – хранительницы оси времени.

– А я думал: прошлого? – не поверил Освин.

– И прошлого, конечно! – Один с досадой погрозил куда-то в туман. – Но пока Старая Хана не вернется к своему вечному жилищу, из межвременья не выбраться!

– А если Хана умрет или погибнет в дороге? – перспектива просидеть вечность в молоке Освина мало устраивала.

– Ты тут еще каркать! – огрызнулся Один. – Но, впрочем, со старухой ничего не может случиться: во-первых, провидица бессмертна, перекочевывая из тела в тело, а, во-вторых, их столько во всех обитаемых мирах, что и за неделю не истребить! Но уж если б которая попалась! – Один многозначительно клацнул зубами.

Освин поежился, про себя пожелав старушке еще сто лет не проходить мимо великого аса.

– А в Асгарде – тепло, а в Асгарде – пируют, – распалял себя Один.

Освин прикрыл глаза: и в самом деле есть хотелось немилосердно. В животе урчало и попискивало. Влажная одежда, несмотря на то, что парило, холодила тело. И юноше до жути захотелось в неведомый Асгард. Он представил мир, где тепло, сухо и кормят асов, сидящих за накрытым к пиршеству столом. Посреди столешницы, плача янтарной слезой, скалился копченый лосось, нежно коричневый, с блестящей коркой. Запах лосося был так силен, что Освин сглотнул голодную слюну и открыл глаза. И тут же пожелал провалиться сквозь землю. Вернее, сквозь стол. Именно сидящим на столе Освин себя и обнаружил, как раз в том месте, где по расчетам быть жирному лососю.

Вокруг, оторопев, восседали великие боги. Им, видно, такое дополнение к обеду тоже пришлось не по вкусу.

Освин мысленно воззвал к великим асам, прося защиты и милостей. Ас Тор мысли перехватил:

– Оно еще и позаботиться требует! – возмутился. – Испоганил обед, влез на стол с ногами, явился невесть откуда, а туда же: милостей ему подавай!

«Тут мне и конец!» – Освин с отчаянием метался взглядом: ни единого сочувственного или хотя бы равнодушного лица. Асы негодующе загудели. Раздалось предложение: раз лосось погублен задом этого замухрышки, замухрышку и закоптить.

Освин вскочил на ноги, забегал по столу, круша уцелевшие яства. Асы носились вдоль столешницы, норовя перехватить бандита.

– Вотан! Вотан, спаси! – заорал Освин. Теперь его странный знакомец казался лучшим другом и единственным шансом уцелеть среди орущих и улюлюкающих асов.

Вот если бы тут, рядом на столе, возник воин в синем плаще.

– Что за галдеж вы тут устроили? – Один смерял соратников ледяным взглядом, переступая через кувшины с вином и блюда со снедью.

– Один? Вернулся? – асы ощупывали Всеотца, вертели, пока тому не надоело.

Под шумок Освин смылся из залы пиршеств – от неожиданности никому не пришло в голову спросить, а как, собственно, мальчишка и Один очутились в Асгарде. Вначале растерялись, потом забыли. Освин оказался услужлив и понятлив – его оставили в Асгарде.

 

ФРИГГ

Море штормило. Который день на узенькую полоску прибрежного песка накатывали черные волны, бросая за собой следом дохлую рыбу и прочую гниль.

Йоханна подобрала босые ноги, охватив узенькие ступни ладонями. Коптилка бросала на стены и скудную утварь хижины пугливые всполохи теней. Девушка прислушалась. Вроде в однообразно заунывное завывание ветра примешивался еще какой-то настойчивый звук. Нет, показалось. Ночь по-прежнему беспросветна. Лишь упругий ливень вбивает струи в окаменелый песок.

Ни о чем определенном Иоханна не думала. Вернее, мысли так путались и мешались, что казались сном. Что Нильс вернется, в это не верила даже его мать, седая древняя старушонка с путанными космами невесомых волос.

Еще днем, когда сетка дождя чуть проредела, старуха скрипнула дверцей, близоруко щурясь на полумрак жилища.

Йоханна старуху недолюбливала: та никак не могла простить сыну эту пришелицу, не помнящую ни родства, ни даже того места, из которого прихоть судьбы забросила девушку на неприветливый полуостров, полукругом выдававшийся в море.

Нильс только чудом выловил ком мокрого тряпья, который било о прибрежные камни. На сбежавшихся соседей лишь нахмурился. Сам обихаживал и менял влажную тряпицу на пылающем лбу Йоханны. Девушке чудилось, что она возникла в этом мире, в этой хижине, а ничего прежде в ее жизни и не было.

Правда, временами ею овладевало странное томление. Чужим казалось тело в непривычной и не по-росту подобранной одежде, которую Нильс нашел в тряпках рано вышедшей замуж сестры. Чудились земли, напоенные светом и солнцем, где голубое полотнище неба трепещет радостью и ликованием. Йоханна даже имя свое, хоть Нильс и утверждал, что часто она так называлась в бреду, узнавала не сразу, словно даже имя припорошило пеплом. Но девушка упрямо отмахивалась от назойливой памяти. Инстинктивно она боялась обернуться назад, где бездна. Постепенно привыкла. Тем более, что ничего, кроме бесконечных фиордов, песчаных гребней и встречных ветров она и знать не могла.

Думать, что с ней будет, если Нильс не вернется, Йоханна не хотела. Словно ракушки на натертой воском нитке, перебирала гневливые слова старухи.

– Убирайся прочь, нищенка! – брызжа слюной, взвизгивала мать Нильса. – Боги прогневались на мою седую голову, послав тебя в тот проклятый день! Здесь нет места чужакам! Уходи!

И, тряся головой, грозила скрюченным заскорузлым пальцем, по-птичьи наклоняя голову, отчего казалась старой полуслепой вороной, которая живет на свете только потому, что не знает, как умереть. Йоханна лишь жмурилась, стараясь удержать зыбкое сознание: идти было некуда. Весь мир представлялся ей этим хмурым кусочком суши, нещадно окатываемым морем. Люди – точно рубленые древесные колоды или пивные бочонки. Мужчины, весь мирок которых вертится вокруг удачной или неудачной рыбной ловли и их женщин, совсем не похожие на нее: здоровые, с огромными лапищами, неохватные и самодовольные в своем праве на послушание жен. Прошло немало месяцев, когда Йоханна научилась различать соседей не только по лицам, но и по походке; обитатели этой деревеньки у моря казались девушке родными братьями и сестрами. Как-то она даже спросила у Нильса:

– Отчего люди твоей деревни такие жалкие? Нильс оторвал взгляд от сети. Отбросил в сердцах

работу:

– Такая гниль, что узел на узле! Нужно плести новую сеть, да какая из тебя хозяйка?!

Йоханна сжалась. Нильс отер тыльной стороной ладони бороду, смахнул приставшую к курчавым волосам рыбью чешую. Встал, недовольно прошелся по хижине. Рявкнул:

– Да не таращись ты так!.. Ведьма!

Йоханна птичкой вылетела из хижины. Метнулась прочь, увязая в песке. Скоро убогие жилища селян отступили. Дорожка песка потемнела землей, нырнула в дубраву. Йоханна бросилась на траву и разрыдалась, уже не сдерживаясь. Плакалось сладко. Это был первый ее бунт против пропахшего рыбой жилья и вечного недовольства Нильса.

Приходя по утрам на берег, где соседки полоскали белье, Йоханна читала неприкрытое осуждение: женщины раз и навсегда вынесли ей приговор, гудя рассерженным роем диких пчел. Лишь много времени спустя, она догадалась, что Нильс в поселке считался завидным хозяином, и не одна девушка с радостью вошла бы в хижину его хозяйкой.

На берег Йоханна приходить перестала, проводя дни в сырой берлоге медведя по прозвищу Нильс. Девушка старалась не надоедать ему. Она прижилась у этого могучего рыжего здоровяка, как лесная птица-подранок, с перепугу запутавшаяся в складках одежды случайного путника.

Нильс на роль попечителя птичек подходил так же мало, как его мокрая, выуженная из моря, находка на женщину, которая и впрямь могла бы осчастливить этого увальня с могучим телом и вспыльчивостью молодого бычка.

Впрочем, Нильс все это время довольствовался лишь поспешными похотливыми взглядами, выжидал. Первый порыв прошел, Нильсу и самому хотелось бы чувствовать рядом с собой пышущее жаром и томлением тело красотки – найденыш, выше среднего роста и, словно веточка коралла, хрупкая и тоненькая, желаний не возбуждала.

Как-то, когда зима давно минула, берег пророс нежным шелком травы, Нильс сам рассказал Йоханне о своей первой жене, то ли гордясь, то ли укоряя неведомую Йоханне женщину за раннюю смерть.

– Слушай, заморыш! – Нильс потянулся так, что хрустнули кости, зевнул, продемонстрировав два ряда квадратных ровных зубов. – Мою первую и, видно, последнюю любовь звали Хедевиг. Вот, я скажу, была женщина!.. – Нильс закатил глаза так, что на Йоханну глянули голубоватые белки. – Я привез ее из глубин материка, увез, в чем была, за неделю до свадьбы с этим недомерком Мареном, а говорили, что он племянник могучего шамана. Только плевал я на их наговоры и порчу. Подхватил девчонку, Хедевиг лишь юбку на сорочку натянуть успела, да и была такова. Уж не знаю как, Марен дознался, что мы прячемся в этой деревеньке, а только явились однажды: Марен, шаман и еще старуха, выдававшая себя за пророчицу. Стали так рядком перед моей избой. Я вышел! – Нильс расхохотался во все горло, запрокидывая голову и прихлопывая себя по коленям. – Что хотите, мол, добрые люди? А Марен орет: «Вор! Мошенник! Грабитель!» И кидается, в кулаке нож зажал. Те двое, спутнички недоделанные, его удерживают, на меня руками машут: уйди! А Хедевиг-то тенью за моей спиной. Не успел удержать – она уже перед Мареном. Смерила его взглядом, даже у меня мурашки по спине, и говорит: «Лучше спать на одной постели с грабителем, чем с недотепой. А теперь убирайся!» И недвусмысленно так котелок с кипятком, что передником придерживала перед собой, в одно интересное место нацелила. А Марен и про нож забыл, обеими руками в свое мужское богатство вцепился, покраснел, как рак, пятится от Хедевиг. Правда, наверно, и я бы попятился: стоит моя красавица, будто окаменела, только глаза молнии мечут, а котелок с кипятком из рук не выпускает, даже костяшки пальцев побелели. Так и отбыли незваные гости ни с чем. А я со своей хозяйкой уж вдоволь натешился… Только недолго пожила, голубка! – Нильс с шумом выдохнул. И тут же рассердился, заметив, что Йоханна бездумно перебирает прозрачными пальчиками пряди локонов. – Да ты и не слушала!

Йоханна и впрямь в какой-то миг перестала слышать грохочущий бас Нильса. Там, где дорога поднималась на склон, ей привиделись трое под разлапистой елью. Паренек, долговязый и лопоухий, смотрел сочувственно, пробуя улыбнуться. Улыбка не получалась, лишь горькая гримаса кривила продолговатое лицо с уныло нависшим над подбородком бесформенным носом, усеянном веснушками. Слабо шевельнулась в призывном приветствии правая рука, но тут же упала, повиснув бесполезной плетью. Рядом прислонился к стволу старик. Йоханна присмотрелась: старик как старик. Но было в сумрачной фигуре нечто столь притягательно знакомое, что девушка, было, привстала, чтобы внимательнее вглядеться в лицо, полускрытое широкополой шляпой, надвинутой на лоб. Но увидела лишь хитрый, ярко-синий глаз из-под края шляпы да курчавую каштановую бороду, отливающую на солнце рыжиной. Фигуру старца прятал длинный темно-синий плащ, отчего незнакомец походил на летучую мышь с человеческой головой. На секунду старик цепко окинул Йоханну взглядом, девушке показалось, что, несмотря на весенний густой жар, резко протянуло сквозняком, и – еще миг, ты уйдешь следом за этим зовущим взглядом. Но тут вперед выскочила подержанной юлой старушонка, открыла беззубый рот и что-то беззвучно выкрикнула Йоханне.

– Ты на ходу спишь? – рявкнул Нильс.

И видение пропало, подернулось дымкой. «С ума я схожу, что ли?» – девушка сглотнула, удерживая сердцебиение. Ей показалось, что те, трое, которых и не было на самом деле, и есть ее племя, ее родня, и ее, пусть нескорая, пусть далекая судьба. И тогда она, чтобы не видеть и не слышать грохочущего Нильса, подхватила плошки и нещадно заскрежетала песком по закопченным стенкам утвари, время от времени вырывая новый пук свежей травы и бросая в омерзительные наросты жира и сажи на вонючем днище котлов крупный белый песок пригоршнями, пока посуда не заблестела.

Даже Нильс умолк и удивился:

– Оказывается, можешь, если захочешь, – и уже не с такой злостью захлопнул за собой дверь хижины. Йоханна с облегчением отбросила постылую работу.

На том месте, где ей привиделись трое незнакомцев, трава была притоптана, хотя рядом серебрилась крупной росой. Травинки никли под тяжелыми каплями, а в темнеющие кроны леса уходила неширокая полоса следов.

«Видел или не видел?» – оглянулась Йоханна на хижину. Решила не рассказывать о странном видении: когда у человека нет ничего своего, он начинает потихоньку обзаводиться хозяйством. У Йоханны своего – лишь тело, да и то неизвестно, кому принадлежащее. Теперь у нее была своя тайна. И, помогая Нильсу или его матери по хозяйству, Йоханна нет-нет да и бросала взгляд под разлапистую ель: паренек наведывался часто, но как-то мелькнула синяя юбка старухи, таинственный старик не пришел ни разу.

Дождь проредел, шепот перешел в редкое постукивание, потом лишь листья деревьев да мокрые крыши роняли капли. Йоханна приотворила дверь. Ночь разъяснилась, жемчужными бусинами блестели звезды на черном бархате. И тут же частый перестук эхом вдали.

«Время!» – екнуло и замерло сердце, повременив прежде, чем продолжить привычный перестук. Йоханна заторопилась, метнувшись по хижине, связывая в узелок какие-то безделушки. Зачем-то выдернула из-под притолоки сухую ветку багульника. Опустилась на лаву, тихо рассмеявшись. Еще не зная, что происходит, она предчувствовала, что судьба резко дернулась, суля беды ли, радости ли, но непременно перемену. Отбросила бесполезный узелок Тростинкой приникла к проему распахнутой двери. Перестук становился все ближе. Сквозь чащу, не разбирая дороги, мчались бешеные всадники.

– Я тут! – хотела окликнуть, позвать. Йоханна, но пересохшее горло не пропустило ни звука.

Она лишь могла, сжав кулачки, тревожно вглядываться в ночь.

Черная фигура всадника, четкая на фоне просветлевшего неба, чуть помедлила. Конь коротко заржал и свернул на тропинку, ведущую к хижине.

– Наконец-то! – выдохнула Йоханна. Впрочем, теперь она ни за что бы не откликнулась на ненавистное имя. Она вспомнила, что ее зовут…

– Фригг!.. Фригг! – рвануло ветром и разнеслось над побережьем и морем.

Фригг начала себя помнить в тот момент, когда ей исполнилось пять. Вернее, с этих пор она все помнила четко и ясно, словно какая-то сила, вырывавшая до сих пор месяцы, а то и целые годы из ее жизни, вдруг отступила, предоставляя Фригг самой распоряжаться своими чувствами и воспоминаниями. Истоков она не помнила. Нянька пыталась ей втолковать, что, как и все, кому посчастливилось родиться отмеченным божественным знаком, она принадлежит к избранным. Но Фригг всегда казались глупыми объяснения нелепой старухи, единственное достоинство которой было необъятное количество сказок и историй, что сыпались из старухи, как из дырявого мешка.

– Ты – богиня! – убеждала нянька, когда Фригг, особенно разыгравшись, переворачивала жилище вверх дном.

– Я – Фригг, – парировала малолетняя разбойница, недоумевая, почему богиня должна весь день сидеть, сложив на коленях чинно руки.

Правда, временами Фригг и самой приходило в голову, что лишь избранным может видеться игра теней на белой простыне, оборачиваясь цветными движущимися картинками. Но вскоре Фригг убедилась, что умеют рисовать картинки все дети Асгарда. Пришлось смириться. Но урок прошел впрок: теперь Фригг больше не хвасталась умением потихоньку грабить кладовую, перенося к себе в опочивальню банки с мармеладом и коржики.

Кухарка бушевала, расставив по всему дворцу уйму мышеловок, а Фригг тихонько посмеивалась, учиняя очередное нападение на владения толстой и усатой кухарки, когда дворец устраивался на ночь. У богини были и еще кое-какие способности, о которых она старалась помалкивать. Такой тайной была и ее дружба с Христ, веснущатой, хрупкой девочкой, дочерью придворного садовника.

У Христ были золотушные уши и неистощимая на выдумку фантазия. Фригг обожала свою тайную подругу, когда та, водрузив на голову бумажный колпак и облачившись в папины сапоги изображала великого Бора. Фригг потихоньку перемещала подружку из клетушки садовника в свои покои, наслаждаясь выдумками Христ в сладком одиночестве и тоскуя, когда подружка, наскучив обществом маленькой богини, заявляла:

– Давай пирожное с малиной наверху, а то я пошла!

И Фригг послушно одаривала подругу сластями и игрушками: ей самой казалось странным, что Христ, поглощая такое количество сладкого, лишь худеет, вдруг закашлявшись во время игры в салки, и с новым упорством подкармливала подружку, твердя:

– И какая же ты слабенькая, Христ! И как же плохо за тобой смотрит твоя нянька!

И тогда выяснилось, что у Христ нет никакой няньки, а она сама присматривает за своим годовалым братишкой, серьезным бутузом с такими толстыми щеками, то, того и гляди, лопнут. И Христ уморительно надувала впалые щеки, чтобы показать Фригг, какой у нее братишка.

Вообще, в отличие от богини, Христ знала и умела много такого, о чем Фригг даже не догадывалась. К примеру, Фригг и в голову не пришло, что можно потихоньку стянуть низку бубликов, когда пекарь отвернется за очередным противнем.

За этим занятием, то есть, тасканием бубликов из-под носа пекаря, Фригг и застали.

Суд был скорый и, как посчитала Фригг, неправый: ее осудили на недельное заключение в ее покоях, но это было полбеды. Теперь челядь и домашние знали о тайных свиданиях с Христ.

– Ну, и драли меня! Ну, и драли! – восторженно округляя глаза, рассказывала Христ, когда Фригг, невзирая на запрет, привела подругу к себе.

– Как – драли? – в свою очередь вытаращилась богиня.

– Ну, как? – пожала Христ плечами. – Известно: розгами.

И никак не могла взять в толк, из-за чего плачет, хлюпая носом Фригг, обнимая подругу и осыпая прозрачные ручонки подруги поцелуями: Фригг – Христ знала наверняка – не били ни разу в жизни.

– Я тебя никому больше не позволю обидеть, – сквозь всхлипывания, поклялась Фригг.

И настояла, чтобы подруга теперь жила с ней в одних покоях, выдержав натиск родителей с мужеством стоика.

С этих пор девочки почти не разлучались. Лед и пламя, огонь и вода – разные по происхождению, характеру и воспитанию, они дополняли друг друга. Христ поправилась: Фригг по ночам не могла уснуть от душившего подругу кашля, а стоило деду Бору провести над головкой девочки ладонью, как Христ начала полнеть не по дням, а по часам. И теперь по сравнению с по-прежнему тоненькой Фригг Христ выделялась кавалерийской выправкой.

– И куда ее несет, – не раз говаривала нянька, недовольная, что простую девчонку приблизили к великой богине. А, поглядев, как Христ передразнивает повадки старухи, нянька и вовсе возненавидела выскочку.

И Фригг не раз приходилось защищать подругу от вечных нападок старой, которая то и дело жаловалась на валькирию, «возомнившую себя королевной», как сплетничала старуха.

Мало кто знал, а нянька не признавалась и самой себе, что она попросту ревновала свою питомицу к невесть откуда взявшейся дочке прислужников. Фригг всегда теперь предпочитала россказням старухи общество маленькой пройдохи.

Но нянька оказалась и первой, кто вдруг обнаружил, что девочки неприметно выросли, враз став предметом обсуждения среди небожителей.

– А малышка Фригг – прехорошенькая, – цмокала вслед богине молодежь.

– Ну, и Христ – аппетитная штучка, – добавляли другие, любители погреться у теплого бока подружки.

А Христ и впрямь была пухленькой: не доедая в детстве, теперь она, не щадя желудка, съедала такую уйму, что Фригг дивилась, где помещается такая прорва.

Но, хоть помпушка Христ и впрямь была хорошенькой, Фригг рано начала понимать, что ей не сравниться с красотой богини.

Впервые Фригг задумалась о своей красоте, когда девочкам было лет по десять-одиннадцать. В тот день Асгард праздновал что-то из бесконечной вереницы торжеств. Девочки, возбужденные предстоящим, хотя никто и не собирался пускать их в залу, где соберутся взрослые, вертелись перед зеркалом. Фригг стащила у матери баночку румян, и проказница изголялась, покрыв пурпурной краской щеки, губы, края век и даже немножко коснувшись краской пупырышек грудей. Словом, безнаказанность давала скорые и весьма зримые плоды. Забава продолжалась. Два бесенка, испортив на собственном лице все, что можно, принялись друг за дружку. Фригг, подталкиваемая каким-то смутным предчувствием, распустила по плечам волосы, упавшие на пол шелковистой волной и, зажав в зубах стебель с желтым бутоном розы, принялась подражать бродячим танцовщицам, которых не раз видела, когда Асгард проплывал над ярмаркой на земле.

Христ учудила больше: перевернувшись вверх тормашками, она прошлась по покоям на руках, потом перевернулась в воздухе и, сдернув со статуи святого Бора, прародителя всех богов, шляпу, заныла нудным голосочком:

– Подайте страдалице на пропитание! Подайте!

– Нате! – отозвалась Фригг, сыпанув в шляпу святого деда пригоршню разноцветных драже.

И обе девчонки покатились, хохоча и щипаясь.

– Ой, – умилилась Христ, целуя подругу раскрасневшуюся от возни и возбуждения, – и прехорошенькая же ты, Фригг!

Ну, вот еще! – надула губки богиня, рассматривая себя в зеркало. Отражение ей понравилось. Она оглядела себя внимательней: карие вишни глаз, опушенных темными ресницами, бросавшими тень на щеки, высокий белый лоб. – Это Христ никак не могла избавиться от подростковых угрей, а кожа богини была чиста и упруга. Темные волосы плащом покрывали плечи и часть щек. Фригг сдула локон, который тут же упрямым завитком вновь упал на лоб.

– А что такое – красота? – задумчиво протянула юная богиня, так и эдак наклоняя голову перед зеркалом.

Ей до сих пор казалось, что красивым может быть море или какой-то предмет. Люди, ее отношение к ним мало связывались с внешним обликом, но Фригг трудно и осуждать: живя среди богов, она жила среди совершенства, и ей не с чем было сравнивать то, чем при рождении ее наградила природа. Боги были красивы? Но Фригг знала не одного, с кем она не захотела бы рядом сесть. Особенно отвратителен был Локи, прыщавый подросток, не на много старше Фригг, но на удивление всей округе вредный.

Впрочем, прыщи Фригг придумала ему сама – и видела их, к сожалению, лишь она одна: Христ, как не всматривалась, на коже наглеца ни приметила ни одного изъяна. Но мальчишка всегда норовил подставить Фригг подножку или дернуть за локон. Любое слово, сказанное в присутствии Локи, тут же оборачивалось перевранной сальностью или непристойностью, которую Локи тут же стремился сделать достоянием всей округи.

Фригг старалась обходить Локи стороной, чем вызывала удивление Христ:

– Локи – бог хоть куда: умен, хитер, пронырлив! С ним я бы чувствовала себя в безопасности!

– Ну, и бери его себе! – фыркала Фригг, дергая плечиком.

Но в глубине души ей нравилось сознание того, что Христ безоговорочно признает ее превосходство. А в собственной звезде она была уверена с младенчества. Фригг, даже порой не признаваясь сама себе, была уверена в удаче, которая не может оказаться несколько ехидной, чтобы, показав краешек победы, вильнуть в сторону.

И именно тогда, ведя бесцельную болтовню с хохотушкой Христ, Фригг поклялась, что будет всегда и во всем первой.

Тогда же богиня впервые осознала, что, как ни старайся и не подражай ей Христ, Фригг всегда будет на ее фоне яркой кометой на бархатном небосклоне – Фригг впервые осознала свою женскую сущность и сделала ее своим наиглавнейшим оружием в мире, где прежде всего ценились непохожесть и отличность от прочих. Асгард был город удовольствий. Здесь не было неосуществимых желаний, а несбывшиеся чаяния обитатели небес гнали прочь, как гонит трактирщик шелудивого пса, разлегшегося на пороге.

Бродячим псом Фригг не будет. Она так решила. И теперь все ее мысли и поступки были направлены на то, чтобы не сбиться с определившегося пути.

Христ, хоть по-прежнему забавляла, отошла в тень, служа Фригг лишь фоном. В лет тринадцать Фригг и Христ стали впервые и всерьез интересоваться парнями. Христ, хоть и воспитанная по образу богини, все же оставалась дочерью садовника. Фригг была холодна и недоступна, как далекая звезда, о которой лишь можно мечтать.

Дворец Фригг всегда казался золоченой клеткой – она не разделяла восхищения Христ дорогой обстановкой и сурово неприступными прислужниками, куда как более недоступными, чем сами их господа.

Теперь, в пору взросления, знакомясь с новыми мальчиками, Фригг испытывала неведомую ранее гордость и удовольствие, когда на вопрос, где обитают такие славные пичужки, Фригг могла указать на громаду дворца почти в центре Асгарда. Христ на такой вопрос отворачивалась, предоставляя подруге право ответа. Впрочем, кидая на Христ плотоядные взоры, парням Асгарда было совершенно все равно, где живет хорошенькая толстушка, – притиснуть девушку ведь можно к любому плетню, а если она не откажет и в большем, ну, есть ведь множество облюбованных влюбленными закутков. Насчет богини такие мысли не возникали, хотя мальчики толпились вокруг Фригг восхищенным роем; но довольствовались созерцанием юной прелестницы.

Когда подругам исполнилось по пятнадцать, Фригг внезапно одолела жажда деятельности. Однако небесный город не представлял, что богиня захочет заняться чем-то помимо соколиной охоты или, на худой конец, вышивкой бисером по шелку.

Примерно в это же время Христ оглянулась назад и вдруг осознала, что она – не более, чем приживалка при богатой патроне. Несмотря на то, что за годы дружбы с богиней и домашние, и челядь привыкли видеть во Христ равную Фригг, относясь к девушкам с равным вниманием и почтением, Христ внезапно поняла, что у нее, случись с богиней что-то, нет ни малейшей, пусть тонкой паутинки, способной удержать валькирию на плаву. С этого момента судьбы подруг начали расходиться. Да и Фригг, возвращаясь с балов или званых вечеров, куда открыт был доступ лишь избранным, видела, что ее восторженные рассказы лишь злят подругу, вызывая румянец досады.

В пятнадцать лет Фригг увлеклась странной игрой. Облачившись в мужской костюм, она дни напролет носилась на своей смирной серой лошадке по жарким долинам. Какая-то тайная страсть или нераспознанное желание, неустанно заставляли ее прятаться от прочих. Едва уснув, она тут же, подстегиваемая внутренним горением, просыпалась. Выскальзывала из дворца, холодя ноги в росистой траве. К ее привычкам быстро приспособился мальчик-грум, и в любое время мохнатая лошадка была готова под седло.

Что искала Фригг в бесконечных пространствах небесной обители богов, она, пожалуй, и сама не смогла бы ответить. Но все видели: с богиней творится что-то недоброе, внезапно она стала груба и раздражительна.

И лишь наедине с природой, упав в густые травы, осыпавшие богиню шуршащим спелым семенем, она укорачивала свой нрав.

Первой, как ни странно, угадала причину не мать, не Христ, а старуха-нянька, как-то положив корявую, изборожденную глубокими рубцами лет ладонь на чистенький лобик любимицы:

– Выросла ты, девочка, – молвила старуха. – Выросла и повзрослела. Замуж бы тебе пора!

Фригг хотела огрызнуться, но почему-то промолчала, свернувшись котенком под поглаживающими плечи и спину ладонями старухи. От человеческих рук по спине разливалось приятное тепло, окутывая волнами. Фригг, глядя перед собой темными глазами, протянула:

– Замуж?

Ей представилась ее новая жизнь, бок о бок с кем-то еще, с кем положено делить желания и чаяния, от кого она будет рожать детей и кто вечно, хочешь или не хочешь, будет мельтешить перед тобой с неуклонной неотвратимостью маятника.

– Нянюшка? – тихонько позвала богиня. – А зачем люди живут друг с другом?

– Любят друг дружку – вот и живут, – бесхитростно ответила старуха, улыбаясь в темноте: выросла-то Фригг, выросла, но столько ветра в этой хорошенькой головке. То рассуждает, как умудренный старичок, то тут же хохочет, швыряя в прохожих огрызки яблок.

Вспоминая себя подростком, а потом юной богиней, слову которой повиновались люди, звери и даже миры, Фригг немного грустила о той наивной девочке, которой была.

Светлый Асгард, лучший из миров, существовал для того, чтобы Фригг всегда и во всем испытывала избыток радости и удовольствий.

Как ни странно, Фригг чувствовала, что нравится Локи, именно он открыл Фригг глаза, заставившие богиню оглянуться и на прожитые, пусть небольшие годы, и на ее место в Асгарде.

Ухаживания Локи Фригг принимала, как должное. В Асгарде на виду даже то, что хотел бы скрыть. Асы заговорили о помолвке Фригг и Локи, застав молодых на берегу озера в зарослях ивняка.

Фригг пустые разговоры бесили: не то, что Локи чем-то не нравился ей. Но она была рождена для участи лучшей, могла бы подняться куда выше – так говорили родители Фригг, так твердили подруги.

Но и не отталкивала великого среди равных, напоминая:

– Локи, я ничего тебе не обещала! Разве не так?

Ас злился, но прихоти хорошенькой кокетки терпел. Однажды исчез. Пару дней Фригг скучала: с Локи, готовым на проделки и каверзы, всегда было легко и просто. Потом украдкой расспрашивала приятелей Локи, куда ас запропал. Те пожимали плечами, пряча глаза.

– Да он в Альфхейме! – проговорился наконец Хёнир.

О подземном мире цвергов Фригг, как любая девушка, представление имела смутное и окрашенное в причудливые розовые тона. Мнились феи, эльфы, маленький народец, так не похожий на воинов Асгарда.

– Альфхейм? – туманились подруги. – Это где-то в нижних мирах?

И то, что страна карликов для всех в Асгарде была тайной, заставило Фригг тайком покинуть палаты и, оседлав крылатого скакуна, бежать. Ободряло то, что где-то там в Альфхейме, в случае неожиданностей, она всегда может рассчитывать на Локи. Проныру Локи, шельмеца Локи. Но надежного, как гранитная скала.

Фригг представляла Альфхейм похожим на Асгард: каждый знаком друг с другом, а усадьбы светлых асов разделены садами с покрытыми гравием аллеями.

Туманные слоистые облака, встретившие богиню за воротами Асгарда, промочили насквозь плащ и немного перепугали. Но отступать, с позором повернуть лошадь – разве пристало богине?

И Фригг, доверившись коню, отпустила поводья, все глубже и глубже погружаясь в туман. Небесная дорожка, оберегая богиню, осторожно спускалась, повинуясь бессознательным желаниям Фригг, пока не уперлась в поверхность земель ванов – верхний Альфхейм.

Понурые осенние пашни, зябкие и пустые, в частой сети холодной осенней мороси. Голые, не прикрытые плечи обнаженных деревьев, нищету и убожество которых еще не скрыл снег. Равнина с редкими огоньками далеко отстоящих друг от друга усадеб ванов. Смеркалось ранними осенними тенями, когда Фригг впервые увидела Альфхейм. Все в богине восстало против серого пейзажа. Возможно, встреть Фригг Альфхейм в жаркое лето, напоенное запахами и звуками, богиня не так бы бесповоротно решила: эта земля ее недостойна.

«Как эти мерзкие ваны даже взоры кидать могут на Асгард?» – раздраженно подумала она. Все возмутилось в богине: слухи о каком-то дальнем родстве асов и ванов в палаты беззаботных богинь просачивались. Им не придавали значения. Теперь Фригг уверилась, что слухи были лишь ложью.

Но цель путешествия – еще ниже, в подземелья нижнего Альфхейма. Преодолевая тошноту и часто сглатывая слюну, Фригг-таки, ругая себя за опрометчивость и глупость, сунулась к чернеющей провалом горе.

Она решилась все же спуститься в подземелья цвергов: мы не просто расстаемся с иллюзиями. И Фригг еще надеялась на встречу с чудом.

Конь заупрямился, скользя копытами по мокрому камню. Его крылья, словно упрямые птицы, затрепетали, ударив Фригг. Богиня спешилась и, привязав лошадь снаружи, рискнула испытать судьбу до конца.

Мало ли безумств творили великие? Фригг была первой среди великих – и не повернет. Так уговаривала себя девушка, боязливо вздрагивая на наросты сталактитов и черный зев туннеля, полого ведущего в гору.

Феи в темноте не порхали, гномы лепестками роз пришелицу не осыпали. Мокрые стены да мерное тиканье где-то сочащейся водой горы. Фригг, раздосадованная, собиралась уже вернуться, когда маслянистая гладь озера поманила: разом захотелось пить.

Фригг спустилась к подземному озеру. Тут, как ни странно, словно свет шел от воды, было куда светлее, чем у самого устья пещеры. На покрытой клочьями водорослей поверхности колыхались невиданной красоты цветы.

– Розовый лотос! – ахнула Фригг: хоть одна из сказок Альфхейма оказалась правдой.

О розовом лотосе в Асгарде ходила запутанная легенда: одни говорили, что цветок, если его сорвать, навеки сделает сорвавшего несчастным, иные твердили, что цветок сам погибнет, если его коснется солнечный свет. Но для Фригг тайна цветка заключалась не в слухах, а в нем самом: стоило мокнуть и мерзнуть, а потом оскальзываться среди туннеля, чтобы просто стоять на берегу и смотреть на сложенные, будто четыре ладони, лепестки, белые с чуть желтоватым оттенком. Цветов было так много, что озерцо походило на клумбу в саду.

– Вот только бы знать, кто тот садовник? – Фригг почудился за спиной быстрый топот маленьких ног и шуршание осыпающегося песка. В темноте никого не было, однако ощущение, что за ней следят, держало цепко. Фригг беззаботно, стараясь не намочить подол платья, шагнула в озеро. Ноги тут же увязли в илистом дне. До ближайшего цветка лотоса было три шага, не больше. Фригг, семеня, чуть продвинулась. Цветок колыхнулся навстречу. Богиня разогнала воду, подняла волну: теперь цветок сам двигался к ней. Фригг наклонилась. Коса упала, намокнув концами волос. Богиня потянулась еще чуточку, споткнулась и упала, подняв ворох брызг, но в последнее мгновение перед падением успела ухватить и дернуть толстый мясистый стебель лотоса. Поднялась мокрая и счастливая: цветок сиял изнутри золотистыми стенками. Фригг выскочила на берег – вода, видно, озеро питали подземные родники, была ледяной, и ноги тут же свело судорогой. Одной рукой растирая ступни, другой богиня вцепилась в добычу, не сводя с сокровища жадных глаз. А цветок, словно только и ждал, когда тепло ладони согреет его восковую бледность, на глазах оживал, раскрываясь.

– Безумная! Что ты творишь? – зашуршало по подземельям.

В который раз Фригг оглянулась. Она была совершенно одна. Та же пещера, озеро. Лишь цветов поубавилось, но и за это Фригг не могла бы поклясться. Может, она ошиблась вначале, приняв за лотос обыкновенные лилии, и теперь в избытке качавшиеся на поверхности воды.

– Остановись! Оставь! – шуршало ей вслед, когда Фригг двинулась обратно. Но теперь богиня даже не оглядывалась, торопясь на свет.

Конь, по-прежнему привязанный там, где его оставила богиня, захрапел и попятился, норовя оборвать короткий повод.

– Тише, дурашка! – Фригг, успокаивая, огладила холку коня. Здесь, при тусклом свете угасающего дня, цветок был чудо как хорош, и Фригг не жалела о предпринятом путешествии, за которое, богиня подозревала, ей еще влетит от родителей.

Зажав стебель в зубах, чтобы ненароком не поранить нежные лепестки полураскрытого бутона, Фригг рывком вскочила в седло. Направила лошадь к тому месту, где небесная дорога пересекалась с дорогой ванов.

И вдруг в тот миг, когда лошадь расправила крылья, собираясь взлететь, тучи рвануло в разные стороны. А над унылым миром, торжествуя последние минуты, красным диском засияло солнце. Его свет окрасил гребни гор, приукрасил луга с чахлыми, тронутыми заморозками травами, высветил фоном изящную роспись ветвей.

– Как хорошо! – придержала Фригг лошадь, привстала в седле.

– Тебе нравится? – хрустальной каплей упало слово. – Бери же, этот мир – твой!

Фригг, качнув головой, улыбнулась невидимому собеседнику:

– О, нет, благодарю за подарок! Если бы картина могла застыть такой, какой я вижу ее сейчас, можно бы и подумать. Но здесь бывают долгие затяжные дожди. Скучные зимы. Грубые ваны, которым куда равняться с остроумием и ловкостью асов. Нет, прибереги подарок для кого-нибудь другого. Мой мир – Асгард, и я люблю его вечный цвет лета.

– Это не подарок, – заспорил голос, шедший, казалось, из цветка. – Это та плата за неумеренное любопытство, которую тебе придется платить, богиня!

Фригг, еще не веря, прислушалась: сомнений не оставалось, с ней говорил цветок. Солнце развернуло лепестки лотоса, и окрасило пестик цветка в малиновый цвет.

Цветок по-прежнему был прекрасен, но что-то тревожное было в жарком свечении, наполнявшим цветок изнутри. Уже и солнце вновь спряталось среди туч, а лотос все розовел, разгораясь зловещим рубином.

– Ты так хотела выделиться. Так была уверена во вседозволенности, которую обрела по праву рождения? – и голос цветка уже не казался хрустальным; так, скорее, топором колют лед. – Знай же, Фригг, несравненная Фригг: ты – случайно подобранный асами котенок, брошенный на дороге. И вовсе не твои родители воспитывали тебя. И не Асгард – твой мир. Ты родилась среди ванов, которых так презираешь. Не слишком ли ты высоко вознеслась?

И только тут Фригг вспомнила то, что пропустила мимо ушей когда-то: тайной лотоса горных пещер были не дары или несчастья, которым цветок осыпал его сорвавшего. Цветок лишь говорил правду: каждому – свою, одну-единственную, но обязательно ту, которой иначе не узнать вовек.

Фригг, выслушав цветок, который, выполнив миссию, тут же съежился и осыпался пылью, не заплакала, как сделала бы, даже если бы порвала старое платье. Отряхнула пылинки цветка с ладоней. Сжала губы. По другому взглянула на Альфхейм. Умом понимала, но сердце рвалось под ясное сияние Асгарда. Представила себя в грубой холщовой рубахе, в юбке, замызганной грязью. Представила, что кого-то из неотесанных ванов придется выбирать в мужья. Злая гримаса исказила черты Фригг:

– Ну, что ж, значит, теперь я знаю правду. Но, – подняла Фригг руку, – клянусь, что больше никто о ней не узнает! – и пришпорила лошадь, торопясь вернуться в Асгард засветло.

Локи проводил Фригг хищным взглядом: воспользоваться тайной он, конечно, не посмеет. Но теперь вряд ли и гордая красавица осмелится быть такой недотрогой. Локи отступил в темноту пещеры. Далеко обходя озеро, спустился еще ниже: в стране цвергов у Локи еще оставались кое-какие делишки, о которых даже правдивый лотос не знал.

А Фригг, враз постарев, выделила из толпы обожателей Одина: лишь он мог заставить забыть Асгард правду о происхождении богини Фригг.

– Фригг! Богиня! – вновь позвали море и ветер. Фригг шагнула ливню навстречу: многое из того, что напророчествовал золотой лотос юной богине, сбылось. Не хотелось думать, что сбудется остальное.

– Один! – выдохнула Фригг. Великий ас ткнулся в мокрое от слез и дождя лицо жены, прижал левой рукой, обхватив спину.

– Не уходи, – попросил. – Не теряйся, Фригг, больше, слышишь?

Богиня всхлипнула, словно девчонка. Кивнула согласно.

 

ВАНЫ

Впереди, отделенный от Миргарда пеленой густых туманов, простирался Альфхейм – земля ванов и цвергов.

Серебристые рощицы и блестящие молодой поросолью, словно выделанная шкурка пушного зверя, ухоженные поля окружали добротные приземистые усадьбы.

– Осторожнее, Скади!

Богиня бросилась ничком на землю: острый обломок бычьей кости врезался в ствол с такой силой, что пробил кору. Ньёрд резко оттолкнул жену, чуть не переломав лыжи. Выхватил из-за пояса кинжал, но противник не появлялся. Да, впрочем, то был лишь объедок со стола асов: валькирии, ленясь убирать мусор, попросту швыряли наполненные корзины в пространство. Крупные кости и пустые бочонки разлетались по соседним мирам. Но, как не сердились ваны, Вальгалла лишь презрительно морщилась, стоило напомнить о законах соседства.

– Опять? – Скади, сдернув с руки варежку, провела по лбу мужа, разглаживая морщины. Ньёрд давно точил зуб на обитателей верхнего мира, и женщина опасалась, что когда-нибудь ван решится на отчаянный поступок.

– Послушай, – уговаривала Скади, пока они скользили по утоптанной полосе к усадьбе, – стоит ли портить нервы из-за гнилого огрызка?

– Я видел: рыжая деваха хохотала, любуясь сверху, как чуть не убила тебя, – сумрачно ответил Ньёрд. Густые брови, льня друг к другу, слились мохнатыми гусеницами над переносицей.

– А ты даже рассмотрел, что валькирия рыжая? – шутливо пихнула Скади мужа в спину. Тот, не ожидавший удара, не успел затормозить и покатился по склону вниз, нелепо размахивая лыжными палками.

Короткие лыжи, подбитые снизу для большей устойчивости и скорости мехом, для виражей мало подходили. Ньёрд, раз и два безуспешно попытавшись упереться в снег палкой, покатился к подножию. Скади изящно нырнула со склона следом. Крутнулась, развернувшись к барахтающемуся в снегу Ньёрду.

– Вот теперь будешь знать, как заглядываться на чужих девок!

Ньёрд, сидя, отряхивал с меховой куртки снег. Неуловимым движением подсек Скади:

– Ах, так! Тогда держись, маленькая разбойница.

И парочка покатилась, зарываясь в рыхлый снег.

– Отпусти, ненормальный, – Скади шутливо колотила мужа по спине и груди кулачком. Добавила серьезно: – Отпусти, Ньёрд, слышишь?

Что-то в тоне жены заставило Ньёрда послушно разжать замок, выпуская женщину из объятий. Скади, зажав в зубах костяную заколку, прибрала под капюшон куртки волосы.

Ньёрд выжидал: не так уж его молодая жена безрассудна, чтобы, когда сошел снег и в поле столько работы, предложить без повода прокатиться на лыжах. В горах еще лежал снег, неохотно подтаивая и сходя вниз, в долину, мутным потоком. Реки раздулись, прорвавшись через лед. И даже в воздухе чувствовалась свежая сладость, как бывает в марте.

От езды и гонки Скади раскраснелась. Распущенные волосы легким облаком, каштановым у кожи головы и светло-рыжие на концах, пылали среди белизны – Скади походила на лисицу, дразнящую свору борзых.

Ньёрд оказался прав. Скади, отряхивая с варежек снег, подняла лицо.

– Ньёрд, скажи, почему асы нас так не любят?

Ван смешался. Скади, огненно-рыжую девчонку, он увидел как-то, когда охотники проезжали через маленькое горное селенье. Хижины, по кровлю спрятавшиеся после ночного снегопада, сонно дремали. На стук охотников лишь старухи высовывали носы, чтобы тут же перед ванами захлопнуть двери. Ньёрд с товарищами, хоть изрядно вымокли, провалившись в ненадежный овраг, поджидавший, засыпанный снегом, хотели уже стронуть лошадей, когда Ньёрд обернулся на звонкий голос.

Чертовка, выскочив на снег в одной юбке и наспех заправленной расхристанной сорочке, выплеснула к плетню помои и закричала:

– О, кто заявился! Сам Ньёрд пожаловал. Давайте, заходите в избу – что мерзнуть, – и обдала охотников взглядом, не сулившим добра.

Ньёрд впервые видел глаза, отливавшие ясным изумрудом. Казалось, девушка, играючи, поменялась зрачками с кошкой. Спутанные и давно немытые волосы висели паклей, девица была смугла до черноты. В разрезе сорочки проступало худое тело. Когда рыжая ведьма наклонилась, пригибаясь под низким проемом двери, в разрезе мелькнули две грудки, повисшие полупустыми мешочками. Словом, Ньёрда любили красавицы куда лучше, чем эта селянка, больше похожая на бродяжку. Босые ноги, до колен покрытые коростой навоза, переступили нетерпеливо, когда Ньёрд в который раз повернул к девушке голову. Изба, словно девушка шепнула селенью заветное слово, набивалась народом. Ньёрд озирался. Ваны не думали, что в таком диком месте правителям Альфхейма окажут достойный прием.

Двалин, горбатый уродец, видевший еще дни творения цвергов, шепнул:

– Кажется, тебя, Ньёрд, тут почитают.

– Может быть, – отозвался светлый ван. – Хотя странные у них почести богам, надо признать.

Ваны теперь были окружены сумрачной толпой стариков, среди которых особняком держалось с полдюжины юношей и девушек.

Вперед, трясясь от древности, выступил старик. Прошаркал по земляному полу хижины, в упор рассматривая пришельцев.

– Точно дырку просверлить собрался, – прошипел великий Фрейр на ухо Ньёрду.

Тот выглядывал среди седых косм и старушечьих лиц рыжий факел. Ответил вполголоса:

– Может, у них принято с гостями не разговаривать?

Но старик, пожевав губами, опроверг вана:

– С гостями мы говорим. Рады мы гостям, да только никто из них дважды в одну и ту же реку не входит.

– Да ты мудрец, – Фрейр положил руку на рукоятку меча. Потом, смутившись, убрал. Что это в самом деле, испугаться сборища древних пней?

– А между тем мне всего шесть ночей от роду, – прошепелявил старик, словно угадав мысли великого.

Ньёрд и остальные не поняли, о чем толкует эта не одну зиму и не один десяток детишек сварганившая развалина.

Но сердце Ньёрда екнуло и вздрогнуло от неясных предчувствий.

Селеньице странного народца ютилось между гор, защищавших его от ветра и снежных бурь. Кое-какое хозяйство и грядка луковиц во дворе помогали перебиваться. Селеньице, не мешая миру творить великие деяния, мирно добывало себе пропитание и какую-нибудь одежонку, благо, хватало ее на много поколений.

Не зная лучшей участи, селяне не роптали, пока из-за гор в деревню не пришел незнакомый путник. Он-то и объяснил народцу кошмар их жизни – и жизнь и впрямь превратилась в тягостное ожидание.

Селяне, давние потомки первых низших божеств, были счастливы, пока незнакомец не рассказал, что их бытие – насмешка.

Прожив неделю и породив сына и дочь, селянин ложился на лаву и умирал, зная, что дети, как положено, обиходят тело, предав прах очищающему огню. Пришелец объяснил, что другие люди ждут погребальный костер десятилетиями.

Несправедливость асов, так распределивших непоровну время, отпущенное на утехи, стала той крохой, уничтожившей налаженный быт.

Старики не хотели умирать, цепляясь за крупицы дыхания – их агония была ужасна. Молодые не хотели рожать детей, тем самым обрекая их на гибель через шесть ночей на седьмую.

Девушки старились, не познав мужского семени. А юноши седели даже раньше положенного, ярясь обидой.

Высшие ваны, побледнев, слушали монотонную речь старика, сбивавшуюся на бормотание. Ньёрд наконец увидел зеленоглазую кошку в толпе старух. Ему показалось, что на гладкой коже незнакомки за какой-то час у губ и век разбежались черточки морщин.

«Еще неделя, нет, уже несколько дней, и перед ним будет дряхлая сморщенная уродка. Она будет трястись, как этот старик, и раскрывать беззубый рот с синими бескровными деснами?» – содрогнулся Ньёрд.

Остальным великим тоже было не по себе. Но ваны, боги плодородия и скотоводства, ничем не могли помочь обреченным.

Разве что остаться с погибающей деревней и умереть вместе с последним младенцем через неделю?

– Простите нас, люди, – после долгого молчания голос Фрейра звучал глухо. – Мы ничего не обещаем. Даже надежду. Но мы пойдем на поклон к великим: пусть восстановится справедливость.

Мы уходим. И не знаю, вернемся ли. Но, клянусь, я попытаюсь исправить зло, в котором нет нашей вины.

Ваны через расступившуюся толпу гуськом пересекли двор. Их лошади, в отличие от гостей, почищенные и уже накормленные, ждали под навесом, укрытые старыми дерюгами.

– Хозяйственные ребята, – двусмысленно процедил Двалин, подпрыгивая: росточек не позволял ему сразу оседлать лошадь. – Только к чему?..

Ему никто не откликнулся. Ньёрд сунул ногу в стремя, когда за изгородью мелькнула рыжая копна волос. Ван спешился и хлестнул лошадь:

– Вряд ли у меня осталось время куда-то ездить.

– Ты что? – взъярился Фрейр. – Откуда нам знать, что за напасть в этом селении? Может, место гнилое, может, чье-то колдовство высасывает из жителей жизнь до срока? А, может, это болезнь, неизвестная в других местах. Надеешься, что божественное происхождение тебя защитит от смерти?!

– Ты сам сказал, что не можешь оставить им даже надежду, – Ньёрд сдернул притороченный к седлу лук. – Но я могу остаться вместе с ними, раз великие ваны не способны ничем большим помочь.

– Вот им радости – тебя сжигать… – начал Двалин, но стих под пронзительным взглядом Ньёрда.

– Я сказал – я остаюсь.

– Как хочешь, – пожал плечами Фрейр. – По коням, ребята! – крикнул он и обернулся: – На асов не надейся… Ну, сам понимаешь.

И первым двинулся вверх из страшной горной котловины.

Ньёрд остался. И поселился в той самой хижине, во дворе которой впервые увидел рыжеволосую. Время шло на часы, а не на месяцы или годы. В первый же час, как сумерки коснулись тенями земли, Скади, ужом вывернувшись из нечистой сорочки, подтолкнула Ньёрда к стене:

– Ну-ка, подвинься!

И горячее тело прильнуло к вану, обдавая теплой волной. Ньёрд минуту-другую лежал, не шевелясь. Не то, чтобы ван был пуританином или строго соблюдал целомудрие. Он был не прочь притиснуть к стогу девчоночку, а с вдовушками шел и дальше. Но никогда не попадался так нелепо: по углам притворно всхрапывали старшие брат и сестра Скади. У печи жевал губами теленок, которого из хлева взяли в морозы.

А рядом, прижимаясь плотнее, пока их ноги не переплелись, жадно дышала, щекоча волосы, ведьма. Ван старался не шевелиться и даже пореже дышать. Он не признавался сам себе, но раскрытая тайна, знание того, что рядом с ним – полутруп или станет такой через несколько дней или часов, отпугивала вана брезгливостью. Так, люди сторонятся калек и убогих, даже если их язвы не заразны, а болезнь не опасна. То, что вначале показалось жаром, теперь леденило: Скади была словно ледышка. С чего он взял, что ее дыхание обжигает?

– Какая ты… – попытался отодвинуться Ньёрд, но девушка уже, поднимаясь, сама поняла, лихорадочно нащупывая одежду. В быстрых, беспорядочных движениях было больше стыда, чем гнева, и Ньёрд, не вытерпел, потянул Скади за руку, в темноте белевшую водяной лилией кисть.

– Иди сюда! – позвал, прижимая к себе. Скади послушно присела на краешек постели.

В лунном свете зелень в глазах сгустилась до черноты. Скади вдруг всхлипнула, ткнулась лицом в плечо Ньёрда. Он гладил худые плечи с остро выпирающими лопатками, говорил слова, которые говорят любимым все на свете. Скади послушно кивала, отогреваясь.

А потом они торопились, жадные, всхлипывающие. Забывшие обо всем и даже о себе, многорукий монстр пожирал сам себя. Ньёрд ввинтился в жаркую плоть Скади – однополое существо рычало, металось, кричало от неизбежного. В старости, каким бы потом она не захлестнула тебя, всегда таится угроза; все кончено, и ты потерянно лежишь, запрокинув руки за голову, обиженный тем, что тебя лишили твоей части. Разбросанная одежда, мгновенная вспышка – и то же одиночество, которое одно только и есть рядом с тобой всегда. Как ни тщись, как ни безумствуй – лишь избранная ночь поможет женщине в ее втором я. Ньёрду же даже такой малости, как надежда, не оставалось.

А наутро, когда рассвет сквозняком через щели хижины вполз к спящим, родился Тун. Скади раздалась в бедрах, и груди ее больше не походили на опустошенные мешочки. Она завернула младенца в полу передника и унесла, пока сын не разбудил отца писком. Но Ньёрд уже открыл глаза, с недоверием и удивлением глядя на морщинистого старичка в половину руки взрослого мужчины. Мальчик, выворачиваясь из тряпок, повернул голову, настороженно встретив взгляд вана.

– Ты смотри, – восхитился новоявленный отец, – смотрит, будто и впрямь понимает!

И был удивлен поджатыми губами Скади: малыш хмыкнул и отвернулся, попросив у матери пить.

Ньёрд облокотился на постилку; как ни приучал он себя к мысли о быстротечности жизни этих людей, поверить, что его малыш, не научившись ходить, уже знает о скором конце, было нелегко. Да любой от этого спятит!

Пока Скади кормила малыша, пристроив на коленях и запихивая в ротик кусочки жеваного мяса, Ньёрд ополоснулся во дворе у шустрящей по подворьям реки.

Внезапно селение наполнилось шумом и предсмертными криками: это бились в агонии те, чей срок жизни вышел с восходом.

Ньёрд так и замер, наклонившись к воде. Повсюду, куда ни кинь взгляд, кто на ковыляющих ногах, кто на карачках, выползали из хижин люди. Кирпичные лица, обугленные и иссеченные ветром, на глазах превращались в уродливые маски. Из хижины Скади, пошатываясь, вышел ее старший брат. Он неуверенно шарил руками воздух, повернув лицо в ту сторону, где между двух скал всходило солнце. Первый луч возник синим маревом над проемом. Старик ахнул, прикрывая ослепленные глаза. Потом, пока Ньёрд не успел поддержать, упал на колени.

Ньёрд еще успел разобрать последние слова умирающего:

– Не хочу! За что?..

А те, кто помоложе, уносили трупы к чернеющей на окраине селения яме. Трупы скидывали на пепельную золу, смешанную с грязным снегом.

А смерть все еще буйствовала, наступая. Наконец, деревня обнищала еще на десять стариков и четыре старухи. Оставшиеся полукругом обступили яму. Мужчина средних лет, которого вчера Ньёрд видел в толпе подростков, поднес к краю вязанок, сложенных вокруг погребальной ямы, факел из смолы и ветоши. Хворост занялся. Тогда мужчина, отбросив ненужный факел позади себя, начал скидывать горящие ветки вниз.

Снизу, тяжело поднимаясь черной сажей и испещрив снег черными точками, поднималось удушливое марево горящих трупов.

Ньёрд сглотнул тошноту, утирая ладонью губы и подбородок. Вроде, борода и усы стали длиннее? А ногти превратились за ночь в роговые наросты, загибающиеся на концах. Ньёрд поискал Скади – ее среди тех, кто пришел проститься с ушедшими, не было.

Не было и вчерашнего старика.

– Гости не войдут в реку второй раз, – понял ван вчерашнюю отповедь, которую ваны приняли, было, за угрозу. Им показалось, что старик говорит о них – он, скрытый горящими ветками там, в яме, говорил о себе. Есть ли время думать о прочих, когда так мало отпущено тебе самому?

Теперь Ньёрд разгадал и то равнодушие, с которым селение встретило и проводило ванов. То, что они приняли за простоту и недалекость, оказалось высшим погружением в себя. Ньёрд судил по сыну: едва родившись, Тун знал и умел все, что знает и умеет взрослый. Еще ножки, по-детски стянутые перевязочками, нетвердо ступали по земляному полу хижины, а Тун уже задавал вопросы, пытливо заглядывая вану в глаза:

– Где живут те, кто уходит в черную яму? Ты тоже встретишь меня в Хеле, царстве мертвых? А мама, мама будет такой же уродливой и страшной? – и малыш с безжалостностью тыкал пальцем в сторону постаревшей сестры Скади. Та, вчера крепкая женщина, ядреная бабенка в самом соку для любителя, теперь, скованная параличом, могла лишь приподнять левую руку, делая непонятные жесты.

– Скади, – не выдержал Ньёрд. – Не лучше ли, чем так медленно умирать, каждый рассвет видя смерть близких, покончить разом?

Ньёрд оказался прав в подозрениях, зародившихся у вана утром: он, поселившись в странной котловине среди гор, тоже стремительно старел, хоть и не так заметно, как остальные.

– Куда ни погляди: стоны, плач, ужас, – продолжал Ньёрд. Его рука машинально взяла со стола каменный заостренный обломок, служивший ножом. Ньёрд взвесил нож в руке, коснувшись пальцем острия. Неожиданно острие оказалось отточенным – на коже появилась багряная капля.

Сыну, по обычным меркам, шел седьмой год. Он взял от матери зеленые глаза, от отца – нетерпеливость и густые вьющиеся волосы. Ньёрд провел пятерней по волосам ребенка. Бездумно взъерошил вихор на макушке: «У него не будет отбоя от девиц», – подумал, тут же спохватившись: сверстниц Туна в селении не было.

И в следующее мгновение ударил мальчика, целясь в грудь. Разом.

– Не смей! – Скади звериным чутьем подлетела, подставив под нож руку. Каменный обломок вспорол кожу. Минуту крови не было. Кожа, раскрывшись, синела следом лезвия. Мальчик, не успев испугаться, вывернулся. Глядел из угла хижины, как суетится Ньёрд, пытаясь обрывком рубашки перетянуть рану.

– Не смей, – отчеканила Скади. – Может, ему повезет прожить дольше и увидеть внуков!

– Прости, – Ньёрд нечаянно задел пораненную руку жены. Скади поморщилась, но промолчала.

– И везде так? – как взмах ножа, застиг вопрос Туна. Мальчик нетерпеливо дергал Ньёрда за край рубахи. – Везде отцы убивают детей, чтобы не были несчастными?

Тун выглядел выше своих лет. Голос, начинавшийся ломаться хрипотцой, выдавал, что ребенок еще не в силах примириться с неизбежным.

А Ньёрд? Что мог Ньёрд, кроме беспомощного:

– Может, и не везде так, мой мальчик.

Ньёрд решил махнуть рукой: в конце концов, неделя – недостаточный срок, чтобы предаваться переливанием пустого в порожнее.

Он будет любить Скади, пока хватит сил. Он найдет Туну женщину, когда трое суток спустя тот будет готов отдать женщине частицу своей плоти. Они с женой, когда приспеет час, уйдут, поддерживая дряхлые плечи друг друга, в горы: единственное, с чем Ньёрд не примирился, черная яма с обгоревшими человеческими костями.

Но природа с ваном не согласилась. Шли вторые сутки, когда Ньёрд впервые направил коня к заснеженым хижинам. Тун уже смело держался в седле. Конь Ньёрда, как ни гнал, охлестывая по бокам плетью, ван, с подворья не уходил, и мальчик полюбил конные прогулки по окрестностям.

Ньёрд жалел, что юноша так бесцельно тратит время, но отказать Туну не мог: в конце концов, это жизнь парня. Не хватало, чтобы родители из-за боязни или желая добра украли частицу из жалких крох недели.

В этом селении не годились традиционные: «Не бездельничай! Займись делом! Учись у старших!» Тун умел и знал не меньше отца, а какое дело парень смог бы закончить за семь зимних дней?

И Тун, предоставленный сам себе, гонял лошадь, пока та не начинала спотыкаться от усталости.

А на третьи сутки в котловину пришел обвал. Гул эха. Сорвавшаяся лавина камней. Глыба, несущаяся скалой и разбивающаяся тысячами разящих осколков.

– В горы! Уходите в горы! – кричал Ньёрд жителям.

Камнепад продолжался, рассыпая игрушечные домишки, которые народец селенья считал своей крепостью.

Но селяне равнодушно проводили карабкающиеся вверх фигурки вана и его жены. Повернувшись спинами, дожидаясь конца.

В горах прогремело. Громада, величавая во мнении своей вечной несокрушимости, вдруг качнулась. Накренилась над котловиной, закрывая просвет, в который заглядывал первый солнечный луч. Там всегда вставало солнце, золотя крыши хижин и ненадолго вызывая иллюзии, приукрашивая убожество, Основы мирозданья покачнулись. Гора вздрогнула и, надломившись, накрыла поселок в котловине.

Смерть жителей была мучительной, но быстрой. Мгновение задыхаешься в каменном крошеве, еще дергаешься, стиснутый гранитными обломками. А потом тихий свет впереди. И старуха вёльва у входа в Хель.

Когда, добравшись до относительно безопасного места, ван и Скади оглянулись на поселок, на месте котловины, еще дымясь пылью и торчащими среди вспучившейся породы обломками, простиралось озеро камней.

Ньёрд еще надеялся, что Тун отъехал достаточно далеко, чтобы обвал не задел его. Скади пыталась удержать трясущиеся руки, выкручивая и переминая пальцы.

– Они погибли? Они все погибли? – пытливо вглядывалась в вана.

– Будем надеяться, да, – Ньёрд обнял жену за плечи и, в последний раз бросив взгляд на погибший мир, так и не успевший понять смысл своего существования, двинулся вверх. Там, ван помнил, перевал через горы.

Погода испортилась сразу, как они перевалили через горный хребет. Скади, полуослепшая и обессилевшая, еле переставляла ноги в глубоком снегу. Черные вмятины все сближались – шаги давались все с большей мукой. Пока усталость не навалилась равнодушием. Ньёрд поддерживал жену, но нести не мог: поскользнись он, тогда они вдвоем покатятся, ломая кости, вниз по отвесному склону. Поэтому он старался ставить ступню так, чтобы Скади могла ступать след в след. Ньёрду казалось, все его тело превратилось в кусок льда: вначале ноги и руки щипало, прокалывая иголками и вызывая судорогу. Теперь он тупо переставлял ноги, следя лишь за тем, темнеет ли позади силуэт Скади. Ледяная крупа до крови иссекла обмороженное лицо. Ранки тут же покрывались корочкой льда, пока лицо не превратилось в ледяную блестящую маску. А спуск был по-прежнему беспорядочен и бесконечен, пока, оглянувшись в очередной раз, Ньёрд не увидел, что Скади пропала.

Пришлось, напрягая волю, вернуться. Подъем оказался чудовищней спуска, словно подножие нарочно грузилом тянуло вниз. Он перевалился через очередной ледовый гребень, припорошенный наметенным пургой снегом, только тогда вздохнул с облегчением.

Ньёрд и не подозревал, что так долго не озирался; в белом аду время утратило смысл. Ему казалось, что он сделал лишь пару шагов, а Скади, упираясь, но неуклонно продвигаясь вперед, ползла по насту, словно гигантский черный паук, помогая себе руками и коленями.

Ньёрд вздохнул, обжигая морозом легкие. Двинул навстречу. Когда Ньёрд дополз до жены, Скади уже утратила последние искры воли. Она поводила бессмысленно головой. Волосы при каждом взмахе звенели сосульками.

– Не могу больше, не хочу. Давай останемся здесь.

Ньёрд скорей угадывал, чем слышал слова. Может, это только его мысли, смешанные с заунывным ветром? Но нет, говорила Скади. Каждое слово – трещинами на обескровленных губах. Жидкость, бледно крашенная клюквенным соком, тут же замерзала.

Ньёрд не ответил, щадя силы. Теперь первой, по полметра в час, передвигалась Скади. Ньёрд полз позади, подпихивая женщину своим телом. Каждый толчок – стон из стиснутых губ. Остановка – и еще один толчок. Вся жизнь Ньёрда впаялась в эту цепочку бесконечных повторов.

Он не собирался сдаваться и когда зарозовел рассвет.

– Мгм, – окостеневшие челюсти Скади разучились человеческой речи. Да и Ньёрд больше походил на медведя, ворочающегося в тесноте. Сейчас, приди кому в голову забава переместить Скади в любую точку пространства, в любой из девяти миров, Ньёрд все так же бы упорно толкал и толкал бесчувственную женщину перед собой, лишь бы сдвинуться еще на локоть, на пядь.

Ньёрд даже не заметил, как, натянувшись пологом облаков, просеялся дождь, сменивший метель. Лишь облизал губы, когда растаяла, сорвав кожу, ледяная маска на лице. При вспышках молний лицо Скади было мертвенно бледным. Ньёрд со стоном перекатился на бок. Прислушался к дыханию жены. Потом лихорадочно рванул одежду на груди Скади: сердце медленно, через раз, но билось. Лишь тогда позволил себе закрыть глаза и провалиться в черный кошмар без снов.

Шел седьмой день их жизни, а мужчина и женщина спали. Солнце, приподнявшись, высушило одежду. Подсушило раны, стянув кожу. Тени стали длиннее. Сначала зашевелилась женщина. Первая мысль, впитанная вместе с первым вдохом, вжала в землю.

Скади прислушивалась к мерному дыханию ее мужчины, страшась и желая повернуть голову. Не так пугало уродство и перемены, которые могли в их последний день произойти с Ньёрдом, как Скади боялась увидеть на его лице отражение собственного уродства. Она видела, помнила женщин селения: любимых в юности, а через несколько дней постылых и ненавистных, цепляющихся за мужчин, которые даже в предсмертных стонах не вспоминали о своей женщине.

Ньёрд очнулся разом. Попытался, раздирая поджившие трещины губ, улыбнуться жене.

Под ними, уютно устроившись под ясеневой рощей, зеленела долина. Ньёрд рассмотрел аккуратные полоски пашни и маленькие с расстояния фигурки ванов.

– Ты не постарел, – Скади осторожно опробовала голос, но, говорят, голос женщины в любом возрасте скрывает возраст, а муж был пришельцем, чужаком. Но о том же твердила и кожа рук, обмороженная, но упругая.

Скади разлепила губы:

– Скажи, ты и теперь будешь меня любить? – но она уже знала ответ, да и не суть важно, что подумает один мужчина, когда кругом, в жизни, теперь такой долгой, их будет много, а Скади по-прежнему молода, прекрасна и жадна до новых ощущений.

– Люблю тебя, – откликнулся ван, дивясь женскому неразумному безрассудству: они пережили столько, сколько другому бы хватило на годы, выдержали на краю гибели, Скади, наверное, навек потеряла сына, а она думает, будут ли ее любить?! Нет, Ньёрд раз и навсегда отказывался даже пытаться понять эти существа.

Долина, облитая солнцем, заманчиво лежала вогнутой чашей. Но туда еще предстояло спуститься.

– Пойдем-ка, – Ньёрд поднял жену, подхватив за талию.

Навстречу, заметив путников, еле переставляющих ноги, торопились ваны. Фрейр отсутствовал уже несколько дней, никому не сказавшись.

Ньёрд подозревал, что бог отправился к асам. Пожалел, что не может вернуть друга обратно: просить было больше не за кого.

Да и вряд ли ванам стоит надеяться, что пресветлые боги Асгарда хоть пальцем шевельнут для другого.

Когда хмурый Фрейр через несколько дней вернулся из верхнего мира, его не расспрашивали: судя по тому, что Фрейр заперся с Ньёрдом, пьянствуя, асы принять низкорожденного не пожелали.

Скади, первые недели и месяцы ежедневно вглядываясь в зеркало, постепенно привыкла, что время остановилось. Бешеная круговерть, в которой жил ее народец, осталась позади, придушенная камнепадом.

И чем округлее становились локти и колени, чем светлее кожа, тем Скади внимательнее присматривалась к жизни в Альфхейме.

Ваны, спокойные, неторопливо-рассудительные, вдруг способны были вспылить, вызвериться. То на одного, то на другого обитателя Альфхейма нападала хандра. Тогда ван запирался в своем жилище. Из дома неслись разухабистые песни, крошилась мебель и деревянная посуда. Жены то голосили, то ругались под окном закрытого изнутри жилища, уходя ночевать к соседям. А ван, перепившись до одури, внезапно распахнул дверь, скаля зубы. Когда Скади впервые увидела расхристанную фигуру, с безумно вывернутыми зрачками и сжимавшую черенок вил, она торопливо зашептала Ньёрду.

– Он умирает? Он боится смерти?

– Нет, – муж смерил расстояние от пьяного до убегающей врассыпную толпы, – живехонек-здоровехонек, дуралей! Но вот как бы кого не покалечил, – и двинул навстречу вану.

Толпа, колыхнувшись, приостановила бег, заозиралась. Кудрявый ван и Ньёрд стояли друг против друга. Ньёрд говорил неторопливо, словно уговаривал необъезженного жеребца. Скади стояла, закусив кончик платка, ближе всех. Страшно не было, только непонятно и пусто, будто тебя обманули. Так, не всерьез, по-глупому, и ты недоумеваешь: да зачем же так дешево?

Потом, когда пьяный, убежденный то ли словами Ньёрда, то ли протрезвевший на холодке, свалился под изгородь, Скади спросила мужа, что заставляет ванов терять свое лицо.

– Понимаешь, – казалось, не совсем уверенно, начал Ньёрд, – ты никогда не простишь, что кто-то, вовсе тебя не умней, не талантливей, не сильнее, но считает тебя прахом, существом недостойным.

– Ты – об асах? Они так думают? – догадалась Скади.

В том-то и дело, что они как раз о нас не думают, – непонятно отозвался Ньёрд, и перевел разговор на другое.

Тогда ван решил, что жена удовлетворилась ответом. Оказывается, все эти долгие месяцы, пока лето сменялось зимой и заворачивал на весну, Скади помнила и думала о давнем разговоре.

Ньёрд и сейчас медлил. Но Скади, ее вопрос – лишь тень разговоров, бродивший по землям ванов. Особенно роптала молодежь, собираясь вечерами и шушукаясь.

– Да кто они такие, великие асы? – иногда прорывалось громкое восклицание.

Фрейр нагружал ванов работой, выдумывая дальние походы, отстраивая новые крепости, заставляя парней от света до темноты обучаться боевым искусствам. Но искра, тлеющая до поры до времени, вспыхивает тогда, когда в ковше иссякнет вода.

– Ты что-то знаешь? – насторожился Ньёрд. Скади отвернулась, упрямо стиснув лыжную палку.

– Ты не ответил!

Скади сначала сама хотела разобраться, что из рассказанного Хеймом правда и так ли правы асы, отгородившиеся от братьев-ванов происхождением.

Хейм, молодой охотник-ван, отступил неслышно за уступ горного склона. Так он и знал, что женщина проболтается. Теперь придется, пока старейшины и великий князь ванов Фрейр не опомнились и не разослали ребят по дальним провинциям, торопиться с исполнением плана.

Хейм уже подростком отличался от прочих жадным интересом ко всему, что по обе стороны вверх и вниз – относилось к другим мирам. Подданные ванов, карлики и цверги, Хейма интересовали мало. Его тянуло к асам. Не верилось, что жилища можно строить из золота и серебра. Как поверить, что упряжь лошадей асов украшена самоцветами, а их женщины обладают такими мягкими ладонями, словно кожа новорожденного?

Хейм первым встречал охотников, возвращавшихся из дальних экспедиций. Когда старики принимались за вечное «а помнишь», другие юноши и девушки торопились сбежать от надоевших разговров. Что толку с того, что ваны родились в Асгарде, если мир асов все равно недосягаем? Хейм же терпеливо выслушивал бесконечно повторяющиеся рассказы. Словно мусор, отсеивал явный вымысел, постепенно складывая довольно, на его взгляд, верное мнение о недоступных сородичах. Порой казалось, что он – на пороге открытия тайны, но потом снова – путаница фактов, событий и дат, настолько отстоящих по времени, что даже древние старики затруднялись ответить, где границы тех времен, когда ваны и асы, порожденные йотунами, были на равных перед прародителями. Иные толковали о Мотсогнире, карлике, от которого пошел весь род низших божеств. Но от подобных намеков Хейм отворачивался с брезгливостью: потомков карлика он не раз встречал на охоте. Карапузы, вечно с нагруженным чужим добром мешком, тут же норовили забиться в первую попавшуюся щель при виде чужака. Нет, в таких предков верить не хотелось.

Однажды, когда Хейм, окончательно запутавшись в истории, ломал голову, а не стоит ли попросить разъяснения у князя Фрейра, бывавшего в самом Асгарде, к нему в жилище постучал Альвар. Парни не дружили: Альвар, приемный сын Фрейра, держался от простых ванов особняком. Ну, и кто станет навязываться?

Альвар заговорил первым, кивнув на дверь в соседнюю комнату:

– Старики не спят?

Хейм поджал губы: какой ван ляжет спать, пока с пастбища не вернулась скотина? Но, видимо, в жилище Фрейра другие порядки.

– Да знаю я, что ты думаешь, – хохотнул Альвар, усаживаясь на лаву. – «Вот, мол, заявился. Чепуху мелет», – Альвар так похоже передразнил интонации Хейма, что тот не выдержал, усмехнулся нехотя.

Помедлив, пошел-таки в кладовую. Поставил перед гостем кружку с кислым пивом.

– Зачем пришел? – спросил почти дружелюбно. Альвар отхлебнул. Выплюнул напиток на пол:

– Ну и дрянь варят здешние пивовары. Вот бы из рук валькирии отведать, а?

Хейму ни ухмылка, ни тон не понравились. Но гость словно недовольства хозяина не видел.

– Конечно, услышь меня кто из старейших, то-то шуму бы подняли: покушается на пиво асов, а там и на престол Одина взгромоздиться пожелает – знакомые перепевы.

– Старейшие ваны – мудрость Альфхейма, – осторожно поставил кружку с пивом на стол и отсунулся Хейм. Хотя сам он к заветам прародителей относился пренебрежительно, но быть изгнанным из мира за неосторожное слово, нет, увольте. Кто знает, чем дышит сын Фрейра?

– Прежде всего уяснил бы ты, что у предков была и жизнь другая, а отсюда и понятия иные. Оказавшись оторванным от мира Асгарда, конечно, наши прародители тут же придумали себе утешение, что все, происходящее в мире, предопределено заранее. И раз суждено Альфхейму находиться под миром асов, в том провидение создателя. Только кто того создателя видел или слышал?

– Да, я тоже думал об этом, – непроизвольно вырвалось у Хейма. Он прикусил язык, но поздно. Глаза Альвара загорелись жадными искрами. Он залпом выпил кружку. Отер уста тыльной стороной ладони.

– Я так и знал. Я и мои ребята давно присматриваемся к тебе. К сожалению, вечная мысль, что будешь есть завтра, у многих из нашей молодежи отбила охоту не только действовать, но и думать. Ты не из тех!

Комплимент был неуклюж, но Хейм даже себе постыдился признаться, что доволен похвалой пришельца.

– «Три корня растут на три стороны: Хель под одним, под другим исполины и люди под третьим», – процитировал почти дословно Альвар древние руны. – Как ты думаешь, почему нас называли в древности исполинами?

Вопрос застал врасплох, но налетом – похвала высшего вана, и Хейм постарался не ударить лицом в грязь, с трудом продираясь через слова:

– Наверное, за силу духа?

И по покрасневшему лицу гостя понял, что не угадал.

– Ты вспомни, кто создатель древних знаний, – вразумлял Альвар. – Создатель асов, не так ли? Но ваны мало чем отличаются от асов, так для кого мы показались бы исполинами?

– Для карликов, – докончил мысль Хейм, припомнив, как ему, увидев красный колпачок гнома, приходилось наклоняться к самой земле, когда хотел рассмотреть уродца поближе.

Мысль была кощунственной. По спине Хейма пробежали пупырышки гусиной кожи.

– Не богохульствуй! – побледнев, отшатнулся от выжидательно игравшего кружкой по столу Альвара.

– Разве я? – поднял тот голову. – По-моему, это ты додумался до того, что нашим прародителем был карлик.

– Такой же, как подземные жители Альфхейма? – не поверил Хейм.

Но в словах гостя была логика, а последовательность мысли Хейм не мог не признать за истину.

– Видишь ли, йотуны, о которых лишь ходят легенды, их ведь никто не видел… Они создали во вселенной девять миров и навечно их соединили ветвями и корнями. А как карлик может узреть результаты своих трудов?

– С расстояния, – Хейм всегда на охоте, высматривая стадо оленей, взбирался на холм. Быстрые копыта мелькали, олени текли красновато-коричневым потоком, но сверху всегда углядишь, где стадо разделилось и по какой тропе повел важенок вожак.

– Правильно! Йотуны ведь не глупцы, верно, раз сумели сотворить столько? А с расстояния как разглядеть, кто выше, кто ниже, кто достойней, а кому участь вечно прозябать, сгорбив спину.

– Ты хочешь сказать, разделение богов на светлейших асов и подчинение им ванов – выдумка Одина и его приближенных? Что наши прародители йотуны вовсе и не думали о предназначенной каждому миру колее, с которой не свернуть? – Хейм сжал виски. От напряжения голова разболелась, пульсируя синей жилкой по вискам. Хейм всегда гордился своим умением строить логическую цепочку мирозданья. Но речи Альвара, не согласующиеся ни с одной догмой, на которой держался Альфхейм, заставляли юношу перевернуть привычные понятия с ног на голову.

– Конечно, – подытожил разговор Альвар, – можно нам и обойтись без Асгарда. Ведь кое-что пресветлые нам позволяют. К примеру, – сочились слова желчью, – поставлять светлым асам свежие овощи и фрукты, торговать мукой и зерном. Доставлять в котлы асов живую рыбу и привозить дрова, чтобы светлейшим было тепло. Но почему бы нам не потребовать положенное по праву?

– Да, – подхватил Хейм, обуреваемый двоякими желаниями, вдруг всколыхнувшими душу смутными надеждами. – Мы имеем такое же право на пиво, не отдающее плесенью, и белокожих валькирий.

– Ну, это ты уже загнул, братец, – лишь покачал головой Альвар, но этим и ограничился. Сын Фрейра, всегда не забывавший, что он лишь приемыш в светлых хоромах князя, был доволен сегодняшней встречей: в его тайный отряд присоединился, судя по всему, парень стоящий и решительный.

На пороге Альвар, наклонившись в низком проеме двери, обернулся:

– Знаю, не стоит тебя предупреждать, но помни: держи язык за зубами, что бы ни решил.

Хейм с того дня повеселел, стал разговорчивей. Когда Альфхейм, скрывшись за запорами и оконными ставнями, утихал, он спешил к палатам правителя. Там, выставив дозор из ребят помоложе, они до света строили планы, спорили, охрипшими голосами перекрикивали друг друга. Хейма охватывала злая радость, когда он смотрел на собратьев по оружию. Асы никакого права на Асгард не имели. По крайней мере, такое же право на верхний мир имели и ваны.

Предводительствовал Альвар. Вкрадчивый, когда надо, резкий, если его точка зрения оставалась в тени, он, стоя, наклонившись к собравшимся, рисовал картины, от которых у Хейма перехватывало дух.

Огорчало лишь то, что проходил месяц за месяцем, а дальше сборищ с разговорами дело не шло. Сначала не могли договориться о плане. Потом по крохам: чтобы не было заметно, собирали оружие, сгруживая копья, мечи и палицы в углу сараюшки, где доживал последние годы полуслепой мерин, бывший любимец правителя Альфхейма.

Когда определились силами, в горах выпал снег, занес метровыми глыбами перевал.

А когда подтаяло и горные водопады мирно разлились по долине озерцами талой воды, оказалось, что Альвар, и как не додумались раньше, понятия не имеет, где лежит дорога в Асгард и как совершить переход из одного мира в другой, если ваны – не птицы, а пространство – не мощеная дорога. Обычным способом воспользоваться – нечего было и думать: на дороге из облаков, которая самостоятельно поднималась и опускалась по приказу асов, стояли дозоры. Какой бы воин отряда Одина или ас-военачальник пропустил к верхнему миру сумрачных вооруженных ванов?

Оставалась надежда на Ньёрда: будучи ваном, прославившимся тем, что он единственный из живущих не обладал ни единым пороком, Ньёрд владел черным шаром, повелевающим временем. Сам бог игрушкой никогда не пользовался – шар лежал, запечатанный печатью самого Одина в одной из проходных комнат хором Ньёрда.

Добраться до шара, показывающего прошлое и способного перенести отряд в будущее, минуя дорогу асов, – через бога нечего было и думать.

Оставалась эта рыжая чудачка, восхищенно лепечущая над вылупившимся из яйца гусенком, – жена Ньёрда. Скади в Альфхейме прижилась после того случая, как однажды, проснувшись от сквознячком потянувшей гари, взобралась на крышу и колотила в железный таз до тех пор, пока весь верхний Альфхейм не подняла на ноги.

Горели торфяники, черным драконом лежавшие к западу от Альфхейма. Болота, топкие, если ступить, и покрытые предательски нежным пухом издали, воспламенялись часто. Но никогда пожары не подходили так близко к селениям ванов.

Ваны, одетые со сна кто во что, толпились на краю пашни, за которой, отделенный неширокой полосой рощи, черным клубился смрад. Тушить – нечего и надеяться. Ваны, полуразбуженные и растерянные, глухо бурчали, переговариваясь. Огонь лисицей переметнулся на кустарник, цеплявшийся за жирную жижу по краю болота, Затрещал ветками. Пробежал босыми ногами по траве и притих, столкнувшись с рощей. Но новый выброс, вспухший черными комьями торфа, вспыхивавшего уже в воздухе, смелее нащупал поваленную сосну, трухлявую изнутри и

скрюченную сухими ветвями. Сосна подожгла смолистую ель. Факел разбросал огонь дальше. Пожар наступал, гудя и беснуясь. Ваны пятились, хотя пока лишь едкий чад да розовые всплески вдали свидетельствовали о катастрофе.

В толпе, пьяней обычного, пошатывался Фрейр. Ваны неодобрительно поворачивались к правителю спиной – князь сильно сдал после последнего визига к асам, а в голове его приемного сына – ветер.

И даже теперь, когда близится беда, с которой неясно, как справляться, и можно ли справиться вообще, и сейчас, белея с похмелья бескровным лицом, Фрейр бестолково совался то к одному, то к другому. Его советов не слушали. Приказов, делали вид, не понимают.

Роща озолотилась нежным сиянием, а потом темная полоса леса на горизонте вспыхнула золотом с красной подковой, обнимая пашню огненным полукольцом.

Ваны не были идеалистами. Жизнь среди природы давно научила: слабейший с сильным не справится, Оставалось надеяться, ветер переменится или с небес обрушится водопад.

Скади дрожала, прижимаясь к мокрой от пота рубашке мужа. Ей, видевшей гибель одного, пусть маленького, о котором кроме нее никто и не вспомнит, мирка горного селения, было страшно. Альфхейм стал для Скади больше, чем домом: где родиться, не выбираешь. А ваны пустили ее в свое жилье, всегда участливо помогали дотащить от источника тяжелое ведро, никогда не вспоминали, что Скади чужачка. И этот мир тоже погибнет?

Каким-то внутренним зрением женщина увидела черные развалины, дымящиеся обессилевшим и оборжавшимся жертвами пламенем.

Ветер, мальчишка-подмастерье, прогулявший работу, гонял по подворью бесплотные, седые с черным, клочья. И вдруг из-под тлеющего бревна высунулась кошка и, поводя воздух подсмаленными усами, хрипло мяукнула.

Следом, чумазые от сажи, выбрались из подполья котята. С деловитым видом, словно на свете нет ничего важнее, принялись вылизывать шерстку.

– Нижний Альфхейм! – воскликнула Скади, разгадав пророчество, привидевшееся в воплях подступавшего пламени.

– Что? – поднял голову Ньёрд. Но уже тоже сообразил. Отодвинул жену, врубаясь в толпу.

– Вниз, все в нижний город цвергов, – скороговоркой цедил Ньёрд попадавшимся на пути, пока не разыскал Фрейра.

Князь сидел на корточках, привалившись спиной к чужому забору. Полунатянутый левый сапог и выбившаяся рубаха. Развившиеся волосы. Глаза с темной каймой глубоко ввалились, но смотрели трезво. Ньёрд встряхнул друга.

– Веди народ в подземный город мастеров!

– Да ты что? – как не был потерян великий князь, предложением возмутился. Какой ван может всерьез просить убежища у карликов?

– Ты – сумасшедший, да? – скрипнул зубами Ньёрд. – О каких ты можешь думать своих достоинствах, которые, ах, поранят цверги своим дыханием. – И добавил: – Чем же ты лучше асов, если стыдишься своих собственных подданных?

Фрейр вдавил пальцы в плечо. Размял занемевшие мускулы. Отвел глаза.

– Прости дурака, – пробурчал.

– Да будет, – протянул Ньёрд руку, помогая подняться.

Предстояло убедить остальных, а на это не было времени: пламя, взбесившись, гуляло по свежевспаханной земле, словно по сухой соломе, и теперь селение, крайнее от центральной усадьбы ванов, отделяли минуты.

Ньёрд и Фрейр заторопились на площадь. Сапог мешал, Фрейр дернул за голенище. Отбросил. Ковылял в одном сапоге.

На площади голосили бабы. Скади, появляясь то тут, то там, пыталась быть в нескольких местах одновременно: паника, разразись она сейчас, страшнее пожара. Скади помнила о своей деревне, когда один из стариков, так и не добившийся за неделю жизни любви своей уже умершей сверстницы, качался по земле, грыз протянутые к нему руки. А потом, вскочив, бросился через селение, живым прыгнув на громоздящиеся друг на друге трупы. А те, кто бежал следом, чтобы остановить, тоже вопя и размахивая руками, на миг споткнулись на краю ямы. Уже орали, подражая смертнику, все. Крик подхватывало эхо в соседних дворах. Доносило ответный рев из дальних строений.

Мать Скади прижимала к себе девочку, уговаривала:

– Тихо! Тихо! Не бойся!

А Скади, терпеливо снося нехитрую ласку, едва сдерживала слезы: ей тоже хотелось выть, кричать и кусаться. В ушах стоял непрестанный вой. Стены хижины раскачивались, застя кровавыми кругами глаза, словно в хижину снаружи прыгнул хищный зверь.

– Мама, что это? – выдавила Скади, борясь со спазмами в горле.

– Паника, девочка. Это паника толпы, самое страшное…

Тогда Скади не поверила: неужели что-то может быть страшнее смерти? А теперь слова всплыли, вспомнились, Страшнее смерти может быть позорная смерть, когда на свет прорывается чудовище в человеческом обличии.

Вот и теперь в отрывистых окриках, захлебнувшемся от толчка соседа плаксивом всхлипе, тоненьким писке, где голоса, паря над толпой, вливались в единый поток, Скади чуяла знакомого зверя.

Собрались на удивление быстро. Фрейру и Ньёрду даже не пришлось объяснять, где находится пещера, скрывавшая ведущий в подземный город туннель.

Правда, некоторые из молодых кричали, что лучше спасаться, попросившись в Асгард. Но Фрейр прикрикнул на гордецов: теперь, когда выход был найден, бог воспрял духом. Вихрем скользил в толпе, подгоняя отставших. Помогал тащить чьи-то узлы. У беременной женщины, прижимавшей к огромному животу двухлетнюю девочку, перенял ребенка. Оглядевшись, сунул здоровенному битюгу, опасливо косившему глазом на обретенное сокровище.

– Держи крепче невесту, – пошутил Фрейр, торопясь вперед.

А огонь вползал горячей лавой в верхний Альфхейм.

В пещере, нагромождении свисающих сталактитов, замешкались. Фрейр завозился, пытаясь стянуть с безымянного пальца кольцо. За долгие годы кольцо вросло в кожу, лишь проворачивалось. А иначе было не отпереть ворота, ведущие в нижний город. Замок, запечатанный князем еще тогда, когда он запретил карликам и цвергам шататься по верхнему Асгарду, проржавел, словно коростой, покрытый воздушной пыльцой ржавчины.

Ньёрд, напрягая мускулы, рванул дужку. Металл хрупнул, переломившись.

– А ты говоришь: священная печать, – подтрунил над приятелем.

Ворота, разойдясь створками, отворились, пропуская в рассеянный свет пещеры кромешную темноту города цвергов.

На нижние уровни, где в черноте ночи что-то возилось, копошилось и попискивало, ваны не спускались.

Самые любопытные рисковали приблизиться к краю пропасти, которой обрывался когда-то соединявший верхний и нижний Альфхейм, туннель.

Самые трусливые прислушивались к тишине по ту сторону ворот: нижний Альфхейм крал все звуки, словно уши заложило ватой.

Остальные расселись по платформе, образованной горной породой, более крепкой (остальная часть туннеля обрушилась, как видно, давно). Высшие ваны обосновались в стороне. Среди седых макушек старейших и непокрытых голов правителей выделялась рыжая копна Скади. Когда женщина поворачивала голову, волосы вспыхивали мириадом искр.

Ньёрд поморщился. Наклонился к теплым волосам жены:

– Не вертись, посиди смирно: сейчас решается судьба Альфхейма, а ты – будто любопытная сорока.

Скади послушалась. Села, обхватив руками колени. И снова перед ней, выгнув спину, явилась хорошенькая молодая кошечка. Прилизанная шерстка лоснилась, дочиста вымытая, до последней шерстинки. Зеленые глаза с прорезью зрачков, не мигая, глядели на Скади приветливо и дружелюбно. Кошка потянулась. Скади взяла шелковистый клубок. Кошка уютно устроилась на скрещенных руках богини и, показав на миг острые зубки, зевнула.

– Пожар кончился, – объявила Скади, глядя поверх голов ванов.

Боги переглянулись. Не поверили.

– Пожар ушел обратно под землю, – уверенно повторила Скади, выпуская из рук кошку. Зверек недовольно заурчал.

– Откуда ты знаешь?

– Не слишком ли много на себя берет жена Ньёрда?

– Мне кошка… – Скади, перекрывая голоса, начала говорить, но запнулась: кошка, подобрав под себя лапы, укоризненно мела землю хвостом, готовая прыгнуть.

Проверьте, – отрезала Скади.

По-видимому, другие вещую кошку не видели, и Скади, как должное, приняла, когда зверек, на прощание мяукнув, расстаял.

После нерешительных переговоров, бестолковых «а если», ворота отперли. В устье туннеля хлынул яркий свет, Земли верхнего Альфхейма стояли нетронутые. Роща вдали туманилась листвой, неразличимо переходившей в зелень травы.

Лишь далеко, где-то на другом краю болота, курились торфяники.

Знамение! Чудо! – зашептали, залепетали голоса.

Асы забавляются, – различила Скади ясно очерченный голос. Оглянулась. Хейма она часто видела в лесу, он считался удачливым охотником и рассудительным парнем.

Забавы асов, – про себя повторила Скади, твердо решив, что потерять второй дом не может.

Альвар, перехватив быстрый взгляд жены Ньёрда, отметил, что упоминание об асах безобразит лоб Скади морщинами.

Теперь, когда возник вопрос о том, как добраться до Асгарда отряду воинов, Альвар кстати припомнил и мрачную тень, мелькнувшую на лице Скади, и того, кем женщина откровенно любовалась. Скади, привыкшая жить одним днем, когда на последствия оглянуться все равно не будет времени, так и не научилась прятать эмоции.

Ее тягу к крепким мужчинам замечали все в Альфхейме – Ньёрд сносил, зная, что на что-то большее, чем помочь спуститься со ступенек или, приподняв за талию, подсадить Скади в седло, никто из ванов не мог решиться, опасаясь Ньёрда.

– Послушай, – вызвал Альвар Хейма в неосвещенный коридорчик. Остальные, разгоряченные выбором дня выступления, не заметили, что из общего зала выскользнули две тени.

– Ну, что еще? – Хейму все чаще казалось, что молодые ваны занимаются не настоящим делом, а лишь будоражат кровь: таинственность сборищ, скрытность, с которой выскальзываешь из дому, возможность ругать светлейших, не опасаясь быть застигнутым – к этому сводились все труды Хейма? Для этого он столько думал о несправедливости мира, где обитал? Альвар, похоже, на поверку оказывался лишь горластей да начитанней многих. И вот теперь он еще хочет, чтобы Хейм подговорил богиню Скади обокрасть собственного мужа?

– А по-другому – никак?

– Ты что, струсил? – зашептал Альвар, глотая слоги. – Причем, поторопись. Ньёрд в отлучке, женщина – хозяйкой в палатах бога. А, заполучив черный шар, мы можем появиться в самом Гладсхейме – обиталище великого Одина.

Он сыпал слова, словно бусины, гладкие, блестящие, красивые. Таких слов Хейм не знал, не умел говорить складно и убедительно. В конце концов буркнул:

– Ладно, я попробую. Но учти: если ты думаешь, что я буду сильно настаивать или угрожать, ты ошибаешься. Я лишь спрошу, может ли Скади отпереть сундук.

– Какой сундук?

– Да не цепляйся к словам! Ларь, сундук или что-то другое, где Ньёрд прячет свое сокровище, я грабить не буду!

– Зачем же грабить, – заспешил ван, радуясь, что Хейм согласился. – Ты только намекни, что это – в пику асам, а Скади сама вынесет тебе шар, повелевающий временем!

– Думаешь, она не догадывается, что мы затеваем?

Слухи, словно облака перед грозой, поползли по селениям. Но Альвар лишь пожал плечом:

– Пусть себе догадывается, толком-то все равно никто ничего не знает!

И в очередной раз восхитился приятелем Хейм, когда Скади без слов рассталась с черным шаром:

– Раз это против ванов…

Тяжесть оттянула вниз подставленную ладонь Хейма. Он собрал пальцы в кулак: теперь шар, съежившись невесть как до размеров голубиного яйца, холодил кожу. Так и вынес со двора Ньёрда, всякий раз, как скрипнет рассохшаяся доска в заборе или взвизгнет сквозь дрему собака, вздрагивая. Сердце все равно было не на месте.

И вот теперь Хейм увязался за Ньёрдом и его женой с досады, потеряв след горной козы, – теперь Скади была готова выложить и о своем преступлении, и о том, что среди недовольных порядками в Альфхейме – охотник Хейм.

Юноша, обогнув селение по полукругу, выехал к реке, и лишь оттуда повернул к усадьбе. Как вор, накрытый с поличным, Хейм на ходу учился быть осторожным и хитрить даже тогда, когда никто о его хитрости не подозревал.

Черный шар он, с тех пор, как передал его Альвару, не видел. Выжидал, подозревая, какие еще отговорки придумают соратники, чтобы отложить задуманное па потом. Когда можно будет и не исполнять.

Глядел на парней, прицеливаясь. Приземистые фигуры с непропорционально широкими бедрами и скуластые лица. Неотесанность движений. Медлительность реакций, раньше казавшаяся надежностью.

И, застав Альвара за обедом, Хейм еще раз утвердился в своих подозрениях. Узнав, что их план нападения на Асгард – в руках у Ньёрда, Альвар засуетился, заерзал глазами.

– Как же так? Но ты уверен, что Скади предала нас?

Хейм с отвращением отвернулся: побелевшие щеки и капли пота на лбу, дрожащие пальцы, беспорядочно шарящие по столу, – и его-то Хейм принимал за предводителя!

Дверь за спиной Хейма взорвалась негодующе. Охотник предоставил Альвару трусить в одиночестве. Он решил сам, под благовидным предлогом затесавшись среди просителей, наведать Асгард. Тем более, вскоре и случай представился: ваны получили традиционное приглашение на всеобщее сборище богов.

Приглашение, переданное низшим асом-гонцом, было, конечно, формальным. Но ваны воспользовались зацепкой: по канонам, завещаным йотунами, каждый месяц их потомки обязаны были собираться у вещего мирового древа Иггдрасиль, чтобы черпать мудрость из священных рун пергамента. Там же судили непокорных. Обсуждали дела, требовавшие согласия большинства. Один самолично, ленясь пускаться в дальнее странствие, перенес сборища в Асгард.

Ваны ежемесячно получали приглашения и отвечали вежливым отказом. Знали, что в Асгарде их никто не дожидается.

Но в этот раз накопилось многое, что без помощи светлых асов не решить. А Хейм, с упрямством молодости и при нашептываниях Скади на ухо Ньёрду, настоял, чтобы ваны были при оружии.

Старейшие, умудренные опытом, знавшие норов асов, упрямились: светлейшему Асгарду можно было поклоняться. Можно было его ненавидеть. Но вряд ли стоило дразнить.

Фрейр, придирчиво оглядывая своих посланцев, в который раз привставал на цыпочки, заложив руки за спину. Асы, как на подбор, были высокорослы: просителями правитель Альфхейма избрал, конечно, тех ванов, кто был достоин высокой чести. Однако Ньёрд постарался, чтобы и ростом ваны не подкачали.

– Зачем вам оружие? – трясли головами старики, суетливо перебирая губами. – Барсы в Асгарде не водятся.

– Пусть не думают, что ванам не пристало носить оружие! – вздергивал подбородок Альвар: сам он от похода в Асгард отказался. Хейму советовал лишь осмотреться.

– Будет тебе! – щурил глаза Хейм, уставившись в дальний перелесок. – Не тебе советы давать – не мне слушать! – и еще сильнее сжимал волшебный черный шар, повелевающий временем.

– Но хотя бы предупредить, что мы прибудем на сборище богов?! – Фрейр, уставший от споров, всплеснул руками: молодежь на глазах отбивалась от рук. – Разве даже соседа вы не предупредите, что придете жрать его ужин и пить его мед? – злился правитель.

– Мы имеем такое же право быть в Асгарде, как и асы, – охолонул приемного отца Альвар.

Ваны, запрудив улицу, спорили бы до самого дня сборища богов, но выступила Скади:

– Мне было видение, – молвила богиня Скади. – Ваны будут вооружены и вернутся с почестями.

Ей, памятуя о прошлом, поверили. Хейм подмигнул богине: лишь они двое знали, что Скади солгала, видения выдумав.

 

ДРУЖИНА ВЕЛИКОГО АСА

Один, путаясь в мертвом сознании и разрывая сосуды мозга в непроглядной тьме, шарившей в черепах убитых селян, чертыхался, пробираясь через темный туннель к свету.

Ас и его сотоварищи застали развязку гибели этого мира. Землетрясение пришло на сушу с моря, зародившись в рокоте подводного вулкана. Вулкан спал не одну сотню лет, прежде чем проснуться. Но вот он заворочался, брызнув вверх мелкими светящимися камешками. В недрах вулкана, разгораясь и рыча, бесновалась лава, пока чаша терпения не переполнилась. Тогда огненный поток, восстав против законов природы, бросился вверх, устремляясь в узкую горловину вулкана – и взметнулся рыжим столбом горящей горной породы. Море забурлило, лопаясь пузырями и дымясь. Вода закипела картошкой в кастрюльке – и огромные черные волны гончими псами, огрызаясь и опережая друг дружку бросились наперегонки туда, где виднелась узенькая полоска отбитой у природы обработанной пашни. Море слизнуло деревянные строения, заодно прихватив ревущий от безумия скот. Прошлось по пашням, уничтожая труды не одного поколения землепашцев, которые по пригоршням отвоевывали землю в этом неуютном и беспощадном крае с вечным ветром и скалистой почвой. Вслед за этим по-над землей пронесся протяжный и тоскливый звук, словно каялась непрощенная душа грешника. И полуостров раскололся, уцелев одной половиной, а другой сползая в морскую пучину огромным медлительным оползнем. А следом, громыхая обломками скал, водопадом ринулось вниз море. Пришла вторая волна урагана. Мир превратился в одну шевелящуюся массу воды, идущую от горизонта. Но натиск был слабее первого, и, разогнавшись, у побережья волна вдруг обессилела, лишь растекшись озером на девственно чистом пространстве, еще минуты тому бывшем людским пристанищем. Вода плескалась, с шипением уходя в трещины в земной коре, отползала обратно в море. Свинцово провисшее небо опустилось еще чуть-чуть.

Один подстегнул восьминогого скакуна Слейпнира и первым опустился на разрушенный поселок.

Тут и там валялись мертвые, кем побрезговало море. А море, словно истратив последний всплеск злости, уютно обустроилось, раскачиваясь в убаюкивающем ритме.

Неподалеку, почти рядом с берегом, под эту колыбельную раскачивался на волнах мертвый юноша лет двадцати-двадцати двух.

Видимо, он погиб, захлебнувшись: на теле не было видно зримых повреждений.

Один вгляделся в безмятежно распахнутые синие глаза мертвеца. Спешился. Рядом опускались другие асы, хмуро оглядывая побоище, где не было победителей.

– Тут мало чем ты можешь разжиться, Один! – окликнул Локи, брезгливо кривясь на останки. – Блестящая битва, но уж слишком неравноценны силы у противников!

Один не ответил, погружаясь все глубже в сознание мертвого: ему почему-то казалось, что юноша будет достоин той цели, ради которой великие асы и покинули Асгард.

Иметь свою собственную дружину Одину хотелось давно. Небольшой отряд у Одина был – ас мечтал о воинстве. Тут и там среди богов все чаще вспыхивали распри, кончавшиеся, правда, совместной попойкой и временным примирением. Но таким положение могло оставаться до поры до времени, пока среди богов не найдется толковый смутьян или просто бездельник, забавы ради решивший, что стоит попробовать раскачать престол великого Одина. Свои опасения Один держал при себе, на расспросы отмахиваясь:

– Асгард превращается в город добропорядочных стариков и старушек. И дело не в том, что боги – вечны, а в том, что нельзя вечно вариться в собственном соку. Призраки мертвых людей, поселившись в небесном граде, внесут новую кровь в вены наших потомков.

– Да и жить станет веселей, – поддерживал Локи: ему тоже Асгард казался смертной скукой, и не раз, никому не сказавши, Один и Локи потихоньку спускались на Землю. Там, переодевшись по моде выбранной для забавы эпохи, они охотились на огромного мамонта, швыряя в тушу каменные обломки и подбадривая пещерных людей воинственными криками. Или, вооружившись луком и стрелами, затесавшись в толпу защитников крепости, осыпали с крепостных стен черный муравейник копошащихся внизу противников, лезших с упрямством на все равно обреченный город. И еще успевали, когда деревянное бревно, раскачавшись, проникало брешь в воротах, пропуская воинов в город, смешаться с победителями. И упиваться убийствами, вопя от восторга в искажающих дымных всплесках огня горящего города. Был хмельной восторг в том, чтобы, сунув факел под кровлю и услышав торопливый шепоток огненных лисиц, скачущих по крыше, тут же вытащить за косы перепуганно таращащуюся горожанку из какой-то нелепой щели, где родные спасали дочь или сестру от позора, и прямо на земле овладеть царапающимся и кусающимся телом. А потом придушить, легонько так провернув беззащитно белеющую шею, треснувшую под пальцами с негромким хрустом позвонками.

Но асам мало было самим упиваться безумствами. Куда как занятней вот взять человека, обычного, в реальной жизни не способного утопить котенка в ведре, и вывернуть наизнанку его душу, сделав антиподом того, к чему стремиться весь предыдущий опыт и его самого, и его предков. Словом, Локи полностью поддерживал идею Одина: то-то погуляет дружина мертвых по землям, сея ужас и порождая легенды.

Один, окончательно отчаявшись прочесть мысли юноши, чье тело все дальше уносило в море, вернулся, мотая головой.

– Ну, и грязная работенка! – пробурчал, отфыркиваясь.

Локи поджал губы:

– Я всегда говорил, что искать нужно среди живых!

– И потом ждать невесть сколько, пока избранный воин погибнет, а то еще чище: проживет до праправнуков! – Один сердился невесть на кого. Изредка, когда тело еще не успевало остыть, он мог проникать в способности и таланты погибших, но таким образом ему не собрать дружину и за сто лет. Люди оказывались на поверку, как один, трусливы, жалки и охвачены одним страхом смерти, а их кости так хрупки, что мертвец, едва душа выпархивала из тела, начинал разлагаться. Как-то, привлеченный ростом и шириной груди утонувшего рыбака, Один перенесся в его тело, еще оплакиваемое близкими, и чуть не захлебнулся от зловония, которое источал мозг.

– А чего же ты ждал? – подзуживал Локи. – Человек перед смертью всегда будет пронизан страхом, будь он при жизни хоть великим героем. Это оттого, что человеку свойственно цепляться за то, что уже есть. А утрачивая жизнь, человек вынужден расставаться со всем, что было ему дорого. Как же ты хочешь, чтобы он не жалел о самом себе, умирая?

Локи, кажется, был снова прав. Один лишь подосадовал, что мысль искать избранников среди еще живущих не пришла в голову ему первому.

– А выбрав достойного, долго ли обрушить ему на голову камень или рассорить с соседом, – продолжал упорствовать Локи.

Но Один уже был согласен.

– О, Великий! – решился выступить Тор. – Но боги не могут вмешиваться в дела смертных, пока не прожит человеком путь, определенный валькириями!

– Ты еще тут! – раздосадованный, что сегодня его отряд воинов не пополнился. Один хлестнул Слейпнира, рванувшись к Асгарду.

Великий Один, застыв у окна, нетерпеливо похлопывал рукояткой хлыста по высокому голенищу сапога из оленьей кожи. Во двор аса, соблюдая старшинство, тем временем съезжались обитатели Асгарда. Вначале прибыли, спешившись, асы. Следом явились воины Одина. Один полюбовался выправкой своих диких охотников: не час, не день потратил ас на муштру, пытаясь выбить из душ мертвых воинов привычные смертным понятия, принятые на земле, но никак не вязавшиеся с укладом и привычками светлых богов.

Позади, скрипнув коваными завесами, отворилась дверь. Один обернулся.

– А, Локи! – приветствовал ас приятеля. – Скоро ли сборище? И достанет ли питья? Судя по всему, мало кто сегодня откажется от приглашения.

Локи выглядел чем-то обеспокоенным, что мало походило на его обычную беззаботность. Один подозревал, что приятель не так уж наивен, как старается казаться, да и на руку был нечист: сам великий не раз ловил хищную руку в закромах казны Асгарда. Но Локи многое прощалось за неистощимые выдумки, на которые тот был скор и горазд.

Локи протянул Одину руку, норовя дышать в другую сторону. От приятеля разило луком, но и эту хитрость Один изучил наизусть: всякий раз, получив нагоняй за неумеренную любовь к выпивке, Локи ограничивался тем, что, вылакав каждодневную порцию, закусывал луком. Запах винных паров лук перебивал, но от этого трезвей Локи не становился.

– Опять?.. – начал, было, Один. Ведь по-человечески же просил перед охотой не напиваться. Тем более предстояло убедить асов дозволить Одину единолично распоряжаться жизнью смертных.

Локи от нравоучений отмахнулся:

– Не до того, да и не так уж я пьян.

Судя по всему, бегающие глазки и некоторая неуверенность движений и впрямь свидетельствовали о чем-то ином, чем о количестве выпитого.

– Я только что от городской башни. Стражники несут какую-то околесицу, – тянул время Локи, гадая, не перепоручить ли неприятную весть кому-нибудь менее ценному: Один в гневе мало кого щадил. Однако рискнул продолжить. – Ваны прислали петицию…

Один вскинулся:

– И чего хотят эти наглецы в этот раз? Им мало, что мы приняли их в святые и признали за ванами божественное происхождение?!

Локи фыркнул:

– Хороши боги! В навозе да черноземе! Но если бы только это!

Локи помолчал, потирая подбородок, но если справедливо сообщение гонца, то новость может оказаться запоздавшей.

– Короче! – Один несколько дивился поведению Локи. Он потратил не один десяток розог, приучая соратников быть лаконичными и не тратить зря слов.

– А если коротко, – Локи выглянув в окно и приглашающим жестом поманил великого аса.

В проем ворот, выделяясь черно-красной одеждой и единственно явившиеся к Одину с оружием, во двор въезжали ваны.

Один рубанул кулаком подоконник. Локи осторожно коснулся плеча аса:

– Не стоит отменять визит, который уже все равно состоялся. Если выставить ванов сейчас, они раструбят по всему свету, что великие асы не допустили их на всеобщее сборище, нарушив договор о священных правах всех богов!

– И захотят убедить, что на сборищах асов затевается что-то преступное, раз мы так тщательно отбираем визитеров, – подхватил мысль Один. – Ну, что ж, приготовь дорогим ванам достойную встречу.

Один был в бешенстве по двум причинам: во-первых, прошение об увеличении дружины диких охотников придется отложить до следующего сборища. А, во-вторых… Вторым было то, что от наглых ванов мерзко воняло потом и коровьим навозом.

Локи прищурился.

– Слушаюсь и повинуюсь, – шутовски щелкнул каблуками Локи, радуясь своей проницательности: но его приказу валькирии уже суетились в нижних этажах винного погреба. Угощение для дорогих гостей Один, опасаясь за своих молодцов, что чужое не возьмут, а на выпивку всегда покусятся, велел запереть в самом дальнем погребке, запечатав вход своей печатью. Локи в свое время немало потрудился, чтобы снять с печати великого аса восковый слепок, а потом немало заплатил кузнецу: не столько за работу, сколько за молчание.

Один оглядел залу сборищ богов. Постоял в нерешительности. В глаза бросился мусор по углам, какой-то сор и обглоданная кость, которую еще вчера притащил любимый сеттер Одина. Та так и валялась в центре зала у самого престола.

– Сколько раз велел валькириям следить за порядком больше, – пробурчал Один сквозь зубы, торопливо отшвырнув кость в угол. Но против правды грешил: самолично запретил же прислужницам шастать по мужской половине жилища, определив раз и навсегда:

– Руки чешутся чистоту наводить, драйте покои жены, хоть языком лижите, а чтобы у меня бабскими юбками и не пахло!

Но теперь неухоженное жилище как-то принижало Одина в глазах воинов, приспускало его до уровня этих Землепашцев и скотоводов. В пантеоне великих асов, которые единственно достойным занятием считали войны, битвы и охоту, ваны – боги плодородия, вызывали презрение. Ну, какому воину придет в голову копошиться в земле, потом добывая то, за что асы сто раз предпочтут заплатить кровью?

Один нерешительно прищелкнул пальцами, призывая валькирию. Тотчас в дверном проеме, словно поджидала, возникла розовощекая девица. Остановилась поодаль, дожидаясь приказаний. Один сумрачно полюбовался на пышнотелую перезревшую прислужницу и со вздохом отправил прочь, шлепнув напоследок по тугому заду: не хватало еще, чтобы ваны решили, будто Один станет прислушиваться к мнению пастухов, пусть и божественных.

– Идут! – кошкой в залу скользнул Локи.

Но Один и сам уже видел процессию ванов. Асы и воины Одина обтекали ванов рекой по обе стороны, шарахаясь от гостей, как от прокаженных.

Ваны демонстративно делали вид, что насмешек и косых взглядов не замечают.

Черные балахоны, перепоясанные на талии пурпурным поясом, на плече скреплялись круглыми медальонами с выгравированными изображениями животных и лесных зверей. Непокрытые головы ванов украшали тесемки, сплетенные из тонких полосок воловьей шкуры. Гости явно готовились к визиту: ваны, как известно, не признававшие никакую обувь, да и что бы подошло к разбитым огромным ступницам богов плодородия, были, как один, обуты в легкие сандалии, вряд ли пригодные к каменистым дорогам и наверняка не защищающие от холода и непогоды.

– Знать бы об этом маскараде заранее, – плотоядно ухмыльнулся Локи, недвусмысленно поглядывая на жаркий диск солнца: в Асгарде царило вечное лето. Но и солнце, и времена года, и сама вечность находились во власти асов – для ванов следовало бы устроить прием похолоднее. Градусов эдак минус пятнадцать, да закрутить снежную бурю с ледяной кашей вместо дорог.

Но ничего не поделаешь: над Асгардом, недосягаемое, горделиво сияло солнце, безжалостно высвечивая каждую новую подробность, каждое новое оскорбление зрению великого аса.

– Нет, ты только посмотри! – возмутился Один, оборачиваясь к Локи за поддержкой. Но того, как часто бывало, и след простыл: Локи обладал способностью появляться и исчезать бесшумно.

– Ни к черту у меня лазутчики! – ругнулся Один. Ваны время от времени в Асгарде появлялись, но никогда еще никто из них не рисковал явиться в столице асов вооруженным.

Процессия же, что змеей вползала в жилище, все, как один, бренчали мечами, прикрепленными к поясам. Это был почти неприкрытый вызов, а Один прощать оскорбления не умел. Затеять потасовку в день всеобщего сборища – верная война, причем Один не был уверен, что младшие боги его в этой войне поддержат: поди объясни всякому, что оружие имеет право носить лишь достойный. Одина непременно обвинят в предвзятости и нарушении клятвы о мире в небесах. Клятву Один дал, скрепя сердце, и теперь раскаивался за данное слово. Но никто не посмеет сказать, что великий ас, будто баба, сто раз на день меняет решения.

Меж тем зала сборищ, тускло освещенная лишь всполохами светящихся на стенах мечей, быстро заполнялась топотом множества ног.

Воздух колыхнулся мужским потом и запахом конской сбруи.

Последними, словно подчеркивая свое присутствие, вошли и стали сумрачной толпой ваны. Асы и воины Одина потеснились. Между ванами и хозяевами проступила полоска пола, словно кто-то невидимый провел черту, разделяя залу на две половины.

Один пересек черту, встав лицом к гостям.

– Приветствую светлых богов! – процедил сквозь зубы, не скрывая насмешки.

– Приветствую тебя! – отозвался предводитель ванов.

Одина поразило, что бог оказался с ним одного роста, а в плечах даже шире. Под густыми бровями два карих глаза светились умом: ван не таил, что ситуацию разгадал правильно.

Время было начинать сборище, но Один не торопился. Он то заговаривал с одним из асов, то что-то мельком шептал воину, заставляя других напряженно вытягивать шеи. Зала гудела негромким шумом. А Один уже не единожды поглядывал на приоткрытую дверь: на Локи он рассчитывал, как на себя, но тот что-то задерживался.

– Я думаю, можно начать? – подал голос ван, чей медальон украшало изображение оленьих рогов.

Если бы громыхнул гром или Асгард провалился с небес на землю, это не вызвало бы такого оцепенения, как слова вана. Заговорить в присутствии великого Одина, да еще давать советы – на это не решился бы ни один из асов.

Один повернулся на каблуках, словно ему в затылок плеснули кипятком. Но тут же остановился, впившись ногтями в кожу ладоней, так что проступили четкие полумесяцы крови: именно гнева, буйства, безумного поступка и добивались ваны, а чего хочет противник, всегда на руку только вражеской стороне. Один сделал вид, что повернулся к говорившему из чистой любезности. Растянул губы в резиновой улыбке и процедил, сочась желчью:

– Ну, раз любезные ваны не возражают, можно и начинать.

Широким шагом, отталкивая спины асов, пересек залу, опускаясь на крытый узорчатой парчой престол. Указав на вана, говорившего с ним первым, а потом на место рядом с собой, Один произнес, отделяя каждый звук:

– Прошу быть моим советником на сегодняшнем сборище.

Ван, подхватив полы балахона, шагнул вперед, чуть не столкнувшись с покрасневшим от ярости Тором, до сегодняшнего дня ас Тор был советчиком на всеобщих сборищах, и слова Одина воспринял, как личный плевок в лицо.

– Тор! – окликнул Один.

Ас повернулся, напряженно вглядываясь в лицо Высокого и надеясь, что Один переменил решение.

Ван, между тем, почти достиг престола и теперь тоже выжидал, что скажет Один.

– Тор, – вкрадчиво протянул Один. – Ты кое – что забыл. Ведь полагается, чтобы новый советник провозгласил цель, для которой собралось всеобщее сборище.

Тор сглотнул. Порывшись в складках одежды, выхватил и швырнул на пол пергаментный свиток.

– Пожалуйста!

Никто не стронулся с места, чтобы поднять священный пергамент. Зала превратилась в музей окаменелых скульптур. Поступок Тора был чудовищным, но и Одина многие осуждали. Первым подал голос ван:

– Я подниму! Нам, ванам, не привыкать склонять спину, – и приподнялся с престола.

– Сиди! – Один положил руку на запястье бога плодородия. И с горечью обратился к Тору:

– Тор! Мы знаем друг друга не одну сотню лет. Съели не одно стадо оленей. Стояли плечом к плечу не в одной хорошей драчке. В вине, что мы выпили, меняясь кубками, можно утопить целый город. Как же случилось, что ты мне не веришь? Разве я когда-нибудь предавал нашу дружбу? Разве я давал тебе повод усомниться в воинском братстве?

Тор, смущенный словами аса, потупился. Краска медленно отхлынула от щек великого Тора.

Ван, уже сам не рад оказанной чести, засуетился. Лихорадочно вскочив с престола, замер в стороне, освобождая место великому асу.

В планы богов плодородия не входило перессорить великих.

Заявившись на сборище, формальное право быть где имели, ваны лишь предполагали добиться для себя кое-каких торговых поблажек. Никто не ожидал, что Один выберет советником вана, тем самым настроив воинственного Тора против богов плодородия. Связываться с Тором же было опасно по многим причинам, по основной был его крутой и мстительный нрав. Тор, как было известно, не спускал обидчикам и куда более пустячных мелочей, нежели публичное оскорбление в зале сборищ на глазах у десятков асов и простых воинов.

Но Тор, переглянувшись с Одином, тут же затесался в толпу. Один кивнул вану, разрешая развернуть священный пергамент.

Этого момента великие асы всегда ожидали с трепетом, но сегодняшние события слишком раскалили обстановку, чтобы асы замерли в ожидании. Священный пергамент, стоило развернуть его в одиночестве, всегда оказывался девственно пуст. Если прорицатели неверно указывали определенный для сборища день, на пергаменте всегда возникал красочно размалеванный кукиш. И лишь когда расположение светил и высших сил благоволило асам, на пергаменте проступали письмена, определяющие ход истории и будущее небесной обители богов.

Что же удивительного, что этот момент многие асы ожидали с трепетом: пергамент мог низвергнуть тебя в простые смертные, запретив селиться и вблизи Асгарда, а мог отдать тебе даже власть Одина, сложись так судьба. И даже теперь, когда пергамент находился в руках презренного вана, асы глядели на советника Одина с благоговейным трепетом. Ван развернул пергамент. Крик ужаса вырвался из его уст. Асы потянулись к престолу, пораженные. Дело было неслыханным: в день сборища священный пергамент был пуст!

Асы зароптали: такого не случалось со дня сотворения. Запереглядывались, гадая, какие испытания готовит будущее. Лишь Один был по-прежнему невозмутим и спокоен, искоса поглядывая на растущее возмущение в зале. Асы гневно взирали на ванов, кое-кто заторопился прочь из зала, где Один предусмотрительно поставил как должно настроенных воинов. Асы, уже не скрывая ужаса и не стыдясь своей слабости, открыто обвиняли ванов в том, что высшие силы из-за нечестивцев отказали Асгарду в благоволии, лишая пресветлых асов могущества и будущего.

Когда волнение в зале достигла апогея, а самые отчаявшиеся, выхватив у ванов кинжалы, готовы были затеять резню, Один неприметно нажал педаль, скрытую под нависающими над полом складками покрывала.

Тотчас раздался усиленный десятикратно голос Одина:

– Пергамент пуст, потому что находится в руках, его недостойных. Ванам мало того, что мы, великие асы, снисходительно позволили им называться богами – они захотели вместе с нами вершить судьбы земли, воды и судьбы всех тварей живых, которые йотуны не ванам, асам доверили право карать и миловать. Вот пришли они, – при этих словах вокруг ванов вновь образовалась стена пустоты, – пришли на всеобщее сборище, чтобы наравне с нами рядить о делах? И высшие силы, прародители сущего, силы, которым подчинено все в мире, отвернулись от нас, отказав нам в знании будущего, и том самым уравняв нас с простыми смертными. Какой же приговор нечестивцам, отнявшим у Асгарда его славу божественного?

– Смерть! Смерть! Смерть! – выдохнули десятки глоток.

И столь велико было могущество азарта, что ваны, увлеченные всеобщим безумием, подхватили свой приговор, вторя собравшимся:

– Смерть! Ванам – смерть!

И толпа, безоружная, подстегиваемая лишь ненавистью, расправилась с богами плодородия, разрывая голыми руками тела несчастных.

Один единственный не тронулся с престола, уперев подбородок в скрещенные кисти. На секунду в дверном проеме мелькнул и исчез Локи. Один не удержался от соблазна, чтобы не подмигнуть приятелю.

Лишь Локи знал, а Один догадывался, что пергамент Тору подменили, пока тот пробирался через толпу в залу сборищ.

Теперь Один голову бы прозакладывал, что в кармане Тора находится настоящий пергамент со священными письменами. Можно было прекращать балаган. Один поднялся, приподняв раскрытую ладонь, призвал к тишине:

– Тор! Займи место советника!

Асы медленно приходили в себя, с недоумением припоминая, что же на них такое нашло. О накатившем на асов безумии свидетельствовали кровавые останки ванов. Асы прятали друг от друга глаза: одно дело кого-то ненавидеть и презирать, и совсем иное – расправиться с себе подобными. На совести асов было множество преступлений, но ни одного они так не стыдились, как теперь. Получалось, асы, все, как один, нарушили клятву перемирил с ванами, а заодно нарушив и законы гостеприимства, что было чуть ли не более позорно. Разобрать, кто, что и кого ударил в полумраке, кем был нанесен смертельный удар, было невозможно. И теперь все обитатели Асгарда становились соучастниками преступления, за которое нет прощения. Лишь Один был доволен: он наказал ванов, решивших оскорбить его своим присутствием, разделавшись с непрошеными гостями чужими руками. Все видели: Один не шевельнулся – он единственный мог честно и со спокойной совестью глядеть в будущее.

– Тор! – вторично позвал Один.

– Но… – начал тот, собираясь сказать, что он уже не советник.

Однако Один глядел столь выжидательно, что Тор повиновался. Каково же было изумление собравшихся, когда Один, наклонившись к Тору, извлек из одеяний аса священный пергамент, точь-в-точь такой же, как и виденный в руках вана.

– Чудо! Чудо! – шелестом восторга прокатилось по залу.

Один победно оглядел сотоварищей.

– Читай же! – кивнул Тору.

Тор, сам удивленный не менее прочих, дрожащими пальцами надорвал шнурок, скреплявший пергамент и в полной тишине начал читать.

С каждым словом Один мрачнел все больше. А асы, словно под ударами камней все пятились и пятились, пока крайние, прижатые чужими спинами к стенам, не запросили пощады, вдавленные в камень.

– Ты, – читал Тор, – стоящий над прочими, ты, Один, возомнил себя единым и великим. Ты пренебрег заветами прародителей, пошел на преступление в угоду мелочной мстительности. Ты заставил сотоварищей участвовать в убийстве, тебе угодном, навязав тем самым свободным асам свою волю. Ты дважды нарушил клятву. Первый и последний из асов, решившийся хитрить перед высшими силами и подменив волю прародителей своей волей.

За все содеянные тобой преступления, ты изгоняешься из Асгарда до тех пор, пока, умерший, не вознесешься вторично. А пока жить тебе на земле среди смертных! И лишь раз в месяц тебе будет дозволено возвращаться в Асгард, чтобы ты, видя, что утратил, мучался еще сильнее за свои прегрешения !

Да будет так!

Один, сам того не желая, побледнел, словно кто-то мукой густо обсыпал лицо и видневшуюся в разрезе ворота грудь. Он сотни раз твердил о высших силах, управлявших миром. Но никогда не думал, что над его властью существует еще какая-то власть. А священный пергамент Один считал проделкой предков. Они с Локи не раз забавлялись, рисуя чернилами на пергаменте рожицы: вначале чернила оставляли мокрый след. Потом высыхали. И стоило попасть свету, как изображение проступало снова. Ничего чудесного в этом не было, поэтому Один снисходительно почитал предков, которые были настолько умнее, что придумали невидимые чернила, проступающие через каждые тридцать Дней.

Сказать, что приговор так неожиданно давших о себе знать высших сил Одина напугал, было бы неправдой. Один был зол и немного раздосадован, не более. Богам, опять-таки по канонам, придуманным прародителями богов, не полагалось вмешиваться в дела людей.

И хотя время от времени украдкой Один запрет презирал, теперь у него были развязаны руки приговором. А заняться людишками и их делами руки у великого аса давно чесались.

Асгард приелся: все та же монотонная жизнь, все те же лица.

Земля, упрямая, гневная, с ее цепко хватающимися за жизнь обитателями, представляла девственно чистое поле для всякого, кому приспела охота позабавиться. У Одина такое желание было.

Кивнув ошарашенным асам на прощание, Один свистнул сеттера и отбыл нести наказание.

Холм возвышался над округой, голо поглядывая на приткнувшиеся к подножию хижины. Вверх вела узенькая извилистая тропка, на которой не разминуться двоим взрослым.

Тем более местные жители были ошарашены, когда, дымя пылью, на горизонте появилась тяжело груженная повозка. Правил лошадью крепыш средних лет. Не придерживая лошадь, промчался по деревне.

Мальчишки и собаки стайкой бросились следом. Потом поотстали. Из хижин начали высовывать носы деревенские сплетницы, провожая диковинного незнакомца взглядами. Еще никто не рискнул поселиться на холме, хотя о минувших событиях жители вспоминали редко и с неохотой.

Кто и когда сложил на вершине холма квадратное жилище из грубо отесанных камней, про то ходили легенды. Будто жила здесь когда-то старуха по прозвищу Старая Хана. Каждое утро спускалась в долину. Подобрав подол юбки, рыскала по окрестностям. Камней вокруг хватало в избытке, но не всякий старухе годился. А, выбрав показавшийся подходящим, Старая Хана (хоть мужчины, подсмеиваясь, предлагали раз и навсегда нагрузить телегу, раз уж ей так хочется, камнями да и довезти до холма), надрываясь из последних сил, сама катила валун, если было ровное место. А если на пути преграда – взваливала с недюжинной сноровкой его себе на спину. Не прошло и года, как гнилым обломком зуба на холме выросло жилище, непохожее ни на одно строение в округе. Вереницей тянулись подивиться люди, но возвращались ни с чем. Стоило переступить невидимую черту, пересекавшую вытоптанную каждодневным спуском Старой Ханы, как строение, из долины казавшееся блестящим дворцом, превращалось в обычную, крытую соломой завалюшку.

– Дурачит нас старуха, – злились селяне. – Где это видано, чтобы дряхлая бабулька одна отстроила такую махину?

– Да где же махина? – возражали те, кто, не стерпев, нашли время вскарабкаться наверх. – Вот знать бы, куда старая подевала такую кучу валунов, что таскала без перерыва. Не закопала же, в самом деле! А хижина что, курятник из жердочек!

Третьи, самые осторожные, пустили слух:

– Старая Хана – ведьма! Держите от нее детей подальше.

Хана же, слыша доходившие сплетни, только посмеивалась.

Были и четвертые – ведь, если в слухах хоть доля правды, почему бы ведьме и не помочь ближнему? Кто-то приходил за богатством, иным не терпелось достигнуть славы. Приходили больные – им Хана варила какие-то пахучие отвары, но от колдовства отнекивалась.

– Какая я ведьма? Мало ли о чем толкуют люди?

– Да откуда она взялась? – время от времени селяне пытались припомнить, когда на холме первый раз увидели старуху.

Некоторые называли возраст своих старших детей, у которых уже свои дети. Другим снилось минувшее лето.

Впрочем, Старая Хана была тихой, убогой и безвредной. Никто, правда, не знал, как и чем она живет: скотину Хана не держала, детей, которые ее бы дохаживали на старости лет, не имела. Но просить старуха не ходила, а до остального кому дело?

Люди вскоре привыкли к метаморфозам жилища Ханы, а в остальном ничего необычайного и удивительного в старушке не было. Вот, поговаривали, за дальним лесом в одном селении живет колдун, так им и впрямь могли бы другие деревни завидовать. Умел тот колдун насылать порчу на людей и животных. Захоти, смог бы посевы побить градом. На его зов откликались сами великие асы, но это, пожалуй, уж выдумки.

От Ханы не было ни вреда, ни пользы: о старухе забыли. Тем более, что, оттащив на холм последний камень, Хана поселилась в новом жилище и затихла. Лишь редкий дым из трубы говорил в холодные зимние рассветы, что не померла старуха, жива.

Так продолжалось годы и годы. Одни жители деревни умирали, подрастали детишки. А Старая Хана жила и жила. Пока, однажды, перед самым рассветом селение не проснулось от диких криков, доносившихся с горы.

Деревня проснулась. А вместе проснулась и ярость, дремавшая до поры до времени. Люди ведь, как правило, склонны ненавидеть все, что не поддается разумению. И сельчане, вооружившись кто кольями, кто топором, бросились к холму.

Крики меж тем то стихали до невнятного бормотания, то нарастали до животного рева. Одно было ясно: кривотолки о ведьме оказались чистой правдой.

Сумрачные тени окружили хижину Ханы в тот момент, когда женский визг жертвы, которую истязала ведьма, достиг апогея.

Селяне топтались у входа, подталкивая друг друга, но первым пнуть дверь никто не решался.

Вперед выступил Фогт, обернув к односельчанам бледное лицо со всклоченными волосами.

- – Доколе же мы будем сносить ведьму бок о бок с собой?

А Старая Хана, прислушиваясь к шуму и крикам за стеной, торопилась. Ее жертва, молоденькая девушка лет пятнадцати, уже устала визжать и лишь хрипло дышала, скаля в темноте зубы.

Но Хана ничем не могла ей помочь – выбор сделан богами, по воле которых должны жить на земле среди людей прорицательницы и хранительницы древних знаний. Никто не знал, даже великие небеса, пригодятся ли людям дары, загодя приготовленные простым смертным богам. Слишком дремуче и наивно оно, человечество, лишь вступившее на путь к мудрости, чтобы знать наперед: муки Старых Хан не бессмысленны.

Люди слишком беспечно устремляются к концу своей земной жизни, чтобы оглядываться назад. Лишь дети, пока не стали взрослыми, способны с любопытством оглядывать окружающий мир – с годами им становится недосуг.

Собравшейся за дверью толпы Хана не опасалась. Знала, что криками да угрозами все и закончится. Ну, разве что найдется смельчак, ткнет горящим факелом под соломенную крышу: ведьм сжигали всегда и во все времена.

А Старая Хана знала о каждом дне и часе всех, кто жил до нее на земле – в этом заключался ее долг, и это было смыслом ее жизни. Но даже прорицательницам вечность ограничивает срок присутствия среди живых, а ее последовательница лишь глупо таращилась и на все уговоры визжала. Наверное, не следовало спешить, но Хана помнила, с каким восторгом она приняла на себя миссию хранительницы знаний в свое время.

Она и сейчас помнит восторг, когда ее предшественница, уже погибая, прошамкала, едва выталкивая бессильные слова:

– Дай ладонь, новая Старая Хана!

Но и время было другое: к богам относились с покорностью, ведуний и колдунов почитали. Нынешний век становился все более алчным: к асам взывали, когда требовалась помощь или человек надеялся жертвоприношением выклянчить что-нибудь для себя.

А девица, услышав, что ей предлагают седые волосы, беззубые десна, тянущую к земле горбатую спину, взвыла дикой кошкой. Время же Ханы иссякало, просачиваясь сквозь сито близкого утра последними блестками секунд. И тогда на Старую Хану снизошло вдохновение: нельзя допустить, чтобы из-за одной упрямицы прервалась нить времен, оборвалась память о минувшем, канули в безвестность все жившие. Еще о героях, пусть переврав, люди помнят – Старые Ханы заботливо хранили в копилке времени воспоминания о первых шажках ребенка, умершего в трехлетнем возрасте от лихорадки, и последнее слово старухи, зовущей кого-то в одиноком жилище.

– Слушай же! – Хана торопилась, глотая слова и путаясь в мыслях. – Слушай, что ты хочешь обречь на забвение и небытие! В давние времена, когда и времени еще не было, а вселенная чернела непроглядным слепым хаосом, мир состоял из разрозненных частиц, каждая из которых не подозревала о существовании другой и, конечно же, мнила себя единственной. Вселенная походила на клубок шипящих и сворачивающих хвост в спираль змей. И, сталкиваясь, частицы вселенной, взрывались на многие километры огненными завихрениями, чтобы, спустя сотни лет, донести жар до другой, такой же одинокой и бесприютной частицы – и снова взорваться, пылая бессилием перед одиночеством, с одной стороны, и желанием быть первым и единственным с другой.

Над миром простирала крылья бескрайняя ночь, безнадежная в своем могуществе. Но даже власть, дарованная темноте, вселенную не радовала. Что стоит власть, если некому поклоняться твоему могуществу? Что стоит могущество, если нет никого, кто стал бы с тобой за него бороться. И тогда из темноты, из вечности и кусочков вселенной пришел и вспыхнул чудовищный взрыв, с которым не сравниться ничему, бывшему прежде. Вселенная-вечность вынашивала свое дитя – и сотрясенный мир выплюнул из чрева одну-единственную искорку, которая, в отличие от огненных завихрений, не погасла.

И вселенная, потрясенная невиданным чудом, замерла в удивлении перед собственным порождением, ибо пустота породила разум.

Но разум не может существовать сам по себе – вселенная придумала себе новую утеху. Так народились йотуны, прародители всех сущих.

Девушка перестала всхлипывать, глядя на старуху, приоткрыв полноватые губы, отчего они походили на треснувшую перезревшую вишню. Так, непонятно и странно, в них в деревне никто не говорил. Речь о том, чтобы отобрать ее молодость, старуха больше не вела, и девушка рискнула спросить о единственном, что понаслышке ей было уже знакомо:

– Значит, йотуны и в самом деле жили когда – то? Я-то думала, что это сказка, ну, из тех, что рассказывают вечерами.

Старая Хана, казалось, не слышала, уйдя в воспоминания о событиях, которые помнить не могла, слишком короток для того человеческий век, да и век человечества не сравнится с той неоглядной далью, куда тянулись нити памяти.

– Йотуны? Это ведь мудрецы, так? – допытывалась девушка. Ей показалось забавным, что люди могут родиться не от отца и матери, а возникнуть из искры, вроде тех, что вспыхивают в камине, если дрова сосновые и пропитаны смолой.

Нет, – покачала головой Хана, – вначале не были йотуны никакими мудрецами. Скорее наоборот. Жадные до всего нового, они ринулись осваивать новое пространство, сыпя наивными вопросами и расшибая лоб от отсутствия ответов. Они ведь были первыми и постигали основы мирозданья лишь собственным опытом. Так бабочка, сколько раз не обжигай крылышки, все равно летит на горящую свечу, привлеченная чудом тепла и огня. Йотуны мало походили на тот образ, который им потом придумали люди. Скорее, они были похожи на морскую пену, существующую до первого морского прилива. Они кидались ко всему новому, чтобы тут же исчезнуть, порождая своих двойников.

А вселенная терпеливо сносила каверзы и капризы своих детей, уступая им все новые и новые пространства, пока однажды не обнаружилось, что вселенная, вся, от края до края, переполнена любопытными и вечно спешащими к новым открытиям йотунами.

Девушка выпятила нижнюю губу: йотуны представились ей мириадой светлячков вдоль лесной тропинки. Те тоже так и норовили попасться на глаза зеленой звездочкой, как ни старайся, за вечер подавишь не один десяток.

– Жалко их, – вздохнула девушка, сама не понимая, кого жалеет: йотунов, которых никогда не видела, или тех светлячков, которых детьми они с ребятишками собирали пригоршнями, отдирая цепляющиеся за травинку лапки от ненадежно спасительной травинки.

– Да, жалко, – эхом отозвалась Старая Хана. Она не стала рассказывать, как йотуны, привлеченные необычным видением, мириадой кинулись к взорвавшейся звезде – и сотнями гибли, очарованные ярким блеском гибели того, что казалось вечным. После того йотуны задумались. Оказалось, их бытие тоже вовсе не бесконечно, как казалось. Оказалось, что за краткой вспышкой звезды, вечной по сравнению с кратким мигом сияния, приходит небытие.

Но какой разум покорно согласится исчезнуть, не оставив ничего после себя? Так придумали вёльву, вечную прорицательницу и хранительницу всех знаний, что успевал накопить йотун перед тем, как погибнуть.

Люди после себя оставляют детей, строят храмы, сажают хрупкие ростки деревцев в надежде быть помянутыми раскидистым дубом – йотуны придумали лучше: из обломков сгоревшей звезды, они суетясь и поторапливаясь, придумали девять земель, соединенных пространством миров. И тут же, с беспечностью детей, устроили грандиозный фейерверк, пустив на растопку только-только отстроенный дом.

– Дом? На дрова? – не поверила девушка, осуждающе покачав головой. Да их глухонемой деревенский дурачок Иероним и то норовил поджечь, только не догляди, чужие жилища, ни разу не попробовав зажечь кровлю своей, доставшейся от родителей, развалюхи, хоть этот-то клоповник давно стоило спалить или пустить на дрова.

– А дальше? Что было с йотунами дальше? – заторопила старуху девушка, уже заранее беспокоясь за судьбу йотунов. Они казались ей чем-то похожими на шестимесячных близнецов соседки, вечно голодных, мурзатых, но не унывающих. Она подкармливала малышей жеваным хлебом, политым сладким сиропом и мыла им розовые заднюшки. Соседка, у которой помимо близнецов, было еще шестеро, беспечно и довольно равнодушно принимала чужие заботы о ее детях.

– Так они поселились в своих домах? – теребила девушка Хану, видя, что старуха снова умолкла.

– Поселились? – Хана, откашлявшись, глотнула из стоящего рядом кувшина. Молоко прокисло и припахивало плесенью.

– Нет, йотуны – непоседы, закончив одно дело, они тут же о нем забывали ради иных забав. А в домах поселились лишь самые ленивые и рассудительные, но их уже не называли йотунами. По правде сказать, те поселились не в самих домах, а, как бы понятней, во дворе. Дело в том, туша пожар, йотуны перестарались: все земли оказались покрыты на многие метры водой, земля представляла хлябь с вечным дождем, без рассветов и закатов.

– А, помню, – отозвалась девушка. – Как-то на выгон прибрел старик. За пару печеных картофелин пел песни. Я запомнила:

Девушка поежилась, кутаясь в платок:

– Страшно…

На миг она зажмурилась, пытаясь представить привычный мир без всех тех вещей, которые сопровождали ее с ранних детских воспоминаний, но перед глазами возникал склон, текущий к реке: по весте, в логе, там сходила с ума черемуха, буйствуя черными гроздьями терпких ягод к лету.

Для йотунов это была лишь забава, ведь от появления на свет они понятия не имели, что в мире существуют вещи, им не по силам. А быть уверенным в себе – сделать полдела. Йотуны же никогда не сомневались, предпочитая вначале попробовать, а уж потом смотреть, что из этого получилось. Созданный им мир вёльва осудила, склонная к нравоучительным упрекам, как и любая женщина, созданная по ее подобию тогда, когда в женщинах возникла нужда.

– Это что за болото? – возмутилась пропрорицательница, глянув с небес на одно из покрытых тиной и плесенью строений йотунов.

– А что такое? – йотуны выпятили грудь боевыми петухами: кому придется по нраву, коли ты работаешь, работаешь, а явится бездельник и сведет одним словом на нет все твои усилия?!

– А то, – ответствовала пропрорицательница, – что я так и запомню, и правнукам своим передам: великие йотуны сотворили гнилое болото!

Прослыть творцами хляби йотунам не хотелось. Но и осушать многие метры грязи – забота не одного дня.

Одному из йотунов пришла мысль:

– Но если нельзя убрать воду, почему бы нам не поднять сушу?

Йотуны довольно расхохотались, принявшись тащить из-под воды клочья суши.

– Э, так дело не пойдет, – снова встряла вёльва. – Это же носовые платки! Взялись делать, так делайте, как положено!

Йотуны пошептались и испарились, вернувшись только через шесть дней. Следом, попирая ступнями воздух, шествовал огромный детина.

– О, боги! – вырвалось у вёльвы при виде рослого детины, голого и с поросшей курчавым волосом грудью. – Это что еще за страшилище?

– Бор, сынок наш, – ответствовали йотуны, горделиво взирая на дело рук своих.

По правде сказать, опыт по производству детей у йотунов удался не ахти как. Бор больше походил на обрубок дерева: грубые, словно рубленные топором черты и громоздкая фигура эстетического наслаждения не доставляли. Зато потомок йотунов оказался на редкость плодовит и в течение короткого времени оброс сыновьями, как лесная мышь.

Детишки, не тратя времени даром, тут же приступили к поднятию суши. Но если для йотунов это было очередной забавой, потомки Бора за дело принялись всерьез. Вёльва мало верила, что из затеи что-то получится, но старательно запоминала увиденное: в этом заключалась ее суть и предназначение. А прародители людей были столь наивны, что понятия не имели: любой долг исполнять вовсе необязательно. Поэтому вёльва, чихая от поднятой потомками Бора пыли, следила за работами, которые продолжались день ото дня. Особенно старался один. Прорицательница так его и назвала, чтобы потом отличать от прочих: Один. Был он расторопней и горластей прочих. Больше суетился, чем помогал, но стоило Одину отойти, как прочие боги тут же бросали работу и подтянутый почти к поверхности клочок суши с глухим всплеском уходил на дно мирового болота.

Шесть дней продолжалась упорная возня между богами и водой. Наконец, затея осточертела.

Боги оглядели дело рук своих и плюнули:

– Да сдалась нам эта земля, когда отлично можно устроиться и в воздухе!

С тем и улетучились, оставив после себя груды мусора, безмерные болота и небольшие участки сухой земли.

Прорицательница лишь поморщилась: у каких мужчин, пусть и божественных, хватит терпения навести должный порядок. Боги обустроились в небесах, обживая облака и тучи – осушенная земля пустовала, покрываясь колючими кустарниками и зарастая сорняками.

И тогда на Идавёль-поле, в небесную обитель, заявились три великанши. Были они черны телом, суровы лицами и упрямы, как десяток диких ослиц.

Великанши тут же потребовали сборища йотунов и их потомков. Но йотуны, стремительные искорки, к такому повороту событий были не готовы – отделались письменным вежливым отказом, устремляясь к иным мирам бесконечности.

Когда боги развернули пергамент йотунов, глухой ропот прошел по толпе: на пергаменте красовался здоровенный кукиш и ехидное послание: «Отцы крыжовник едят, а у детей – оскома!»

Пришлось потомкам йотунов разбираться с просительницами самим, а поскольку земля под небесным градом богам была не нужна, то и отдали ее великаншам на веки вечные.

На том и собрались было разойтись. Но великанши, переломав неуклюжими лапищами половину кресел, не уходили, топтались, видно, тая какую-то еще каверзу.

– Ну, – первым не выдержал Один, который только-только уговорил кузнеца Асгарда научить его своему ремеслу, как деловое соглашение прервали эти тетки. – Давайте, выкладывайте, что вам еще!

Великанши, мрачно выпятив вперед квадратные подбородки, ответствовали, правда, довольно смущенно:

– Мужчин бы нам!

– Что?! – ошалели боги.

А то, – огрызнулись великанши. – Всем известно, что у нас мужчин днем с огнем не сыщешь. В Ёотунхейме лишь женского пола существа.

Великие асы от подобной наглости окаменели. Первым опомнился Локи и, махнув сотоварищам, быстро зашептал что-то. Великанши вытягивали шеи, но из-за примкнувших друг к другу спин асов вплетали лишь взрывы хохота.

Наконец боги повернулись к великаншам. Один, стараясь удержать на лице серьезное выражение и давясь смехом, изрек:

– Да будет так, юные девы! Мы вашу нужду в мужчинах понимаем и готовы вам помочь! Ступайте же на Землю – вас там ждет сюрприз!

– Пальчики оближешь! – высунулся Локи, цмокнув губами воздух и дурашливо закатывая в экстазе глаза.

Великанши подвох подозревали, но были слишком огромны и простодушны, лишь пугливо озирали хохочущий пантеон асов.

Смиренно поблагодарили. Потянулись прочь унылой вереницей, ступая вслед друг дружке.

– Ой, братцы, – Тор снизу вверх провожал великанш взглядом, – как бы не вышла наша затея боком!

– Будет тебе хныкать! – легкомысленно отмахнулся Один. – Но если уж так опасаешься, что стоит запретить смертным шляться по небесному граду?

– Пусть хоть так, – повеселел Тор.

А шутка, которую учудили боги, заключалась в том, что, уговорив Бримира и Блаина потерпеть минутную боль, из крови и косточки асов боги сотворили маленького человечка – как и просили великанши, мужчину, назвав творение своих проказливых ручек Мотсогниром.

Вышел карлик не ахти каким красавцем да и росточком чуть побольше мизинца.

– Да, – скептично покривился Один, – какой-то он недоношенный, что ли…

– Но, но, но, – карлик напыжился и покраснел. – Вот я вас, вот я покажу, кто недоношенный!

И грозил великим богам чуть заметным пальчиком.

– И характер у него склочный, – поддержал Одина Локи, прищуриваясь на Бримира и Блаина.

Блаин тут же махнул головой:

– Как хотите, но теперь пусть кто-нибудь другой выламывает себе кости, а я – пас!

Бримир поддержал:

– На ваших уродцев крови больше не дам! Начали, было, уговаривать, но, к удивлению, вмешался Мотсогнир:

– То-то, я гляжу, кровица у меня реденькая, косточки хрупкие. Знал бы, что из этих злодеев меня делать будут – ни в жизнь бы не согласился.

– Что же ты предлагаешь? – возмутился Один. – Пойми: не можем мы великаншам подсунуть такой откровенный брак!

Карлик придержал злость при себе, лишь презрительно смерив Одина взглядом. Ловко соскочил с ладони Тора на землю и, оглядевшись, зачерпнул ковшиком ладони красной глины, которой в избытке на Идавёль-поле. Шедшие последние недели дожди смыли траву и верхний слой земли, обнажив масляно блестящий пласт глины.

– Вот, – пропустил жирное месиво карлик между пальцев. – Чем не материал?

Забава понравилась. Асы, ревниво следя друг за дружкой, хватали комья глины, разминая в руках. Раскатывали в лепешки. Жали и мяли, пока глина не стала податливой и перестала липнуть к ладоням.

– Да, – Вали полюбовался на человечка, которому только-только соорудил крючковатый, нависающий над подбородком носище, огромный по сравнению с остальными частями тела, – женишок хоть куда!

– Это тебе не в тавлеи играть, – пыхтя, словно тащил тяжело груженный воз, отозвался Браги, клепая маленьких человечков с завидной скоростью.

Локи, усевшись прямо в красноватую жижу, задумчиво переминал глиняный катышек. Его движения были вкрадчивы и осторожны, словно в руках хрупкое стекло.

– Ну, что ты возишься? – окликнул приятеля Один: его творения, перевалив за десяток, выстроились неровной шеренгой перед новоявленным творцом.

– Да вот думаю, что скажут наши потомки, – отозвался Локи, щурясь в будущее. – Скажут ли спасибо за то, что мы отняли у них свободу небытия, понуждая жить, а, значит, и умирать.

– Ну, – пожал плечами Один, – не все ли равно, что скажут. И потом: раз родившись, ты все равно умрешь, то, значит, вернешься к исходной точке: небытию! И все дела! – подытожил; заумных разговоров, на которые нет-нет да тянуло Локи, Один не выносил.

– Не пора ли остановиться, а то эта мелюзга заполнит весь Асгард, – поумерил пыл приятелей Тор.

Асы, отирая об одежды перемазанные глиной руки, полюбовались на четыре десятка верещащих человечков.

– А вот я их, – спохватился Один и, сграбастав маленьких паршивцев в охапку, швырнул с небес на Землю.

– Осторожнее! – вырвалось у Вали.

А, да что им сделается? – огрызнулся Один, с любопытством поглядывая вниз: карлики, шлепнувшись о землю, тут же вскакивали и, потирая ушибленные места, бросались наутек. Брызнули горошинами – и растворились в кустарниках и подземных норках лесных мышей.

Великанши, дожидавшиеся исполнения обещания великими асами, очумело вертели неповоротливыми шеями: сюрприз удирал во все лопатки.

– Я так и знала, – сплюнула одна из женщин, – все мужчины, когда речь идет о женитьбе, ужасные трусы!

Потоптавшись на месте и погрозив асам здоровенными кулаками, великанши понуро поплелись обратно в Ётунхейм: предстояло объяснить подругам, что женишков придется еще поймать.

Ничего из того, что произошло при сотворении мира на самом деле, конечно, в сбивчивом рассказе Старой Ханы не было. А были, смешавшись с легендами, видения о великих йотунах и их потомках – мудрых и справедливых асах и о предназначении вёльвы, вынужденной через века тащить на своих плечах бремя горестей и несчастий, выпавших на долю миров. Где тут быль, а где выдумка? В мифах и сказаниях провидцев живет история, всякий толкует ее на свой лад, И смутные времена, когда разум спал, а боги и люди были заняты взаимным уничтожением и отрицанием, порождали сияющие провалы во времени, и тогда Старая Хана толковала события по своему разумению.

И старуха, перебираясь сквозь переплетения разрозненных событий и фактов, как перебирается человек сквозь ползущие заросли кустарников, повествовала о том, что видела внутренним взором. Она была честна по отношению к тому, что помнила или придумала, а можно ли требовать от человека большего?

Но девушка поверила Старой Хане, потому что ее история озарялась слепой и неистовой верой в свое предназначение, а истина освещалась долгом, который не выполнить никому иному.

– Я согласна, – прошептала ночная гостья ведуньи, вставая.

А Хана, все еще погруженная в воспоминания, пропустила тот момент, когда время стронулось и, качнувшись, восстановила привычный ход вперед.

И тотчас хижина старухи наполнилась едким дымком, вкрадчиво вползшим сквозь неприметные глазу щели.

Хана знала, что люди струсят открытого выпада. Так и случилось: никто из селян не рискнул преступить порог, хоть дверь, вот, отперта. Но человечество ловко прибегает к уловкам тогда, когда впереди маячит цель или выгода. Селяне доверили выбор судьбе. Сгорит ведьма, значит, так повелели завершить ей путь среди смертных боги. Уцелеет, ну, что ж никто не видел, кто поднес факел к соломенной кровле.

О себе Хана не думала. Она торопливо протянула руку к закашлявшейся девушке:

– Дай ладонь! – и успела коснуться пальцев своей преемницы до того, как в хижину властелином повелителем ворвалось пламя. Старуха с недюжинной силой вытолкнула новую вёльву в другое время, отстоящего от горевшего дома на многие годы.

Так и пустело пожарище, пока чужак не всколыхнул россказни долгожителей. Тогда-то снова припомнили и Старую Хану, и дурную славу холма.

А пришелец, сделав вид, что любопытные взоры к нему не относятся, принялся растаскивать завалы спрессованных временем камней и расчищать место для постройки дома.

Посудачили да забыли, пока Вотан, так звали чужака, сам не напомнил о себе, заявившись в деревню с полными карманами золота: ему требовались плотники, кузнецы и хороший столяр. Хотя, как обнаружили после, и сам Вотан был не промах, успевая быть одновременно в нескольких местах да еще умудряясь покрикивать на греющихся на солнышке работников: те-то были уверены, что Вотан вместе с лесорубами валит деревья на бревна, даже стук его топора различали.

Золото, как известно, имеет удивительное свойство: стоит ему желтым лучом ударить в лицо самого завзятого бездельника, как, понукаемый женой и голодным выводком галчат со вздутыми от недоедания животами, бездельник начинает потихоньку раскачиваться, шевелиться и даже что-то делать. Словом, не прошло и месяца, а холм превратился в ровную чистую площадку, хоть репу сей.

Тут Вотан повел себя странно. С лихвой расплатившись с работниками, он, вместо того, как и положено по окончании любого дела, не откупорил бочки с пивом, не поставил угощение, а, сверкая из-под широкополой шляпы единственным глазом, велел всем убираться.

– Но, хозяин, – заспорил, было, кузнец, стискивая кулаки.

Однако чужак так резко повернулся и лязгнул зубами (ну, точно голодный волк! – рассказывали потом очевидцы), что работнички, бурча под прокуренные усы, гуськом спустились с холма, оставив Вотана в одиночестве.

Но деревня насторожилась, затаив обиду, хотя золота многим теперь хватило бы до нового урожая.

– А все же не по-людски, не поступают так, – судачили селяне, тут же забыв, что без Вотана есть бы им пареную траву да запивать не пивом, а чистой водицей.

Но как предугадаешь, где грань человеческой неблагодарности? Один разговоры слышать слышал, а только, по-видимому, плевал он на то, что о нем судачат.

Но на большее, чем разговоры, селяне пойти не рискнули. Было в чужаке нечто такое, то ли в выговоре, то ли в манере держаться в седле и одеваться, что отличало его от прочих.

Прошло несколько недель. Любым, даже самым предвзятым кривотолкам, в конце концов, надоест муссировать одно и то же. Тем более, деревню от поселенца отвлек слух, что в соседней деревне родилась девочка с хвостом. Некоторые утверждали, что даже видели это страшилище. На первый взгляд ребенок и ребенок, а позади, чисто, как у коровы, свисает голый хвост с кисточкой пушка на конце.

Стали гадать, что знамение – не к добру.

К Вотану, гордецу и нелюдиму, по-прежнему относились осуждающе: деревня не любит пришлых перекати-поле.

Но тут Вотан вновь напомнил о себе, причем самым неожиданным образом.

Лето исходило жарой, внезапно сменившейся нудным ненастьем с редкими разрывами среди мокнувших дождем облаков.

Как-то, в один из таких унылых вечеров, в хижину кузнеца, наклоняясь под низким проемом двери, ввалился Вотан.

Кузнец с семьей ужинал. Он не простил обиду и тот взгляд, заставивший пробежать по спине дрожь, которым Вотан наградил работников напоследок. Теперь кузнецу время поквитаться. Делая вид, что не замечает вошедшего, кузнец медленно потянулся к котлу, в котором курилась кислым паром вареная со свининой капуста. Зачерпнул со дна и отправил в рот.

Вотан усмехнулся, устраиваясь на лаве. Тотчас с плаща и сапог на пол натекло. Хозяйка метнулась подтереть, но, пригвозженная приподнятой бровью мужа, вжалась на своем месте.

Кузнец по-прежнему дожидался, когда же незваный гость догадается, что пора бы и честь знать. Но тут, когда уж он совсем открыл рот, чтобы посоветовать чужаку убираться на холм старой ведьмы, как почувствовал, как неведомая сила приподняла его над лавкой, перенесла к порогу. Шляпа кузнеца, сманеврировав в воздухе, шлепнулась, въехав прямо на глаза, а плащ, сам собой сдернутый с гвоздя в косяке, словно живой обернулся вокруг плеч.

Вотан ударил себя по коленям ладонями:

– Вот и ладно! Сборы завершились – можно и в путь!

Кузнец, внезапно потерявший и волю, и дар речи, безропотно заспешил следом за чужаком.

Жена кузнеца с минуту глядела вслед исчезающей парочке. Потом кинулась по соседям.

– Беда! – колотилась в запертые на ночь двери. – Чужак-то свел моего мужа!

Ветер усилился, стегая женщину дождем ледяных струй дождя. А ее голос тонул в завываниях бури. Но соседи, даже расслушав, гасили коптилки, и, таясь у двери, дожидались, пока женщина постучится к другим: слишком неестественным было бушевание стихий, разразившихся над деревней.

Вотан и кузнец, ветер им упирался в спины, достигли холма. И тотчас ненастье сменилось мирным покоем летней ночи. Кузнец, видя, что никаких новых несчастий ему на голову не просыпалось, приободрился. Достигли вершины холма. Вотан, приподняв с земли ровно обструганный шест, похожий на жердь для изгороди, взвесил его на руке:

– Сможешь сделать такие же?

– Я – мастер! – Он ухватил шест оглядывая со всех сторон: пожалуй, работа была точнее, чем сумел бы он сам, но и металл был незнакомым.

– За заготовками дело не станет, – словно предугадал его сомнения Вотан, открывая длинный и узкий ящик, наполненный точно такими же, чуть менее блестящими жердями.

Малость подковать – будет не отличить от готового.

– Лады! – согласился кузнец, и, не выдержав, все же спросил: – А для чего ты устроил это? Зачем не пришел по-людски?

– Да затем, что вы – лишь вот эти заготовки, – туманно отвечал чужак. – А стать людьми – вам еще учиться и учиться.

Кузнец лишь плечами пожал. Но заказ выполнил в срок, огрызаясь на приставания жены и выпад соседей:

– А вам какое дело, где я был? Вот сами сходите к Вотану и спросите!

Кузнец был детина здоровущий – с расспросами поотстали.

Вотан же, приняв работу, накопал вдоль всего холма ямок и вбил колья частой шеренгой, отгородившись от любопытных взглядов.

Теперь можно было приступать ко второй части задуманного – место для лагеря Одина устраивало, теперь лишь оставалось избавиться от местных жителей.

Местным же жителям не терпелось избавиться от чужака. Чаша терпения переполнилась, когда, то один, то другой селянин стали примечать, что стоит посмотреть ночью в сторону холма Старой Ханы, как у человека начинали болеть и слезиться глаза, веки опухали, а ресницы по ночам покрывало слоем липкого гноя.

– Колдун он, не иначе, – пополз шепоток, становясь все громче.

Когда смеркалось, трое братьев Нейле, отчаянные головы, поговаривали даже, что, отлучаясь, якобы по торговым делам, не брезговали разбоем на проезжих дорогах, собрались наведаться к чужаку.

Не то, чтобы верили в колдуна, зато не раз видели, сколько золота таскает Вотан в карманах. Невесть какие сокровища прячет он за частоколом. Братья ящерками прошмыгнули к вершине холма, прячась за густым кустарником и зарослями чертополоха, разросшегося, как на грех, по обе стороны дороги, ведущей на холм.

Солнце пряталось за кроной дуба, когда братья достигли изгороди. Через щели видели, как Вотан, утрамбовав песок ногами, чертит что-то деревянным прутом. Меряет шагами расстояние, вбивает по контуру колышки и снова рисует непонятные узоры.

– Ишь, злых духов вызывает наш колдун! – хмыкнул старший брат, вытаскивая из-за пояса нож.

Младший из братьев приник к земле. Ему показалось, что он чувствует легкое жжение, но солнце еще не закатилось, и вряд ли изгородь при свете причинит сильный вред. Зато, раз и навсегда разбогатев, они смогут каждый отстроить по дому, а парень и хозяйку себе присмотрел.

Старший кивнул: Вотан был один, а, даже изорись чужак, зовя на помощь, братья хорошо знали свою деревню: немногие и на зов родной матери откликнутся.

Братья решили брать подворье Вотана штурмом. Разом поднялись с земли и ринулись в незапертую калитку, отлитую из точно таких же, но более коротких черных заготовок.

Что произошло, когда Вотан повернулся лицом к непрошеным гостям, братья рассказать не сумели. Смертный холод сковал их члены. Они почувствовали, как волосы зазвенели ледяными сосульками, а сосуды, замерзая кровью, рвутся и хрустят.

Последним воспоминанием был ярко-синий пронзительный взгляд Вотана – братья оледенели и тут же начали таять, истекая светлой водицей, впитавшейся в песок. Вскоре на месте разбойников лишь темнело мокрое пятно, которое, постепенно бледнея, высыхало.

– Овечьи хвосты! – выругался Один. Он, приготовляя место для лагеря, замешкался, и сам виноват, что эти мужланы решили выступить первыми.

Но теперь Один знал, как действовать. Он неторопливо спустился в деревню, побрякивая в кармане золотишком. Стучал в дверь, вежливо испрашивая дозволения войти. После того как Один, обмахиваясь неизменной шляпой, покидал жилище, в хижине оставались лишь лужицы талого льда. И так, заставляя алчных до золота селян самим открывать Вотану двери, великий ас не миновал ни один двор, не оставив в живых ни мужчин, ни женщин, ни младенцев.

Слишком много надежд он связывал с этим местом, чтобы мог бы позволить себе быть милосердным или снисходительным. Лишь удивленная скотина провожала синий плащ чужака, когда Один, миновав околицу, в последний раз хозяйски окинул округу.

Край, затерянный в долине среди гор, поросших девственными лесами, вызывал Одина померяться силами. Так дик и своенравен был этот мир, отныне на многие дни пути избавленный от людей.

Скоро сюда придут другие, избранные.

Великий ас не случайно выбрал для лагеря, где поселится его дружина, это место. Тут, незримая смертным, проходила одна из осей, соединяющих Миргард – обитель людей, с Асгардом. Ось простиралась и дальше, пронзая пространства и соединяя цепочку миров в нерушимом единстве. Ось питала энергией прорицательниц, в таких похожих местах старались урвать часть божественного тепла проныры-карлики и гномы.

Добрым словом Один помянул и Старую Хану, гибелью своей охранившей священное место на холме от посягательств людишек, которые готовы за пядь плодородной земли тащиться на многие километры.

Страх, переживший и прорицательницу, и, пожалуй, ее преемницу, перенесшуюся в ту ночь в иные земли, очистил место от дурных сил и не позволил селянам заселить склоны холма.

– Я скоро вернусь! – крикнул Один, прощаясь со своим новым домом.

– …вернусь! – подхватило и разнесло эхо. Сборы Одина в путь были недолгими: надвинуть на глаз шляпу, чтобы ненароком кого не заморозить, выдав не к месту способности великого аса. Один в своем предприятии решил выдавать себя за богатого бездельника, опасающегося за свои несуществующие сокровища: каждому лестно послужить богу. Одину же в дружину воинов требовались иные.

Путники приближались к стойбищу пастуха с разных сторон. Но заметили друг друга почти одновременно. С севера путь был, видимо, дольше: юноша, укутанный в короткий меховой плащ, тяжело опирался на посох. Шедший с востока не торопился. К стоянке, примитивному шалашу, окруженному частыми кольями изгороди, подошли, уже перекинувшись взглядами. Навстречу, яростно заходясь лаем, но при этом виляя обрубком хвоста, кинулась здоровенная косматая дворняга. Юноша замахнулся посохом на собаку.

– Верный, место! – остановил удар звонкий голос, и навстречу путникам выбежала рослая девушка. Она ухватила пса за загривок, оттащила, оглаживая и теребя густую шерсть.

Кто же лезет с палкой к собаке? – укорила юношу. – А если б порвал?

Тот хотел ответить резкостью, но, оценив белую кожу, оттененную длинными блестящими волосами, умерил пыл.

– Кто же лезет к собаке, не вооружившись палкой? – лишь передразнил.

Второй путник прервал перепалку: девушка уже открыла рот, чтобы выпустить иголки и указать гостям, где их место. А Один вовсе не собирался быть свидетелем этой прискучившей игры. Стоило двум молодым, юноше и девушке, встретиться, как тут же они начинали юлить, перебрасываться колкостями, а все ради чего? Лишь с тем, чтобы выполнив положенный ритуал, оголить зад?

– Можем у тебя заночевать? – Один был уверен, что незнакомец не откажется разделить с ним ночлег.

– Но, – замялась та, оглядываясь на шалаш, – как я могу пустить незнакомых людей, если даже не знаю ваших имен.

– Только-то, – подмигнул Одину юноша. – Я, к примеру, Тар.

– Зовусь Вотаном, – назвал Один одно из своих имен. Как и все асы, при появлении на свет Один уже обладал несколькими именами, чтобы запутать и отвратить злых духов, взбреди тем в голову начать охоту на аса. А каждый новый год, подвиг или просто деяние, прославившее аса, добавляло к списку имен великого еще одно.

Девушка внимательно перевела взгляд с одного на другого. Оба высокие, крепкие. Тот, что постарше, видно, умен и умеет разбираться в людях. А юноша… Она не раз принимала ночных гостей в своем шалаше: тропа через предгорья пролегала рядом с ее отарой. Не раз, напоив гостя горячим молоком с сыром и медом, она делила свою жесткую постель из сушняка, крытого охапкой соломы, с пришельцем. А утром гость уходил, прихватив почерствевшую лепешку, иногда и последнюю.

Но таких ясных бесхитростных глаз, как у Тара, так, кажется, назвался юноша, она не встречала.

– Стина, – ненароком вырвалось у девушки, хотя, опасаясь сглаза, она никогда не говорила свое настоящее имя.

И, смутившись минутной слабости, повернулась к гостям спиной. А уж им вольно следовать за нею или отправиться восвояси. Но все же была рада, услышав шаги позади.

– Слушай, друг, – заторопился юноша, бросая на девушку вороватые взгляды. – Я о чем хотел тебя спросить…

– Мне она не нужна, – отгадал Один намерения незнакомца. – Я могу лечь снаружи.

Стина лишь делала вид, что разносит овцам вечерний корм, а на самом деле, привыкнув жить в степи, где чуткое ухо может спасти от гибели, когда где-то стронется лавина, и предупредить об опасном соседстве волчьей стаи, она ловила каждое слово.

– И не вздумай! – резко обернулась к Одину. Но тут же сбавила тон: – Ты, видно, пришелец в наших краях, иначе вряд ли бы решился остаться под открытым небом с наступлением ночи.

– Что? Медведи кусают? – насмешливо удивился Один. Его позабавил неприкрытый испуг, исказивший черты прекрасной пастушки.

– Мыши! – ударила холодным взглядом, как клинком, Стина.

– Да! – расхохотались оба мужчины, а Тар добавил: – Вот и не верь после этого пословицам, что у женщин волос длинен, потому что ум коротенький. Вот такусенький, – показал юноша кусочек ногтя.

Стина смолчала, твердо решив, как приблизится ночь, настоять на своем.

Вначале, когда она увидела как-то на снегу след мышиных лапок, она лишь мельком подумала, что надо будет перевесить на сук повыше припасы. Потом мыши появлялись по две-три. Стина подкармливала серых зверушек, кроша на утрамбованный пол шалаша лепешку: вечерами, когда сонные глупые овцы угомонятся в загоне, ей было скучновато. Пушистые писклявые шарики чуть менее острой делали тоску. После смерти отца Стина в деревню не вернулась, подрядившись пасти скот селян за дрова и еду. Выросши среди пустошей с редкой колючей травой, непривычная к гомонливому укладу деревни, Стина боялась, что не сможет прижиться среди людей – овцы, безмозглые и послушные ей, дикарке, подходили для компании больше.

Зверушки, тиснувшиеся в мороз к человеческому жилью, чем-то напоминали Стине ее собственную бесприютную судьбу. А их, неприметно, становилось все больше, пока однажды ночью Стина не очнулась от кошмарного сна под шевелящимся покрывалом мириады зверьков. Мыши, пища и царапая кожу коготками, норовили забраться за пазуху, путались в волосах. Одна куснула Стину за нос. Девушка закричала, давя и отшвыривая маленьких вампиров. А мышей становилось все больше, пока весь шалаш не превратился в громаду серых тел, ощерившихся острыми, как иглы зубами. Как ни была напугана и потрясена Стина, она не могла не заметить, что в беспорядочном мельтешении мышей угадывался какой-то узорчатый рисунок. Словно повинуясь незримым командам, мыши то расходились, расстилаясь по полу спиральными кругами, то выстраивались в правильные треугольники. А центром, к которому устремлялась мышиная армия, была Стина. Но, высвободившись из цепких хищных лапок, девушка обнаружила, что мыши, яростно скалясь и перебирая в воздухе передними лапками, не могут пересечь определенную черту, мелькая вдоль невидимой линии, очеркивающей ровный полукруг.

С первым вздохом рассвета мыши сиганули и пропали, не оставив даже следов, кроме черных точек мышиного помета по углам.

Весь день Стина оглядывалась на пережитый ужас. А ночью нашествие повторилось – и теперь полукруг, в центре которого тряслась от страха девушка, стал больше, тесня мышей к стенам. Так продолжалось, пока весь шалаш не очистился от серых демонов ночи. Однако, без сна прислушиваясь к писку и перебору по мерзлой земле сотен лапок, Стина ни за что бы не рискнула до свету покинуть жилище.

И желание Вотана ночевать во дворе, как ни убеждала девушка, ее повергло в двоякий ужас. Во-первых, но это еще полбеды, мыши, хоть и нестрашные с виду, могут съесть человека живьем, беря количеством, а второе, и это Стину страшило более, путник, уцелев, разнес бы по округе, что в шалаше пастухов обитает ведьма, приманивавшая мышей. Люди же беспощадны ко всему, что не согласуется с им привычным понятиям. Узнай кто о том, что за страсти творятся по ночам вокруг шалаша, Стина не дала бы и прогорклую крынку молока за свою жизнь.

Маленькой она сама видела, как толпа подожгла хижину старухи, которую округа заподозрила в колдовстве. И на всю жизнь запомнила страшное видение: старую женщину в проеме открытой двери, когда огонь охватил жилище. Отвисшая челюсть и безумно выпученные глаза, а вместо волос трепыхались, чернея и корчась, языки пламени, пока смрадный дым горелого мяса не скрыл видение от обступивших пожарище селян.

Меж тем гости, истомившись дожидаться хозяйку, рассматривали жилище Стины, дивясь, как может быть нетребователен человек и как немногим может довольствоваться.

Шалаш пастушки представлял из себя хрупкое строение из обмазанных глиной жердей и был покрыт ветками, поверх которых серела подгнившая от старости и ненастий солома. Это убежище могло служить защитой от ветра и дождя, но никак не от холода. Камин – грубо сложенные друг на дружку каменные валуны, скрепленные кое-где провалившейся известкой, – нещадно чадил, наполняя шалаш сизым маревом, среди которого трудно было что-либо различить, кроме огромного сундука. Тряпье, брошенное поверх деревянной плоской крышки, свидетельствовало, что, по-видимому, ларь служил девушке постелью. На полке, прикрепленной к стене, убого пялились на гостей два закоптелых горшка. Котелок, подвешенный над очагом, булькал серым месивом. Тар потянул носом воздух:

– Интересно, есть ли в этом котле что-нибудь, кроме воды и сажи?

– А как же, – хмыкнул Один, извлекая из котла сверзившегося в варево паука.

Тар развязал дорожный мешок. По-хозяйски смахнув крошки с чурбака, служившего столом, расстелил тряпицу. Развернул ткань, в которую был завернут кусок сочащейся янтарными каплями жира оленины. Наломал хлеб. В довершение, порывшись в недрах мешка, выудил глянцевую луковицу.

– Ну, это больше похоже на человеческую пищу, – одобрительно кивнул Один, нарезая кинжалом оленину на толстые, истекающие вкусно пахнущей влагой ломти.

Стина приотворила дверь. На разложенное угощенье промолчала, добавив миску творога и крынку овечьего молока. Поколебавшись, присоединила заткнутую тряпицей и залитую по горловине воском пыльную флягу.

Тар отхлебнул эль с удовольствием. Один лишь омочил губы, передав флягу Стине. Поужинав, мужчины следили, как Стина, мелькая голыми икрами, греет воду в тазу, отгораживает закуток куском холстины. Потом долго плещется в воде, смывая дневную усталость.

Тар представлял, как она, низко наклоняясь над тазом, обмывает упругие груди, трет шею, до красноты растирая кожу пуком мятого льна.

Один читал мысли юноши по лицу, словно в раскрытой книге. Парень асу нравился. Было в нем то, что бог ценил больше всего: горячечная жажда жизни и готовность к переменам. Тар глядел на мир, словно тот был сильно обязан юноше за его появление среди прочих живущих.

– А ты? – Тар отвернулся, чтобы не слышать, как босые ноги Стины переступают в пахнущей травами воде. – Куда держишь путь?

– Я? – Один внутренне усмехнулся и ответил, как есть: – Собираю дружину.

– Ты – военачальник? – недоверчиво покосился Тар: незнакомец пришел пешком, без охраны, вооруженный лишь легким копьем. Воинов Тар считал чем-то вроде богов: всегда надменные и недоступные, они, случалось, мелькнув на миг в облаке пыли, проносились на горизонте.

– Я – не воин, – приподнял брови Один, гадая, кем бы назваться в этот раз. – Но дружина мне нужна.

Тар решил свернуть со скользкой темы, недоумевая, к чему дружина, если нет крепости, которую нужно защищать, и нет золота, чтобы содержать воинов, а Вотан богачом не показался.

– Вот тебя бы я взял, пожалуй, – прищурился Один. – Ты, как, не против мне послужить?

Тар нахмурился, уловив непонятную насмешку, скользнувшую в тоне незнакомца, Замямлил:

– У нас в деревне встретишь парней и покрепче меня, а я даже в руках не держал меча!

Но Один про себя решил уже, что Тар станет первым, кто будет служить в дружине великого Одина. На то, чтобы собрать остальных, уйдет, Один прикинул, около года. Ну, что ж, у парня есть год земной жизни. Пусть поторопится все успеть, что задумано человеку на весь век.

– Я, пожалуй, что-то утомился! – потянулся Один, вставая. – Пойду лягу в овчарне, – и, кивнув в сторону занавески, подмигнул Тару: – Надеюсь, ты тут не замерзнешь?

– Уже все решили? Без меня? – яростно рванула полог Стина, беснуясь от того, что незнакомец пренебрег-таки ее советом спать в жилище. – Пусть будет так, – и швырнула в лицо ошарашенному Тару охапку сена: – Надеюсь, ты не привык к перинам из гусиного пуха?

– Вот вздорная баба! – буркнул Один, хлопая дверью. Он еще понадеялся, что пареньку повезет, когда девица поутихнет и хорошенько озябнет. – А, впрочем, кто их поймет, этих женщин, – добавил про себя ас, заглядывая в темноту овчарни. Душный запах и терпкая вонь овечьей мочи шибанули в ноздри. Один улегся у плетня, завернувшись в плащ, и тут же уснул.

Повелительница фей, облачившись в мышиную шкурку, высунулась из подземелья и тут же отпрянула: прямо перед ней, сопя двумя здоровенными ноздрями, каждая величиной с целую голову гнома, смачно храпел здоровяк. Повелительница фей, досадуя на неожиданную преграду, нетерпеливо притопнула ножкой, призывая приближенных. Тотчас рядом выросла седая жирная мышь, топорща усы.

– Видишь? – кивнула повелительница в сторону выхода.

– Да, прекрасная Сольвейг, придется, видно, и этой ночью отказаться от задуманного, – с готовностью жирнюга затрюхал обратно в темноту.

– Да стой, где стоишь! – Сольвейг на минуту задумалась: ей необходимо было раздобыть хоть обломок ногтя, хоть волосинку Стины. А ее безмозглое воинство только и могло, что пугать девчонку: до повелительницы даже лязг зубов девицы доносился, а все бестолку. Сегодня была последняя ночь, чтобы успеть заварить зелье и, выпив, взять молодость у смертной – тогда жизнь повелительницы фей продлиться на годы и годы.

Сольвейг пожила достаточно, чтобы помнить эту землю голым и диким болотом. Тогда карлики и феи не жили в городах, а прятались в звериных норках и горных пещерах. Фея помнила те времена, когда она была юной, хорошенькой хохотушкой и не нуждалась в волшебных снадобьях, чтобы сохранить румяные щеки и нежную кожу. Но, хоть асы и определили маленькому народцу век, куда дольше человеческого, все же то одна, то другая фея старилась, осыпаясь цветочной пыльцой. Сольвейг тоже, как-то весной, начала чувствовать равнодушие, не знакомое ранее беспокойство. Не радовал ни солнечный свет, ни пляски подруг в лунных лучах. «Старость?» – испугалась Сольвейг: она видела, как одна за другой уходят ее подруги. Но, в отличие от других, она так просто сдаваться не собиралась: кто посмел решить за нее, чтобы ей больше не дозволено тешиться в мшистых логах? Кто посмел отнимать ее жизнь? И Сольвейг в тщетной ярости взмахнула обтрепанными крылышками, поднимаясь все выше и выше над землей, пока знакомые горы и кусочек моря в заливе не превратились в плоскую серо-зеленую мозаику. Великие асы призвали ее в этот мир? Вот пусть теперь и рассчитываются! Но боги Асгарда, узрев мельтешащую крылатую бабенку, лишь посмеялись над ней, пинком отправив обратно. Теперь надежды не было. Сольвейг бросилась под зеленый развесистый лист лопуха, сквозь который било зеленое солнце и разрыдалась, колотя в ярости кулачками землю.

Внезапно какая-то темная тень упала на лицо феи. Сольвейг отерла локоном, поредевшим в последние годы, зареванное лицо: перед ней, мерзко скалясь, стоял мужичонка пренеприятного вида.

– Проблемы, красавица? – проскрипел старик, осклабившись.

Сольвейг передернуло от вида его кривых желтых зубов, но внутри черной кошкой копошилось предчувствие, что уродец явился неспроста и ко времени.

Уродец меж тем поманил Сольвейг за собой в темную дыру, лабиринтом уходящую в глубину. Из дыры пахнуло запахом прелых листьев и сырой земли.

– Это что? Уже готовая могила? – хмыкнула Сольвейг. Но почему-то знала, что у карлика на уме другое.

Выдолбленные в земле ступени винтом спускались вниз, пока не уперлись в обитую железом деревянную дверцу. Карлик завозился у пояса, выудив ключ в ладонь взрослого гнома. Заскрежетал замком. Оба не проронили ни слова, словно два преступника, преступлением связанные и все отлично знавшие друг о друге.

Во всем мире, как бы не выглядели и чем бы не прикрывались, в какую бы личину не рядились, злодеи похожи друг на друга.

Очутившись в жарко натопленной зале, фея с любопытством огляделась: оказывается, существуют блага и удовольствия, помимо радости быть свободной?

Зала карлика представляла собой овальное помещение, по полу выложенное плитками черного мрамора. Черными были и мягкие портьеры на стенах. В углу, разбрасывая звездочки искр, пылал жарко горящий камин. Фея опустилась в кресло перед огнем. Уродец, тренькнув звоночком с привкусом металла, откупорил бутылку с длинным горлом. В хрустале бокала напиток янтарно пузырился, ударив фее в голову первым же глотком. Феи, как известно, пьют по утрам росу, что скапливается в центре листа, да дождевую воду. Ощущение от кисловатой влаги щекотнуло язык Сольвейг.

Карлик, наклонив голову к костлявому плечу, не спускал с феи глаз. Он встал, чтобы подбросить в огонь полено, которое тут же занялось, превращаясь в уютное тепло, волнами расходившееся по залу.

– Странное место, – протянула Сольвейг. – И ты странный, я никогда не думала, что можно жить не среди лесных просторов, что есть прирученный огонь и этот напиток. – Фея чуть наклонила бокал. Остатки жидкости пузырьками поползли по стенам.

Карлик уловил намек и тотчас долил бокал феи доверху.

– И все это может принадлежать тебе, – вкрадчивый голос уродца, который, впрочем, уже не казался Сольвейг таким отвратительным, как вначале (как может быть отвратителен властелин этой сказочной залы?), оволакивал сознание феи.

– … и вечная молодость…

Фраза занозой застряла в мозгу. Фея стремительно поднялась, дивясь слабости членов.

– Я готова!

– Но ты станешь ведьмой! – добавил карлик. Но что значило имя, когда тебе предлагают власть, могущество, испуганное поклонение ближних, а главное, отдают молодость?

– Я готова! – повторила фея. – Я согласна!

Уродец, такой обходительный, захихикал, злобно ухватив фею за кисть. Цепкие пальцы до синяков впились в белую кожу.

– Что ты делаешь? – возмутилась Сольвейг, пытаясь вырваться. – Мне больно!

Глаза карлика наливались красным сиянием, пока не превратились в два жестоко сверкавших уголька:

– Боль и наслаждение – разве ты еще не поняла, что это одно и то же? – шептал карлик. – Лишь мукой достигается блаженство, и ты научишься ценить и то, и другое. И будешь цепляться как за первое, так и за второе. В вечных терзаниях по новым наслаждениям ты обретешь смысл бытия – и бесконечен будет твой путь: от звёзды к звезде, от вершины к вершине, где ты будешь и вселенной, и центром вселенной. Стань лицом к миру – и ты обнаружишь, что он лижет подошвы твоих туфель. Стань тем, чем была изначально! Сбрось придуманную другими, предавшими тебя, оболочку – стань собой, ведьма!

И Сольвейг, на минуту уловив грусть, почувствовала, как от нее отделилась и отлетела светлая тень, мотыльком забившись в углу под потолком.

– Что? Что это было? – ищуще ошарила Сольвейг пространство: светлая тень трепетала, пока карлик, удлинившись, не потянулся руками через весь зал и не сцапал прозрачное существо, зажав в кулаке.

– О, пустяки, моя красавица! Эта ушла та часть тебя, которая заставляла тебя думать о других, грустить, если несчастья и не твои. Это она, – потряс он кулаком, – мешала тебе полюбить себя. А теперь ты свободна и вольна поступать, как вздумается!

Сольвейг чувствовала беспокойство, словно человек, впервые переступивший порог лавки ростовщика.

– Можно взглянуть на нее? – попросила Сольвейг, страшась и жаждуя отказа.

– Да, – покорно склонился в поклоне уродец. – Только учись никогда ничего не просить – все и всегда ты можешь требовать! Итак, прикажи!

– Приказываю! – впервые в жизни Сольвейг попробовала на вкус чужое слово. Слово было колючим, как наждачка или скрип железа по стеклу.

– Да, так! – ободрил карлик, раскрыв ладонь. На миг Сольвейг показалось, что злобный уродец раздавил белую птичку. Но на ладони лежал всего лишь цветок с примятыми лепестками. И только – то? Цветок вместо мира, брошенного к твоим ногам?

Ведьма двумя пальцами взяла цветок у гнома. Лепестки падали на пол, осыпались на платье, кружились в воздухе. Перед ведьмой вставало будущее, в которое она превратит этот мир. Голова кружилась то ли от легкого напитка, то ли от будущих возможностей. С тех пор Сольвейг ни разу не пожалела о сговоре, Правда, разучилась летать, крылья, упругие, послушные крылья но держали тело ведьмы, внутренняя суть которой были тяжким камнем.

По мало ли способов подняться в воздух? Ведьма теперь умела распознавать травы, вываривая в котле зелья: стоило зачерпнуть тепловатую жижу и, раздавшись донага, натереть тело – и земля оставалась внизу.

Крылья феи, теперь ненужные и бесполезные, обвисли, съежились, пока не отпали сухими листьями. Подруги дивились. Но Сольвейг, снисходительно глядя на глупышек, объявила, что таков новый порядок и, поскольку во всем Сольвейг была первой, феи поверили ведьме, и вскоре стало неприличным носить за спиной крылья.

Сольвейг была счастлива? Да ни одной минуты, все время опасаясь, что кто-то проведает тайный лабиринт к подземному залу карлика, и тот другой, глупой гусыне, отдаст ту же власть.

И Сольвейг задумала недоброе: минута страха – зато потом она будет уверена, что никто не сможет стать поперек дороги.

Подружки видели, что их повелительница мрачнеет, хмурится даже тогда, когда день чудесен, а, значит, причин для грусти и внезапных вспышек злобы, одолевавших Сольвейг, нет.

– Скажи, – приставали феи к ведьме, окружая подругу заботливой толпой. – Чего тебе не достает? Чего ты хочешь?

И, наивные в своей жалости, несли ей в чашечках цветов медвяную росу и отдавали самые спелые ягоды.

А Сольвейг опасливо бросала на маленьких фей злобные взгляды, стараясь угадать, кто из этих недостойных пигалиц может быть опасен.

Вот фея Подсолнечника, повелительница самого высокого цветка, любимица солнца. Когда она, подставляя лицо солнцу, лежала на ярко-оранжевом лепестке подсолнуха, всем своим видом выражая довольство, Сольвейг готова была зубами перегрызть толстый мясистый стебель, чтобы юная фея сверзилась вниз, переломав все кости.

– Ведь если бы я весь день лицезрела светило, послушно кружащееся вокруг венчика подсолнечника, как не возомнить себя лучшей из первых? – злобно шептала Сольвейг, в своем ослеплении не замечая, что это цветок послушно тянется к солнцу, а не наоборот.

Или, к примеру, феи леса: вечно хлопотливые, озабоченные, опекающие в лесу каждую травинку, норовящие сунуть нос в норку землеройки и спешащие на помощь даже поранившейся змее – разве они не согласятся получить ту же власть, что есть у Сольвейг? То-то дел успеют переделать, заполучив такие возможности и беспечность, станешь ли беспокоиться о лишнем, потраченном на другого, дне, если впереди бесконечное время?

И не понимала, что став ведьмой, тебе подумать о другом в голову не придет.

И Сольвейг не выдержала: облачившись в мышиную шкурку, она подземными ходами, прорытыми по приказу ведьмы кротами, пробралась к жилищу карлика.

Там все было по-прежнему Горел камин. Тяжелыми складками свисали портьеры. Но уродец не спал, и первое, что встретилось Сольвейг, был его прямой насмешливый взгляд. – Я ждал тебя! – карлик уступил ведьме кресло. Та, не ожидавшая, что ее застигнут врасплох, послушно опустилась. И вдруг кресло, ожив, свернулось вокруг Сольвейг тугим сплетением.

– Значит, ты решила меня убить?

Кресло так плотно охватило тело ведьмы, что она не то что говорить, дышать чуть могла. А карлик, заложив руки за спину, прошелся по залу. Сделал круг, остановившись напротив пленницы.

– Ты способная ученица.

Сольвейг показалось, что карлик и впрямь глядел одобрительно.

– Тебе показалось мало того, что я дал тебе, и ты решила забрать остальное?

Не услышав ответа, уродец продолжил:

– Так и надо, Сольвейг! Всегда и любой ценой добивайся того, чего захочется. В эти минуты, когда ты решаешь, как я расквитаюсь с тобой, ты еще не понимаешь, что теперь-то ты, посчитав чужую жизнь лишь мелкой монетой, стала прародительницей всех тех черных сил, ради которых я и затеял эту игру.

И карлик, оскалившись, погрозил кулачком кому-то незримому:

– Вы еще увидите, кто недоношенный! Шутки ради вы учинили потеху посмотрим, как вам понравится, когда никчемные, вышвырнутые вами, словно сор, ничтожества, против вас же и ополчатся.

Ведьма, думающая лишь о своей участи, почти не слышала горячечный, полубезумный бред, она не поняла и половины из сказанного. И вздохнула с облегчением лишь тогда, когда уродец приказал креслу ослабить хватку и, помятая, но целая Сольвейг осмелилась поднять на карлика глаза:

– А со мной, с моей властью что будет?

– Ты и впрямь натолкнула меня на мысль, что, случись со мной что или утони ты в луже, дело мое погибнет, а месть не осуществится.

– Как это я утону? – забескокоилась ведьма.

– Ну, не утонешь, – отмахнулся уродец. – Так мало ли в мире напастей. – И, почмокав губами, пробормотал: – Пусть же все феи и гномы, пусть все, кто хоть в мыслях возжелал зла другому, станут моими послушными слугами. И пусть, как бы не поменялась земля, что бы не произошло в мире, пусть род ведьм и колдунов, потомков оскорбленного асами Мотсогнира, никогда не переведется! Да будет так!

И сколько бы потом Сольвейг не пыталась забыть эту ночь, перед ней вставал скрежещащий и исходящий ненавистью уродец.

Хотя она больше никогда не встречалась с карликом, переместившись в дремучие леса и лишь изредка рисковавшая, как сегодняшней ночью, выбраться из подземных убежищ.

Шли годы: кружевом изморози да цветущими крокусами. Мир вокруг рос и менялся. Куда, в туманы, дожди ли попрятались феи и гномы, а пророчество Мотсогнира не утратило силу. И все чаще, даже среди смертных, объявлялся колдун, сея панику и опасливое почитание, и то в одном, то в другом селении вспыхивала хижина ведьмы, злоба которой переполняла чашу терпения людей.

Правда, великим асам до земной возни между людьми и колдунами дела было мало. Но раз сбылась одна часть пророчества, почему не исполниться и остальному?

А до тех пор, когда и на земле, и в небесной обители воцарятся черные силы, Сольвейг решила терпеть. Но до того времени надо было дожить. Причем, сохранив молодость и красоту, чтобы и тогда быть первой среди первых.

Ночь, блестя звездами, холодила мышиные лапки – Сольвейг все еще не могла преодолеть нерешительность и высунуться из норы до тех пор, пока спящий хоть бы не перевернется.

Один же, сквозь ресницы поджидавший, чем закончатся колебания этой старой злодейки, захрапел еще старательнее.

Он сразу, как только Стина описала нашествие на шалаш безобидных зверушек днем, превращающихся по ночам в злобных монстров, разгадал секрет. В свое время наушники не преминули доложить о проклятии карлика Мотсогнира. Но Один, как всегда, когда касалось принятия решений, отложил перевоспитание нахалов на потом, забыл – дело пошло самотеком. А когда оглянулся, уже пришлось бы расправляться с каждым вторым: или в самом деле колдуном, или только вообразившем себя властелином черных сил. Это было хлопотно. Один решил приглядеться к темным силам при случае. И вот случай торчал в мышиной норе: ведьма, явившаяся за ингридиентом варева из лягушачьих лапок, болотной тины и прочей чепухи.

Игра в поддавки в конце концов Одину надоела. Он изловчился и сцапал ведьму, зажав мышь в горсти.

– Итак?…

Повелительница фей, разучившись внезапно вразумительной речи, изворачивалась, пытаясь куснуть большой палец Одина.

Ас пощекотал зверька под шейкой.

– Будет шутки шутить: я ведь вижу, кто ты на самом деле.

Ведьма поразмыслила и приняла естественный облик. Будь у Одина хоть чуточку юмора, он бы не преминул похвалить ведьму за ловкость. Даже он не уловил жест или тайный знак, каким ведьма-оборотень превратилась в хорошенькую молодую девушку с наивными пухлыми губами и яркими карими глазами на смуглом лице.

Отдай мне ее, – Сольвейг кивнула в сторону шалаша.

Наглости Один поразился. Помолчал. Потом легонько усилил захват. Ведьма, вновь по-мышиному пискнув, затрепыхалась. Лицо ее посинело. Губы беспорядочно хватали воздух.

– Не стоит, красавица, – сумрачно проговорил ас. – Сегодня тебе тут не поживиться!

– Но Великий! – ведьма умоляюще скрестила руки. – У меня нет больше времени, чтобы искать другую жертву, а ночь на исходе. Я вовсе не хочу умирать из-за смертной!

Страх потерять вечность заставил ведьму забыться. Она впилась в ладонь Одина ногтями:

– Ты не смеешь забирать ее – Стина будет принадлежать мне, даже если для того мне придется каяться все оставшиеся столетия!

Только теперь ведьма пожалела, что, опасаясь случайностей, не поселилась вблизи людских селений: там молодых девушек было без счету. Но после того, как одна из ее подданных любопытная ведьмочка всего лишь третьей сотни лет, сунулась в квашню и, увязнув, захлебнулась тестом, Сольвейг, предпочитала одинокие безлюдные места. Кто кинется на крик девушки, когда молодость начнет перетекать к Сольвейг?!

А в деревнях, увидев, как юная селянка на глазах превращается в рухлядь, люди тут же начинают охоту на ведьм и колдунов. Вероятность, что кто-то при этом найдет Сольвейг, была очень мала. Но не станешь рисковать собой даже в малости. Кто же думал, что сюда, в белую пустыню, забредет ас?

Один для себя решил, как поступить с маленькой ведьмой: ничего угрожающего или насторожившего аса в темных силах, кроме слухов, оказывается, не было. Те же инстинкты, то же желание выжить за счет другого, так же точно, как любое другое существо, темные силы бояться того, кто сильнее, Один разжал пальцы:

– Живи, ведьма! И пусть проклятья Мотсогнира исполняются. Без вас, порожденных тьмой, дни потеряли бы привкус опасности. А кому приятно жевать недосоленное мясо?

Фея соскользнула на снег. Оставляя крестики следов, нырнула в нору. Оттуда пригрозила:

– Ну великий Один, это тебе еще припомнится! И в ту же минуту, взрывая поверхность земли, по всей стоянке пастухов вспучилась холмиками земля. Снег смешался с песком. Даже Один поежился: куда ни глянь, земля походила на кротиный ход: холмики и воронки. А к шалашу Стины, наступая колыхался ковер серых спин.

Смутные страхи и рассказ пастушки обрели плоть и стали реальностью. На стоянку наступало мышиное воинство ведьмы Сольвейг.

Один, примерившись, выломал из изгороди жердь. Стукнул в дверь шалаша:

– Просыпайтесь – идет потеха!

Дверь, словно внутри и не ложились, тут же выпустила Тара и Стину. Девушка выдернула из колоды топор. Тар присмотрелся:

– Мыши?

– Кой черт мыши – дьяволята в мышиной шкуре, – отозвался Один.

Самые первые ряды войска копошились у ног. Один с размаху расплющил с десяток. Мыши обтекали аса, пробираясь между ног. Тар, наконец-то, сообразил, что такое количество мышей может обглодать человека до костей за пару минут. Под руки ничего подходящего, чем веревка, не попадалось. Тар хлестал серых разбойников – веревка оставляла на спинах клочья окровавленного меха.

Стина рубила, зажмурив глаза, но мышей было так много, сколько она до сих пор и не видела, что топор кромсал сразу несколько дюжин.

Ведьма, взобравшись на кочку, отдавала распоряжения, взмахом лапки посылая часть войска в обход. Море спинок растеклось по склону, охватывая сражающихся полукругом.

– Пожалуй, – Один запустил пятерню под шляпу, – пора брать инициативу в свои руки.

И приказал Тару и Стине:

– Чтобы не случилось, зажмурьтесь и ни при каких обстоятельствах не поворачивайтесь!

Стина хотела заспорить, но что-то в тоне незнакомца заставляло слушаться. Тар обнял девушку, развернув лицом к шалашу.

Один снял шляпу, Его волшебный луч засверкал. Ледяной луч, скользнув, заставил ряды наступавших замереть.

Сольвейг, которой леденящий луч не коснулся, спрыгнула с холмика и бросилась наутек: ее воинство, ряд за рядом, превращалось в заметенные снегом ледяные торосы. Один держал шляпу в руке до тех пор, пока весь склон горы не очистился от маленьких тварей. Только тогда, вернув себе прежний вид, позвал Тара и Стину:

– Вот видите, неплохо, когда кое-чему обучен!

– Откуда они взялись? – пробормотал Тар, рассматривая ледяную фигурку мыши. Попробовал оторвать от земли, но скульптура примерзла намертво. Уже по-другому взглянул на Одина:

– И откуда взялся, интересно, ты? Один лишь похлопал парня по плечу:

– Придет время, Тар, ты сам все узнаешь. А пока мне пора!

Тут отозвалась Стина, до сих пор лишь в упор не спускавшая с Одина глаз:

– Я не знаю, откуда ты пришел, незнакомец. Догадываюсь, что и имя себе ты придумал. Только, если ты ничего не имеешь против, я пойду с тобой!

Один отрицательно махнул головой:

– Нет, Стина! Ступай, если стадо тебе опротивело, с ним, – он кивнул на Тара. – Тар – неплохой парень, и ты будешь с ним довольна. А у меня дела, где лучше обойтись без женщин. Прощай! – Один подхватил свое копье-жердь. Отшвырнул подальше. – Маленькие демоны больше тут не появятся, – обратился к пастушке. – А ты, Тар, до встречи!

– Если сведет судьба, – пожал юноша протянутую руку.

Один знал, что говорил: Сольвейг, собрав всех, кто из ее подданных уцелел, сиганула в подземелья, больше не рискуя соваться к людям. Там, одиноко дожидаясь старости, попритихла.

– Все эти хижины – ваши! – Один с любопытством глядел на когда-то оставленную деревню. За прошедший год тут изменилось немало. Природа, укрощенная людьми и втиснутая в рамки пашен, пастбищ, ограниченная изгородями, привольно раскинулась, уничтожив за несколько месяцев годы людского труда. Укрощенные луга бесновались травами. Огороды одичали. Среди уцелевших стрелок прошлогоднего лука извивалась повилика и напыщенно цвел репейник. Хижины с мутными окнами облюбовали лесное зверье: в подполье селились мыши. Белки сновали под кровлями. По всему видно, сюда часто наведывались дикие кабаны: подворья были взрыты хищными пятачками.

– Один!

Великий ас отвлекся: к нему торопился Гвидо.

– В этом селении – ни одной живой души, а между тем нет и признаков, что кто-то напал на ее жителей. Просто дома пусты, словно люди одновременно собрались и ушли, не прихватив с собой даже плошки. Не нравится мне все это, не к добру ты выбрал лагерем проклятое место!

– Все в порядке, сынок, – Один не зря гордился Гвидо. Среди собранных им якобы на службу к богатому князю воинов Гвидо отличался цепким умом и небесполезной проницательностью. Ас не однажды ловил его приклеившийся взгляд. Но Гвидо ни разу не застал Одина за чем-то, что не согласовалось бы с привычками покорного военачальника, собирающего дружину для кого-то другого.

Первоначальную тактику, когда Один представлялся нанимателем сам, он отринул после одного случая, занозой засевшего в памяти. Он встретил кучку парней явно разбойного вида в устье неширокой реки. Крупные руки и зловещие ухмылочки Одина удовлетворили. Он, как обычно, предложил парням примкнуть к его отряду. Тут же высунулся парень лет двадцати, поигрывая дубиной.

– Значит, нужда в силе? – помахал парень здоровущим обломком дуба, кое-как обтесанным. – Но мы бы хотели знать, стоишь ли ты того, чтобы тебе служить.

Один, как привык уже, общаясь с обитателями Миргарда, с готовностью сунул руку в котомку, протянул пригоршню золота.

Ватага заржала.

– Нет, – парень снизу вверх ударил ладонь аса. Золото рассыпалось по песку, упало в реку, погружаясь в илистый песок дна.

– Такое добро для ловких ребят – в любом сундуке. Мы подчиняемся тому атаману, который сумеет справится с Мами, нашим медвежонком!

Мами, тот самый парень с дубиной, с готовностью вступил в круг.

Один бросил взгляд через плечо: разбойники осторожно сужали кольцо, образовав круг. Центром круга были Один и Мами.

– Выбор оружия за тобой, – снисходительно хмыкнул Мами.

Один затравлено озирнулся, но воспользоваться преимуществами асов ему показалось ниже достоинства.

– Выбор оружия за тобой, – ответствовал скупо.

– Тогда, – Мами пожал плечами, – я расправлюсь с тобой голыми руками.

– А за это, – раздалось из круга разбойников, – ты будешь готовить нам всем похлебку и выносить помои!

Один на выпад не реагировал. Он, расставив ноги, дожидался, когда Мами ступит в круг схватки. Мами, лениво, словно на прогулке, пересек незримую черту, которой ограничивался боевой круг: попади за черту, если, конечно, останешься до тех пор жив, и ты побежден.

Один напрягся: противник, хоть и выглядевший здоровым, не казался ему достаточно ловким. Мами вразвалку подошел к противнику. Обменялись толчками. Один ударил первым, рассек кулаком противнику бровь. По лицу Мами, словно вырубленному из бронзы, заструилась кровь. Мами утерся краем рукава рубахи. Схватка пошла всерьез, Один еле сдерживался, чтобы касаться ногами земли: асы в случае опасности могли подниматься в воздух, но Один хотел выиграть или проиграть, воспользовавшись только силами, данными смертному. Мами изловчился и обхватил противника. У Одина заняло дух. Он извернулся. Выскользнул. Снова стояли, напружинившись, против друг друга. Один прыгнул первым, кошкой вцепившись в Мами. Покатились по траве, рыча и валтузя бока неприятеля. За Мами – подбадривающее улюлюканье, за спиной Одина – честь. Ас приноровился – разбойник, не ожидавший подножки, рухнул, упав плашмя на спину.

Ватага загоготала: это был первый случай, когда Мами не смог побороть в боевом кругу. Подножку, хвала прародителям, не заметили.

И дружина Одина, хотя парни еще и не подозревали, что ради этого придется умереть, пополнилась десятком-другим.

Но урок получил и великий ас. Теперь он действовал осмотрительнее, предлагая лишь услуги посредника. Неведомый хозяин, якобы, объявится тогда, когда дружина сможет владеть всеми видами оружия и быть готовой к любым неожиданностям.

Гвидо по-прежнему дожидался ответа. Один помедлил. Потом показал на холм Старой Ханы.

– Видишь? Я немало заплатил, – соврал ас, – чтобы люди деревни согласились уступить эту долину для воинов. Люди здравствуют и счастливо попивают за мои денежки.

Не понять: поверил Гвидо или нет, но Одину это было и безразлично.

Теперь оставалась треть задуманного: выучить парней так, чтобы они, словно собака, были послушны любому жесту Одина.

Остальное – возвращение отряда в Асгард, когда ребятам придется примириться с мыслью, что живым туда пути нет, – Один отложил.

Парни деревней были довольны. Расселились по хижинам. Гвидо и Один заняли жилье Старой Ханы.

Один роздал распоряжения на ближайшее время, а сам, оставив дружину на попечение Гвидо, исчез. Приближался день, когда нужно было наведать Асгард.

Наказание, наложенное йотунами, Одина обременяло лишь необходимостью возвращаться: слишком много дел удерживало аса в Миргарде, чтобы каждые тридцать дней посещать верхний мир. Там, в Асгарде, не происходило ровным счетом ничего, достойного внимания, Лишь Балрд, подросший и окрепший за минувший год, радовал отца. Фригг вопросов не задавала, мучаясь наказанием куда больше Одина. Одина терзала совесть, но поделать он с собой ничего не мог: ему куда интереснее было заниматься муштрой своей дружины, чем выслушивать жалобы жены на одиночество и скуку.

– Ну, займись чем-нибудь, – скороговоркой утешал Один, – Хоть вязать научись, – отмахивался.

И снова торопился и Миргард.

Спустя короткое время на месте деревеньки, вытянувшись вверх башнями и ощерившись по окружности крепостными валами, вырос лагерь. Расчистили несколько площадок – там воины совершенствовались во владении мечем, копьем. В западной части лагеря, как нарочно, росло с десяток сосен. Там, соревнуясь в умении одной стрелой сбивать две шишки, тренировались стрелки из лука.

Распоряжался Гвидо. Из неотесанного парня, надеявшегося на кулаки, неожиданно Мами тоже стал неплохим военачальником. Один прикинул, что ему одному руководить такой дружиной – везде не поспеть. Мами мог бы стать его правой рукой, а вот в Гвидо сомневался, – слишком парень честолюбив.

Мами же, беззлобный и недалекий, с таким рвением всегда бросался выполнять любое поручение. Теперь, когда замысел все ближе подходил к задуманному, у Одина появилось свободное время. Ас тратил его, чтобы украдкой встречаться с Локи: тот, действуя почти так же, как великий Один, собрал отряд в долине Красных гор. Судя по всему, дела в лагере Локи обстояли ничуть не хуже, чем у Одина.

Когда лето скатилось под уклон, Локи и его отряд примкнул к людям Одина. Теперь дружина аса насчитывала несколько сотен воинов. Постоянные каждодневные упражнения во владении оружием пообтесали молодежь. Умелые воины приобрели сноровку.

Теперь Один мог разбить дружину на три отряда, каждый из которых мог действовать самостоятельно. Локи, Мами и, после колебаний Одина, Гвидо начали сначала, но теперь присматривались к каждому воину. Выяснились и огрехи: если на боевой площадке в целом, в мелькании клинков и глухо ударяющихся друг о друга палиц не слишком заметно, чей дар довершил поединок, то в маленьких группках, на которые военачальники разбили отряды, стало ясно, кто каким оружием владеет лучше, а кому в поединке не хватает силы духа.

Так, вопреки планам Одина, прошел еще почти год, пока ас не остался доволен. Военачальники устроили состязания между воинами. Для этого выбрали луг за рощей: с вершины холма Старой Ханы Один и Локи видели луг плоским столом.

– Отличное место для поединков, – похвалил Один.

– Ну, учитывая, что мои парни половину ночи расчищали луг и таскали песок, то, конечно, неплохое, – отозвался Локи.

Один промолчал, про себя отметил, что Локи хотел одной фразой убить двух зайцев: укорить остальные отряды в том, что пока все спали, воины Локи работали, и, второе, подколоть Одина.

Наконец состязания начались. Первыми, стеной с разных сторон луга, выехали меченосцы. Следом пешком двинулись кинжальщики и воины с булавами. Лучники оставались в толпе зрителей: их черед придет, когда первая часть соревнования завершится.

Две стены сошлись. Солнце отражалось в металле клинков. Казалось, по лугу мечутся огненные молнии. Отряды смешались. Кинжальщики, юля между боками и стремительными ногами коней, вступили в рукопашную.

Над полем поединка неслись удары скрещивающегося оружия и гортанные голоса побеждавших. Воины, которым порядком надоела бесполезная муштра, воспряли духом: состязания подтверждали давно витавшую над лагерем догадку – скоро в настоящее дело.

Один жестом остановил сражающихся.

– Я доволен, – повернул лицо к Локи. – Выступаем завтра же!

Нахмуренные брови Локи подсказали: сотоварищ хочет, но колеблется возразить. Один подбодрил:

– Выкладывай, Локи! Я же вижу, у тебя чешется кончик языка: что не так?

– Ты давно не был в Асгарде, Один, – наконец процедил Локи. – Ты будешь удивлен, но там перемены. И не к лучшему. Советую тебе повременить с переносом дружины в небесную обитель.

– Что там еще? – насторожился Один. В последнее время ему было недосуг заглянуть в Асгард. Приготовления к походу, воинам нужно было оружие и пропитание – за всем этим ас пропустил то ли два, то ли три положенных дня возвращений. Локи в Асгард же ненадолго отлучался, но всегда на брошенный из вежливости вопрос:

Есть новости? – Локи лишь кривился и качал головой.

– Скорее новые зубы вырастут у столетней старухи, чем в Асгарде стронется хоть один камень.

– Значит, врал? – сжал кулаки Один, приступая к приятелю.

– Да я сам ничего толком не понял. Вроде жизнь в верхнем мире стала даже получше. У асов и воинов карманы набиты деньгами. В Асгард вереницей тянутся груженые повозку с пивом, вином и медом. Никогда асы не предавались такому обжорству – на вертелах в каждой палатке зажаривают по нескольку оленей.

– Просто идиллия, – перебил Один. – Так что случилось-то?

– Я же говорю: слишком роскошную жизнь ведут асы!

Один исподлобья уставился на приятеля: шутит Локи не ко времени, что ли? Но Локи, сжав губы, наклонившись чуть вперед, глядел напряженно. Да и вся его фигура выражала откровенное недовольство.

– Послушай, не ломай тут комедию! Что, не пойму, плохого в том, что великие асы процветают? Уж никак не думал, что ты за аскетизм – сам небось любишь кутнуть на дармовщинку?

– Вот в этом и суть, – попытался Локи убедить Одина, что все достаточно серьезно, – асы буйствуют, пьянствуют. В Асгарде неизвестно откуда появилась тьма молоденьких валькирий, готовых на любые услуги, лишь покажи краешек золотой монетки. А кто за все это будет платить?

– Пустяк, – отмахнулся Один, – вот вернусь, сочиним какой-нибудь налог на сопредельные миры. Подчиненные и заплатят.

Воины топтались по площадке: оттуда было не слышно, о чем спорит Вотан и хитрюга Локи. Следовало расседлать лошадей, бока которых блестели потом после поединка. Послали к военачальникам Гвидо – люди тоже хотели умыться и привести себя в порядок. Кое у кого темнели синяки. Кинжальщики в пылу азарта не сразу замечали ровный укус царапин.

Да и от котлов с похлебкой из дичи призывно тянулся пар.

– Можно отпустить воинов? – вырос Гвидо перед Одином.

– Можешь даже распустить, – махнул рукой Локи.

Гвидо сделал шаг в сторону. Тут же развернулся:

– Как это – распустить?

– Обычно, – буркнул Один. – Заплати ребятам, – он кивнул в сторону сундука с откинутой крышкой: среди золота мелькнуло несколько и серебряных монеток. – И ступайте, куда глаза глядят!

Гвидо вспыхнул, словно обваренный. Рука невольно сжалась на рукоятке меча:

– Значит, все эти тренировки, туманные обещания о высокой чести служить воинам у такого хозяина, все эти месяцы муштры – лишь для забавы?

– Тебе же платят, – Локи внимательней вгляделся в воина, чтобы запомнить и при встрече узнать.

По правде говоря, ему не нравился военачальник отряда: он бы в отличие от Одина, Гвидо к себе бы не приблизил. Вот так и готов вцепиться в глотку, только затронь.

– Зачем мне твои деньги? – вспылил Гвидо.

– А для чего же ты нанимался? – вкрадчиво парировал Локи.

Один, занятый своими мыслями, в перепалку не встревал.

Это была идея Локи – распустить дружину. Он убеждал:

– Двинься ты с эдакой оравой к небесной дороге, разрастутся кривотолки. Зашевелятся ваны, которым Асгард – словно кость в горле.

– Конечно, вознестись вместе с живыми – затея неплохая, но куда проще, если ты возьмешь души мертвых.

– Убить их сейчас? – Один коснулся рукой края шляпы.

Локи перехватил кисть, сжав запястье:

– Нет, еще не время! Пусть парни разойдутся по своим деревням – разыскать их смерти труда не составит, даже если кто-то умудрится поселиться на дне моря. А тебе сейчас лучше отправиться в Асгард. Может, я плохо объяснил: не мастак я плести, но дело хуже некуда.

– Это что еще?! не дослушав, вытянул шею Один.

Его дружина, все, как один человек, выступила в боевом порядке, покидая лагерь. Деньги остались нетронутые – воины забрали с собой только оружие. Впереди двигались две фигуры: Гвидо и Мами. Ни один человек в лагере не остался.

Один был смущен, но горд.

– Молодцы, ребята! Как они меня подвели, а? Не хотел бы я быть от них на противоположной стороне.

И махнул, прошептав чуть слышно, Локи едва разобрал.

– Бывайте, парни! Не обижайтесь. Что кажется обманом, когда-нибудь разъяснится. Поймете, что я был сегодня прав. А пока – до встречи!

Один сунул руку за пазуху и похолодел: черный шар, болтавшийся на шнурке, утратил непрозрачность, стал багрово-красным. Внутри шара мерцало пламя пожара.

– Асгард? – сжал Один плечо Локи.

– А я про что? – Локи оторвал руку Одина. Принялся растирать плечо: – Говорю же: Асгарду грозит гибель!

– Да от чего? – разозлился ас. – Ты хоть раз можешь не юлить? Что за враг грозит Асгарду?

– Золото.

Один до боли сжал челюсти. Кивнул в сторону уходящей через горы дружины:

– Посмотри за ними.

– Показаться или следовать невидимым?

– Как хочешь.

Один шагнул в крепость. Под аркой ворот лежали густые тени. Один прищурился в полумрак: ось снова сместилась, и ас не сразу нащупал направление перехода из Миргарда.

В следующее мгновение Один уже стоял посреди Асгарда, с удивлением осматривая знакомый город.

За дружину не беспокоился: раз воины решили держаться вместе, Гвидо и Мами сумеют о них позаботиться.

Локи думал иначе: он сам позаботится о дружине. С тех пор по Миргарду потянулись смутные слухи о диких охотниках, живущих в горах. Держались вдали от больших селений. Налетали по ночам. Грабили. Иногда убивали. Уводили с собой молодых женщин.

Селенья Миргарда насторожились. И не один селянин с семьей испуганно жались до ночам друг к дружке.

В темноте, будя по камням частое эхо, мчала черная громада диких охотников. Влетали, как дым, рассеиваясь стремительно. Несколько минут – и исчезли, как и пришли. Дозоры не помогали. В слухи не верили – о диких охотниках слышали все, но никто не видел вблизи.

Лишь ранний пастух, поежившись от холода под своим кожушком, спросонок поднимал голову: на горизонте, стелясь над землей и окутанный туманом, бесшумно плыл конный отряд.

А Локи, первым делом разделавшись, придравшись к пустяку, с Гвидо, торжествовал: наконец-то сбылась его мечта. И не один житель Миргарда трусливо пускался бежать, когда лошадь Локи, настигая, целила передними копытами в голову жертвы.

Дружина Одина, долгими тренировками приученная к дисциплине, по единому слову Локи, без сомнений, отчаянно и буйно гуляла по землям Миргарда. Поощряемые предводителем, воины все больше привыкали к крови и научились находить утеху в жестоком разгуле.

Стесняла лишь телесная оболочка, тянувшая копыта лошадей дружины Одина к земле и не позволявшая диким охотникам взмывать к небу, когда битва разрешена. Ту или иную сторону: имеет значение?

Локи и его воины словно стервятники кидались в любую переделку, где рука, истосковавшись по клинку, будет рубить и колоть.

Дружину видели всякий раз, когда в стонах и кропи потерпевшие поражение ждали смерти: рассыпавшись в тумане, мчались черные воины. И отступавшие бежали, а нападавшие разворачивали лошадей, торопясь покинуть поле брани. Черные воины, врубившись в гущу драки, с одинаковой жестокостью убивали и тех, и других, неизменно оставаясь приверженцами собственных тайных целей.

Наконец-то Локи чувствовал себя тем, чем хотел быть всегда: воины подчинялись его первому слову, понимали с полужеста.

В месяц изменились и лица: словно братья, воины диких отрядов сурово и презрительно научились смотреть на прочих. У губ прорезалась, застыв, жесткая складка – в глазах одинаковый фанатизм и брезгливость к жизни. Без шлемов и нагрудников, лишь в легких коротких накидках и белых широких рубахах, воины дружины никогда не пригибались в седле, никогда не опускали голову.

У Локи, объявившего себя военачальником дружины, был какой-то инстинктивный нюх на славную битву – он неизменно приводил дружину в то место, где противники бились всерьез, где отличная дружине потеха.

Впрочем, в нижних мирах всегда неспокойно: куда ни плюнь, попадешь в перебранку либо ссору. Голову повернешь – кровь дешевле водицы, пускают обитатели Миргарда друг другу юшку. Князь у князя кусок пустоши оттяпал – торопись, дружина диких охотников, грядет заваруха!

Вот и сейчас торопится Локи, его дружина черными точками рассыпалась по равнине.

 

ПЕСНЬ ВАЛЬКИРИЙ

Битва началась еще с рассветом и уже захватила краешек вечера. В звоне металла, криках раненых, в неистовом ржании лошадей и животных, стонах убитых неразличимы отдельные фигуры, а воины, перемешавшись – и свои, и чужие, – с одинаковой лютостью били, кололи, рубили всякое мелькнувшее движение.

Нападавшие лютовали – слишком кровавой давалась каждая пядь истоптанной и взрыхленной копытами земли, слишком много крови, дурманящей сознание.

Отступившие помнили лишь об этом – городу, к крепостным стенам которого теснил сейчас враг, нужно дать время уйти, поднять в горы женщин, детей и скот.

Еще тогда, когда не противник, а лишь слух взъерошенным голубем из соседнего городка об орде достиг жителей крепости, уже тогда правитель знал, что город не удержать.

Так решили боги – все жители города, столпившиеся на городской площади были свидетелями их воли.

Человека, которому выпала честь стать жертвоприношением для великих асов, выбрали жеребьевкой.

Чуть поодаль от плахи воины водрузили на каменное возвышение сосуд, наполненный камешками по числу мужчин в городе. Не забывали ни знатных, ни убогих – боги часто выбирают жертву по своему разумению. Горожане опасались не угодить и попасть впросак, если бы какой-нибудь последний пьяница и побирушка вдруг понадобился к престолу Великого аса.

Женщины, суровые, черноволосые, не уступавшие мужчинам в стати и крепости мускулов, окаймляли площадь сумрачной лентой, пока мужчины один за другим не проходили мимо сосуда.

– Следующий! – воины подпихивали замешкавшихся древками копий, жертву следовало определить до заката, а людской поток не иссякал.

Правитель предусмотрительно крикнул сбор по провинциям – в город уже который день стекались добровольцы из селян, не очень умелые в военном деле, но неустрашимые в упрямстве, и наемники, державшиеся стороной и обосновавшиеся лагерем за стенами крепости. На них правитель надеялся, лишь заплатив золотом.

Быстро темнело. С моря, клубясь, неслись облака, нависая над городом причудливыми громадами, диковинными чудищами и нелепо раздутыми фигурами людей и цветов.

Правитель отвлекся, гадая, что сулит небо, как восторженный клич взорвал толпу на сотни разверзшихся глоток.

Правитель глянул на помост. Избранником оказался невысокий веснушчатый паренек примерно возраста сына правителя.

Воины подняли жертву. Передавая из одних цепких рук в другие, опустили на плаху. Палачи завозились, связывая руки парня за спиной и опуская ему на голову мешок из сшитой в несколько слоев ткани.

Быстрая ночь глянула лунным оком в проеме туч. Плошадь осветилась факелами, выхватывая из темноты лица, обращенные к плахе. Люди теснились поближе, толкаясь и наступая друг другу на ноги. Стояла крепкая брань, граничащая с искуплением. До полночи оставалось время. Правитель прикрыл глаза. Он не первый, но, видно, последний раз обращался к асам с мольбой защитить город в битве с противником. Но сейчас что-то говорило ему, что вместо бесноватых приготовлений и только ради того, чтобы отрубить голову безвестному, стоило подумать, как и куда увести людей.

Правитель был достаточно наслышан о стремительности и беспощадности тех, кто сейчас в ночи скачет по направлению к городу. Еще не слышны топот копыт чужих коней, еще не один день пути отделяет врага от крепости, но правитель и сам не понимал, откуда эта уверенность и чувство потерянности, которые обручем стискивают сердце при взгляде на город. Правитель сжал челюсти так, что стало больно, пытаясь отогнать мрачные мысли: предчувствие поражения почти всегда – поражение.

Вдруг поднял голову, повернувшись к плахе. Шея от неудобного положения ныла тупой болью, – правитель который час сидел, не шелохнувшись, как было принято по обряду.

Он был слишком стар, чтобы лечить недуги. Но распухавшие по ночам суставы и скрипящие кости заставляли не забывать: не так уж много теперь отпущено, чтобы обращать на себя внимание.

Правитель сам отстроил этот город, привел людей, собрав по побережью бедняков из рыбачьих хижин. Не один год и десятки смертей – каждое бревнышко, каждый камень мостовой обильно политы кровавым потом тех, кто стоял у истоков. Тогда правитель был молод и зол – со всем тщеславием молодости он захотел и сумел построить свою империю. Теперь он частенько жалел, что не остался с лесными братьями, хотя, став правителем, позаботился, чтобы в живых не осталось ни одного из шайки, промышлявшей на проезжих дорогах и даже рисковавших грабануть слабо вооруженный кортеж.

И сотни раз задавался вопросом, не стал ли он простодушной жертвой старой лгуньи, явившейся перед ним как-то ночью, миновав сторожевые посты и не разбудив ни одну собаку.

Многие события жизни правителя подернулись пеплом, еще о больших вспоминать недосуг. Но тогда, когда, толкнув носком башмака, его разбудила седая ведьма, тогда, казалось, он в жизни не избавится от священного ужаса: кому из смертных доводилось зреть посланницу великого Одина?

Почему-то он поверил Старой Хане сразу и безоговорочно. Теперь, спустя столько событий и лет, правитель подозревал, что, предреки старуха не славу, богатство и власть, а болезни, нищету и убожество, он вряд ли бы принял дар богов с такой готовностью.

Он помнил даже запах полыни той ночью, терпкий и остающийся на губах горьковатым белым налетом. Старуха бормотала чуть слышно. Рядом вповалку беспробудно спали товарищи по набегам и пирам, а он внимал каждому слову. Или это только казалось?

Его спрашивали:

– Зачем ты сидишь в этой дыре, дурак?

И он краснел, стыдясь сам себя, хотя даже в детстве не умел прощать оскорблений.

– Посмотри, что за никчемные люди тебя окружают.

И разбойник, внезапно прозрев, почувствовал отвращение к грязным, давно немытым телам, пропитанным запахом дикого чеснока и прогорклого жира. С омерзением и брезгливостью он вглядывался в лица тех, с кем делил скудный кров, чаще всего под открытым небом и ради кого еще вчера готов был рискнуть жизнью. Тем более, жизнь ничего ценного и не представляла.

– Ты можешь большее! Ты сможешь подняться над всеми!

И он верил, что где-то там, в светлом Асгарде уготована ему отличная от прочих смертных участь.

– Погляди – и это будет твоим! – шамкала старуха.

И ночь, просветлев, в зыбком мареве приоткрыла краешек завесы. Перед разбойником стройными колоннами взметнулся ввысь белый город на берегу озера, любуясь споим отражением и воде. Дивные дворцы из неизвестного бело-кремового камня, украшенные лепкой и цветными витражами. Люди на площади, рослые и белокурые, беззаботные в знании своей красоты и превосходства. Девушка в синем платье, единственно украшенном ниткой жемчуга. Невиданные цветы, хотя разбойник до сего мига все растения на свете разделял на годные на корм лошадям и негодные. А тут он до рези в глазах вглядывался в пышную глянцевую изрезь листьев и небрежную грацию восковых растреп. Он задохнулся от незнакомого аромата и выдохнул спекшимися от жажды обладаний губами:

– Что? Что я должен? Какова плата? Старуха согласно наклонила голову, премерзко хихикнув.

Тающие звуки донесли:

– Платить будешь потом!

А на том месте, где стояла вещунья, остался черный блестящий шар, не отражавший скудный свет. Светлый город тоже исчез. Разбойник воровато оглянулся, пряча шар за пазуху.

– Ой, братцы, какой дивный сон мне привиделся, – потянулся и сел на траве младший брат правителя. – Видел тут старуху, она нашему Петеру такого наобещала, что слюнки текут. Особенно девка хороша! – и снова провалился в сон.

Разбойник наклонился над спящим, колеблясь: значит, старуха была на самом деле. И еще, значит, есть кто-то, кто видел его судьбу. С минуту рука шарила на поясном ремне. Потом разбойник скрипнул отвинчивающейся крышкой фляги. Пару капель прозрачной жидкости упало в ушную раковину брата. Юноша не проснулся, лишь перевернулся от холодной влаги на другой бок.

А разбойник, стараясь не шуршать песком, отполз в сторону и притворился. Сел лишь, когда вокруг брата загомонили голоса.

– Ну, что там еще? – пробурчал недовольно, стараясь, чтобы голос не дрогнул злорадством.

– Да вот, лихорадка у Олава.

Разбойник поспешно подхватился, вглядываясь в лицо брата. Видно, за годы, что носил он на поясе флягу, яд утратил часть силы – юноша отчаянно цеплялся бредом за ускользающую жизнь. Благо, в сознание не приходил. Хотя, кому бы в голову пришло учиненное старшим братом злодейство. Петер успокоился лишь тогда, когда, прометавшись в жару с неделю, Олав умер. Но до последней минуты, пока дыхание вырывалось с тихим свистом из легких брата, разбойник не находил себе места: в видениях Олава стоял белый город. Ни о чем ином он и не говорил. Но все, чем бредил юноша, так не походило на убогую и неприхотливую жизнь, что значения словам Олава разбойники не придавали.

Один Петер, встретившись глазами с умирающим, понял. Олав на минуту открыл глаза, нашарил лицо старшего брата. Судорожная усмешка искривила губы, черные от жара:

– Что, начинаешь платить?

Петера колотнуло. Пальцы меж воли нащупали черный шар – сокровище было на месте.

Подзуживаемый какими-то смутными желаниями, Петер, тотчас, как похоронил брата, насыпав невысокий холмик песчаной земли, попращался с лесными братьями, не объясняя, куда и зачем лежит его путь.

Рыская волком, в течение нескольких недель перебивался случайными заработками за миску похлебки и глоток вина, пока не достиг побережья.

С моря тянуло сыростью и острым запахом йода. Как и обещала старуха, недалеко от берега, покачиваясь темным от смолы деревом, Петера дожидалось судно. С судна спустили лодку. Еще оставалось время повернуться спиной, но разбойник мельком в разрыве туч увидел женскую кисть, срезавшую алый бутон.

Лодка причалила, ткнувшись носом в прибрежный песок. Петер протянул руку одноглазому незнакомцу и перешагнул через борт лодки. Живо запели уключины. Лодка развернулась, взяв курс на судно, где мореходы уже поднимали паруса.

Странная то была команда. И первые дни, пока не привыкнул, Петер бесцельно мерял шагами палубу, всматриваясь в изжелто-пергаментные лица и изможденные тела, Кожу некоторых мореходов покрывали струпья от подживших ран, каждая из которых казалось, смертельна. У иных недоставало руки или ноги. Лоцман, насмешливый старик с выступавшими передними зубами, опирался на гладко обструганную деревяшку. Петеру казалось, старик следит за каждым его жестом: куда не повернись, Петер натыкался на колючий взгляд черных глаз, горевших непонятной ненавистью и злобой.

Но тяжелее всего – полная неизвестность. Плыли которую неделю, изредка приставая к безвестным островкам, где их всегда поджидал запас пресной воды и бочонки с солониной и сухарями. С Петером никто не разговаривал. Но и между собой мореходы общались лишь самыми необходимыми жестами. Главным, Петер заключил из отрывистых команд, был одноглазый, который то появлялся на палубе, то, несмотря на то, что кругом простиралось море, также неожиданно исчезал.

Единственным утешением был черный шар. Становилось невмоготу, разбойник доставал блестящую тайной игрушку и до рези в глазах всматривался в темнеющую глубину. Стоило сосредоточиться, и перед ним возникал город, который, как было обещано, будет принадлежать ему, стоит потерпеть. Петер был готов драться за свой город, убивать каждого, кто встал бы на пути. Он готов был работать дни напролет. Но ничего подобного не происходило: корабль по-прежнему плыл себе и плыл, все дальше удаляясь от материка. А на Петера попросту не обращали внимания, словно он был лишним чужаком или невидимкой.

С ним происходило что-то странное: теперь он часами лежал на палубе, безучастный и равнодушный ко всему и грезил. В мечтах не было ни опостылевшего моря, сливавшегося с небом на горизонте, ни диких и жестких взглядов лоцмана. Ему теперь даже не нужен был черный шар, умевший показывать пространство через дальние годы.

Как-то, грезя, Петер очутился в небольшом чистеньком городишке, центром которого было строение серого камня. Ко входу стекались такие же чистенькие, как и сам город, его обитатели. Петер, пользуясь властью, которую дают грезы и воображение смешался с толпой и, миновав арку входа, очутился в ярко освещенном зале. Люди устремлялись по узкому боковому коридору. Петер, заинтригованный, опередил многих.

– Вот и ты, – перед разбойником, скрестив ноги на полу сидел полуобнаженный старик. – Я давно ждал тебя.

– Откуда ты меня знаешь? – заинтригованный, Петер протянул руку. Видение старика было вполне осязаемым и даже теплым. Никогда раньше у Петера не было таких реальных снов.

– Это не сон, – возразил старик. – Просто я хочу попытаться спасти твою душу, если не поздно. Хотя, – старик нахмурился, пожевав губами, – не знаю, стоит ли стараться: слишком невзрачна и полна желчи твоя внутренняя суть.

– Ты, старая колода, – разозлился Петер, – как ты смеешь воображать, что можешь понукать мной? Ты – мое порождение, тебя ведь на самом деле нет и быть не может. Я знаю, что сейчас плыву к своему городу белого камня, а ты – лишь моя выдумка, которой я забавляюсь от скуки.

– Да? – иронично покривился старик. – Тогда попробуй вернуться!

Петер развернулся, но там, где только что был туннель коридора, перед ним вырастала стена. Он закружил по залу – только стены сплошного камня.

Сдавшись, Петер обернулся к старику:

– Хорошо! Скажи, что все это значит?

– Не по душе мне забавы Одина, – невразумительно отозвался старик. – Выбрось, пока не поздно, черный шар.

Петер съежился: вот еще кто-то знал о его тайне.

– Это вовсе не такая уж великая тайна, как ты думаешь, – старик снова читал мысли. – Когда-то, когда боги, а не люди заселяли землю, у каждого аса была такая игрушка. Черный шар может растягиваться и спрессовывать время. И много путаницы и неразберихи принесли шары в этот мир, пока асы не решили, что лишь порядок и последовательность событий – залог того, что кому-нибудь не взбредет развернуть время вспять. А там, позади – прежний хаос и темнота. Древние знания утрачены даже богами. Что же будет, если отдать власть над временем простым смертным?

– А, – догадался Петер, – значит, управляя шаром, я смогу быть вечно молодым?

– Я так и думал. Как правило, вечная жизнь – это первое, что приходит на ум смертным. Но это не самое страшное, что ты сумеешь наворотить, если я не сумею остановить тебя. Ведь, удержи время лишь на год, не вылупится ни одного птенца по весне, не вырастет ни единого росточка, который через годы станет могучим деревом. Не появится на свет младенец, которому боги даруют право прославить подвигами и отвагой свой народ. И все из-за глупца, цепляющегося за тщету собственного существования!

– Но что мне за дело до птичек и нерожденных младенцев? – презрительно хмыкнул разбойник. Теперь, когда он узнал, что за сокровище он держит в руках, мечты о городе отступили, покрываясь дымкой. Он ведь сможет перешагивать через столетия.

Он увидит истоки зарождения жизни на земле – он шагнет в будущее, прихватив из прошлого то, что сочтет достойным его.

– Я вижу, – старик потер ладони, грея кончики пальцев. – Ты уже унесся в мечтах – однако, как видишь, ты по-прежнему рядом со мною. Как ты думаешь, зачем я рассказал тебе о власти черного шара?

Сердце у разбойника екнуло от недобрых предчувствий. В зале стало темнее и вроде труднее дышать. Он огляделся: так и есть, стены, неприметно, но неуклонно сближались. Потолок, вначале едва различимый купол высоко над головой, теперь угрожающе наклонился, грозя приплюснуть.

– Да, ты правильно угадал, – тоненько хихикнул старик, – тебе не выбраться из собственного видения.

Помертвевший разбойник кинулся к тщедушному уродцу, одной рукой ухватив и приподняв невесомое тело:

– Но твоя смерть придет за тобой раньше! – рявкнул Петер, осознав, в какую ловушку попал.

Еще мгновение – и голова старика, ударившись о камень стены, треснула, обдав разбойника брызгами крови и кусочками мозга.

Бешенство застило Петеру глаза. Он бросил обмякшую тряпичную куклу, которую смерть превратила прорицателя, и принялся топтать тело ногами, распаляя себя хрустом костей, пока мертвец не превратился в окровавленное крошево из чавкающего мяса и костяных обломков. Зал вроде перестал уменьшаться в размерах. Но выхода по-прежнему не было. Петер в отчаянии ковырял трещины между кладкой. Бил кулаками в холодный камень. Обессиленный, упал ничком, не сдерживая рыданий: тут не было никого, перед кем можно стыдиться унизительного бессилия.

Шел час за часом, а ничего не менялось. Разве что тело старика невесть куда пропало – лишь горстка древесной трухи да кучка опилок на том месте, где Петер бросил обезображенное тело.

Томясь тоской, Петер задремал. Всю ночь его мучали кошмары, ему чудилось, что он в тесных тенетах древесного ствола, и нет ни сил, ни желания вырваться из душивших его объятий. А потом он и сам стал деревом – и это было привычней и понятнее, чем его собственное тело из плоти и крови.

А очнулся он от того, что его с ног до головы окатило ледяной соленой волной, накрывшей лежащего на палубе разбойника. Петер вскочил на ноги, бешено озираясь. Ночь бесновалась штормом. По палубе, спасая паруса и снасти, сновала дикая команда. Мореходы, невольно отметил Петер, забеспокоились впервые с начала плавания. Небо прорезали стремительные молнии, словно нарочно стрегающие воду рядом с бортами судна. Черные воды с ревом тянулись к нему и, бессильные покинуть привычную стихию, вымещали всю злость на трещащих корабельных досках. Мачта обломилась тростинкой и тут же, подхваченная волной, исчезла в пучине. Корабль накренило – в трюме доски не выдержали напора воды. В брешь хлынуло море. Судну оставалось несколько минут до гибели. Петер, продираясь через вопящих от ужаса людей, добрался до кормы.

Он по опыту знал, что сейчас на месте затонувшего судна вода разойдется гигантской воронкой, утаскивая вглубь все, что не принадлежит морю – и тогда лишь души спасутся. Во вспышке молнии он еще увидел, как волна заглотнула хромого лоцмана, и ринулся вниз. На мгновение уйдя под воду, он захлебнулся тишиной, царившей под поверхностью воды. Вынырнул и, короткими взмахами отталкивая от себя воду, заторопился прочь от судна. Корабль крутнуло бесноватым волчком. Потом завалило. Петер завороженно следил, как огромный корабль еще качнулся и стремительно ушел в глубину.

Тотчас, словно этого и дожидалась, буря пошла на убыль. Небо просияло зловещими умытыми звездами. Петер начинал замерзать в холодной воде. Теперь чудесное спасение, причем дважды за одну только ночь, уже не казалось благом. Пытаясь согреть онемевшие члены, Петер поплыл в сторону заката. Не то, чтобы он надеялся достичь земли, но дожидаться гибели со смирением у него привычки не было.

Мерно работая руками и ногами, Петер размышлял, что из случившегося с ним – провидение богов, а что – глупое стечение обстоятельств. Совесть за убитого старика Петера не мучала, но он смутно подозревал, что между убийством прорицателя и гибелью судна, посланного за разбойником великим Одином, есть какая-то внутренняя связь, таинственные истоки которой не поддавались разумению простого смертного. Перебирая четки последних событий, Петер вдруг припомнил, что совсем выпустил из виду. Хвала богам, шар времени был на месте, глядя по-прежнему равнодушно. Петер лег на спину. Теперь предстояло разобраться, как же им управлять. Светлого города в глубине шара сейчас не было. Зато, морщась и становясь ярче, по поверхности забегали зеленоватые звездочки, складываясь в узоры. Разбойник и так и эдак вертел шар, досадуя, что старик так не ко времени его взбесил, не успев рассказать о свойствах шара больше.

Звездочки замелькали картинкой, и Петер с удивлением увидел всю свою прошлую жизнь, начиная от рождения, которого, казалось, не помнил. Перед ним, раззявив истерзанный болью рот, беззвучно кричала черноволосая женщина, изгибая спину, когда схватки становились нестерпимы, и, слизывая с губ капельки пота, когда боль ненадолго отпускала. Красно-багровый червяк, каким, оказывается, появился на свет Петер, разбойнику не понравился, он погнал воспоминания дальше через детство к тому времени, когда они с братом стояли на развилке дороги, а над ними склонялись, гарцуя на лошадях, страшные бородатые мужики. Олав еще колебался, а Петер сразу и безоговорочно предпочел примкнуть к лесным братьям, которые, обнаружив, что у жертв взять особо нечего, предложили не вполне равноценный выбор: либо сук и крепкая веревка, либо парни становятся под начало разбойничьего атамана. Петер никогда потом не вспоминал об унижениях, которые пришлось перенести зеленым новичкам, все умение которых состояло в умении нарубить дров да подправить плетень. Пришлось обзаводиться новыми навыками – понятия же Петеру давались легче: он подспудно всегда подозревал, что в этом мире всем добра и благ не хватит. Так почему бы не быть среди тех, кто сам о себе сумеет позаботиться за счет простофиль. И к крови привык быстро, одним взмахом перерезая глотки уж больно цепко державшимся за свой скарб. Но и эти воспоминания Петер погнал вскачь, заставляя зеленые искорки сливаться в неразличимо несущиеся спирали.

Петер гнал и гнал воспоминания, с удивлением и ужасом обнаруживая, что нет ни дня, ни часа, в короткий промежуток которого он был бы абсолютно счастлив и не было мига, который была бы нужда повторить. Отчаявшись, Петер рванулся в будущее, но и там, уже окруженный почестями и льстивой готовностью лизоблюдов, он по-прежнему терзался ненасытным голодом неудовлетворенности.

– Да будет проклята такая никчемная жизнь! – воскликнул Петер, грозя небесам кулаком. На секунду он увидел свою собственную смерть и, даже не поняв, что это его конец, с ужасом отшвырнул черный шар. Тот легко закачался на волне, словно послушная собачонка, подплывая к Петеру, пока не ткнулся в руку.

И тогда же он понял, что пытался втолковать ему старик-прорицатель: узрев свое собственное будущее, человек приходит в такое отчаяние, что больше не будет способен ни на поступок, ни на стремления. К чему гореть желаниями, если все равно к финишу придешь с тем же скарбом, с которым пришел в этот мир?

И даже сейчас, один среди моря, продрогший, с членами, сведенными судорогой, Петер равнодушно знал: сейчас, приближаясь, мелькнет белым парусом суденышко. Его, жалея и охая, будет растирать бледнолицая девушка, наклоняясь над простертым телом и дыша жарким дыханием. Он проваляется в бреду ровно две недели, все такой же безучастный, пока полог, отделявший его закуток от остальной части каюты, не отдернется. И госпожа, приглядывавшей за спасенным девушки, не подойдет и не положит прохладную узкую ладонь на горячий лоб Петера. А он сожмет губы и отвернется к стене, до конца осознав, о какой плате говорила старуха. Узнав будущее, Петер лишил сам себя и порывов тщеславия, и сладости любви. И даже, не противясь судьбе, обнимая жену в первую брачную ночь, Петера передергивало от отвращения: не пройдет и трех лет, он застанет ее в объятиях своего ближайшего друга и приспешника. И одним ударом прикончит обоих. А сын, двухлетний малыш, так никогда и не простит отцу убийство матери, а, повзрослев, станет собирать последователей, чтобы перехватить власть у стареющего правителя. Но не успеет осуществить заговор, потому что в город ворвется орда, не оставящая от крепости камня на камне.

Все Петер знал, дожидаясь среди моря судно с белым парусом. Не знал только, как избавиться от горькой оскомы вечного проклятия знанием будущего.

Правитель смерил расстояние, которое еще оставалось пройти луне до полуночи. Выходило, осужденному оставалось жить несколько минут. Правитель сделал знак. Палачи подхватили жертву, опуская на жертвенник голову осужденного. Парень, казалось, безучастный до сего момента, вдруг закричал и начал вырываться.

Толпа осуждающе зароптала: это было дурным знаком. Раз избранный богами выказал страх, значит, на поле битвы воинов ждет опасность.

Правитель неприметно усмехнулся: знало бы людское стадо, что парень просто боится умирать. А великим асам без особой разницы, победит ли эта сторона или слава достанется противнику.

Впрочем, даже провидцам будущего не дано предугадать помыслы великих асов.

В исходе битвы, которая еще не началась, были заинтересованы трое. Вернее, и Один, и ас Локи уже вернулись с ночной забавы и отсыпались во дворцовых опочивальнях.

К предстоящему вечером пиршеству с лесного оленя содрали шкуру. А бочка с вином, вкатившаяся из погребка вверх по ступеням, глухо ухнула хмельным чревом.

Третьей была Фригг. По праву светлейшей супруги Одина она подозревала, что Локи, пропадавший в Миргарде месяцами, заявился в Асгард неспроста. Теперь, прижавшись к стене и скрытая пологом, Фригг подслушивала. Один, которому Локи старательно подливал и подливал, хмелел мало. Лишь по блеску глаз да сжатой челюсти можно было догадаться, что Один меру перешагнул.

– Как ни суди, а все-таки пока твоя дружина – лишь отлично отлаженный механизм, – Лис Локи вперился в Одина. – А ты подумал, что будет, если, к примеру, на наш лагерь хлынет вулкан или землетрясение?

– Ну, – зевнул ас, прикрыв рот ладонью, – в Миргарде не так часто мировые катаклизмы: ни черта моим воинам не сделается!

Локи скрыл досаду, двумя руками поднес к губам ковш с медовухой. Который час он убеждал Одина, что тела воинам – обуза. А Один упрямился: Асгард был готов принять десяток-другой воинов, но несколько сотен душ – их не расселить, не прокормить. Асы взбунтуются, вздумай Один привести свою дружину. Что великий ас решил пополнить отряд небесных воинов, знали все. Лишь Локи да Один знали истинное положение вещей: власть Одина в небесной обители хоть и велика, да не беспредельна. Лишь на всеобщем сборище богов Один может требовать увеличения числа воинов. Да и то в разумных пределах. Пройдоха же Локи уговаривал и вовсе на несуразное: он предлагал души воинов оставить в Миргарде!

Дело то неслыханное даже для великих асов. Ведь каждой твари предопределено прародителями место в мирах. Как не проникнуть смертному в небесный Асгард, так и душе не положено быть среди живых.

– Но кто узнает? – злился Локи, представляя, как его дружина, не касаясь земли, летит по воздуху, сея ужас. Даже мурашки пробежали по спине от нетерпения. Но Один, хоть и кивал согласно, упорствовал по-прежнему:

– Предки нас проклянут!

– Какие предки? Где ты их видел? – Локи оттолкнулся от стола. Взмыл к потолку. Там, раздосадованный, завис.

Кончай злиться, – Один поморщился на висящего вверху приятеля.

Локи демонстративно молчал, хрустя костяшками пальцев.

– Черт с тобой, в завтрашней битве, как старуха Хель явится после боя подбирать души убитых, подмени их душами моих воинов, – и прихлопнул столешницу ладонью: – Да будет так и храни нас, предки!

Фригг машинально слизывала текущие струйки пота. Осторожно отступила: она-таки оказалась права, Локи толкал Одина на нарушение заветов предков. Для светлых асов было мало недоступного, еще меньше запретного. И чуть ли не единственный запрет Локи подзуживал Одина нарушить!

Фригг отступила. Пятилась до поворота. Лишь тогда кинулась бежать: пора валькириям вспомнить свои обязанности.

Локи погонял крылатого коня – дружина отставала. Несмотря на то, что разрешение Одина было получено, Локи волновался.

Слишком долго он шел к цели, и теперь опасался любой малости: что звезды укажут глупым жителям нижнего мира, что в сегодняшней битве лучше сдаться на милость врага, или противник, застигнутый в походе разбойной бандой, до места сражения не дойдет.

Локи, сильно опередив дружину, галопом промчался по землям правителя Петера. Поуспокоился: несмотря на то, что вчерашнее жертвоприношение милостей богов не посулило, правитель-таки услал мирных женщин, детей и совсем уж дряхлых в горы. По узкой тропе тянулись людские фигурки и повозки с поклажей.

Локи ринулся к небесам, сверху обозревая поле битвы. Раненых было много. Еще больше убитых – будет чем поживиться ведьме Хель.

Локи с силой дернул себя за чуб:

– Эх, великий Один, знал бы ты!..

Замысел Локи был прост и лукав одновременно: Локи хотелось власти. Безраздельной. Никому не подотчетной. Пока воины дружины Одина были живыми существами – поди спрячь от глаз аса такую уйму народа. Локи вовсе не собирался возвращать души воинов в Асгард. Он и его дружина мертвых душ как-нибудь и без небесной обители обойдутся. Дремучие леса и дикие горы Миргарда спрячут воинов, не нуждающихся ни в еде, ни в одежде. Лишь приказ Локи принудит дружину действовать – и так, как Локи захочет.

Ас упивался видениями грядущей славы: он страхом принудит подчиняться непокорных, смертью заплатят те, кто не захочет признать Локи – верховным правителем Миргарда. А там, спустя время, и о власти в остальных мирах, даже в Асгарде, можно подумать. С таким-то воинством: тренированным, умелым, а, главное, неуязвимым?

– Дружина! К бою! – воскликнул Локи, видя перед собой не равнину, устланную телами и еще оставшимися в живых противниками, слабо отбивавшими удары, а бесконечное пространство миров.

Воины влетели на равнину, готовые к схватке. Будто саранча усеяла поле. Черные плащи воинов Одина то появлялись, то исчезали: вражеские стороны, узрев странных воинов, взаимные распри отложили, накидываясь на воинов десятками. Локи полюбовался выправкой своих парней – десятками и клали его дружина нападавших.

И в тот момент, когда число убитых сравнялось с числом воинов в дружине, Локи бросил золотую сеть. Души убитых, было, поднявшиеся, испуганно затрепетали. Теперь оставалось наслать смертельный сон на дружину, а полуслепая правительница царства мертвых, все время проводящая в полумраке подземного мира, вряд ли заметит подмену.

Локи поднял руку, готовясь произнести заклинание смерти.

– Что ты творишь, Локи? – руку перехватили. Локи дернулся, обернувшись. «Да уж, как не везет», – хмыкнул. Перед ним, гарцуя на белокрылом коне, явилась Фригг. Глядела с ненавистью.

– Смотри, что ты наделал! – Фригг яростно дернула Локи, чуть не опрокинув. Ас нахмурился: все поле являло собой застывшую картину. Павшие воины не были живы, но и не были мертвы. Смертельный сон тел, лишенных души, не обретшей пристанища. Страшные раны кровоточили на еле взнимавшихся грудях спящих. Чуть подрагивали ресницы воинов с пробитыми насквозь копьями телами. Юноша, из виска которого торчал обломок древка копья, причмокивал во сне губами и, давясь кровавыми пузырями, улыбался.

Воины Одина неприкаянно озирались на небывалое. Их лошади, испуганно переступали, пятились, опасаясь наступить на валявшиеся вповалку тела.

– Что это? – помертвел Локи.

– Это плата за безумства, – отрезала Фригг. – Ты ведь не думал, что будет с душами тех, кого ты решил обменять у Хель на души своих воинов? А им так и спать, не просыпаясь, пока не придет день суда: не мертвые и не живые, они будут вечно лежать на этой равнине. И вечно истекать кровью, и вечно видеть все те же сны смерти. А рядом, не в силах ни улететь в Хель, ни вернуться в тело, будут парить их души!

– Но отчего? – Локи и в самом деле не задумывался, куда денутся те, кого Хель не заберет с собой.

– А ты забыл? – Фригг протянула руку к спящей равнине.

Воины Одина сгрудились у подножия холма, гадая, не в кошмаре ли видится представшее: одно дело – ярость борьбы и веселые красные капли, другое – вечная агония, у которой нет спасительного конца.

Между тем на равнине невесть откуда явились простоволосые женщины. Одетые в красно-пурпурные балахоны, они проходили меж спящими. Кого-то трясли. Кого-то били, понуждая проснуться, по щекам.

Собравшись кругом, расселись.

– Что они делают? – пересохшими губами прошипел Локи, но уже видел сам: валькирии, скорбно склонившись над телами воинов, тащили из спящих ленты кишок, Над равниной пронесся протяжный стон – валькирии пели низкими утробными голосами. А их руки, привычные к работе, плели невиданную сеть из человеческих кишок.

Локи вспомнил, что и не забывал. Просто не принимаешь всерьез то, что слышишь каждодневно. Валькирии держали в своих руках ниточки жизни и смерти всех сущих. Нити судеб павших в этом бою оборвались, но из-за колдовства Локи смерть к ним не сумела найти дорогу. Теперь воинам предстояло умереть второй раз. Закончив сеть, валькирии разделились, окровавленными руками ухватили сеть за два конца. Потянули в разные стороны, раскачиваясь. Фигуры валькирий, маленькие издали, раскачивались и наклонялись. Руки дрожали от напряжения. Рукава балахонов задрались, обнажив окровавленные по локоть руки. Брызги плоти и крови летели на лица и тела валькирий, но женщины, продолжая петь, не прекращали свой бесполезный труд, лишь пригибаясь ниже в тщетных усилиях. И вдруг, на грани сил, сеть затрещала, поддалась ячейками. Прошла зигзагом. И, разрываясь, отбросила валькирий, опрокинувшихся наземь. И тотчас освобожденные души воинов оставили пост у больше ненужных тел, взмыли, растворяясь в далеком Хеле.

– Хвала предкам! – выдохнула Фригг.

– Хвала предкам! – невольно эхом отозвался Локи, столь мучительно и чудовищно было увиденное.

Фригг разворачивала лошадь. Хлестнула крутой бок коня плетью. До Локи донеслось из-за облаков:

– И гляди: Одину – ни слова!

– Вот уж не собирался! – буркнул ас, нагоняя бросившуюся прочь при виде кошмара дружину.

Старый правитель, единственно уцелевший благодаря черному шару, перенесшему в момент опасности владельца в другое место, остался на поле мертвых один. Не было ни победивших, ни потерпевших поражение. Не было унизительных просьб о пощаде – и жестоких условий, всегда ставящих противника над тобой господином.

Правитель, еле передвигаясь, двинулся вслед ушедшему в горы городу. На каком-то дне или месяце привала настигнул. Рассказал правду, добавив, что город свободен и можно вернуться. Его выслушали. Накормили. Но не простили, что он, единственный, выжил.

– Я виноват, что я жив? – вскричал правитель, видя спускающиеся в долину спины.

– Ты виноват, что предал, – бросил кто-то булыжником-словом.

Неизвестно, что подумал Один, узнав, что затея Локи не удалась. Но у великого аса достало такта промолчать: дружина по-прежнему обитала в Миргарде, дожидаясь перехода в Асгард. Но в буйствах попритихла.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ МЬЁЛЛЬНИРА

Тор плохо спал в эту ночь. Самые худшие опасения асов подтвердились сегодня вечером. Близится время великой битвы с великанами, а значит серьезное испытание для всех, кому небезразлична судьба девяти миров.

Один завтра утром отправляется в поход в Хель, на свидание к мертвой пророчице. Тору тоже нужно собираться в дорогу, на поиски своего волшебного молота, без него невозможна победа в битве богов. Да вот только где его искать? Молот Тора пропал уже давно и при очень загадочных обстоятельствах. Бог много раз обращался к разным пророчицам и колдунам, но никто не мог ответить – куда исчез Мьёлльнир на глазах у хозяина, и почему волшебный молот не отзывается на зов Тора вот уже шестой месяц.

– Самому мне его не найти, папаша Один тоже ничем мне не поможет, разве что упрекнет в очередной раз. А вот Локи – это уже теплее, – размышлял Тор. – Ему пока вроде нечего делать, плести интриги при дворе перед наступлением Времени – ой как небезопасно. Надо пойти с утра, посоветоваться со старым Лисом. Может, и подскажет чего полезного.

С этой мыслью Тор поворочался еще немного, обдумывая, как бы похитрее подъехать к Локи, и уснул почти на рассвете.

Зато Тьялви спал в эту ночь сном праведника. Чего там боги в очередной раз переругались в Асгарде, это его не касалось, а вот закуски на столе были – то, что надо, и девчонки прислуживали за столом уж больно симпатичные. Если хозяин решит остаться здесь подольше, обязательно надо зацепить ту беленькую, которая весь вечер подливала Тьялви вина в кубок, как будто специально хотела споить молодого воина.

К концу вечера ей это, кажется, удалось. Во всяком случае, наш светлоглазый герой так нагрузился вкусной едой и питьем, что завалился спать в стойле у Торовых козлов. Как и почему именно там он оказался, Тьялви не сказал бы и под пыткой – не помнил. Он проспал бы там до обеда, если бы у Скрежещего Зубами – здоровенного белого козла, размером с лошадь, не проснулся зверский аппетит, и он не начал грызть шапку на голове Тьялви. Воин открыл глаза от аппетитного причмокивания у себя над ухом. Первое, что он увидел, был большой глаз янтарного цвета, совершенно бессмысленно смотрящий ему в лицо. Потом как в тумане появилась козлиная борода и, наконец, Тьялви сообразил, где находится, и понял, что еще немного – и Скрежещий Зубами покончит с шапкой и примется за его ухо.

– У, животина проклятая! – погрозил он кулаком недовольному животному и поспешил выскочить из хлева, пока козел дожевывал его шапку.

В это время Тор уже обыскался своего слугу, махнул рукой на это бесполезное занятие и решил идти к Локи. Слава богу, старый Лис еще не уехал из Асгарда, а болтался по замку, собирая последние сплетни и слухи.

Он легко нашел Отца лжи в спальне одной из придворных Фригг. Как ни странно, но Локи еще не успел забраться в ее постель, а сидел, попивал крепкое пиво и мило беседовал с дамой, которая, даже сидя, казалась выше его на голову.

Тор вошел в комнату без стука, собеседники его не заметили и он тихонько наблюдал из-за угла за этой очаровательной парочкой сплетников, пока не понял, что из этого разговора нельзя извлечь ничего полезного. Тогда Тор незаметно вышел из комнаты и вошел обратно, стараясь производить как можно больше шума. В этот раз Локи его заметил.

– Привет, Тор. Я уж думал, ты пошел в поход за своим молотом, а ты все еще в Асгарде ошиваешься.

– Я пошел бы, да вот только не знаю куда, – уныло ответил Тор, не сомневаясь, что такой тон произведет на Локи должное впечатление.

– Тогда ты должен подождать Одина, может, ему пророчица нашепчет чего-нибудь про твой молоток, – сочувственно посоветовал Локи.

– Не годится, это слишком долго.

– Значит, попробуй поговорить с Хеймдаллем. Он бывает в самых дальних мирах, может, и подскажет чего полезного.

– Да, я с ним давно не разговаривал, – признался Тор.

– Иди, только не говори, что я посоветовал. Ты же знаешь, я не очень-то в чести у Стража Богов. Да, Тор, если тебе понадобится помощь в походе – обращайся. Ты же знаешь, я всегда готов помочь сыну Одина.

Тор весело подмигнул Локи, показывая на блондинку-придворную, стоящую к ним спиной, и поспешил на поиски Хеймдалля.

Стража Богов найти было гораздо труднее, чем Локи. Еще на рассвете он уехал из Асгарда, и никто не знал, и каком направлении.

Единственное место, где Хеймдалля можно найти – Перекресток миров. Не близкий свет, но за один день можно смотаться туда и обратно, если, конечно, объявился Тьялви – кроме него никто не управится с козлиной колесницей.

К счастью, Тор быстро нашел своего слугу, уже пришедшего в себя после вчерашней грандиозной попойки.

– Поднимайся, лодырь! – прорычал Тор, – Хватит валяться на соломе, иди запрягай козлов и собирайся. Едем на Перекресток миров.

Тъялви подскочил и, не задавая лишних вопросов, пошел готовить козлиную колесницу. Хоть с виду Скрипящий Зубами и Скрежещий Зубами – два огромных козлищи, черный и белый, – не казались проворными животными, в скорости они почти не уступали восьминогому коню Одина, но отличались очень упрямым характером и редкой прожорливостью. Тьялви стоило огромного труда ухаживать за этими животными и успевать выполнять другие поручения Тора, но на то он и был его оруженосец, чтобы делать все вовремя и правильно.

Через полчаса Тьялви уже стучал в покои Тора:

– Колесница запряжена, господин.

– Хорошо, быстро справился, – сказал Тор.

– Как приказали, господин.

– Ладно, сейчас едем.

Тор вернулся к себе и одел пояс Силы, скрыв его под длинной шерстяной рубахой.

Вскоре золотая колесница, расписанная красным, неслась по заснеженной равнине к Распутью Миров. Тор сам правил козлами, нетерпеливо подгоняя их длинной тонкой плеткой. Тьялви сидел рядом, чувствуя себя не очень уверенно. Повозку сильно трясло на ухабах, и желудок оруженосца снова взбунтовался после вчерашнего застолья. Ехали молча, вой ветра все равно заглушил бы любые слова.

Вдалеке показался дом Стража, но самого Хеймдалля нигде не было видно. Когда колесница подъехала ближе, Тор увидел, что дверь в дом открыта, и Хеймдалль недалеко от дома беседует с одним из воронов Одина, только непонятно, с каким из них – с Хугином или с Мунином. Тор подъехал к самому дому, но выходить из колесницы не стал, пока Хеймдалль сам не заметил его и не помахал рукой.

– Жди здесь, – приказал Тор оруженосцу, а сам вышел и направился к Стражу.

Теперь с небольшого расстояния он узнал Мунина, значит, и Один где-то здесь недалеко или недавно был здесь, но уже уехал. Птица что-то каркнула на прощание Стражу и унеслась на север.

– Здравствуй, Тор. Каким ветром тебя занесло?

– Да вот, вчера виделись, да не успел я поговорить с тобой.

– О чем? – спросил Хеймдалль.

– Будто не догадываешься? О Мьёлльнире, конечно. До начала Времени осталось совсем немного, а без молота нам не победить в последней войне.

– Да, знаю, – согласился Хеймдалль.

– Слушай, я уже со всеми говорил, никто ничего не знает про молот. На тебя одна надежда, ты же часто бываешь во всех девяти мирах. Может, ты что слышал?

– Да, действительно слышал, – ответил Страж. – Только не уверен, что это был твой Мьёлльнир, иначе сразу сказал бы тебе.

– Где это было? – спросил Тор.

– Недавно болтался я по Ётунхейму и был недалеко от замка, ну, ты знаешь – где великаны каждый вечер пьянствуют. В тот день, видно, большая гулянка там была и закончилась дракой. Слышу кто-то бабахает чем-то тяжелым, дай, думаю подъеду и посмотрю, но тут великаны из замка повалили, лупят друг друга чем попало. В общем, решил я не лезть туда. Так что молота твоего я не видел, но шум в замке стоял такой, будто там точно Мьёлльниром орудовали. Подъедь посмотри, может, и отыщешь свой молот у великанов. Только помни – у инеистых очень сильная магия. Они так могут любую вещь заколдовать, что будет лежать у тебя под носом, а ты ее ввек не увидишь. Прихвати с собой какого-нибудь волшебника и похитрее. Локи вполне сгодится, если только не поленится ехать в такую даль.

– Спасибо, Хеймдалль. Завтра поеду, проверю у инеистых. Может и Локи уговорю, а нет, так возьму кого-нибудь другого. Ну, если они украли мой молот, я камня на камне от этого замка не оставлю! – Тор загорелся жаждой мщения.

– Давно пора этих наглецов наказать, – согласился Хеймдалль.

– Слушай, а Локи не может на их сторону переметнуться? – спросил Тор.

– Может, но не сейчас, и не к инеистым. Уж если он затеет измену, так по-крупному. Пока еще он на нашей стороне, но вообще будь с ним поосторожнее. Старый Лис всегда затевает какую-нибудь пакость

– Ладно, ты прав, но без него мне действительно не справиться.

– Ну, прощай. Удачи! – проговорил Хеймдалль и скрылся в доме.

Тор вернулся к своей колеснице и снова взялся за плетку. Домой не ехали, а скорее летели по воздуху. Тор выбил из козлов всю скорость, на которую то только были способны. Добрались до Асгарда еще до наступления темноты. Тор направил колесницу сразу к дому той придворной, у которой утром встретился с Локи.

Дверь открыла она сама. Увидела Тора и приветливо улыбнулась.

– Здравствуй, ас. Не хочешь ли зайти?

– Хочу, но мне очень нужен Локи! – нетерпеливо сказал Тор.

– Ничем не могу тебе помочь, он ушел после обеда, по каким-то своим делам. Больше я его не видела.

– А не знаешь, куда он мог пойти?

– Нет. Неужели он так срочно тебе нужен, что ты не зайдешь, не посидишь со мной? – придворная великанша кокетливо опустила глаза.

– Мне он действительно очень нужен. Зайду, когда буду посвободнее, – Тор весело подмигнул великанше и снова вскочил в колесницу.

– Едем к дому Локи! – приказал он Тьялви. Еще вдалеке от дома были видны ярко светящиеся

окна и слышен шум веселого застолья. У Локи собралось прилично гостей, значит, есть шанс и его самого застать дома.

– Интересно, по какому поводу это веселье? – спросил Тьялви.

– Не беспокойся, Локи всегда найдет повод повеселиться. Пусть веселится, главное, что не умотался никуда из Асгарда, а то потом ищи его во всех девяти мирах.

– Зачем он тебе так нужен, хозяин? – спросил Тьялви.

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Тор. – А впрочем, Хеймдалль считает, что Локи очень крутой волшебник. А мне сейчас очень нужен такой.

Тор вышел из колесницы и постучал в двери дома Локи. Открыл кто-то из стражи хозяина.

– Локи дома? – спросил Тор.

– Дома, заходи Громовержец.

Тор вошел в дом. Здесь звуки веселья были почти оглушительными. Кто-то, напрочь лишенный слуха, пытался петь застольную песню, остальные смеялись над ним, а голос Локи, казалось, звучал сразу изо всех углов большой комнаты. Хозяин был вездесущ и очень приветлив, сам переходил от гостя к гостю и подливал в кубки крепкую настойку из меда и других трав, со всеми мило шутил, некоторым заговорщицки подмигивал.

Тору с трудом, но удалось схватить Локи за рукав и вытащить из толпы гостей в какую-то тихую комнатку, где звуки веселья были приглушенными и можно было спокойно поговорить.

– По какому поводу веселишься, Локи? – спросил Тор.

– Это они веселятся, – старый Лис показал в сторону гостей. – А я – работаю.

– Интересная у тебя работа.

– Да не хуже твоей, – ухмыльнулся Локи, – понимаешь, намного проще собрать всех, кто тебе нужен, вместе, а потом напоить их как следует. Сразу получаешь из их пьяных глоток столько информации, сколько не собрал бы и за месяц, пытаясь разговорить каждого из них в отдельности. Например, я уже знаю, что думают люди о надвигающейся битве, знаю почти все, что творится в девяти мирах, и мне подбросили парочку хороших идей насчет защиты Асгарда. И все это, заметь, в течение пары часов, не выходя из дому и не совершая никаких душераздирающих подвигов, как это любит делать Хеймдалль. Кстати, нашел ты Стража?

– Нашел, съездил за ним аж на Распутье Миров.

– И что он сказал тебе насчет молота?

– Сказал, что не уверен, но будто слышал, как в Ётунхейме великаны дрались, чем-то похожим на Мьёлльнир.

– Съезди в Ётунхейм, Хеймдалль зря говорить не будет.

– Завтра еду, с утра пораньше. Локи, хотел я тебя с собой пригласить. Ты же знаешь, инеистые – хитрые твари, мне одному с ними не справиться. Понимаешь, где подраться надо – я всегда пожалуйста, но в их проклятой магии мне в жизнь не разобраться.

Ну, я тоже не бог весть какой волшебник, но с великанской магией, наверное, справлюсь, – поскромничал Локи. – Только надо вначале разобраться с делами здесь – в Асгарде.

– Локи, завтра утром надо выехать, – сказал Гор. – Закончишь со своими интригами, когда вернешься, никуда они от тебя не убегут.

– Тор, ты слишком просто к этому относишься, а на самом деле политика – это сложнейшее занятие, ты просто не понимаешь всей важности этих, как ты их называешь, интриг.

Тор похлопал Локи по плечу и поспешил откланяться, крикнув на прощание:

– Так значит завтра в восемь! Я за тобой заеду.

Раздосадованный Локи скрылся в доме. Он только что собрался произнести такую шикарную речь о пользе политики, а неблагодарный слушатель смылся, не дослушав даже вступления.

Тор вернулся к себе. В эту ночь он спал спокойно, как никогда. Почему-то ас не сомневался, что волшебный молот найдется именно там, где сказал ему Хеймдалль.

Поддержка Локи тоже была немаловажной в таком походе. Хоть хитрец и не хотел признаваться, никто не знал великанов лучше него. Уж кто-кто, а Локи запросто мог обдурить любого инеистого или даже всех их вместе.

Тьялви провел довольно бурную ночь с симпатичной блондинкой. Он все-таки успел соблазнить милую девушку, споившую его накануне в замке Асгарда. Сегодня он был уже осторожнее, зная, что назавтра предстоит серьезный поход к великанам в компании с дядюшкой Лисом.

Наутро Тьялви поднялся еще до рассвета и вышел из дома красавицы Лии, не став будить хозяйку. В первую очередь он направился взглянуть на козлов. Скрипящий Зубами и Скрежещий Зубами чувствовали себя великолепно, но сожрали за ночь весь корм из яслей и сейчас требовательно блеяли, требуя завтрак. От шума, поднятого козлами, казалось, сотрясалось все стойло. В конце концов один из них отвязался и погнался за Тьялви, стараясь ухватить его за полу кафтана. Тьялви понял, что, если не смоется вовремя, то придется ему распроститься с теплым кафтаном, так же, как вчера он попрощался со своей шапкой. Еще никто не слышал, чтобы козлы ели людей, но верхнюю одежду прожорливые твари ели с удовольствием.

Тор проснулся от непонятной возни во дворе. Когда он выглянул на улицу, то увидел мечущегося по двору Тьялви, за ним гонялся Скрежещий зубами. Тор с интересом наблюдал, чем же закончится эта гонка.

Тьялви оказался умнее, он побежал в угол двора, где хранился козлиный корм, и там перескочил через забор. Скрежещий зубами замешкался, потеряв Тьялви, но быстро пришел в себя, увидев перед собой такое изобилие корма, что можно есть неделю, не останавливаясь.

– Тьялви, покорми второго козла и собирай вещи в дорогу, – крикнул из окна Тор.

– Сейчас покормлю, – крикнул в ответ Тьялви, снимая злополучный кафтан и думая, как бы теперь оттащить упрямого козла от кучи корма и запрячь в колесницу.

Вскоре козлиная колесница была готова. Тьялви, хоть и не без труда, но справился с упрямыми зверями, потом притащил большой мешок с едой и теплыми вещами в дорогу.

На пороге дома показался Тор, на нем была теплая рубаха с поясом силы и сверху багровый плащ из грубой шерсти. Вообще ас выглядел очень даже эффектно: ярко-рыжие волосы стягивала полоска мягкой кожи, борода, тоже рыжего цвета, развевалась по ветру. Тор был очень высокого роста и широким в плечах, из ярко-голубых, почти белых, глаз исходило ощущение мощи.

– Куда едем, хозяин? – спросил Тьялви.

– Поехали, заберем Локи, – ответил Тор, потом добавил: – Если он, конечно, проснулся.

– Так пора уже, солнце давно встало, – сказал Тьялви.

– Ладно, поехали посмотрим. Без него в Ётунхейм можно даже не собираться.

– Можно подумать, кроме Локи волшебников в Асгарде нет, – пробурчал Тьялви.

– Не твоего ума дело, человек! – огрызнулся Тор.

Дальше путь продолжали молча, пока не остановились перед домом Локи. Во дворе дома царил страшный беспорядок – последствие вчерашнего веселья, но хозяин, как ни странно, был уже собран и готов отправиться в путь.

– Локи, как себя чувствуешь после вчерашнего?! – ухмыльнувшись, спросил Тор.

– Как всегда – замечательно! – ответил Локи, глядя на Тора красными, невыспавшимися глазами, но несмотря на это отец Лжи был в прекрасном настроении.

– Похоже, у тебя вчера был очень удачный день? – спросил Тор.

– Да, есть тут у меня одна задумка, но пока еще рано говорить.

– Хорошо, если ты готов – поехали, – сказал Тор.

Локи утвердительно кивнул и залез в козлиную колесницу. Тьялви стеганул козлов как следует кнутом, и они припустили рысью. Вскоре Асгард остался позади, и путники приближались к Распутью Миров.

Погода стояла ясная, снегопад закончился еще вчера, но дул холодный северный ветер и стоял сильный мороз. Впереди показался дом Стража Миров, сам Хеймдалль стоял на пороге. Когда колесница приблизилась, он крикнул:

– Тор, счастливого пути! Надеюсь, ты найдешь Мьелльнир!

– Постараюсь! – крикнул в ответ Тор.

Когда проехали мимо Распутья, Тьялви лихо свистнул козлам, стеганул их несколько раз кнутом со всей силы, и колесница понеслась. Мимо мелькали камни покрытые мхом, какие-то карликовые деревья. Не разбирая дороги, козлы неслись на север – в страну инеистых великанов. Как ни странно, но чем дальше колесница удалялась на север от Распутья Миров, тем теплее становилось, погода менялась прямо на глазах. К вечеру асы уже проехали полпути до Ётунхейма, но вместо снежного бурана с неба начал накрапывать мелкий дождик, растительности на пути становилось все больше. Один раз колесница проехала даже через небольшой дубовый лесок. Становилось темно, и дождь пошел еще сильнее.

– Пора останавливаться на ночь, – сказал Локи.

– Да, надо только найти какое-то место, где можно укрыться от дождя и развести костер, – ответил Тор.

– Собираешься покормить нас козлятиной? – спросил Локи.

– Конечно, покормлю, если только ты сумеешь развести костер.

– Запросто! – хвастливо ответил Локи.

Вскоре колесница проехала мимо довольно большой пещеры, на улице стало почти темно, и асы приказали остановиться. Они решили переночевать в этой пещере.

– Давайте посмотрим, вначале, вдруг в ней кто-нибудь уже есть? – предложил Тьялви.

– Тор, давно тебе этот человечишка начал давать советы? – ехидно спросил Локи.

– Только что, кажется, – нахмурился Тор и с издевкой спросил у Тьялви: – Что-нибудь еще, мудрец наш доморощенный?

– Нет, хозяин. Я только хотел… – Тьялви смутился.

– Ты не должен ничего хотеть! – перебил его Тор. – Ты должен пойти и принести сухие дрова для костра. Понял?

Тьялви понял, быстренько выскочил из колесницы и под проливным дождем и в темноте отправился за сухими дровами. Но на то он и был слугой Громовержца, чтобы найти то, что прикажет хозяин: в любом месте и в любую погоду. Не больше, чем через полчаса, Тьялви вернулся к пещере с кучей тонких прутиков и стволом небольшого высохшего деревца. Где он добыл все это, притом сухое настолько, что развести костер не составляло большого труда, – сказать трудно, во всяком случае, даже дядюшка Локи был удивлен.

– Теперь загони колесницу в пещеру и привяжи козлов! – приказал Тор.

С этим Тьялви тоже легко справился, тем более, что козлов не надо было долго уговаривать – они сами старались побыстрее уйти от холодного дождя.

Локи уже разводил костер. Он сложил кучу дров, сверху бросил несколько тонких прутиков, наклонился над ними и резко хлопнул в ладоши, произнеся короткое заклинание. От хлопка из его рук выскочила молния и попала в сухие ветки. Через несколько минут в пещере уже весело горел огонь.

– Ну что, Тор, как насчет жареной козлятины? – напомнил Локи. – А то я проголодался, ведь целый день ничего не ели.

– Тьялви, заколи-ка нам козленочка, – притворно ласковым голосом попросил Громовержец, все еще злясь на оруженосца.

Козлы, уже привязанные к выступу скалы, начали волноваться, услышав, что хозяин опять собирается съесть одного из них. Хоть они знали, что умирают лишь на один день, а завтра снова воскреснут, ни тот, ни другой не хотели служить ужином.

Тьялви достал нож из-за пояса и подошел к козлам.

– Которого резать? – спросил он.

– А кого мы в прошлый раз ели? – спросил Тор.

– Скрежещего зубами.

– Значит, сегодня – режь Скрипящего. Скрипящий, услышав, что сегодня пришел его черед, грустно посмотрел на Тьялви почти разумными глазами и начал рваться с привязи.

– Ничего не поделаешь, – сказал ему Тьялви. – Завтра будешь, как новенький, а сегодня мы тебя съедим.

С этими словами оруженосец перерезал горло несчастному животному. Полилась кровь, Скрежещий начал слизывать ее с каменного пола, злорадно поглядывая на Тьялви. Локи заметил, что Тьявли жалеет Скрипящего зубами и решил пошутить над парнем:

– Что, дружок, жалко тебе козленочка? Ты же ему, наверное, как брат, вместе засыпаете, вместе просыпаетесь. Ты так нежно смотришь на эту животину, словно на свою возлюбленную. Тьявли, может, не будешь есть мясо. Друзей ведь не едят.

Тьялви тоже не растерялся.

– Да я бы и не ел, – ответил Тьялви, тяжело вздохнув. – Но Скрипящий Зубами узнает, что я отказался и вдруг обидится – подумает, что я побрезговал его мясо есть. Нехорошо ведь друзей обижать. А так завтра он воскреснет, я расскажу ему, какое вкусное у него было мясо. Он, как настоящий друг, порадуется вместе со мной.

– Ответ твой достоин великого мудреца, – сказал Тор. – Ты, наверно, стал таким мудрым, что можешь и мне давать полезные советы. Только не забудь сохранить кожу и кости твоего друга, а то завтра будет некому рассказывать про сегодняшний ужин.

Тьялви содрал с козла шкуру, вырезал самые лучшие куски мяса и насадив их на прочный прут, повесил над костром. Остальное он убрал подальше от Скрежещего Зубами. Если он сожрет кусочек шкуры или какую-нибудь косточку, то назавтра Скрипящий воскреснет не полностью, именно того пропавшего кусочка будет не хватать. А насчет того, что Скрежещий Зубами сожрет как можно больше, можно было даже не сомневаться, он уже жадными глазами поглядывал на останки своего сородича.

– Не смотри, все равно не получишь! – Тьялви погрозил ему пальцем. – На вот, лучше жри свое сено.

Вскоре пещера наполнилась аппетитным запахом жареной козлятины. Тор в предвкушении ужина даже перестал злиться на Тьялви и пригласил его разделить трапезу с асами. Из запасов достали крепкую медовуху и козий сыр. Козлятина быстро приготовилась и, как ни странно, была чрезвычайно вкусной и нежной.

– Повезло тебе с козлами, Громовержец! – сказал Локи, дожевывая второй кусок, – В самый голодный год можешь есть сколько захочешь.

– Да уж, повезло, – согласился Тор. – А ты помнишь, как все вы смеялись, когда я притащил этих козлов.

– Козлиная колесница и сейчас смешна, – улыбнулся Локи, – но, во всяком случае, очень удобна.

– И не говори. Кстати, что ты там затеял, насчет обороны Асгарда?

– Пока ничего, только собираюсь.

– Не хочешь говорить?

– А чего болтать впустую, может, ничего и не получится, – ответил Локи.

Тор понял, что из старого Лиса больше и слова выдавить не удастся, доел ужин и улегся поближе к костру. Через несколько минут в пещере раздался громкий храп Громовержца.

Утром асов разбудил какой-то грохот, доносившийся с улицы. Стены пещеры затряслись, будто началось землетрясение. Тор подскочил первым.

– Тьялви, иди глянь, что там такое происходит! – приказал он слуге.

Тьялви выглянул из пещеры и остолбенел. К пещере подходил великан. Тьялви, конечно, и раньше видел великанов, но таких огромных и безобразных, как этот, – никогда. Здоровенный уродец, ростом примерно со старую сосну, приблизился к пещере и, наклонившись, увидел перед входом Тьялви. Это великана заинтересовало, он встал на четвереньки и опустил голову, как раз так, что его глаза оказались на уровне входа. Тьялви с криком отскочил в сторону, увидев, что прямо на него смотрят огромные глазищи, налитые кровью.

– Хм, а здесь, оказывается, людишки завелись! – проревел великан.

Тор не понял, где именно завелись людишки, но страшно рассердился, что великан не признал в нем Громовержца. Он уже натянул свой пояс Силы и готов был выйти набить морду нахальному великану, не взирая на его рост и силу.

Локи, увидев, что ситуацию надо немедленно спасать, а иначе вот-вот завяжется драка, а это не сулит ничего хорошего ни одному, ни другому, вышел из пещеры и громко крикнул:

– Привет, великан! Меня зовут Локи, со мной мои друзья: Тор – Громовержец и великий воин Тьялви! Не хочешь ли позавтракать с нами свежей козлятинкой?

Великан был приятно удивлен таким добрым отношением со стороны людей, да и запах пищи приятно щекотал ноздри проголодавшегося уродца.

– Свежая козлятина, да неужели?! Это, наверное, вкусно. Давайте быстрее! – прогрохотал он и уселся возле пещеры, прямо в большую грязную лужу.

Локи подал знак слуге, и Тьялви начал быстро выносить из пещеры разные явства, накрывая импровизированный стол перед великаном прямо в грязной луже. Козлятины от вчерашнего ужина осталось порядочно, к ней он добавил сушеного лосося и козий сыр, потом принес большой кувшин с пивом.

Великан смотрел на это изобилие, вытаращив от жадности глаза, из его рта с синими губами уже свисала здоровая капля слюны. Вообще, красавцем его назвать было нельзя: кожа неприятного кирпичного цвета, лицо все в бородавках, огромный нос с бородавкой на конце, похожий на разношенный башмак, засаленные черные волосы, собранные в пучок, и жиденькая бороденка с запутавшимися в ней остатками вчерашнего обеда или ужина. И запах… боже, какая это была вонь, ее трудно передать словами. Тьялви старался держаться на расстоянии от великана или не дышать, когда подходил к нему близко.

Несмотря на отталкивающую внешность, великан попался какой-то вежливый. Он не приступал к завтраку, пока не появились Локи и Тор.

Локи вышел из пещеры первым, бросил подстилку в грязь и уселся прямо на нее, посреди грязной лужи.

– Угощайся, – Локи показал рукой на блюдо с козлятиной, – Приятного аппетита тебе…

– Меня зовут Скрюмир, – прорычал великан.

– Приятного аппетита, Скрюмир, – повторил Локи.

Скрюмир с удовольствием ухватил с тарелки самый большой кусок козлятины и целиком засунул себе в рот. Чавкая с полным ртом великан спросил:

– А где тот второй, рыжий?

– Сейчас придет, – ответил Локи, – Он козла воскрешает.

Великан задумался, почесал затылок:

– Так значит, вы и есть те самые – из Асгарда?

– Да, мы те самые, – ответил Локи. – А ты, значит будешь из инеистых?

– Ага! – прочавкал великан.

Появился Тор. Он с отвращением посмотрел на великана, но потом вспомнил совет Локи: подружиться с этим уродом, может он поможет добыть молот в Ётунхейме. Тор дружелюбно улыбнулся великану и уселся рядом с Локи. Хитрый Лис незаметно толкнул локтем Громовержца.

– Хороший денек, великан, и ты к нам в гости пришел, а мы всегда гостям рады, – сказал Тор.

– Конечно, рады. Только неизвестно, кто здесь чьи гости, – ухмыльнулся великан, показав желтые обломки зубов.

Тор нахмурился:

– Пока мы еще не в Ётунхейме, а на ничейной земле, так что гость здесь – ты!

– Ага, вы не в Ётунхейме, вы в моей перчатке всю ночь дрыхли! – расхохотался великан так, что опять затряслась земля вокруг и посыпались мелкие камешки.

Громовержец изумленно вытаращил глаза, обалдев от наглости Скрюмира, а Локи рассмеялся, подыгрывая великану, но быстро осекся, поняв по выражению глаз Скрюмира, что тот совсем не шутит.

Локи медленно обернулся и посмотрел на пещеру. Он аж поперхнулся от неожиданности: то, что б темноте путники приняли за пещеру, на самом деле действительно оказалось перчаткой гигантских размеров, заскорузлой от грязи, впрочем, как и вся остальная одежда великана. Локи еще раз толкнул Тора в бок и прошептал:

– Громовержец, он, кажется, не шутит!

Тор тоже присмотрелся к пещере повнимательнее и согласился с Локи:

– Так что, мы всю ночь проспали в его перчатке?!

– Ага, – кивнул Локи. Тор растерялся и поник:

– Вот позорище-то!

– Ничего, браток. Не расстраивайся, это, может быть, и к лучшему! – старый Лис постарался успокоить Тора.

– Ну что тут может быть к лучшему? – вздохнул Тор.

Лис вместо ответа повернулся к великану и, улыбаясь теперь почти ослепительно, сказал:

– Так ты, оказывается, очень выручил нас. Если бы не твоя перчатка, мокнуть бы нам всю ночь под дождем. Не знаю, как и благодарить тебя за гостеприимство.

– Уже отблагодарил, – сказал великан, покончив с блюдом козлятины. Громко рыгнув, он принялся за пиво. – Я же случайно потерял здесь эту перчатку. Все равно хорошо, что вы смогли укрыться в ней от дождя.

– Скрюмир, а куда ты направляешься? – спросил его Локи. – Может быть нам по пути?

– Это смотря куда вы направляетесь. Может быть, и по пути, – ответил великан.

– Мы идем в замок Ётунхейма, к Хугги Мудрейшему, – ответил Локи.

– Зачем это он вам понадобился? – подозрительно спросил великан.

– Я хочу просить у него совета и помощи, а Тор сопровождает меня, – ответил Локи.

Великану понравилось, что сам Локи идет просить совета у повелителя инеистых, никакого подвоха в этом Скрюмир не заметил.

– Ладно, едем вместе. Я тоже иду в его замок. Сегодня вечером Хугги устраивает великий праздник, соберутся великаны со всех земель. Вот уж мы там повеселимся. Хугги и вас, асы, будет рад видеть на своем празднике, если, конечно, вы не начнете там скандалы устраивать.

– Да что ты? – воскликнул старый Лис. – Какие могут быть скандалы?! Мы идем туда с самыми лучшими намерениями.

– Тогда вытряхивайтесь из моей перчатки поскорее и пошли. Путь впереди неблизкий, – с этими словами великан поднялся из лужи, стряхивая с себя самые большие комья грязи, и направился к «пещере».

Тьялви уже сложил пожитки асов на колесницу и запряг двух козлов. Скрипящий Зубами воскрес и был как новенький, слопал уже вторую кучу сена. Один Тьялви остался в это утро голодным. Слишком уж напугал его вид прожорливого великана. По первому знаку Тора слуга вывел колесницу из перчатки великана.

Асы погрузились внутрь, а Скрюмир поднял с земли свою перчатку, встряхнул ее, вытряхнув мусор изнутри и одел на левую руку. Великан махнул рукой в направлении, куда надо было ехать:

– Езжайте в ту сторону, я иду пешком за вами! Тьялви крикнул на козлов и начал погонять их кнутом. Животные побежали вначале рысью, потом быстро перешли на галоп. Колесница понеслась на север, местность, по которой проезжали асы, продолжала меняться. Теперь вместо равнины вокруг были холмы, покрытые кустарником и невысокими деревцами. Становилось все теплее, но дождь не переставал, хотя он уже не был таким холодным, как вчера. В некоторых местах от земли поднимался пар.

Тьялви правил колесницей и вспоминал события этого странного утра. С ужасом он представил себе, что могло бы быть, не заметь их великан внутри перчатки. Нет, такое даже представить себе невозможно.

Тор смотрел на дорогу, и ему все время казалось, что что-то происходит неправильно, но он не мог понять, что именно не так.

– Локи, посмотри вперед, – сказал Тор. – Ты не замечаешь ничего странного?

– Есть что-то необычное, все предметы как бы в дымке, – ответил Локи, задумавшись.

Тор присмотрелся повнимательнее и, наконец, понял, что его смущало все это время. На горизонте деревья и холмы казались просто огромными, но когда колесница приближалась к ним, они почти ничем не отличались от обычных. По краям дороги, казалось, растут деревья-исполины, лежат камни-исполины, но стоило проехать мимо них, как они становились нормального размера, а дальше в сторону, предметы вообще сливались, как будто между ними и колесницей стояла смутная преграда.

– Локи, присмотрись повнимательнее к деревьям, – сказал Тор. – Весь этот край, кажется, наполнен магией.

Локи присмотрелся, действительно, с предметами вокруг них что-то было неправильно.

– Что скажешь? – спросил Тор.

– Скажу, что нам надо замедлить ход колесницы и пропустить Скрюмира вперед.

– Ты думаешь, что великаны затевают какую-нибудь пакость?

– Они всегда что-нибудь затевают, – ответил Локи. – Мы едем по дороге в Ётунхейм – это точно, но за последнее время все здесь очень сильно поменялось.

– Ты можешь посмотреть истинным зрением? – спросил Тор.

– Могу, но надо беречь силы для сегодняшнего праздника. Если Мьелльнир в Етунхейме, то обязательно в замке у Хугги.

– Ладно, скажу Тьялви – пусть остановится, пропустим вперед этого урода, – сказал Тор.

Тьялви остановил колесницу и побежал в ближайшие кусты, спрятавшись там. Скоро великан поравнялся с козлиной колесницей.

– Что тут у вас случилось? – спросил он.

– Да слуга наш козлятины вчера обожрался, наверное, – ответил Локи. – Ты иди, мы тебя потом догоним.

– Хорошо, – сказал Скрюмир и потопал дальше.

Когда великан скрылся за поворотом, Тьялви вышел из кустов и снова залез в колесницу. Асы подождали еще немного и не спеша тронулись в путь, стараясь держаться чуть позади великана.

Ехали еще долго, вскоре начали попадаться маленькие болота по краям дороги. Тор уже начал сомневаться в том, что великан показывает правильную дорогу, но Локи упрямо двигался вперед, по следам Скрюмира. Уже почти стемнело, когда дорога повернула вправо, и колесница буквально уперлась в то, что Скрюмир назвал замком Хугги Мудрейшего, хотя на самом деле это больше походило на здоровенный неухоженный сарай, сложенный из толстых бревен с крытой соломой крышей.

Зато звуки совершенно дикой музыки и громкая брань великанов не оставляли сомнений, что сегодня Хугги затеял большую пирушку.

Скрюмир поджидал их возле «замка».

– Войдем вместе, так вас лучше встретят, – сказал Скрюмир.

– Хорошо, – согласился Тор.

Асы вышли из колесницы и направились за великаном, а Тьялви остался во дворе привязать колесницу и задать корма козлам. Сделав все, он почти уж собирался войти в дом, когда услышал во дворе разговор двух великанов.

– Славную Скрюмир потеху затеял, приволок ведь двух асов – как и обещал, – эти слова принадлежали первому собеседнику, похожему на гигантскую гориллу, с черными глазами, светящимися в темноте.

«Кто-то и огненных, – подумал Тьялви. – Никак, о нас говорят, надо послушать».

Тьялви быстренько запрыгнул в колесницу и прижался в тени у правого борта.

– Да, повеселимся мы сегодня, – продолжал второй. – Наши многие злы на Тора, оторвемся на нем, как положено!

– Второй с ним уж больно хитрый.

– Старый-то болтун, Локи? Хитрый, не хитрый, а Скрюмир и его перехитрил.

– А как они свой молоток найдут? – спросил огненный.

– Его сам Хугги заколдовал, этим козявкам не видать его больше.

Великаны противно, подленько засмеялись и скрылись в дверях сарая. Тьялви полежал еще минуту в колеснице, а потом тихонько пробрался в дом. Он думал, что сможет легко найти Тора и Локи и рассказать им об услышанном разговоре, но не тут то было. Изба так и кишела пьяными великанами, среди которых Тор и Локи были просто карликами, их просто невозможно было рассмотреть в толпе. Сам Тьялви только и успевал уворачиваться из-под здоровенных копыт великанов. Несколько раз его чуть не раздавили.

Веселье, наверное, было в самом разгаре. Вокруг царил такой беспорядок, что Тьялви просто растерялся. Великаны жрали мясо с огромных блюд и запивали огромными кувшинами медовухи, повсюду на полу валялись кости и битая посуда. Некоторые уже напились так, что сами повалились под скамьи и заснули прямо на полу в грязной соломе.

Тьялви с трудом разглядел Тора и Локи за одним из столов рядом со Скрюмиром. Великан уже наливал им медовуху в кубки. Тьялви начал пробираться к асам, шныряя между ног великанов и уворачиваясь от летящих в него костей. Один великан ухватил Тьялви за ногу и поднял высоко в воздух, поднеся ко рту:

– А это что еще за букашка? Эй, Скрюмир, этого ты тоже с собой приволок?

– Ага, это слуга почтенных асов! – крикнул Скрюмир.

– Тогда на, лови его! – великан засмеялся и подбросил Тьялви высоко в воздух.

У оруженосца аж перехватило дух, он зажмурил глаза и подумал: «Все, конец, сейчас разобьюсь», но Скрюмир все-таки изловчился поймать человечка и бережно опустил Тьялви на скамью рядом с асами. Только тогда Тьялви открыл глаза. «Кажется, еще жив», – подумал он и глубоко вздохнул. Он посидел немного, отдышался под веселые шутки Локи, но медовуху, предложенную Скрюмиром, пить не стал. Тьялви улучил момент, когда великан отвернулся в сторону и рассказал Тору содержание подслушенного во дворе разговора.

Тора аж затрясло от злобы, когда услышал, какими словами называл его огненный великан, но он сдержался и тоже улучив минутку, рассказал обо всем Локи.

– Ты уверен, что великаны сказали, будто Мьелльнир здесь, но заколдован? – спросил Локи у Тьялви.

– Да, своими ушами слышал! – ответил Тьялви.

– Тогда сделаем вот что, – сказал Локи. – Мы с Тором будем сидеть спокойно и делать вид, будто ничего не происходит, а тебе я скажу заклинание, от которого появляется истинное зрение. Произнесешь его и ходи по замку, посматривай везде, будешь видеть все предметы такими, какие они есть на самом деле. Может, молот висит где-нибудь на стене, но выглядит, например, как кубок или как сабля. Ты должен обойти весь замок с этим заклинанием и найти Мьелльнир, а уж когда мы его найдем… Все понял?

– Понял, – ответил Тьялви.

– Справишься?

– Справлюсь, если какой-нибудь великан меня не задавит!

– Не бойся – не задавит, я заодно и твою силу увеличу в несколько раз. Если соберется тебя кто-нибудь давить – щипай его за пятку и беги подальше, только не забывай на стены посматривать.

– Не забуду, – пообещал Тьялви.

– Ну и хорошо, запоминай заклинание, – сказал Локи.

Заклинание оказалось на удивление простым, и Тьялви запомнил его с первого раза, хотя Локи заставил дважды его повторить. Когда ас убедился, что оруженосец Тора действительно запомнил заклинание, он дал Тьялви небольшой плоский камешек с красивым геометрическим узором, нарисованным на нем какой-то синей краской.

– Не потеряй этот камешек, спрячь подальше, он увеличит твою силу на столько, что ты запросто сможешь справиться с великанами.

Тьялви запрятал камешек в мешочек с талисманами, висящий у него на шее.

– Теперь иди поскорее, пока Скрюмир не вернулся. Мы ему скажем, что отправили за козлами ухаживать.

Тьялви быстро отошел от стола Скрюмира и постарался затеряться среди великанов, это оказалось довольно просто: веселье в замке нарастало, теперь казалось, что все великаны говорят одновременно и никто из них не слушает своего собеседника. Никто ни на кого не обращал внимания, и Тьялви легко укрылся в дальнем темном углу замка и пробормотал заклинание. И как-будто пелена упала с его глаз, все предметы стали четче, и Тьялви мог видеть и слышать то, что происходит в других комнатах замка и видеть содержимое тайников и карманов. Он увидел много интересного, только Мьёлльнира нигде не было.

В это время к Тору и Локи опять подошел великан Скрюмир.

– Локи, я выполнил твою просьбу, – торжественно сказал великан, – Хугги Мудрейший согласен поделиться с тобой мудростью, но только после того, как вы, асы, победите нас в соревнованиях.

– И в чем же вы собираетесь соревноваться с нами? – спросил Локи.

– О, Мудрейший Хугги слышал, что Тор – великий силач во всех девяти мирах. Пусть он попробует поднять любимого кота Хугги и победит старую великаншу Нилу в борьбе на руках.

– Ну, это я запросто! – ухмыльнулся Тор.

– А ты, Локи, говорят, ужасный обжора, ты будешь соревноваться со мной – кто больше съест жареной баранины.

– Я съем больше, можешь не сомневаться, – ответил Локи и добавил: – Обожаю жареную баранину.

– Хорошо. Значит, тур первый – состязание по борьбе на руках! – выкрикнул Скрюмир. – Против Тора Громовержца старушка Нила.

Великаны, стоящие рядом, захохотали, остальные обернулись в сторону Тора. Бестолковый шум в зале затих, всем было интересно, чем же закончатся такие соревнования.

Откуда-то из-за угла выползла древняя старушка Нила, всего на две головы выше Тора. Великаны расчистили место за столом, и Тор с Нилой уселись друг против друга. Старушка протянула руку Громовержцу, и тот с силой ухватился за ее тоненькую кисть.

– Состязание началось! – выкрикнул Скрюмир. Тор в полсилы надавил на руку старушки, думая с первого раза положить ее на стол, но не тут-то было: старушка даже не шелохнулась и сама начала давить на руку Тора все сильнее и сильнее. Как Тор не тужился, старушка уже через минуту придавила его руку к столу и удерживала так еще несколько секунд, потом резко отпустила.

– Победила старушка Нила! – выкрикнул Скрюмир, – Вторая попытка!

В этот раз Тор решил использовать пояс Силы и потихоньку пробормотал заклинание, но и это ему не помогло. Он изо всех сил надавил на руку старушки, она вроде вначале поддалась и начала клониться к столу, но потом остановилась на полпути до стола и с силой надавила на руку Тора. За минуту Тор не только потерял свое преимущество, но даже не смог удержать руку на месте. Победа вновь досталась старушке.

– Старушка Нила победила во второй попытке! Победа окончательная – выкрикнул Скрюмир.

Великаны одобрительно зашумели и захлопали в ладоши. Тор тихонько спросил у Локи:

– Что это было? Ты видел истинным зрением?

– Это семь инеистых великанов давили на твою руку изо всех сил. Делай вид, что ничего не замечаешь, дай время Тьялви пошляться по замку.

– Состязание по поднятию тяжестей! – объявил Скрюмир.

Великаны одобрительно зашумели и начали рассказывать друг другу, кто какой вес поднимал раньше.

– Тор Громовержец поднимает кота Хугги Мудрейшего!

По залу пронесся почти громовой хохот и в центре зала появился флегматичный серый кот, размером чуть больше рыси. Он подошел к Тору и потерся о его колено. Тор хотел взять кота на руки, чтобы погладить, но не тут-то было – он даже от земли не мог оторвать проклятое животное. Тогда Тор опять обратился за помощью к поясу Силы. Произнеся заклинание, он смог поднять только передние лапы кота, но на этом дело и закончилось под душераздирающий гогот великанов.

К Тору наклонился Локи и прошептал:

– Не расстраивайся, ты поднимал только что Мидгардского Змея.

– Во втором состязании победил кот Хугги Мудрейшего! – выкрикнул Скрюмир и бросил довольному коту большую баранью ногу.

Кот схватил ногу, еще раз потерся о Торово колено и смылся с мясом в зубах куда-то за очаг. Тор, очень рассерженный, опустился на скамью. Великаны радостно ржали и отпускали разные шутки в адрес незадачливого аса.

Скрюмир дал немного стихнуть веселью и объявил третье соревнование:

– А сейчас Локи-хитрец будет соревноваться с огненным великаном Сноггом в поедании баранины!

Откуда-то появился Сногг с огромным пузом, непрерывно урчащим, казалось, вот-вот оно лопнет. Зато глаза у великана были тоскливо-голодными. Его посадили напротив Локи и дали каждому по огромному чану с жареной бараниной. При обычных обстоятельствах Локи не съел бы столько и за неделю, но здесь он решил постараться во всю, хотя уже знал, что соревнуется с обычным огнем в очаге. Скрюмир хлопнул в ладоши и состязание началось.

Сногги и Локи одновременно выхватили из чанов по куску баранины и начали уплетать. Великан засунул свой кусок в рот целиком, вместе с костями. Пока Локи обгладывал кости, Сногги принялся за второй кусок, потом за третий. Локи не успел съесть и четверти мяса, когда стало ясно, что он окончательно проиграл. Сногги уже обгладывал последние кости и чуть ли не залез головой в чан слизывать со стен подливку. Правда, когда великан поднялся из-за стола, его глаза по-прежнему сохранили голодное выражение, но на то он и был – огонь, чтобы вечно нуждаться в пище.

– Асы проиграли окончательно! – стукнул кулаком по столу Скрюмир.

Великаны начали волноваться, а Тьялви все еще не появлялся. Из разных углов сыпались колкие шуточки в адрес асов, но Тор и Локи старались не обращать на них внимания. Локи решил затеять спор со Скрюмиром, чтобы хоть как-то затянуть время.

– Скрюмир, а ты уверен, что соревнования проводились честно? – спросил Локи.

– Неужели не честно было выставить против Тора древнюю старуху!? – возмутился Скрюмир. – Ты подумай, что было бы с твоим приятелем, если бы вместо старухи был нормальный парень, ну, типа меня хотя бы. Да он бы ему напрочь руку выломал.

– Говорят вы, великаны, очень сильны в магии. Может, это была и не старуха вовсе? – продолжал Локи.

Великаны вокруг стола заволновались:

Да как ты, червяк, смеешь оскорблять нас в нашем же доме? Мы что, виноваты, что твой приятель паршивого кота от земли оторвать не смог, а еще Громовержцем зовется! – выкрикнул какой-то великан-альбинос. – Червяк он, а не Громовержец.

Тор сразу же схватился за меч и был готов уже напасть на наглого великана, но тут появился Тьялви. Слуга с трудом пробрался через толпу великанов и спрятался за спиной у Локи.

– Чего так долго? – спросил старый Лис.

– Я весь замок облазил, – ответил Тьялви, – Еле нашел в комнате у самого Хугги, висит над очагом в виде сабли.

– Хорошо, сейчас пойдем снимать. Держись к нам поближе.

Локи подошел к Скрюмиру и сказал, дружелюбно улыбаясь:

– Да ладно, чего уж там. Видно, мы действительно слабее вас. Но что поделать – не будет Хугги Мудрейший делиться со мной мудростью, но дай нам хоть взглянуть на него. Что же мы расскажем в Асгарде, если даже ни разу не видели вашего мудрейшего повелителя.

Скрюмир задумался, вроде ас говорит все правильно.

– Ну, ладно, идем. Так уж и быть, хоть вы и проиграли, представлю я вас Хугги.

Скрюмир прошел через весь зал, за ним шли асы, за спинами Тора и Локи жался Тьялви, а дальше на небольшом расстоянии – толпа любопытных великанов. Скрюмир открыл одну из дверей, ведущих из зала в караульное помещение, и оттуда вся процессия направилась в комнату самого Хугги Мудрейшего. Им оказался здоровенный великан, еще больше Скрюмира и, кажется, еще безобразнее. Он сидел на каком-то подобии трона, сделанного из дерева, и довольно ухмылялся:

– Ну что, знаменитые асы, обделались, как дети? Когда придет Время, здорово же вы будете с нами драться, а, Тор? Может, ты лучше с моим котом подерешься?

Тьялви тихонько толкнул в бок Громовержца, показывая на клинок, висящий на стене над головой повелителя великанов. Тор взглянул на клинок, продолжая разговаривать с Хугги Мудрейшим:

– С котом твоим я, может, и не справлюсь, а вот тебя сейчас под орех разделаю! – угрожающе прорычал Тор и пропел уже обращаясь к молоту, висящему на стене: – Эй, Мьелльнир Великий, приди к своему хозяину Тору Одинсону!

Клинок моментом соскочил со стены и оказался в руках у Громовержца. Теперь он выглядел как знаменитый Молот Мьелльнир, один вид которого вызывал у великанов приступы удушья.

Первым делом Тор направил свой молот в голову их приятеля Скрюмира, молот расколол башку великана, как орех, а дальше началась такая свалка, какой еще не помнил замок Ётунхейма. Тор разил своим молотом великанов направо и налево, а когда они попытались окружить Громовержца, он просто начал вращать молот по кругу, и через минуту весь пол вокруг Тора был залит кровью великанов и засыпан мертвыми и ранеными телами. Повелитель великанов успел смыться куда-то через заднюю дверь, ведущую из его комнаты, зато остальным пришлось тяжко.

Локи с Тьялви тоже не сидели без дела. Тьялви ухватил меч какого-то погибшего великана и с удвоенной силой, данной ему Локи, начал распарывать животы великанам, так как не мог дотянуться до глотки. Локи чуть ли не летал по комнате, его можно было увидеть в нескольких местах сразу, и лупил великанов тяжелой шипастой булавой по головам.

Меньше чем через полчаса массовое избиение великанов закончилось, потому что некого стало убивать, все кто не успел смыться, уже лежали мертвыми или умирающими на полу, а остальные разбежались в разные стороны, как тараканы.

Асы и Тьялви вышли из разгромленного замка Ётунхейма, на прощание подбросив в него парочку горящих факелов. Погрузились на колесницу. Локи успел спереть со стен и из сундуков украшенное драгоценными камнями оружие и несколько золотых чаш. Тор крепко прижимал свой Мьелльнир и, кажется, даже разговаривал с ним, хвалил его, как маленькое дитя. Тьялви вышел с пустыми руками, но был счастливый своим участием в сей славной драке.

Козлы беспокойно перебирали ногами, видно, чувствовали кровь за стенами Замка. Тьялви отвязал их, и они сразу же припустили крупной рысью прочь от замка.

За спинами у асов поднималось большое зарево пожара. Ётунхейм горел.

– Ну, что, Тор, получил свой молот обратно? – улыбнулся Локи.

– Да, пусть теперь великаны рассказывают, как я их кота от земли оторвать не мог! – Тор довольно поглаживал рукоять Мьелльнира.

 

ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА ПРОРОЧЕСТВОМ

Асы собрались в главном зале замка в Асгарде. Был вечер, солнце только что село, за окном по-прежнему бушевала метель, но в комнате трещали поленья в очаге и приятно пахло жареной олениной – целая туша оленя поместилась на вертеле над очагом. Красивые девушки прислуживали асам за столом, следили чтобы кубки их были постоянно полными.

Во главе стола, на возвышении между двух черных колонн сидел одноглазый старик, закутанный в ярко-синий плащ с серебряной отделкой – предводитель асов Один. Справа от него сидел Тор – повелитель войны. Он моложе Одина, почти гигант с густыми рыжими волосами и такой же рыжей бородой, его плащ был багряного цвета, украшенный золотом. Слева от Одина – еще один рыжий, но среднего роста, тонкий в кости, с хитрыми живыми глазами и мелкими чертами лица, в общем похож на лиса – Локи. Дальше – толстый Рейр и аристократичный безбородый Хеймдалль – страж богов. Сегодня за ужином собрались не все асы, но почти все, от кого зависело будущее Асгарда.

Боги редко собирались вместе, обычно, если появлялось где-нибудь больше двоих – так и знай, дело закончится потасовкой или, в крайнем случае, ссорой. Один вечно соперничал с Тором в популярности среди людей. Хитрый Локи всегда задевал Хеймдалля – просто так, возможно завидовал его броской внешности. Рейр обычно не принимал ничьей стороны, и сам, если ссорился с кем-то, то имея серьезный повод: драться и ссориться просто так ему было лень. В этот день асы отбросили в сторону всю личную неприязнь друг к другу и собрались вместе, чтобы решить, – как защищать Асгард и мир людей в будущей битве с великанами. Первым заговорил Один:

– Близится Время! В Мидгард уже пришла зима, хоть сейчас там положено быть лету. Вы все знаете, что последует за этой зимой?

– Один, не считай себя самым умным, мы знаем про Ригнарёк с детства, – перебил его Тор. – Лично я готов к концу света!

– Интересно, что ты будешь делать во время битвы с одним только поясом Силы и без молота Мьёлльнира? – съязвил Хеймдалль.

Я верну Мьёлльнир не позднее, чем через девять дней. Клянусь! – в запале выкрикнул Тор.

Один понял, что, если сейчас же не прекратить эту словесную перепалку, дело закончится дракой, и асы опять ни до чего не договорятся. Поднялся и с силой стукнул кулаком по столу:

– А ну, прекратите! Поберегите свои силы до прихода Времени! Они вам еще пригодятся, а тебе, Тор, очень пригодится твой молот, ты уж постарайся вернуть его и побыстрее.

Тор хотел что-то ответить Одину, но осекся под его ледяным взглядом.

– Всем нам предстоит очень много сделать до прихода Времени. Не тратьте понапрасну время, готовьтесь. Ригнарёк уже близко.

– А что ты сам будешь делать, Один? – спросил Локи.

– У меня есть много дел, но в первую очередь я поеду к границам Хеля, на могилу Груи.

– Боже, зачем тебе мертвая Груя? – удивился Локи.

– Асгард в опасности, Миргард в опасности. Только Груя может подсказать правильные ответы, она даже мертвая не утратила своей силы.

– Может, ты и прав, – сказал Хеймдалль. – Я смогу помочь тебе вызвать ее для разговора. Ты же знаешь – я большой специалист по поднятию мертвых из их могил.

– Это тебе еще предстоит, а пока ты нужен в Асгарде. – ответил Один. – А вот Локи пойдет вместе с Тором в Утгард. Мьелльнир нужно вернуть до наступления Времени.

Локи поморщился, но промолчал.

Служанки внесли в зал большое блюдо с мясом оленя и лепешками хлеба. Асы хоть и были богами, все равно любили вкусно поесть и выпить доброго пива или медовухи. Только Одину было сейчас не до еды. Он поднялся и вышел из зала, бросив на ходу оставшимся:

– Надеюсь, вы не поубиваете друг друга за время моего отсутствия.

Один вернулся к себе и начал готовиться к непростому путешествию в страну мертвых. С собой он брал совсем немного вещей: волшебное копье – Гунгнир, сосуд с нектаром жизни, сделанным гномами из Альфхейма, и мешок с едой. Путь в Хель был неблизким, тем более, что в этот раз Одину придется путешествовать, как простому смертному – навряд ли ведьма Груя захочет говорить правду одному из асов. Один решил проверить в этом походе нового дружинника Оттара, прибывшего в день наступления Фимбулветра, и взять с собой несколько старых проверенных воинов из своей дружины. Он позвал Хугина – старого ворона, сопровождавшего его во всех походах вместе со своим братом Мунином.

– Хугин, ну, здравствуй, старина. Лети, разбуди Иллуги и Торфи. Они должны быть здесь на рассвете, скажи им, что они пойдут со мной к границам Хеля, потом поднимешь Оттара, новичка, я поселил его у Герды. Он тоже должен быть здесь не позднее восхода солнца.

Отдав распоряжения ворону, Один прилег на широкую скамью, покрытую мягкими пушистыми овечьими шкурами, и моментально уснул. Впереди был очень тяжелый день.

Хугин быстро разбудил Иллуги, несколько раз стукнув клювом в дверь его дома и на человеческом языке прокаркал воину приказание Одина.

С Торфи дела обстояли несколько сложнее. Сколько ни клевал Хугин дверь, никто не подходил и не собирался его впускать. Пришлось проникнуть в дом через дымоход. Хугин легко нашел хозяина дома, спящим на полу у очага. Торфи видимо, где-то бражничал всю ночь со своими друзьями, а придя домой, повалился прямо на полу и заснул почти мертвым сном. Хугин каркнул несколько раз, важно прохаживаясь вокруг спящего воина, но потом понял, что каркай, не каркай, а Торфи будет спать до обеда – надо принимать меры посерьезнее. Хугин подошел поближе, пристроился и изо всех сил клюнул ухо спящего богатыря. Торфи моментом подскочил, как ужаленный, спросонок сразу хватаясь за меч, но ворон был вне пределов досягаемости: сидел на перекладине под самой крышей и смеялся по своему – по-вороньи.

– Ты чего клюешься, старое пугало? – разозлился Торфи.

– А чего ты дверь не открываешь посланцу Одина? – парировал Хугин, ничуть не обидевшись на «старое пугало».

Торфи промолчал: понял, что не прав.

– Просыпайся быстрее. Сегодня на рассвете ты идешь с Одином к границам Хеля. Кстати с вами идет новичок – Оттар.

– Ладно, лети буди его – проворчал Торфи. – Я уже проснулся.

Хугин каркнул на прощание, снова вылетел в дымовое отверстие и направился к дому Герды будить Оттара.

Подлетев к дому, ворон вначале заглянул в окно – темнота, тишина. Хугин прислушался – не слышно ни звука, наверное, все спят. Ворон стукнул несколько раз клювом в окно. В доме послышалось какое-то движение, дверь открылась, на порог вышла Герда. Хугин пролетел мимо нее в открытую дверь и оказался в большой передней комнате. Ворон сел на столе, не зная, за какой из трех дверей находится Оттар. Герда вошла в комнату вслед за вороном, она сразу узнала крылатого посланца Одина.

– Оттар там, – Герда показала на правую дверь и открыла ее перед вороном.

Хугин влетел в комнату поменьше и уселся на краю ложа Оттара. Глядя на спящего воина, Хугин громко каркнул.

Оттар проснулся сразу и уставился на огромную птицу. Он сразу вспомнил, что этот ворон и еще один сопровождали Одина еще в Миргарде. Оттар вопросительно взглянул на птицу.

– Повелитель зовет тебя. Пора проверить, на что ты годишься в асовом воинстве. Собирайся, на рассвете мы должны быть готовы и ждать Одина.

Оттар легко поднялся, ему было особенно нечего собирать, и уже через пять минут воин был готов в дорогу. Герда сложила ему в мешок небольшую голову сыра, немного сушеного лосося и вяленого мяса кабана. В большой кувшин она налила слабого пива и запечатала горлышко.

Оттар вышел, забрал из стойла своего коня – красивого иноходца белой масти. Хугин уселся на плече воина, чтобы показывать ему дорогу, и они поскакали по спящему Асгарду в серых сумерках начинающегося дня.

Возле дома Одина уже ждал Иллуги, его конь был привязан возле молодого дубка и мирно пощипывал траву. Торфи пока нигде не было видно. Ворон прокаркал Оттару:

– Жди здесь.

А сам полетел опять к дому Торфи.

– Ну, если этот пьяница все еще спит, ну, и задам я ему! – думал Хугин, рассекая крыльями морозный утренний воздух и время от времени поглядывая на дорогу – не видно ли где лошади Торфи.

Ворон заметил его на полпути к дому Одина. Лошадка медленной рысью самостоятельно шла по дороге, а всадник, кажется, храпел в седле.

На этот раз Хугин рассердился не на шутку, подлетел и, громко каркая, сильно клюнул Торфи в шею, так что из маленькой ранки пошла кровь. Спящий воин проснулся, первое, что он увидел, был большой ворон, сидящий на холке лошади, каркающий и размахвающий крыльями.

– Ну, чего ты ругаешься, Хугин? Видишь же, еду я, по первому твоему зову.

– Как ты едешь, так, может, к обеду и доберешься, а мне за тебя хозяин шею свернет! – прокаркал Хугин.

– Давно пора! – ухмыльнулся Торфи, прикрывая на всякий случай рукой глаза: вдруг эта птица опять захочет клеваться.

Хугин перелетел и уселся на плече Торфи, больно клюнув его в затылок.

– А ну, давай, погоняй свою лошадь!

Торфи к этому времени окончательно проснулся и быстро поскакал к месту встречи с повелителем.

– Хугин, а ты не знаешь, что понадобилось Одину в аду? – спросил Торфи.

– Приедешь – сам у него спросишь! – огрызнулся старый ворон.

– Ну ладно, не обижайся, дальше Утгарда я никогда еще не был. А тут вон какая даль, в самый Хель!

– Ничего, съезди и туда для разнообразия. Если проиграем Ригнарёк – все будем вечно бродить по Хелю, можешь присмотреть там себе местечко заранее.

– Прекращай каркать, Хугин. Ничего мы не проиграем, – уверенно сказал Торфи.

– Хорошо, только не засыпай опять. Я лечу к хозяину и ты поспеши.

С этими словами Хугин взлетел с плеча Торфи.

Подлетев к дому, ворон увидел, что Одина пока нету, а Иллуги с Оттаром мирно о чем-то беседуют. Торфи почти уже приехал.

– Вроде, все в порядке, свое поручение я выполнил, – подумал Хугин и умчался ввысь, куда-то по своим вороньим делам.

Один проснулся, когда на улице уже было светло.

«Кажется, я проспал намного больше, чем хотел, – подумал Один. – Ну, ничего, зато хоть выспался».

Он быстро поднялся, плеснул себе воды в лицо из ковша в углу. Осмотрелся – Хугина нигде не видно. Взял меч, копье и другие вещи, приготовленные еще с вечера, и вышел из дома. Три воина, сопровождающие его в этом походе, уже давно ждали на улице. Хугин и Мунин сидели высоко на ветвях дуба, растущего во дворе.

– Ну, что, все в сборе? Это хорошо, – сказал Один, рассматривая снаряжение трех воинов.

– Оттар, это твой первый поход с асами. Не подведи меня. Путешествие будет трудным – до Перекрестка Миров доберемся, как обычно, а там будем изображать простых людей из Миргарда – и так до самого Хеля. Никакой магии, никакого бахвальства. Нам надо дойти до Хеля, и чтоб никто не заподозрил, что мы из асов. Иначе все путешествие будет напрасным. Обратно вернемся побыстрее. Время не ждет – Ригнарёк не за горами.

Один отошел от воинов, приложил ладони ко рту и крикнул:

– Ио-хо-хо, Слейпнир, твой хозяин зовет тебя! Потом издал еще какой-то звук, который не могло бы повторить ни одно человеческое горло.

Воздух перед Одином начал темнеть, в сгустке темного сверкнуло несколько синих молний, потом облако с молниями рассеялось, а вместо него стоял очень большой черный конь с сияющими красными глазами и гривой цвета серебра. Вместо четырех ног у Слейпнира было восемь, и все они заканчивались серебряными копытами. Один вскочил на спину коня и что-то шепнул ему на ухо.

Тут же из-под копыт у Слейпнира появилась радуга, один конец ее был как раз у коня под ногами, а другой терялся где-то вдалеке.

– Скачите за мной, – приказал Один воинам, – и старайтесь не потерять меня из виду. Ничего не бойтесь: дорога под вами будет твердой, пока последняя лошадь не коснется копытами земли на Перекрестке Миров. Только не вздумайте оборачиваться назад, пустота между мирами не терпит трусов.

Слейпнир с Одином поскакал вперед по радуге. Хугин уже сидел на плече хозяина, а Мунин летел в воздухе, громко крича. Один махнул рукой трем воинам, чтобы они следовали за ним на своих лошадях. Иллуги и Торфи уже привыкли к такому способу передвижения из одного мира в другой, а вот Оттару было немного не по себе, когда его конь послушно поскакал по переливающейся перламутром дороге, высоко над землей. Иллуги ехал впереди, он повернулся и крикнул что-то Оттару, но тот не мог его услышать из-за воя ветра, заглушающего все остальные звуки.

Один скакал впереди, он намного перегнал своих спутников, хотя Слейпнир не использовал даже четверти своих возможностей и нетерпеливо ржал под асом. Один, как мог, успокаивал коня: если его помощники потеряют аса из виду и испугаются, дорога может исчезнуть под ними, и они полетят в бездонную пропасть между мирами, а асу хотелось не меньше, чем его коню, проскакать во весь опор между землей и небом, пролететь над головами людей в виде быстрой молнии, так, чтобы дух захватило. Забыть хоть на время обо всех заботах и носиться по небу, пока хватает сил у него и у лошади, а потом, измучившись, лечь под старым ясенем и лежать, ни о чем не думая, пока голова не станет легкой и ясной.

В такие моменты к Одину обычно приходили озарения. Вначале мысли брели спокойно – куда хотели, без всякого участия аса, потом как-то незаметно концентрировались на чем-то одном, а потом, без всякого участия аса, приходил правильный ответ. Только в этом случае такой способ не годился, слишком серьезное решение предстояло принять Одину: быть Асгарду дальше, или миром будут править великаны из Утгарда.

Один, погруженный в свои мысли, даже не заметил, как копыта Слейпнира коснулись твердой земли у Перекрестка Миров. Конь громко заржал, этот звук вернул аса из мира грез.

Вокруг была совершенно пустая голая равнина, занесенная снегом. Куда ни брось взгляд, нигде ни кустика, ни деревца. Справа торчало из земли несколько древних валунов, заросших мхом, на одном из них устроился Мунин. Над холодной, безрадостной равниной было такое же тоскливое небо с обрывком радуги, по которому еще спускались воины Асгарда. Снег пока не шел, но дул холодный ветер с севера, и скопление черных туч на краю горизонта не предвещало ничего хорошего – через несколько часов должен был начаться буран. Надо быстрее двигаться на север к пещерам, искать себе укрытие.

Последняя лошадь коснулась передними копытами земли, и радуга в небе растаяла без следа. Всадники спешились. Оттар почувствовал значительное облегчение, оказавшись снова на твердой почве.

Один позвал Мунина. Ворон прилетел и удобно устроился на вытянутой руке аса. Один что-то прошептал, и птица поднялась в воздух и унеслась куда-то на север, наверное, разведать, нет ли впереди опасности. Потом Один подошел к Слейпниру, повернулся спиной к воинам, широко развел в стороны руки. На какое-то мгновение плащ укрыл его и его коня. Через секунду ас повернулся к людям. Он превратился в старика, одетого в бледно-голубой линялый плащ из грубой шерсти. Широкополая шляпа была надвинута на самый лоб и скрывала почти все лицо. Копье Гунгнир превратилось в простой деревянный посох. Перемены, происшедшие с восьминогим Слейпниром, были не менее поразительны. Теперь перед ними стояла обычная косматая лошадка черного цвета с густой гривой и нормальным количеством ног. Не осталось даже намека на прежнего демонического коня.

Хугин сидел неподалеку от Одина, но больше уже не пытался усесться на плечо старику. Вдали слышался волчий вой, может быть, это была стая простых волков, а, может, Гери и Фреки – вечные телохранители Одина.

Теперь вся компания ничем не напоминала жителей Асгарда. Никому даже в голову не пришло бы принять древнего старика на такой же древней кляче за Одина. С Торфи, Иллуги, Оттаром и их лошадьми тоже произошли определенные перемены, но не такие значительные, как с их хозяином.

Вернулся Мунин, покружил над головой у хозяина, прокаркал что-то, наверное, доложил, что он увидел на севере, и опять улетел.

– Едем на север, к границам Утгарда, только там мы можем найти вход в Хель, а пока нам надо дойти до пещер, найти себе ночлег. Мунин сказал, что дорога свободна. Так что вперед и побыстрее, пока не начался ураган! – крикнул Один и потрусил на своей лошадке, за ним все остальные.

Переход к пещерам был долгим, лошадям тяжело было скакать по глубокому снегу, северный ветер все крепчал и скоро начал бросаться в путников горстями мелких колючих снежинок. Только Один, казалось, ничего не замечал, его лошадка легко переставляла ноги по снегу.

Скоро снег пошел сильнее, уже на расстоянии метра впереди ничего не было видно, но Слейпнир продолжал путь строго на север. С такой лошадью невозможно было сбиться с пути – в слабом на вид теле остались прежние удивительные способности.

Уже почти стемнело, когда снова прилетел Хугин.

– Хозяин, в получасе езды отсюда я нашел замечательную пещерку, в ней можно переночевать, если прогнать оттуда небольшого дракончика.

– Небольшого по меркам Асгарда? – проворчал Один.

– Нет, с ним даже люди смогут справиться, – ответил Хугин.

– Ну, ладно, веди нас туда, а там будет видно. Один и воины подъехали к пещере. Один спешился и заглянул внутрь: под каменным сводом было намного теплее, чем на улице, и главное – сухо. Только одно было плохо – довольно неприятный запах драконьего жилья, но с этим в любом случае придется мириться. Самого дракона нигде не было видно. Он сидел в глубине пещеры и думал, подходящая пришла добыча или лучше поохотиться завтра на кого-нибудь помельче. Когда внутрь зашли остальные воины, дракон решил лучше не высовываться: пусть уж переночуют эти странные путники, выбравшие самое неподходящее время для путешествия.

– Чувствуете мерзкий драконий запах? – спросил Один.

Воины кивнули, всем стало как-то неуютно.

– Ну, так кто из вас, храбрецов, пойдет со мной посмотреть на этого дракона? – Один оглядел всех троих.

– Я пойду, повелитель, – сделал шаг вперед Оттар.

– Хорошо, пойдешь. Раньше, наверное, и драконов никогда не видел. Ну, ничего, сейчас познакомишься с этими выродками.

Один взял свой посох и, держа его в правой руке, левой начал делать над ним таинственные пассы, что-то про себя приговаривая. Вначале верхушка посоха засветилась мягким розовым светом, потом фиолетовым и вдруг на конце вспыхнул маленький язычок пламени, постепенно разгораясь. Оттар с ужасом смотрел на охваченный пламенем Гунгнир.

– Не бойся, он не сгорит, а пламя не погаснет, пока я сам его не потушу. Главное, не потерять его в пещере.

Оттар взял факел из рук Одина: действительно, этот посох не мог сгореть, пламя держалось будто в воздухе, древесина под ним не темнела и не обугливалась, хотя все остальное было, как с обычным огнем.

В дальнем углу пещеры начинался низкий, но довольно широкий коридор, из него еще сильнее потянуло противным запахом рептилии, но сам дракон не появлялся.

– Какой-то странный драконишка нам попался, – прошептал Один. – Обычно эти тупые твари первыми лезут в драку, а этот запрятался куда-то. Как его оттуда выкурить?

– Кажется, проще загнать его поглубже, чем гнать к выходу по этому коридору. Еще лошадей наших распугает.

– Может, ты и прав, но вначале надо его найти.

Коридор постепенно сужался, на стенах были глубокие царапины, наверное, дракону было трудно пролазить в такую узкую дыру. Наконец, Оттар услышал впереди шипение и какой-то металлический скрежет. Дальше коридор поворачивал вправо, скрежет все приближался и стал каким-то отчаянным. За поворотом друзей ожидало очень забавное зрелище.

Дракон, стараясь избежать встречи с людьми, все дальше и дальше улепетывал, пока не дошел до места, где коридор стал слишком узким для его жирной туши, и там-то застрял: ни вперед, ни назад. Шипит, лупит хвостом по стенам, а пролезть не может.

Один рассмеялся:

– Слушай, а давай мы ему поможем!

Он подкрался поближе к драконьему хвосту и поднес факел к наиболее чувствительному месту. Дракон взвыл и наконец протиснулся сквозь узкое отверстие. Дальше, наверное, коридор расширялся. Через минуту появилась драконья морда с горящими красными глазами. Один с Оттаром отскочили назад, и очень вовремя. Дракон не собирался снова пролазить в узкий проход, но разъяренный, выпустил огромный фонтан пламени. Если бы воины не отскочили вовремя, сгореть бы им заживо. Дракон еще долго рычал и плевался огнем, не причиняя воинам никакого вреда. В конце концов, ему надоело сотрясать воздух впустую, и голова рассерженной твари опять исчезла в темном коридоре. Через минуту послышалось недовольное сопение и удаляющийся скрежет.

– Кажется, уходит, гад огнедышащий! – прорычал Оттар.

– Ага, здорово мы ему нервы потрепали.

– А если он ночью опять вылезет? – спросил Оттар.

– То наделает столько шуму, что мы обязательно проснемся.

– На всякий случай надо дежурить всю ночь, по очереди.

– Можно и так, – согласился Один. – Тогда твое дежурство – первое.

Торфи и Иллуги уже расседлали лошадей, но пока держали их подальше от пещеры. Вдруг еще выскочит огнедышащий дракон, тогда лошадки разбегутся от страха по всей равнине, иди потом лови их, как хочешь.

Один с Оттаром вернулись обратно в пещеру, здесь их встретил сгорающий от любопытства Торфи:

– Ну, как дракон?

– Никак, – проворчал Один, – не дракон, а драконишка. Загнали мы его поглубже в нору, теперь будем сторожить всю ночь, чтоб обратно не вылез.

– Ничего, мы покараулим.

– Где Иллуги? – спросил Один.

– Стережет лошадей снаружи, – ответил Торфи.

– Иди позови его. Пусть ведет лошадей сюда. Посмотрите здесь вокруг, может, найдете каких дровишек на костер.

– Повелитель, кажется, там в коридоре я видел какие-то дрова, недалеко от того места, где дракон спрятался.

– Возьми факел, Оттар, пойди поищи, только старайся дракона не беспокоить.

– Да уж постараюсь, повелитель.

Оттар взял Гунгнир и снова полез в узкий коридор. Одному здесь было как-то неуютно, от света факела по стенам плясали призрачные тени, далеко впереди слышалось какое-то шипение и возня: наверное, дракон никак не мог успокоиться. Оттар вспомнил: «Где же я видел тут что-то деревянное». Но нигде на полу, местами покрытому неприятной слизью, не было ничего, что можно использовать для костра.

Так Оттар дошел до самого поворота. Как раз там, возле узкого отверстия, в которое не мог пролезть дракон, валялась большая, сухая коряга, вся перекрученная, словно удав. Оттар подошел, приподнял ее, на вес коряга была совсем легкой, и тут услышал злобное шипение у себя под ногами. Под корягой пряталась небольшая черная змейка, с маленькими золотыми бусинками глаз, ее то и потревожил старый воин. Змея свернулась кольцом и приподняла голову:

– Ну что, Оттар, пришел к Перекрестку миров совершать подвиги? Ладно, совершай, только передай Одину: пусть бережет Гунгнир, а то хороши будут асы без своего волшебного оружия.

– Такая маленькая и так много знаешь? – удивился Оттар.

– Не твое дело! Сш-ссс-ш, – прошипела змея и скрылась где-то под камнем.

Оттар взял корягу и поспешил вернуться в пещеру к товарищам. Он думал, рассказывать или нет о встрече со змейкой. Ведь если не поверят, то засмеют: старый Оттар помешался со страху – змею-пророчицу увидел. Нет, все-таки Одину надо сказать, вдруг это важно.

В пещере уже весело трещал небольшой костерок. Вокруг него сидели Один и воины, лошадей тоже привязали внутри, укрыв от холода. Хугин сидел на камне возле хозяина, а Мунин взлетел куда-то под потолок и создавал там шум, словно стая летучих мышей. Где-то вдалеке выли волки, погода была хуже некуда.

– Что-то долго ты ходил, Оттар? – спросил Торфи.

– Зато смотри, какую коряжину принес.

– Да, коряжина действительно то, что надо. Надолго хватит, – заметил Иллуги.

– До утра все равно не хватит, – сказал Один. – Ладно, давайте поедим и на боковую. Если все будет хорошо, завтра дойдем до Утгарда, а вот там надо быть поосторожней, великаны тоже готовятся к войне. Если они нас поймают, придется нам несладко.

Воины достали мешки с едой, приготовленной в дорогу, перекусили сухим мясом и сыром. Вороны оказались тут как тут. Для них никто еды не жалел. Хугину и Мунину доставались самые лакомые кусочки, пока хозяин не прогнал нахальных птиц.

Оттар дежурил первым в эту ночь. Один и воины быстро заснули, птицы устроились где-то под потолком, из драконьей норы не доносилось ни звука, только где-то вдалеке капала вода и выла вьюга за стенами пещеры. Оттар и не заметил, как глаза у него начали слипаться. Очнулся воин почти в полной темноте, костер почти погас, только угли продолжали тлеть. Свет шел от воткнутого в землю Гунгнира. Оттар подошел к костру, подбросил в него пару веток и хотел уж идти будить Иллуги, когда снова увидел маленькую змейку. Она обвилась вокруг Гунгнира и весело смотрела на Оттара глазками-бусинками.

– Ну что, передал Одину? – спросила змея.

– Нет пока, – ответил Оттар.

– И напрасно! – змея рассмеялась и исчезла, будто ее и не было.

Хоть и не хотелось Оттару будить Одина, но делать нечего. Может, действительно, Гунгниру угрожает опасность. Он подошел и тихонько потряс аса за плечо. Один быстро проснулся, сел, осмотрелся.

– Ну, чего тебе, Оттар?

– Повелитель, прости меня, что не сказал тебе сразу. Когда я ходил за корягой, повстречалась мне одна змейка. Она говорит человеческим голосом и знает, кто мы такие. Она сказала, что в дороге Гунгниру угрожает опасность. А сейчас она появилась во второй раз, обвилась вокруг копья и шипит на человеческом языке.

– Змейка, говоришь? А как она выглядит? – спросил Один.

– Маленькая, черненькая, с золотыми глазками. Симпатичная такая.

– Ага, Велда, все ей на месте не сидится, – ухмыльнулся Один. – Ложись пока спать, я подежурю, может, и змейка эта еще раз появится.

Велда была старой приятельницей Одина – маленькая хитрая ведьмочка из мира людей. Она никогда ничего не боялась, о ее проказах знал не только весь Миргард, но и у асов ее имя часто вызывало улыбку. Говорят, что род Велды вел свое начало из Асгарда. Будто Локи был то ли ее дедом, то ли прадедом, правда, он и слышать не хотел о таком родстве, но никто не безгрешен, даже асы.

Так или иначе, а Велда ничуть не постарела за последние двадцать лет. Все те же ярко рыжие, вьющиеся волосы, не укладывающиеся ни в одну прическу и вечно торчащие в разные стороны, огромные кошачьи глаза изумрудно-зеленого цвета, вечно улыбающееся лицо, усыпанное веснушками в любое время года.

Велда была ведьмой с рождения. Еще в детстве она сильно отличалась от других детей – никогда не плакала, будучи на голову ниже своих сверстников, не давала проходу ни одному мальчишке. Пришел домой весь исцарапанный и с разбитым носом – так и знай: подрался с маленькой Велдой. Позднее – подростком – она стала надолго исчезать в лесу, а когда приходила, рассказывала всякие диковинные истории об Альфхейме, об асах и великанах и вообще о чем угодно. Спросишь, откуда знает, отвечает, что рассказали птицы и звери в лесу. И, действительно, с животными у Велды было редкое взаимопонимание, никто из них не боялся ее, и она в каждом звере видела своего друга. Заболеет овца в стаде или корова не может отелиться, или конь захромает – зовут Велду; она подойдет, погладит животное, ласково поговорит с ним, пошепчет что-то и через день хворь как рукой снимет.

Немного погодя Велда начала лечить и людей, никто лучше ее не разбирался в целебных травах и кореньях. Тогда за ней уж прочно закрепилась репутация ведьмы.

Иногда Велда делала очень точные предсказания, но такое бывало нечасто, и почти никогда – по заказу. Вот узнает она что-нибудь, почувствует – придет или наяву, или во сне, или превратившись в какого-нибудь зверя, и расскажет, как надо поступить в будущем, какая опасность угрожает и как ее избежать.

Обычно Велда приходила к асам в облике большой рыжей кошки с зелеными глазами или в облике золотисто-черной змейки.

Один раз пришла она к богатырю Хельги предупредить его о грядущей опасности, а он, вместо того чтоб ее выслушать, запустил в ведьму тяжелый кубок с вином. Такой поступок Велда просто не могла оставить безнаказанным: подкралась как-то ночью в облике змейки и укусила Хельги в губы, но вместо яда отравила она его любовным напитком.

После того богатырь целых две недели вместо того, чтоб ратные подвиги совершать, не давал проходу ни одной девке, будь она хоть валькирией, хоть царицей, хоть просто старухой. Весь Асгард и половина Миргарда смеялись над богатырем. После того случая все поняли, что с Велдой шутки плохи. Уж если она с тобой пошутит, то смеяться будет полмира, и сам же останешься в дураках.

Один сидел у костра и вспоминал о Велде. Странной была эта женщина, но сейчас любой ее совет был бы очень кстати. Не зря она оказалась в этой пещерке, так далеко от дома, наверно, ей действительно было о чем рассказать. Он сидел, смотрел на костер и вспоминал…

В первый раз он встретил Велду уже давно – лет двадцать тому назад. Она тогда просто бродила по Асгарду в виде обычной рыжей кошки. Как она туда попала – неизвестно даже богам. Человеку из Миргарда это было не под силу, хоть он и колдун. А эта забрела и расхаживает по улицам. Один и не заметил бы ее, если б не его конь, когда они проезжали мимо. Слейпнир неожиданно остановился и заржал, потом подошел к кошке и начал ее обнюхивать. Один сразу понял, что дело тут нечисто, взглянул на кошку истинным зрением, и действительно, вместо кошки видит молодую девушку с рыжими волосами, явно не из Асгарда.

– Что ты тут делаешь? – спросил Один.

– Гуляю.

– Просто так гуляешь? А как ты сюда вообще попала? Ты что, погулять сюда пришла?

– Пришла по делу и решила погулять. А я знаю тебя, ты Один – ас.

– Это надо же, и как это ты догадалась, – рассмеялся Один, – наверное, только ты одна и знаешь об этом. Ну ладно, я – ас, а вот ты – кто?

– Я – Велда из мира людей, ведьма и прорицательница.

– Ведьма и прорицательница, нечего тебе здесь делать. Сейчас я отправлю тебя обратно – туда, где тебе место.

– Нет, я хочу еще здесь побыть, – спокойно ответила Велда.

Один даже вздрогнул от такой наглости:

– Да, нахальства у человечьих отпрысков все прибавляется! – прорычал он и посмотрел на ведьму своим леденящим взглядом.

По всем правилам, она должна была застыть на месте и стоять до тех пор, пока Один ее не освободит, но кошка только лишь распушила хвост, зашипела, оскалясь, и спряталась между домами.

Как Один ни высматривал ее обычным зрением, истинным, – Велды и след простыл.

Во второй раз она пришла к нему сама, опять в виде кошки, предупредить о грозящей опасности. Пробралась в дом, пока Один ходил отдавать приказания своей дружине перед походом в королевство троллей. Когда ас вернулся, верный Хугин сразу почувствовал присутствие чужого, облетел всю комнату и нашел Велду спящей, свернувшуюся калачиком на лавке.

Ворон призывно закаркал, значит, незваный пришелец не опасен для Одина. Ас подошел поближе, посмотрел – та же самая рыжая кошка. Как с ней обращаться: как с человеком, или как с кошкой? Налить молока в миску и почесать за ухом или пригласить за стол и вести застольную беседу? Для начала надо хотя бы разбудить. Один осторожно погладил кошку по голове, от шерсти полетели искры, ладонь кольнули слабые электрические разряды. Велда проснулась.

– Здравствуй, Один.

– Ну здравствуй. Ты что, опять решила погулять по Асгарду?

– Нет, я по делу.

– Какое у тебя может быть дело? И вообще, я с кошками по делу не разговариваю. Хочешь, превращайся в человека и садись за стол. Нет – иди на улицу, там место для кошки.

Велда фыркнула, поднялась, выгнула спину:

– Ну раз ты так хочешь…

Она не успела закончить, как по ее шерсти побежало все больше и больше искр, она вся скрылась в ярком фейерверке. Когда все закончилось, перед Одином на лавке сидела молодая женщина с рыжими волосами и кошачьими глазами, невысокого роста, но очень стройная и гибкая.

– Ну, теперь совсем другое дело, – одобрительно сказал Один.

– По-моему, нет никакой разницы, – возразила Велда.

– Рыжие кошки скачут по всем девяти мирам и везде одинаковы, а таких женщин, как ты, я пока еще не встречал. – Один произнес неуклюжий комплимент и сам себе удивился.

– Женщины тоже везде одинаковы, только выглядят по-разному, – парировала Велда, потом, улыбнувшись, добавила: – Как и кошки.

Один позвал служанку и приказал накрывать на пол. Через несколько минут стол был уже накрыт, и углах комнаты зажглись свечи.

– Хочешь есть? – спросил Один.

– Да, – призналась Велда.

– Тогда садись к столу, поговорим после ужина. Велда не заставила долго себя уговаривать и живенько принялась за еду. Один еще раз позвал служанку и приказал принести напиток из погреба, настоянный на меде и разных травах: его он держал специально для самых дорогих гостей. Служанка принесла запыленный кувшин и налила в стаканы прозрачный золотисто-алый напиток.

– Что это? – удивленно спросила Велда.

– Понюхай, – предложил Один.

Она понюхала и осторожно сделала глоток.

– Странно, некоторые травы мне знакомы, а других запахов я не встречала никогда в жизни. Где ты взял этот напиток?

– Гномы подарили рецепт. Некоторые травы, из которых он сделан, действительно, можно собрать лишь в определенное время в определенном месте но где, не скажу.

– Почему?

– Жалко, – ответил Один совершенно серьезным тоном.

Велда расхохоталась. Один был слишком прямолинеен, даже для бога. Ас с недоумением смотрел на ведьмочку, не понимая, чем он мог так ее насмешить. В конце концов, он не выдержал:

– Не понимаю, что смешного я сказал, смертная?

– Ты до смешного честен, и это хорошо, – ответила Велда. – Например, Локи выдумал бы целую историю про то, как опасен этот напиток для людей, и убедил бы меня, что не даст рецепт сугубо из благородных побуждений.

Теперь пришла очередь смеяться Одину.

Как-то незаметно в тот вечер между Велдой и Одином установились очень дружеские отношения. То ли вино повлияло, то ли на Одина подействовала необычность Велды, так или иначе, но он уговорил ее остаться в его доме до утра. Это была одна из самых незабываемых ночей в жизни Одина. Велда постоянно менялась: то была своенравной и капризной, то нежной и ласковой, то задумывалась о чем-то, и ее глаза делались совершенно пустыми и прозрачными. Один так и не понял этой женщины до конца.

Под утро она рассказала асу об опасности, угрожающей ему в стране троллей:

– Бойся старухи из железного леса. Она очень хитрая, и ее колдовство слишком трудно распознать. Эта ведьма уже знает, что ты скоро будешь проезжать в железном лесу, она постарается сделать так, чтобы ты остался в нем навсегда. Берегись ее чар, в любой момент она может стать красавицей, и ее красота затмит тебе разум, а железный безжизненный лес покажется райским уголком.

Проговорив это, Велда опять начала искриться, и через минуту на полу сидела большая рыжая кошка. Она мяукнула на прощанье и выскочила в окно.

Один сидел у костра и грезил с открытыми глазами. Вот уже за стеной пламени появились зеленые глаза Велды, а потом снова куда-то исчезли. Ас даже не заметил, как маленькая черная змейка обвилась вокруг его запястья. Он очнулся от щекотки: змейка посильнее сжала руку и начала забираться выше.

Ас уставился на странное создание у него на руке. Велда обычно превращалась в черную змейку с ярким золотым узором на спине, а эта была совершенно черной, только с золотыми бусинками глаз. Он схватил змею за голову и бросил на пол.

– Ты не Велда! Кто ты?

Змея свернулась кольцами и почти встала на кончике хвоста, от нее посыпались уже знакомые искры, и меньше чем через минуту перед Одином стояла молодая девушка, очень похожая на Велду: те же ярко-рыжие волосы, зеленые глаза, почти такая же улыбка. Только она была намного выше и на лице не было столько веснушек, как у Велды.

– Я не Велда, – сказала девушка тихим мелодичным голосом. – Я ее дочь – Герт. Мама мне сказала дождаться тебя в этой пещере.

– Зачем? – спросил Один.

– Сказать, что там, куда ты идешь, тебе угрожает опасность. Если ведьма Груя признает в тебе аса, тебе придется сражаться с ней. Хоть ты и сможешь ее победить, но потеряешь волшебное копье Гунгнир.

– Что-нибудь еще мать просила передать мне?

– Да, она сказала, что теперь знает секрет того Напитка, которым ты угощал ее в Асгарде.

– Вот хитрая, узнала-таки, – рассмеялся Один.

– Она долго экспериментировала с разными травами.

– Ладно, знает и хорошо. Ты лучше скажи мне, сколько тебе лет? – спросил Один.

– Девятнадцать.

– А кто твой отец?

– Мама сказала, что очень храбрый воин.

– А вот это уже интересно, – пробормотал Один, о чем-то задумавшись.

– Все, мне пора уходить. Береги Гунгнир! – прокричала Герт, превращаясь в белую птицу, и вылетела вон из пещеры.

Ее крик разбудил Торфи. Он сел, крутя головой в разные стороны, ища источник странного звука, разбудившего его. Потом увидел Одина, спокойно сидящего у костра.

– Хозяин, тут кто-то кричал или мне послышалось?

– Тебе послышалось, – ответил Один.

– Сменить вас?

– Да, только смотри не засни.

Один подбросил в костер последние дрова и лег, стараясь быть поближе к огню. Он заснул сразу, без всяких сновидений и проснулся только утром, когда Хугин начал тихонько пощипывать его за ухо.

– Что, Хугин, уже пора?

– Кар-р-р, – утвердительно ответил ворон.

– Ну, ладно, встаю. Лети, посмотри, что там вокруг пещеры.

Ворон еще раз каркнул и вылетел в морозное утро. Торфи уже достал припасы из сумки и с аппетитом закусывал. Оттар еще спал, а Иллуги нигде не было, наверно, тоже ушел на улицу.

Один поднялся, выглянул на улицу. Снег еще шел, но ветер немного утих к утру, было очень холодно.

– Да-а, сегодня будет сложный переход, – подумал Один.

Он вернулся опять в пещеру. Взял посох в руки. Огонь все еще пылал на его верхушке, но в свете дня был почти незаметен. Один провел левой рукой над пламенем и произнес короткое заклинание. Огонь погас, древесина осталась совершенно нетронутой, будто Гунгнир и не служил всю ночь факелом.

– Торфи, разбуди Оттара, а то ему придется идти в дорогу голодным, – сказал Один.

Но Оттар уже сам проснулся и начал потирать озябшие руки.

– Торфи, ты хоть что-нибудь оставил мне поесть? – первым делом поинтересовался Оттар.

– Оставил, не беспокойся, – ухмыльнулся Торфи. – Только проснулся, а уже туда же – есть. А вы, хозяин, будете завтракать?

– Буду, Торфи, буду, за меня не беспокойся, – ответил Один.

Костер давно уже погас, даже угли были холодные, за ночь у входа в пещеру ветер намел здоровый сугроб снега. Завтракать пришлось в холоде.

Вскоре пришел Иллуги.

– Ну и погодка сегодня! Нос страшно на улицу высунуть. Сколько живу, такой зимы еще не помню.

– Ничего, Иллуги. Потерпи. Дальше будет еще холодней, – словно дразнил его Один. – В Хель солнце вообще никогда не заглядывает.

– Лучше не говорите об этом, а то я не убоюсь вашего гнева и дезертирую.

– Ну, тогда мы тебя в Хеле и оставим. Будешь мерзнуть там вечность.

– Не надо, хозяин. Лучше я с вами останусь.

– Тогда не болтай лишнего!

– Уже молчу!

И Иллуги молча принялся за еду, активно работая челюстями. Тут в пещеру сунул морду крупный белый волк и что-то прорычал, оскалясь.

– Ну, чего тебе, Фреки? – спросил Один. – Жрать хочешь, наверное? Охотиться надо, а не попрошайничать.

– Вау-уу-у, – тоскливо ответил волк.

– Ладно, кости тебе достанутся, только ты ими все равно не наешься. Потерпи, возле Утгарда дичи побольше будет, там и пообедаете.

– Хозяин, может, и не мое это дело, но в этих краях не живут белые волки, такие, как этот. Если великаны увидят его, сразу узнают, кто к ним наведался в гости, – сказал Иллуги.

– Ну, мы пока не к великанам в гости идем, а вообще ты прав. Иди-ка позови второго волка, сейчас мы сделаем их нормальными.

Фреки недовольно зарычал, услышав о намерении своего хозяина, а Иллуги подумал, что лучше ему было промолчать. Как теперь этого волка искать на морозе? Но ничего не поделаешь, пришлось оставить завтрак и идти на поиски Гери. Он вышел из пещеры, вокруг на снегу были запутанные волчьи следы. Одни принадлежали Фреки и вели прямо в пещеру, другие уходили куда-то в сторону нагромождения из камней, неподалеку от пещеры. Иллуги направился туда. Волка нигде не было видно, и как его увидишь, когда его белая шкура сливается со снегом. Иллуги несколько раз прокричал:

– Гери! Гери, где ты?!

Из-за валуна показалась белая морда, испачканная кровью, глаза злобно сверкают. Видно, Иллуги оторвал волка от трапезы.

– Хозяин тебя зовет, иди к пещере, – проговорил Иллуги без особой уверенности.

Волк оскалился, зарычал и бросился на воина. Иллуги сумел увернуться и со всех ног припустил К пещере, огромная тварь бросилась за ним, клацая зубами у самых пяток.

В состязании по бегу победил человек, успев проскочить в пещеру и спрятавшись за спиной у Одина.

– Ха, смотри-ка, привел. Как это тебе удалось, а, Иллуги? – спросил Один.

– Мы бегали с ним на перегонки. Если бы он выиграл – съел бы меня, но он проиграл – теперь будет ходить серым до конца путешествия.

– Не беспокойся, Гери еще не скоро тебя простит, – сказал Один.

Ас сделал несколько пассов руками, волки взвыли и закрутились на месте. Все быстрее и быстрее, вот уже не видно, где голова, а где хвост, потом резко уменьшились в размерах и стали нормальными серыми волками, какие обитают во всех мирах, кроме Асгарда и Хеля.

Гери и Фреки остались очень недовольны такой переменой в их облике, еще раз злобно оскалились, глядя на Иллуги, и выскочили из пещеры. Вскоре с улицы донеслись звуки драки, наверное, Гери не хотел делиться своей добычей с товарищем.

– Иллуги, ты только что нажил себе очень крупных врагов, – пошутил Опар.

– Ничего, и не такие враги были.

– Ну, не скажи.., – протянул Оттар.

– Может, до меня кто-нибудь из моих старых врагов доберется раньше. Вот волки расстроятся.

Один, посмеиваясь, слушал разговор двух воинов, потом поднялся, подозвал воронов и отправил их на разведку. Через полчаса птицы вернулись обратно. Хугин уселся на посох, а Мунин устроился на плече хозяина и начал что-то рассказывать. Один внимательно его слушал, кивнул и снова отправил птиц из пещеры.

– Ну, асово войско, пора в путь. Надо убираться из этой пещеры и побыстрее. Мунин видел группу ванов, они в часе ходьбы отсюда, но если мы выйдем сейчас, то с ними не встретимся.

– Если они подойдут к пещере, то заметят наши следы, – сказал Торфи.

– Не заметят, об этом я побеспокоюсь. Главное, чтоб они нас не заметили, – ответил Один.

Через несколько минут воины собрали свои сумки и оседлали лошадей. Один выехал из пещеры последним. Никто из воинов не заметил, что сделал ас, но в пещере зародился маленький вихрь и уничтожил все следы их пребывания, а потом еще долго следовал за ними на небольшом расстоянии, заметая следы лошадей. Они шли, и сзади за ними оставался совершенно чистый, девственный снег. Примерно через час вихрь поотстал от них и исчез.

Снегопада не было, воздух, кажется, стоял на месте, только мороз все крепчал. Снег из-под копыт лошадей поднимался маленькими облачками и оседал вниз с тихим хрустальным звоном. Вороны и волки куда-то исчезли и не появлялись весь день.

Ближе к вечеру вернулся Мунин, прокаркал что-то, понятное лишь Одину, и опять исчез.

– Мы уже подошли близко к Утгарду, – сказал Один, с беспокойством поглядывая на небо. – Если сегодня к вечеру не пойдет снег, считайте – нам не повезло.

– И так паршиво идти, зачем нам еще снег, хозяин? – проворчал Торфи.

– Если великаны тебя поймают, то будет еще паршивее. Тут недалеко есть пещеры, мы укроемся в них до вечера. Дальше пойдем, когда стемнеет.

С этими словами Один развернул коня в сторону и поскакал в том же направлении, куда улетел Мунин. Всадники поскакали за ним на небольшом отдалении. Вскоре показалось большое нагромождение черных скал. В их заостренных вершинах и опасно нависающих пиках было что-то зловещее. Вокруг одной из них кружил Мунин, громко каркая.

Один остановился, напряженно всматриваясь в скалы, но вскоре расслабился и сделал знак воинам продолжать путь. Когда они подъехали ближе, стало видно, что скалы состоят из совершенно ровного с матовой поверхностью черного камня, похожего на оникс, потускневший от времени и холода. Мунин сидел у самого входа в пещеру. Она явно была необитаема. В таком неприветливом месте навряд ли поселилось бы хоть одно живое существо.

Всадники спешились, но не спешили заходить внутрь. Ветер тоскливо завывал в скалах, звук походил на похоронный плач вдовы. Оттар, Иллуги и Торфи уже умерли один раз в жизни, и теперь обычная смерть не была им страшна, но в этом месте, казалось, таится какая-то неведомая опасность, что-то страшнее смерти, что заставило воинов Асгарда отступить и спрятаться за спину своего повелителя.

Один опять произнес какое-то заклинание над своим посохом, и Гунгнир засветился ровным голубым светом. С таким импровизированным факелом ас вошел внутрь пещеры. Здесь явно уже давно никто не появлялся, хотя раньше, в стенах пещеры было святилище старого бога. Его имя уже давно забыто, но когда-то, задолго до появления асов, древние друиды приносили ему свои кровавые жертвы. Статуя божества и алтарь почти разрушились, не осталось даже праха тех, кого приносили здесь в жертву, но ровные черные стены, казалось, помнят ритм старинных заклинаний, звучащих здесь задолго до начала Времени.

Один воткнул посох в центре алтаря – ничего. Если бы в пещере была какая-нибудь опасность, Гунгнир сразу предупредил бы своего хозяина. Мунин, влетевший в пещеру вслед за асом, тоже чувствовал себя совершенно спокойно и уже успел устроиться на одном из уступов, высоко под сводом.

– Чего перетрусили? – крикнул Один на воинов. – Входите, заводите сюда лошадей. Это место только снаружи страшно выглядит. Если тут и было какое-то зло раньше, то сейчас и следа от него не осталось.

Оттар вошел первым, ведя за собой свою лошадь. Действительно, ничего страшного здесь не было, пещера как пещера. За ним, осмелев, вошли Торфи и Иллуги.

– Костер разводить не будем? – спросил Иллуги.

– Интересно, а из чего ты собрался его развести? – ухмыльнулся Один.

Иллуги осмотрелся, действительно, в пещере не было ничего, даже отдаленно напоминающего дрова, и вообще ничего, что могло бы гореть.

При тусклом свете Гунгнира распаковали мешки с едой.

– Ешьте как следует, – посоветовался Один, – это последняя остановка перед Хелем. Если повезет – завтра будем уже в Асгарде, если нет – неизвестно, когда и что мы будем есть в следующий раз.

– В такой дыре и кусок в горло не лезет! – пожаловался Торфи.

– Чего-то ты пугливым стал, как баба? – спросил Один. – И что мы с тобой в мире мертвых будем делать? Сказал же я – нету здесь ничего, или ты моим словам уже не веришь?

– Верю, верю, просто аппетита нет, – начал оправдываться Торфи.

– А-а, ну раз нет аппетита, дело другое. Нам больше достанется, – сказал Один, отламывая здоровый кусок вяленого лосося. – Мунин, лети сюда, я знаю – у тебя аппетит всегда хороший.

Ворон, благодарно каркая, опустился перед Одином и, придерживая одной лапой, начал рвать лосось клювом. Глядя на прожорливую птицу, Торфи уже пожалел, что отказался от еды, и решил исправить положение.

– А, действительно, чего нам бояться. Идем в страну мертвых, а тут всего лишь старая пещера.

С этими словами, он попытался поделить кусок лосося, доставшийся ворону. Мунин решил не расставаться так просто со своей добычей и больно клюнул Торфи в руку.

– Тебе что, другой еды нету? – окончательно рассвирепел Один. – Оставь ворону его кусок и возьми другой, вон сумка в углу лежит. Или уже подняться лень?

Торфи тихонечко поднялся, взял сумку с сыром, и стараясь больше не попадаться на глаза Одину, пообедал. Весь остаток дня весельчак Торфи был тише воды и ниже травы.

К вечеру опять пошел снег, к великому удовольствию Одина. Воины быстро собрались, в полном молчании оседлали коней. Впереди был короткий отрезок пути – последний перед Хелем. Переход по равнине закончился, теперь всадники скакали по холмистой местности, тут и там на их пути появлялись валуны или обломки древних скал. Стало немного теплее и воздух был более сырым. На пути начали попадаться карликовые деревца, похожие на дубки.

Волки бежали где-то недалеко от людей, то появляясь, то исчезая между скалами, видимо, охотились на мелких животных, все чаще попадавшихся на пути. По всем признакам Утгард был уже близко. Значит – увеличилась опасность нежелательной встречи с великанами. Один выбирал путь в тени скал и камней, стараясь объезжать открытые участки, где всадников легко было заметить в свете луны.

На пути к Утгарду Один и его воины все-таки встретили несколько великанов, спешащих вернуться к ночи домой, но им повезло: никто не заметил маленькую группу, идущую в Хель.

Становилось все теплее, снег летел теперь большими хлопьями, навстречу воинам дул не по-зимнему теплый ветер.

– Мы уже у самого Утгарда, – сказал Один, – где-то здесь должен быть вход в Хель.

Воины остановились в тени широкой скалы из того же черного камня, что был в древнем друидском храме, и Один отправил двух воронов на разведку. Потом ас подозвал волков и приказал им держаться подальше от людей, но не терять их из виду. Если понадобится сражаться, Гери и Фреки должны быть рядом.

Вскоре прилетел Хугин и призывно каркнул.

– Едем, – приказал Один, – ворон будет показывать нам дорогу.

Хугин летел впереди, то и дело присаживаясь на какой-нибудь скале и поджидая всадников, с трудом протискивающихся в лабиринте между скал. Если бы их проводником не была птица, они никогда не нашли бы дороги в Хель в беспорядочном нагромождении камней.

Черных скал все прибавлялось, постепенно появилась тропинка, ведущая между ними. Воздух становился все холоднее, тропинка, петляя, стала шире и превратилась в дорогу из черных булыжников, чуть прикрытую снегом. Скалы по краям были все выше и выше, они все больше заслоняли небо над головой. Воины и не заметили, как оказались в глубоком ущелье, куда не доходил свет звезд. Стало абсолютно темно и очень холодно.

Один остановил воинов и снова превратил Гунгнир в пылающий факел.

– Добро пожаловать в ад! – с этими словами ас снова двинулся вперед, яркий свет его факела рассекал тьму ущелья, но все равно казался лишь искоркой в полном мраке дороги в Хель.

Они еще долго шли по бесконечному ущелью, пока за одним из поворотов не начало понемногу светлеть. Один приказал воинам остановиться и ждать его здесь, а сам отправился вперед к большой площади, освещенной призрачным сине-зеленым светом.

Оттар, Иллуги и Торфи остались в темном ущелье, позднее к ним присоединились волки, Хугин и Мунин остались снаружи на границе Хеля.

Гери и Фреки старались не отходить далеко от людей. Хоть они были необычными животными, чувствовалось, что они испытывают страх еще больший, чем люди. Это место было абсолютно чуждым любому живому существу, если оно не было богом. Волки, тихонько поскуливая, жались к ногам людей, и только строжайший приказ Одина соблюдать полную тишину в его отсутствие заставлял их оставаться на месте. Иначе оба волка уже давно с диким воем бежали бы назад по дороге к миру людей или великанов, или все равно кого – лишь бы оно было живым и с теплой кровью. Главное, подальше от этого неподвижного и совершенно холодного места, населенного призраками, тихо шепчущимися между собой, незримо присутствующими повсюду между древними скалами из оникса.

Один доехал до площади и остановился в самом центре круга, где призрачный свет был особенно ярким. Там он сошел с лошади, беспокойно втягивающей ноздрями воздух, и начал ждать. Ожидание бога было недолгим. Через несколько минут над ним повисла одна из искорок, носящихся в воздухе с огромной скоростью и тихим шелестом. Один обратился к ней:

– Это место называется Хель?

– Да, о живой человек, – ответила искорка голосом похожим на звон колокольчика.

– Я пришел к пророчице Груе, – сказал Один.

– Зачем тебе Груя, она уже многие годы спокойно спит, и никто из смертных не смеет ее беспокоить?

– Значит, пришло время побеспокоить ее, – сказал ас, – веди меня к ней или позови ее сюда.

– Раз тебе нужна Груя – зови ее сам, – ответила чья-то душа, обреченная вечно бродить по Хелю, и унеслась прочь.

– Хорошо! – сказал Один уже отсутствующему собеседнику.

Он взял посох и очертил им круг возле себя и своей лошади, потом встал в центре круга и затянул какую-то песнь. Ритм ее постоянно менялся. Один пел то быстро и очень высоким голосом, то медленно, на самых низких нотах, иногда в его интонации звучал вопрос, а иногда – приказ. Песнь была долгой, постепенно бог стал раскачиваться в такт.

Его действия завораживали. Воины, стоящие в скалах недалеко от площади, наблюдали за асом. Постепенно страх перед Хелем оставил их, и они тоже начали качаться в такт завораживающему ритму. Вдруг Один поднял кверху руки и замер, прекратив заклинание неожиданно и на самой высокой ноте.

На краю круга появилась вспышка ярко зеленого цвета. Она пыталась проникнуть за линию защитного круга в разных местах, но не могла – что-то все время отталкивало вспышку обратно. Это был один из обликов мертвой пророчицы Груи.

В конце концов, Груя поняла, что ей не добраться до наглеца, посмевшего нарушить ее покой в царстве мертвых. Она приняла другой облик и встала на границе круга, закутанная в саван с капюшоном, скрывавшем лицо пророчицы.

– Чего тебе надо в царстве мертвых? – спросила пророчица.

Ее голос завораживал, он лился, словно огромная река, проникая в самую душу.

– Я хочу, что бы ты рассказала мне о прошлом и будущем.

– Ты хочешь слишком много, смертный!

– Но тем не менее, я – здесь, и ты разговариваешь со мной, – сказал Один, в душе облегченно вздохнув: кажется, Груя не узнала его.

– Ты здесь и останешься – навсегда! – рассмеялась пророчица. – Поэтому слушай меня, хоть мои слова тебе и не пригодятся.

И Груя начала петь. Ритм ее пророчества постоянно менялся и был похожим на ритм заклинания, которым Один вызвал ее из могилы, но одновременно был другим, а звонкий голос вёльвы завораживал. Она говорила долго, начав свою историю с самого создания девяти миров и зарождения богов и великанов, и карликов, и людишек разных. Постепенно она дошла до настоящего момента. В ее пророчестве битва асов и ванов должна была произойти непременно, после наступления зимы среди лета и повлечь за собой конец этого мира.

Груя рассказала, кто из богов и как будет сражаться в этой битве: Один со своим сыном Видаром встанет против Сынов Волка, Тор, вернув свой молот из страны великанов, – со Змеем, Рейр – с Суртом, Хеймдалль – с инеистыми великанами, а Улль – с холмовыми. Только Локи будет метаться из стороны в сторону, то сражаясь на стороне асов, то плетя заговор с ванами, путая планы и тех, и других, не закончит он добром свою жизнь.

Как бы хорошо ни сражались и боги, и великаны – конец все равно один: погибнут все, и от нынешнего мира останется лишь песчинка, хранящая искру жизни, которую богам предстоит опять превратить в жизнь, и заново построить миры и создать людей, вдохнув в них душу и разум.

На этом Груя закончила свое пророчество.

– Ты услышал то, что хотел, Странник? – спросила она.

– Да! – ответил Один.

– Тогда смотри! – крикнула Груя и отбросила капюшон с лица.

Под ним не было живой плоти. Только мертвый череп, с клочками кожи, прилипшими тут и там к выбеленным временем костям. И взгляд безумно злобных и очень мудрых глаз, способный убить любого смертного. Этим взглядом Груя уставилась на Одина, ожидая что Странник заплатит жизнью за ее пророчество, но не тут-то было, Один спокойно выдержал взгляд вёльвы.

– Да никак, сам Один сюда пожаловал?! – взвыла Груя.

– Да, я это! И ты рассказала мне много полезного для будущей битвы!

Ведьма вытянула из савана руки, и между мертвыми ладонями скелета родился маленький сгусток яркого, белого света. Его она бросила в Одина, и сгусток энергии Зла сумел преодолеть круг света, исходящий от Гунгнира, и полетел в Одина. Ас протянул руку, пытаясь остановить Зло, но яркий шарик продолжал двигаться. Тогда бог выдернул Гунгнир из земли и посох моментально превратился в копье. Им Один ударил о сгусток Зла, и тот рассыпался искрами. Круг, защищавший Одина и созданный силой Гунгнира, распался, и ведьма ринулась на аса, стараясь достать его своими костлявыми руками.

Один вспомнил пророчество Велды и не стал бросать волшебное копье в Грую, а развернулся и начертил перед ней преграду на земле. Потом вскочил на Слейпнира, снова ставшего прежним восьминогим конем, и поскакал к скалам, где его ждали воины Асгарда. Пока Один разговаривал с Груей, к ним присоединился Хеймдалль – Страж Богов.

– Ты вовремя здесь – Златорогий! – крикнул на скаку Один.

– Время настало, Всеотец! – крикнул Хеймдалль.

– Знаю, труби в свой рог! Пора! Хеймдалль поднес к губам рог и набрал полную грудь воздуха. Из золотого рога Ревущей трубы – родился звук. Вначале слабый и нежный, он рос и заполнял все вокруг. Скалы дрогнули. Груя позади асов сжалась в комок и исчезла, а мелодия все продолжалась, будя мертвых и призывая всех на последнюю битву.

Ригнарёк наступил!

 

КРЕПОСТЬ АСГАРДА

Один первым прискакал на своем коне к дому Хеймдалля на Распутье Миров. Следом за ним приехал Тор в компании с Локи. Хеймдалль встречал их на пороге своего дома, в полном парадном облачении с золотым рогом, привязанным у пояса, короткие золотистые волосы Стража Миров развевались на холодном ветру.

Увидев Локи, Хеймдалль нахмурился. «Глаза б мои не видели эту хитрющую рожу, но ничего не поделаешь, сегодня вся компания решила собраться у меня, а без Лиса Локи она была бы неполной», – подумал Хеймдалль. И выражение его лица тут же смягчилось при виде Тора, снова держащего в руках Мьёлльнир.

– Так ты, Тор? – улыбнулся Хеймдалль. – Говорят, разнес своим молотком целый замок в Ётунхейме?

– Еще как разнес, – ответил рыжебородый Тор. – Только щепки в разные стороны полетели, да вот еще дядюшка Лис помог. Великаны нас надолго запомнят.

Хеймдалль обернулся к Локи, оценивающе глядя на отца Лжи:

– И ты там был?

– Как не быть, был конечно! – ответил Локи.

– Тогда я очень удивлен, что вы вернули молот. Наверно, у тебя просто не появилось шанса предать, – Хеймдалль решил побольнее уколоть Локи.

– У меня был миллион таких шансов, но я ими не воспользовался, – ответил Локи, решив не спорить сегодня со Стражем Миров.

Одину надоело каждый раз выслушивать пустые перепалки Локи с Хеймдаллем, он перебил их, не дав разгореться ссоре.

Эй, Златорогий, ты всегда славился своим гостеприимством, с каких это пор ты начал хаять гостей еще на пороге своего дома? Хеймдалль только с досадой махнул рукой в сторону Локи и открыл дверь перед Одином. Вслед за ним вошли Тор и Локи. Рейр еще не приехал, он, как обычно, опаздывал.

– Приказывай подавать ужин, а то мы почти весь день не ели, пока добрались к тебе, – сказал Один.

Хеймдалль ввел гостей и большой зал. В очаге жарко трещали дрова, из соседней комнаты доносился дурманящий запах жареного мяса. Хеймдалль ненадолго скрылся там, и через несколько минут его слуги начали выносить большие деревянные блюда с едой. Гости расселись за столом, Хеймдалль уступил Одину хозяйское место во главе стола, признавая таким образом его старшинство, а сам сел по левую руку одноглазого бога. Справа сидел Тор, дальше Локи.

– Угощайтесь, мясо на блюде – жареная лосятина, только вчера убил этого лося на охоте, – сказал Хеймдалль.

– Спасибо, Златорогий, ты всегда умел хорошо угощать гостей, это мы знаем, – ответил Один. – Но мы собрались здесь не только поесть, как следует, но и обсудить – как защитить Асгард, когда наступит Время.

– Надо перебить всех великанов в их землях, тогда Асгарду вообще не будет угрожать никакая опасность, – предложил Тор, как всегда готовый лезть в любую драку, не задумываясь о последствиях.

– И как же ты собираешься их перебить? – спросил Один.

– Как мы их в Ётунхейме перебили! – ответил Тор.

– Вы их не перебили, а так, лишь напугали чуть-чуть. Ну подумаешь, собрались три сорвиголовы, ну ухлопали десятка два великанов, ну, спалили бревенчатый сарай! Ты хоть представляешь, сколько их? Даже если мы половину убьем на их земле, то вторая половина – обязательно подберется к самым границам Асгарда, а он почти никак не защищен.

– Один, в Асгарде есть твое отборное войско из мертвых воинов, – возразил Тор.

– Но их недостаточно, чтобы защитить Асгард! – ответил Один.

– Хорошо, тогда что ты предлагаешь делать? – спросил Тор.

– Пока не знаю. Мы здесь и собрались для того, чтобы решить – что нам делать!

– Построить крепостную стену, – ни с того, ни с сего сказал до сих пор молчавший Локи.

Все уставились на него.

– Построить что?! – переспросил Хеймдалль.

– Прочную стену вокруг всего Асгарда, примерно в три роста самого высокого великана, – повторил Локи, ничуть не смутившись.

– Ты хоть думаешь что говоришь? – презрительно спросил Хеймдалль.

– Да, я очень много думал об этом, – ответил Локи.

– Локи, Асгард слишком велик, а Ригнарёк – близко, мы не успеем и полстены построить, даже если все мои воины будут сами таскать камни, – сказал Один.

– Один, твоим воинам не придется таскать камни. Надо только найди одного хорошего строителя среди великанов и подкупить его чем-нибудь, он выстроит нам эту стену за одну неделю сам, без всякой помощи! – видно, Локи уже долго обдумывал эту идею.

– Может, ты уже и великана такого нашел? – спросил Хеймдалль.

– Может, и нашел, – ответил Локи.

– И чего же ты ему наобещал? – спросил Один, его уже начал захватывать этот нахальный план Локи.

– Я ему много чего наобещал, только он ничего не получит, если не построит стену к сроку, – сказал Локи.

– А срок какой?

– Девять дней и девять ночей.

– А если успеет, что ты тогда будешь делать? – спросил Хеймдалль. Он заранее считал, что любой план Локи не сулит ничего хорошего Асгарду, и, как правило, оказывался прав.

А если и успеет, то я на что? Сделаю так, чтобы не успел! – ответил Локи, хитро глядя в глаза Хеймдаллю и посмеиваясь в бороду.

– По-моему, если мы не заплатим великану – это будет нарушение клятвы, данной асами. Не было еще такого в истории Асгарда! – нахмурился Один.

– Ригнарёка тоже в истории Асгарда еще не было. Тем более, что это я дам клятву великану, а не вы. А про мои клятвы знают уже все девять миров, однако я при этом совсем не страдаю! – рассмеялся Локи.

И нашел же старый Лис такого дурака, который поверил его клятвам! – сказал Тор, давясь смехом.

Вслед за ним расхохотался Один. Хеймдалль еще какое-то время сдерживался, но потом тоже не выдержал. Клятвы Локи – это действительно было очень смешно.

Отсмеявшись, Один сказал:

– Хорошо, Локи, передай своему великану: пусть завтра с утра начинает работу.

– Один, вот увидишь, у тебя еще будут проблемы с этим великаном, – прошептал Хеймдалль.

– Я знаю, но ничего лучшего, кажется, нам не придумать.

Асы еще немного посплетничали о том о сем, и пришла пора расходиться. Рейр так и не появился в этот день, видимо воодушевленный подвигами Тора, отправился разыскивать свой волшебный клинок.

Локи вместе с Тором уехали первыми, а Один еще остался побеседовать с Хеймдаллем.

Козлиная колесница быстро несла асов обратно в Асгард. Тор и Локи после столь удачного путешествия за молотом Мьёлльниром стали почти неразлучными друзьями. Локи прекрасно дополнял вспыльчивость и силу Тора своей хитростью, хотя порой Тору не нравились некоторые методы, с помощью которых старый Лис добивался успеха.

– Локи, если не секрет, что ты пообещал великану за строительство стены?

– Самую малость, – ответил Локи. – Солнце, Луну и красавицу Фригг – жену Одина, в придачу.

– О-го-го! – у Тора отвисла челюсть и больше он ничего сказать не мог.

– Не беспокойся, все равно он ничего не получит, – поспешил успокоить его Локи.

– Локи, ты хоть понимаешь, что делаешь? – спросил Тор.

– Я же говорю тебе – не беспокойся. Я делал такое уже много раз! Делал даже и похуже.

– Ну, если узнает Один, он снесет тебе голову.

– Если узнает после того, как мы убьем великана – не снесет.

– Кто мы? – спросил Тор.

– Правильнее будет сказать – ты. Ты запросто справишься с этим, твой молоток, который, заметь, без меня ты бы в жизни не вернул, именно для этого и предназначен.

Тор замолчал. Он действительно был в большом долгу у Локи за возвращение Мьёлльнира, но новая затея с крепостью чем дальше, тем больше была ему не по нраву.

Вернувшись домой Локи, вместо того, чтобы лечь спать, оседлал своего коня и поскакал на север в Утгард. Великан уже поджидал его недалеко от границ Утгарда. Локи заметил его издалека. Вальбранд сидел верхом на коне-гиганте черной масти. Увидев Локи, великан призывно махнул ему рукой. Локи подъехал к великану. На фоне Вальбранда и его коня ас казался просто букашкой, затерявшейся в бесконечной снежной пустыне.

– Ну что, радуйся великан! Асы согласились дать тебе Солнце, Луну и Фригг, если ты построишь крепость вовремя.

Услышав имя Фригг, великан счастливо заулыбался. Вот в чем, оказывается, была причина его измены своему племени. Видно, действительно, Вальбранд любил Фригг настолько, что готов был ради нее на все.

– Один передал тебе, что с завтрашнего дня ты должен приступить к работе. Ровно через девять дней и девять ночей ты должен закончить крепость, тогда приходи и забирай свою возлюбленную Фригг – она твоя!

Локи заулыбался про себя; более подходящей пары для неприступной красавицы Фригг и сыскать было трудно. Очаровательный великан с гнилыми зубами, красными глазами и носом, как у самого безобразного тролля.

– Завтра на рассвете я приступлю к строительству, – сказал великан. – И не дай бог тебе не сдержать свое слово, я сверну твою цыплячью шею, вот этими руками! – великан показал Локи две огромные мозолистые лапы.

Не пугай меня, Вальбранд! Не было еще такого случая, чтобы я кого-нибудь обманул! – сказал Локи, гневно глядя на великана и посмеиваясь в душе.

Рано утром жители Асгарда были разбужены грохотом, похожим на землетрясение. И, действительно, вскоре затряслась земля, попадала глиняная посуда с полок, посыпалось со стен оружие. Это великан Вальбранд притащил целую тачку здоровенных валунов и ссыпал их недалеко от золотых ворот Асгарда. Потом великан пошел за следующей тачкой и через полчаса привез еще кучу каменных глыб, потом еще и еще… К обеду по обе стороны от ворот высились две огромных кучи камней, а рядом с ними сидел запыхавшийся великан и пил кислое пиво из большого чана, закусывая его целой тушей барана.

После обеда великан принес здоровенную кадушку размером с маленький дом какого-нибудь придворного и начал замешивать в ней раствор из глины и еще какого-то материала, который жителям Асгарда был пока неизвестен.

Со всех сторон великана окружала толпа любопытных, но люди старались держаться от него на расстоянии: не дай бог, уронит какою-нибудь глыбу, задавит и не заметит, как это сделал. Одни ребятишки не боялись ничего, они бегали по Асгарду и собирали булыжники покрупнее, а потом присоединили все найденные камни к кучам камней у ворот. К вечеру в Асгарде не осталось ни одного булыжника, валяющегося без дела, и взрослые начали опасаться, что увлекшаяся детвора от нечего делать начнет потихоньку разбирать дома, доставая по одному камешку. Детям категорически запретили близко подходить к великану, но на них этот запрет мало подействовал.

Вальбранд тем временем закончил мешать раствор и без отдыха начал копать неглубокий ров вокруг Асгарда под будущий фундамент гигантской стены. Дело у великана спорилось, и уже к вечеру третья часть рва была выкопана и заполнена серым раствором из кадушки. Правда, для того, чтобы заполнить ров целиком, таких кадушек понадобилось бы не меньше дюжины.

Локи наблюдал за работой великана из окна своего дома. Работа у Вальбранда, действительно, спорилась, не зря он взялся закончить стену в срок.

На следующий день Локи поднялся еще на рассвете и первым делом выглянул в окно посмотреть, что там делает великан. Увиденное обеспокоило Локи еще больше – Вальбранд, наверное, проработав всю ночь, закончил ров под фундамент и полностью заполнил его раствором. Видимо, в этот ранний час великан еще спал, а свежий раствор затвердевал тем временем на солнце.

Локи и не заметил, как к нему в комнату поднялся Один.

– Где ты нашел такого хорошего работника? – спросил одноглазый бог.

Локи вздрогнул, услышав голос Одина. Он как будто прочитал мысли старого Лиса.

– Я и сам думаю, что мне крупно повезло – ответил Локи.

– Этот великан очень быстро работает, – сказал Один. – Слухи о нем идут по всему Асгарду. Никто не понимает, почему великаны строят нам крепость, если им самим придется в скором времени ее штурмовать.

– Ну и что ты им ответил? – спросил Локи. – Пока ничего.

– Ну, придумай что-нибудь, скажи, например, что этот великан из дружественного нам племени, или что Тор взял его в рабство во время своего последнего похода.

– Для раба твой великан работает слишком хорошо.

– Один, ты самый мудрый из нас, неужели ты не можешь ничего придумать? Если это действительно так – скажи людям правду!

– Наверное, это лучший выход, – ответил Один.

– Поступай, как считаешь нужным, – проворчал Локи.

– Лис, что ты ему пообещал за работу? – спросил Один.

– Почему вас всех это так волнует? – ответил Локи

Я думаю, что было бы проще заплатить ему, когда он построить стену, – сказал Один. – Или ты пообещал ему, то, чего у нас нету?

Похоже, что так, – ответил Локи.

И как же ты собираешься выкрутиться? – спросил Один.

– Не беспокойся, я выкручусь. Главное, вам в это не вмешиваться, – ответил Локи.

– Мы уже вмешались, когда я дал свое согласие. Теперь я хочу знать, что будет дальше и что мы ему должны! – Одина уже начали раздражать увертки Локи.

– Один, поверь, тебе лучше этого не знать. Если нам и придется нарушить клятву, то это будет моя клятва, а не твоя. Ты в любой момент скажешь, что ничего не знал и тоже был обманут.

– Хорошо, Локи, но, помни – обманывать меня, это может очень дорого тебе обойтись! – сказал Один. Взгляд его единственного глаза стал угрожающим.

– Слушай, я ведь не только для себя стараюсь, – начал оправдываться Локи.

– Локи, я тебя предупредил! – сказал Один и вышел за дверь.

Через несколько часов Вальбранд проснулся и снова принялся за работу. Теперь он начал класть первый ряд кладки, используя самые крупные камни, из тех что привез накануне.

К обеду Вальбранд выложил стену из камней вокруг всего Асгарда, примерно в половину человеческого роста, но тут у него закончился строительный материал. Великан задумчиво взглянул на кладку и довольно улыбнулся: стена вышла – то, что надо, скорее Асгард разрушится, а стена будет стоять века.

Великан попросил на обед чан пива и чего-нибудь поесть. На этот раз ему принесли целиком зажаренного кабана. Это великана вполне устроило, и с кабаном он справился так же быстро, как вчера с бараном. Потом Вальбранд запряг своего диковинного коня в тачку и начал опять таскать каменные глыбы. Оставалось только удивляться, как быстро и справно работает великан. В течение второго дня он привез еще две кучи глыб, и к вечеру стена стала примерно в человеческий рост. На закате великан ходил вокруг стены, довольно разглядывая это гигантское сооружение и закладывал наиболее крупные бреши булыжниками, которые накануне притащили мальчишки.

Локи несколько раз за день приходил проверить работу великана и понял, что если и дальше так пойдет, то стена не только будет готова в срок, но великан закончит ее еще раньше, лишь бы побыстрее получить свою возлюбленную Фригг.

Для Локи не составляло большого труда придумать, как замедлить работу Вальбранда. Только для этого было необходимо заручиться поддержкой Тора. Поздно вечером Локи постучал в его дверь.

– Чего тебе, Локи? – донесся из-за двери сонный голос Громовержца.

– Тор, просыпайся, ты очень мне нужен! – крикнул Локи из-за двери.

– Ну, чего тебе, Лис? – спросил Тор.

– У меня проблема с Вальбрандом! Никто, кроме тебя, не сможет помочь.

Какое-то время из-за дверей доносилась возня Тора, потом открыл сам Рыжебородый бог – полуодетый и с заспанной физиономией.

– Собирайся скорее! Нам нужно ехать в каменоломню.

– Локи, что мы будем делать в каменоломне ночью? – спросил еще не проснувшийся Тор.

– Камни ломать, если ты, конечно, проснешься! – ответил Локи. – Не забудь взять Мьёлльнир.

Вскоре во дворе появился вполне проснувшийся Тор с Мьёлльниром под мышкой. Локи уже ждал его в запряженной козлиной колеснице. Не успел Тор толком устроится внутри, как колесница уже неслась за границы Асгарда, к каменоломне, откуда великан Вальбранд брал камень для постройки стены. Когда колесница приблизилась к каменоломне, Локи велел остановиться, а сам, превратившись в черного ворона, взлетел в небо и сделал несколько кругов, громко каркая. Потом ворон вернулся обратно к колеснице, сел возле Тора и снова превратился в Локи.

– Вокруг каменоломни никого нет. Ты должен пойти внутрь и раскрошить в муку все приготовленные глыбы и вообще попорти там своим молотом, как можно больше! – сказал Локи.

– Это еще зачем? – спросил Громовержец.

– Так надо! Ты же не хочешь, чтобы великан закончил работу раньше времени!

– Если ему неоткуда будет брать камень, то он вообще никогда не закончит эту работу, – сказал Тор.

– Не беспокойся, этот дурачок так любит Фригг, что будет таскать сюда камни с границ Утгарда.

– Локи, мы, кажется, поступаем нечестно.

– Ну, мы же не можем отдать ему то, что он просит! – Локи уже терял терпение, объясняя то одному, то другому асу, что крепость надо построить во что бы то ни стало.

Тор, тяжело вздохнув, взялся за Мьёлльнир и пошел громить каменоломню, а Локи сидел в колеснице и довольно улыбался.

Утром великан проснулся и пошел взглянуть на свою работу. Стена стояла крепко, кладка была ровной и в некоторых местах даже красивой, только камень для строительства опять закончился. Вальбранд запряг коня и снова отправился в каменоломлю за камнем.

Локи, глядя на работу великана из окна, довольно улыбнулся: «Как бы ни пришлось тебе, Вальбранд, камень таскать от самых границ Утгарда!»

В этот раз великан отсутствовал намного дольше обычного, но потом вернулся с тачкой, полностью нагруженной камнями, и снова ушел. К обеду возле недостроенной стены опять высились две огромные кучи камней. А после обеда великан взялся за кладку стены. Вечером высота стены была чуть ниже чем сам великан, значит, назавтра Вальбранду понадобятся строительные леса, чтобы продолжать работу.

Все утро великан ездил в соседний с Асгардом лес и возил оттуда самые толстые деревья, уже очищенные от коры и сучьев. Потом он поехал пополнить запасы камня, и возле стены опять выросли две кучи камней.

Локи только ходил вокруг строительства, довольно похлопывая себя руками по бокам, он уже представлял себе будущую стену, построенную глупым великаном в подарок Асгарду. Попозже к Локи подъехал Тор.

– Ну как, похоже, он нашел новую каменоломню где-то возле Асгарда?

– Да, камней, оказывается, достаточно везде, – ответил Локи.

– Значит, напрасно мы вчера старались? – спросил Тор.

– Не напрасно, он проездил почти все утро, и новая каменоломня находится подальше, чем та.

– Локи, по-моему, тебе эти трюки с каменоломнями не помогут, – сказал Тор.

– Тогда придумаем другие трюки, – ответил Локи.

Тор ухмыльнулся:

– Ну, ну, придумывай, а то придется тебе самому лезть за солнцем и луной, чтобы отдать их твоему великану.

– Раньше он станет карликом, чем получит солнце, – сказал Локи. – А вот Фригг я отдал бы ему с удовольствием.

– Фригг-то тебе чем не угодила? – усмехнулся Тор.

– Драная кошка, а прикидывается порядочной женщиной, – фыркнул Локи.

– Хорошо, что Один тебя сейчас не слышит, Локи. Ты просто завидуешь, что она выбрала не тебя, – сказал Тор.

– Зачем она мне? Можно подумать, она единственная красавица в Асгарде!

– А зачем она Вальбранду? – спросил Тор.

– Он, наверное, вообразил, что любит ее.

– Может, он ее на самом деле любит?

– Кому какое дело, кого любит этот детина. Он Все равно уже покойник! – сплюнул Локи.

Пришло время обеда, Вальбранд опять съел кабана целиком и запил его чаном пива. После обеда он принялся сколачивать леса из самых толстых бревен. Отдельные бревна великан распилил на доски, они должны были служить настилом поперек лесов. К вечеру работа была закончена, теперь вся стена стояла окруженная лесами, а великан принялся за какое-то странное сооружение, состоящее из нескольких деревянных блоков, веревки, натянутой с определенной последовательностью, и большой платформы из самых толстых досок с небольшими бортами по краям, привязанной к веревке. Когда это непонятное сооружение было закончено, никто кроме великана так и не понял, для чего оно может служить.

К великой радости Локи, высота стены не увеличилась ни на один камень.

– Завтра работа пойдет намного медленнее, ведь великану придется каждый раз подниматься на леса, таща на себе каменные глыбы! – сказал Локи Тору, тоже внимательно следившему за работой великана.

Тут в дверь Локи раздался тихий стук и через минуту в комнату вошел мальчишка. Он низко поклонился Локи и сказал:

– Великан просил передать, что хочет поговорить с тобой. Он будет ждать тебя возле стены через час.

– Хорошо, передай ему, что я приду через час, – ответил Локи и указал на дверь мальчику.

– Интересно, что мне хочет сказать этот великан? Может, упрекнет за то, что кто-то испортил его каменоломню? – засмеялся Локи.

– Сходи – узнаешь, – сказал Тор.

На место встречи Локи пришел вовремя. Сейчас, посмотрев на работу, которую сделал великан всего за три дня, Локи в очередной раз порадовался своей затее со строительством стены.

– Ну что, нравится тебе моя работа? – спросил великан.

– Очень нравится, только не пойму, что ты там построил с веревками и телегой без колес?

– Локи, это сооружение для поднятия каменных глыб и раствора на стену. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить, – сказал великан.

– Чего же ты от меня хочешь? – спросил Локи.

– Мне нужно несколько сильных помощников, которые могли бы загружать в лебедку камни, а я буду наверху на лесах поднимать эти камни.

– Вальбранд, ты же помнишь – мы договорились, что ты один построишь эту стену. С помощниками и я ее мог бы построить. Нет, все будешь делать, как договорились: через шесть дней и шесть ночей ты должен закончить свою работу безо всяких помощников.

Вальбранд тяжело вздохнул и развел руками: да, Локи ему никогда не переспорить.

Следующим утром великан один принялся за работу. Он грузил камни в лебедку, потом поднимался по лесам на край стены и подтягивал за веревку платформу с каменными глыбами, потом закреплял веревку на краю стены, и деревянная платформа с камнями оставалась висеть в воздухе, пока великан закреплял камни раствором. Пустую платформу он опускал на землю, спускался сам и снова повторял всю работу.

По мере необходимости великан передвигал свою лебедку дальше и снова закреплял ее в земле. Стена росла на глазах. К обеду опять закончились каменные глыбы, а стена со стороны ворот стала в полтора роста великана.

Вальбранд пообедал, как обычно, чаном пива и тушей кабана и отправился за каменными глыбами. Теперь он их складывал не в две большие кучи, а по несколько куч у каждого большого участка стены – так работа у великана пошла еще быстрее. К вечеру вся стена вокруг Асгарда была по меньшей мере в полтора великанских роста.

Локи весь вечер бродил по дому в самом дурном расположении духа, придумывая, как бы еще помешать великану. Наконец, Локи придумал, оседлал своего коня и поскакал к границам Миргарда, к одной старой своей знакомой – злой ведьме и прорицательнице по имени Свелла.

К ее дому, стоящему между двух каменных гор, Локи прискакал уже поздно ночью и долго не мог достучаться в двери. Наконец, Свелла открыла. Более безобразного человеческого существа, чем эта старуха, было и представить трудно. Она больше походила на скрюченного тролля, чем на человека. Впрочем, Локи совсем не смутил ее внешний вид. Хоть он и не видел старуху уже шесть лет, она мало изменилась за это время – осталась такой же безобразной и стала намного злее.

– Кого это сюда принесло темной ночью? – спросила старуха из-за дверей.

– Твоего старого приятеля Локи! – ответил

Локи.

Старуха открыла дверь и впустила Локи в избу. Она долго держала свечу возле самого его носа, рассматривая лицо аса.

– Ты все такой же, Локи.

– А каким же мне быть? – рассмеялся ас.

– Таким же старым и уродливым, как и я! – ответила ведьма.

Локи ее тон очень не понравился, и он перешел сразу к делу.

– Слушай, мне надо, что бы ты дала мне какой-нибудь сонный порошок, чтобы им можно было усыпить великана ровно на девять часов. Можешь это сделать?

– Хоть это и сложно, я сделаю для тебя этот порошок. Вот только что ты мне дашь в замен?

– А чего же ты хочешь, ведьма?

– Хочу жить в Асгарде в новом теле.

– Нет, в Асгарде таким, как ты, не место. Ты хочешь слишком высокую цену за свое искусство. Я могу дать тебе золота и серебра, но вернуть тебе молодость, увы, не может никто, кроме Одина, а он не будет это делать.

– Локи, ведь ты не лучше меня, а живешь в Асгарде.

– Ну, это я. К тому же Один спит и видит, как бы от меня избавиться.

Старуха злобно засмеялась:

– Хорош ты будешь, когда придется тебе жить в таком же лесу, и тебя будут пугаться даже звери.

– До этого, наверное, не дойдет, старая карга.

– Сейчас я покажу тебе каргу! – зашипела ведьма, повернулась к Локи спиной и свернулась калачиком.

Силуэт уродливой старухи покрылся рябью и быстро растаял, вместо него появилась прекрасная девушка с темными каштановыми волосами, яркие пухлые губы были чувственно приоткрыты, показывая ряд ровных белых зубов. Она подошла к Локи и обняла его.

– Прекращай, старуха. Нечего на мне виснуть! – хотел оттолкнуть ее Локи, но девушка еще крепче прижалась к нему.

Старый Лис почувствовал пряный запах, идущий от ее волос, и теплоту ее тела через тонкую рубашку. Нежные руки ведьмы уже гладили его по волосам на висках, и она что-то невнятно приговаривала голосом, похожим на журчание ручейка. Локи не мог понять, что она говорит, но интонация убаюкивала, слова были очень нежными, так и хотелось обнять девушку, прижать ее голову к своему плечу и гладить по волосам, потом по телу, целовать в пухлые губы.

Локи отошел подальше от ведьмы – не ровен час, опутает его девушка чарами. Его – Отца Лжи. Локи всмотрелся в лицо Свеллы, что-то там было неправильно. Ага, нашел: глаза мерцают в темноте красноватым цветом и полностью лишены белков. Фу, какие жуткие глаза, теперь образ, созданный магией, тоже кажется уродливым.

– Свелла, ты разучилась быть красавицей! – крикнул Локи. – Соблазняй лучше зеленых юнцов, если такие сюда заглядывают, а мне дай то, что я прошу.

Ведьма взвыла и завертелась на месте. Теперь перед Локи стояла прежняя уродливая старуха.

– Верни мне молодость, Локи! – крикнула она.

– С удовольствием, но я не знаю, как это сделать, – ответил Локи.

– Неправда, знаешь! Вы ведь живете вечно.

– Мы – не люди, а ты хоть и ведьма, остаешься человеком. Ты стареешь, вечность существует и для тебя – в Хеле.

– Будь ты проклят! Сам отправляйся в Хель! – крикнула Свелла.

– Отправлюсь, только дай мне сонный порошок для великана.

– Хорошо, последняя цена порошка – большой сундук золота, – сказала ведьма.

– Свелла, посмотри, у меня нет с собой сундука с золотом, есть только вот такой мешочек, – Локи достал из-за пазухи небольшой мешочек с золотыми монетами.

Ведьма покачала головой:

Локи, ну, почему, ты такой жадный? Я не жадный, я – бережливый, – ответил Локи.

Ведьма вздохнула, поторговалась еще немножко, и Локи сошелся с нею на кошельке золота и кошельки серебра за сонный порошок.

Ведьма ушла куда-то к себе и вскоре принесла кошелек, в котором раньше было серебро, наполненный серым порошком, похожим на золу.

– На, дай ему это в пиво, и твой великан вскоре почувствует слабость и усталость, приляжет отдохнуть и заснет ровно на семь часов, как ты и просил.

– Спасибо, Свелла! Долгой тебе жизни! С этими словами Локи вскочил на своего коня и поскакал обратно к Асгарду, держа за пазухой | сонный порошок.

На утро великан встал и принялся за работу, как обычно. Жители Асгарда уже привыкли к шуму, производимому великаном. С утра, услышав шум еще лежа в своих постелях, они узнавали, что уже пришло утро и надо приниматься за работу, а вечером, когда шум стихал, – что пришло время для отдыха.

В этот раз великан достроил ту часть стены, где были ворота до двух своих ростов, потом перенес лебедку к другому краю стены и решил пообедать.

Пиво в этот раз показалось великану каким-то особенно кислым, но он не обратил на это внимания и с удовольствием запил им, как обычно, целую тушу кабана. Только он собрался подниматься на леса и продолжать работу, как почувствовал, что его руки и веки тяжелеют, и так не хочется подниматься с земли, а хочется прилечь под стеной, там, куда не может задуть ветер, закутаться в теплый плащ и вздремнуть полчасика. Вальбранд еще какое-то время боролся с сонливостью, но потом не выдержал, заполз поближе к стене и укрылся там за лесами от ветра. Через минуту великан уже дрых богатырским сном, и его храп слышал весь Асгард вместо привычного стука камней.

Вальбранд проснулся поздно вечером у недостроенной стены, голова у великана была еще тяжелой, и чувствовалась слабость в ногах, но он поднялся и снова двинулся к своей лебедке и начал грузить на нее камни при свете звезд. Потом взобрался на леса и потащил лебедку наверх, вскоре снова раздавался стук молотка великана.

Локи проснулся, услышав знакомый звук, и выглянул в окно. К великому удивлению аса, великан продолжал работу. Значит, зелье старой Свеллы оказалось слабее, чем думал Локи.

К утру уже большая половина стены была в два роста великана, а дивный строитель свалился прямо под стеной от усталости и моментально заснул.

Вальбранд проснулся к обеду, съел мясо кабана, но пиво из чана больше пить не стал, а сходил напиться к ближайшему ручью и снова принялся за работу.

Весь шестой день великан поднимал и закреплял каменные плиты на верхушке стены, потом ездил за камнем, потом месил раствор и снова складывал каменную стену. К вечеру стена вокруг Асгарда значительно подросла и в некоторых местах почти достигала нужной высоты.

На седьмой день стена уже полностью сравнялась и по высоте была в почти три роста самого Вальбранда. Тогда великан поехал в каменоломню и начал возить оттуда каменные плиты поменьше, но совершенно правильной формы. Из них он собирался выстроить три лестницы, ведущие на стену с внутренней стороны, и сделать бойницы на стене, где могли бы сидеть защитники Асгарда и в случае нападения сбрасывать с высоты стрелы, мешки с песком или выливать горячую воду на нападавших.

То, что все эти прелести придется изведать представителям его же рода, мало волновало Вальбранда. Любовь к Фригг и жадность помутили разум великана, а это очень устраивало хитреца Локи.

Вечером того же дня в доме у Локи собрался военный совет. Пришли Один с Тором, Хеймдалль и, конечно же, сам Локи. Он уже знал, что в этот вечер придется ему несладко, если Один с Хеймдаллем узнают, чего он наобещал великану. Надежда была только на то, что Тор промолчит, но рыжебородый был слишком обеспокоен: великан явно успевал выстроить стену к сроку, а то и раньше.

Локи велел достать самое лучшее вино из своих кладовых и подать на стол самую лучшую пищу, чтобы хоть как-то умилостивить Одина и Хеймдалля, но асам в тот день было не до еды.

– Ну, Локи, успевает твой великан достроить стену, – начал Один. – Теперь мы должны знать, что ты пообещал ему в награду.

– Один, я пообещал ему больше, чем мы можем дать, даже если захотим, но я был уверен, что к сроку он не справится! – ответил Локи.

– А он справился! Что ты теперь будешь делать? – раздраженно спросил Хеймдалль.

– Не мешало бы узнать, что мы должны заплатить ему, – напомнил Один.

– Только не нервничай, Всеотец, – сказал Тор, опустив глаза. – Мы должны отдать ему солнце, луну и твою жену Фригг, если он через девять дней построит крепость.

Один молчал, только его лицо становилось все мрачнее. Когда он поднял глаза и посмотрел на Локи, казалось, взгляд его единственного глаза продырявит насквозь отца Лжи.

– Как ты посмел?! – крикнул Один так, что стены задрожали в доме.

– Я предлагал ему серебро и золото и всякие почести, но он ни на что, кроме Фригг, солнца и луны не соглашался. У меня не было другого выхода – это самый лучший строитель среди великанов!

– Он к тому же и самый жадный, – добавил Хеймдалль к словам Локи.

– Тор, почему ты знал все с самого начала и не предупредил нас?! – крикнул Один.

– Я не знал с самого начала, а узнал лишь на два дня раньше вас, тогда великан уже построил половину стены.

Один немного успокоился, в любом случае, даже если отдать Вальбранду Фригг, то солнце и луна – это было не под силу даже асам. Если солнце и луна исчезнут с небосвода одновременно – считай наступил конец света, и никакая крепость больше не понадобится.

– Ладно, что нам теперь делать? – сказал Один. – Локи все равно будет наказан за самонадеянность, но вначале он должен расхлебать кашу, которую сам же и заварил.

– Если мы просто откажемся платить великану – это будет позор для асов! Все отвернутся от нас! – сказал Хеймдалль.

– Я знаю, как помешать великану достроить крепость, – сказал Локи.

– Ты пытался уже дважды, и у тебя ничего не вышло! – сказал Тор.

– С третьей попытки – выйдет! – ответил Локи. – Я смогу превратиться в кобылицу и начну дразнить коня Вальбранда, когда он в следующий раз будет возвращаться из каменоломни, нагруженный плитами. Конь ослушается своего хозяина и понесет, он будет гнаться за мной, а я побегу прямо на стену и перепрыгну через нее. Конь, нагруженный камнями не сможет перепрыгнуть стену и разнесет ее вдребезги, а сам погибнет под обломками. Вальбранд, наверное, успеет заделать дыру в стене, но ему будет не на чем привозить камни из каменоломни, и он никак не успеет к сроку закончить стену.

Идея, предложенная Локи, понравилась асам, хоть и было это нечестно, другого выхода не было. Тор подумал и добавил:

– А еще лучше вместе с конем убить и самого великана. Пролом в стене можно и самим заделать, но мертвый великан уж точно не успеет вовремя, и Фригг ему мертвому не понадобится.

Хеймдалль хмуро слушал, ему больше всего не нравилась затея Локи, но возражать не было смысла. Он молча поднялся из-за стола с лицом чернее тучи и вышел вон из дома.

Один поднялся вслед за Хеймдаллем.

– Делай, что решил, но меня в это не вмешивай! – бросил он на ходу, и дверь громко стукнула, закрывшись за одноглазым богом.

– Да, Локи, у тебя большие неприятности, – сказал Тор.

– А ты мог бы и помолчать, сам рассказал все Одину.

– Один должен был узнать, рано или поздно, – ответил Тор.

– Лучше бы он узнал позже, – сказал Локи.

– Он разозлился бы еще больше, можно подумать – ты его не знаешь?!

– Знаю. Завтра дождемся, когда Вальбранд будет возвращаться с камнями, и сделаем, как я сказал. Я побегу к восточной стене. Ты должен укрыться где-нибудь неподалеку со своим молотом. Понял?

– Да, на меня можешь рассчитывать, – сказал Тор и вышел из комнаты.

В это утро великан продолжал строить лестницы и укреплял крепостную стену изнутри. Вчера он заготовил достаточно камня, и Локи уже стал опасаться, что Вальбранд закончит стену с тем камнем, который у него уже был. Только после обеда, когда великан достраивал последнюю лестницу, как раз с восточной стороны, каменные глыбы закончились, и Вальбранду пришлось запрягать своего коня и ехать к каменоломням.

Локи только этого и ждал. Как только Вальбранд скрылся из виду, отец Лжи подал знак Тору, а сам вышел за ворота Асгарда и, пробормотав какое-то заклинание, закрутился волчком и превратился в красивую белую кобылицу, под стать коню Вальбранда: такую же большую, с длинными ногами и серебристой гривой. Кобылица поскакала к восточной стене – посмотреть, хорошо ли укрылся Тор. Локи остался доволен, Тора нигде не было видно, но когда кобылица призывно заржала, ас появился из-за поворота стены и помахал рукой Локи. Тогда белая кобылица поскакала в сторону новой каменоломни и остановилась в чистом поле на полпути к Асгарду. На фоне снега с торчащими из него вершинами валунов и темными пятнами кочек белая кобылица, создание Локи, казалась просто сказочно красивым животным.

Ожидание отца Лжи было недолгим, и вскоре показалась повозка Вальбранда. Его огромный черный конь с длинной спутанной гривой и мощными ногами с трудом тащил повозку, груженную тяжеленными каменными глыбами. Кобылица подошла поближе к дороге. Нетерпеливо перебирая ногами и тихонько пофыркивая, она оставалась на месте, ожидая, когда конь Вальбранда подойдет ближе. Конь ускорил шаг и перешел на рысь. Вальбранд попробовал натянуть поводья и остановить повозку, но конь уже не слушался его, он, все ускорял бег, двигался вперед. Когда повозка великана была уже совсем близко, кобылица громко призывно заржала, повернулась и бросилась со всех ног обратно к Асгарду. Конь остановился, втянул широко раздувающимися ноздрями воздух – в нем еще был такой приятный запах! Черный конь больше не обращал внимания ни на Вальбранда, кричащего на него и тянущего изо всех сил поводья, ни на телегу с камнями – он даже не чувствовал больше ее веса. Он мчался по следам кобылицы, не разбирая дороги.

Приближалась крепостная стена, Локи обернулся – конь намного отставал, тогда отец Лжи немного замедлил бег и подпустил коня поближе. Возле самой стены Локи разогнался как следует и перепрыгнул через стену, сразу оказавшись в Асгарде, но, не меняя своего обличья, поспешил отойти подальше от стены и очень вовремя. Как и предсказал Локи, Вальбранд не сумел удержать своего коня и тот прыгнул вверх, но не смог перепрыгнуть стену с повозкой, а врезался в нее изо всех сил. Свежая кладка обрушилась на коня вместе с содержимым телеги, но Вальбранд успел отскочить в сторону, и ни один камень не попал в него.

Конь лежал возле разрушенной стены. Он все еще был жив, из ноздрей и рта шла кровавая пена, из глотки доносились звуки, похожие одновременно на человеческий плач и на ржание. Тело коня лежало под неправильным углом, видимо камнями ему перебило хребет. Вальбранд медленно подошел к коню, все еще отказываясь поверить, что только что он потерял своего единственного друга. Он гладил ноздри коня, стирая кровавую пену, он что-то говорил ему, и, кажется, конь понимал его, он перестал плакать и смотрел на хозяина грустными глазами, взгляд животного постепенно тускнел, конь нисколько раз конвульсивно дернулся и замер, все еще глядя на хозяина теперь уже остекленевшими глазами.

Вальбранд поднялся с колен, глаза его налились кровью и, достав откуда-то из складок одежды острый кинжал, он двинулся на белую кобылицу, стоявшую чуть в стороне и с любопытством смотрящую на мертвого коня Вальбранда. Кобылица громко заржала, встала на дыбы и ударила великана передними копытами. Вальбранд в тот же момент, падая, рассек ей брюхо. Полилась кровь, кобылица закричала почти человеческим голосом, упала на бок, и вот уже в окровавленном снегу лежит Локи, прижимая руки к глубокой ране в животе. Вальбранд бросился на лжеца с ножом, стараясь добить его, но не успел. Кто-то ударил его сзади по голове, послышался треск ломающихся костей, в глазах у великана потемнело, и он упал сверху на Локи, так и не добив его ножом, но придавив весом теперь уже мертвого тела.

Вечером того же дня асы собрались в Гладсхейме – доме Одина. Не было одного только Локи, хотя он и остался жив, но великан здорово помял старого Лиса, теперь тот отлеживался у себя дома и тихонько стонал, пока его жена Сигюн ухаживала за ним и обмывала его раны.

Тор был здесь, однако чувствовал себя далеко не героем. Один сидел на престоле и был мрачнее тучи. Кажется, он пострадал больше всех из-за проделки Локи, конечно, кроме великана Вальбранда.

– Итак, асы, – сказал Один, – сегодня мы нарушили клятву, данную не нами, но с нашего молчаливого согласия. Вы знаете, что теперь мы должны готовиться к последствиям нашего поступка.

– И какие ты ожидаешь последствия? – спросил Тор.

– Скоро все девять миров узнают о подлости, совершенной нами! Фригг уже сбежала из Асгарда, оставив вот это.

Один показал письмо, написанное кровью на небольшом куске тонкой белой материи: «Асы, вы нарушили клятву, данную вами! Один, прощай! Ты больше не мой возлюбленный муж, будь ты проклят! Отныне я и все ваны – ваши враги! Помни об этом».

– Она ушла к ванам? – спросил Тор.

– Да, теперь они будут сражаться против нас, когда придет Время, а, может быть, и раньше.

В тот же день асы отправили гонцов к ванам с просьбой вернуть Фригг и не отворачиваться от них из-за поступка Локи. Но ответом было молчание.

Локи долго оправлялся от раны, и асы сочли, что он уже достаточно наказан за ложное обещание.

Великана Вальбранда и его коня похоронили там же у недостроенной стены, навалив сверху кучу камней, еще хранивших следы крови.

 

ИСТОЧНИК МУДРОСТИ

Этой весной в Гладсхейме было необычно спокойно и радостно. Воины дикой охоты прибывали часто, но бесконечная муштра и обучение ратному делу быстро превращали бывших викингов в хорошо обученную и дисциплинированную армию. Хотя время от времени какой-нибудь свежеприбывший новичок и устраивал пьяный бунт, его быстро успокаивали ветераны походов Одина и жизнь в Гладсхейме сразу налаживалась.

Все было слишком хорошо, только иногда Один ощущал какое-то смутное беспокойство, как-будто зовущее его неизвестно куда. В такие дни он метался из стороны в сторону, и даже нежность и ласка его возлюбленной Фригг не могли его успокоить. Он становился злым и порой сам не знал, что ему надо, а воины в такие дни просто старались не попадаться ему на глаза.

Сегодня как раз был такой день. Один проснулся с каким-то странным предчувствием – не беды, нет, чего-то другого, может быть перемен. Он бестолку метался по Гладсхейму, придираясь то к одному, то к другому воину. С Фригг Один поссорился с самого утра и как бы в отместку разозлил Тора Громовержца настолько, что тот, размахивая своим молотом, ускакал в страну великанов громить неизвестно что.

Потом Один приказал валькириям устроить как можно больше сражений в Миргарде и так, чтобы все были проигранными. Полились реки крови, и сам же Один об этом пожалел, когда один за другим начали прибывать новобранцы, совершенно ошалевшие от схватки там, внизу, и несоображающие, что находятся уже наверху, и набрасывались на всех, бодая рогатыми шлемами и стараясь проткнуть короткими мечами.

К вечеру Фригг все-таки решила пожалеть своего мужа и вернулась в Гладсхейм, который за один день из жилища радости, превратился в жилище берсерков-новобранцев, непонимающих, где они, и бестолково толкущихся по двору в поисках выпивки или очередной драки.

– Ну, и что тут у тебя происходит? – спросила улыбающаяся Фригг.

– Не знаю, кажется валькирии перестарались, – ответил Один.

– Это не валькирии, это ты перестарался, – сказала Фригг и принялась наводить порядок среди воинов и прислуги.

Вскоре суматоха улеглась, воины разбрелись, кто куда, потихоньку привыкая к новой обстановке с помощью оплеух и нравоучений прибывших ранее и уже освоившихся в Гладсхейме. А умница Фригг принесла очень вкусную жареную баранину и полный кувшин свежего пива.

После ужина беспокойство Одина немного улеглось, но ненадолго. Он так и не смог заснуть и тихонько поднялся, стараясь не разбудить сладко спящую Фригг. Одевшись и захватив Гунгнир, Один ушел из Гладсхейма, так никем и незамеченный.

На улице было свежо, теплый ветер приносил странные, будоражащие запахи то ли трав, то ли дыма. Один взглянул на небо. Знакомые созвездия переливались и мерцали. Справа какая-то тень заслонила звезды и быстро, бесшумно приближалась – старина Хугин уселся на плече у хозяина и сразу же начал сплетничать о кровавых драмах, случившихся в Миргарде сегодня, по желанию Одина.

– Хугин, помолчи! И без тебя тошно! – сказал ас ворону, рассказывающему уже о третьем сражении, начавшемся внезапно и по неизвестной причине.

Хугин замолчал, но не надолго. Ни с того, ни с сего ворон мечтательно прокаркал:

– А в долине Источника сейчас безумно красиво.

Видно, и на старого ворона подействовала весна и странные запахи, несущиеся со всех сторон сразу.

– Ты это к чему, Хугин? – спросил Один.

– Ни к чему, просто так, – ответил ворон. – Тебе, кажется, очень не хватает путешествия хоть куда-нибудь.

– Ты думаешь, что пришла пора навестить старого Мимира? – спросил Один.

– А почему бы и нет? Ты ведь очень давно не видел своего дядюшку. Говорят, все, кто хочет получить мудрый совет, идут к старику.

– Слушай, с каких это пор ты начал давать мне мудрые советы? Хугги, может, ты скоро и пророчествовать начнешь?

– Пророчества – это дело людей или богов, а я просто старый ворон и сегодня пролетал над новым жилищем Мимира, а теперь сижу у тебя на плече и рассказываю то, что видел.

– Ладно, оставайся пока здесь. Дождешься, пока проснется Фригг, скажи ей, чтоб она не беспокоилась, а потом догоняй меня. Я поехал к Мимиру.

Один отошел подальше от Гладсхейма и крикнул, приложив ладони ко рту:

– Йо-хо-хо, Слейпнир, твой хозяин зовет тебя! Крик разорвал тишину ночи, разом смолкли все звуки, только эхо все повторяло слова Одина. Вдали послышался слабый гул, он все нарастал и приближался. Вскоре показался стройный силуэт восьминогого Слейпнира. Конь громко заржал, приблизившись к своему хозяину, и встал, как вкопанный, только бока беспокойно подергивались и искры сыпались от серебристой гривы Слейпнира.

Один подошел к коню, тихонько похлопал по холке, что-то прошептал на ухо. Конь успокоился и смирно стоял перед хозяином. Один поднял руки и произнес короткое заклинание. Теперь уже весь Слейпнир покрылся голубыми искрами и вдруг превратился в обычного, но очень статного вороного жеребца с серебристой гривой, а сам Один превратился уже в немолодого воина-странника. Один вскочил на коня и медленной рысью поскакал на восток, к Перекрестку Миров, откуда начиналась дорога в Долину Ясеня.

Июньские ночи были очень короткими, не успевало солнце скрыться на западе, как уже появлялось на востоке. Один скакал навстречу восходящему солнцу, когда первые солнечные лучи окрасили землю в розовый цвет. Слейпнир прибавил шагу и перешел с рыси на галоп.

Перекресток Миров лежал на равнине, покрытой вереском. Лошадь ехала в высокой траве. Тут и там из-под копыт выскакивали птицы и неслись прочь с обиженными криками, стряхивая с мелких, но ярких цветов капельки росы.

Вдалеке послышался крик Хугги. Ворон покружился над равниной и уселся на плече у хозяина.

– Ну, что, передал ты Фригг?

– Да, повелитель!

– И что она тебе сказала? – спросил Один.

– Сказала, что давно пора, – ответил ворон, невозмутимо глядя в сторону.

– Значит, действительно пора, – заметил Один. Хугин взвился высоко в воздух и полетел впереди Одина. Ас не спешил, впервые за долгое время он ехал куда-то просто так, сам не зная, зачем. Может быть, это было просто прогулкой, а, может, этому путешествию предстояло изменить всю жизнь в девяти мирах. Один не знал, как не может знать бог, лишенный дара предвидения.

Впереди показалась дорога, усыпанная мелкой желтой галькой. Значит, впереди Перекресток, где в разные стороны идут четыре дороги. Одна – в мир людей, другая – в мир гномов, третья – к великанам, а четвертая – в мир плодородия, где правили ваны. Только у Распутья Миров эти дороги казались правильными, непременно ведущими туда, куда должны. Чем дальше уезжаешь от перекрестка, тем больше они путаются, пересекаются одна с другой несчетное количество раз, и, рассчитывая попасть в одно место, неожиданно оказываешься в другом, а там никто не знает, как тебе выехать обратно.

Перекресток существовал независимо от девяти миров. Ни один закон, существующий в них, не распространялся на это место. Перекресток существовал как будто сам по себе и подчинялся только одному Хеймдаллю – Стражу Миров. Его дом был неподалеку и внешне ничем не отличался от дома обычного воина, скажем, в Миргарде.

Один поравнялся с домом Стража и громко крикнул:

– Хеймдалль! Поднимайся, встречай гостей!

Он остановил коня, поджидая Хеймдалля, но, кажется, ожидание было напрасным, из дома не донеслось ни звука. Ас уж, было, собрался уезжать, когда к нему подлетел Хугин.

– Хозяин, Страж Миров сейчас рыбачит на берегу одного очень красивого озера, здесь неподалеку. Он просил передать тебе, чтобы ты не орал понапрасну и не распугивал рыбу. Если, конечно, хочешь попробовать настоящих карасей на завтрак.

– Хочу. Веди меня к этому озеру! – сказал Один.

Хугин сделал несколько кругов над Одином и полетел дальше на восток. Один поскакал, было, за ним, но ехать по земле было намного труднее, чем лететь. Хугин был далеко впереди, когда равнина превратилась в огромное количество мелких, но коварных болот. Вроде едешь по сухой и твердой почве, как неожиданно конь проваливается по брюхо в жидкую грязь. Будь этим конем не Слейпнир, считай – ты мертв. Трясина засосет любого другого в мгновение ока, и через минуту ее поверхность опять превратится в привлекательный лужок со свежей зеленой травкой и мелкими полевыми цветами.

Один ехал за Хугином, то проваливаясь в болото, то выбираясь на твердую почву, и приговаривал:

– Ну подожди, вредная птица, доберусь я до озера, сверну тебе шею!

Хлюп! Снова провалился. Выбрался весь в грязи, про коня и говорить нечего.

– Точно сверну! Только доберусь до тебя! Хугин!!!

Ворон каркнул где-то впереди, а Один наконец выехал на твердую землю. Густая осока и камыши остались позади, и Слейпнир, залепленный грязью почти до холки, выехал на каменистый пляж большого, почти круглого озера. Солнечные лучи разбивались на миллион бликов, отсвечивая от воды, а над водой кружилось несколько крупных птиц.

«Ради такой красоты можно и дольше ковылять по болоту», – подумал Один, но Хугину все еще не простил его выходки. Ворон догадывался о настроении своего хозяина и нашел чудесную защиту, сидя на корме лодки Хеймдалля почти посередине озера.

Один помахал рукой Хеймдаллю. Страж Миров махнул рукой в ответ и приложил палец к губам, мол, не шуми. Один решил, что шуметь не будет, но Слейпнира искупает в озере немедленно, пока болотная грязь еще не успела засохнуть. Он снял сапоги из оленьей шкуры, взял коня за уздечку и завел его в воду. Слейпнир довольно пофыркивал. Один вымыл коня и решил искупаться сам в прохладной воде озера, когда до него донеслись возмущенные вопли Хеймдалля.

Страж Миров развернул лодку к берегу и греб изо всех сил, непрерывно ругаясь. Хугин кружил над лодкой и тоже громко каркал что-то непонятное.

– Один, ну почему ты всегда появляешься не вовремя? – крикнул Хеймдалль, причаливая к берегу.

– Потому что Хугин показал мне самую прямую дорогу к озеру, и чуть не утопил меня в болоте.

– Здесь нет другой дороги, – сказал Хеймдалль, немного успокоившись.

– А как же ты добираешься? – спросил Один.

– Пешком. Я тут знаю каждую кочку, но когда шел в первый раз, тоже чуть не утонул в болоте.

– Представь себе, что я ехал верхом.

– Да, твоему коню пришлось несладко! – посочувствовал Хеймдалль.

Его злость уже улеглась, тем более, что он уже успел наловить достаточно рыбы. Страж Миров вытянул лодку из воды и выбрасывал рыбу на каменистый пляж.

– Здравствуй, Златорогий! – сказал Один, вспомнив, что они, начав перебранку, так и не поздоровались.

– Ну, здравствуй, здравствуй, – улыбнулся Хеймдалль, обняв Одина. – Давно тебя не видел.

– Да, давно я не выбирался из Гладсхейма.

– Куда ты сейчас? – спросил Хеймдалль.

– Навестить долину Ясеня, говорят, старик Мимир там поселился, – ответил Один.

– Да, там, наверное, красиво, – задумчиво сказал Хеймдалль.

– Буду возвращаться обратно – расскажу.

– Ты что-нибудь хочешь получить от Мимира? – спросил Хеймдалль.

– А что от него можно получить?

– Ну, парочку добрых советов, а если повезет, то он откопает свои волшебные руны и расскажет тебе про будущее.

– Эти руны существуют на самом деле? – спросил Один.

– Да, я их видел, но старик не дал взглянуть на текст. Сказал, что мне не положено знать, что там написано. Но ты – другое дело. Мимир ведь приходится тебе родственником.

– Говорят, что знать будущее – дурная примета, – сказал Один.

– Ага, именно поэтому все девять миров кишат пророками и гадалками! – рассмеялся Хеймдалль.

Страж Миров как-то незаметно во время разговора развел костер, завернул рыбу в несколько слоев листьев и закопал ее в тлеющих углях. Вскоре свежая рыба была готова, и асы с удовольствием позавтракали, запивая ее холодным пивом, предусмотрительно захваченным Хеймдаллем. Где-то посреди завтрака появился и Хугин, видимо, решивший, что опасность миновала и Один забыл о своих угрозах. Вообще-то, ворон оказался прав – ас только погрозил ему кулаком, когда он постарался подобраться поближе к рыбе.

Пришло время выбираться обратно к Перекрестку Миров. В этот раз первым шел Хеймдалль, он придерживался почти невидимой тропинки в густой траве. Один шел за ним, ведя Слейпнира за уздечку. Хоть Один и старался ступать за Хеймдаллем след в след, все равно несколько раз почва под ним исчезала, и он с противным хлюпающим звуком проваливался в болотную жижу. Когда любители рыбной ловли вышли на твердую дорогу, только Хеймдалль выглядел более менее чистым. Один и его конь опять были залеплены грязью с головы до ног. Слейпнир, недовольно фыркавший всю дорогу, стоял на дороге, грустно понурив голову, весь в грязи. Его роскошная серебристая грива была спутана, тут и там торчали колючки репейника.

– Ну, что, Один, приглашаю в гости. Смоешь грязь с себя и со Слейпнира, а там, глядишь, и обед, – сказал Хеймдалль.

– Хорошо, мне сейчас спешить некуда, – ответил Один.

За домом Стража Миров был колодец, видимо, он наполнялся водой из подземного родника, даже в самое жаркое время вода была чистой и холодной. Один искупал Слейпнира, выливая на него ведрами ледяную воду. Потом снял свой плащ и вымылся сам.

Синий плащ тоже пришлось постирать и натянуть на ветвях дерева – сушиться на солнышке.

Хеймдалль тем временем приказал слугам накрыть стол к обеду во дворе, под ветвями старого дуба. Страж сам спустился в погреб и принес большой кувшин холодной, крепкой настойки на травах и меде.

Один налил себе большую глиняную кружку, попробовал.

– Никогда не пил ничего вкуснее, – признался Один.

– У меня гостил как-то один цверг, и научил делать эту настойку из цветов вереска, – сказал Хеймдалль, – кстати, по дороге в долину Ясеня ты будешь проезжать через Медвежью гору – жилище цвергов и прочей нечисти. Будь с ними поосторожней. Они хоть и хорошие ребята, на нашего брата почему-то обижены, могут закрутить, заморочить голову так, что неделю будешь бродить по горе и не сможешь найти дорогу вниз, кружа на одном месте. Тогда скажи, чтобы прислали гнома Силги, скажи ему, что пил со мной настойку из трав, он тебя выведет.

– Да я эту гору насквозь разломаю Гунгниром, если эти козявки не дадут мне пройти! – разозлился Один.

– Брат, ты ведь знаешь, с цвергами ссориться бесполезно. Их слишком много и они слишком маленькие и хитрые. А если с ними по-умному, глядишь, и пользу принесут какую-нибудь.

– Может ты и прав, но только мне они ни разу пользы не принесли, а вот пакостей!.. Для меня цверги, что дурная примета – уж больно зловредные. Как это мы их такими создали?

– Мы много чего создали не больно-то хорошего Что уж теперь поделаешь? – вздохнул Хеймдалль.

На этом разговор прервался появлением слуги с жареной олениной и большим куском сыра.

– Принеси-ка нам еще этой медовухи из погреба, – приказал Хеймдалль, протягивая слуге пустой кувшин, – с первым асы справились за полчаса.

После обеда и двух кувшинов медовухи Одина не спавшего прошлой ночью, охватила дрема.

– Один, если хочешь, поспи у меня, – предложил Хеймдалль, – здесь есть прохладная комната в глубине дома, как раз для такой погоды, а вечером отправишься в путь.

– Спешить теперь некуда, – ответил Один, – можно и поспать пару часов, а там, глядишь, и жара пройдет, вечером ехать легче.

Хеймдалль приказал слугам убрать остатки обеда, а сам повел Одина в дом. Комната, о которой говорил Страж, действительно, была очень прохладной и с приятным запахом каких-то трав. Она находилась посреди дома, и зной не мог проникнуть в нее через окна. Из комнаты вели двое дверей: одни в главный зал Хеймдалля, а другие еще в одну маленькую комнатку, заканчивающуюся тупиком. «Хеймдалль, наверное, обзавелся потайным ходом, больше эта кладовка ничем служить не может», – подумал Один, но промолчал.

Сон пришел быстро в темной и прохладной комнате. Впервые за много дней Один заснул сразу, будто провалился в глубокий колодец, и, кажется, сразу же и проснулся. Не было странных сновидений, и не было уже привычного беспокойства.

Когда Один вышел на улицу, день близился к вечеру, жара спала и на горизонте даже появилось несколько тучек, обещающих теплый июньский ливень. «Самая подходящая погода для путешествия», – подумал Один.

Хеймдалля нигде не было. Никогда не спящий Страж Миров, видимо, опять ускакал куда-то наводить порядок. Зато Хугин сидел на крыльце дома и с важным видом чистил перья.

– Где Хеймдалль, Хугин? – спросил Один.

– В паре миль отсюда, наказывает нарушителей границ, ответил ворон, не прекращая своего занятия.

– Каких таких нарушителей?

– Два Великана топали в Миргард. Наверное, пограбить там захотели, а Хеймдалль их поймал.

Один вскочил на коня, на ходу крикнув ворону: Лети вперед, покажешь дорогу!

Ворон потоптался на одном месте, потом тяжело взлетел, видно, успел уже где-то набить брюхо донельзя.

– Только попробуй завести меня еще раз в болота! – крикнул вдогонку Один.

– Никаких больше болот, хозяин, обещаю! – прокаркал ворон.

Через пятнадцать минут быстрой езды Один выехал на небольшую полянку, со всех сторон окруженную кустарником и деревьями. Два великана рек и озер были на полянке: один лежал на боку, держась за живот, видимо, Хеймдалль здорово избил этого детину; второй сидел, раскачиваясь, на земле и, придерживая голову, тихонечко ныл, что ничего плохого они не хотели.

– Один, ты как раз вовремя! Что будем делать с еще одними неудачными созданиями дядюшки Мимира?

– В расход, – задумчиво произнес Один.

– Не-ет, смотри, какие они здоровые, еще пользу могут приносить, – возразил Хеймдалль.

– Тогда делай с ними что хочешь, но я считаю, что кроме вреда от них ничего не будет.

– Раз они водные, заставлю сделать мне хорошую дорожку через болота к тому озеру, где мы сегодня ловили рыбу.

– Ну, они ее долго будут делать.

– А если не будут, тогда уж точно – в расход!

Великан с больной головой внимательно прислушивался к разговору и с облегчением вздохнул, узнав, что сразу их убивать не будут.

– Эй, вы, мордовороты, поднимайтесь и вперед к болоту! – прикрикнул на великанов Хеймдалль.

С ушибленной головой с трудом поднялся и поплелся в сторону, указанную Стражем Миров, а с больным животом никак не мог встать и первые сто метров пути прошел на четвереньках, подгоняемый пинками Одина. Асы вскочили на коней и поскакали за великанами. Хеймдалль периодически прикрикивал, чтоб те побыстрее переставляли ноги, и изредка щелкал кнутом по сутулым спинам неудавшихся разбойников. Хугин летал над всей процессией и весело каркал.

Дома Хеймдалль заковал великанов в кандалы и отправил работать под присмотром нескольких слуг.

А Одину налил в дорогу полный кувшин гномовой настойки и дал с собой вяленого мяса и рыбы.

– Все, счастливого пути! Передавай от меня привет дядюшке Мимиру! – крикнул Хеймдалль уже вскочившему на коня Одину.

– Обязательно! На обратном пути еще заскочу к тебе! – ответил Один и поскакал на восток по дороге, засыпанной мелкой желтой галькой.

Чем дальше ас удалялся от дома Стража Миров, тем менее ухоженной становилась дорога, постепенно превращаясь в верховую тропинку посреди моря вереска. В лицо Одину подул прохладный ветер, видно, действительно, к ночи начнется гроза. Впереди у Одина были горы поросшие внизу густым лесом, но с голыми каменными пиками, почти неприступными даже для богов, но горы пока были далеко.

Тропинка вела куда-то в сторону, но Хугин, слетав вперед, вернулся и сказал, что пока они едут по правильной дороге, но надо поспешить. Впереди дорогу пересекало русло реки, видимо, текущей из того озера, где Один был сегодня утром, и берущей начало из какого-то подземного ключа. Теперь стало понятно, почему вся земля вокруг казалась заболоченной. К реке надо было успеть добраться до начала грозы, а иначе ее будет не перейти вброд. Правда, Слейпнир мог запросто перепрыгнуть что угодно, а не только какую-то речушку, затерявшуюся на Перекрестке Миров. Но Один все-таки пришпорил коня и поскакал быстрой рысью.

Река оказалась не так близко, как показалось Хугину. Один скакал не меньше часа, а вокруг становилось все темнее, ветер то затихал, и тогда ас и конь ехали в абсолютной тишине, – ни шороха, ни птичьего крика, то начинал дуть с новой силой, неся явственный запах дождя и грозы. Почти возле самой реки тропинка неожиданно исчезла, и конь провалился передней ногой в глубокую грязную яму. Вокруг опять началось болото, но в этот раз оно было еще хуже, чем утром возле озера. Сам Слейпнир не мог выбраться из грязи, и Одину пришлось спешиться и помогать коню. Когда они, наконец, выбрались к берегу реки, то уже в третий раз за день были в грязи до пояса, а на землю упали первые капли дождя, и через минуту уже шел настоящий летний ливень.

– Слейпнир, а, Слейпнир, ну, почему нам с самого начала так везет на всякие болота? – не выдержал и спросил Один.

Конь не знал, и к тому же не умел разговаривать, он только грустно посмотрел на хозяина и непонимающе фыркнул.

– Ладно, дождь сейчас весьма кстати, заодно и помоемся в третий раз, – сказал Один, наверное, сам себе.

Вода в реке недавно была чистой и прозрачной, но от дождя стала мутной. Один постоял на берегу и посмотрел на воду. Течение стало немного сильнее, но не настолько, чтобы сбивать с ног. Один вздохнул и начал стягивать сапоги, потом привязал их к седлу, опять взял коня за уздечку и вошел босиком в реку. Вода была холодной, а камни под ногами скользкими. Сзади скользил по камням Слейпнир, и ас уже пожалел, что не превратил коня в восьминогого чудо-зверя, тогда речку не пришлось бы переходить вброд. Но чего там жалеть, если они уже успешно дошли до середины реки, а вода доходила Одину лишь до середины бедра. Потом дно реки стало потихоньку подниматься, но на подводных камнях здесь росли какие-то мелкие водоросли, и ноги часто скользили на этом зеленом подводном ковре. Один несколько раз упал, но Слейпнир крепко держался на ногах и каждый раз вытягивал Одина. Так, держась за коня, ас, наконец, выбрался на пологий берег.

Дождь лил, как из ведра, и на берегу было так же мокро, как в реке. Намокший Хугин топтался возле берега, тревожно каркая. Как только Слейпнир окончательно выбрался из воды, Хугин неуклюже взлетел и устроился на краю седла, с трудом удерживая равновесие намокшими крыльями. Кажется, ворону ливень не понравился больше всех. Укрыться было совершенно негде, и оставалось только продолжить путь под проливным дождем, что Один и сделал, поспешив убраться от реки, как можно дальше.

Этот берег не был таким заболоченным, и вскоре конь выбрался на твердую каменистую тропинку.

К счастью, такой дождь не мог длиться очень долго и постепенно начал стихать, превращаясь в мелкую водяную пыль. С востока дул холодный ветер, и мокрая одежда Одина стала ледяной. Намокшего Хугина тоже начала бить мелкая дрожь. Он сидел на седле, превратившись в огромный нахохлившийся ком перьев. Горы были еще далеко впереди, а до рассвета оставалось не меньше трех часов. Хотя рассвет сам по себе не обещал особого тепла.

Одину не оставалось сделать ничего другого, как произнести заклинание, превращающего Слейпнира в восьминогого коня-гиганта. Он остановился, снял с луки седла Хугина и пересадил себе на плечо. Потом сделал несколько пассов руками и произнес заклинание. От Слейпнира посыпались искры, с шипением падающие в мокрую траву, и через минуту перед Одином стоял нетерпеливо перебирающий серебряными копытами и сверкающий красными глазами волшебный конь.

– Извини, дружище, придется тебе еще попотеть немножко, – сказал Один коню. – Отвези нас поскорее к тем горам впереди и найди там какую-нибудь пещеру посуше и с запасом дров. Если там, конечно, вообще есть пещеры.

Слейпнир громко заржал, его ноздри раздувались от нетерпения проскакать над девственными лугами, перескакивая через неглубокие ручьи и болотца. Один вскочил в седло и пришпорил коня. Они помчались по равнине с такой скоростью, что очертания ближайших холмов и деревьев стали размытыми и уносились прочь, сливаясь с темнотой. А, может, Слейпнир уже не скакал, а летел над землей?

Горы все приближались. Если раньше издалека можно было легко распознать очертания Медвежьей горы, на самом деле, похожей на гигантского медведя, наклонившегося над водой, то теперь они слились в один большой массив, поросший бесконечным лесом и кустарником. Слейпнир замедлил свой бег. Мимо проносились острые скалы и резкие обрывы, казалось, в резком срезе горной породы мелькали искорки золотого и красного, а, может быть, просто рябило в глазах от большой скорости и сыплющего в лицо мелкого дождика.

У подножья Медвежьей горы Слейпнир приостановился и перешел на быструю рысь. Вскоре показалось несколько пещер. Присмотревшись повнимательнее, Один различил в некоторых из них теплые мерцающие огоньки, в других было темно. Казалось, что гора живет своей особенной жизнью. Она целиком принадлежала гномам и всякой остальной мелкой нечисти. Они изрыли ее ходами вдоль и поперек, строя в ней свои жилища, а может быть, пряча сокровища. Так или иначе, а Один оказался сейчас в чужих владениях и пока был здесь просто незванным гостем. А вот как его встретят – было неизвестно. Нельзя сказать, что цверги могут принести какой-нибудь вред асу, но ругаться с ними сейчас у него не было ни сил, ни желания. «Хотя бы отложить встречу до утра», – подумал Один и прошептал Слейпниру, чтобы тот нашел какую-нибудь пещеру, которая была бы сейчас никем не занята, хотя, конечно, найти такую в этих краях было трудно. Вся гора походила на один большой муравейник, имеющий тысячу входов и выходов, соединенных друг с другом кучей тоннелей и переходов.

Слейпнир проходил мимо многих пещер, даже не поворачивая головы, возле других останавливался, принюхивался и шел дальше, но, наконец, попалась такая пещерка, возле которой конь постоял, понюхал воздух и, удовлетворенно фыркнув, вошел внутрь. Один тут же приказал Гунгниру – волшебному копью, иногда служившему посохом, а иногда факелом, зажечься, и через минуту пещера осветилась скачущим светом огня. Теперь с уверенностью можно было сказать, что пещера абсолютно необитаема. Видимо, раньше она служила логовом какому-то крупному зверю, но он давно отсюда ушел, может быть, ему не понравилось беспокойное соседство цвергов. А гномы пока не успели ее занять под свои нужды.

– Ладно, остановимся здесь, – сказал Один.

Он обошел с Гунгниром всю пещеру. В углу лежала куча всякого мусора, несколько сухих веточек и охапка травы, но ничего, что могло бы сгодиться на костер. Один прихватил пару веточек и сухую траву и оттащил их в середину пещеры – вполне сносная растопка. Потом ас занялся Слейпниром, превратив его снова в обычного коня.

Слейпнир отнесся к этому без особой радости, но неохотно подчинился, разбрасывая вокруг себя в два раза больше искр, чем раньше.

Привязав коня к какому-то выступу в пещере. Один отправился искать дрова. Конечно, после такого дождя на сухое дерево можно было даже не рассчитывать, но вполне годилось и мокрое, главное, чтобы оно было уже мертвым. Один быстро нашел пару сухих коряг, только сверху слегка подмоченных ливнем, и притащил их в пещеру. Бросив их на землю, Один уселся рядом, протянул над корягами руки и прошептал заклинание. Из ладоней аса вырвался маленький лучик красного цвета и начал расширяться и увеличиваться, казалось, будто в сложенных ладонях Одина пылают горячие угли. Он направил луч на корягу, и от нее сразу повалил пар, потом начали тлеть сухие веточки, лежащие рядом, и вдруг по ним попрыгал маленький огонек, потом он разгорался и перебросился на корягу. Постепенно разгорелся дымный, но настоящий большой костер. Видимо, в потолке пещеры было небольшое отверстие, и образовалась хорошая тяга, дым уходил куда-то в сторону и вверх. Один сел рядом с костром так, чтобы дым не попадал на него, Хугин устроился рядом с хозяином. Есть пока не хотелось, но по замерзшему телу разлилось приятное тепло, мерцающие язычки пламени завораживали, и мысли Одина унеслись куда-то вдаль. Может быть, ас уже представлял спокойную долину Ясеня с волшебным источником мудрости. Вдруг Один заметил какое-то движение возле седельной сумки. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть большой кусок вяленой лосятины, почему-то убегающий в угол, куда не доходил свет костра. «Ну, вот, уже началось! Не прошло и часа», – с досадой подумал ас и дал куску мяса убежать подальше и только потом поймал его на самой границе света и тени. Вместе с куском Один поднял в воздух и маленького цверга, одетого в голубенький кафтанчик и такую же шапочку с пумпончиком из чистого золота. Нахальный цверг все еще крепко держал свою добычу, хотя его ножки уже болтались высоко в воздухе.

Один поднес карлика к глазам, чтобы получше рассмотреть. На розовенькои упитанной мордашке щурились от яркого света костра большие темно-коричневые глаза. Карлик дрыгал ножками в крошечных башмачках, тоже украшенных золотом, и яростно ругался, хотя его ругань больше напоминала комариный писк. Ас поднес цверга поближе к уху, чтобы расслышать, наконец, что он там кричит.

– Как ты смеешь, холоп, так обращаться с императорским Наместником восточных пещер?! – пищал коротышка.

– Ты, что ль, наместник? – спросил Один.

– Я, ты что же, не видишь?

– Не-а, не вижу. На тебе ведь не написано, – ответил Один. – А вот как ты кусок мяса хотел спереть – это я видел!

– Я его не крал, – ответил карлик. – Я взял то, что мне принадлежит. В этих краях все принадлежит нам – цвергам.

– Вот это мясо, – Один размахивал перед носом коротышки его неудавшейся добычей, – принадлежит мне, и я хочу, чтобы ты это запомнил и передал своим друзьям, что, если я еще кого-нибудь поймаю с моей вещью, – отверну голову, сразу!

– Чего ты мне на ухо орешь? Ты, что, хочешь чтобы я оглох?

– Я пока не ору! – сказал Один, поднеся гнома поближе и несколько раз встряхнув для порядка. – Вот если я заору, то ты точно и оглохнешь, и ослепнешь.

– Если ты хоть чуть-чуть мне повредишь, то никогда не выберешься с этой горы и даже из этой пещеры, – пригрозил гном.

– Да что ты говоришь, а я и не знал, что эта гора так велика, – издевательски сказал Один.

– Здесь вообще вам, людям, – не место.

– А я и не человек!

С этими словами ас еще разочек встряхнул гнома как следует и выбросил из пещеры на улицу – в воздухе только сверкнул его золотой колпачок, упавший к ногам Одина. Ас устало осмотрелся по сторонам: костер ярко горел, одежда аса почти просохла, Хугин, согревшись, привел в порядок свои перья и снова стал прежней нахальной и очень умной птицей. Конь Одина спокойно стоял в углу, ближе к выходу. Если начнется какая-нибудь заварушка с гномами, то Слейпнир заметит это первым. У него вообще было редкое чутье на всякие неприятности, но пока конь спокоен, значит, и хозяину беспокоиться нечего.

Приказав Хугину получше смотреть, а то вот-вот соберутся друзья Наместника восточных пещер, Один взял седельную сумку и достал из нее вересковую настойку. Оставшееся до рассвета время он решил использовать с толком, потягивая прямо из горлышка кувшина согревающую жидкость.

Как ни странно, но до рассвета цверги так и не появились, правда, Слейпнира один раз что-то обеспокоило, и конь недовольно заржал, но Один не заметил ничего подозрительного, и Слейпнир быстро успокоился.

На рассвете костер почти догорел, осталось лишь несколько тлеющих головешек. Пора было собираться в дорогу. Один поднялся, разбудил Хугина, который продрых всю ночь, вместо того, чтобы следить за цвергами, и начал седлать Слейпнира. Вот тут-то и началось…

Взяв седло в руки, Один увидел, что над ним, кажется, поработали мыши или стая жуков-точильщиков. То же самое произошло и с седельной сумкой и припасами. То, что не было съедено, было разгрызено на мелкие кусочки. Слейпнир ни с того ни с сего начал беспокойно ржать и перебирать ногами, как пьяный. Оказалось, что гномы связали ноги ничего не замечающему коню волосами из его же гривы. Все это им удалось проделать в полной тишине, не побеспокоив Слейпнира, и даже Один, все время следивший за ними, ничего не заметил.

– Ну, вы мне еще за это заплатите! – крикнул Один, и эхо несколько раз повторило его крик под сводами пещеры.

Седло и припасы, вернее то, что от них осталось, пришлось бросить в пещере и вести коня за уздечку, слава богу, хоть она уцелела.

Через несколько минут прилетел Хугин с тревожными новостями. Место возле пещеры стало другим. И вообще вокруг постоянно все меняется, если смотреть сверху, то в радиусе обзора все кажется нечетким, а вот вблизи… Смотришь, вроде бы дерево, а отвернулся, и на тебе получи, на его месте – куст или поляна.

Один вышел из пещеры и остановился. Пока думал, что делать дальше, обернулся – пещеры уже нету. Да-а, ссориться с цвергами, действительно, оказалось слишком хлопотно. Теперь пройти по Медвежьей горе можно было только с помощью истинного зрения, а им Один владел не очень-то уверенно.

Ас приказал Хугину больше никуда не улетать, и ворон спокойно устроился на плече у хозяина. Один решил держать путь строго на восток, туда, где был виден восход солнца. Уж с восходом-то точно цверги ничего не могли сделать. Солнце каждый день садилось за горизонт на западе и появлялось с востока – любая магия здесь бессильна.

Один не спеша продвигался вперед, постоянно помня, что предметы, которые он видел, сильно отличались от тех, что были на самом деле. Периодически ас произносил заклинание истинного зрения и часто шел по памяти. Так он продирался через иллюзию густого кустарника, усыпанного колючками, хотя на самом деле здесь была нормальная тропинка, ведущая в гору. Иллюзия была настолько сильной, что Один чувствовал прикосновение веток, и иногда колючки даже оставляли рваные дыры на его одежде. Вдруг посреди кустарника он увидел высокий обрыв. Здесь дорогу пересекала глубокая расселина, но посмотрев истинным зрением, Один увидел, что тропинка по-прежнему поднимается в гору, и никакого обрыва впереди нет. Он рискнул и сделал шаг вперед, нога зависла в пустоте, но на самом деле – уперлась в землю. Тогда он сделал второй шаг, третий… Один и его конь благополучно миновали расселину, пройдя по воздуху.

Впереди ас увидел бесконечное болото, но, прошептав заклинание и посмотрев на него истинным зрением, он понял, что никакого болота нет, есть только прежняя тропинка в гору. Они шли еще какое-то время, солнце уже стояло высоко, когда Слейпнир вдруг зафыркал и отказался идти дальше. Произнеся заклинание, Один увидел, что они остановились на самом краю глубокого обрыва. Еще шаг – и он летел бы в бесконечную пропасть, где внизу торчали острые пики скал. Только чутье коня спасло его от этого падения. Один остановился и задумался: «Куда же дальше?» Дальше, кажется, было некуда.

Ас оглянулся назад и увидел у себя за спиной ту же пещеру, в которой они ночевали и от которой ушли на восток уже несколько часов тому назад, «Очередная иллюзия», – подумал ас, посмотрел истинным зрением – ничего подобного. Пещера осталась на месте и все вокруг нее было таким же. Значит или они все это время топали на месте, или заклинание здесь не действовало. «Тем лучше», – подумал Один и шагнул в пещеру.

Здесь все осталось как было, только костер догорел и угли остыли, в углу валялось растерзанное седло и сумка с припасами, никаких признаков цвергов.

– Ну сейчас вы у меня попляшете! – сказал Один в пустоту и взялся за Гунгнир.

«Хоть и говорил Хеймдалль, что с вами лучше по-хорошему. Видно, так у нас не получится. Значит, будет по-плохому! Гора-то все равно одна, вот и посмотрим, как вы себя почувствуете, когда у вас потолки проваливаться начнут!» – думал Один, выбирая место, куда лучше метнуть Гунгнир. Ага, нашел! В самом дальнем углу пещеры у пола была небольшая нора, видимо, в нее и тащил мясо вчерашний цверг. Один метнул копье в это место – откололся большой кусок породы, метнул еще раз – кусок побольше, с какими-то блестками, в третий раз копье попало в пустоту, открылся тоннель, пересекавший путь Гунгнира. «Выбрал правильное направление», – подумал Один, продолжая орудовать копьем.

Из пещеры открылся ход еще в одну пещеру, на этот раз больших размеров и с гладкими стенами. Непонятно откуда шел голубоватый свет, может быть, светились сами стены. Один осмотрелся, из этой пещеры вели два тоннеля, и тот, и другой были слишком малы, чтобы по ним мог пройти человек, да еще и с конем. Один выбрал стенку напротив выхода в старую пещеру и начал долбить ее. Бам – откололся кусок, бам – второй, третий… вскоре образовалась огромная дыра в стене и куча горной породы на полу. А Гунгниру – хоть бы что, ударил изо всей силы и вернулся в руки к хозяину.

Вскоре пролом в стене вывел Одина в какой-то коридор. Отсюда несколько тоннелей вели в разные стороны. Это место уже не казалось таким заброшенным, как предыдущая пещера. В одном из тоннелей появились несколько голов цвергов и тут же спрятались. Один сделал вид, что их не заметил и продолжил свою работу по прокладыванию еще одного тоннеля в горе – в человеческий рост.

Следующим помещением оказалась кладовая. Здесь было золото и самоцветы, добытые в горе, и предметы из золота, изготовленные людьми и когда-то украденные цвергами. Один не стал ничего брать, только перевернул все сундуки и мешки, высыпав содержимое на пол и разбросав по всей пещере, и приказал Слейпниру растоптать особо большой сундук с готовыми изделиями. Хрупкие браслеты и чаши, хрустя, ломались под копытами лошади. Этого цверги уже не могли вынести, и из-за угла появилась маленькая румяная физиономия.

– Эй, воин, и не жалко тебе такую красоту губить? Ну взял бы себе, что понравится, и шел подобру-поздорову.

– Мне не жалко, – ответил Один, – а если ты сейчас же не позовешь вашего Наместника… как его там? Я разнесу всю эту горку изнутри, камня на камне не останется! Это я вам обещаю. Да, еще можешь ему передать, что здесь большой приятель Хеймдалля орудует. Одином зовут.

Гном по мышиному пискнул и унесся прочь, а Один опять принялся за свое дело.

Не успел он сломать следующую стену, как появился его вчерашний знакомый в голубом кафтанчике в компании еще одного. Тот был постарше и попроще одет, с большими голубыми глазами и седой бородой. «Наверное, друга Хеймдалля – Силги позвали», – подумал Один и продолжил молотить стену.

– Эй, ну перестань ты, – попросил Наместник. – Я ведь не знал, что ты из асов.

– Чего? Что-то не расслышал, – переспросил Один.

Я говорю, что не знал, что ты из асов! – крикнул Наместник, выйдя вперед.

Ага, теперь расслышал! – сказал Один, схватив цверга за ногу и подняв высоко в воздух.

Тот что-то злобно пищал, но когда Один схватил его покрепче и сжал, сразу успокоился.

А теперь слушай, – сказал Один. – Ты сейчас прикажешь, чтобы твои сделали мне новое седло и сбрую, а потом я донесу тебя до края ваших земель и там отпущу, не причинив вреда, но если мне что-нибудь здесь не понравится или я снова почувствую, что вы морочите мне голову, так и знай: обратно ты уже не вернешься. Ты меня понял?

– Да, да, повелитель! – пропищал Наместник, – Я и не думал причинять тебе вред, когда узнал, что ты из асов.

– А хоть и не из асов, какая разница? – сказал Один, а потом обратился к Силги: – А ты кто?

– Меня зовут Силги, – ответил гном.

– Значит, я пил твой напиток, когда гостил у Хеймдалля?

– Из вереска?

– Да.

– Значит, мой, – гном улыбнулся.

– Вкусный был напиток, – сказал Один, – Хеймдалль передавал тебе привет. Сказал, что если у меня будут сложности, чтобы я нашел тебя, но я чуть не свалился в пропасть сегодня утром, и у меня уже не было желания вести с вами переговоры. По вине вот этого! – Один встряхнул Наместника за ногу.

– Я понимаю, Один, – сказал Силги. – Но здесь нет нашей вины. Подожди здесь, пойду принесу тебе седло.

– Я буду у выхода из пещеры, – сказал Один. И вышел через проделанный им пролом, крепко

держа за ногу Наместника в голубом кафтанчике. Тот снова начал пищать:

– Один, мне неудобно, ты мне так ногу оторвешь!

– Я тебе голову оторву, если будешь дергаться! – пригрозил Один, продолжая тащить его через проломы в стенах на свежий воздух.

Когда Один вышел из пещеры, ярко светило солнышко, от земли после ночного ливня поднимался пар, а цверг в его руке снова судорожно задергался, стараясь прикрыть глаза руками – солнечный свет был ему ненавистен.

– Ничего, Наместник, придется тебе потерпеть, пока я не спущусь в долину Ясеня, – сказал Один. – Сам виноват.

– Я же так ослепну! – пискнул цверг.

– А тебя никто не заставлял мешать мне пройти через гору, – сказал Один.

Потихоньку Наместник успокоился, натянув на глаза колпак и еще сверху прикрыв их руками. Вскоре появился Силги.

– Один! – услышал ас тоненький голосок из пещеры. – Один, забери свое седло. Ты же знаешь, мы не можем выходить на солнечный свет.

Один вошел в пещеру, там стоял Силги и еще несколько гномов; в руках они держали новое седло и сбрую. Что ни говори, но эти вещи были сделаны великолепно. Седло и уздечка были черного цвета и отделаны серебром с чеканкой очень тонкой работы. Один внимательно осмотрел новое седло, вроде все было в порядке, но на всякий случай он пригрозил цвергам:

– Если эти вещи заколдованы и повредят коню, так и знайте, я от этой горы и камня на камне не оставлю!

– Мы знаем, – ответил Силги – но в них нет никакой магии. Я даю тебе честное слово, а моему слову ты можешь верить. Спроси у Хеймдалля.

– Ладно, тебе я верю, – пробурчал Один, – а этого друга, раньше чем спущусь с горы, не выпущу.

Силги взглянул на Наместника и, увидев, что глаза у него закрыты, довольно улыбнулся и подмигнул Одину.

– Передавай привет Хеймдаллю, когда увидишь.

– Обязательно, – ответил Один и вышел из пещеры.

Он одел на Слейпнира новое седло и поскакал по тропинке на восток. Хугин взлетел с плеча Одина высоко в небо посмотреть, не задумали ли чего хитрые гномы. Вскоре ворон вернулся, – все было в порядке. Тропинка хорошо видна с воздуха, только пропасть, в которую чуть не провалился Один еще утром, осталась на месте.

Слейпнир скакал рысью по каменистой тропинке, и скоро Один подъехал к пропасти. Там он опять встряхнул Наместника и подержал его за одну ногу над ущельем, это подействовало, и Наместник раскололся:

– К югу отсюда есть мост, но он виден только при лунном свете. Если ты знаешь заклинание истинного зрения, то сможешь проехать и сейчас, если, конечно, не боишься ехать по невидимому мосту.

– Не боюсь, сегодня я это уже сделал один раз, – ответил Один. – Показывай дорогу.

– Езжай на юг вдоль ущелья, пока не встретишь огромный валун возле обрыва, размером не меньше твоего коня. Если посмотришь истинным зрением, то увидишь, что вместо него там начинаются перила моста.

– Хорошо, только по этому мосту ты пойдешь первым, – сказал Один.

Цверг обиженно запищал, но быстренько заткнулся, когда Один пообещал выбросить его в пропасть сейчас же.

Ас долго ехал вдоль обрыва, пока не увидел большой камень, действительно, размером не меньше коня. Сказав заклинание и посмотрев на то место, где был камень, он увидел, что вместо камня там начинается мостик, сделанный будто из тумана с тонкими резными перилами. Один позвал Хугина и приказал ворону пройти по невидимому мосту. Птица встала, где сказал ас, и сделала шаг вперед. Если бы моста не было, Хугин в любой момент мог расправить крылья и взлететь, но мост был, и ворон с важным видом первооткрывателя протопал по нему туда и обратно.

Пришло время побеспокоить цверга. Один сделал хорошую удавку из новой уздечки и нацепил ее на шею Наместнику.

– Иди вперед, если соврал – полетишь в пропасть вместе с нами, а уж Хугин проследит, чтобы ты не зацепился за что-нибудь по дороге.

Так и переправились через ущелье: впереди шагает по воздуху Хугин, за ним Наместник на удавке, дальше Один и за ним Слейпнир.

На другой стороне ущелья опять начиналась тропинка. Она больше не поднималась вверх, а огибала гору по краю и вскоре пошла под уклон. Один и его спутники въехали в темный хвойный лес. Вокруг росли деревья-великаны, а вся земля была усыпана ковром из опавших иголок. Тропинка долго петляла между деревьями, пока не вывела их к небольшой поляне. Здесь лес заканчивался, и был виден крутой спуск в долину Ясеня.

Спускаться было очень сложно, особенно Слейпниру. Прямых участков пути почти не было, постоянно приходилось огибать острые скалы или идти почти по краю обрывов. Из-под ног часто выскальзывали камни и летели вниз с огромной высоты. Хугин постоянно кружил в небе, то и дело спускаясь к Одину и рассказывая о самых опасных участках дороги впереди. Несколько раз они проходили мимо пещер, но они казались необитаемыми, во всяком случае в это время дня.

Спуск с горы занял у Одина весь оставшийся день. Уже почти стемнело, когда они были у подножия горы, но Один продолжал путь и в темноте, спеша покинуть владения цвергов. Не караулить же Наместника всю ночь, а отпусти его сейчас, так и знай: сразу же устроит какую-нибудь пакость.

Наконец каменистая местность закончилась. Впереди была долина Ясеня. Теперь дорога вновь пошла вдоль реки, вокруг росла высокая мягкая трава. Долина была наполнена жизнью. Было видно, как шевелится трава в тех местах, где копошились мелкие зверьки или птицы. Хугин куда-то надолго улетел, но, вернувшись, прокаркал, что нашел хорошее место для ночлега.

Пришла пора отпускать Наместника. Его владения остались далеко позади, а в долине Ясеня командовал Мимир. Все вокруг хорошо знали, что любой, кто идет к нему за советом или помощью, находится под его покровительством, и никто во всех девяти мирах не посмел бы пойти против воли старика-Мимира.

Один опустил на землю цверга, шутливо поправив шапочку у него на голове и кафтанчик. Цверг на прощание что-то злобно пропищал и быстро скрылся в траве на краю дороги, видимо, опасаясь, что Один передумает.

Дальше Один поехал за Хугином. В темноте птицу не было видно, но ворон летел прямо перед конем и постоянно каркал. Его карканье служило хорошим ориентиром, и вскоре Один выехал на небольшую полянку, на краю которой рос старый дуб. Место, действительно, было очень удачным для ночлега. Возле дуба валялось несколько сухих веток, вполне достаточно, чтобы развести костер и поджарить пойманного по дороге зайца.

Через полчаса зайчишка уже висел над огнем, распространяя очень аппетитный запах. Слейпнир пасся на поляне, а Хугин сидел на нижней ветке дуба и нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании лакомого кусочка. Зайчатина оказалась, действительно, очень вкусной и нежной, особенно после того, как цверги уничтожили припасы Одина, и он не ел почти целые сутки. К счастью, у аса осталось еще полкувшина Хеймдаллевой настойки.

Поев и допив содержимое кувшина, Один завернулся в плащ и лег у костра, на всякий случай не выпуская Гунгнир из рук. Ас еще какое-то время не мог заснуть и смотрел на звезды. В долине Ясеня они, казалось, светили особенно ярко. Потом его глаза стали постепенно слипаться, шум ветра в ветвях старого дуба убаюкивал и пришел сон, накрыв весь мир вокруг темным покрывалом.

Один проснулся от криков Хугина у себя над головой. Он сразу вскочил на ноги и схватился за Гунгнир: просто так Хугин не будет поднимать такой шум над головой у хозяина.

К полянке приближался одинокий путник. Это был старик, одетый в белую рубаху из тонкой шерсти и такие же белые штаны. Старик шел босиком по траве, опираясь на деревянный посох.

Когда путник подошел ближе, Один сразу узнал в нем Мимира. Хоть он давно не видел своего дядюшку, но за это время старик почти не изменился – те же добрые синие глаза, загорелое лицо без единой морщинки, только волосы стали совсем седыми.

Один сделал шаг навстречу и низко поклонился старику. Мимир улыбнулся.

– Ну, здравствуй, Один.

– Здравствуй, дядюшка.

– Давно не виделись, Один, – сказал старик, – Как только узнал, что ты идешь сюда, сразу вышел тебя встречать.

– От кого ты узнал? – спросил Один.

– Ты же чуть Медвежью гору не разнес, теперь все в округе знают, что заявился сам Один, – засмеялся старик.

– Ну, они меня вынудили, – Одину стало стыдно.

– Да не расстраивайся ты, они кого хочешь вынудят. Правда, хорошо защищают долину от непрошенных гостей. Ты бы хоть весточку мне послал с вороном. Тогда я предупредил бы их, и тебя встречали бы с распростертыми объятиями.

– Я сам до последнего момента не знал, что сюда еду, – сказал Один.

– Зато я знал, что ты вскоре приедешь. Я ждал тебя.

Один удивился, но промолчал.

– Ладно, пойдем к источнику, сейчас самое время, – сказал старик.

Один быстро собрался и позвал Слейпнира, но, как ни странно, конь не появился. Один крикнул еще раз – тишина, Слейпнир не отзывается. Раньше такого никогда не случалось.

– Один, мы пойдем к источнику пешком. Конь тебе пока не понадобится, и я отправил его пастись к Ясеню, – успокоил его старик.

– Что, источник так близко, что можно дойти пешком? – спросил Один.

– Ты пока не поймешь, он и далеко, и близко одновременно, – сказал старик. – Мы доберемся до него за полчаса. Другие будут ходить по долине месяц и не выйдут к источнику.

Один опять ничего не понял, но решил не задавать больше вопросов. Если старик говорит, что до источника полчаса ходьбы, то, значит, так оно и есть.

Один и Мимир молча тронулись в путь, за ними летел Хугин. Долина Ясеня показалась Одину самым приятным и спокойным местом из тех, что он встречал. В густой траве были целые россыпи полевых цветов, мелких, но очень ярких. Они шли по пестрому ковру из растений, не было никакой тропинки, но идти было легко. Солнце ярко светило, но в воздухе не было зноя, постоянно дул легкий ветерок, принося влажный запах моря, хотя море было очень далеко отсюда.

Один посмотрел вдаль, но не смог ничего разобрать впереди. Было такое же ощущение, как и вчера на Медвежьей горе, когда все предметы постоянно менялись местами и становились другими. Здесь тоже земля казалась прочной только у них под ногами, все остальное было неясным, расплываясь в каком-то мареве или туманной дымке, или еще в чем-то, чего Один пока не знал. Он ни о чем не беспокоился, только шагал за стариком Мимиром и знал, что рано или поздно они выйдут к Ясеню.

Воздух сделался чуть теплее, и теперь к запаху моря примешался еще и запах меда. Откуда-то появился ручеек, текущий параллельно их пути, потом еще один. Этого не могло быть, ведь только что их не было, но Один уже перестал чему-либо удивляться, он просто шел, вдыхал пьянящий воздух, и на душе у него было легко, как не было уже давно, может быть, с тех пор, когда он был еще ребенком.

Наконец они вышли на берег озера совершенно правильной круглой формы, окруженного с трех сторон скалами. Прямо напротив них со скалы в озеро падал большой шумный поток воды зеленоватого цвета. Озеро было глубоким и очень прозрачным, в лучах солнца вода переливалась всеми оттенками голубого и зеленого.

На другой скале, она была пониже остальных, росло самое первое дерево в мире – священный Иггдрасиль. Его корни пили воду из Источника мудрости, его ствол был необъятен, его крона достигала неба и верхушка дерева была закрыта облаками. Тот, кто видел это дерево и пил воду из Источника, был самым счастливым, потому что он побывал у самых корней Мироздания и понял, в чем смысл жизни.

Один стоял и не мог отвести глаз от дерева Жизни, он снова почувствовал себя маленьким и беспомощным, его сила и ум были ничем по сравнению с древностью и мудростью этого места. Он понял, что Источник и Ясень были всегда, задолго до появления людей и асов, и останутся здесь навечно, даже когда исчезнут люди и все забудут имена богов.

– Производит впечатление? – спросил Мимир.

– Да. А на тебя?

– Я привык, – ответил Мимир.

– А я, наверное, никогда не смог бы привыкнуть, – сказал Один.

– Тебе так кажется, – возразил Мимир, – Хорошо, идем, я покажу тебе свой дом.

Он повел Одина в обход озера и дерева Иггдрасиль, там была еще одна полянка, поросшая мягкой травой. Один увидел Слейпнира, опять превратившегося в восьминогого зверя и мирно пасшегося возле хижины Мимира. Сама хижина была очень простой: сложена из обычных бревен, большие окна выходили на три стороны. Сразу за хижиной открывался вид на речку с высокими скалистыми берегами, только вместо воды в этой реке были камни – мелкие булыжники и галька. И лишь посередине тек маленький, тихо журчащий ручеек и уходил куда-то под землю.

Во дворе стоял грубо сколоченный стол и две лавки.

– В доме сейчас жарковато, давай лучше посидим здесь, я сейчас принесу чего-нибудь поесть.

Старик ушел внутрь хижины, а Один присел на одну из лавок. Сюда доносился приглушенный шум водопада и запах воды. Если закрыть глаза, то казалось, что это морской прибой. Так Один и остался сидеть с закрытыми глазами, вспоминая море. Каменная река напомнила ему холодный берег между двух высоких утесов. Прибой почти гипнотизировал, казалось еще немного и ты превратишься в белую птицу и будешь качаться там на волнах, а потом улетишь с тоскливым криком, чтобы никогда больше не вернуться. Картинка в памяти была настолько яркой, что Один почти почувствовал холодный ветер, и казалось, что если он откроет глаза, то окажется там, в том месте, которое он себе представил. Один попробовал.., и вместо моря очнулся во дворе Мимира на той же лавочке, только стол был уже накрыт, а старик сидел и смотрел на него с добродушной улыбкой.

– Мечтаешь?

– Да, вспомнилось кое-что, – ответил Один.

Да, я знаю, в этом месте воспоминания приходят очень часто. Угощайся, – старик пододвинул Одину блюдо жареной баранины и налил прохладного пива.

Один только сейчас почувствовал, что очень голоден, и с аппетитом набросился на еду, запивая большие куски мяса пивом из чашки. Мимир почти ничего не ел, а только смотрел на Одина, как будто вспоминал что-то. Когда Один наелся, Мимир спросил его:

– Ты пришел сюда для того, чтобы получить что-нибудь у Источника?

– Не знаю. Я почувствовал беспокойство. Иногда мне не хватает сил, чтобы править мудро, – сказал Один.

– Значит тебе нужна мудрость?

– Но ведь здесь же Источник мудрости, а не чего-нибудь другого, – сказал Один. – Еще Хеймдалль мне сказал, что тут есть старинные магические руны.

– Да, есть, – ответил Мимир. – И они дают огромную власть над миром, которую тебе предстоит научиться использовать. Ты можешь получить эти руны, но я не могу дать тебе их просто так. Ты же ищешь, Источник ничего не дает, не беря чего-нибудь взамен, и я ничего не могу изменить. Так было всегда и будет до тех пор, пока существует Ясень и Источник мудрости.

– Что я должен дать взамен? – спросил Один.

– Пока не знаю, – ответил Мимир. – Давай отложим это назавтра, а пока отдыхай. У тебя была трудная дорога.

Один согласно кивнул. Он, действительно, почувствовал усталость. Они еще какое-то время поболтали с Мимиром о всяких пустяках, а потом старик сказал, что у него есть какие-то дела, и ушел, оставив Одина одного.

Ас побродил вокруг дома, попробовал выбраться к каменной реке, но так и не смог, повторилась старая история: он долго спускался по крутому обрыву, но река постоянно оказывалась внизу, а когда дальше идти было некуда – абсолютно отвесная стена. Один обернулся назад и оказался снова возле хижины Мимира на краю поляны рядом со Слейпниром. Тогда он ласково потрепал коня по холке, Слейпнир в ответ тихо заржал.

– Ну, что, нравится тебе здесь? – спросил Один.

Конь весело фыркнул в ответ.

– Идем посмотрим на Ясень?

Но Слейпнир не обратил внимания на предложение аса и продолжал жевать сочную травку. Тогда ас отправился один еще раз взглянуть на источник. К счастью, туда дорога не была закрыта, и через несколько минут Один стоял на краю скалы. Внизу тихонько плескались воды озера. Сейчас оно было ярко-зеленым и совершенно прозрачным в свете заходящего солнца. По воде скользили блики, а в прозрачной глубине не было видно ни водорослей, ни каких-нибудь рыб. Озеро было необитаемым, только справа от скалы виднелись мощные корни дерева Иггдрасиль, и под ними вода постоянно бурлила и перемещалась. Видимо, там бил подземный источник, наполнявший озеро вместе с водопадом.

Один сел на краю скалы и начал смотреть на воду. Шум водопада, плеск воды в озере и тихий шелест листьев священного Ясеня убаюкивали, но это был не сон, он больше походил на грезы. Мысли текли легко, перескакивали с предмета на предмет, воспоминания приходили и сразу забывались, все прошлые обиды остались далеко позади и казались ничем по сравнению с плеском воды в озере.

Ас даже не заметил, как потихоньку к нему подошел Хугин, устроился на скале рядом с ним. Он увидел птицу только, когда та стала нетерпеливо топтаться на месте, стараясь привлечь внимание хозяина.

– Ну, чего тебе, Хугин?

– Ничего, я думал, что ты заснул, – прокаркала птица.

– А если и заснул, то что?

– Я просто хотел поговорить с тобой, – ответил Хугин.

– О чем?

– Об этом месте. Ты раньше был здесь когда-нибудь?

– Был, но очень давно, – ответил Один. – Тогда все было по-другому, и Мимир здесь еще не жил.

– Он брат твоей матери?

– Да. Она была очень красивой и привозила меня сюда когда-то, но я тогда еще не понимал значения этого места.

Ворон замолчал, и Один снова погрузился в свои мысли. Один так и просидел на скале, пока солнце полностью не скрылось за горизонтом. Тогда он поднялся и пошел по тропинке к хижине Мимира. Старик уже давно вернулся и сейчас сидел у очага, поджаривая на вертеле большие куски мяса.

– Ну, как провел день? – спросил Мимир не оборачиваясь.

– Сидел возле Источника, – ответил Один.

– Значит, провел день с пользой.

– Да, наверно, ты прав, – сказал Один. Мимир старательно ворочал мясо, чтобы оно одинаково хорошо прожарилось со всех сторон.

– Ты голоден? – спросил старик.

– Не знаю, – ответил Один.

– Значит, да. Подожди, мясо скоро будет готово. Мимир приготовил мясо и снял его с вертела, переложив на блюдо. Они поужинали, запивая мясо вкусной медовухой. После ужина Мимир сказал:

– Тебе предстоит завтра очень серьезное испытание. Ты должен приготовиться. Я узнал, что надо дать Источнику взамен магических рун.

– И что же? – спросил Один.

– Он хочет получить твой глаз, – сказал Мимир.

– Почему именно так? – спросил Один. Мысль о том, что придется расстаться с глазом ему очень не понравилась.

– Он дает магические руны, значит, передает тебе часть своей силы. Взамен он хочет получить часть тебя. Вместе с глазом он получит твою силу и сможет приумножить ее. Вы с ним станете как бы кровными братьями – Источник всегда будет чувствовать тебя, а ты его. В трудный момент ты сможешь черпать силы из Источника, как это делает дерево Жизни. Я считаю, что это равноценный обмен, но ты можешь отказаться и никто не упрекнет тебя в этом.

Один ненадолго задумался и ответил:

– Я согласен.

– У тебя есть еще ночь для размышлений, но если ты твердо решил, то иди лучше выспись перед завтрашним днем, – сказал Мимир.

Так Один и решил поступить. Мимир постелил ему в просторной прохладной комнате. В открытое окно доносился звук водопада. Один быстро заснул и крепко проспал всю ночь.

Мимир разбудил аса на рассвете. Он принес ему чистую одежду. Один легко проснулся, чувствуя себя прекрасно выспавшимся, будущее испытание уже не страшило его. Он одел такую же, как у Мимира, белую рубашку и брюки из светлой шерсти. Кроме этого старик ему принес новый плащ, тоже синего цвета, но из какой-то странной очень легкой материи, которая переливалась на солнце.

– Нам пора идти, Один, если ты решил получить руны, – сказал Мимир.

– Да, я решил! – ответил Один.

Они вышли из хижины. Воздух был еще прохладным, над Ясенем плыли облака, окрашенные восходящим солнцем в багровый цвет. Темная вода в озере стояла почти неподвижно. Мимир и Один поднялись на первую скалу, но дальше дорогу им преградил водопад. Мимир стал у самой кромки воды и произнес несколько слов. Вода прекратила свой бег и открылась дорога к дереву Жизни. Старик пошел первым, Один за ним. Как только они прошли к Ясеню, вода побежала снова.

Под деревом был алтарь из больших каменных глыб, испещренных древними письменами на забытом всеми языке, на одном из камней было изображение самого Иггдрасиля. Рядом с алтарем стояли две серебряные чаши: одна из них была пустой, другая наполнена чистой водой, наверное, из Источника. Мимир подошел к алтарю, поднял руки к Ясеню и начал петь песнь, в которой древний язык перемешивался с современным. Он пел очень долго, ритм постоянно менялся, и песнь казалась то очень грустной, то радостной, то воинственной. Один так и не понял, о чем она, но постепенно ритм захватил его, и он начал раскачиваться в такт. Потом Мимир спрашивал его о чем-то, и Один отвечал, потом вдруг прекратились все звуки, и Мимир приказал Одину:

– Сейчас ты сам должен вырвать свой глаз и отдать его Источнику.

Один послушался. Он намочил пальцы правой руки в чаше с водой и сам надавил на правую глазницу.

Боль все нарастала, но Один не отнимал рук от глаза, а давил все сильнее и сильнее, вот он почувствовал, как по руке потекло что-то теплое, наверное, кровь, боль прожгла и опустошила всю его душу, и в руке остался глаз. Он протянул его Мимиру. старик с поклоном принял эту жертву и положил в пустую чашу. Туда же он собрал немного крови Одина, а потом приказал асу умыться из чаши с водой.

Один набрал полные ладони воды и приложил их к пустой глазнице, и боль ушла, по горящей ране разлилась приятная прохлада. Вместе с болью ушли все тревоги и обиды предыдущих лет, осталась пустота.

Мимир затянул еще одну песнь, но она была намного короче. Произнося незнакомые слова заклинаний, старик вылил содержимое чаши и глаз Одина в Источник, под корни Ясеня. Вода тут же забурлила и окрасилась в розовый цвет, но через минуту все стало по-прежнему. Первый луч восходящего солнца попал на воду, и она сразу же засветилась прозрачной нежной голубизной.

– Теперь ты должен искупаться в Источнике, – оказал Мимир Одину.

Один послушно снял с себя запачканную кровью одежду и прыгнул со скалы в воду. Холод обжигал кожу, вода бурлила вокруг него, подводные течения то утягивали его вниз, под самые корни Ясеня, то с силой выталкивали наверх. Ас начал захлебываться, но потом собрался и с силой оттолкнулся от дна, вынырнул на поверхность и начал рассекать воду мощными толчками. Через несколько минут ас выбрался на берег. Мимир уже ждал его, держа в руках магические руны.

– Ты получил то, что хотел, Один. Используй их на благо девяти миров.

Один принял руны из рук Мимира.

– Спасибо, дядюшка. Ты не пожалеешь, что отдал их мне, – сказал Один и низко поклонился.

– Идем к дому, тебе надо отдохнуть и возвращаться в Асгард. Великие дела ждут тебя!

Старик подал Одину синий плащ и, закутавшись в него, Один пошел по тропинке к хижине. Боль в глазнице прошла, осталась какая-то тяжесть, и мир вокруг теперь казался другим, но Одину предстояло привыкнуть к этому новому ощущению.

На столе возле хижины уже стоял завтрак.

– Поешь на дорогу, сынок, – ласково произнес Мимир.

– Да, спасибо. А ты, дядюшка?

– Я пока не хочу. У меня еще будет время, – ответил Мимир.

– Ты должен остаться у Источника? – спросил Один.

– Сейчас уже нет. Я выполнил свой долг – передал руны тому, кому предстоит править мирами. Теперь я свободен.

– Тогда зачем тебе оставаться? Ты ведь можешь пойти со мной в Асгард?

– Я слишком стар и буду только обузой для тебя, – ответил Мимир.

– Мне еще не раз понадобятся твои советы, – сказал Один. – Теперь я понял, что получить руны недостаточно, надо еще научиться использовать магическое знание.

Мимир задумался и некоторое время сидел молча. Потом сказал:

– Наверное, ты прав, сынок. Я еще могу пригодиться тебе.

– Тогда собирайся и ты в путь, – ответил Один.

Два путника появились на дороге.

Один скакал на восьминогом Слейпнире, синий плащ аса развевался по ветру, а лицо было закрыто широкополой шляпой, скрывающей глубокую впадину вместо правого глаза.

Второй был очень высокого роста, с длинными совершенно седыми волосами. Он ехал чуть позади на красивой белой лошади с серебряной гривой. Мимир не взял с собой никаких вещей, только посох, сделанный из дерева. Это Иггдрасиль подарил ему на прощание одну из своих веток.

На Перекрестке миров дороги путников разошлись.

– Ты точно хочешь побывать в Миргарде? – в который раз повторял Мимир.

– Встретимся в Асгарде! – упрямо кивнул Один, становясь невидимым. Людям без нужды видеть великого аса.

 

ФИМБУЛВЕТЕР

Лето в этом году наступило необычно рано. Жители Миргарда, привыкшие к затяжной и холодной Весне и короткому, яркому лету, были немало удивлены столь ранним теплом. Даже старики не помнили такого лета – слишком яркими были листья на деревьях, слишком много птиц и тепла, – не могло быть этого в краях Миргарда.

Старый Оттар вышел из хижины еще на рассвете. Небо по-прежнему было безоблачным, солнце постепенно появлялось над горизонтом огромным алым кругом и щедро согревало землю. Проснулись птицы. Оттар внимательно осмотрелся вокруг – все было как-то по-другому, не так, как в прошлом году, и не так, как он помнил еще с детства, а ему, слава богу, будет уже шестьдесят шесть. Все вокруг было слишком уж хорошо. «Так не бывает, не к добру все это», – думал старый Оттар, но молчал. Молодые не замечали ничего необычного и были только рады жаркому лету. Ничто не предвещало беды, разве что какое-то беспокойство охватывало то одного, то другого старика, что-то необъяснимое было и воздухе, все краски стали намного ярче, как будто это было последнее лето в Миргарде.

Оттар тяжело вздохнул – для него этот год в любом случае последний, слишком стар он, все болит, редко кто доживает до такого возраста, да и жизнь стала для него совсем другой – одни мучения. За себя он не боялся, а вот двоих дочерей с их детьми было жаль, да чем им поможешь. Если суждено случиться беде, то она все равно нагрянет, неотвратимо, страшно. Можно только помолиться Одину – покровителю людей. Раньше он не раз помогал Оттару во время сражений, даже приходил в вещих снах – предупреждал об опасности, видно, не забывал бог-покровитель своего старого слугу. Много раз Оттар и его дружина побеждали врагов с криками во славу Одину, много кровавых жертв принес Оттар своему любимому богу. «Надо сегодня вечером зарезать козленочка в жертву Одину, пусть даст мне еще один сон», – подумал Оттар и с этим отправился обратно к хижине – будить дочерей с их мужьями. Оттар вошел в сени и, не особенно церемонясь, пнул мальчишку-конюха.

– Поднимайся! Солнце давно взошло, а ты еще валяешься, дармоед! – прикрикнул на него старик, но в его голосе не слышалось злобы.

Мальчик мгновенно подскочил.

– Да, господин. Конечно, господин.

– Ну, ладно. Иди работай, – проворчал Оттар и пошел дальше в дом.

Его дочери уже проснулись. Хальгерда готовила завтрак для всей семьи. Од пошла будить детей. Вроде все было как обычно, и все же Оттар чувствовал что-то не то. Он с беспокойством смотрел на своих домашних, но они, казалось, ничего не замечали. «Надо сходить к Сверру, говорят, он очень сильный колдун. Уж если что-то готовится нехорошее, то Сверр узнает об этом первым», – подумал Оттар и сел за стол.

На завтрак была копченая оленина. Хальгерда прислуживала за столом мужчинам.

– Налей-ка мне пива, дочь, – сказал Оттар. Она быстро сбегала и принесла большую кружку пива – прохладного и чуть кисловатого на вкус. Оттар довольно кивнул. Пиво было то, что надо. День стоял жаркий и душный. Старик залпом осушил кружку и принялся за мясо. Украдкой он посматривал на дочерей. Хоть бог и не наградил его сыном, но девочки выросли крепкими и красивыми. Хальгерда – прекрасная хозяйка, очень хорошо следила за домом и ждала мужа из похода в Ётунхейм, землю великанов. Да только слишком долго его не было, и она с каждым днем становилась все беспокойнее. Од – младшая, заменила ему сына.

Высокая, стройная, с яркими голубыми глазами, она была великой воительницей, ее имя знали воины далеко за пределами Миргарда. Она по-прежнему была прекрасной, глаза ничуть не потускнели от времени, и только в белокурых волосах появилась пара седых прядей, совсем не портящих красоту Од. У Оттара была еще старшая дочь – Хильда, но она погибла вместе с его женой, во время страшных холодов, много лет тому назад.

Оттар, погрузившись в воспоминания, так и остался сидеть за столом над блюдом недоеденной оленины. Все остальные уже давно разошлись по своим делам, и только Од стояла в стороне и не смела беспокоить отца. «Стар он стал, медлителен, все время думает о чем-то, но, даст бог, переживет и эту зиму, благо лето выдалось теплым, на зиму можно много еды заготовить», – думала Од, глядя на отца и, не смея беспокоить его, потихоньку выскользнула из комнаты.

Оттар очнулся, налил себе еще кружку пива, выпил и вышел из дома, направившись к хижине Сверра-ворлока.

Колдун жил на самой окраине деревни. Покосившаяся хижина с латаной-перелатаной крышей все еще крепко стояла. Старик постучал в двери, но никто ему не ответил. Дверь сама собой распахнулась внутрь, и Оттар вошел. Внутри было необычно темно, все окна закрыты ставнями, в углу коптила свеча из медвежьего жира. Хижину наполняли незнакомые предметы и запахи. На стенах висели пучки разной травы и кореньев. Тут и там лежали кости животных, стол посередине комнаты был завален всяким хламом, назначение которого Оттару было непонятно. Но посреди свитков из коры деревьев с таинственными письменами, написанными какой-то бурой жидкостью, возможно, кровью, Оттар увидел красивый серебряный нож с рукояткой, украшенной красными камнями, сверкающими кровавым цветом даже в темноте хижины. Он, покрутив в руках загадочный кинжал, так и не понял его назначения и положил на место. На краю стола лежало несколько косточек какого-то мелкого животного и несколько камешков разного цвета и разной формы. С первого взгляда Оттару показалось, что в расположении этих предметов есть какой-то скрытый смысл, но, присмотревшись внимательнее, он подумал, что это просто кучка мусора.

Сверра в избушке явно не было, но очаг, сложенный из крупных камней, был теплым, внутри еще тлели угли: значит, он ушел недавно и, наверное, не очень далеко. Оттар не захотел дольше оставаться в доме и вышел наружу.

По тропинке, ведущей к дому из леса, шел Сверр и тащил за собой на веревке молодого белого козла. Козел упирался, колдун что есть сил тянул его за собой. Увидев Оттара, Сверр издалека замахал ему рукой, жестом прося помочь ему затащить во двор бедное животное, скорее всего, предназначенное в жертву богам. Оттар подошел, схватил козла за веревку у самой шеи. Слегка придушенное животное перестало сопротивляться, и два старика без проблем привели его во двор и привязали у молоденького дуба.

– Что тебя привело ко мне, Оттар? – спросил старый колдун.

– Хватит прикидываться, старый мошенник, – ответил Оттар. Он знал Сверра еще задолго до того, как тот стал колдуном, и был одним из немногих его друзей в деревне. – Не зря ты притащил этого козла, тоже, наверное, чувствуешь что-то.

– Что-то или ничего – все решают боги, – ответил Сверр.

– Ты прав, друг, давай мы у них и спросим.

– Уже спрашивал.

– И что они тебе сказали? – спросил Оттар.

– Пойдем в дом, – сказал колдун вместо ответа на вопрос и толкнул дверь хижины.

В комнате все осталось без изменений. Свеча почти догорела и было совсем темно. Вдруг неожиданно откуда-то сверху к ним под ноги выскочил огромный черный котяра и начал тереться о ногу колдуна.

– Все в порядке? – спросил Сверр у кота. Тот в ответ утвердительно мурлыкнул.

– Он охраняет дом, когда меня нету, – сказал колдун.

– Я был здесь и что-то его не заметил, – ухмыльнулся Оттар.

– А ты и не должен был его заметить. Это он всех замечает. Ладно, хватит об этом. Я бросал руны сегодня и получил довольно странный ответ. Смотри, – колдун показал на то, что Оттар в первый момент принял за кучку мусора. – Раньше руны никогда так не падали. Я долго думал, что это может означать. Кажется, с нами хочет говорить сам Один, грядут большие изменения.

– Ты сегодня принесешь ему в жертву козла? – спросил Оттар.

– Да. Если я все правильно понял, всех нас ждут большие неприятности, даже боги обеспокоены.

Оттар внимательно посмотрел на колдуна. Похоже, что его беспокойство с утра было ненапрасным.У Сверра чутье развито намного лучше, чем у него самого. Значит, действительно людям Миргарда грозит беда.

– Я тоже так думаю, – сказал Оттар. – И рун никаких не надо, выгляни на улицу и сразу поймешь, происходит что-то не то. Только вот что? Я тоже хотел принести жертву Одину, думал, может, он пошлет мне вещий сон, но ты меня опередил.

– На то я и волшебник, – ответил Сверр. – Если хочешь, оставайся здесь до вечера, раньше провести жертвоприношение невозможно. Посмотрим, может, Один действительно откликнется.

С этими словами Сверр ушел в глубь избушки и через несколько минут вернулся с несколькими кусками мяса и кувшином слабого пива.

– На, поешь. До вечера нам делать нечего, но потом, может, придется жарко, как в старые времена, Оттар. Только мы с тобой уже не те добры молодцы, что были раньше. Давай поедим и будем отдыхать до вечера. Я разбужу тебя, когда придет время.

Оттар поел во второй раз за это утро. Он почувствовал себя совершенно сытым, даже отяжелевшим. Старый колдун провел его в незаметную вначале дверь, ведущую еще в одну комнату. В ней не было ничего необычного, все магические принадлежности и таинственность остались позади, в комнате стояли две скамьи для сна и большой сундук. Скамейки были застелены овечьими шкурами, ставни открыты, и окна пропускали достаточно света.

Оттар устроился на одной из лежанок, на второй лег колдун. Немного поворочавшись, Сверр успокоился, и через несколько минут с его лежанки доносился размеренный храп.

К Оттару сон не шел, его мучала духота и тяжкие мысли о неизвестной пока опасности. Воспоминания о прошлых битвах и опасностях вихрем проносились у него в мозгу, потом почему-то вспомнилась Од и ее мать – Гудрид, потом одна за другой веселые мордашки внуков, потом воспоминания превратились в видения все более и более бессвязные. Оттар провалился в тяжелый сон.

Черный котище пришел, посмотрел на двух спящих стариков, фыркнул и залез в стоящий в углу сундук. Может быть, это тоже только лишь приснилось?

Тяжелый сон Оттара вдруг сменился более спокойным. Сновидения уже не приносили боли. Он снова был молодым, и рядом с ним была Гудрид, снова живая. Золотистые волосы заплетены в две толстые косы, лицо, покрытое здоровым ярким румянцем, светлое платье из тонкой шерсти. На руках она держала маленькую Хильду. Глаза его жены светились почти неземным светом и одновременно были прозрачными, как воды озера. Вот она протягивает ему дочку посмотреть, но он не успевает взять ребенка на руки, налетает ужасный ветер, только что безоблачное небо темнеет и затягивается черными тучами. Сразу становится темно и очень холодно, а ребенок, так и не успев прижаться к его груди, вдруг превращается в кусочек льда.

Оттар проснулся в холодном поту, не понимая, где находится. Посмотрел вокруг и постепенно вспомнил, что заснул в хижине у волшебника Сверра, но тогда был еще день и ярко светило солнце. В комнате было почти темно, Оттар выглянул в окно, вместо солнца на небе были ужасные черные тучи, между ними полыхали молнии, все это было очень похоже на недавний сон, но тем не менее происходило наяву.

Сверр еще спал, но его сон был тоже очень неспокоен. Он ворочался и бормотал что-то непонятное, лицо волшебника то искажалось гримасой боли, то появлялось выражение страшной тоски. Оттар подошел к нему и потряс за плечо. Старый колдун с криком проснулся. Еще не понимая, где находится, Сверр подскочил и схватил со стены старый меч, потом осмотрелся, понял, что оружие ему не понадобится, во всяком случае, пока, и подошел к окну.

– Мы не слишком поздно проснулись? – спросил Оттар.

– Нет, ты меня разбудил как раз вовремя. Мне снился страшный сон – все как будто на самом деле: эта комната, и мы с тобой в ней, поспали, проснулись и вышли на улицу посмотреть козла. Вечер теплый, ясный, солнце еще не зашло. И вдруг налетает ветер и становится холодно, белый козел превращается в огромный снежный сугроб и идет на нас, мы бежим обратно в избу, поворачиваемся, а вместо нее снежная равнина. Такие же сугробы приближаются к нам со всех сторон. И даже страшно подумать, что они могут сделать с нами, если настигнут.

– Странный сон ты увидел, – сказал Оттар. – Может быть, это и есть ответ Одина?

– Мы у него еще ни о чем не спрашивали. Может, и вещий сон, только вот, что он означает? Погода на улице действительно портится, – колдун хмуро глядел в окно. – Или это очень сильная буря, или что-то гораздо хуже.

– Тогда пойдем, твой жертвенный козел уже давно мог отвязаться и сбежать.

– Тот, кому на судьбе написано быть принесенным в жертву, никуда не сбежит. А что написано на судьбе у этого козла – мы сейчас посмотрим.

С этими словами Сверр вышел из комнаты. Оттар немного задержался и успел заметить, как из сундука, самостоятельно поднимая лапами крышку, вылез черный кот. «Значит, это был все-таки не сон», – подумал Оттар и последовал за Сверром.

Белый козел стоял в том же месте, где они днем его привязали, и жалобно блеял от страха. Видно, у него на судьбе было действительно написано быть принесенным в жертву.

Сверр покрепче привязал животное и вернулся в дом. В комнате для заклинаний он зажег несколько новых свечей и заново растопил очаг. Сухие березовые поленья быстро разгорелись, создавая тепло.

Колдун подбросил в очаг несколько щепоток какой-то травы, и комната наполнилась приятным, чуть дурманящим запахом. Оттар стоял в стороне и с любопытством наблюдал за колдуном, стараясь не мешать.

Закончив с очагом, Сверр занялся приготовлением алтаря. Несколько небольших каменных плит, испещренных загадочными письменами, стояли на возвышении в самом дальнем углу комнаты. Под ними был один большой камень желтоватого цвета с углублением посредине и желобом, из которого, видимо, стекала кровь жертвы. Остальные плиты окружали его почти правильным пятиугольником. Колдун разложил на алтаре несколько таинственных предметов, среди которых был и серебряный нож с рубинами в рукоятке. По краям Сверр зажег свечи и бросил еще несколько щепоток ароматной травы в очаг.

– Ну, Оттар, время пришло, – сказал колдун. – Если у тебя есть сомнения, лучше уйди, чтобы гнев Одина не обрушился на тебя.

– Нет, я остаюсь, – ответил Оттар. – Мне нужно узнать правду не меньше, чем тебе.

– Хорошо, я рад такому ответу, но помни, чтобы не происходило, ничему не удивляйся и не бойся. Один – наш покровитель, и он не может оставить нас в беде.

– Давай начинать.

– Хорошо. Мне понадобится твоя помощь, идем приведем козла.

Два старика втащили упирающегося и жалобно блеющего козла в хижину и крепко привязали его над алтарем. Колдун велел Оттару сделать шаг назад, а сам вышел к алтарю и начал петь какую-то странную песню. Язык, на котором пел Сверр, был почти непонятен, ясно слышались лишь имена богов. Ритм то замедлялся, то ускорялся. Сверр начал постепенно раскачиваться в такт песне и вдруг оборвал ее на самой середине. У него в руках появился серебряный кинжал, колдун перерезал горло козла, висящего над алтарем. Кровь животного толчками полилась в углубление в камне и по желобу начала стекать в землю. Постепенно письмена на камне начали светиться красным светом, и рубины на рукоятке кинжала засверкали в тусклом свете свечей, по комнате пронесся ветер – как от больших крыльев, и на краях алтаря появились два огромных ворона. Они смотрели, не мигая, своими янтарными глазами как будто прямо в души Сверра и Оттара. Вдруг мерцание букв на каменных плитах прекратилось, и они загорелись ровным алым цветом. Кто-то громко постучал в дверь хижины волшебника.

Оттар вопросительно посмотрел на волшебника. Сверр молча кивнул. Да, за дверью действительно должен был стоять ни кто иной, как Один. Оттар, Порясь с волнением, бросился открывать двери.

На пороге стоял старик в бледно-голубом плаще, почти все его лицо было скрыто широкополой шляпой, из-под нее торчала только рыжеватая борода, обильно усыпанная сединой. Больше ничего не было видно, за спиной у старика стояла сплошная стена

дождя.

– Ну, здравствуй, Оттар-воин. Что, так и будешь стоять? – сказал Один совершенно ошалевшему Оттару. – Раз уж вы позвали меня, то хоть в дом пустите.

С этими словами Один перешагнул порог хижины.

– Ага, а это никак Сверр-ворлок. Давно уж я хотел на тебя посмотреть. – Один подошел ближе к алтарю, снял шляпу, и начал рассматривать алтарь и Сверра единственным правым глазом. На месте левого у бога зиял глубокий черный провал.

Два старика молча застыли перед ним, а Один продолжал рассматривать жилище Сверра. Когда его взгляд остановился на Оттаре, старый воин не выдержал и опустил глаза – столько холода и мудрости одновременно было в единственном глазе бога, что никакому человеку было не под силу выдержать пристальный взгляд Одина.

– Ну, рассказывай, ворлок, зачем ты позвал меня! – сказал Один, теперь уже пристально глядя на Сверра.

Сверр молчал, потом, все-таки набравшись храбрости, заговорил:

– Такого лета никогда еще не было в наших краях. Я вспомнил старую легенду и решил просить совет у тебя. Только не думал, что ты сам спустишься в Миргард.

– Да, обычно я отправляю своих слуг, а в этот раз решил сам посмотреть, что здесь у вас творится. Вот тебе и ответ на твой вопрос.

– Значит – Фимбулветер? – с тоской в голосе прошептал Сверр.

– Как это ты угадал, человек? – ухмыльнулся бог.

– Ты обычно отправляешь к людям своих слуг или просто сновидения. «Сам Один спускается из Асгарда – только во время больших бед, чтобы защищать людей», – так говорится в старинных легендах.

– Оказывается, ты, ворлок, хорошо знаешь старинные легенды, – сказал Один. – Да, Фимбулветер. А что будет после него, ты тоже знаешь?

– Знаю, но не думал, что Ригнарёк придет еще на моем веку.

– Считай, что тебе повезло. Близится Ригнарёк! В этой битве мы, боги, объединимся с людьми, чего раньше никогда не было, но и войн таких в истории Асгарда тоже никогда не было. Так что радуйтесь, тебе, Сверр, и тебе, Оттар, предстоит защищать Миргард и Асгард наравне с богами.

Оттар низко поклонился Одину:

– Это великая честь для нас, покровитель!

– Да, ты прав, Оттар. Но времени у нас мало, у меня есть работа для вас обоих. Ты, Сверр, останешься пока в Миргарде и расскажешь всем людям, что близится Ригнарёк – великая битва с великанами. Пусть воеводы собирают дружины, старики и женщины готовят запасы – эта зима будет самой лютой в истории Миргарда. Собери самых толковых колдунов – пусть готовят заклинания против великанов. Помни, если мы проиграем эту битву, – погибнут все, не будет больше ни Асгарда, ни Миргарда.

Сверр согласно кивнул. Только что на его плечи легла огромная ответственность. Великаны не только свирепы и многочисленны, но и обладают самой коварной магией – это не секрет для всех девяти миров. Только гномы и карлики разбираются в магии лучше великанов, но никто не знает, на чьей стороне будет Альфхейм, когда наступит Время. «Надо послать гонца к Тельву, раньше он часто помогал мне», – подумал колдун.

– А тебе, Оттар, предстоит принять сегодня самое главное решение в твоей жизни, – продолжал Один, обращаясь к старому войну. – Ты славно служил мне очень много лет, много твоих боевых товарищей сейчас в небесной дружине Асгарда, и они все еще помнят тебя. Ты счастлив сейчас? Чего бы ты хотел: умереть в бою, выкрикивая мое имя и стать одним из мертвых воинов Асгарда, или дожить до конца здесь и просто умереть от старости? Отвечай!

– Я счастлив, я прожил очень хорошую жизнь, – ответил Оттар, – но очень жаль – мне не под силу принять участие в последней битве. Стар я слишком, наверное, и меча не смогу удержать в руках.

– Тогда решай, я могу забрать тебя в Асгард прямо сейчас, ты будешь драться вместе с асами, тебя ждет еще много приключений в небесном городе, но твои близкие никогда больше тебя не увидят. Во всяком случае – живым. Думай быстрее, мне уже нора уходить.

Оттар встретился взглядом с Одином, и ему покаялось, что бог смотрит прямо в его душу, читает его мысли.

– Да, я согласен, – ответил Оттар. – В этом мире я уже ничем не смогу помочь, а там, глядишь, и пригожусь для чего.

Один достал из складок плаща небольшой сосуд из хрусталя, наполненный красной жидкостью, и протянул его Оттару:

– Тогда на, выпей это!

Оттар принял сосуд из рук божества, взглянул в последний раз на Сверра и с криком: «Во славу Одина!» проглотил содержимое. Странный напиток оказался обжигающе-ледяным, очень горьким на вкус, со свежим запахом разных трав. Комната поплыла перед глазами у Оттара, начала все быстрее и быстрее вращаться. Последнее, что он увидел – было спокойное лицо Одина и провал вместо левого глаза все увеличивался, увеличивался…

Оттар пришел в себя уже в санях, запряженных двумя огромными конями – белым и черным. Они вихрем летели по заметенной снегом равнине. Было очень холодно, крупные снежинки летели в лицо, залепляли глаза и уши. Оттар попробовал приподняться – как ни странно, он не почувствовал прежней боли во всех костях, мучавшей его уже много лет, голова была ясной. За пеленой снега он увидел, что санями правит сам Один, его плащ из бледно-голубого стал ярко-синим с отделкой из серебра. Шляпа куда-то пропала, и длинные каштановые с проседью волосы бога развевались на ветру. Справа и слева от саней бежали два белых волка, размером примерно со среднего пони, клыки в их пасти были ужасны, а глаза светились в темноте кровожадным огнем. Один из волков повернул голову в сторону воина и злобно оскалился. Оттар опять улегся на дно саней:

– Только не хватало – умереть в мире людей, и быть растерзанным волками по дороге в мир богов. Лучше лежать и ждать, пока меня куда-нибудь привезут.

Сани сильно трясло на ухабах, но это не смущало Оттара, он чувствовал себя помолодевшим примерно лет на двадцать, тело снова стало гибким, зрение острым, казалось, все чувства обострены, и он сам может бежать не хуже тех белых волков.

Они еще долго ехали по равнине, пока вдалеке не показались несколько избушек, занесенных снегом почти до крыш. С первого взгляда это поселение мало чем отличалось от Миргарда, но, подъехав ближе, Оттар заметил, что избушки сложены из очень толстых бревен, с прочными крышами и по размеру намного больше его предыдущего жилья. Сани остановились у крайнего дома. Один вышел и издал странный звук – что-то среднее между воем и свистом. Оба волка мгновенно подскочили к нему и уселись на снег, преданно глядя в глаза своего повелителя.

– Ну, вылазь, Оттар. Приехали.

Оттар легко выскочил из саней, с опаской поглядывая на здоровенных тварей.

– Не бойся их, – сказал Один, – эти волки не глупее тебя, они всегда сопровождают меня в путешествиях и опасны только моим недругам. Тебя они не тронут. Идем, я покажу тебе твое новое жилище.

Один толкнул дверь избушки, и они оказались и больших и теплых сенях.

– Эй, Берта, встречай гостей! – крикнул Один. В дверях появилась очаровательная молодая девушка с красивыми темно-русыми волосами, не убранными в косы, а свободно льющимися по плечам. На ней была одежда, какой Оттар никогда не встречал раньше в Миргарде: длинная широкая рубаха – почти платье из очень тонкой белой шерсти, и такие же штаны, заправленные в мягкие сапожки из шкуры лося.

Берта очаровательно улыбнулась.

– Здравствуй, дядя, ты так давно у нас не был! Здравствуйте, гость. Вы друг Одина – значит, и мой друг.

– Знакомься, Оттар: моя племянница, правда, двоюродная – очень хорошая девушка. Она поможет тебе вначале понять наши порядки и обжиться и новом доме. – Один хитро улыбнулся. – Берта, принеси нам поесть и попить, да побольше. Дорога выдалась уж больно скверная, мы устали.

Она провела их в большую комнату и усадила за стол. Уже через минуту на столе появился большой кувшин крепкой медовухи и блюдо с жареной поросятиной и козьим сыром. Берта расторопно прислуживала за столом, не переставая улыбаться.

Оттару стало как-то не по себе – слишком давно он не заглядывался на молоденьких девушек, а дома у него осталась внучка примерно Бертиного возраста. Хотя, откуда он может знать сколько ей лет – в Асгарде время течет совсем по-другому. Как бы там ни было, от медовухи, тепла и улыбки красавицы Берты кровь быстрее побежала по жилам – Оттар снова почувствовал себя молодым. «Интересно, как я сейчас выгляжу?» – подумал воин.

Один как будто прочитал его мысли, сказал:

– Ну, как тебе новое тело? Непривычно пока? Вначале так бывает со всеми, хотя сюда редко кто попадает в старости. Не беспокойся, пока стоит Асгард и ты живешь в нем – тебе всегда будет не больше тридцати. Ты мне нужен молодым и здоровым. Старая развалина – Оттар, остался лежать в избушке у Сверра-ворлока, а тебе здесь предоставлена возможность начать жить заново. Пользуйся этим.

Через несколько дней ты и еще несколько воинов пойдете со мною в земли великанов, а пока отдыхай.

Колдун еще раз оглядел комнату. Трудно поверить, что недавно здесь был сам Один, но тело друга, пустой хрустальный сосуд от смертельного напитка и куча ясеневых листьев на полу комнаты служили тому доказательством. После того, как Оттар упал замертво, Один наклонился над ним, прошептал заклинание на незнакомом языке, потом сказал Сверру:

– Помни, что я тебе говорил! Если захочешь поговорить со мной – отправь своего кота в Асгард. Дорогу он знает.

Один достал из-за пазухи горсть ясеневых листьев и подбросил в воздух, они закружились вихрем вокруг него, листьев становилось все больше и больше. Один почти полностью исчез в центре смерча, потом вдруг все затихло, ветер прекратился, и на полу осталась лишь куча листьев. Ас исчез так же неожиданно, как и появился.

Сверр еще долго сидел у остывающего тела Оттара. Грустно было видеть старого, доброго друга мертвым. Он вглядывался в спокойное, почти счастливое лицо покойника и вспоминал их прошлые походы, победы. Где он сейчас? Встретятся ли они еще? Может быть, когда придет Время.

Вспомнив о Ригнарёке, Сверр очнулся, вздохнул – очень много предстояло сделать, а времени осталось совсем мало. Он выглянул в окно. Буря с проливным дождем закончилась и вместо нее начался снегопад. Как и предсказывали древние мудрецы: «Зима наступит посреди лета, подует холодный северный ветер и принесет много снега и много горя, вслед за ним придут великаны из Утгарда, чтобы завоевать все девять миров».

В комнате опять появился большой кот – Мердок. Кажется на этот раз он выскочил из очага и был весь в саже. Сверр посмотрел на него и покачал головой:

– Опять ты пропустил все самое интересное. Один только что исчез в смерче из листьев.

Кот утвердительно мурлыкнул, подошел к куче листьев, перевернулся на спину и начал качаться в ней, издавая звуки, похожие на рычание, или очень громко мурлыкая.

– Похоже, ты откуда-то подсматривал, – усмехнулся ворлок.

Кот замурлыкал еще громче.

– Пойду в дом Оттара, надо рассказать его дочерям о смерти старика. Никого не впускай в хижину, пока я не вернусь.

Сверр разговаривал с котом, как с равным. Мердок еще котенком увязался за ним в Альфхейме, почти двадцать лет назад. За эти годы Сверр сильно постарел, а Мердок только вырос, как здоровый поросенок, и становился мудрее с каждым годом. Наверное, гномы заколдовали его, а может его папашей был какой-нибудь волшебный зверь. Так или иначе, но Сверр не сомневался, что Мердок – самый умный кот во всем Миргарде. Примерно шесть лет назад у кота появилась привычка неизвестно куда и как исчезать, а потом появляться в самых неожиданных местах. После таких похождений Мердок отсыпался по несколько суток и с каждым разом становился все мудрее. Сверр знал, что кот в совершенстве понимает человеческую речь, но почему-то не может или не хочет говорить.

На улице был ужасный холод – самая настоящая зима. Хоть до дома Оттара было совсем недалеко, а колдун одел толстый плащ из овечьей шерсти, он промерз до костей и из последних сил ввалился в хижину Оттара, стряхнув с себя целый сугроб снега.

В доме у Оттара было тепло, в очаге трещали дрова, но беспокойство так и витало в воздухе. Первой, кого он встретил, была Од. Она вошла в комнату заплаканная и бросилась к Сверру.

– О, как хорошо, что ты здесь. Ты ведь колдун, наверное, можешь объяснить, что происходит. Почему мы ложились спать летом, а проснулись зимой? Куда исчез мой отец?

Проговорив это, Од опять разрыдалась. Сверр растерялся и не знал, с чего начать. Потом набрал в легкие побольше воздуха и начал с Фимбулветра.

– Од, ты должна знать старое предание, что рано или поздно должна состояться битва между Утгардом и остальными мирами? И ты, наверное, знаешь, что перед этой битвой должна начаться зима посреди лета?

Од утвердительно кивнула.

– Ну, так посмотри в окно. Зима уже началась. Скоро придет Время.

– Ригнарёк? – спросила Од.

– Да. Все мы должны приготовиться к битве с великанами.

– А где мой отец? Он ушел еще вчера днём.

– Твой отец, наверное, уже в Асгарде – Один призвал его в свое небесное войско, а его тело лежит у меня дома. Ты должна забрать его и похоронить. Од, ты слушаешь меня?

Но Од ничего не слышала, она сидела с каменным лицом и смотрела в окно пустыми, невидящими глазами. Потом поднялась и вышла из комнаты. Сверр отправился за ней – нехорошо в такой момент женщину оставлять одну, хоть она и бывший воин.

Оттара похоронили по всем правилам – тело сожгли, а пепел развеяли над морем.

Жители Миргарда пережили первый страх при наступлении Фимбулветра и начали готовиться к великой битве. Од заменила отца и начала подбирать дружину из самых сильных молодых парней. Кузнецы, не переставая, ковали мечи и топоры для новой дружины.

Сверр четыре раза отправлял Мердока с посланиями к самым могущественным магам королевства и все четыре раза получал обратно добрые вести. Пришло время обратиться за помощью в Альфхейм, но туда одного кота уже не отправишь – надо самому собираться в дорогу, но вначале узнать у старого приятеля – гнома Тельва настроения в Альфхейме.

С ним Сверр мог связаться с помощью старого серебряного кольца, подаренного гномом вместе с кинжалом для жертвоприношений. Старый волшебник поступил так же, как и в прошлый раз – приготовил на рассвете все необходимое и лег спать до вечера, а потом начал готовить алтарь. Вызвать гнома было, конечно, проще, чем бога Одина, на этот раз обошлось без кровавых жертвоприношений. Достаточно было наполнить кувшин доброй медовухой да найти хорошего козьего сыра, чтобы было чем угощать гостя из дальних земель.

Сверр подбросил поленьев в очаг, и через минуту в нем заплясало веселое пламя, наполняя комнату теплом и уютом. Когда колдун подбросил в огонь разной ароматной травы, начертил углем пентаграмму на полу и уселся в центре, кольцо гнома Тельва уже ярко сверкало на указательном пальце.

Когда все приготовления были закончены, Сверр начал смотреть в глубину синего камня в кольце, стараясь сосредоточиться. Постепенно сапфировый узор принимал его, Сверр все глубже и глубже оказывался внутри синего озера, или синего зеркального лабиринта, или еще где-то, но только все вокруг сверкало разными оттенками от темно-фиолетового до бледно-голубого. Прошло еще немного времени. Дивно было колдуну находиться в этом странном лазурном мире. Издалека он услышал голос, принадлежащий Тельву:

– Никак Сверр-ворлок зовет меня?!

– Да, это я, хочу пригласить тебя в гости на кружку крепкой медовухи, – отозвался колдун.

– Давно я не пил медовуху так далеко от дома, с добрым старым другом из мира людей. Наверное, ты меня хочешь порасспрашивать о чем-то? Я угадал?

– Не без этого. Тельв, приди, пожалуйста, мне трудно разговаривать с тобой здесь – в пустоте между мирами.

– Хорошо, отправляйся домой. Я иду за тобой следом.

Сверр снова сосредоточился, на этот раз он представлял знакомый полумрак своей хижины, веселое пламя в очаге. Постепенно синий мир начал отступать, колдун даже не заметил, как оказался опять в своей комнате, в центре пентаграммы. Очнувшись, Сверр глубоко вздохнул – староват он стал для таких путешествий. Колдун посмотрел вокруг. Пришел Тельв или нет?

Гном был тут как тут, сидел за столом, вернее, на столе, свесив ноги с края блюда с козьим сыром и весело глядя на Сверра.

– А я пришел еще раньше, чем ты, – довольно пропищал Тельв.

– Куда уж мне за тобой угнаться, – проворчал старый Сверр, наливая гостю медовуху в кружку чуть больше наперстка. – Попробуй, я знаю ты великий ценитель доброго напитка. Этот я специально берег для тебя.

Тельв отпил немного и отломал кусочек сыра размером с булавочную головку:

– Да, медовуха у тебя – то, что надо.

– А как же?!

– Я вижу – погода у вас здесь испортилась.

– Да, есть немного. А что, в Альфхейме по прежнему светит солнце?

– Ты же знаешь – мы живем под землей, в пещерах, и видим солнце крайне редко. Но, говорят, что всю землю над нашим городом тоже засыпал снег.

– Значит, Фимбулветер добрался и до вас. Наверное, во всех мирах сейчас такой же холод – как в Утгарде.

– Наверное, но нам все равно. Нам холода не страшны.

– А Ригнарёк? Тоже вам не страшен? – спросил Сверр.

– Ригнарёк – это Ригнарёк. И никуда от него не уйдешь, – ответил Тельв. – Альфхейму все равно ничто не угрожает – мы слишком малы, чтобы стать добычей великанов.

– Вы – гномы, действительно слишком малы, но великанам ничего не стоит разрушить и засыпать все ваши пещеры. А если наступит вечная зима – вам скоро станет так же нечего есть, как и нам.

– Все-то ты знаешь, Сверр, – сказал гном, на этот раз уже серьезно. – Мы надеемся защитить свою землю с помощью магии, но в Утгарде есть своя магия, не слабее нашей.

– Собравшись все вместе, мы можем победить Утгард.

Тельв опять хитро улыбнулся:

– Наверно, ты прав. Мы будем на стороне Одина и Асгарда в этой битве, но пока еще это – секрет. Наши старейшины еще совещаются.

– Пусть побыстрее принимают решение. Ригнарёк – не за горами, – сказал Сверр.

– Знаю. Как только что-то решат, я найду способ сообщить тебе, а ты – Одину.

– Значит, так тому и быть, – закончил деловой разговор Сверр.

Волшебник Сверр и гном еще долго сидели в хижине у очага и беседовали о том, о сем. Вспомнили старого Оттара.

– Как ты думаешь, Тельв, увижу я еще своего друга? – спросил Сверр.

– Когда настанет Время, люди будут биться вместе с асами против великанов. Ты можешь встретить его во время битвы, а если покажешь себя с лучшей стороны, то Один и тебя заберет в Асгард. Если, конечно, победа будет за вами, а не за великанами.

Непонятно откуда снова появился Мердок. На этот раз к его шерсти пристал свежий, по-весеннему яркий ясеневый листок. Кот подошел к гному, внимательно посмотрел на него и обнюхал со всех сторон. Гном, несмотря на то, что кот был почти в два раза больше его, не испугался.

– Я смотрю, наш котенок сильно вырос, – сказал он, почесывая за ухом у довольно мурлыкающего Мердока. – Кажется, ты доволен своей находкой, Снерр.

– Да, он заменяет мне слуг и сторожа. В Мердоке больше человеческого, чем кошачьего. Кстати, ты наверное знаешь о его происхождении, почему он так сильно отличается от своих сородичей в Миргарде?

– Потому, что он не из Миргарда и даже не из Альфхейма. Отцом этого кота был снежный зверь из Асгарда, а матерью адская кошка, говорят, в нее переселилась душа старой пророчицы Груи. Так что, у твоего кота были очень родовитые предки.

Мердок слышал весь разговор, но внешне никак не реагировал.

Тельв еще раз почесал кота за ухом и сказал:

– Ну ладно, мне пора. Скоро рассвет, а при свете солнца я не смогу найти короткую дорогу между мирами. Прощай, Сверр. Когда старейшины примут решение, я позову тебя в Альфхейм через кольцо.

Гном подошел к алтарю и прошептал какие-то слова. На стене появилось небольшое пятнышко ярко-синего цвета. Оно начало расти, пока не превратилось в круг размером с самого гнома. Тельв сделал шаг вперед и оказался внутри синего пятна. Его фигура удалялась, а синее пятно становилось меньше. Таинственный ход в мир гномов закрылся у него за спиной, и стена стала точно такой же, как была до появления гнома – без всяких синих или другого цвета пятен.

Сверр еще долго сидел у затухающего очага и размышлял о предстоящей битве с великанами. Когда огонь в очаге почти потух, колдун поднялся, убрал со стола остатки сыра и пошел на улицу посмотреть, каким будет рассвет.

Снегопад уже закончился, но небо по-прежнему было серым, не было ни одного просвета между облаками. Начался двадцать первый день зимы среди лета.

 

ВЕДЬМА ГУЛЛЬВЕЙГ

Один, запретив светилам светить, вернулся в Асгард в кромешной тьме. Пересек ворота, распахнутые настежь. Один из стражников, рассмотрел ас при свете факела, валялся пьян, уютно пристроив голову на гранитном валуне и свернувшись калачиком. Второго не было и в помине. Лишь на траве валялось небрежно кинутое копье, украшенное по древку причудливой резьбой, отличавшей оруженосцев дружины Одина.

– Черт возьми, – пробурчал ас, озираясь, – да что происходит в этом злополучном городе?!

Внезапно ночь огласилась взрывами смеха, и вверх взлетела шутиха, роняя в озеро лепестки разноцветья. Следом – другая. Выстрелы и хлопки чередовались с восторженными воплями асов и взвизгами валькирий. По озеру, отражаясь на сером пляже противоположного берега, неуклюже вертелись лодки, набитые асами так, что борта колыхались у самой воды, грозя, накренившись, черпнуть ковшом да потопить разгульную компанию.

По берегу выстроилась шеренга боевых пушек, заряженных кольями с клоком горящей пакли на конце. Копье, вспыхивая в воздухе, прочерчивало в ночном небе огненный след.

– Вина! Еще вина! – и в воду, отшвырнутый чьей-то рукой, полетел опорожненный бочонок. Тотчас к лодке вплавь от берега, волоча за собой поплавком ныряющий бочонок, бросилось двое воинов. Судя по обмундированию, то была личная стража покоев Фригг.

– Нет, это же безумие, – потер Один лоб, поворачиваясь к озеру спиной. За негустым перелеском начинались палаты асов. Один, гулко стуча по каменной кладке мостовой, вылетел на центральную площадь и оторопел. Ночи не было. Не было и дня. Время в Асгарде, спятив, превратилось в каскад развешанных на каждой штакетине изгороди, на каждом выступе светильников, горящих длинными языками.

В центре площади был разложен костер, словно обитатели небесного мира собирались зараз поджарить целое стадо оленей: костер занимал всю площадь, а прислужники подтаскивали и подтаскивали новые вязанки.

Один, на которого никто не обращал внимания, протискивался между пьяными: зрелище, хоть и чудовищное, было занятным. Асгард превратился в пивную под открытым небом. Тут и там валялись, сидели и полулежали пьяные асы. Вокруг мотыльками вились полуобнаженные валькирии и девушки из смертных, взятые в Асгард юные утопленницы и умершие девочки-подростки. Фригг с присущей женщинам милосердностью убедила Одина, что Асгард лучшее, нежели Хель, пристанище для невинных отроковиц.

Эти невинные пичуги, как видно, здорово навеселе, лишь похохатывали, когда их стискивала чья-то грубая рука.

Один остановился возле компании, где среди дюжины заросших щетиной пьянчуг вертела подолом невысокая девочка лет двенадцати-тринадцати с ярко синими глазами и ангельским лицом.

– Эй, иди сюда! – поманил ас.

Девочка приподняла подбородок. Оторвалась от тискавших ее неспелые груди рук. Легко перешагнула через лежащего бревном аса и стала перед Одином, глядя снизу вверх, чинно спрятав руки под передник. При этом расшнурованный корсаж бесстыдно демонстрировал всякому, кому любо, бледную шею с пульсирующей жилкой и ложбинку между грудей.

«Она не ведает, что творит», – процедил ошарашенный Один. Взял полупрозрачную кисть девочки, согрел в ладонях:

– Я не знаю тебя, никогда не видел. Что ты, прелестная маленькая фея, делаешь среди этих уродов?

И поразился едкой улыбке, впрочем, ничуть не портившей красивое лицо с правильными чертами и мягким овалом. Кожа, окрашенная отблесками костра, с одной стороны лица казалась темнее, с другой розовела чуть приметным пушком на щеках.

– Я для них то, чего и ты хочешь от меня, – и голос под стать хрупкой фигурке с острыми коленками, чуть прикрытыми юбкой: легкий, словно плоский камешек, не касающийся воды.

– Как звать тебя? – очарованный звуками, Один не придал значения смыслу.

– Хейд, – вновь снежным эхом в горах.

– Ведьма? – удивился Один. – Какое странное имя для девочки.

Хейд лишь пожала плечом, отчего рукав рубахи съехал. С бесстыдством, которое позволяет наивность, девочка так и осталась стоять, выжидающе глядя на великого аса.

– Стервец Локи говорил, что в Асгарде плохи дела. Но такое даже представить невозможно! – Один кинул брезгливый взгляд на уютно пристроившуюся прямо на земле компанию.

Пьяные асы, наскучив долгими разговорами своей прелестной фаворитки с каким-то здоровым мужиком в шляпе, криками и жестами призывали Хейд обратно:

– Малышка! Красавица!

– Вернись, Хейд! Спой нам свою серебряную песенку!

– Потанцуй нам, Хейд! – взрывались, смешиваясь с пьяной икотой, голоса.

– Иди же, – глянул Один насмешливо на понурившуюся девочку.

– Да ну их, – досадливо поджала губы Хейд. – Скучные они, глупые!

– А думаешь, я веселый?

– Откуда мне знать? Я впервые вижу тебя в Асгарде.

– Вот незадача, – Одина девочка и манерой, и видом все больше забавляла.

– Как ни странно, но я тоже не видел тебя. Впрочем, я долго путешествовал.

– Ты видел другие миры? – встрепенулась девочка: взмахом крыльев – тень ресниц. – Ты расскажешь мне?

Один заколебался: с одной стороны он не хотел девочке плохого. Но, с другой, вряд ли ей будет лучше среди пьяных ночью, когда поднимется ветер, а на ней лишь легкая юбка да сорочка. И потом: во дворце же никто не знал, что великий Один вернулся сегодня – ну, пусть не узнают еще несколько часов; болото, в которое невесть с чего превратился Асгард, за несколько часов глубже не станет. А асу захотелось побыть с Хейд, расспросить девочку, откуда она, послушать легкий голос, вызывающий желание опустить голову на ее жесткие колени и вздремнуть.

– Где мы можем поговорить? – огляделся Один. Взбесившийся Асгард базаром сновал по улицам, парочками уединялся в темноту палисадников и тупичков. Из сараев вместе с удивленным мычаньем скотины раздирали ночь сладострастные всхлипы. По булыжникам мостовой громыхали запряженные цугом колесницы: то любители острых ощущений соревновались, чей забор окажется прочнее. Лошади, разъяренные плетьми и понуканием возницы, с безумно выкаченными красными глазами, мчали, не разбирая дороги, пока которая, не заметив препятствия, не врезалась грудью в забор или чужую дверь жилища. Хрипело раненое животное, лошади пятились. Разрывая постромки, кидались прочь, ошалевшие от запаха крови и треска ломаемых досок. А возницы уже готовы были продолжить состязания – мальчики-грумы выводили свежих лошадей.

Какой-то чудак, взобравшись на крышу и прильнув к коньку, поливал проходящих по улице дурно пахнущей жидкостью.

Одину даже показалось, что ас где-то раздобыл конской мочи. Но на психа не обижались: безумство, все ширясь, к полуночи разрослось и выплеснулось за окраины Асгарда. Остановить разгул не сумел бы ни потоп, ни пожар.

– Ну, дождемся утра! Ну, вы только протрезвейте! – шипел Один, прижимая к себе Хейд и стараясь не касаться потных, в разводах присохшей блевотины, тел.

– Подайте слипенькому, – ухватил Одина за плащ слепой бог Хёд. Пальцы быстро пробежали по фигуре Одина, ас не успел уклониться, как Хёд мазнул кончиками пальцев по лицу.

– Да, я Вотан! Тише, – успел остановить Один удивленный возглас узнавшего его слепого. Хвала предкам, Хёд всегда был сообразителен:

– А я-то дивлюсь: первый за последние дни, от кого не разит спиртным, – и непонятно хмыкнул: – Ну, доживем до завтра!

Между тем улочки сузились, дома словно врастали в землю и прижимались друг к другу. Черепичные крыши давили низкие срубы. Один остановил Хейд:

– Погоди! Что за странное место? – Поразился: – Это не Асгард.

– Асы, даже великие асы, знают не все! Ты бы удивился, если бы знал, как много неведомого таится в знакомом, – с неожиданной рассудительностью отвечала девочка, зябко поводя плечом. – Небесный Асгард – лишь отражение остальной части мира, пусть немного прикрашенное и расцвеченное. – И добавила: – Словно покойник перед пышными похоронами!

– Ты умна не по летам, – другими глазами взглянул на спутницу великий ас.

– Тише, – остановила она его, – мы пришли!

Они находились среди темнеющих палисадниками домишек. Где-то в темноте влюбленно орал кот. Сонно залаяла собака, когда Хейд скрипнула калиткой.

– Молчать, – цыкнула ведьма и, повернув к Одину белеющее в полумраке лицо, пояснила: – Сюда я прихожу, когда на улице слишком холодно и не находится никого, кто захотел бы разделить со мной ужин и постель.

Один хотел о чем-то спросить, но Хейд уже нырнула в проем невысокой двери. Поманила, зажигая светильник. Коптилка с рыбьим жиром занялась причудливым огоньком, бросая неясные тени на небогатое жилище. Аса поразило лишь количество сундуков, расставленных по всему жилищу.

– Поужинаешь? – Хейд наспех собирала на стол: рыба, творог, ковшик с медом. Положила ржаную лепешку, разломав на неровные две половины.

– Ешь, – откликнулся Один. – Я посижу! Хейд тут же уселась на сундук, заменявший лаву.

Впилась в краюху, закусывая творог с медом. Ела жадно, словно изголодавшаяся кошка. Крошки и липкие медовые капли оставляли на подбородке грязноватые следы.

Блестя голодными глазами, время от времени вопросительно поглядывала на Одина, хорошенькая даже в неряшестве.

Мысли в голове Одина теснились, мялись в кучу, толпились, мешая друг другу: происходящее в Асгарде, пьяный разгул, застигнутый асом в самом непотребном виде, девочки, водящие по ночам к себе чужаков – всему этому не было логичных объяснений.

Хейд между тем поела. Плеснула в лицо водой из ковша, стоящего на прикрытой дубовой крышкой кадке. Коптилка, наполненная лишь на треть, мигнула фитилем и почти не давала света.

– Иди же ко мне, незнакомец, – девочка протянула руки.

– Погоди, – отстранился ас. – Сначала поговорим!

Невесть с чего, но у Одина все четче проступала догадка, что эта девочка знает о происходящем куда больше, чем говорит.

Хейд рассмеялась. Она за последние полчаса не то, чтобы стала старше: изменились глаза. Вместо наивного ребенка, взирающего на мир с невинным беспутством, на Одина призывно глядела умудренная опытом и мужчинами развратница, знающая себе цену.

Цену Хейд знали и те, кто ее послал.

Ваны не простили и не забыли убийства своих посланцев. Гибель, а верней резня, которую не постыдился учинить Один, заставила искать другой путь. Альвар и его сотоварищи после того, как Хейм унес с собой черный шар, да так и сгинул в верхнем мире, о вооруженном походе в Асгард не только не помышляли, но и не заговаривали. Было ясно, что асы, умудренные бесконечными войнами друг с другом – от шутливых поединков до вооруженных состязаний, – как цыплят, перережут не очень искусных в боевой науке ванов.

И тогда, разыскав среди горных ущелий ветхую хижину страшной старухи, изгнанной за колдовство из Альфхейма еще в ее молодые годы, Альвар привел ведьму в земли ванов.

В ужасе отворачивались все, кто встречался на пути странной пары: приемный сын Фрейра вел полуслепую уродливую старуху, а та злобно била вана в спину костяшками кривых пальцев:

– Пошевеливайся! Быстрее! Что ты тянешься, как осел, груженный непомерной кладью?

И Альвар терпелио сносил упреки и насмешки: ваны в старой Гулльвейг нуждались, как тут не потакать причудам старухи, одичавшей за долгие годы одинокого бытия и молчания?

О силе Гулльвейг были наслышаны многие, но лишь Альвар первым догадался призвать древнюю развалину там, где спасовали воины. Молодые ваны не помнили – старики молчали. Но был в истории Альфхейма период, когда Гулльвейг воздавались почести. Ее мимолетной милости добивался сам великий повелитель ванов Фрейр и чуть не погиб, поддавшись ложному обаянию ненасытной девицы.

После гибели Хейма и остальных, смиренно давших себя убить, Альвар плохо спал, до свету ворочаясь на жарком ложе.

Вот и та ночь была неспокойной, мысли кружились вокруг мести асам.

Альвар нехотя встал. Пораздумав, вышел в сад.

Ночь была душной, рубаха, тут же напитавшись влагой, прилипла к телу. «К грозе», – мелькнула мысль. На горизонте вспыхивали и гасли летние зарницы. Зарево сгустилось. Альвару даже почудилась женская скульптура, отлитая из золота. Видение заинтересовало, тем более уснуть ван не надеялся. Он шел напрямик – привидение становилось все различимее сквозь листву, пока Альвар не оказался на лесной поляне.

В центре, к нему вели полуразрушенные ступени, возвышался сумрачный храм. Альвар заглянул в пахнущую плесенью и птичьим пометом тьму. Рискнул перешагнуть через высокий порог. При свете полной луны, лежавшей длинными полосами на мозаичном полу, рассмотрел алтарь. Над алтарем, хищно осклабившись, возвышалась знакомая женская фигура. Вблизи женщина уже не казалась исполинкой. Чуть выше среднего роста, вырезанная неведомым скульптором из цельного куска золота, фигура смотрела на вошедшего рубинами вместо глаз.

Внезапно – то ли ветер, то ли луна сменила место на небосводе – Альвару показалось, что женщина шевельнулась, изменив положение упиравшейся в бок кисти. Сомнений не оставалось: женщина расправила пальцы, пиявками шевельнувшиеся по золотой коже. Уста разверзлись:

– Ты первый, – голос оказался неожиданно грубый, гортанный, – кто за многие годы пришел поклониться алтарю Гулльвейг.

Альвар собирался ответить, что даже Одину не намерен кланяться, но от ужаса язык намертво прилип к гортани, и ван промолчал. Ноги не удерживали тело – ван опустился на колени, словно и впрямь пришел помолиться хищной богине.

О нет, – хохотнула та, – гнуть спину, жить, опустив глаза перед сильнейшим, – пусть требует такой почести иная богиня. Мои приверженцы сильны моей властью, перед которой не устоять ни праведнику, ни нечестивцу. Женщина разрумянится и похорошеет, доверившись мне. Старик будет бояться смерти и жить, боясь расстаться с той силой, которую я могу дать.

Надменный тон и напыщенные речи словно сливались с видениями бессонных ночей вана.

– А наказать? Бросить гордецов на самое дно порока – это в твоей силе?

– Доверься! – отвечала золотая богиня. – Я знаю твою печаль: Асгард непомерно вознесся в гордыне – тебе и прочим ванам не по нутру то изобилие и уверенное благополучие верхнего мира, не знающего забот. К сожалению, мне самой вечно стоять на этом постаменте. Все мои права – удобнее переставить ногу или коснуться рукой того, кто мне мил.

Альвар понурился: зря он тащился через мокрый от росы лес, напрасно тратит время на женские россказни.

– Но не печалься, – ободрила Гулльвейг. – В горах живет та, кто все еще поклоняется мне, старая Хейд, берущая мое имя вместе с моей силой. Ступай в горы – найди старуху. Когда исполнится все, чего хотел, вернешься послушником в мой храм.

Альвар покинул храм, к которому заросла когда-то выбитая тропа, со смятенными чувствами и сумбуром в голове. Но он был слишком молод, слишком сильна в ване была жажда мести, чтобы задуматься, за что предки изгнали золотую колдунью из своего мира и почему ее весталка принуждена спрятаться от людей.

Он отправился в горы, словно ведомый чьей-то рукой, разыскал хижину.

– Здравствовать тебе, бабушка! – начал ван, не зная, как приступиться. Казалось нелепостью, что древняя старушонка, еле переставляющая распухшие ноги, сумеет преуспеть там, где ваны не надеялись на вооруженную дружину из крепких воинов.

– Буду жить, пока смерть не заявится! – сурово буркнула старуха, не глядя на вошедшего. Ее слезящиеся глаза были обращены в угол под потолком хижины.

«Да еще и слепая!» – ахнул про себя Альвар, но продолжил:

– С просьбой к тебе, бабуля!

– Какая же я тебе бабуля! – сверкнули белые крепкие зубы, и старуха на глазах помертвевшего вана начала преображаться. – Видно, не сладко приходится без старой Гулльвейг, раз заявился, – меж тем бурчала, молодея, ведьма. – А зачем же гнали? Зачем травили собаками? Били в спину камнями! Ох, люди: спохватываетесь, когда край пришел!

Альвар, опрокидывая на бегу утварь, кинулся прочь, ляснув дверьми: речь завела столетняя развалина, а последние слова серебристыми трелями проговорил ребенок с таким кротким и милым лицом, которому и впрямь впору молиться.

Альвар, перескакивая через камни, петлял по извилистой тропе, ведущей к подножию гор.

Не успел поставить ногу, как перед ним в воздухе зависла девочка-подросток, по-старушечьи утерла двумя пальцами уголки рта, пропела:

– Быстро бегаешь, приятель! Боялась, не успею перенять!

– Да кто ты? – рассердился Альвар на собственный страх: испугаться ребенка – пристало ли воину?

– Сказано ведь! Да и сам разве не видишь: Хейд я, вечно старая и всегда обольстительная, сумей рассмотреть.

– Но как же ты, такая кроха, справишься с целой армией асов? – не поверил Альвар. Затея все больше казалась ему нелепостью и авантюрой, в которую он добровольно дал себя втянуть. Не хватало только объявить эту девочку товарищам их единственной надеждой на спасение от позора и навек стать посмешищем и в верхнем, и в нижнем Альфхейме.

– Там видно будет, – сухо поджала нижнюю губу Хейд. – А пока ванам все равно больше надеяться не на кого!

– Ты самолюбива, как я вижу, – едва успел ответить Альвар, как они внезапно перенеслись из предгорий на морское побережье. Почти к самой воде подходили, отделенные узенькой полоской песка, сосны. Берег взбегал, перешагнув ров, пригорком. Альвар узнал владения ванов.

– Да ты волшебница, – удивился, – я рыскал по городам две недели, пока тебя разыскал, а ты в единый миг вернула меня домой.

– Плохо разве?

Альвар оглянулся на скрипучий голос: девочка вновь обернулась скрюченной старушонкой. Пояснила:

– Ванам рано видеть меня в моем юном естестве.

– Думаешь, лицезрев тебя, воины и землепашцы будут кидаться вслед твоим прелестям толпами? – не удержался ван: у старухи оказался въедливый и склочный характер.

Показались крыши усадьбы Фрейра. Белая птица, коснувшись низких дождевых облаков, махнулась тенью по земле. Альвар провожал ее взглядом, пока птица не превратилась в темную точку на горизонте.

– Что это было? – пробормотал ван, скорее сам себе, но получил ответ Хейд:

– Ишь, упорхнула! – глянула старуха в том направлении, куда скрылась птица. – Это, юноша, свобода ванов сбежала из Альфхейма. Поглядим, где ей найти пристанище, в каком из миров!

Альвара передернуло от злобы, исходившей от слов ведьмы. Но он в очередной раз ей не поверил. Достигли палат приемного отца Альвара. Хейд помалкивала – ван не настаивал. Либо старуха сама знает секрет, либо он ни за что на свете ее о помощи просить не станет. Сидит в уголке, перебирает пальцы, словно считает, все ли на месте. На Альвара не глядит.

– Пропусти! – старуха вдруг оказалась за спиной Альвара. Ван, которому надоело бесцельное помалкивание, рассматривал ветку ясеня, упирающуюся в окно: ветка начинала подсыхать, хотя еще зеленела листвой.

Он посторонился, пропуская старуху. Хейд обернула лицо к небу. Альвар полюбопытствовал, что же ей там мнится: над садом, приближаясь, плыло пушистое облако, похожее на обитаемый остров.

– Вот и Асгард, – старуха обернулась девчонкой. Кивнула вану: – Пока – до встречи! И не забудь обещание, что дал Гулльвейг!

Альвар машинально качнул головой: мол, помню. А Хейд по воздуху, словно по мощеной дорожке, поднялась к облаку. Влажные лапы туманом обняли фигурку – и Хейд растворилась. Облако по-прежнему медленно и величаво еле шевелилось, но ветер, озорничая, подул сильнее – облако развернулось, оказавшись с другой, невидимой Альвару, стороны палат.

Оставалось надеяться, что даже во сне Альвар не проболтается, какую глупость сотворил, вручив честь ванов и желание отомстить в руки старой колдуньи.

А в это самое время среди высокой травы на берегу озера в Асгарде, подобрав босые ноги и напевая, девочка-подросток перебирала букет только что сорванных речных лилий.

– Время! – шепнуло нечто невидимое.

Девочка поднялась, отряхнув передник и улыбаясь чему-то своему, пошла вдоль берега. И там, где она ступала, травы, цветы и нечастый прибрежный кустарник превращались в золотые замерзшие мумии.

Первыми странное явление заметили ранние рыбаки, привлеченные золотистым свечением на противоположном берегу. Побросав сети, кинулись наперегонки, разрубая веслами воду. Лодки ткнулись мокрыми носами в песок – рыбаки бежали к позолоченной траве. Растения легко вырывались из земли вместе с корнями – корни тоже превратились в золотые нити и паучью сеть.

– Золото! Настоящее золото! – взвесив, куснув, повертев и так и эдак, ошалели от радости рыбаки.

Ловля была забыта. А в Асгарде сонный медовар был разбужен чуть ли не до свету, чего доселе в городе не бывало: к нему гурьбой ломились с полдюжины пропахших рыбьей чешуей и озерной водой рыбаков, колотя в доски двери золотыми самородками причудливой формы.

Медовар проснулся, как только разглядел, что предлагают в обмен на хмельное вино. Алчно хватал золотые фигурки, не успевая разливать мед и брагу по ковшам.

Кликнул жену – вдвоем справлялись быстрее. Но весть о том, что то березовый чурбак, то дворняга, которую девочка приласкала, вдруг оборачивались чистым золотом, вихрем пронеслась по Асгарду. Асы и воины рыскали по окрестностям, прочесывали чужие дворы в поисках золота, – почти каждому повезло. Такое событие следовало отметить – дверь винных погребов вынесли, навалившись. Сбили обручи с бочек. Выставили собственные запасы. Гуляй, светлый Асгард!

Куда там золотой горе, которую подарили небесной обители предки – теперь золото булыжниками валялось под ногами. Но асы не давали себе труда нагнуться: подтяни наклонившуюся ветку дерева – сучок обломится с металлическим хрустом. Хватит на ковш хмельного зелья.

Только теперь Асгард узнал себе настоящую цену – первый и несравненный. Только теперь асы, в промежутках между похмельем, поняли, почему им править другими мирами и властвовать над пространством. Ремесла, искусства, забота о завтрашнем дне рассеялись туманом. Уже и не верилось, что когда-то Асгард жил по-другому. Даже валькирии, забросив рукоделье, покинули женские хоромы, увеселяя и без того развеселых бражников.

Когда в небесном мире припасы спиртного остались только на днище бочек, разослали гонцов в другие миры, снабдив изрядным количеством золотишка. Обитатели Миргарда и Альфхейма щедро грузили повозки воздушных колесниц бочками и бочонками.

Жизнь в Асгарде, превратившись в бесконечное пиршество и непреходящие празднества, застопорилась, бурля хмельным водоворотом и затягивая обитателей Асгарда в мутный омут разврата и попоек.

Время от времени кто-нибудь из пресветлых асов поднимал гудящую с похмелья голову. Мутным оком поводил на грязь и непотребство вокруг. Но шевелиться, приказывать, двинуть хоть пальцем было лень – ас нашаривал услужливо наполненный валькирией ковш. С первым глотком становилось жить веселее, второй разгонял кровь по жилам, а допив до дна, ас сам себе поражался: и вовсе Асгард не плох.

Жизнь превратилась в мираж: от одного развлечения к другому. Хотелось острых ощущений. Прополз и утонул в пьяном угаре слушок: асы, перепившись, сварили в расплавленном золоте девятилетнего мальчика. Боги хохотали, когда несчастный кричал и корчился, пока прислужники медленно погружали ноги бедолаги в металл, золотыми пузырями вскипавший в котле.

Слух осудили, не очень поверив. Но именно тогда-то ясноглазую девочку Хейд стали видеть то на площади, то в чьем-то дворе, где она плясала и пела за мелкую монетку и плошку похлебки.

Ведьма же, обесценив золото до значимости мусора, больше не считала нужным прятаться: у Асгарда, неприметно набирая силу, появился новый кумир – девочка с чистым личиком и цепким взглядом.

– Хейд! Хейд! – приветствовала ведьму пьяная толпа, провожая девочку восхищенным свистом и улюлюканьем.

– Прелестница, богиня, посиди у нашего костра! – манили монетой или подарком иные.

Ведьма никому не отказывала, прибирая к рукам Асгард все больше, пока в небесной обители не осталось ни юноши, ни старика, кто не отзывался бы о чудесном видении с восхищением.

Нежданно свалившееся богатство позволяло асам дать волю инстинктам и мыслям – мужественные воины, огрубевшие в войнах и испытаниях, отвернулись от суровых подруг, деливших в былое время с мужьями невзгоды, лечивших без слез и стенаний раны, терпевших холод и бесприютность военных походов, готовых мерзнуть в палатках и ждать своего мужчину.

Хейд не способна была ждать: словно птичка с ладони, порхала от одного к другому. Со всеми была приветлива и уступчива. Всем жаждущим находила минутку – асы довольствовались малым.

Круговерть завораживала, все быстрее Асгард катился в удовольствия, словно по ледовому серпантину.

В тесноте днем и ночью освещенных улиц города лица потеряли естественность красок. Валькирии и женщины из смертных – в полумраке все казались красавицами, желанными и неотразимыми. Мужчины, напившись, хвастались минулыми подвигами и грозно потрясали кулаками в предверии побед будущих.

Казалось, обезумевший Асгард расколется и развалится на летящие в разных направлениях куски. Но невидимые нити по-прежнему придавали небесной обители ореол святилища, на которое смертные взирали с благоговением. По крайней мере, асы в то верили.

Лишь кое-кто из избранных ванов, приверженцы Альвара, знали, что происходит в небесном мире. Знали и поджидали, когда чаша непотребства выплеснет грязь и буйство через край. Альвар наконец разгадал тайну, из-за которой его предки изгнали могущественную богиню.

Разумное существо, дай ему волю осуществить самые темные желания, перестает быть разумным, перестает считаться с теми, кто рядом. Дай даже светлому асу золото – и он в короткое время падет ниже последнего попрошайки, из тех, кого гонят от городских ворот, брезгуя даже дыханием существа, упавшего столь низко.

Сила Хейд – не в умении обращать все в золото: металл, как его не назови, просто металлом и останется. Ведьме были ведомы тайные законы, действующие одинаково успешно и среди богов, и среди людей. Дав богатство в избытке, ведьма добилась, что асы перестали трудиться: к чему напрасные усилия, если все можно получить даром?

– Золото – лишь символ, но и символ, если использован с умом, может повернуть историю вспять, к тем временам, когда мир был лишь пустотой.

Пустотой глядели опустившиеся асы и воины. Лишь похоть время от времени мелькала в глубине зрачков валькирий и смертных женщин. По меркам иных миров, в Асгарде воцарилась мечта: ни забот, ни трудов, ни страха. Все с лихвой заменили круглые монетки.

В прошлое кануло и все доброе, и злое, которое заставляло Асгард спешить впереди всех. Неслыханные сокровища вознесли асов и над прародителями – легенды о суровых заветах йотунов канули в прошлое, теперь асы могли глядеть на былое величие предков с высоты золотой горы.

– Что же ты? – Хейд окликала, по-видимому, не в первый раз.

Один сбросил с плеч плащ – в избе было немилосердно натоплено. Поискал, куда бы повесить, да так и бросил на какой-то из сундуков.

– Странные хоромы для жилья выбирают такие, как ты, красавицы! И к чему столько сундуков, словно у засидевшейся без женихов невесты?

Комната поначалу показалась небольшой, однако она тянулась, повернувшись рукавом. Один полюбопытствовал: за поворотом – точная копия первой комнаты и те же сундуки. Ас приподнял крышку: в лицо бросился золотой блик.

– Золото? – повернулся Один к стоящей за спиной Хейд. – Откуда у тебя целый сундук золота?

– Вот еще – считать чужие богатства, – фыркнула девочка. Как видно, она была чем-то озабочена. Нахмурилась, закусив зубами ворот рубахи.

Еще с порога, просто Один не сразу обратил внимание, его поразил незнакомый запах. Не то, чтобы неприятный, но чужой. Теперь аромат усилился.

Новый поворот – и снова заставленная сундуками комната.

– А со двора не скажешь, что у тебя такие хоромы, – уже не глядя, Один догадывался о содержимом сундуков. Скорее всего, он был прав и во втором: между сумасшествием, охватившим Асгард, и этой пришелицей была странная и пока непонятная, но явная связь.

Видно для разнообразия в очередной сокровищнице стояли стол и два кресла. Между сундуками к креслам вел чуть запыленный проход. Видно, владелица не часто посещала свое жилище: комья пыли по углам и сор на дощатом полу.

Тусклый свет сопровождал путь Одина. Наконец, ас, ухватив тенью следовавшую за ним девочку, остановился.

– Послушай, Хейд! Всему есть мера! Есть предел и моему терпению! Ты сама расскажешь, негодница, что означают эти богатства, или тебя будут пытать?

– Глупец! – тихонько ахнула Хейд. – Да скорее Асгард провалится в бездну, чем кто-то из небесных обитателей позволит, чтобы хоть волосок упал с моей головы!

– Мне не показалось, что пьянчужки слишком озаботились твоим уходом! – сварливо парировал Один.

– Потому, что я прихожу к тому, к кому хочу, и ухожу тогда, когда это нравится мне, а не глупым асам!

Один насилу сдерживался: маленький нахаленок чересчур много на себя брал. Нежданная спутница словно нарочно насмешничает и дразнит.

Но при этом ас ничего с собой поделать не мог: умом понимая, что Хейд – порождение тьмы, ощущениями, дрожанием в кончиках пальцев тянулся к ухваченному повороту головы, украденному жесту.

Чтобы попытаться успокоиться, Один отошел к столу. Забарабанил по доскам костяшками пальцев.

– Великий ас нервничает? – хохотнула ведьма.

– Так ты знаешь, кто я?

– С самого начала, – утвердительно кивнула девочка. При этом локон развился, прильнул к влажной губе волосинками. Захотелось снять локон, коснуться губ юной богини, прикрыть ладонью свежие уста, чтобы не слышать слов. Лишь впитывать жаркое дыхание, жаркое и свежее, словно сок нагретого солнцем яблока.

Что поделать: Один, как и прочие, вначале был мужчиной, и лишь потом великим богом.

В Хейд было то, чего не могли разом сочетать другие женщины, принадлежавшие Одину: невинность ребенка и порочность распутницы, сладкая смесь, отравляющая мысли и туманящая рассудок.

– С самого первого мига я узнала тебя, – Хейд меж тем приблизилась. Ее губы шевелились в полумраке. Аромат незнакомых курений стал сильнее.

– И я ждала тебя, мой повелитель!

Дурман бросился в голову Одина. На мгновение изба качнулась.

– Раб! Я не господин тебе, Хейд. Я послушной собакой буду ползать у твоих ног!

– Зачем же собакой, – жадно ловя поцелуи, откликнулась Хейд в разрывах между всхлипами, – в любви нет различий. Мы будем равны: одинаково унижены и равно одинаково велики!

– Молчи! – кусал Один нежные губы. Одину в минуты просветления показалось, что Хейд опять изменилась. Но окатившая волна нежности к девочке смыла сомнения. Один услышал, как, спадая, шелохнулась рубаха. Потом чутки пальцы сняли с него одежды.

– Ну, что же ты остановилась? – шепнул великий, ожидая повторения того ощущения, от которого по телу пробегает дрожь.

Хейд же, отстранившись, казалась смущенной собственной смелостью и чуть покраснела. Щеки, подкрашенные огнем светильника, потемнели. Глаза стали глубже. Один только тут рассмотрел, что локоны Хейд – белокурые, редко встречающегося пепельного оттенка, словно живые, трепетали.

– Ты хороша! Ты божественно хороша, – выдохнул Один, протягивая руки. – Теперь я не удивляюсь, что твои чары свели с ума Асгард.

Хейд, словно позабыв, что обнажена и где находится, прислушивалась к чему-то, слышному лишь ей. Вполголоса напевала: наречие, певучее и мягкое, но походило на язык ни одного из известных Одину миров.

– Что за песню поешь ты, Хейд? – мелодия уводила от дневных забот, причудливо петляла, была похожа на дождь сквозь солнце. Рождала незнакомые ощущения, от которых хотелось то ли взвыть, то ли бежать из этой хижины.

– Это песня народа, который когда-то мне поклонялся, – отозвалась девочка. – Было это далеко отсюда. Море там ласковое, дни щедрые. Народ был богат и славен в работах и ратных подвигах. А над ясным миром царила моя госпожа и повелительница…

– Значит, ты обманула вначале? – уличил Один. – Кто же она, твоя госпожа?

– Ты хочешь знать или видеть?

– Есть разница?

– Конечно, – убежденно встряхнула девочка кудрями. – Знание опустошает сердце, но заполняет разум.

– Ты мудра не по летам, – Один привлек Хейд к себе. Усадил на колени.

Хейд, безвольная и равнодушная, по-прежнему рассматривала нечто, видимое лишь ей.

– Ты странная, – Один провел ладонью по гладкой щеке ребенка. Песня Хейд умиротворила желания, примирила Одина с недоступностью такой близкой плоти. Покой, доселе неведомый асу, коснулся души. – Ты похожа на сон, – добавил он.

– Может, я и есть сон, но мало кому удается проснуться, – губы приоткрылись в полуулыбке. – Знаешь, великий, отчего погиб тот славный народ?

– Землетрясение? Ураган? – наудачу гадал Один.

– Нет, всего-навсего песок.

– Песок? Эти маленькие песчинки? – Один не поверил. Да мало ли какие фантазии роятся в головке хорошенького ребенка?

Да, – Хейд легко поднялась. Тоненькая в лунном свете, закружилась, подняв соприкасающиеся кончиками пальцев кисти к потолку. Тотчас хоровод лунных песчинок стал осязаемей. Сгустился. Золотая пыль струилась через оконный проем, оседая на волосах и коже Хейд. Слоем ложилась на пол. Хейд наклонилась. Беспечно сгребла ладошкой золотой песок, дунула.

– Ты что? – Один знал цену золоту, перехватил тонкое запястье.

– Видишь, великий? – Хейд смотрела с непонятной печалью, – ты тоже погибнешь, погребенный песком!

– Я так и знал! – вспыхнул Один. – Сокровища Асгарда ты сначала превратила в ничто, засыпав улицы золотым песком. Ты разве не знаешь, что золото – лишь символ, придуманный и обусловленный обычаем?

– Я-то знаю, – прищурилась Хейд, – не знает небесный Асгард…

– Хейд! – понурился Один. – Гляжу на тебя – одно вижу, а послушаешь твои лукавые речи – будто с ведьмой толкую.

И, словно безумный, прижался лицом к груди Хейд, зарывшись в одежды: Хейд вновь облачилась в сорочку.

– Великий ас, – отстранилась девочка. – Разве не о том я тебе говорю: доверься моей повелительнице – на твоем веку не будешь знать ни поражений, ни недостатка ни в чем.

– Да ты, никак, купить меня хочешь, смешная девчонка? – улыбнулся Один. – Я ведь и так во всем первый: у меня лучший дворец, самые богатые охотничьи угодья, я собрал дружину, впору завидовать.

– Слишком поздно, – Хейд смахнула прядь с виска. – В этом городе теперь слишком много асов, которые могут похвастать роскошью и богатством, куда большими, чем у пресветлого Одина.

Луна сместилась. Теперь фигуру Хейд заливал лимонный свет. Луна, первая среди светил, залила комнату желтым свечением, делая ее непритворно жутковатой. Луна исказила даже черты чаровницы. Один пригляделся, Хейд по-прежнему была хороша, даже словно бы развилась, налившись в бедрах теплой полнотой.

Ее наивность сменилась несдержанностью. Улыбка утратила свежесть, словно и Хейд торопилась напиться из того же источника, и Один едва узнавал скромницу. С внезапной энергией, бросив взгляд на луну через плечо, Хейд накинулась на Одина со страстью, которую и подозревать трудно в такой хрупкой оболочке.

Один, словно прозрев, с силой прижал Хейд к себе. Тотчас смертная мука исказила прекрасные черты девочки. Из уст, сгущаясь облаком, потянулось что-то черное.

– Душа ведьмы! – ахнул Один.

Он никогда не доверял поверью, что ведьму всегда можно распознать в полнолуние, если попробовать уничтожить тело, в которое ведьма вселилась. Хвала предкам, что над Асгардом в этот раз сиял полный диск.

Душа ведьмы, ища щель, заметалась по комнатам. На руках Одина осталось лишь беспамятное тело старухи, в которую в одночасье обернулась Хейд.

Бросив старуху на один из сундуков, Один первым достиг порога хижины. Нарисовав в воздухе магические руны, притворил за собой дверь: теперь ведьме, как ни сильно ее колдовство, как не велика власть золота, из запертой заклинанием хижины не выбраться.

А Асгард, отупевший от попоек и к утру полусонный, разбредался по двое-трое по палатам. Среди мужских фигур вихрились юбки валькирий – на эту часть ночи у юных прелестниц были спутники.

Один бросался то к одной, то к другой группе пошатывающихся асов:

– Ведьма! Нужно убить ведьму!

Но встречавшиеся глядели на Одина красными и туманными глазами. Отмахивались:

– Какая тебе еще ведьма? Иди проспись! Лишь один юный воин, коротко стриженный, сочувственно похлопал великого Одина по плечу:

– Что? И тебе, брат, плохо? Ну, ведьма – хоть не страшно, а то мне на втором бочонке дракон привиделся! Вот чудище-то!

– И как ты с ним разделался? – машинально спросил Один, отцепляя повисшего пьянчужку.

– А я его в третьем бочонке медовухи утопил! – радостно захохотал парень.

Один, сняв руки юноши со своих плеч, перевесил малого через чей-то плетень. Ярость захлестывала Одина. Била по вискам.

– Ну, погодите! – грозил великий светлому Асгарду. – Вам это еще припомнится!

Но Асгард вряд ли был в состоянии помнить что-то, кроме того, что всегда любые хлопоты можно решить, не двинувшись с места. За те-то деньги, что были у асов? Да десяток бедолаг кинутся мух отгонять, найдется охотник и ведьму ловить. Так отвечали самые рассудительные из ошалелых асов.

Солнце вставало над Асгардом. Золотило купола и зубцы башен. Чисто голубой свет неба смешался с золотом. Асгард предстал перед Одином, словно в волшебной дымке. Дворцовые стены с колоннами скрыли хижины, в которых обитали простые воины и прислуга.

Это был город, которым Один гордился: его детище и слава. И этот город больше ему не повиновался. Безумие бросилось в голову асу.

– Погодите! Еще немного! – шипел Один, выдирая мох из расщелин между бревнами хижины Хейд. Чиркнул кремнем, высекая огонь. Ветер гасил слабое пламя. Один укрыл клочок мха полой плаща. Защищенный, огонек живо вскинулся язычком. Захрустели ветки. Один сунул горячий клок под кровлю. Вначале, кроме дыма, огонь не подавал признаков жизни. Потом осмелел. Глянул рыжим взором: тут я, жив! И побежал, пожирая солому.

Внутри, метаясь и припадая к окнам, рвала на себе волосы ведьма. Волшебные руны не пускали ее – спасения не было: огонь уже охватил хижину жарким объятьем. Вспыхнули кусты в палисаднике. Огонь подбирался к соседней ограде, отделенной от хижины Хейд полосой кошеной травы, когда сонный крик: «Пожар!» – разбудил близлежащие хижины.

Из захлопавших дверей, кто с ведром, кто всего лишь с ковшиком, кинулись асы и прислужники из смертных.

– Не подходи! Ведьма должна сгореть! – безумствовал Один, размахивая выдернутой из изгороди штакетиной.

Лишь дюжина рослых мужиков аса скрутила, связала. Окатили из кадки холодной водой. Пламя, словно испугавшись натиска, отползло. Но спасать на пожарище уже было нечего: хижина Хейд сгорела до чернеющих угольев.

Хижина сгорела. Как только рухнули стены, запертые волшебными рунами, ведьма хмыкнула и, сделавший на время невидимой, взмыла в воздух.

Один, после вспышки ярости, уснул в своей опочивальне. Даже не уснул – забылся тяжелыми видениями. Очнулся лишь на закате. Голова гудела. Вчерашняя девочка и поджог, который ас учинил, казались частью кошмара. Хотелось побыть одному, но у изголовья сидела пожилая валькирия, время от времени поднимавшая голову от рукоделья и пристально и сурово смотревшая на Одина.

– Ишь, что удумал, – бурчала старуха. – Город спалить. А до прочих и дела нет? О чем думал-то, великий ас?

– Отстань! – отмахнулся Один. – И без тебя тошно.

Валькирия отложила холстину, воткнув в ткань иголку с красной шерстяной ниткой. Дотянувшись, поднесла к губам Одина ковшик.

– На-ка, попей! Да я тебя понимаю: неведомые бесчинства творятся в Асгарде. На моем веку, а пожила я долго, не бывало еще такого, чтобы мужчины буйствовали дни напролет во хмелю, а девушки, всякий срам потеряв, развлекались в пьяных сборищах.

И глянула исподлобья:

– Делать что будешь, великий ас? Голова, тяжелая, гудела. Один приподнялся:

– А ты что посоветуешь, старая? – пошутил.

– Что ж теперь локти кусать? Незачем было шататься от вотчины, к чему оставил правление Асгардом на помощников? Сам не углядишь, кому другому дело?

– Но это не совет – ругать себя и сам смогу, – хмыкнул Один: старуха была занятной.

Раньше он мало внимания обращал на прислужниц-валькирий, разве что мелькнет среди них больно хорошенькая да ладная. Старуха говорила так, словно она была господином, а Один – неразумным юношей, которому только и слушать советы.

– Гулльвейг, пока до нитки не разорит, из города не уйдет, – помолчав, проговорила старуха.

– А это что за кляча? – сел Один на постели.

– Повелительница золота, – усмехнулась старуха. – Ты, что, думал, подпалил избушку – и все дела?

– А откуда тебе ведомо, что я ведьму сжег? – насторожился Один.

– Ну, велика тайна! – валькирия вернулась к вышиванию. – О том весь Асгард судачит, пока ты тут полеживаешь. Хейд в красках расписывает, как великий ас к ней собакой в услужение просился.

– Хейд жива?

Мысли о девочке Один припрятал подальше: несмотря ни на что, ему было мучительно думать, что он уничтожил красоту, пусть и наполненную черной сутью.

Пронзительный взгляд старухи заставил щеки Одина побагроветь.

– И ты в сети ведьмы попался? Разве не знаешь пророчества: «Трижды убей повелительницу золота – трижды и оживет ведьма»?

У Одина в голове не укладывалось: неужели армия воинов, мудрость богоз, достоинство Асгарда – все это не может противостоять маленькой ведьме?

А валькирия словно мысли читала:

– Только тот, кто послал Хейд, может заставить ее вернуться. К ванам иди на поклон, великий Один!

– Что, мерзкая колдунья? – Один ухватил старуху за ворот платья. – Мне идти к подданным с просьбами?

– Если не жаль Асгард, не ходи, – старуха глядела с укором. Один, стыдясь, что связался со старухой, убрал руку.

Но Один оттого и считался первым среди великих, что умел уступать, когда другого выхода не видел.

– Значит, ваны! – процедил Один. Валькирия, как ни тщилась, разгадать складку между бровей аса не сумела.

Еще больше поразились ваны, получив с гонцом пергамент – великий Один вызывал правителей ванов с дружиной для переговоров.

Фрейр, о затее приемного сына не знавший – не ведавший, и старейшие ваны посланием всполошились.

Отказать не посмели, гадая, что за причина такого внимания великих асов.

– Не иначе – к беде, – рассудительно твердили старухи.

– Он решил покончить с нами, как с курятами, – злились землепашцы, которых Фрейр спешно собирал в дружину. Определили место и время встречи. Выступили задолго до означенного срока: земля, где Один будет ждать ванов, находилась от Альфхейма в двух неделях пути.

Когда дружина ванов была в пути пятый день, их настиг новый гонец от асов. Крылатый конь вихрем слетел с облаков, встав на дыбы перед самым лицом Фрейра.

– Великий Один шлет тебе привет, могучий повелитель Альфхейма! – гонец, мальчишка лет едва ль денадцати, насмешливо прищурился, рассматривая войско ванов. – Если ты не передумал, Один готов заключить с тобой вечный мир.

Ваны, готовые к любым каверзам пресветлого Асгарда, заволновались: не может того быть, чтобы Один унизился до того, чтобы струсить заранее. Не иначе в словах посланца крылся подвох.

– Ну-ка, – Фрейр ухватил лошадь гонца за узду, – выкладывай, что еще велел тебе передать великий Один? Может, он просил нас самим себе вырыть ров, навалить туда побольше сушняка да зажарится всем сразу?

Парень попытался вырваться из цепких рук, державших наглеца со всех сторон. Пискнул:

– Передал что велено! А хотите знать большее, сами к Одину и отправляйтесь!

– Отпустите мальчишку – какой с него спрос? – Фрейр прикусил ус, задумавшись. Намек на прошлый визит ванов в Асгард, когда они потеряли лучших своих пахарей, гуртовщиков и торговцем, добра не сулил.

– А может, – встрял Альвар, которому больше других было ведомо о намерениях и заботах великих асов, – гонец и впрямь говорит правду? Может, Один струсил и предлагает перемирие, потому что боится битвы?

– Кто знает, что на уме у великих? – протянул Ньёрд. Но мысль, что дружина Одина их боится, так понравилась, что ваны ухватились за зацепку, словно утопающий за канат.

К слову сказать, ваны мало представляли, что было бы, решись асы на открытый выпад. Куда приятнее победить, не сражаясь.

Ваны, взбодренные и почти уверившие себя, что лишь трусость понуждает Одина и его дружину просить мира через посланца, тут же воспылали боевым духом.

– Это он легко решил отделаться! – потрясали вилами скотоводы. – Ишь, видно, только сейчас разглядел, что куда его ребятам против нас, в случае стычки!

– Да трус и есть, этот Один! – подхватывали другие, лихо потрясая копьями. Некоторые из воинов держали оружие в руках чуть не первый раз, но слабость противника всегда порождает тщеславные мысли у другой стороны. Теперь уже ваны требовали у своих военачальников сражения с асами – трусливыми зайцами.

– Нет, – презрительно бросил гонцу Фрейр, – передай Одину, что лишь на поле брани я стану слушать его предложения!

Гонец вернулся через час. Протянул пергамент. На словах добавил:

– Великий Один сказал: «Встретимся – договоримся!»

Теперь лишь битва могла если не вернуть асам самоуважение, то хотя бы реабилитировать их в глазах ванов.

Поле предстоящей битвы – бесконечное пространство среди миров, чернело по краю армией ванов. Не пришли лишь старики и женщины.

Асы с выступлением своей дружины не торопились. То ли великим асам было все равно, что о них подумают остальные миры. То ли ваны неправильно поняли ультиматум:

«Когда придет час исполнения желаний, лишь тогда асы потребуют с ванов выкуп», – мудрено светились руны богов.

– Выкуп – за что? – сердились ваны. – За то, что Один предательством убил наших сородичей?

И в свою очередь условием доброго соседства выставили десять повозок с золотом и серебром, которые, если асы не хотят кровопролития, следовало доставить на край пространства.

Асы, как видно, и думать не думали о соглашении.

Час проходил за часом. Солнце начинало прогревать воздух, асы же не показывались.

Ньёрд, спешившись, хлестал себя плетью по голенищу сапога. Фрейр нервничал не меньше, но всем своим видом старался показать, что уверен: не посмеют асы нанести столь откровенное оскорбление.

– Может, место выбрано неверно или у асов иной отсчет времени? – усомнился Ньёрд, когда все сроки вышли, а воины противника на поле брани не показались.

– Кой дьявол – не правильно. Просто асы чихали на вызов, – буркнул Фрейр, который находился в еще худшем положении, чем прочие военачальники ванов. Он предводитель – с него и спрос. То было доселе невиданным оскорблением – противник ничем не показал, что хоть сколько-то считается с миром Альфхейма.

Голое пространство, выбранное для битвы, унылое, серое и пустое, наводило на удручающие мысли. Без жизни, без проблеска мысли – лишь серая равнина до горизонта, куда ни кинь взгляд.

Эту часть межпространства предложили асы: как первые, бросившие вызов, ваны подчинились.

Воины Фрейра, кто верхом, кто уже спешившись в бесцельном ожидании, открыто посмеивались над военачальниками. Время было разнорачивать отряды, с позором вернувшись в Альфхейм. Но Фрейр медлил: кто знает, что на уме у великих?

Фрейр и сам себе не захотел бы признаться, что в глубине души считает себя и в самом деле недостойным того, чтобы асы не сочли ниже достоинства сразиться с таким противником. Асы, блестящие воины, Фрейру, хоть он и злился за подобные мысли на себя, казались непостижимыми высшими божествами.

Фрейр даже и помыслить себе не мог, чем занят в эти часы великий Один. Ас же, который раз пересекая Вальгаллу, пинками и тычками подгонял помощников и орал:

– Где этот проклятый черный шар для перехода?

Кто видел его в последний раз?

Шар, как прорубь, канул бесследно.

Вальгалла шумела безрезультатными поисками, когда прямо перед носом Одина вырос мальчуган Освин.

– Ты еще?! – вызверился великий ас: в последнее время мальчишка, пообвыкнув, совал нос, куда не следует.

Освин посторонился. Он колебался между желанием выделиться и страхом стать причиной войны. Ответственность была слишком тяжелой ношей для паренька, в голове которого верх и низ, правда и неправда давно смешались в распаренную кашу.

– Великий, – окликнул Освин аса помладше. – Где бы нам поговорить?

Ас снизу вверх поддернул полусогнутым указательным пальцем подбородок юноши:

– Разговаривать? Девицы охочи до любезных словечек. А мне недосуг, – и заспешил прочь, скрывшись в толпе.

Освин нащупал черный шарик, зашитый в подкладке: шар достался парню случайно.

Так получилось, что Освин был последним, кто видел в живых незадолго до смерти былого правителя, изгнанного своим народом. Старик, которого Освин, выискивающий у ручья подходящую тростинку для свистульки, встретил, неподвижно смотрел на воду. Освин заглянул через плечо, но ничего примечательного в шустрящей быстрой речушке по камням не углядел. Хотел повернуться, но хрустнул веткой. Старик обернулся:

– А, мальчик, – проговорил равнодушно. Освина перепугало лицо старца: не утратившее следов былого величия, словно вырезанное отточенным резцом из бронзы, лицо походило на мертвую маску, неживыми были даже глаза, потухшие, пустые, с расплывшимся бездонным зрачком.

– Хочешь забаву, куда лучше свистульки? – спросил не глядя.

Освин машинально принял черный шар. Внутри вспыхивали золотистые искорки.

– Вот и сбылось проклятие Мотсогнира, – непонятно молвил старец.

Освин, перепуганный и словами, и мертвым лицом, кинулся бежать.

Игрушка мальчику скора надоела: все тот же узор из звездочек, и лишь тут, в Асгарде, он случайно узнал, каким сокровищем одарил изгнанный правитель первого встречного. Отдай Освин сейчас столь необходимое Одину и дружине сокровище – станешь в Асгарде первым среди великих.

Но что-то юношу удерживало: шарик, бесполезную игрушку, было не жаль. Не жаль и ванов, которым суждено с позором бежать с поля боя – в могущество дружин асов юноша верил без сомнения. Тогда что?

– А, да провались все пропадом! – крикнул Один, в который раз шаря по десять раз обысканным местам.

Времени на то, чтобы вернуть в Асгард из Миргарда дружину диких охотников, не было: черный шар перенес бы людей Одина в мгновение ока.

– Тут близится конец света, – рычал Один, – а тут еще глупые ваны путаются под ногами!

Даже Хейд попритихла, уже не так часто появляясь на улицах Асгарда.

Получив ультиматум ванов, Один обессиленно опустился на лаву:

– Это, кажется, конец: даже ничтожества ставят мне условия! А только-то и надо, чтобы они забрали обратно свою девку!

– Ладно, решился, – сначала ваны, потом – остальные заботы!

И, окликнув отряд, ринулся к месту встречи, покрывая в минуту безумные расстояния.

Грохот копыт далеко подхватывала и разносила бездна.

Первым эхо дикой дружины услыхал Альвар. Хотел указать отцу. Но и прочие ваны замерли, глядя на темное облако, приближающееся со стороны Асгарда.

– Старейшие! Постройте отряды! – встрепенулся Фрейр: ваны, наскучив ожиданием и горя уже одним желанием вернуться по домам, развалились на холодных камнях. Нехотя подобрались.

Отряд был так близко, что можно было различить мелькание лошадиных копыт в воздухе.

Фрейр плетью подгонял соратников: ван стыдился за свое воинство. Навстречу земле летели ладные, прочно держащиеся в седле, лихие всадники Одина. Куда там воинам-ванам до молодцов великого аса!

Боги земледелия и плодородия, подгоняемые тычками военачальников, вскакивали. Строились в шеренги, стараясь подтянуть объемные животы.

– Вперед! – пронесся по рядам ванов приказ, и дружина, спотыкаясь и наступая передним на пятки, двинулась.

Конники Одина лихо развернулись в воздухе, опустившись ровной линией, словно заранее нарисованной на голом камне.

Фрейр завистливо покосился на парней Одина: воины аса, сжимая в правой руке копья, левой придерживали лошадь. Так и окаменели, подчинясь еле уловимому движению губ Одина.

«Вот это выучка!» – Фрейр готов был локти кусать от досады: и с чего и кому пришло в голову, что асы могут хоть кого-то бояться во всех девяти мирах!

Теперь лишь ваны догадались, отчего вооруженные стычки с асами были редкостью – асы лишь своим появлением подавляли всякие попытки противника вступать в битву, обреченную на провал заранее.

Один пришпорил Слейпнира. Конь загарцевал в метре от Фрейра. Ас смерил мохнатую лошаденку вана, пряча усмешку; лошадь Фрейра была упитанная, с круглыми боками. Дальний переход лошаденке, самой сытой из всех у ванов имевшихся, был не по нраву: она сонно поводила лиловым глазом, хлопала по бедрам пышным хвостом, отгоняя несуществующих слепней.

Разницу не в пользу Фрейра видели и остальные. Воины Одина не шелохнулись – ваны же, неуклюже пытаясь говорить краешком губ, зашептались.

По рядам ванов прошел шепоток, от которого Фрейра бросило в жар.

Он начал нарочито насмешливо:

– И что же хотел великий ас от бедных богов плодородия?

Один из-под шляпы дивился на море голов: что ваны притащат на переговоры весь Альфхейм – великому асу такое и в голову не приходило.

– Да вот дело у меня к тебе, Фрейр! – попробовал ас миролюбиво.

Фрейр тоном обманулся. Приободрился: раз ас просит, значит, не так хороши у небесного Асгарда дела. Ответил молчанием, дожидаясь продолжения.

– Да уберите Хейд из города! – вспылил Один. – Будто сами не знаете!

Фрейр глядел с искренним недоумением: о некой Хейд он слышал первый раз в жизни. Любопытство выплеснулось возгласом:

– А это кто такая?

Альвар насупился, гадая, не пора ли перехватить инициативу: если сам Один всполошился из-за ведьмы, подосланной в Асгард, почему бы не сбыться и остальным пророчествам Гулльвейг? Альвар еще не раз навещал злую богиню в ее опустевшем и заброшенном храме. Слушал, прикрыв глаза, часами ее сладковато-приторный голос. Грезил о тех временах, когда с помощью Гулльвейг род воинов с Альваром во главе воцарится во всех девяти мирах.

Судя по беспокойству Одина, время Альвара уже пришло. Юноша вжал стремена в бока лошади. Вылетел из рядов ванов.

– Поговорим на равных, Один? – глянул с насмешкой.

– Ты сошел с ума, – зашипел Фрейр, отпихивая приемного сына древком копья.

Один соображал быстрее:

– Я так и думал, что старики на подобные подлости не способны. Значит, юный Альвар, это твои проделки?

– Ну, – ухмыльнулся Альвар, – если Асгард, вышедший у тебя из повиновения, считать проделкой, тогда ты прав!

Если бы Альвар больше знал великого аса, спеси у юноши бы поубавилось. Но в Альфхейм доходят из Асгарда лишь те вести, о которых хотят поведать сами асы. Никто не поспешил рассказать Альвару, что Один, где приказом, где плетьми, где публичными казнями, хоть и не вернул в несколько недель Асгарду былого величия, но заставил асов притихнуть. Пьяные оргии продолжались – в один день с пьянством не расправиться даже великим. Но ушли в запертые ставнями хижины, скрылись в темноту жилищ. Площади очистились от разудалых гуляк – каждый, кого дружина Одина встречала на улице после полуночи, был обречен на немедленное изгнание в Хель.

Слово Одина было уже не способно заставить асов опомниться. Но не каждый откажется от бессмертия, которое дарует жизнь в Асгарде, и за любые сокровища в мире не всякий согласится переселиться из мира света в мрачное царство теней. За эти дни число душ, подчинявшихся Хель, сильно возросло. Но зато и сильно притих великий Асгард. Дружина Одина, пядь за пядью, очищала земли от золотого песка и всего, что ведьма Хейд превратила в золотые скульптурки. Воины аса под его присмотром стаскивали сокровища к краю пропасти, на дне которой чернело омутом море, и спихивали золото вниз.

Лишь с Хейд Один не мог сыскать способа расправиться – ее покровительница Гулльвейг была куда старше и Одина, и Асгарда. У асов не было над ведьмой власти. Впрочем, и Хейд вынуждена была сидеть в отдаленной хижине: всякий раз, когда ведьма тайком выбиралась на улицы, походя обращая в золото и скот, и воинов, и даже асов, стоило дружине Одина ее изловить – Хейд уже в который раз оказывалась на погребальном костре. Сгореть – не сгорала, но неприятных ощущений, когда пламя лижет твою кожу и запах твоего собственного спеченного мяса, – этих ощущений Хейд надолго хватало, чтобы не решаться высовывать на улицы Асгарда нос.

Но ничего этого Альвар не знал, продолжая смеяться великому асу в лицо: мы часто, желаемое приняв за реальность, играем с огнем. Один пока терпел. Он твердо решил никому не выдавать истинных забот, но наглость юноши принуждала лишь неимоверными усилиями сдерживать гнев.

Я вижу, – Один старательно взвешивал слова, чтобы не отвесить мальчишке-вану затрещину, – у тебя есть условия? Я угадал: ты чего-то хочешь за выполнение моей просьбы?

Слово «просьба» Один вытиснул из горла ценой прокушенного языка, так унизительно оно звучало в устах великого.

– Да! – откликнулся Фрейр, опередив начавшего было, говорить сына. – Ваны хотят, чтобы ты выплатил выкуп семьям убитых тобой посланцев и еще десять повозок золота для Альфхейма! – Фрейр не очень понимал, что происходит, но хитрым крестьянским умом рассудил: раз ас сам предлагает выбрать условия сделки, значит, великим уж очень неладко.

– И сдай Асгард впридачу! – звякнул клинок меча Альвара, выдернутый из ножен.

– Щенок! – взъерепенился Один, тотчас позабыв, что собирался быть добрым хоть раз в столетие.

– Поединок! – выкрикнул ас, потрясая копьем.

– Поединок? – попятился Фрейр.

– Не ты, – ас вскинул голову. – Альвару платить за неосторожные слова!

– Ну, что ж, – Альвар усмехнулся, уверенный, что под защитой Гулльвейг он разделается с асом, решив сразу две проблемы: покажет ванам, кто истинный правитель Альфхейма и лишит Асгард силы великого Одина.

– Опомнись! – взмолился Фрейр. – Бросайся перед великим на колени, умоляй о прощении! Лобызай ступни великого Одина!

– Поздно, отец! – юноша оттолкнул цепляющегося за стремена старика Фрейра.

– Поздно! – эхом отозвался Один. Слейпнир развернулся, направляя полет к противоположной стороне поля битвы.

Развернул лошадь Альвар. Теперь между противниками было около пятисот метров пустого пространства.

– Съезжайтесь! – подал команду Ньёрд: раз поединок неизбежен, то стоит хотя бы выполнять традиции.

Два всадника, повернувшись друг к другу, неслись навстречу. Звенел под копытами Слейпнира камень. Искры сыпались из-под копыт лошади Альвара. Стремительно уменьшалось расстояние. Рука Одина занесена для удара – копье Альвара целит в грудь аса.

Замерли ваны. Не дрогнули воины асов. Мгновенный удар. Треск копий – и пронзенный Альвар, завалившись на бок, сползает с коня. Но еще быстрее ползет, собираясь лужей, кровь из отверзтой раны.

– Как так? – удивленно смотрит юный ван. Перед глазами, кружась и звякая, сыпятся золотые монеты ведьмы Гулльвейг. Но ничего этого юный бог уже не увидел.

– Убийца! – кинулся к Одину Фрейр.

– Убийца! – взвыли ваны.

Один смерил взглядом свой небольшой отряд, прикинул, что сечи не избежать: ваны, разбуженные запахом крови, угрожающе смыкались полукольцом, грозя взять Одина в круг, ощерившийся кольями, копьями. Некоторые из ванов были вооружены лишь вилами, но слишком многочисленен противник. Слишком лют в тупом желании мстить, рвать и бить.

Один рубился отчаянно, кроша черепа и ломая ребра нападавших. Его воины, рассеявшись по полю, отражали удары одновременно десятка ванов.

Один мазнул взглядом – кое-кто из его ребят был ранен, но не упал никто. Но так долго не могло продолжаться.

– Уходим! – гаркнул ас, сапогом врезав в челюсть вцепившегося в гриву Слейпнира вана.

Дружина Одина взмыла в воздух. Вслед неслись стрелы и проклятия ванов.

– Ну, – хмуро приветствовал Мимир вернувшийся отряд Одина. – Не сдержался? Устроил драку вместо того, чтобы мирно договориться?

Один огрызался, злясь на себя, ванов и весь мир:

– Да попробовал кто удержаться на моем месте?! Эти землекопы обнаглели! Сам бы попробовал, раз считаешь себя мудрецом!

– А это и в самом деле неплохая идея! – встрял Хёнир, медведем поглядывая исподлобья. – Мы с Мимиром, пожалуй, сумеем уговорить ванов забрать Хейд из Асгарда.

– Прародители в помощь! – хмыкнул Один, спешиваясь. – А только я – складываю руки, И пусть бездна меня проглотит, если я шевельну хоть пальцем, чтобы еще когда-нибудь для чего-нибудь встретиться с ванами.

– Не зарекайся! – осадил Хеймдалль. – Снова забыл? – начал было великий страж богов, но прикусил язык: асы по молчаливому соглашению старались вслух о грядущем конце света не заговаривать. Каждый мучался в одиночку – зачем взваливать свои печали на другого – умей молчать.

– Не слишком ли много заботы об одной девке? – Один погладил Слейпнира по холке. Чмокнул воздух губами – конь потянулся к лицу аса, норовя коснуться щеки Одина мокрым языком.

Мимир зябко потер иссохшие кисти, погрел дыханием ладони: не о Хейд собирался говорить мудрец с ванами, помощи шел просить священный старец. Хёнир вызвался сопровождать Мимира.

– Но время истекает, – вздохнул Мимир, – не ведают даже предки, как скоро мы доберемся до Альфхейма.

Тщедушная фигура старика в белом балахоне на фоне широкоплечих асов казалась зыбкой, полуреальной. Мимир казался порождением другого мира или иных знаний. Лишь глаза сияли всепонимающим светом.

– Да, время, – пропыхтел Хёнир, нагружая колесницу припасами для дальнего пути, – времени жалко!

Черный шар в подкладке шевельнулся. – Освин, затесавшись в толпу асов, прихлопнул шар рукой, прошипел, как живому: «Сиди смирно!» Но шар, словно взбесившись, заметался, рванул. Ткань затрещала, шар выпал и покатился по камням, еле прикрытым снегом.

– Вот ты где! – Один изловчился, ухватил шар в лапищу. Но тот дернулся, выскользнул. Послушно докатился до ног Мимира, в глубине вспыхивали таинственные звезды. Мимир поднял шар времени, повертел, рассматривая. Чуть темнее глаза, чуть глубже морщины, и Мимир прочел волю судьбы. Теперь он знал свой конец.

– Вот теперь времени хватит, – Мимир спрятал шар. Кивнул Хёниру: – Бросай пустое занятие: ни еды, ни питья нам не понадобится.

Хёнир послушался, бросая косые взгляды на кус сала с изморозью соли. Однако утерпел.

Мимир, мешкая, взял руку Одина. Долго смотрел в глаза асу.

– Да что ты, старик? – от всепроникающих глаз Мимира Одину вдруг стало грустно. – Словно навек расстаемся!

– Навек? – на Одина смотрели глаза пророка и глаза безумца. – Прощай, Один! – чуть наклонил белую голову Мимир.

– Бывайте пока! – махнул приятелям Хёнир. Через миг двор Одина исчез: перед Мимиром и Хёниром простирались холмистые перелески и равнинные болота Альфхейма.

А еще через время – для асов едва ли минули минуты – к воротам жилища Одина направлялись по дороге две коренастые фигуры, облаченные в неуклюжие боевые доспехи.

– Ваны? – оторопел Один. – И, кажется, сам повелитель Фрейр и его наперстник Ньёрд!

Впереди ванов, словно указывая дорогу, катился черный шар Освина. Вкатился в ворота – и пропал. Вот только что был, юлил черной кошкой по снегу, и растворился: время вышло из берегов и больше никому не повиновалось.

– А что это за мешок тащат наши скотоводы? – пригляделся Локи. За спиной Ньёрда и в самом деле, оттягивая плечи, болтался туго набитый мех.

– Судя по размерам… – высказать догадки Локи не успел: ваны молча входили во двор.

Остальные асы потеснились, попятившись. Ваны словно не видели, всеобщего изумления. Ньёрд скинул мешок с плеч. Вместе с Фрейром завозились у затянутой веревкой горловины. Из отверстия поднялось облачко опилок.

– Вот так на, – фыркнул Тор, – ваны нам опилок притащили!

Ответом был холодный взгляд Фрейра. Они с Ньёрдом осторожно, словно внутри находились голубиные яйца, ссыпали пригоршнями опилки. Работали размеренно, словно заведенные автоматы, Асы выжидали: слишком уж поразительно и необычно вели себя боги плодородия.

Опилки, вырастая горкой, теперь розовели. Желтизна окрашивалась клюквенным соком. Потом еще потемнели: на снегу кровь казалась яркими цветами.

– Что это?! – рука Одина машинально выхватила из-за пояса кинжал. За оружие схватились и прочие асы: на богов, бережно поддерживаемая ванами, глядела мертвая голова Мимира.

– Смерть предателям! – выкрикнул Один, бросаясь на ванов.

– Смерть убийцам! – подхватили воины: неслыханное злодейство учинили ваны. Кто бы посмел поднять руку на священного старца?

– Постойте, дети мои! – асы замерли, окаменев. Голова Мимира, все еще сочась из обрубка шеи кровью, открыла глаза, вперившись взглядом в асов.

– Спрячьте оружие! Протяните ванам руки! – вещала голова. – Кончилось время распрей и споров, Кончились войны, кончились ссоры! Беда идет на миры Иггдрасиля: объединяйтесь же вместе перед грядущим!

Смущенные асы слушали речи мертвой головы Мимира. Стараясь не звякнуть, попрятали оружие и ножны. Потупившись и стараясь не встретиться с Фрейром взглядом, Один сделал несколько шагов, протянул вану руку:

– Да будет так, как вещает Мимир! – выдавил из себя.

Смутны речи Мимира, неясны угрозы, неведома грядущая напасть. Но нельзя ослушаться святого старца, ожившего после смерти, чтобы предупредить: дети вселенной, будьте вместе и будьте настороже

А голова, словно выполнив последний долг, умолкла смежив веки Миры сменив ритм жизни, сбирали силы для последней битвы

 

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Один опять проснулся от того же кошмара. Боль в правой глазнице нарастала вместе с чувством вины и страхом неизвестности. Этот сон повторялся уже несколько раз и все время становился четче. Ас видел во сне долину Ясеня и Источник. Он каждый раз возвращался в тот день, когда получил магические руны, и снова и снова проходил испытание и просыпался от боли.

Сон что-то означал, но никто не мог его истолковать. Остался только один Мимир, точнее, его голова, продолжающая пророчествовать.

Один поднялся, накинул плащ и вышел из дома. На дворе только начинался рассвет, солнце еще не взошло, но небо уже начало светлеть на востоке. Ас вдохнул полной грудью свежий воздух, и боль отступила, но беспокойство осталось, а червь вины не отпускал душу. Хоть Мимир уже много раз повторял после своей смерти, что Один не виноват в том, что случилось, но ас всегда помнил: именно он послал его на верную смерть, хотя тогда трудно было поверить, что кто-нибудь в девяти мирах осмелится поднять руку на старика Мимира.

Как ни тяжело было видеть то, что осталось от мудрого старца, деваться некуда – надо идти. Не зря он опять видел этот сон. Может быть, Мимир зовет его, а, может, сам Ясень решил, что пора бы Одину навестить долину Источника.

К полудню Один полностью собрался. Путь был неблизкий, пришлось взять в дорогу сушеное мясо и рыбу и два кувшина с крепким пивом, приготовленным еще Фригг. Он вышел из дома, ни с кем не попрощавшись – не было времени, позже кто-нибудь из воронов слетает в Гладсхейм и скажет, где он. Только не сейчас, иначе поездка опять отложится на неопределенный срок, снова найдутся дела, которые необходимо завершить перед отъездом.

Один вышел в поле, где тренировались новые воины, и позвал Слейпнира. Конь, как будто ждал его зова, появился сразу, спустившись перед Одином по обрывку радуги, значит, он был где-то далеко от Гладсхейма. Сегодня ас решил не тратить на поездку много времени и приказал Слейпниру скакать со всей скоростью, на которую тот был способен.

Конь громко заржал, и перед ним опять появился радужный мост. Одним концом он упирался в землю под копытами Слейпнира, а другой – терялся где-то в небе. Один вскочил в седло, забросив за спину мешок с едой. Хугин уже сидел у него на плече, а Мунин кружил над головой аса.

Слейпнир скакал по радужной дороге высоко над землей. Иногда внизу появлялись лес и реки, текущие в сторону Долины, а иногда облака застилали все небо и казалось, что конь скачет среди бесконечных снежных сугробов. Перекресток Миров и владения Хеймдалля остались позади, вместе с ними исчезли и белоснежные облака, превратившись к опасные черные тучи. Зрелище было захватывающим, а тучи какими-то странными: внизу – совершенно черные с частыми проблесками молний, а их верхушки были угрожающе алыми. Такое небо не предвещало ничего хорошего, и Один приказал Слейпниру спускаться вниз к Медвежьей горе.

Конь тоже начал беспокоиться и поспешил спуститься на землю, но не успел. Черные тучи как будто устроили охоту на одноглазого всадника и его волшебного коня. Чем ближе Слейпнир спускался к земле, тем больше туч собиралось вокруг них. Ярко-красные верхушки остались далеко позади, и теперь Слейпнир скакал по радуге, становившейся все прозрачнее, в темно-сером недружелюбном пространстве. Казалось, тучи – разумные, и присутствие сверкающей радуги в их мрачном мире им очень не нравится, вот-вот они превратятся в огромных зубастых зверей и набросятся на радужную дорогу.

В зубастых зверей тучи не превратились, они напали на Слейпнира по-другому, начав обстреливать коня и всадника частыми колючими молниями. Каждая молния в отдельности не могла причинить вреда Слейпниру, но все вместе они заставляли волшебного коня то и дело вставать на дыбы и брыкаться. Вот несколько молний ударили в радугу прямо под копытами Слейпнира, а одна с хрустальным звоном отскочила от серебряного копыта. Слейпнир заржал и попятился назад, но молнии были уже сзади, и теперь весь радужный мост трещал электрическими разрядами и сыпал искрами. Волшебный конь не выдержал и понес, что-то столкнуло его с радужной дороги и, потеряв опору под ногами, Слейпнир закувыркался в воздухе.

Радужный мост бесследно растаял, а конь и всадник, беспомощно барахтаясь в густом пространстве, наполненном молниями и странными шорохами, полетели к земле, и непременно разбились бы, не появись вдруг под ними стая больших черных птиц, подставивших под копыта коня свои хрупкие крылья.

Хугин и Мунин, почувствовав беду, собрали воронье со всей Медвежьей горы, и теперь стая птиц удерживала Слейпнира в воздухе, не давая ему разбиться.

Несмотря на старание воронов, конь с размаху ударился о землю, не удержался на ногах, и несколько раз перекувырнулся через голову, издавая звуки, похожие больше на человеческий крик, чем на ржание лошади. Один вылетел из седла и сильно ударился о небольшой камень, в голове аса все перемешалось, и мгновенно он погрузился в красноватую тьму, прорезаемую яркими вспышками боли, а, может быть, это молнии по-прежнему преследовали его уже на земле.

Неизвестно, сколько Один пролежал без сознания, скатившись в небольшой овражек, недалеко от места падения лошади, но ас пришел в себя от нежного прикосновения к щеке чего-то мягкого и чуть влажного. Один открыл глаза и увидел виноватую морду Слейпнира, тыкающегося ему в щеку бархатистыми ноздрями. Ас с трудом поднялся на ноги, опираясь о Слейпнира. В голове еще шумело, и очень сильно болело правое плечо. В первую очередь он осмотрел коня – со Слейпниром было все в порядке: несколько ссадин на лоснящейся черной шкуре и здоровенная шишка на шее с правой стороны. От этого волшебный зверь не умрет. С самим Одином дела обстояли намного хуже: огромная шишка на голове, пульсирующая боль в пустой глазнице и такая же в правом плече, рука беспомощно висела, и малейшее движение причиняло ужасную боль.

– Что это было, Хугин? – спросил Один у сидящего неподалеку ворона.

– Кажется, буря, – ответил ворон.

– Странная какая-то буря, сколько живу, таких еще не встречал! – сказал Один.

– Когда мы пролетали над горой, Хозяин, я видел на самой вершине странного человека в красном плаще. Он стоял, подняв к небу руки, а вокруг него был смерч, – сказал Хугин.

– Это был человек или цверг? – спросил Один.

– Нет, ростом он был не меньше вас.

– Очень жаль, что я не разнес эту горку по камешку еще в прошлый раз, – сказал Один.

Только сейчас ас почувствовал, что ему чего-то не хватает – не было ставшего привычным Гунгнира, и мешок с едой и пивом тоже был потерян.

– Где Гунгнир, Хугин? – спросил Один.

– Когда вы вылетели из седла, я видел, как он упал в кусты.

– Почему ты его не нашел? – рассердился ас.

– В меня тоже попала молния, я валялся в соседнем овраге и прочухался на минуту раньше вас, – ответил Хугин.

– Ладно, давай искать копье, – приказал Один. Ворон склонил голову на правый бок и важной походкой отправился в кусты, где, как ему казалось, он видел Гунгнир. Один тоже, стараясь не обращать внимания на занудную боль в плече, начал шарить в соседних кустах, но там ничего не было, кроме нескольких трупиков раздавленных ворон и черепков, оставшихся от кувшина с пивом. Вскоре раздался шорох в кустах и появился Хугин.

– Ну, что? – спросил Один.

– Ничего не нашел, но я уверен, что видел, как он выпал вон в тех кустах, – ворон повернул голову в направлении густого кустарника, слева от Одина. – Прекрасное начало и без того безрадостного путешествия! – констатировал ас. – Гунгнир потерян, мы опять застряли на этой проклятой горе, к тому же здесь завелся какой-то злодей в красном плаще.

Хугин прокаркал что-то невнятное и взлетел на ветку, рядом с асом.

– Что ты говоришь? – переспросил Один.

Но ворон не ответил, а только напряженно смотрел куда-то в сторону. Сейчас он больше походил на охотящуюся кошку, если бы не нахально торчащий клюв. Ас понял, что Хугин почувствовал что-то живое недалеко от них и тихонько прошептал заклинание истинного зрения. Сумрак леса сразу рассеялся и окрасился всеми цветами радуги, а недалеко от оврага Один увидел уже знакомую мордашку старого гнома Силги – приятеля Хеймдалля. Гном и не думал прятаться и шел напролом через кусты в сторону аса. Один успокоился и начал ждать, когда наконец гном вылезет из непроходимых кустов.

– Привет, Один!

Силги выбрался на открытое место и теперь вытряхивал из своей бороды и одежды противные колючки, похожие на гигантский репейник.

– Привет, Силги! Что, пришел посмотреть, как я в очередной раз застрял на вашей горе? – спросил Один.

– Да, тебе действительно здесь не везет, ас, – сказал гном. – Такая уж это гора – гиблое место.

– Это гиблое место давно пора сравнять с землей! – сказал Один.

– Не беспокойся, волшебник в красном плаще скоро это сделает. Еще чуть-чуть и здесь, наверное, будет дыра прямо в Хель.

– Что еще за волшебник? – спросил Один.

– Да завелся здесь недавно. Говорят, Наместник – большой его должник, поэтому его здесь и терпят. Никто не знает его имени, но все ждут от него больших неприятностей.

– Ладно, разберемся мы с этим волшебником, – сказал Один. – Надо только Гунгнир отыскать.

– Тебе повезло, ас. Я подобрал твой Гунгнир. Вот он.

Гном протянул руку в воздух, и в ней сразу же оказалось волшебное копье Одина.

– Так, первая приятная новость за сегодняшний день! – Один довольно заулыбался и протянул руку за копьем, забыв о поврежденном плече, и тут же пожалел об этом – правую руку пронзила боль, она снова бессильно повисла.

Ай-я-яй, – покачал головой гном, начав ощупывать руку Одина. – Не безнадежно, но достаточно плохо. Идем, я укрою тебя в пещере. Твоим плечом надо серьезно заняться.

Один взял копье в левую руку и пошел за гномом. Хугин был рядом, прыгая с ветки на ветку, а Слейпнир – сзади, создавая шум и спотыкаясь на невидимых корягах. Идти было недалеко, но очень неудобно – ни тропинки, ни какой-нибудь прогалины, сплошные колючие кусты, как нарочно, цепляющие за одежду. Через полчаса мучительной борьбы с репейником Силги вывел Одина к небольшой скале, одиноко торчащей в непроходимом лесу. «Где тут пещера? Какой-то огромный камень и все», – подумал Один, но все оказалось не так просто. Пещера была, но только вход в нее закрывала та самая скала. Силги подошел к ней, прошептал что-то и сделал рукой в воздухе таинственный знак, скала подернулась рябью и исчезла, открывая вход в довольно просторную пещеру, где вполне хватило места Одину, Слейпниру, и еще можно было бы загнать туда кучу людей. Силги прошел вперед и жестом пригласил аса следовать за собой. Когда Один вошел внутрь, скала, скрывающая вход, перестала быть прозрачной и прочно закрыла пещеру. Как ни странно, в пещере было достаточно светло, хотя свет шел непонятно откуда, наверное, светились небольшие розовые кристаллы, пучками торчащие в стенах пещеры, и сверкающие белые сосульки, свисающие с потолка.

Один много повидал на своем веку, но такой загадочной красоты не встречал никогда раньше. Они попали в царство камней, казалось, каждый кристалл живет собственной жизнью и может рассказать свою историю, надо только знать язык, на котором тихонечко шепчутся камни между собой. Пещера была наполнена не звуком – подобием звука, тихим-тихим хрустальным шепотом.

– Нравится, ас? – спросил Силги.

Один молчал. Не хотелось нарушать эту загадочную тишину.

– А ты хотел сравнять это место с землей, – усмехнулся Силги.

– Ну, равнять с землей, наверное, не стоит, а порядок навести здесь надо бы, – сказал Один.

– Наведем, только вначале тебя надо привести в порядок. Садись сюда, тебе будет удобно.

– Силги показал на небольшое возвышение, покрытое мягким бледно-зеленым мхом, а, может быть, это тоже были кристаллы, но очень необычной формы.

Один сел, и гном помог ему снять плащ и шерстяную рубаху. Плечо под ней выглядело действительно неважно, и каждое прикосновение к распухшему суставу причиняло сильную боль. Силги только покачал головой, взглянув на плечо и дотронувшись до него несколько раз теплой детской ладошкой. Потом гном достал из своей курточки крошечную бутылочку из голубого стекла и протянул Одину.

– Выпей содержимое, тогда боль пройдет, и ты заснешь, а когда проснешься – будешь здоров. Я за это время вылечу твое плечо.

– Силги, ты не понимаешь, – сказал Один, – у меня нет времени спать, неужели нельзя сделать что-нибудь побыстрее?

– Побыстрее – нельзя, – с ученым видом произнес гном. – Все равно ты не сможешь идти по лесу ночью, да еще с искалеченной рукой. Поспи до утра, а тогда я проведу тебя к Долине Источника.

– Откуда ты знаешь, что мне надо именно туда? – спросил Один.

– У тебя очень озабоченный вид, – сказал Гном, – а в Долину все идут почему-то с очень озабоченными лицами.

– Хорошенькое дело, – проворчал Один. – У вас тут завелся какой-то странный волшебник, забавляющийся с молниями, хотя это привилегия Тора, близится конец света, от меня сбежала жена, и ваны отрезали голову моему дядюшке! У меня нет никакой причины для веселья, конечно, я очень озабочен!

Гном грустно улыбнулся:

– Старика Мимира жаль, но ты не теряешь голову в такой ситуации, это уже обнадеживает. А теперь выпей мой напиток и поспи до утра.

Один взял флакон из рук гнома, понюхал: пахнет цветами и еще чем-то. Почему-то ас доверял этому старому, мудрому гному. Он напоминал Одину дядюшку Мимира в миниатюре, уверенность карлика просто поражала. Никакого страха перед большим и могущественным асом. Хотя за последний день его могущества здорово поубавилось – падение с заоблачной выси не прошло бесследно.

Один тяжело вздохнул и махом проглотил содержимое бутылочки. На вкус напиток оказался горьковатым, а запах полевых цветов усилился, розовые кристаллы в стенах пещеры начали кружиться и вдруг превратились в букеты фиалок, источающие дурманящий аромат, все быстрее и быстрее кружились стены пещеры, превращаясь в цветущее поле. «Все-таки отравил, подлец!» – успел подумать Один и провалился в густую, пахнущую фиалками темноту.

Силги постоял возле аса, ожидая пока тот уснет окончательно, и под беспокойные возгласы Хугина принялся вправлять искалеченное плечо. Вскоре все было закончено, гном ненадолго исчез куда-то и вернулся с небольшим ковшиком какой-то грязно-зеленой массы, пахнущей болотом. Он развел небольшой костерок посреди пещеры и начал разогревать содержимое ковшика на углях. Когда оттуда пошел густой пар, а к запаху болота примешался неприятный запах серы, гном выгреб ладошками горячую и вонючую грязь и начал толстым слоем накладывать на воспаленное плечо аса. Один даже не шевельнулся – так глубоко спал, хотя кипящая грячь сильно обжигала кожу. Хулин не выдержал и подлетел к Силги.

– Ты что делаешь? Совсем решил искалечить хозяина?

– Наоборот, я хочу ему плечо вылечить, – ответил хитро улыбающийся Силги.

– Ты же кипяток ему на плечо накладываешь возразил Хугин.

– Какая разница, кипяток – не кипяток, хозяин-то твой спит и ничего не чувствует, а когда проснется, его рука будет как новенькая.

Ну, смотри, карлик, если ты причинишь ему вред, так и знай – глаза выклюю! – пригрозил Хугин.

Выклюешь, только потом, – пробурчал гном, продолжая размазывать кипящую жижу по плечу Одина.

Закончив свою работу и потушив костер, Силги сказал:

– Я ухожу. Когда Один проснется, пусть выпьет вот это, гном показал на небольшой кувшинчик, в котором тоже было что-то зеленоватое похожее на болотную жижу. – Я приду за вами утром.

Хугин недовольно каркнул несколько раз и устроился рядом с Одином. Слейпнир спокойно стоял в углу пещеры, с аппетитом обгрызая мягкий мох с небольшой кочки.

Неизвестно, сколько времени проспал Один. Когда он проснулся, в пещере по-прежнему мягко светились кристаллы, а боль в плече совсем прошла. Один пошевелился, в голове все еще был туман, а перед носом стоял запах фиалок, зато рука, действительно, стала как новая; грязь, которой гном вымазал плечо, за это время засохла, и стоило Одину пошевелить рукой, как она осыпалась с плеча, превратившись в обычную пыль.

– Долго я спал? – спросил Один у Хугина.

– Не знаю, хозяин. В этой проклятой пещере не поймешь, ночь сейчас или день.

– А где Силги?

– Сбежал куда-то, сказал, что придет за нами и еще сказал, чтобы ты выпил вот это, – Хугин показал клювом на небольшой кувшинчик, стоящий возле погасшего костра.

– Что это такое? – Один взял кувшин в руки и принюхался к содержимому. Запах был не такой приятный, как у горькой фиалковой настойки, от которой так сильно кружилось в голове.

Один залез в кувшин и зацепил пальцем густоватую массу: похоже на кашицу из болотной травы, не больно аппетитно, но ас уже убедился в том, что Силги очень хороший лекарь, а, значит, плохого не посоветует. Он начал пить из кувшинчика жидкую травяную кашу, стараясь не обращать внимания на неприятный вкус. Зелье, действительно, помогло, прогоняя остатки дури из головы вместе с фиалковым запахом. Один почувствовал себя сытым и хорошо отдохнувшим.

– Этот Силги просто волшебник какой-то, – сказал ас.

– Видел бы ты, как этот волшебник мазал тебя кипящей глиной – голову оторвал бы! – проворчал Хугин.

– к счастью, я не видел, – сказал Один.

– Хозяин, нам надо как-то выбираться отсюда.

– Лучше подождать гнома, а пока давай осмотрим пещеру.

– Я уже все тут осмотрел, пока ты спал: – ничего интересного и, главное, никакого выхода.

– Найдем мы выход, не беспокойся. Кажется этот гном – честный парень, он должен скоро появиться, – скал Один.

Силги, действительно, скоро появился, взявшись непонятно откуда, будто материализовавшись в воздухе.

– Привет, ас!

– Здравствуй, Силги, а мы тут гадаем с Хугином: придешь ты или нет?

– Как видишь я пришел. Как твое плечо?

– Хорошо, быстро ты его вылечил.

– А ты мне не верил.

– Когда я выпил эту странную настойку, мне вдруг показалось, что ты меня отравил, и я умираю, – признался Один.

– Вечно вам что-то кажется, – проворчал гном. – Вчера вот твоему ворону показалось, что я искалечу тебя окончательно, и он пообещал выклевать мне глаза.

– Ну, он погорячился.

– Ладно, нам пора в путь, ас, – сказал Силги и подошел к одной из стен пещеры, внешне ничем не отличающейся от остальных.

Силги опять начертил рукой в воздухе таинственный знак, и стена растаяла, открыв выход в лес. Там ярко светило солнышко, а колючие кусты, через которые вчера путники пробирались с таким трудом, исчезли, превратившись в толстые, вековые деревья. Земля под ними была усыпана опавшей хвоей. Ярко светило солнце, и ничто не напоминало о разразившейся ночью буре.

– Мы, кажется, вчера были в другом месте, – сказал ас.

– В том же самом, просто здесь постоянно все меняется.

– Да, странный какой-то лесок.

– Ничего странного, Один. Обычный лес, в котором живут гномы, – сказал Силги.

– Да, и таинственные волшебники в красных плащах! – добавил Один. – А не взглянуть ли нам на вчерашнего Устроителя бури?

– Это было бы интересно, – прокаркал Хугин.

– Молчи, птица, когда тебя не спрашивают! – цыкнул на ворона ас. – Так что, Силги, можешь ты нас познакомить с этим волшебником?

– Ты же спешил в Долину, – сказал Силги.

– Долина может и обождать. В конце концов, это он задержал нас здесь, пусть теперь пеняет на себя.

– Я ожидал от тебя такого ответа, Один, – сказал Силги. – Когда здесь появился этот волшебник со своей черной магией, спокойная жизнь закончилась. Он поселился в пещере на самой вершине горы, так что путь нам предстоит неблизкий.

– Ничего, со Слейпниром мы эту горку быстро одолеем, – ответил Один.

– По воздуху передвигаться бесполезно, – сказал Силги. – Он заметит нас раньше времени и смоется.

– Если он волшебник, то заметит нас в любом случае. Хорошо, пока будем подниматься так, а Хугин полетит вперед, посмотрит, чем там занимается новоявленный Громовержец.

Хугин довольно каркнул и взмыл в воздух. Вскоре черная птица скрылась в ветвях деревьев, а Один устроился верхом на Слейпнире, посадив перед собой маленького Силги.

– Будешь показывать дорогу.

– Хорошо, – сказал Силги, – пока езжай прямо. Видишь впереди старую сосну? Оттуда начинается тропинка к вершине горы, поедем по ней, хотя волшебник обязательно постарается нам помешать.

– Постарается, если у него что-нибудь выйдет. Только это не в небе молниями бросаться. Ты ведь знаешь эту гору лучше, чем он? – спросил Один.

Силги молча кивнул, и одноглазый всадник поскакал к старой сосне, стоящей немного в стороне от остальных деревьев. Возле сосны хвойный лес заканчивается, превращаясь опять в колючий кустарник, посреди которого вилась чуть заметная тропинка и, все время петляя, поднималась в гору.

– Эта тропинка? – спросил Один.

– Да, она, но раньше мне казалось, что она была пошире и попрямее.

Один взглянул истинным зрением, но тропинка осталась такой же, как была. «Наверное, Силги здесь давно не был, и кустарник сильно разросся за это время», – подумал Один и направил Слейпнира в чащу колючек.

Ехать было тяжело, ветки сплетались посреди дороги, царапая бока Слейпнира и цепляясь в ноги Одина. Они долго продирались сквозь чащу кустарника, пока не заехали в тупик. Тропинка вдруг закончилась или полностью заросла кустами. Один еще раз взглянул истинным зрением, но все осталось также. Выход был один – использовать Гунгнир.

Один взял копье в руки и направил его острие в чащу кустов, прошептав короткое заклинание. Из копья вырвался луч голубоватого света и ударил по кустам. Они не загорелись, но начали пузыриться и с шипением обугливаться, постепенно превращаясь в черную пыль, и, стоило прикоснуться к ним, как то, что раньше было кустарником, оседало черным облачком на землю. Так они и пробирались через кусты, оставляя за собой широкую выжженную тропу. Постепенно кустарник начал редеть, и всадники выбрались к краю глубокого, заросшего зеленью, оврага, а сразу за ним начинались совершенно отвесные скалы, без всяких следов растительности. Перепрыгнуть овраг для Слейпнира не составляло большого труда, но с той стороны не было никакой тропинки, только отвесная стена, поднимающаяся высоко в небо и заканчивающаяся острыми пиками.

– Что дальше, Силги? – спросил Один.

– Езжай вдоль оврага налево, там должен быть проход между скалами, и каменная дорога ведет прямо к вершине.

Один послушно повернул налево и поехал по чуть заметной тропинке вдоль обрыва. В некоторых местах тропинка была огорожена небольшими камнями, а в других приходилось ехать по самому краю. Из-под копыт Слейпнира срывались мелкие камешки и падали где-то в глубине оврага с тихим всплеском.

– Там что, течет речка? – спросил Один.

– Да нет, скорее, ручей, но в иные годы он превращается в полноводную реку. Где-то недалеко она уходит под землю и появляется снова только в Долине. Говорят, что это река человеческих слез и что она заколдована, по ней можно выйти к Источнику Мимира, но не каждому открывается этот путь.

Один сразу вспомнил пейзаж за окном избушки Мимира – каменное ущелье с небольшим ручейком посередине. Тогда он так и не смог выйти к нему, а Мимир ничего не рассказывал об этом ущелье. Только сказал, что это другой мир, и дорога в него почти всегда закрыта.

На другой стороне оврага показался проход между скалами, достаточно широкий, чтобы Слейпнир мог подняться по нему в гору, не очень крутой.

– Ты про эту дорогу говорил, Силги? – спросил Один.

– Да. Здесь нам надо перепрыгнуть через овраг.

– Перепрыгнуть-то не трудно, только как мы будем по ней подниматься, мы же на лошади едем, а не на горном козле.

– Ничего страшного, у тебя ведь не обычный конь, Слейпнир осилит эту дорогу, – сказал Силги.

– Может, и осилит, а если нет – будем бултыхаться в реке человеческих слез, пока нас кто-нибудь не вытащит. Ладно, прыгаем!

Слейпнир без труда перепрыгнул овраг и приземлился на другой стороне, задние копыта коня заскользили, и из-под них полетели мелкие камешки, но он все-таки удержался на краю обрыва. Не успели они проехать и несколько метров, как с разведки вернулся Хугин и уселся на плечо Одина.

– Ну, что там? – спросил ас.

– Ничего хорошего. Самого волшебника я не видел, но его жилье выглядит не очень привлекательно.

– Почему?

– Возле входа в пещеру все усыпано костями всяких животных, просто жуть берет!

– Что еще ты видел? – спросил Один.

– Такие же скалы, как возле Хеля, помните, мы ночевали в них?

– Силги, разве были на Медвежьей горе скалы из черного оникса? – спросил Один.

– Не помню таких, но знаю, что они встречаются у древних друидских гробниц.

– Здесь что, жили друиды когда-то? – спросил Один.

– Не было здесь друидов! – раздраженно ответил Силги.

– Ладно, поедем посмотрим. Хугин, ты уверен, что видел именно эти скалы?

– Да, я их в прошлый раз на всю жизнь запомнил! – ответил ворон.

– Далеко до этих скал? – спросил Один.

– Прилично, но дальше дорога будет лучше, не такой крутой подъем, – ответил ворон.

Чем выше путники поднимались в гору, тем мрачнее становилась дорога. Изредка на пути стали попадаться небольшие, совершенно черные булыжники в форме крошечной человеческой головы. Силги попросил остановиться, слез с коня и наклонился, рассматривая один из таких камней, однако не беря его в руки.

– Что ты там нашел, Силги? – спросил Один.

– Странные камни. Говорят, что именно в них превратились друидские демоны. Раньше такой гадости никогда не было на нашей горе.

– Да, странный волшебник тут у вас поселился. Может, он хочет воскресить древних богов? – спросил Один.

– Не думаю, что ему это под силу, – ответил гном.

– Я тоже что-то слышал раньше про эти камни, – вспомнил Один, – неспроста они здесь появились.

– Надо спешить, – прокаркал Хугин, вернувшись с очередной разведки. – Наш волшебник, кажется, затевает грозу.

Небо над ними начало быстро темнеть, и появились уже знакомые черные облака, ведущие себя как-то слишком разумно, будто их направляла чья-то воля.

– Кажется, волшебник уже знает о нашем приближении, – сказал Один.

– У-гу, начинаются неприятности, – промычал гном.

Последние метры до вершины горы Один и его спутники преодолевали, уже не обращая внимания на странности поведения некоторых черных камней и загадочных облаков, из которых опять начали бить молнии прямо под копыта Слейпнира, «Ну, в этот раз он нам уже не сможет помешать!» – злился Один, постоянно подгоняя Слейпнира.

На вершине горы Одина ожидало довольно значительное зрелище. Теперь к красному плащу волшебника прибавилась и красная маска, скрывающая его лицо. Он стоял в центре круга, сложенного из все тех же черных камней, в пяти местах по диаметру круга горело по маленькому костру. За спиной у волшебника была скала, очень похожая на те, что раньше попадались Одину в Хеле, тот же черный камень: совершенно гладкая матовая поверхность и зловещие черные пики, поднимающиеся высоко в небо. На Медвежьей горе она казалась совершенно чужеродным предметом, попавшая туда, может быть, случайно, а, может, по злой воле того же волшебника.

Обладатель красной маски стоял посредине круга и, казалось, не замечал ни Одина, ни его спутников, он говорил что-то на незнакомом языке, глядя куда-то в пространство, будто разговаривая с невидимым собеседником. Потом волшебник поднял кверху руки и запел. Из его горла вырывалась скорее не песнь, а всхлипы вперемежку со злобным рычанием, но эти дикие звуки подчинялись своему завораживающему ритму. Казалось, время остановилось и пошло вспять, воздух замер, превратившись в сгусток энергии, в любой момент готовой разрушить все на своем пути.

– Один, быстрее, его надо остановить! – крикнул Силги.

Его голос прозвучал, как удар хлыста в абсолютной тишине. Он вывел Одина из оцепенения и, даже волшебник на мгновение отвлекся, обернувшись к Силги. В прорезях маски мелькнули два черных глаза, наполненных злобой.

Один уже держал в руках Гунгнир, готовый в любой момент отразить нападение волшебника.

– Бросай в него копье! – крикнул Силги.

Ас опоздал ровно на мгновение, копье полетело в волшебника, но, не долетев какого-то метра, бессильно воткнулось в землю. Вокруг Красной Маски уже раскручивался темный смерч, затягивая все большие массы воздуха и близлежащие предметы, однако круг из черных камней оставался на месте, и пять огней горели так, как будто не было никакого ветра вокруг.

Гунгнир вернулся обратно к своему хозяину. Один понял, что сражение с волшебником предстоит долгое.

Смерч вокруг Красной Маски все увеличивался, казалось, что волшебник впитывает в себя энергию смерча и становится все больше, из прорезей красной маски на Одина смотрели совершенно нечеловеческие глаза. Огромные, почти лишенные белков, теперь они светились ярко голубым пламенем.

– Кто ты? – спросил Один.

– Какое твое дело?! – ответил волшебник. – Кто бы я ни был, я сильнее тебя. Я долго ждал тебя на этой горе. Тебе никогда не достигнуть Источника Мимира.

– Почему ты хочешь мне помешать? – спросил Один.

– Не тяни время, ас! Ригнарёк уже близко, когда тебя не будет, победа останется за нами.

С этими словами волшебник направил на Одина энергию смерча, стараясь сбросить его с горы. Один удержался на месте, лишь чуть-чуть отклонившись в сторону. Тогда волшебник начал петь. Один понимал слова его песни, в ней его уговаривали расслабиться и сдаться. Волшебник пел о вечном сне и покое, ожидающем Одина.

Мышцы аса начали расслабляться, он уже думал: «Как хорошо было бы сейчас лежать где-нибудь в тени, но дне ущелья и слышать, как у тебя над головой тихо шумят деревья». Ас уже сделал шаг назад в сторону пропасти, но что-то удерживало его на месте. Один с досадой посмотрел, что же ему мешает, и увидел Силги из последних сил, с отчаянием цепляющегося за его руку; вокруг с громкими криками летал Хугин. Один пытался вспомнить, кто эти существа, отделяющие его от края ущелья. Беспокойная мысль билась в мозгу: «Что-то не так»!

Один стоял в нерешительности на краю пропасти, когда почувствовал у себя в руке теплое биение Гунгнира. Копье светилось красным светом и пульсировало, словно у него было собственное сердце. Оцепенение прошло, ас вспомнил, кто он и зачем здесь находится. Хоть копье и не могло пробить защитный круг волшебника в маске, но оно могло направить смерч против его создателя. Гунгнир раскалился так, что его трудно было держать в руках, и Один направил копье в волшебника. Вырвался луч голубого пламени и пробил оболочку смерча, не причинив никакого вреда волшебнику, защищенному магическим кругом.

«Надо разрушить круг!» – подумал Один и направил луч в ближайший черный камень. Он чуть-чуть сдвинулся с места, но огоньки по краям круга засверкали ярче, и больше камень не двигался. Один попробовал еще раз, собрав все свои силы и сосредоточившись на маленьком черном камешке, от которого теперь зависела жизнь волшебника и аса. Луч ударил опять, и в этот раз круг не выдержал, камень подпрыгнул вверх и рассыпался в пыль, выпустив небольшое облачко вонючего дыма. Круг был нарушен, и Один тут же метнул копье в Красную маску. Гунгнир пробил насквозь грудь волшебника, оттуда хлынула темно-красная густая кровь. До Одина доносились звуки, не имеющие ничего общего с человеческим голосом. Волшебник в маске катался по земле, рычал и выл, он пытался выдернуть древко копья из груди, но не мог, Гунгнир прочно застрял, и кожа вокруг копья начала обугливаться. Потом загорелась одежда мага, а потом он сам вдруг вспыхнул ярким живым факелом. Издав скрежещущий звук, он повалился на камни защитного круга, и те тоже загорелись голубоватым пламенем. Через несколько минут все было закончено. От обладателя красной маски не осталось даже костей, лишь горстка пепла, а маленькие человеческие головки из оникса превратились в оплывшие черные кусочки камня.

– Что за чудовище ты убил, ас? – спросил Силги.

– Не знаю, но это был не человек, не ас и не великан. Наверное, какое-то существо из Хеля. – ответил Один.

– А почему он сгорел?

– Спроси у него.

– Он сейчас уже ничего не сможет ответить. Один подошел к кучке пепла и взял из нее

Гунгнир. Пламя не причинило никакого вреда волшебному копью, оно было совершенно холодным. Биение пульса внутри Гунгнира прекратилось, и только на серебряном наконечнике осталось несколько пятнышек копоти. Один любовно погладил копье:

– В который раз ты спасаешь мне жизнь?! Гунгнир остался безучастным к вопросу Одина.

Если у копья и была собственная душа, то оно старательно это скрывало.

Подлетел Хугин и уселся на верхушке копья.

– Здорово ты с ним справился, хозяин!

– Да, но он чуть не сбросил меня в пропасть, – ответил Один.

– Он очень странно пел, наверное, это был один из тех демонов, живущих в черных камнях.

– Может быть, – ответил Один. – Силги, можешь передать вашему Наместнику, что теперь он свободен от своих обещаний этому демону.

– Хорошо, передам. Только не уверен, что его это сильно обрадует.

Думаешь он был с ним заодно?

Не знаю, но, кажется, у них были какие-то общие дела.

Тогда приведи его сюда и покажи, что осталось от его друга, и передай, что если он тоже соскучился по Хелю, то я могу и его туда отправить. И еще нужно, чтобы ты и твои друзья навели здесь порядок. Все черные камни надо собрать в одну кучу и уничтожить. Если останется хоть один, так и знай, рано или поздно появится еще какое-нибудь чудовище в маске.

– До этих камней даже дотрагиваться страшно, – сказал Силги.

– Волшебник мертв, и пока они не опасны, во всяком случае, днем, при свете солнца.

– Хорошо, мы сделаем это, – ответил Силги.

– А теперь ты должен проводить нас самой короткой дорогой в Долину.

– Отсюда есть только одна дорога – та, по которой мы пришли.

– Нет, это слишком долго, – сказал ас. – Я спешу, и у меня недоброе предчувствие.

– Какое? – спросил Хугин.

– Кажется, Ясень зовет меня.

– Зачем? – спросил ворон.

– Спроси лучше у Иггдрасиля, – ответил Один.

– Тогда тебе надо создать радугу, – сказал Силги. – И ехать так же, как ты ехал, пока волшебник не устроил бурю.

Один согласно кивнул и прошептал заклинание. Под копытами у Слейпнира опять появилась радуга.

– Нам пора прощаться, Силги, – сказал Один.

– Да, я надеюсь, что еще увижу тебя, ас.

– Может быть.

Один вскочил в седло и поскакал по радужной дороге. Хугин полетел вперед, но потом быстро вернулся.

– Внизу ничего не видно. Вся гора покрыта туманом.

– Как обычно – магия цвергов, – ответил Один.

– А все-таки не все они такие противные, как Наместник, – сказал Хугин.

– Да, Силги, кажется, исключение, но когда я выпил его напиток в пещере – подумал, что он меня отравил.

– Цверг – он и есть цверг! – глубокомысленно изрек Хугин.

– Лучше помолчи, философ, – ухмыльнулся Один.

Ворон замолк и начал смотреть на землю. Слейпнир уже почти миновал Медвежью гору. Впереди была долина Ясеня, но ни Источника, ни Иггдрасиля не было видно.

– Мы не увидим сверху Источник, спускайся вниз! – приказал Один.

Слейпнир послушно начал опускаться. Радужная дорога упиралась в землю в том самом месте, где когда-то Один провел ночь перед тем, как принести в жертву Источнику свой глаз.

Здесь почти ничего не изменилось: поляна и дуб на ней остались теми же, а дальше все терялось в гуманной дымке, защищающей Источник Ясеня от непрошенных гостей.

Один попробовал посмотреть истинным зрением, но и это не помогло, хотя ас владел им теперь в совершенстве. Эта способность проявилась с помощью Мимира и волшебных рун. Сейчас он мог видеть предметы одновременно обычным и истинным зрением, используя это свойство столько времени, сколько было необходимо, но в долине Ясеня это не помогло. Очертания предметов по-прежнему остались размытыми и постоянно менялись местами. Тогда ас остановился и задумался:

– Так нам не попасть к Источнику.

– Хозяин, если Источник зовет тебя, то он сам покажет тебе дорогу, – сказал Хугин.

– Птица, ты иногда действительно даешь мудрые советы, – засмеялся Один.

Обиженный Хугин взлетел с плеча аса и раскаркался высоко в небе.

– Ну, прав ты, прав! – сказал Один, – Поедем, куда глаза глядят.

Ворон снова как ни в чем не бывало уселся на плечо хозяина, а Слейпнир неспеша тронулся в путь, скорее, уныло побрел, не разбирая дороги. Этот способ неожиданно оказался эффективным. Около часа они блуждали в тумане, то проваливаясь в болото, то двигаясь вдоль русла какой-то речки, пока Один не увидел знакомые очертания каменной реки, к которой когда-то не смог попасть от хижины Мимира.

Теперь он ехал по ней. С обоих сторон поднимались высокие каменные утесы, непонятно каким образом, на них держались чахлые деревца. Воздух здесь был совершенно неподвижным, от раскаленных солнцем камней шел нестерпимый жар, а посреди камней струился маленький ручеек прозрачной воды. Было совершенно непонятно, как он не пересох в такой жаре, но на то и была долина Источника самым загадочным местом во всех девяти мирах: одних она гостеприимно встречала и давала им почти все, чего они хотели, а другие, вернее, их кости оставались здесь навсегда – к ним Источник был немилосерден.

Один не знал, что его ожидает, но упорно ехал вперед. Наконец, вдалеке показалась избушка Мимира. Теперь, когда в ней никто не жил, она обветшала и, казалось, вот-вот развалится, но сейчас она служила хорошим ориентиром: значит, до Источника осталось совсем недалеко.

К сожалению, в Долине все расстояния были не такими, как казались на первый взгляд. Избушка, до которой было рукой подать, как будто все время удалялась, и только к вечеру Один завершил свой поход по руслу каменной реки. К этому времени он уже полностью осушил один кувшин с пивом, но жажда по-прежнему мучала его, казалось, от жары скоро потрескается пересушенная кожа, язык еле ворочался во рту, и теплое пиво совершенно не облегчало его мучений. О воде из ручья нечего было и думать. Чистые и прохладные человеческие слезы не могли утолить ничьей жажды. «Интересно, этот ручей тоже впадает в Источник Мудрости?» – подумал Один, но так и не нашел ответа на свой вопрос.

Возле самой избушки дорогу опять преграждала стена марева, и Один с ужасом представил себе, что сейчас он обернется назад и опять окажется в том месте, с которого начал путь. О решил во что бы то ни стало пройти к избушке сквозь струи горячего воздуха. Слейпнир заржал и встал на дыбы, когда вплотную приблизился к радужной стене, но Один ударил коня хлыстом, и тот в один скачек преодолел обжигающую преграду. Как по-волшебству, а скорее всего это и было волшебство, они оказались на поляне перед хижиной Мимира. Не было никакого обжигающего жара, каменная река осталась позади, и дорогу к ней снова прекрывал туман. Здесь было прохладно, по небу ходили маленькие тучки, а вершину Иггдрасиля закрывало большое черное облако.

– Что же дальше? – спросил Один неизвестно у кого.

Хугин взмыл в небо и начал описывать круги над Источником, но, видимо, не нашел ответа на вопрос Одина и улетел куда-то в сторону леса.

Один зашел в хижину Мимира. Здесь все осталось так же, как было, когда они уходили в Асгард много лет тому назад. На предметах лежал толстый слой пыли, видно, в хижине за это время не было ни души. Ас понял, что не найдет здесь ничего, что могло бы подсказать, что делать дальше, а только разбередит душу воспоминаниями, которые и так не давали ему покоя всю дорогу сюда. Ас решил сходить к Источнику: если он позвал его, если дал выйти на дорогу и пройти в самое сердце Долины, то должен подсказать, как быть дальше.

Вода в озере по-прежнему была с зеленым оттенком, но сейчас к яркому изумруду прибавился холодный оттенок стали, а дна не было видно. В ветвях Иггдрасиля тревожно шумел ветер, было похоже, что скоро над деревом разразится гроза. Один не знал, есть ли в этом дурное предзнаменование, но в душу кольнула иголочка тревоги.

Отсеченная голова мудреца торчала из земли прямо за водопадом, как бы охраняя дорогу к дереву. Кожа на лице Мимира потемнела и потрескалась, теперь она больше напоминала древесную кору. Седые волосы на голове мудреца отросли и спускались прямо к воде, издалека они были похожи на текущие ручьи. Глаза мудреца были спокойно закрыты, он не видел Одина. Голова казалась совершенно мертвой и представляла собой очень неприятное зрелище. Будь на то воля Одина, он никогда не оставил бы ее здесь, но таково было завещание мудреца. Его голова, отделенная от тела, продолжала жить своей собственной жизнью, как будто стала продолжением Иггдрасиля. Когда приходило время, голова мудреца открывала глаза и начинала говорить, но такое случалось нечасто. Сейчас она молчала. Один попробовал позвать ее, но его голос потонул в шуме водопада, веки спокойных мудрых глаз остались закрытыми. «Значит, пока не пришло время», – подумал Один.

Кроме спящей головы Мимира под Ясенем появился еще один обитатель – чудовище, созданное больным воображением Локи, волк Хенрик. Волком его назвали лишь из-за того, что его пасть немного напоминала волчью, хотя по размерам не уступала пасти самого большого дракона. Шкура чудовища походила на шкуру тюленя, но была чрезвычайно твердой, лапы заканчивались острыми когтями. У Хенрика было тело гигантского тигра, а огромная пасть была утыкана двумя рядами острых зубов с волчьим оскалом. В довершение ужасной картины на морде этого чудовища злобно сверкали два ярко-голубых глаза.

Неизвестно с какой целью Локи создал этот кошмар, но, кажется, у чудовища была только одна цель – пакостить обитателям всех девяти миров. Хенрик окончательно перестал слушаться своего хозяина и попытался сожрать солнце в день летнего солнцестояния, чем вызвал ужасный гнев асов, и даже ваны приняли участие в его поимке. В конце концов, общими усилиями удалось изловить гигантского волка, но его создатель в очередной раз сжалился над ним и, заковав в серебряные цепи, подкрепленные самыми мощными заклинаниями, привязал Хенрика у дерева Жизни. Отсюда страшное чудовище не могло сбежать, пока кто-нибудь его не освободит от заклинаний Локи.

Один еще постоял немного на краю водопада, потом все-таки решил подойти к священному Ясеню. Может быть, когда он окажется рядом, спящая голова Мимира проснется и скажет, зачем Иггдрасиль позвал его. Он произнес заклинание, которому когда-то научил его Мимир, чтобы останавливать поток воды, закрывающий дорогу к Ясеню. Но ничего не произошло, вода по-прежнему бежала со скалы и с шумом обрушилась в озеро. Заклинание почему-то не подействовало.

Тогда Один присел на краешек скалы, в голове было совершенно пусто, он не знал, что делать дальше. Он нащупал маленький камешек у себя под рукой и зачем-то бросил его в воду. Камень упал на дно с тихим всплеском, на воде появилось несколько кругов, но они быстро исчезли. В том месте, где в озеро падал поток воды, постоянно образовывались водовороты, вода бурлила и пенилась. Один взял еще камешек и опять кинул его в воду, потом еще и еще. «Наверное, я проделал весь этот путь для того, чтобы сидеть на берегу озера и бросать в него камни», – подумал Один, сам удивляясь таким странным мыслям. Он бросил еще один камень и вдруг заметил, что вода перестала бурлить, а водопад теперь вливался в озеро, почти бесшумно стекая по скале. От брошенного камня по воде долго шли круги, это заинтересовала Одина. Камни вокруг него закончились, и ему пришлось подняться и перейти на другое место. Там он подобрал камешек и опять бросил в воды Источника, по воде пошли круги. Один всмотрелся в них, но вместо своего отражения увидел в воде отражение Мимира. Старик стоял в той же белой одежде, в которой он встретил Одина, когда тот впервые пришел к Источнику, в руках он держал посох. Присмотревшись получше, ас увидел за спиной Мимира дерево Жизни и человека, висящего на этом дереве, приколотым к нему Гунгниром. Кажется, человек был еще жив, хотя копье по косой проходило через весь его живот, из раны струилась кровь. Было видно, что несчастный ужасно страдает, не в силах освободиться, и даже смерть не приходит к нему. Видение было настолько явным, что Один сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы выдернуть Гунгнир и освободить человека, но в ужасе заметил, что это же он сам висит на дереве Жизни. Глаза аса встретились с глазами его двойника, в них было столько страдания, что Один не выдержал и опустил взгляд. В следующий момент картинка исчезла, воды озера по-прежнему бурлили, а над Иггдрасилем собралась еще большая туча – вот-вот должна была разразиться гроза.

Один в растерянности вернулся к хижине Мимира. Если то, что он увидел в воде, действительно должно было произойти, то когда и как? Должен ли он сам принести себя в жертву? Зачем? Кажется, Иггдрасиль становится все кровожаднее.

Откуда-то снова прилетел Хугин и уселся на плече.

– Ну, что, узнал, зачем мы пришли сюда? – спросил ворон.

– Кажется, повисеть на дереве, – невесело ответил ас.

– Что?! – хрипло прокаркал Хугин.

– Ты не ослышался.

– А как ты узнал?

– Увидел отражение Мимира в воде и себя, висящим на Иггдрасиле.

– Один, кажется тебе лучше переночевать в хижине. Может быть, тебе совсем не нужно вешаться на дереве? Может, ты просто неправильно понял значение того, что увидел?

– Хугин, когда-нибудь я сверну тебе шею, если не перестанешь умничать, – пригрозил ему Один.

Ворон опять улетел, возмущенно каркая.

«Может быть, он и прав», – подумал Один и вошел внутрь хижины. Несмотря на то, что там уже давно никто не жил, она не казалась заброшенной, присутствие Мимира чувствовалось здесь даже спустя много лет. Один вошел в ту же комнату, в которой ночевал в ночь перед получением магических рун. Здесь тоже ничего не изменилось. В комнате было прохладно и темно, свет почти не проникал через пыльное окно. Один присел на лавку, он не знал что делать. Наверное, действительно, было бы лучше провести здесь ночь, скорее всего Мимир подаст еще какой-нибудь знак. Пустая глазница снова начала ныть, ас почувствовал слабость, есть совсем не хотелось. Он прилег на лавку, завернувшись в плащ, и моментально провалился в тяжелый сон.

Вначале он ничего не видел, потом стало жарко, и появилась каменная речка. Один стоял возле хижины Мимира и смотрел на нее. Вдалеке он увидел фигуру, закутанную в белый плащ. Лицо невозможно было разобрать из-за марева, поднимающегося от горячих камней. Фигура постепенно приближалась и, когда она подошла вплотную, Один узнал Мимира; старик выглядел так же, как в тот день, когда ас в последний раз видел его живым. Он прошел сквозь марево и оказался рядом с Одином, взял его за руку и повел в сторону Источника.

– Зачем мы идем туда?? – спросил ас.

– Дерево Жизни зовет тебя, Один! – ответил Мимир.

– Я должен принести себя в жертву? – спросил Один.

– Да, сегодня ночью.

– Зачем?

– Ты должен объединиться с деревом Жизни, близится Время, и тебе не справиться одному с тем, что предстоит пережить девяти мирам. Только вместе с Иггдрасилем ты сможешь победить!

Мимир выпустил руку Одина и исчез.

Ас проснулся от холодных капель, падающих ему на лицо. Когда он открыл глаза, то увидел, что стоит на берегу водопада. Его окружала полная тьма, прорезаемая лишь яркими молниями. Шум дождя заглушал все остальные звуки. В свете молний Один увидел, что вокруг Иггдрасиля мечется волк Хенрик, пытаясь сорваться с цепи, а молнии бьют в землю почти рядом с ним.

Один немного помедлил, потом сглотнул холодный ком и сделал шаг вперед. Перекрикивая шум дождя, он повторил заклинание, останавливающее водопад. В этот раз оно подействовало, вода перестала течь, и скала высохла и снова намокла в один момент из-за дождя. Один медленно пересек водопад и подошел к Иггдрасилю.

Хенрик перестал метаться вокруг дерева, а встал напротив Одина и злобно зарычал, поднявшись на задние лапы и натянув цепь так, что казалось, она вот-вот лопнет. Но цепь, созданная заклинаниями асов, прочно держала Хенрика. Волк не мог причинить вреда никому из них. Увидев, что перед ним стоит Один, Хенрик взвыл, поджал хвост и скрылся с другой стороны Иггдрасиля.

Один встал перед священным Ясенем и начал петь песнь, предлагая себя в жертву ради спасения девяти миров. Вначале его голос заглушался шумом дождя и раскатами грома, потом песнь стала все мощней и уверенней, казалось, что Один говорит слова, а гром повторяет их за ним. Когда Один закончил петь, молнии ударила прямо у его ног – это был ответ Ясеня: он принимал его жертву.

Один взял Гунгнир, направил его острие себе в грудь и с силой надавил на древко копья. Аса пронзила ужасная боль, и острие вошло в середину груди, прошло сквозь тело и глубоко вонзилось в ствол Иггдрасиля. Один кричал, звуки грома вторили его крикам, а алая кровь аса смешивалась с дождем и лилась под корни дерева. Ему казалось, что смерть уже пришла, и скоро мучения закончатся, но смерти не было, была лишь боль, и кровь все лилась и лилась. «Сколько же ее и когда все закончится?» – думал ас, но он уже знал, что не умрет, – это было бы слишком просто.

Дождь шел всю ночь. Один то забывался, и боль на время оставляла его, то приходил в себя от новой вспышки боли.

На рассвете дождь закончился, облака бесследно исчезли, и небо на востоке окрасилось розовым светом. Вскоре снова светило солнце, согревая землю. Вода в озере опять стала ярко-голубой и прозрачной. Один очнулся, когда первые солнечные лучи попали на его лицо. Боль немного ослабла, а может быть, он просто привык к ней. Кровь запеклась вокруг древка копья и уже не лилась из раны. Один посмотрел себе под ноги, там не осталось и следа крови, наверное, дождь смыл ее. Один чувствовал горько-солоноватый привкус во рту, и очень хотелось пить. Он постарался не думать об этом, зная, что скоро будет готов отдать все за один лишь глоток воды. Он снова закрыл глаза, но желаемое забытье не приходило.

К полудню жажда стала почти непереносимой, боль в груди усилилась и начала пульсировать. Казалось, что кто-то снова и снова прокалывает раскаленной иглой все тело. Один смотрел на сверкающие воды Источника, солнечные зайчики от воды слепили глаза, потом все вокруг начало сверкать и искриться, а потом он потерял сознание. Ему казалось, что кто-то говорит с ним, но ас не знал, кто. Его спрашивали о чем-то и он отвечал, но не понимал, о чем они говорят, будто разговор шел на незнакомом языке. С ним разговаривали разные голоса. Иногда они были очень приятными и напоминали шум воды в ручье, а иногда отвратительно скрипучими – такой голос не мог принадлежать ни одному существу во всех девяти мирах.

Один очнулся ближе к вечеру, боль была очень сильной, но жажда, кажется, немного утихла. Напротив него на нижней ветке дерева сидел Хугин.

– Ты все-таки сделал это, хозяин?

– Как видишь, – ответил Один.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросил ворон. – Нет. Мне не нужна ничья помощь.

– Почему?

– Тогда все станет бессмысленным.

– А это и так бессмысленно, – сказал Хугин.

– Если я когда-нибудь слезу с этого дерева, я точно сверну тебе шею.

– Лучше скажи, что мне сейчас делать, – сказал ворон.

– Делай что хочешь, только держись от меня подальше! – ответил Один.

Ворон улетел, а ас сразу же пожалел, что прогнал его. Жажда начала мучать с новой силой, но сознание оставалось ясным весь вечер и почти всю ночь. Долгожданное забытье пришло только перед рассветом. Один закрыл глаза, но какой-то звук, похожий на тихие шаги или шелест одежды, заставил аса снова открыть их. Он увидел, что в серых сумерках к нему приближается фигура, закутанная в белое. Когда человек подошел поближе, ас сразу признал в нем Мимира. Кожа на лице мудреца была совершенно белой, губы обескровленные. И только глаза были наполнены жизнью и добротой. Мимир протянул Одину костлявую руку, и ас прикоснулся к ней. Пальцы казались почти невесомыми, рука была не холодная и не теплая, как будто ее не было вовсе.

– Идем со мной, – сказал Мимир.

– Я не могу, я прикован к дереву, – ответил Один. Он очень удивился, ведь Мимир сам сказал пробыть у дерева девять дней и девять ночей, почему же он так рано пришел за ним.

– Можешь, – тихо сказал старик, его пальцы нетерпеливо шевельнулись в горячей ладони аса.

– Хорошо, – сказал Один и сделал шаг вперед. Произошло что-то странное. Его тело осталось возле дерева, пронзенное копьем и безвольно повисшие, как тряпичная кукла, а сам он спокойно отошел от Ясеня, пройдя сквозь копье, и последовал за Мимиром. Страдания сразу оставили Одина, он перестал чувствовать холод и жажду, ушла боль, стало очень хорошо и спокойно.

Мимир шел впереди, – по-прежнему держа аса за руку. Они прошли мимо Хенрика, и волк злобно оскалился и зарычал. Один с удивлением увидел мертвую голову мудреца, стоящую под деревом, как и раньше, с закрытыми глазами, как будто спящую.

Мимир чуть приостановился возле нее, окинув заботливым взглядом.

– Хорошее место подобрал ты для моей головы, – сказал мудрец, – и вид здесь хороший. Я буду еще долго стоять здесь, конец света еще не означает мой конец, потому что он наступил гораздо раньше. Как только мы появились, стало ясно, что рано или поздно мы должны уйти, нам не место здесь.

– Мимир, я не понимаю, ты жив или мертв? – спросил Один.

– Когда тебе принесли мою голову, я был мертв, – ответил старик, – а когда ты оживил ее и оставил здесь, я не жив и не мертв, в таком состоянии я могу находиться Вечность, в отличие от тебя. Твое тело сейчас совершенно мертво, и если ты не вернешься в него вовремя, оно уже не оживет. Ну, а пока ты свободен. Я освободил тебя для того, чтобы показать твое будущее, тебя тоже ожидает Вечность… когда-нибудь.

Мертвый Мимир и Один еще много о чем успели поговорить в ту ночь под Ясенем, но потом Один не мог вспомнить, о чем именно они говорили. Были какие-то обрывки, казалось, вот-вот в памяти появится полное содержание разговора, но оно ускользало.

Когда небо на востоке начало розоветь, Мимир опять взял Одина за руку и сказал:

– Тебе пора, если ты хочешь очнуться, а нет – оставайся со мной, и ты присоединишься к Вечности.

– Я пока нужен людям, – ответил ас.

– Тогда иди и испытай все мучения до конца, я не могу освободить тебя от этого.

Один очнулся. Он почувствовал распухший от жажды язык, потрескавшиеся губы и огонь, прожигающий грудь. Его тело содрогнулось от мучений. «Лучше бы я остался с Мимиром», – подумал Один, а потом усомнился: было ли это на самом деле или это просто бред, вызванный болью.

В следующую ночь к асу пришел волк Хенрик. Он подошел поближе и уставился в глаза Одину, из раскрытой пасти текла слюна.

– Ну, что, хочешь меня сожрать? – спросил Один, удивляясь, зачем он говорит с волком, который все равно не понимает его.

– Еще успею, – ответил Хенрик. – Сейчас я хочу поговорить с тобой.

– Странно, ты давно научился говорить? – спросил ас.

– Я умел с самого начала, просто было не с кем.

– Хорошо, и о чем будем говорить? – спросил Один.

– О тебе, – ответил Хенрик.

– Что ты хочешь знать?

– Зачем ты здесь? Зачем ты сам себя приковал? Почему вы все такие глупые и не хотите просто жить? Чего вам не хватает?

– Хенрик, ты задал слишком много вопросов, – сказал Один.

– Я очень давно ни с кем не говорил, – пожаловался волк.

– Я не знаю, что тебе сказать. Я сам не знаю, зачем я здесь, все перепуталось. Наверное, мне хотелось стать самым мудрым, – сказал Один и сам понял, что говорит чепуху и уже не понимает, что на самом деле он делает под деревом. – А ты? Зачем ты все время вредишь людям? Жил бы спокойно – не сидел бы здесь на цепи.

– Не могу, – грустно сказал Хенрик. – Я создан для зла, вот я и делаю зло.

– Хенрик, ну, подумай, зачем тебе понадобилось солнце?

– Не знаю, у меня мечта – иметь солнце.

– Странная у тебя мечта, – сказал Один, ему уже надоело беседовать с чудовищем-философом. – Вот и сиди теперь здесь на цепи.

Волк оскалился и куда-то исчез, а Один почувствовал новый приступ боли, открыл глаза и увидел, что уже ярко светит солнце. «Наверное, померещилось, не мог я на самом деле разговаривать с Хенри-ком», – подумал Один. Он позвал волка:

– Хенрик, а Хенрик, мы говорили с тобой ночью? Волк чуть повернул голову и посмотрел на аса. Во взгляде волка было только одно – голод и ненависть.

– Да, друг, по ночам ты выглядишь лучше, – пошутил Один.

За эти дни Хенрик действительно стал ему чем-то вроде приятеля. Они оба страдали под деревом, но волк здесь был намного больше, чем Один.

Так продолжалось три дня. Постоянная боль и жажда. Когда мучения становились невыносимыми. Один кричал, но его криков не слышал никто кроме Хенрика. Он не подходил близко к асу, а наблюдал за его мучениями издалека. Иногда в злобных глазах волка появлялось любопытство и почти удивление. Может быть, волк думал, сможет ли он съесть труп аса, когда тот умрет, или запрет распространяется на всех асов – на живых и на мертвых?

На рассвете четвертого дня Один почувствовал какие-то изменения. Хоть боль и жажда продолжали мучать его, он уже воспринимал их совершенно спокойно, как вечных своих спутников. Асу показалось, что мир меняется вокруг него. Или это он сам начал меняться?

К началу седьмого дня Один как будто пережил всю свою жизнь заново. Теперь он знал все о прошлом и о том, что было до него и что было с самого начала, Многие из его старых друзей и врагов приходили к нему под дерево, большинство из них давно уже умерли, но здесь, возле Источника, они воскресали чтобы сказать ему что-то, напомнить о себе или просто посмотреть на его мучения. Один привык к ним, его уже не удивляло их неожиданное появление и таинственное исчезновение. Иногда он начинал разговор с одним человеком, а потом видел, что перед ним стоит уже другой. Лица менялись, исчезали в тумане и появлялись вновь. А потом приходила темнота и боль.

Вечером Один перестал чувствовать боль, жажда ушла, и он висел на дереве, не чувствуя больше своего тела. Затем мир померк у него перед глазами и пришла тьма. В сознании проносились яркие вспышки, казалось, его затягивали водовороты пламени, потом он падал в бесконечное звездное озеро, потом снова тьма и голос, потом все померкло, и мир растворился в нем, родилось ощущение Мощи.

Один очнулся, лежа под деревом. Боли не было. Кто-то выдернул копье, и сейчас окровавленный Гунгнир лежал рядом с асом. Ужасно мучала жажда и казалось, что нет сил даже чуть-чуть приоткрыть веки. Один собрал всю свою волю и открыл глаза. Рядом с ним на коленях стоял старик Мимир и лил воду из кувшина ему на лицо. Когда старик увидел, что ас проснулся, то начал вливать воду маленькими порциями в воспаленное горло Одина. Глоток, потом еще один, кажется, внутренности разрываются, жажда уходит. Он пил и пил, наверное, никогда в его жизни не было такой вкусной воды. Она была сладкой и чуть горьковатой, запах моря смешивался с запахом меда. Потом кто-то провел ладонью по лбу Одина, а он, напившись, успокоился и снова провалился во тьму.

Когда ас проснулся в следующий раз, то чувствовал себя намного лучше. Он напился из кувшина, стоящего рядом, и осмотрелся вокруг. Мимира нигде не было, может быть, старик ему только приснился, но ведь кто-то же снял его с дерева. Невдалеке лежал Хенрик, высунув длинный красный язык и теперь уже с явным любопытством глядя на аса.

На Одине не было ничего из одежды, кроме его синего плаща, наброшенного на голое тело. Он опустил глаза вниз и посмотрел на рану, которая должна была остаться от копья, но на месте раны был небольшой розовый шрам и больше ничего.

Один закрыл глаза и попробовал вспомнить, что же с ним происходило в эти девять дней, проведенных на дереве. Воспоминания вначале были бессвязными, потом картина постепенно восстанавливалась, кроме последних двух дней – там была абсолютная тьма. Один мучался, пытаясь вспомнить, казалось что он забыл что-то чрезвычайно важное. Первым пришло ощущение Мощи. Вокруг него и в нем, через тело, снова проносились вихри пламени, а в ушах звучал гул гигантского прибоя. Вспомнилось все!

Теперь Один знал, что конец этого мира неминуем. Уйдут великаны и вместе с ними карлики, не будет ни асов, ни ванов, не поможет ни их волшебное оружие, ни крепость вокруг Асгарда. Конец света неотвратим и приближается. Он увидел себя, дерущимся с бесконечными ордами, увидел окровавленных великанов. Все это было ненужным. Потом придет тьма и не будет ни победителей, ни побежденных – исчезнет все, чтобы возродиться заново и уже по-другому, и в новом мире не будет места Асгарду и великанам, останутся только лишь люди.

Этот мир будет принадлежать им, а они будут помнить асов, и складывать легенды о них, и петь песни, и умирать с именем Одина на губах, свято веря, что впереди их ждет Гладсхейм и Асгард.

Один открыл глаза. Первое, что он увидел, была морда Хенрика возле самого его лица. Волк стоял рядом и смотрел прямо в глаза Одина. Ас улыбнулся странной мысли, только что пришедший ему в голову. Потом подумал, не такая уж она странная. Ас поднялся и подошел к волку. Он разорвал цепь заклинаний, держащих Хенрика возле дерева Жизни, потом снял с него серебряную цепь и отпустил это создание тьмы на свободу – пусть примет свое участие в близящемся конце миров. Волк мигом умчался, перепрыгнув через водопад и огрызнувшись на прощание, – чувство благодарности было чуждо этому зверю.

Пора было возвращаться в Асгард. Один опять подошел к водопаду, остановил воду и перешел по сухой скале к хижине Мимира. Там, на скамейке возле хижины он нашел чистую одежду. Рядом на дереве сидел Хугин и, как ни в чем не бывало, чистил перья.

– Привет, Хугин, – сказал Один.

– Здравствуй, хозяин.

– Что здесь творилось без меня? – спросил ас.

– Здесь ничего не творилось, только ты своими криками вымотал мне всю душу и распугал всех зверей в округе.

– Где Слейпнир?

– Пасется недалеко отсюда. Он здесь девять дней сходил с ума, когда видел тебя висящим на дереве.

– Ладно, слетай, позови его. Нам надо поскорее добраться в Асгард.

Хугин взмахнул мощными крыльями, взлетел и направился в сторону леса. Вскоре вдалеке раздался гул, он все приближался, на поляну выскочил и сразу остановился восьминогий Слейпнир. Конь медленно подошел к своему хозяину, вначале он обнюхал Одина, а потом подошел совсем близко и положил голову на плечо Одина. Ас слышал возле самого уха тяжелое дыхание коня, он погладил ноздри Слейпнира, как бы успокаивая.

– Ну, видишь, я вернулся, – сказал Один. Слейпнир тихонько фыркнул и ткнулся несколько раз в щеку Одина.

– Ладно, все в порядке, я тоже рад тебя видеть.

 

ТЛЕЮЩИЙ УГОЛЕК

Очищая пространство миров от мыслей, накопившегося веками хлама, от нелепости существующего, из далеких вселенных шел ветер.

Звезды светились с любопытством: ветер шел в том направлении, где, не обращая ни на что внимания, занятые самими собой, собственными распрями, в крови войн и крови деторождения, тщась и юродствуя, обитали живые, наделенные разумом.

Разумом обладала и вселенная, но равнодушным и насмешливым: что звездам, слитым в пыльные жемчужные галактики за дело, что ветер нес гибель?

Звезды для того и появляются, чтобы исчезнуть. Велика ли разница, когда вспыхнуть желто-огненным волдырем и взорваться?

Мыслящие же столь запутались в представлениях о собственной самоценности, что им и в голову прийти не могло: у любого пути есть конец, и дай бог оборваться ему пропастью, не скалой. У пропасти – дно, пусть усеянное камнями, но значит, продолжение пути; стена перед тобой – вот в чем ужас.

Хеймдалль, перешагивая через горные кручи, измерил расстояние светила до заката: до встречи с верховными правителями миров оставалось не так много времени, и страж богов ускорил шаг.

Эти встречи, когда он лишь говорил, а невидимый собеседник хранил молчание, вошли в привычку.

Хеймдалль рассказывал о жизни миров, на страже которых в незапамятные времена он был призван стоять.

В этот раз исповеди не потребовалось. Верховный правитель заговорил первым – казалось, его голос, бархатистый и чуть вкрадчивый, словами вплывает в мозг.

Хеймдалль пошатнулся: во впервые услышанном голосе он разгадал мудрость и неприкрытую печаль.

– Простите, дети мои, – говорил правитель. – Вы были созданы из любопытства: а что там, за скрытым занавесом? Но не моя вина, что вам придется уйти. Спорить, буйствовать, в ярости рвать на себе волосы – в последние часы мирозданья вам будет дозволено. Но бесполезны упреки: тут нет чьей-то вины, так решилось само собой: возникшее всегда уходит.

Хеймдалль стоял, понурившись. Ему представилось, что, пока он в безопасности стоит на горном плато, укутанном пеленой тумана, миры, такие знакомые, уже объяты пламенем.

– Нет, – грустно отвечал голос, прочитав мысли верховного бога. – Миг в вечности – это еще время для мыслящих. Спасти асов и ванов – не в силах. Но жаль, что такая трата усилий угаснет, ничего за собой не оставив. Ты выбран, Хеймдалль, волей случая – тебе наказано выполнить волю уходящих.

Еще не однажды ты придешь ко мне на встречу. Миг для верховных – века для живущих, чья жизнь меньше, чем вспыхнувшая сухая травинка.

Как решишь, так и будет Хеймдалль!

Страж богов уходил, не оглядываясь. Знал: за спиной нет никого и ничего. Но в словах невидимого пророка была та правда, в которую ас сразу и бесповоротно уверовал.

Вернувшись из межвременья, он другими глазами теперь смотрел на суету богов и людей. Раньше он, избранный, считал себя умнее, выше. Но перед лицом грядущей катастрофы какая разница в достоинствах?

С тоской, невидимый, потерявший плотность, Хеймдалль обходил один за другим миры. Везде кипела жизнь. Но ас во всем видел лишь тлен и пепелища, проклиная себя за то, что не спросил, много ли времени оставляют верховные правители для выбора.

Спроси кто, зачем Хеймдаллю заботиться о червях, думающих лишь об удовольствиях и брюхе, ас затруднился б с ответом. Но, глядя вокруг, трудно представить пустоту, даже если пустота покроет разврат, ожесточенность, жажду наживы и беспредел разгульной жизни.

Можно примириться со всем: с убийством, алчностью, даже войнами – ас примирить себя с утратой всего этого не мог.

Но правители предложили найти способ спастись? Это была зацепка для надежды. Если верховные устали от худших, Хеймдалль попытается спасти лучших. И ас, путником бродя по селениям и крепостям, прислушивался к разговорам. Крал мысли у спящих. Приходил в отчаяние: среди встречавшихся богов и асов не было ни мировых злодеев, ни праведников без камня за пазухой. Как тут решить, кто достоин?

Так в метаниях подошло время новой встречи. В этот раз туман был реже, и Хеймдалль различил округлое серебристое сияние. «Вот так выглядят сверхправители?» – подивился ас, невольно протягивая к свечению руку. Тотчас дохнуло теплом, и в свечении возник круглый диск темноты.

Хеймдалль, повинуясь инстинкту, взошел. Как не мучали заботы, любопытство пересилило. Ас огляделся, обнаружив, что находится в полом яйце: овальный пол, мягко переходящий в обитые чем-то мягким стены.

Ас оказался в мире правителей, сейчас он ближе к прародителям сущего, чем кто-либо когда-нибудь был или даже мог бы помыслить.

Но облик правителей по-прежнему оставался загадкой – Хеймдалля встретил уже знакомый голос, что удивило: раньше на каждой встрече голоса менялись.

– Да, ты прав, – в голосе проступало легкое дребезжание, словно собеседник подустал. – Наш мир настолько стар, что нас, правителей, осталось совсем немного. Еще меньше тех, кому не наскучило жить: большинство тех, кого вы называете йотунами, существуют так давно, что в вашей речи нет даже понятий о таком промежутке времени. Мы постигли, что можно постигнуть. Мы знаем все тайны вселенных. Мы сами умеем создавать и убивать целые галактики. Оказывается, это так скучно: все знать, понимать, ничего не хотеть.

– Звезды? – вырвалось у аса.

– Ну, вот видишь: ты ведь тоже мучаешься от тоски, но еще способен удивляться и не верить.

Одна из стен стала прозрачной. Хеймдалль невольно шагнул вперед. Гор не было. Не было земли. Они парили в черном пространстве среди звезд.

– Погляди на небо и выбери себе звезду! – проговорил правитель. Но ас сразу увидел и полюбил дальнюю звезду с ярко синим свечением. В толпе товарок, светящейся мошкарой обступивших синий фейерверк, звездочка выделялась ласковым и приветливым пятнышком.

– Выбрал? – не дожидаясь ответа, спросил невидимый.

И тотчас вдали начал расти зловеще фиолетовый выброс, словно щупальца осьминога. Выброс лизнул облачко звезд. Занялись, меняя цвет, дальние. Захваченные фиолетом, взрывались. Синяя звезда еще искрила голубым, но в небесной лазури уже вкраплениями пульсировали малиновые семена.

Весь сектор охватило пламенем. Фиолетовый выброс змеей обвил пространство. Взрыва не было – лишь словно лопнула с негромким хлопком детская игрушка из воловьего пузыря.

Выброс свернул хищное пламя – пространство в том районе, где звезда Хеймдалля голубая звезда, было черно.

Ас слизнул соленую каплю, скатившуюся на губы: только сейчас заметил, что вспотел.

– Зачем? – обернулся с укором; ему почему-то казалось, что невидимый правитель за спиной.

– Мы не спрашиваем – зачем, мы вообще не задаем вопросов, – устало отозвался голос. – Что спрашивать, если заранее знаешь ответ.

– И поэтому вы решили нас убить? – вспыхнул Хеймдалль. – Из-за того, что игрушка устарела и с ней больше не хочется играть?!

Да по какому праву?

– Сам ведь сказал, – правитель не сердился, не спорил, – вы – наши игрушки, которые верховные правители переросли. На всех созданных йотунами мирах нет ничего, достойного сожаления. Ты ведь сам убедился.

Значит, вы еще и следили за мной? – Хеймдалль никогда не позволял себе даже повысить голос, словно осторожно укладывая слова в светилище. Но взорванная звезда что-то прорвала в душе: Хеймдалль и сам дивился несовершенству богов и людей, но кто, если не прародители в том повинны?

– Нет, не следили, – возразил голос. – Просто знали, что, услышав первое предупреждение, ты попытаешься стать пророком и искать праведников. Хочешь, я скажу, что ты сделаешь дальше?

– Нет, – качнул Хеймдалль, дивясь горячему обручу, охватившему сердце. Ему стало до боли жаль правителей, всезнающих и беспомощных. Ведь знать все – что беспомощнее можно придумать? День за днем, век за веком – и не ждешь перемен. Пожалуй, Хеймдалль и сам бы в таком кошмаре взорвал пару-тройку вселенных.

– Опять ты, ошибся, Хеймдалль, – шепнул невидимый. – Дети разбирают лишь новые игрушки, пытаясь добраться до внутренней сути. Старые забавы попросту забывают.

– Так отчего бы правителям и не оставить миры в покое? Пусть живут, как хотят.

– Но от этих миров на многие километры разит мертвечиной: какой хозяин бросит во дворе валяться труп собаки, а не зароет?

Мы, древнейшие, уходим. Когда-то придут другие – зачем же оставлять прибывшим на подворье мусор?

– Вы решили мусор просто сжечь?

– Нет, не мы! До нас ведь тоже что-то или кто-то был. Мы – порождения черноты. Это вселенная решила навести порядок. Слышишь?

Смерч уже ближе, чем в прошлый раз.

Хеймдалль напряг слух, но, кроме обволакивающей тишины яйца, ничего не различал.

– Ах, да, – вспомнил правитель. – Ты же не знаешь.

Хеймдалль дрогнул: так предрешенно и окончательно произнесен приговор. О чем спрашивать, если правитель заранее знает ответы?

Но ас попробовал:

– Много ли вас, йотунов, которые согласны с тобой?

Правитель отмолчался. Аса кольнуло подозрение, смутно зародившееся, как видно, давно, но прорвавшееся лишь ныне: нет и не будет иных верховных правителей, кроме этого, что говорит с ним.

– Вот видишь, я прав, – вздохом прозвучал ответ.

Асу стало жаль старого, уставшего и одинокого, как вселенная, верховного правителя. Хеймдалль избрал одиночество для себя, но всегда мог отступить: за его спиной – Асгард, наполненный весельем, Миргард, упрямо сражающийся за каждую новую ступеньку наверх, ехидный и мужественный мир ванов. У верховного же правителя не было ничего.

Хеймдалль оглянулся на историю: кто сейчас помнил о прародителях-йотунах? Кто знает правду об их заботах?

Тень их невидимого правления была во всем: начиная от возникновения жизни и до черных шаров времени, которыми почти уже не пользовались, кто – утратив секрет, кто – не нуждаясь, поскольку асы, к примеру, способны вертеть временем и по своему усмотрению.

Наверно, в большинстве своем боги и люди смутно помнили осадок: унизительно, когда твое существование или не существование зависит от кого-нибудь, пусть и от великих. Каждый упрямо хотел быть первым.

Дарованную жизнь от предков приняли, как должное, – на этом и успокоились.

Ведь, как ни суди, Хеймдалль втайне тоже гордился, что он, забытый бог, стоит на страже миров. Его честолюбие подогревалось важностью миссии, но кто бы оценил его превосходство, если бы не было никого, кто мог бы посягнуть на почетный долг стража богов?

Правителям не с кем было состязаться и они просто ушли оттуда, откуда их извлекла вселенная – в небытие.

– Зачем же остался ты?

Правитель понял: да и разве он мог не понять?

– Кто-то должен разворошить угли на пепелище, чтобы пламя не перекинулось в соседние владения.

– А нас тебе не жаль?

– Было бы жаль, если бы я умел сострадать. Но, к сожалению, мы в стремлении все постигнуть умом, научились любое чувство, любую эмоцию расчленять на отдельные детали. Посмотри на прекрасную молодую девушку: право же, хороша? А теперь взгляни на обрубки рук, мятые извивами уши, глаза, лишенные глазниц, нос и губы возьми отдельно. Где в этом кровавом мессиве красота? Там, где умеющие наслаждаться видят целое, мы, йотуны, видим лишь увеличенные пороками фрагменты.

Это было выше понимания Хеймдалля. Но никто не ожидал от него, что ас сумеет проникнуть в высшее знание, которым ему обладать не дано – на то они и верховные, чтобы никто не смог проникнуть в их тайные помыслы. Но верховный дал Хеймдаллю срок, чтобы спасти хоть что-то из того, что будет разрушено и канет в бездну небытия.

– Значит? – Хеймдалль, уходя, обернулся. Невидимый усталый йотун угадал невысказанную мысль:

– Да, Ригнарёк, битва с великанами-йотунами и прочая чепуха – лишь легенда.

– Чтобы оставалась надежда, так? – понял Хеймдалль.

– Да. Любого противника, каким бы его чудовищным не придумали, его можно победить.

На миры двигалась сила, которую победить было невозможно. Невозможно было и противостоять ей. Хеймдалль кивнул:

– Да, никто не виноват.

– Никто не виноват, – простился йотун.

А космический ветер, вихрясь гигантскими омутами, гнал клубы и обломки строительного мусора, – океан мусора, оставшегося от обустройства вселенной. Страшный жар плавил металл и камень. Свет от непогасших звезд тонул в яростном свечении ветра. По вселенной волнами приливов прошлись вспышки, захватывая кругами все новые и новые пространства.

Иногда в вихрь попадалась комета, несущая пыльный обтрепанный хвост миллиарды лет – тогда вспышку видели издали.

Небесный знак! – говорили люди. Йотуны шутят, – усмехались асы. В спешных приготовлениях Асгард готовился к последней битве, предсказанной вёльвой. Хеймдалль молчал, скрывая истину. В суете асов, собиравших силы для Ригнарёка, он видел способ избавить себя от мыслей. В работе, строительстве крепостей и укреплений, в распоряжениях по вооружению дружин, в переговорах асов с ванами видел для себя способ забыться: иногда даже казалось, что идет обычная жизнь.

Но стоило поднять голову – в темноте ночи темно-синим пологом двигался конец света – ветер нарастал, приближаясь.

Ветер, состоящий из расплавленных металлов и почерневшего хвоста остывающих звезд. Он был силен, смертоносен. Пространства вселенной захлебывались от идущего от космического вихря зловония. Даже холодная пустота медленно, но неуклонно разогревалась, захваченная в водоворот завихрений.

Хеймдалль оставил сборище богов: перед грядущим забыты различия, асы и ваны вперемежку заполняли залу собраний, даже уродцы цверги зыркали из темных углов, – страж богов облокотился на перила балкона.

Синий полог теперь был куда больше, чем еще Неделю назад. Сомнений не оставалось – полог накроет все девять миров, сжигая все на своем пути.

Ветер занимал треть неба, и уже различимы первые, самые жадные щупальца, тянущиеся к мировому древу.

Старый ясень, простерший ветви земель в пространстве, дрогнул и заскрипел – жарким дыханием обдало верхние ветви кроны. Листья ясеня скорчились и почернели.

Хеймдалль, влекомый тайными мыслями об истине, кинулся прочь из Асгарда. Творилось неладное. Хотелось вбежать в залу сборищ, хватить первого встречного. Закричать:

– Глупцы! Вы погрязли в беспутстве и пороках! К чему же теперь тщетные усилия спастись?!

Но Хеймдалль преодолел ворота. Приказал небесной дороге увести его куда подальше от соблазна: то была бы правда, но никому не принесшая облегчений.

А ветер медленно, словно влекомый тусклым огоньком разума обитаемых миров, разворачивался.

Теперь огненный парус был обращен к Асгарду и прочим мирам боком. Ярко золотое полотнище пламени трепетало, заполнив половину неба.

– Смотрите! – в восторге кричали и плакали видевшие. Золотой парус ветра на фоне черного неба – зрелище было красивым. Но чуть ли не впервые красота несла смерть.

О видении в памяти прошлого не сохранилось даже преданий: люди и боги не были напуганы, лишь удивлены – теперь, когда огненный вихрь приблизился, над мирами воцарился вечный день, чуть серее по ночам – и только.

Солнце на ярком фоне свечения походило на золотую искорку – стыдливая луна и вовсе была неразличима в льющемся из пространства свете.

А ветер пожирал, крепчая, все новые звезды, становясь все голоднее с каждой вновь поглощенной пламенем звездой.

Пространство, испещренное языками пламени, изменилось. Вселенная корчилась, отступая под натиском ветра, и съеживалась, фыркая, как рассерженная кошка. Улучив момент, сковывала хвост вихря ледяным панцирем. Пламя оборачивалось и шипело, расплавляя лед. Теперь над золотистым пологом искрился светящийся туман – морось кипящего льда. Вихрь был так близко от обитаемых миров, что вода, остывая, обрушилась на миры беспрестанными ливнями.

В Миргарде и Альфейме размыло посевы. В Асгарде асы шлепали по размытому потоками воды болоту. Пока всего лишь дождь. А в нижних мирах – еще и опасность голода. В верхнем мире почему-то похолодало. Асгард, с его летом и вечным солнцем, закутался в шкуры и плащи на меховой подстежке. В нижних мирах на светло-зеленых лугах лежал снег. В Асгарде ленивые медлительные снежинки сыпались трухой, оседая на крепостных укреплениях. На крышах дворцов. На одежде и бородах асов.

Воины роптали:

– Ну, когда же Ригнарёк? Когда же битва миров с великанами-йотунами?

Иные, зябко пряча за пазуху помороженные руки, добавляли:

– Пока асы соберутся на битву, мы тут все себе хвосты обморозим!

Шепот недовольства прокатился и смолк.

Это был первый опыт встречи космического вихря с обитаемыми мирами. Потом ветер снова изменил направление, ушел стороной.

Миры еще не погибли, но уже изменились. Первый азарт, разбуженный близкой опасностью, попригас: нельзя же ждать смерти ежедневно!

Люди, пряча глаза, то один, то десятком, отпрашивались из Асгарда: у одного заболела жена, у другого пала скотина, и в избе нечего есть. Асы и ваны еще держались приятелями. Но все чаще расходились по отдельным островкам: ваны, добившись чести обитать в Асгарде, выясняли для себя прежде всего, что жизнь такая – скучна. Пока собирались и вооружались дружины, ваны были при деле. Теперь же выяснилось, что злаки и фрукты в Асгарде растут без всякой заботы со стороны. Дичь на охоте так и норовит встать под удар, чтобы асу было удобнее целиться. Еще много нелепостей и нецелесообразностей отметили, дивясь, ваны. Асы к беспечной жизни были привычны – многое не замечали.

Ваны же не умели проводить целые дни в болтовне, пусть и на возвышенные темы. Ваны откровенно на таких сборищах богов зевали. Поражались, отчего так их тянуло в Асгард раньше. Пряча глаза, просились в Альфхеим: жизнь в нижних мирах, пусть не такая роскошная, бурлила, не давая ни минуты покоя. Заставляя работать до усталости, не давала голове плодить густые и бесплодные мысли.

Мир, стронутый с размеренного ритма бытия, с удивлением озирался: да в чем причина беспокойства и сутолоки?

На открытый протест никто не решался, но мятые лица и красные по утрам веки – признак тревожно стучащего молоточка: если великаны-йотуны не объявятся для битвы в ближайшее время, прощай, дисциплина! Один и его соратники вновь вернулись к ночным обходам боевого лагеря. Заглядывали в палатки воинов. Иногда вышвыривали на снег полуголых девиц. Еще чаще раскалывали бочонки с вином. Красная жидкость расползалась по насту кровавыми пятнами, медленно питала снег.

О йотунах – ни слуху, ни духу.

– Всегда ли и прежде сбывались прорицания вёльвы? – роптали боги и люди, поглядывая туда, где в пещере молилась за грешников прорицательница.

– Старуха выжила из ума, – откровенно смеялись иные. – И Один с ней вместе! С чего бы, не появляясь сотнями веков, йотунам заявиться именно этим летом?

– А зимние заносы в Миргарде? – осторожничали старики.

– Так ведь тает! Видите, оттепель, с крыш каплет? – посмеивались остальные над досужими вымыслами.

А парус в пространстве и в самом деле, приблизившись, посылал вперед себя жар. Ветви Иггдрасиля пока от горячечного дыхания миры берегли, но крона уже обуглилась. Сучья потрескивали. Изредка вспыхивали.

Каждый день на немного приближал конец света.

С каждым часом Ригнарёк близился. Будущее, кувыркаясь, шло прахом. Но пока об этом не догадывались.

Хеймдалль стороной обходил обитель верховного правителя мира. В голове молотом стучали слова напутствия: «Близится день пламени. Не спастись ни праведнику, ни грешнику. Вспыхнет древо миров – не уцелеть ни ветви, ни корням Иггдрасиля. И канет в вечность все доселе сотворенное!»

Сияние солнечного ветра гасило свечение звезд. И в который раз Хеймдалль проклинал обретенное знание. Для прочих конец мира – лишь краткий миг агонии, страшный, но преходящий. Для великого стража богов агония – каждая прожитая секунда, каждый взмах ресниц.

Краснеющий полог уже занимал все небо. Хеймдалль хотел глядеть вниз, на миры, но взор упрямо упирался в кровавое полотнище вверху.

Один миг. Миг гибели. Хеймдалль подавил вздох. На вершинах вечно заснеженных гор таял наст. Ноги проваливались в размягченный снег. Неосторожный шаг – и ты на дне пропасти с переломанной шеей.

Может, в этом и выход? – мелькнула неуклюжая мысль. Но Хеймдалль погнал ее прочь: он встретит конец миров вместе с остальными.

Занятно, как выглядит огненный вихрь вблизи? Чудовищное свечение мешалось с обезумевшими светилами. Блестками конфетти – горящие в испепеляющем пламени звезды. За ветром шла чернота, равная пустоте: ни вселенных, ни миров, ни звезд.

Яростное свечение, которое, казалось, уже на пределе, опять усилило натиск. Теперь глазам было больно. Хеймдалль прикрыл веки ладонями, но и сквозь пальцы видел огонь зарева.

Небеса развернулись розовой панорамой.

Время таяло. Ветер из пламени, преодолев безумные расстояния, раскинулся над мирами, захватывая все новые секторы пространства в пышущую жаром сеть.

А температура все возрастала. Поговаривали, что в степях Альфхейма горят травы. Пожары прокатились по лесам Миргарда. В пресветлом Асгарде было душно дышать. Асы, мокрые от жары и пота, словно сонные мухи лишь время от времени поднимали руку, чтобы утереть со лба пот. Воины, разморенные бездельем и адской жарой, вповалку лежали у палаток. На приказы великих асов не открывали глаз.

Затем космический буран покачнулся, зачерпнув ковшом один из ближайших к кроне Иггдрасиля миров.

Мгновение длилось вечно. Вспыхнуло живое пламя без дыма. Чадить было нечему: в доли секунды от мира, подвергшегося нападению осталась кипящая лава. Камень горел, трескаясь огромными валунами.

Воды в море вспенивались, закипая и поднимаясь над миром многими тоннами шпарящей мороси. Горел океан: жар вихря достиг дна океана, и загорелись подводные скалы, выбрасывая вверх чудовищные волны. Горящие континенты окатило душем цунами.

И настал конец света. Асгард, первым попавший под всепоглощающий удар, превратился в россыпь светящейся пыли. Обломки горящего мира, взорвавшись, удалялись друг от друга в пространствах. Обломки мира асов вертелись, скрипели, бесновались, пока глаз различал багровый свет на руинах.

Нижние миры вжали голову в плечи: небеса, ошалев, рухнули на землю.

По странной причуде горячий ветер вселенной, уничтожив Асгард, остальные миры лишь задел. Разрушения и опустение коснулись почти всей земли. Лишь у старухи Хель прибавилось подданных.

Океаны вышли из берегов. Молчавшие горы проснулись вулканами. Было много погибших. Еще больше отчаявшихся. С гибелью Асгарда, нелепой, быстротечной, так что никто не успел примириться с концом, в людях и ванах что-то надломилось, словно стержень, поддерживавший жизнь, согнулся: и как жить сгорбившись?

Потерянные, толпами бродили люди, оставшиеся без крова. Появилось много колдунов и прорицателей. Обещали, что худшее еще грядет. Но уже никто не боялся. Безразличие безраздельно правило бал в уцелевших клочках суши, где оставался незатронутым разум.

Стихии взбесились. Дождь, ливнем поливая миры, заливался гомерическим хохотом грома. Молнии целили в чудом спасшиеся селения. Промокнув насквозь, жилища вспыхивали от единственной искры.

Крутящийся хаос обломков, притянутых к обитаемым мирам, вызвал новый взрыв катаклизмов.

– О прародители! – просил Хеймдалль, единственный из асов, кому нести бремя жизни. – Опомнитесь, предки!

Но пусты небеса. Молчат на призывы. Не помнят родства и не слышат стенаний.

Лишь алое пламя, словно живое, пожирает все новые пространства. И тушить пожар некому.

Вихрь развернул парус, удаляясь: скучновато на пепелищах, чем поживиться у погорельцев?

Земли, все еще горящие, мокли в дождях. Небо, покрытое толстым ватным одеялом туч, низвергало на несчастных лавину воды. Тучи, сплетаясь и смешиваясь слоями, клубились. Свет солнца не мог пробиться сквозь одеяло. На землях воцарилась ночь, без проблеска, без продыха. Лишь молнии наискосок – напоминание о свете. Жестокое напоминание. Люди и ваны, точно кроты, зарывались в землю, уходя в подземелья. Привыкали обходиться малым – и тут же забывали, что должны довольствоваться подземельем. Разум, не повинный в трагедии, бунтовал против последствий катастрофы. Все больше безумных бродило среди уцелевших.

И вселенная равнодушно глядела с высоты превосходства на нижние миры. Все еще, слабея, полыхали пожары, все еще кипела земля, а убожества уже пытались поднимать голову.

С ненавистью глядел на ничтожества и Хеймдалль: разве об этих никчемностях думал великий ас, когда хотел уберечь из созданного хоть что-то?!

– Несправедливо? – грозил Хеймдалль черному небу. – Почему погибать – лучшим? Да все оставшиеся миры – отдам на откуп, если вернуть светлый Асгард!

Но безрассудству Хеймдалля нет поддержки у предков: горит крона священного ясеня, трещат сучья. Тлеет могучий ствол. Что за дело Хеймдаллю? Вспоминает он своих друзей-асов, вспоминает улицы Асгарда, грезит наяву верхним миром.

Глянет вверх – вечная ночь, посмотрит вниз – космический ветер изменил очертания земель нижних миров, не признать асу ни Альфхейма, ни Миргарда. Не узнать, кто ван, а кто простой смертный в уныло бредущих по хляби фигурах.

Что за дело великому асу?

Бродит, незримый, Хеймдалль среди прочих, построжевший. От ненастий ввалились скулы, от дыма пожарищ полопались сосуды на глазных яблоках.

Ливень пошел на убыль. Не так свиреп океанский прилив.

И Хеймдаллю припомнились первые дни сотворения, когда земля была почти точно такой: бесприютной и голой. С той лишь разницей, что люди – игрушки асов. Асы – игрушки предков?

Чуть не впервые ас оглянулся на земляных червей. Присмотрелся. Но ничего не поделать: ничтожества, ставшие еще ничтожней теперь, когда больше, как на себя, надеяться не на кого.

И снова уходил Хеймдалль в горы – и снова возвращался.

А память навязчиво заставляла припоминать далекую картинку, о которой, куда там помнить великому асу.

Было то в недавние времена, когда миры лишь готовились к краху, когда в горы Хеймдалля забрел смертный.

Будь время по-прежнему в повиновении стража богов, Хеймдалль снова и снова возвращал бы события к истоку, тщась понять того человека, чьи помыслы заставили обручем жалости охватить самого беспристрастного из богов.

Ни разу смертные не проникали во владения аса Хеймдалля, лежащее за границей доступности даже для пресветлых богов Асгарда.

Одержимый единственным стремлением, горящий единственным сокровенным желанием, человечек брел по реке камней – самой горькой из всех текущих, потому что камнями – отметины на теле времени о минувших катастрофах во вселенной. Каждый камень – погибший мир или умершая иллюзия. Смертный брел, сбивая ноги. А Хеймдалль с тревогой и беспокойством смотрел, как за его спиной вырастает каменный горный хребет: отчаяние этого земного червяка пересиливало все трагедии, случавшиеся в пространстве.

Ас, пораженный, вывернул память парня наизнанку, и оказался в бездне страданий.

«Майя, марево, мираж в свете вспыхнувшей молнии, огонь на сторожевой башне. Майя, звездочка, вспыхнувшая в ночи и угасшая без времени. Майя!» – кто бы услышал мысли хмурого лесоруба, вот бы вволю потешился.

Аксель, сколько помнил себя, рубил лес. Подсекал топором вековые стволы. В стороны разлетались острые белые щепы. Поднатужившись, наваливался на ствол всем телом, надрывая мышцы. Древо кряхтело, цепляясь бесполезными уже волокнами за отторженные от кроны корни, а потом со стоном падало. Саранчатами налетали подростки, обрубая ветви, оттаскивая в сторону. А Аксель приступал к очередному стволу. Он даже любил этот момент, когда цепкий взгляд выхватывал очередную жертву и густой толпе сородичей. Дровосек мог бы поклясться, что деревья знают и чувствуют этот момент его внутреннего выбора, и даже способны раньше его выделить из толпы предназначенного на заклание. Это давало Акселю ощущение собственного могущества – сын бедной деревенской побирушки, вечно в драных лохмотьях и красным от бесконечных простуд носом, Аксель рос диким волчонком, не приближаясь к сверстникам. Впрочем, деревенские ребятишки тоже не пылали желанием принимать отщепенца в свой, жестко очерченный детской бездумной жестокостью, круг. Аксель научился одиночеству. И лишь в лесу, вначале помощником лесоруба, а потом, обновив и свой первый собственный топор, он распрямил спину и распрямился внутренне. Тут некому было приставать с дурацкими советами, тут не было никого, кому бы Аксель застил свет или заступал дорогу. Лес юноша считал своим домом и своим владением. Он сторонился и товарищей, стараясь опережать прочих и уходя все дальше и дальше, вгрызаясь топором в чащу. И там, недосягаемый и для самого чуткого уха, Аксель часами вглядывался в придуманный им мир меж зеленых ветвей. Этот мир он населил фантазиями, простенькими, простодушными, но кому дело до того, раз Аксель никого не собирался впускать в свои владения.

В мечтах юноши-дровосека лес становился огромным дворцом, который населяли веселые крылатые люди, совсем не похожие нравом и привычками на его вечно озабоченных пропитанием или иной нуждой односельчан. В сени дуба обитал старый и мудрый Бельторн, такой толстый, что мог лишь сидеть, тяжело отдуваясь. Зато не было такого вопроса, на который Бельторн не дал бы верный ответ, тем более и спрашивать и отвечать Акселю приходилось самому.

– Сколько на небе звезд?

– И где начинает свой путь родник?

– Где у бесконечности конец?

– И кто меня ждет?..

И мудрый толстяк послушно выслушивал юношу и, чуть поразмыслив, готов был часами рассказывать о каждой звезде, в сумерках просыпающейся на небосводе. И готов был, если б не неподъемный вес, показать уютную норку лесных родничков. Вот только кто ждет его на пороге, прикрыв ужин тряпицей?! Бельторн лишь вздыхал. Кто ждет сироту, если нет в нем нужды?

В зарослях прибрежного ивняка селились смешливые феи, резвые хохотушки. Аксель не раз укорял вертлявых девиц за легкомыслие, но на уговоры девушки лишь хихикали.

– Ах, надоел! Жизнь коротка, так стоит ли тратить время вначале на то, чтобы выдумывать какие-то правила, а потом жить для того, чтобы их выполнять?! – и со смехом уносились прочь, резвиться на лесных полянках и петь немудренные песенки ни о чем, вся прелесть которых в том, что они похожи на погожий день.

Были во дворце Акселя богатые бездельники – а как же без них? И суровые стражи, зорко стерегущие зеленые залы – их Аксель обходил на цыпочках, шутливо приветствуя. Стражи злились, но уйти с поста не осмеливались, опасаясь гнева своего господина и повелителя Акселя.

А там, где серебристые тополя взметнули в надменной неприступности свечи крон, там обитала Майя. К ней приближаться юноша не осмеливался, лишь изредка позволял себе бросить в ту сторону взгляд.

Постепенно игра захватила его. Он разучился отличать действительность от выдумки, вернее, его зеленый дворец стал для юноши куда большей реальностью, чем все, чем он жил до сих пор.

Необходимость отлучаться, оставляя обитателей дворца без присмотра, а Майю без его забот, Акселя раздражала.

Инстинктивно он чувствовал, что самое интересное происходит тогда, когда он вместе с другими таскает распиленные колоды к запряженным волами телегам или уходит за мукой в деревню.

Среди людей Акселя ничто не держало. После смерти матушки, спокойной и принятой с ожидаемым смирением, и людям не приходило в голову удерживать молодого лесоруба.

А Аксель становился все мрачнее, надолго забрасывая работу или оставляя на потом.

Часами мог лежать на траве, заложив руки за голову, представляя всю землю бесконечным зеленым дворцом, пока стук чужого топора или смех детишек, вломавшихся в заросли лесной малины, не разрушали иллюзию. Как далеко бы не уходил Аксель от мира людей, всегда что-то спешило ему напомнить о том, что юноша так стремился забыть. Тогда Аксель пускался на хитрость. Его день начинался с сумерками, а на рассвете он забивался в свою хижину, исподтишка следя за односельчанами. Сидел в полудреме, мечтал. Тонкие стены не могли уберечь от звуков, доносившихся с улицы, и тогда Аксель скрипел зубами, почти ненавидя себя за то, что родился человеком. Людей, куда не сунься, было слишком много. Двое, даже один, если не молчит – много. И Аксель уходил либо до того, как проснется деревня, либо после того, как уснет даже самая любопытная деревенская дворняга.

– Майя! – окликнули подруги высокую светловолосую девушку. – Тебя опять разыскивает этот юный дровосек из деревни!

Майя резко повернулась на голос. Прозрачное платье, облегавшее фигуру, вихрем крутнулось, обвиваясь вокруг обнаженных ног.

– Что мне за дело? – пожала девушка плечом. Чему-то рассмеялась, поднимаясь в воздух и направляясь к густо поросшим зеленью холмам. Среди кудрявых крон, невидимые для смертных, возвышались молочно-белые купола жилищ друидов.

Племя друидов существовало так давно, что утратило материальную суть. Лишь искры в ночи порой видел запоздалый путник, ускоряя шаги через лес, когда Майя и ее подруги затевали в воздухе пляски. Но друидам мало было дела до смертных. Племя друидов не знало смерти. Как и рождений.

Майя, в полете, бросила взгляд на приплюснутые к земле хижины селян, невольно пытаясь угадать, которая из них – жилище смешного паренька. Как-то, дразнясь, Майя поманила молодого дровосека, мелькнув в зелени июльских листьев. С тех пор на парня было жалко смотреть, но и жалости друидка не знала. Смертные были миром, вызывавшим лишь легкое презрение, смешанное с равнодушием к их суете, каждодневно совершаемым убийствам деревьев. Майе прискучила игра, и она переселилась поближе к реке, к усадьбе прародителей друидов.

По слухам, но друиды слишком были заняты собой, чтобы проверить, в полуразвалившемся дворце находится алтарь предков, где сном неживых спали первые из друидов: Аск и Эмбла.

Майя как-то, забывшись игрой, заглянула в разбитое ветром окошко, круглое отверстие под самой крышей, забранное решеткой.

Замок был давно позабыт, как утренняя пыльная погремушка. Снаружи стены, когда-то выложенные блестящей плиткой, теперь понизу обомшели. Время выщербило мрамор, обнажив корявые дыры. Внутри картины по стенам и развешанные боевые доспехи походили на чудовищные анемоны: покрытые пылью, которая, смешиваясь с заливавшими в грозу стены струями, потом подсыхала. Бесконечный этот процесс привел к тому, что зала была словно покрыта серым мхом, ворсистым на горизонталях и сосульками гусениц, свисавшим вниз. Зал походил на кокон, внутри которого уютно устроилась грядущая жизнь, но никого Майя не обнаружила. Сказкой стариков оказалась легенда, что в усадьбе предков, дожидаясь пробуждения, в золотом саркофаге ждут часа обсуждения Ясень и Ива, Аск и Эмбла.

Впрочем, Майя не слишком верила сказкам. Она отпорхнула от оконца и больше к сумрачным развалинам не возвращалась.

Майя все еще думала о дровосеке, когда ее позвала Хильда, старая друидка, обитавшая под мрачными лапами сосны. Поговаривали, старуха водится с колдунами и может наслать дровосека на твое дерево.

Старуху избегали, особенно молодежь, и боялись. Майя споткнулась, но ослушаться не решилась. Сделав несколько шагов, остановилась поодаль, механически накручивая на палец локон. Хильда на треть проступила из ствола. Появились седые, словно клочья мха северных лесов, волосы. Изрезанное морщинами лицо, на котором жили лишь глаза, яркие по сравнению с мертвой кожей и бескровными губами.

– Ты снова думаешь о смертном, – уличила старуха, протянув в сторону девушки скрюченный палец, словно коготь гигантской птицы. – Разве ты забыла, что гласит закон племени?

Майя приподняла подбородок и чуть повернула голову в сторону, с ненавистью глядя на старуху. Закон друидов гласил: «Когда соединится живое и неживое, когда плоть и кровь станут землею, а земля плотью, когда совместится несовместимое, тогда неживые станут живыми. И погибнут. И никого не останется из рода друидов».

Эту галиматью друиды знали с детства, уже проклюнувшись сквозь почву травинкой с двумя листочками. Знала и Майя, не находя во всем этом особого смысла. Мало ли что завещают предки?

Выделится хочется всякому, вот и напридумывали слов без сути. Однако старуха глядела выжидательно. И Майя, повинуясь, забормотала:

– Когда соединится несовместимое… И все из рода погибнут…

И тут же прикусила губу, потупившись. Впервые Майя не могла вспомнить заученных наизусть слов закона. Она попробовала снова, теряясь. И снова, уже испуганная.

Старуха скорбно покачала головой:

– Я всегда знала, что это свершится. Но кто думал, что это произойдет еще на твоем веку, Майя!

– Да что случилось-то? – выкрикнула девушка, указательным пальцем, снимая слезинку из краешка века. – Что ты так смотришь, словно я убогая или калека с отрубленным суком?

Но старуха на глазах стала расплываться, становясь похожей на клуб дыма, разорванный ветром. Лицо, изрубленное морщинами, проступило выпирающими костями черепа. Пергамент кожи изломался морщинами еще больше. Старуха затряслась и рухнула, словно прогнившая сердцевиной. И тут же обернулась трухой.

Майя попятилась. День лежал полосами света по полянам. Колыхалась сеть теней с золотистыми ячейками просветов. Все так же, на время умолкая, перекликались птицами подруги.

– Ведьма! – губы клеились полынным соком и горьковатой слюной. – Ведьма! – выдохнула друидка, отступая.

Отяжелев разом, опустилась, прислонившись к стволу ясеня мокрой спиной. Сквозь тонкую материю платья чувствовала шершавость коры, тепло идущее от греющегося на солнце дерева.

– А руки Акселя, пожалуй, теплее!

Майя дрогнула. Но никто не подслушивал ее мысли. Кому дело до юной друидки, отдыхающей от забав в одиночестве?

Гибели старухи тоже никто не заметил, и Майя решилась смолчать.

«Прощаю любви», – так, кажется, сказала старуха. Чьей любви? Кому? До вечера Майя бродила по лесу, так и эдак пробуя на вкус фразу. Красивое сочетание звуков ничего не значило для друидки: она любила подруг, свое дерево, уважала старые разлапистые древа, повидавшие на веку куда больше, чем Майя. Но что же прощать?

О любви друиды не говорили, потому что о любви без умолку трещали люди. Походить на земляных червей друиды не пожелали бы даже в мыслях. Но теперь Майя пожалела, что мало вслушивалась в любовные признания Акселя, который сыпал и сыпал горячими словами.

У каждого слова, обращенного дровосеком к друидке, был незнакомый привкус чего-то порочного, почти преступного, но притягивающего. Не признаваясь даже себе, Майя последние дни даже тосковала об этих горячих горошинках слов.

Но с чего бы старухе прощать любовь Акселя, которого та даже не видела: Хильда никогда не парила в воздухе, никогда не покидала ствол старой ели.

Как она могла знать, если друидка не знала сама, что уже любит?

Аксель развернул тряпицу. Лепешка, прикрытая сверху куском овечьего сыра, набухла сывороткой и размякла. Юноша машинально сжевал немудреный завтрак, раздумывая, с чего бы толстая Эмма, вдова утонувшего в прошлом году Грейса, так расщедрилась: не поленилась встать до зари и, перехватив Акселя у самой крайней хижины, сунула сверток.

– Уж не влюбилась ли? – покачал головой Аксель, припомнив, как женщина покраснела, снизу вверх глядя на лесоруба.

Это были ненужные отношения и ненужная ему женщина. Впрочем, к женщинам у Акселя отношения были особые. Не рассчитывая на благосклонность местных красоток – да и впрямь, что он мог бы предложить девушке, кроме пары рук? – Аксель относился к другой половине человечества с настороженным любопытством. Его и тянула к этому миру, где женщины умудрялись путать самые простые вещи и поднимать шум из-за нелепицы. И в то же время он брезговал этими неугомонными существами, которые никогда не бывали сами по себе, а всегда стайкой или гомонливой толпой, отправляясь ли к реке с бельем или в лес.

Майя же даже подруг не имела. Временами Акселю казалось, он сходит с ума. Если со всеми другими обитателями владений у дровосека разговор был короткий: Аксель всегда мог заменить одного на другого, подправить характер, заставить слушаться, то Майя жила своей жизнью, и ее поступки никак не зависели от желаний Акселя. Он даже мог бы поклясться, что временами в игре теней или причудливом переплетении веток видел то девичью кисть, потянувшуюся за едва распустившимся цветком, то светлое на фоне темной древесной коры лицо девушки, обрамленное светло-зелеными волосами, легкими, невесомыми. Но стоило обернуться и поглядеть в упор туда, где только что мелькнул силуэт лесной феи, по-прежнему шелест листвы, прежний равнодушный и неизменный мир.

Игра в прятки становилась наваждением: Аксель часами сидел неподвижно, отложив топор, выжидая, когда Майя забудется и неосторожно выглянет из-за ствола. Он, даже если бы и хотел, уже не смог бы признаться, что Майя – и впрямь мираж, его собственная выдумка. Мир, не терпящий, как известно, пустот, мы сами населяем собственными иллюзиями.

Теперь, правда, все реже, возвращаясь в деревню, Аксель вел бесконечный разговор с Майей – собственной выдумкой и причудой.

– А наш-то Аксель малость того… – провожали односельчане высокую сутулую фигуру, шагавшую без дороги и что-то бормотавшую, размахивая руками.

Иные жалели:

– Да и как человек может не одичать, неделями ни с кем словом не перемолвившись?

Аксель и впрямь вскоре соорудил в лесу себе шалаш, куда бросил охапку сухой травы и котелок для варева, да и позабыл, что Теперь это – его жилье, часами блуждая по лесу. Как-то, когда юноша отлучился в деревню, Майя покинула поляну среди тополей. И сколько не звал, не окликал Аксель, фея не откликалась, ничем не выдавая своего присутствия.

Пожалела Эмма, разыскав заросшего, с воспаленными бессонницей веками, Акселя среди зарослей:

– Послушай! – ухватила сумрачно глянувшего на незваную гостью юношу за рукав: – Видно, от судьбы не уйдешь, хотя я честно пыталась выполнить просьбу твоей покойной матушки.

Аксель, рванувшись было, при воспоминании о матери приостановился. С каждым, словом Эммы веселел. Взгляд прояснился.

Эмма жалостливо качала головой, но рассказала, что знала.

– Старые люди уже не помнят, а молодым до того нет и дела, – начала Эмма, – а только мир не всегда был таким, какой ты привык видеть.

Аксель на миг прикрыл глаза. Слова женщины согласно вливались в поток его мыслей, упорядочивая то, что обрывками казалось знакомым и раньше. И Аксель вдруг очутился на морском побережье, где не было ничего, кроме двух бескрайних стихий: земли и воды. Ни тепла человеческого дыхания, ни привычных понятий. Мир представлял собой голый струганный стол, новенький, еще пахнущий свежей стружкой, но совершенно бесполезный, потому что в этом странном мире не было никого, кому бы он мог пригодиться.

И все же Аксель припомнил это место. Он бросил взгляд на море через плечо и побрел прочь, увязая в песке. За ним, оставляя на девственной глади безобразные вмятины, тянулась цепочка следов. Постепенно песок сменился каменистой землей, ровная твердь вздыбилась гранитными валунами. Аксель сбивал ноги о каменную реку, текущую среди ущелья. Почему-то он знал, что следует идти вперед, словно изнутри звало и подталкивало нечто, что люди обычно зовут зовом души.

Вдали прогрохотало. Гул близился, угрожающе громыхал эхом. Вниз с горного склона посыпались мелкие камешки, песок. Аксель едва успел отскочить и вжаться спиной в нависшую над рекой камней скалу, как на землю обрушился камнепад. Огромные камни текли лавиной, громоздясь друг на друга, раскалываясь. Видение продолжалось с минуту. Потом стихло. Аксель откашлялся от каменной пыли, отряхнул крошево с одежды. Ползком двинулся дальше.

– Ну, пожалуй, ты зашел слишком далеко! Аксель не мог бы сказать, услышал ли он голос, или это просто последние попытки человеческой сути удержать его в прошлом. Этот новый, невесть откуда взявшийся мир Акселю нравился именно тем, что тут нет и быть не могло иных живых существ, кроме его.

– Вот это самомнение! – ехидно восхитился тот же голос.

Пришлось признать действительность, хотя, сколько не вглядывался юноша в горизонты, везде лишь горные пики с голубыми проемами неба и его путь через камни.

– Кто ты? – крикнул Аксель.

От долгого молчания звук неприятно царапнул горло. Юноша поморщился – он ухнул в новые ощущения, как в воду в жару, но снова оказался обманут.

Уходя – уходи, но Аксель стоял на пяточке горного плато, внизу под ним клубами дымящейся мокрой листвы – облака. Узенькая полоска снега, зацепившаяся о приподнятые края каменной чаши, на днище которой Аксель казался блохой на снегу.

– Бедный маленький Аксель, – продолжал грохотать тот же голос, – не успел ты придумать себе собственный мир, как оказалось, что ты всего лишь козявка, захлебнувшаяся в чашке с мукой.

И длинная белая скала, смутно знакомая, нависла над горным ущельем. На конце скалы поблескивал округлый ноготь, и немыслимый палец сдернул Акселя, словно песчинку. У лесоруба закружилась от высоты голова, а палец, перенеся юношу на побережье, с которого начинался его странный путь, опустил его на песок, стараясь чуть приспускаться.

Акселю же казалось, что земля стремительно несется навстречу.

– Не знаю, кто так задумал, – голос, удаляясь, распался на слова без эха, – но мне, видно, не раз придется оттаскивать своих детей от края пропасти, в которую вы норовите отправиться!

– Но кто же ты? – не удержавшись на ногах от ветра, поднятого хохотом темнеющей на горизонте массы, Аксель растянулся, судорожно пытаясь удержаться за мокрый песок.

– Почему бы тебе, – не отвечал на вопрос голос: слишком тщедушен и мал был вопрошающий. – Почему бы, как прочим, не жениться, не расплодить детей? Оставь мечтания асам – они не обременены заботами. А ты, созданный из земли, земле и принадлежишь. Что же ты беспокоишь меня, требуя невозможного?

– Да кто хоть о маковом зернышке у тебя попросил?! – Аксель, подтянувшись на сжатых кулаках, приподнялся. Ураганный ветер слов хлестал в лицо, от голоса неизвестного где-то ухнула и разбилась снежная лавина.

– Вы не просите – вы берете! – возразил незримый.

Хеймдаллю, чьи владения – горы, выше божественных гор, всегда было жаль людей, как любому отцу жаль неудачного ребенка.

Он, невидимый, часто проходил над облаками, глядя на Миргард. Земли людей с каждым веком обихаживались, разрастались с каждым новым поколением владения его творений. Люди научились строить укрытия от холода и неприятеля. Постигали красоту, учились быть мудрыми. Но никогда, ни разу Хеймдаллю не встретился человек, могший сказать: «Да, я счастлив и мне хорошо уже оттого, что я есть, живу и дышу». Когда светлейший ас породил обитателей серединного мира, он думал о том, каким благом покажется людям дарованная жизнь, но никто еще не сказал спасибо.

А теперь отчаяние привело во владения бога богов юношу, потерявшего неживущую. Хеймдалль заглянул в душу Акселя и отшатнулся: такой бездной, тоской, такой чернотой дохнуло на светлейшего аса.

«Знай только я, что существует такая боль…» – прошептал ас, отступая. Теперь он понял причину вечной неутоленности его детей и этот ветер, что гонит людей с места на место.

Тогда Хеймдалль, не в силах глядеть на недоступные асам муки, мог лишь заставить Акселя забыть свою мечту: Майя растворилась в солнечном луче. И Аксель стал молиться солнечному лучу, льнувшему к его щеке.

Хеймдалль заставил друидку вернуться в святилище предков, сделав душой дерева. Тогда Аксель, упав на колени, прижался к стволу.

Ас снова и снова, стыдясь собственной слабости, пытался перебороть муки влюбленных. Но они еще крепче тянулись друг к другу.

– Да в чем сила вашей любви? – вконец рассердился ас. – Человек может жить без руки и ноги, почему же вы, такие разные, не можете быть друг без друга?!

– Без другого мы можем лишь не быть, – непонятно ответил Аксель, не сводя глаз с грозового облачка, набухшего дождем: ас в который раз попробовал избавить юношу от бесполезных иллюзий. А Аксель ковшом ладоней ловил теплые капли – дождь, Хеймдалль поежился, шел соленый.

И вот теперь, шаря по разрушенному миру, озлобленному и оголтелому, ас вдруг вздрогнул и озирнулся: гибли миры, уходила в даль история прошлого. Парень стоял на коленях перед зеленеющей веткой, воткнутой в песок. Зачерпывал ладонями воду из лужи и поливал, поливал, поливал… до тех пор, пока ветка не проросла корнями и, цепко ухватившись за бесполезный песок, не потянулась листьями к парню.

– Живите! – решился Хеймдалль, взмахнув рукой. В этот жест ас вложил последние силы умершего мира асов, последние чаяния и надежды богов, все несвершившиеся битвы и несовершенные его соплеменниками подвиги.

– Живите, – повторил Хеймдалль. – Вы будете лучше нас! Вы просто не смеете быть хуже…

На вершине горы, уступами обрывавшейся в пропасть, стояла неподвижная фигура. Хеймдалль смотрел вслед уходящим.

Словно герои дешевой пьесы, взявшись за руки, влюбленные уходили вверх по тропе, не оборачиваясь. Им доставало друг друга.

У подножия горы, простирая к небесам руки, стояли на коленях уцелевшие. О чем просили люди? Хеймдалль не вслушивался. Отныне им предстояло самим заботиться о себе. Земля, остывшая от пожарищ, дышала паром, готовясь к зачатию. Белел размытый ливнями и изъеденный оврагами песок, на котором даже репейнику не пустить корни. Полузасыпанные валуны – останки некогда великих гор, густо зубьями усеивали земли. Отныне это – мир, принадлежащий просящим. Люди у подножия горы еще не ведали своего будущего, еще надеялись на милость богов. Но земле что за забота? Она упорно ждала человеческих рук. И воздаст дающему сторицей.

С высот Хеймдалль видел: по дорогам медленно тянулись повозки, запряженные волами. Люди возвращались в родные места. Там их ждали раздор и запустение, но человеческая природа такова, что не в силах отказаться от малости, что зовется родиной.

Хеймдалль больше не смотрел на молящихся: их ждала работа. Безжалостный труд на годы. На века. Но земля людей с этой заботой справится. А силы? Хеймдалль видел любовь человека, а что могущественнее?

Остались за пологом ураганы, ледники, ветра, несущие запах гари. День, ярко-синий, глядел выжидающе: что-то завтра?

Великий ас присмотрелся: вдали, на морском берегу рыбаки, надрывая жилы, тянули сети.

На обугленных подворьях суетились темные фигурки: люди стаскивали из окрестностей уцелевшее добро.

И так – на многие века. Еще не раз потрясения и катаклизмы изменят ландшафт. Еще не единожды этот мир будет на краю гибели. Грядущие трагедии дымкой покроют историю асов и ванов. История еще не раз сделает вираж.

Хеймдалль, предоставляя людей самим себе и прощаясь с этим миром, взмахнул рукой. Тотчас по миру людей прошел ветер, пробуждая спящих, заставляя спешить бодрствующих.

Хеймдалль растворился в пространствах: отныне он будет верховным правителем этого мира – отныне на его плечи ложится эта забота.

«Вы сможете, – думал Хеймдалль, покрывая черноту пространства. – Вы преодолеете все, что пришлют судьба и природа. Вы – наши дети, так уж случилось, что потомкам всегда восстанавливать разоренное пепелище.»

А по земле, неухоженной и пустой, пронзенной лишь пиками солнца, шли двое. Парень и девушка. Парню было лет двадцать. Девушке, видимо, меньше.

Над ними – светило. Голубели небеса. А рядом с ними, стараясь не помешать разговору, шествовала Любовь.