Великобритания, 1916 год

На столе большого офиса в здании Верховного суда в Джефферсон-Сити, штат Миссури, несколько минут звонил телефон, но никто не обращал на него внимания. После некоторых раздумий трубку снял, хмурясь, судья Родерик Маккримон. Судья работал над запутанным делом о правах на землю, на которую претендовали две стороны со времен Гражданской войны, в нем фигурировали бывшие рабы и рабовладельцы, и исход дела получит широкую огласку. Все нужно было тщательно проверить, а Маккримон славился как дотошный судья, и сейчас он был недоволен тем, что его прервали. Он ведь сказал секретарю, чтобы его не беспокоили ни по какой бы то ни было причине.

— Алло! — Резкий ответ Родерика Маккримона на звонок выдавал его раздражение.

— Я позвонил не вовремя, Род?

Голос в телефонной трубке заставил судью автоматически вытянуться, и все его раздражение было позабыто.

— Господин президент! Простите, сэр. Я просто работаю над судебным разбирательством, которое мне поручено, и должен подготовить все до понедельника, а сегодня — уже четверг.

— Дело очень важное?

— Оно не внесет изменений в историю Соединенных Штатов, но для обеих сторон, вовлеченных в него, оно важное.

— Понятно, но имей в виду, мне нужно видеть тебя здесь, в Вашингтоне. То, что я намерен поручить тебе, может внести перемены в историю нашей страны. А что, если ты передашь это дело кому-нибудь?

— Я мог бы… — Родерик Маккримон был заинтригован: что могло произойти столь важное, что президент Вилсон хочет, чтобы он все бросил и поехал в Вашингтон. Он знал президента много лет. Вилсон был его наставником в юриспруденции, когда он изучал закон в Принстоне. Родерик Маккримон также помогал Вудро Вилсону в последней предвыборной кампании. — Вы не могли бы сказать, в чем дело?

— Только не по телефону, но, уверяю тебя, важность этого дела для Америки трудно переоценить, во всяком случае за последние десять лет, и ты или кто-то другой можете оказать стране неоценимую услугу.

У президента Вилсона не было привычки преувеличивать. Скорее он был склонен хватать быка за рога. Если он сказал, что дело важное, у Родерика Маккримона не возникло сомнений, что это действительно так.

— Я передам дело судье Хенвуду и буду у вас завтра, господин президент.

Неделю спустя судья Родерик Маккримон находился на борту трансатлантического лайнера «Мавритания», следовавшего маршрутом Нью-Йорк — Лондон. Его миссия носила личный характер поручения от имени президента США, цель — не что иное, как попытаться убедить правительство Британии снять блокаду с портов Германии и стран, поддерживающих немцев.

Президент Вудро Вилсон по воспитанию и убеждению был англофилом, но он собственными глазами видел ужасы войны, пока жил на Юге во время Гражданской войны. Он был твердо намерен держать Соединенные Штаты в стороне от пожарища в Европе, если это только было в человеческих силах.

Несмотря на эти соображения, американский президент позволил Великобритании и ее союзникам получать жизненно необходимые предметы потребления из Америки и хотел, чтобы его соотечественники добровольно поддерживали сторону Британии. Однако блокада германских портов целила прямо в карман хлопководов из южных штатов, и они жаловались. Если они поднимут шум, ненадежная волна американского общественного мнения, возможно, повернется против союзников. Президент Вилсон очень хотел не допустить этого.

Это дело не могло идти по официальным каналам, нужно было думать о том, чтобы не оскорбить чувства немцев и жителей Соединенных Штатов немецкого происхождения. В тысяча девятьсот шестнадцатом году намечались перевыборы президента, и все говорило о том, что это будет соревнование соперников с равными силами. Вудро Вилсон не мог допустить, чтобы от него отвернулась хоть одна группа многонациональных соотечественников. Родерик Маккримон был облечен высокой степенью доверия — он ехал в Лондон, чтобы попытаться найти удовлетворяющее обе стороны решение проблемы, хотя и не очевидной для непосвященных.

Прошло почти сто лет с тех пор, как Хью и Роберт Маккримоны, прадед и дед Родерика, уехали с берегов Великобритании, и Родерик Маккримон был первым представителем семьи, вернувшимся туда. Он с большим интересом рассматривал многолюдный порт Саутхемптон, наблюдая, как буксиры вели огромное судно «Мавритания» вдоль мола. Он знал историю отъезда своего деда из Гленелга, потому что сын основателя американской ветви семейства Маккримонов вел дневник до дня своей смерти в бою во время Гражданской войны. В переплете из прекрасной кожи дневник теперь занимал почетное место на книжной полке в доме Родерика Маккримона в Озарке, на ранчо, в Миссури, где когда-то поселился Хью Маккримон.

Когда вдоль мола подкатили закрытые сходни, чтобы соединить корабль с берегом, безупречно одетый молодой человек был препровожден на борт и его проводили до каюты Родерика Маккримона. Это был Ричард Кобхем, личный секретарь британского премьер-министра Герберта Асквита.

Удобно развалившись на кожаной обивке заднего сиденья «ролс-ройса», по дороге в Лондон Ричард Кобхем ввел американца в курс дела относительно военных действий в Европе. Рассказывать было особенно нечего. Твердо окопавшись на своих сильных линиях защиты, две великие армии стояли лицом к лицу и наблюдали друг за другом через нейтральную полосу, свидетельницу беспрецедентного кровопролития, всю изрытую воронками от снарядов.

Когда повествование Ричарда Кобхема было закончено, у Маккримона сложилось впечатление, что война оборачивалась тяжелыми последствиями для некомпетентных британских генералов и их до абсурда самоуверенных французских союзников. Обе эти армии, казалось, несли потери, равные целому поколению британцев и французов.

Когда он позднее попытался выразить это мнение премьер-министру Асквиту, британский лидер согласился, что потери были чрезвычайно большие, но он решительно отверг обвинение в некомпетентности военного командования.

— К сожалению, мы с немцами равны по силе друг другу, и что касается военного флота — тоже. Однако, если страна с огромными ресурсами как в производстве вооружения, так и в военной силе выступит на нашей стороне, будет перевес, и в этом случае война подойдет к концу, многие сотни тысяч жизней будут спасены.

— Под «страной с огромными ресурсами», я полагаю, вы подразумеваете Соединенные Штаты Америки?

Британский премьер-министр позволил себе бледную улыбку.

— Во всяком случае, это довольно точное ее описание, не так ли?

— Президент Вилсон видел ужасы войны собственными глазами, еще ребенком в Джорджии и Южной Каролине. У него нет ни малейшего желания войти в историю как президент, который посылал свою молодежь умирать в чужой стране. Это ваша война, а не наша, премьер-министр.

— С грустью не могу согласиться с вами, мистер Маккримон. Мы сражаемся в этой войне от имени всех, кто ценит целостность государств, соблюдение приличий, правовых норм и принципов, на которых основана наша цивилизация. И мы платим очень высокую цену за эти принципы. Я уверен, что мы вправе ожидать и от других некоторых жертв.

— Вы просто выражаете свою точку зрения, премьер-министр. Многим людям в моей стране — большому количеству избирателей, — чужды подобные эмоции. Они выдвигают равнозначные аргументы относительно вступления в эту войну Германии.

— Такие аргументы потерпят крушение в любой стране, которая не поддерживает германскую агрессию с каждой проходящей неделей. Хан проявляет все больше и больше свой настоящий характер. Ну, вы ведь сами знаете, что, если бы ваш президент не выразил очень сильный протест, немцы бы до сих пор топили гражданские пассажирские суда, неся смерть невинным женщинам и детям. Эти акции недостойны честной нации.

— Пулеметы вычеркнули слово «рыцарство» из словаря войны, премьер-министр, но, поскольку вы заговорили о войне на море, я должен сказать вам, что нахожусь здесь по просьбе президента Вилсона для обсуждения именно этого вопроса. Опасаюсь, что действия именно вашей страны причиняют ему большое беспокойство.

Премьер-министр Герберт Асквит молча кивнул головой. Он догадался, что эта неофициальная встреча потребовалась для того, чтобы обсудить блокаду Великобританией портов, контролируемых Германией. Америка традиционно чутко откликалась на вмешательство Британии во все, что касалось морской торговли. В прошлом столетии это было одной из главных причин войны между ними. Он также понимал, как важно было держать Германию на голодном пайке, это очень сильно может повлиять на то, победят или проиграют страны, вовлеченные в войну.

— Ваша морская блокада европейских портов вызывает большое недовольство наших хлопководов. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что, если вы не отмените эмбарго, экономика Юга рухнет, вызвав тем самым большие трудности для десятков тысяч людей, как белых, так и черных, что повлечет за собой очень серьезные последствия для правительства Соединенных Штатов.

— Я понимаю, мистер Маккримон, и отношусь с глубочайшей симпатией к вашему народу. К сожалению, мы ведем самую жестокую войну, какую только знал мир. Мы должны победить в этой войне, иначе жизнь наших народов, ваша и моя изменятся решительно и бесповоротно. Те неудобства, которые испытывают ваши производители хлопка, — ничто по сравнению с тем, что может произойти, если победят Германия и ее союзники.

— Производителям хлопка совсем не интересно то, что может произойти. Они беспокоятся о сегодняшнем дне. Они несут денежные потери, премьер-министр, огромные денежные потери. Именно это для них сейчас важнее всего.

— Позволю напомнить вам о положении, в котором Британия и вся остальная Европа находились во время Гражданской войны, о которой вы упомянули. Соединенные Штаты установили блокаду в портах конфедератов и прекратили поставки хлопка в Англию. В результате люди, занятые на хлопкоперерабатывающих фабриках — сотни тысяч людей, — оказались без работы в течение всей войны, которую не они вели. Великобритания не стала создавать политический прецедент из-за такой блокады, мистер Маккримон.

— Я не сомневаюсь в правильности ваших аргументов, премьер-министр. Просто я не могу не указать на то, что люди, которые пострадают от вашей блокады, в моей стране имеют большое влияние, настолько большое, что это может сказаться на результатах выборов президента в будущем году. И если какой-нибудь кандидат объявит о своем намерении прекратить весь экспорт в Великобританию до тех пор, пока вы не снимете свою морскую блокаду, это может оказаться достаточно популярным ходом, чтобы обеспечить пост президента. Президент, выбранный на волне таких обещаний, наверняка будет представлять опасность для вашей страны.

— Вы выдвинули аргумент, который стоит обдумать, мистер Маккримон. Я очень благодарен президенту Вилсону за то, что он именно вас отправил в Лондон. Мне необходимо обсудить вопрос о блокаде с моим кабинетом, и у меня нет сомнений, что мы сможем придти к решению, которое удовлетворило бы ваших производителей хлопка и поставило в тупик наших врагов.

Неожиданно улыбка Герберта Асквита наполнилась теплотой.

— Мой личный секретарь сообщил мне, что ваша семья имеет корни на Западном побережье Шотландии, в Гленелге, вы там были когда-нибудь?

Родерик Маккримон покачал головой.

— Это мой первый визит в Великобританию.

— Гленелг — прекрасная часть Британии, мистер Маккримон, возможно, самая прекрасная. Я устроил так, что Ричард отвезет вас туда, просто на пару дней. Вы не будете жалеть об этом, уверяю вас. К вашему возвращению, надеюсь, у меня будет, что передать президенту Вилсону, и, полагаю, ответ удовлетворит нас всех.

Гарантия минимальной цены, которую давала Великобритания за небывалый урожай в этом сезоне, показалась американским производителям хлопка приемлемой. Соглашение было встречено с большим облегчением всеми теми, кто был заинтересован в американских отношениях. Более того, доказательства важности поддержания близких отношений с Америкой не заставили себя долго ждать.

Германия, все еще уверенная в том, что выиграет войну, вела себя по отношению к Соединенным Штатам с тевтонской надменностью. Несмотря на чувство протеста, которое вызывал у американцев тот факт, что в начале войны Германия топила гражданские торговые суда, немцы возобновили свою компанию использования оружия в виде дистанционно управляемых подводных лодок, начиненных взрывчаткой.

В апреле тысяча девятьсот семнадцатого года такая политика пожинала неминуемые плоды. Соединенные Штаты Америки объявили войну Германии. И с этого времени исход войны больше не вызывал сомнений. Выиграет или нет Германия войну, вопроса уже не было, вопрос был в том, когда она потерпит поражение.

Визит Родерика Маккримона в Великобританию также имел последствия, не менее значимые, чем результат его главной миссии. Миссурийский судья влюбился в полуостров Гленелг. Здесь, как ни в одном месте Британских островов, он чувствовал себя в гармонии со всем окружающим миром вокруг. Это было больше — гораздо больше, — чем чувство красоты Высокогорья. Ему казалось, что он наконец вернулся домой. Горцы встретили его так, как будто он был членом их семьи, возвратившимся из ссылки в Новый свет. Они показали ему каменные надгробия на маленьком кладбище, буквы, которые теперь уже были стерты, однако их древнее написание было все еще различимо и свидетельствовало об ушедших поколениях Маккримонов.

Жители Гленелга выказывали Родерику Маккримону всяческое уважение. Это было уважение, которое переходило из поколения в поколение поселян к Маккримонам, самому имени, равнозначному всему хорошему, что было в «старые времена».

Когда Родерик Маккримон позаимствовал волынку у местного волынщика на одном из собраний в Гленелге и доказал, что он обладал по крайней мере некоторыми навыками своих предков, еще одной легендой о Маккримонах стало больше.

Родерику Маккримону показали место его старого фамильного дома, который был давно снесен, и развалины домов тех, кого лишили собственности в угоду овцеводу с Юга Шотландии.

Ему также показали огромный пустой дом в Ратагане. Его красота потускнела, стены холла были покрыты пятнами плесени от сырости. Местный житель, вызвавшийся быть гидом, человек чрезвычайно веселый, несмотря на то, что его возраст приближался к семидесяти, указал на большой камин и сказал Родерику Маккримону:

— Вот тут ваш предок Хью, возможно, самый лучший волынщик, какого когда-либо знала Шотландия, бросил свою военную волынку, которую ему подарил последний из настоящих Кэмеронов. Он бросил ее в огонь в разгар большой вечеринки и поклялся, что ни один из Маккримонов никогда больше не будет играть для Кэмерона. Потом он прошел через зал, даже не оглянувшись, и уехал в Америку. Моя мать была молоденькой кокеткой — служанкой, работавшей на кухне в этом самом доме в ту ночь, и она часто рассказывала нам, детям, какой гнев вызвало это у Кэмерона из Гленелга.

— Она не сказала, почему он сжег волынку?

Старик-шотландец нахмурился.

— Она не была уверена, но это как-то связано с выселением. Да, именно в этом была причина. Выселение было причиной многих страданий в этой местности.

— Кто теперь владелец этого дома?

— Он был продан после того, как сын последнего Кэмерона уехал в Канаду. Дом переходил из рук в руки несколько раз за эти годы, но до сих пор известен в округе как дом Кэмерона. Теперешний Кэмерон, говорят, баронет и живет в Канаде.

Родерик Маккримон обошел весь дом и медлил уходить. Перед отъездом из Гленелга он еще раз зашел в Ратаган. В Лондоне через канцелярию премьер-министра можно будет найти настоящего владельца Ратагана.

Владелец, живущий в Лондоне, не захотел продать дом на полуострове Гленелг, несмотря на то, что не бывал там годами и переезд туда в его планы не входил. Однако, когда настало время Родерику Маккримону возвращаться в Америку, он арендовал дом в Ратагане от имени правительства Соединенных Штатов на время войны и получил одобрение на ремонт за счет американского правительства, чтобы впоследствии его можно было использовать под лечебницу для восстановления, здоровья раненых колониальных офицеров.

К большому своему сожалению, Родерик Маккримон не смог присутствовать на официальном открытии поместья в Ратагане в качестве реабилитационного центра для инвалидов войны, но его на церемонии представили ни больше ни меньше как подлинным американским послом в Великобритании.

Церемонию открытия проводила Абигейл Кэмерон, жена последнего живого Кэмерона из Гленелга. Молодая жена баронета, обаятельная дама канадско-французского происхождения, несколько развеяла ту атмосферу недружелюбности, которая сохранялась на протяжении более ста лет по отношению к гленелгским Кэмеронам.

Абигейл извинилась за отсутствие своего мужа, объясняя, что он «где-то во Франции», сражается вместе с канадским полком, люди которого, как и он сам, происходили из шотландцев с Высокогорья, которые по различным причинам оказались в Северной Америке.

После того как официальная церемония открытия была закончена, Абигейл препроводили в дом, где ей представили многочисленных офицеров, которые уже там размещались. Среди них был майор Генри Росс, обладатель Военного креста и кавалер Ордена «За безупречную службу», который оправлялся от жестоких ран левой руки.

Выразив положенное сочувствие и симпатию, Абигейл спросила австралийского офицера, как, при каких обстоятельствах он был ранен.

Генри Росс не стал объяснять привлекательной молодой женщине, что его рана была косвенным результатом нерешительности и некомпетентности ее мужа.

На какое-то мгновенье показалось, что Абигейл смутилась, но, быстро оправившись, еще больше засияла улыбкой.

Вглядевшись в знаки различия его военной формы, она воскликнула:

— Но вы же — австралиец!

— Совершенно верно, мадам. Я был откомандирован в канадский полк только на несколько дней. К несчастью, они решили начать атаку, пока я был там.

— Я не думаю, что вы всерьез говорите «к несчастью», майор. У вас две награды, которые даются очень храбрым людям. Вас наградили ими, когда вы были в полку моего мужа?

Генри Росс кивнул, во второй раз удержавшись от того, чтобы сказать, что он думает на самом деле о ее муже.

— О, я надеюсь, у нас будет еще возможность поговорить о вашей храбрости позднее.

Это были не более чем ритуальные слова, обращенные, надо думать, к каждому раненому офицеру, но когда она последовала дальше, вдоль длинного ряда офицеров, отосланных на поправку, он понял, что ему хотелось бы когда-нибудь еще поговорить с этой милой женщиной. И еще он удивлялся, почему такая женщина вышла замуж за такого мужчину, как сэр Луи Кэмерон.

* * *

На следующий день Генри Росс шел из Ратагана в направлении поселка в Гленелге. Тропинка извивалась и поворачивалась вдоль края озера, и, когда он огибал большую возвышающуюся скалу, он почти что столкнулся с Абигейл Кэмерон.

— Простите…

— Простите…

Они сказали одновременно и тут же рассмеялись.

— Вы ведь австралийский офицер, не так ли? Майор Росс?

— Генри Росс, мадам. Я думал, вы возвратились в Лондон.

— Я так и собиралась, но Гленелг — такая прекрасная частичка мира, что я решила остаться здесь на несколько дней. Я сняла комнату в гостинице.

— А теперь вы направляетесь в Ратаган? — Генри чувствовал себя совсем легко, разговаривая с Абигейл. Право, она была самой привлекательной женщиной из тех, с которыми ему приходилось говорить до недавнего времени.

Она пожала плечами.

— Сказать по правде, никуда не направляюсь. Просто гуляю, наслаждаюсь красотой и тишиной.

— А тут появляюсь я, чтобы нарушить эту тишину.

— Ну, я этого не сказала, майор Росс. Мне нравится тишина, но через некоторое время от нее начинаешь уставать. И тогда приятно поговорить с кем-нибудь снова. А вы куда идете?

— Взглянуть на поселок в Гленелге. Много лет назад Россов выселили с полуострова Гленелг, и мои предки были отправлены в Австралию. Мне любопытно посмотреть, не осталось ли там каких-нибудь следов их проживания.

— Остались, — сразу же ответила Абигейл. Увидев его удивление, она объяснила: — Столетиями Ратаган был домом семейства Камэронов. Я обследовала окрестности, чтобы узнать об их прошлом. На церковном кладбище есть много этих, как вы их называете? «Надгробий»? Да, надгробий, на которых есть фамилии Росс.

Некоторые принадлежат очень маленьким детям и датированы почти сто лет назад.

— Именно это-то я и ищу. Мне бы также хотелось порасспросить, не знает ли кто, где это семейство жило.

Разговор смолк на время, а потом Абигейл сказала:

— Желаю вам удачи в ваших поисках, майор.

Она уже сделала пару шагов по тропинке, которая вела в Ратаган, когда Генри обратился к ней:

— А вы не хотите пойти со мной, если я пообещаю, что половину времени я проведу в поисках Россов, а другую половину посвящу Кэмеронам?

Абигейл повернулась и посмотрела на него пристально, так, что он подумал, что переступил черту приличий. В конце концов, она была замужем за полковником и имела титул…

— С удовольствием, майор.

— Прекрасно, и мне тоже будет очень приятно!.. Но мне будет еще приятнее, если вы будете называть меня Генри.

— Хорошо… Генри. — Она улыбнулась ему так, что ему показалось, что она ждала дня, который они проведут вместе, не меньше, чем он. — Ну что ж, начнем наши расспросы о Россах и Кэмеронах.

На кладбище около маленькой церкви Гленелга было много могильных камней, сохранивших память о членах семейства Россов, могилы же Кэмеронов находились внутри церкви. Ни одна из могил не была датирована позже, чем двадцатыми годами девятнадцатого века.

— Я еще могу понять, что все мои предки жили и уехали вместе, — сказал Генри Росс, — земля, на которой они жили, понадобилась под пастбище, и их выселили, но меня удивляет то, что и Кэмероны исчезают со сцены почти в то же самое время. Они ведь в Гленелге были землевладельцами.

— Я полагаю, что тот Кэмерон был паршивой овцой в семье. Ему, наверное, пришлось выбирать между титулом баронета и ссылкой или судебным разбирательством за долги. Он выбрал отъезд в Канаду. Думаю, что и его жена изрядно этому способствовала. Ходили слухи, что она успевала тратить деньги в два раза быстрее, чем они зарабатывались. Похоже на то, что Кэмероны из Гленелга редко удачно выбирали жен.

Что-то в том, как Абигейл сказала последнюю фразу, заставило Генри быстро повернуться и взглянуть на нее. Он успел увидеть, как она слегка пожала плечами, сказав последние слова, и легкое выражение печали проскользнуло по ее лицу.

Возможно, он бы выяснил, в чем дело, если бы в здание церкви в этот момент не вошла какая-то женщина. Она пришла, чтобы прибраться в церкви и подготовить все к воскресной службе, хотя до нее оставалось еще несколько дней, но она с готовностью включилась в их беседу. Когда она узнала, кем были эти двое посетителей, она стала рассказывать о «хорошем помещике Чарльзе Кэмероне» и об «этих бедных Россах» так, как будто их отъезд был недавним событием, а не происходил около столетия назад. Случайно она обмолвилась, что им стоит пойти в дом пастора этой маленькой церкви. Пастора сейчас нет, он на конференции, но его экономка — весьма пожилая особа и знает об истории Гленелга гораздо больше, чем «эти профессора из Эдинбурга, которым платят уйму денег, а они могут рассказать вам о месте, даже не побывав там ни разу и не поговорив ни с одной живой душой».

Понятие уборщицы об университетских историках, возможно, и было несколько пристрастным, но в отношении экономки пастора она была права.

Нелли Ганн была хлопотливой и жизнерадостной семидесятитрехлетней женщиной, «всего на четыре года старше самого пастора, хотя, если посмотреть на нас, могу поклясться, что выгляжу на двадцать лет моложе его».

Она проявила неординарную осведомленность в истории Гленелга и его жителей, а ее прямолинейные выводы иногда приводили в замешательство.

— Да, я помню хорошо, какие ходили разговоры о Россах, когда я была еще крошечной девчушкой тут в Гленелге. Моя бабушка обычно говорила, что, если мы будем плохо вести себя, мы кончим так, как «отправленные на каторгу Россы. Отец и двое сыновей. Единственные, кого отправили на каторгу из Гленелга».

Генри чувствовал, что Абигейл смотрела на него, но он отвел взгляд. Вместо этого, он спросил старую экономку: «Всегда было известно, что наши предки были заключенными, но никто никогда не касался никаких деталей».

— Ну, если вы ищете факты, то вы не обнаружите их, просматривая бумаги суда, который приговорил их к ссылке. Росс — Энгус Росс, да-да, его звали именно Энгус. Он был виновен лишь в том, что не захотел, чтобы его дети померли с голоду, но в записях вы этого не найдете. Они были сделаны одним из слуг Джеймса Кэмерона, а уж его имени здесь никто не забудет. Это был тот Джеймс Кэмерон, который выселил своих людей из их домов и устроил там пастбища для овец. Нет, в окрестностях нет ни одного человека, кто бы забыл и простил ему это. Гленелг до сих пор не оправился от этих деяний.

— Вы знаете, что Джеймс Кэмерон был убит в Канаде, а убийца или убийцы — я полагаю, что их было несколько, — так и не были пойманы?

— Убит, неужели? — Нелли Ганн сказала это так, как будто бранила служанку. — Это никого не удивит.

С удивительно проницательным взглядом старушка обратилась к Абигейл:

— Но вы ведь замужем за одним из Кэмеронов. Разве он не приехал с вами в Гленелг?

Второй раз в этот день Генри поймал выражение замешательства на лице Абигейл при упоминании о ее муже.

— Луи, полковник Кэмерон, находится сейчас в армейском госпитале. Вот почему я приехала сюда, чтобы провести церемонию открытия в Ратагане.

Теперь настала очередь Генри удивляться. Ни разу прежде не было упомянуто, что полковник ранен, но Нелли Ганн снова заговорила:

— Гленелг будет рад узнать, что полковник служит своей стране. По слухам, которые до нас доходили, мы знаем, что ни один из Кэмеронов за весь век не служил никому, кроме самого себя.

После такого смелого и прямого высказывания, она обратила свое внимание на Генри Росса.

— Вы уже видели, что стало с домом, который когда-то принадлежал Россам?

Интерес Генри возрос.

— Я даже не знаю, где он находится, и, уж конечно, не ожидал, что он до сих пор существует.

Нелли Ганн громко хмыкнула:

— Его бы не узнали те Россы, которые выехали из него столько лет назад, но я не должна быть немилосердной. Хозяева его — англичане, но капитан Фаррелл недавно был убит в бою, а его жена и его отец сейчас здесь, собирают вещи. Они уезжают назад в Англию, в этом нет сомнений.

— Я не знал, что ваш муж ранен, простите. — Генри извинился перед Абигейл, когда они шли вместе по долине Глен Мор с отвесными склонами на обратном пути из Гленелга.

— Он не был ранен, — сказала она, едва разжав губы.

— Но ведь вы сказали экономке пастора…

— Я сказала ей, что он — в госпитале, и в самом деле, по крайней мере совсем недавно он был там. — Абигейл гордо вздернула голову. — Он покинул фронт — «переутомление от сражений».

— Когда?

— Два дня спустя после того, как его полк участвовал в бою при Пашенделе.

Генри раскрыл было рот, чтобы ответить, но снова закрыл его. Он не может высказать все, что он думает, Абигейл. Полковник Кэмерон не первый, кого отсылают с фронта через пару дней боевых действий. Однако с офицерами такого ранга это случалось редко. Чаще страх перед сражением нападал на молодых, менее опытных офицеров. Многие спустя некоторое время оправлялись и возвращались на фронт, обычно им оказывали психологическую поддержку офицеры более старшего чина. Другие, но их было меньшинство, считались неспособными вести людей в бой. Весь оставшийся срок их службы они будут кочевать из одного госпиталя в другой, находясь в основном под присмотром психиатров, и они всегда будут оставаться презираемыми своими товарищами — фронтовыми офицерами.

— Он вернется на фронт?

— Нет. Возможно, он сейчас на пути в Лондон.

Генри Росс был озадачен. Он было подумал, что место Абигейл сейчас рядом с ее мужем, но напомнил себе, что это не его ума дело.

Неожиданно Абигейл остановилась.

— Послушайте, Генри, мы с Луи в последнее время почти разошлись…

Генри поднял свою здоровую руку, призывая ее жестом не продолжать.

— Вы не должны мне ничего объяснять. Я был непростительно любопытен, пожалуйста, простите меня. Мне очень приятно быть в вашей компании, и я бы не хотел все испортить.

— Мне тоже приятна ваша компания, Генри. Именно поэтому я и хочу, чтобы вы знали, как обстоят дела. Луи и я — католики, поэтому не в наших силах что-либо изменить, но он идет своим путем, а я — своим.

— Простите, Абигейл. Мне действительно жаль. Двое людей, женатых людей, не должны так жить.

— Ну, тут виноват не только Луи. Моя семья — богата, а у Луи есть титул. Мой отец подумал, что эти два обстоятельства прекрасно дополнят друг друга, если мы поженимся. Должна признаться, что я была так ослеплена блеском мысли, что стану леди Кэмерон, что слишком мало задумывалась, что в действительности значит брак.

Абигейл вдруг показалась ему такой молодой и желанной, что Генри протянул руку и с симпатией сжал ее ладонь.

— Мы все делаем ошибки в жизни, Абигейл. Большинство из нас уходят от них, приобретя опыт на будущее. Вам просто не повезло. Вам придется нести свою ошибку по жизни так долго, как сочтет ваша религия.

К большому испугу Генри Росса, глаза леди Кэмерон наполнились слезами.

— Я думала, вы поймете. Я этого никогда не рассказала бы никому другому, даже свое семье. Я думаю, что они знают, но мы такие вещи не обсуждаем.

Она посмотрела на него и сделала гримасу.

— Сейчас я, наверное, привела вас в замешательство. Простите меня, Генри, но посмотрите, не этот ли дом был раньше домом семьи Россов?

Да, это был тот самый дом, на что указала им Нелли Ганн, конечно, он ничем не напоминал хижину, в которой когда-то жили Энгус и Эльза Росс. Одноэтажное здание значительно перестроили. Торфяную крышу заменили на черепичную, да еще сделали пристройку, которая была в два раза больше, чем сам бывший дом.

— Вы думаете, ваши предки смогли бы его узнать? — Абигейл, казалось, забыла о своих признаниях и теперь вела просто светский разговор.

— Сомневаюсь, но им, наверное, нравилось тут жить.

Пока они разговаривали, из дома вышел мужчина и разглядывал их несколько минут, прежде чем пойти им навстречу по дорожке и спросить:

— Чем могу быть вам полезен? Вы ищете кого-нибудь?

— Мы ищем прошлое, — улыбнулся Генри и, представив леди Кэмерон и представившись сам, объяснил свой интерес к дому.

— Как любопытно! — Мужчина перевел взгляд с Генри на Абигейл, а потом снова на Генри. — Вы один из раненых офицеров из Ратагана? Пожалуйста, входите… но, возможно, вы позволите мне пройти первым и объяснить, кто вы такие. Моя дочь недавно потеряла своего мужа в бою, и она может расстроиться, неожиданно увидев офицера в военной форме.

Генри запротестовал, что они не хотят быть назойливыми, но мужчина настаивал — пусть они подождут несколько минут, и его дочь будет рада их видеть.

Дочь выглядела бледной и вела себя несколько натянуто, но пригласила Генри и Абигейл зайти и очень растрогалась, когда в разговоре стало ясно, что австралийский полк Генри сменил подразделение, в котором служил муж женщины, и что это произошло всего через два дня после того, как он был убит. Она выразила сочувствие по поводу его раны, заметив при этом, что его тоже могли убить.

До того, как они ушли в полдень, женщина объяснила, что она уезжает из Гленелга на следующий день и возвращается на Юг к своим родителям. В Гленелге воспоминания причиняют ей боль.

Позднее, когда они возвращались из гостей, Абигейл выразила свое сочувствие молодой вдове, с которой они только что познакомились.

— Да, — согласился Генри Росс, — у войны есть привычка призывать именно тех, кому есть что терять. — Он пожал плечами. — Однако те, о ком некому жалеть, похоже, выживают. Наверное, это несправедливо, правда?

— Вы не должны так говорить, Генри. У вас еще вся жизнь впереди. Вам еще столько предстоит сделать.

— Возможно. Но сейчас я не хочу загадывать больше, чем на завтра. Вы все еще будете здесь, в Гленелге?

— Да. Я останусь на день или два. — Она не сказала, что приняла это решение только что. Абигейл собиралась уехать из Гленелга на следующий же день. Она не хотела анализировать причину, почему она вдруг передумала.

— Я смогу вас увидеть? Может быть, мы устроим пикник среди холмов?

— С удовольствием. — Неожиданно Абигейл поняла, что она сделала правильный выбор. Она обязательно будет довольна днем, проведенным в компании с Генри Россом.

— Великолепно! — Генри тоже неожиданно почувствовал, что жизнь предлагает ему что-то еще не вполне ясное, но увлекательное. — Теперь я провожу вас до гостиницы, а утром зайду где-нибудь между десятью и одиннадцатью часами.

Следующий день не обманул их ожиданий во всех отношениях. Погода была превосходной, а местность, по которой они гуляли, так красива, что перехватывало дыхание. Они оба много разговаривали, но не о войне или личных проблемах. Они говорили об Австралии и о канадском городке, где выросла Абигейл. О счастливых временах и о том, что было приятно вспоминать.

Когда они сошли вниз с гор, каждый чувствовал, что знал другого так хорошо, как не знал никого другого, и они оба медлили расстаться. Абигейл не удивилась, когда вместо того, чтобы сразу вернуться в Гленелг, Генри пошел по крутой извилистой тропинке, которая вела вверх, к Глен Мору, и как бы случайно проходила мимо дома, где они провели предыдущий вечер.

К ее удивлению, Генри повернул к домику и подвел ее к парадной двери.

— Зачем мы пришли сюда? Хозяйка собирается уехать сегодня, она сама так сказала…

Вместо ответа Генри отворил незапертую дверь и заставил ее войти вовнутрь.

— Думаешь, мы можем? Что скажет хозяйка?

— Хозяйка говорит, что ты — самая прекрасная женщина, которая когда-либо входила в этот дом, сейчас или в те далекие времена, когда это был дом Россов.

— Хозяйка говорит..?

— Рано утром я пришел сюда и сделал предложение купить дом. Оно было принято, и тогда я вручил чек. Конечно, еще следует заняться оформлением бумаг, но дом теперь принадлежит тому, кому следовало: Россу, и я очень-очень счастлив, что со мной ты, чтобы разделить первые моменты обладания им, Абигейл.

Она поняла, что он собирается поцеловать ее, и не сопротивлялась, не сделала даже попытки остановить его. Конечно, такой ответ не оставлял ему сомнений относительно ее чувств к нему. В этот момент все преграды, все приличия общества, к которому они принадлежали, были отброшены туда, где им было место: в мир войны, в мир, в котором любовь душили смерть и ненависть.

В темноте маленькой спальни голос Генри был хриплым от переполнявшего его желания, когда он спросил:

— Что же мы теперь будем делать, Абигейл? Куда мы пойдем отсюда?

— Ш-ш-ш! — Она подняла руку и провела пальцем по его губам. — Мы не должны думать об этом сейчас.

Он пододвинулся и прижал ее сильнее к себе.

— Что мы наделали. Завтра мне предстоит пройти медицинскую комиссию. Они снова признают меня годным к военной службе.

Абигейл отодвинулась от него. Приподнявшись на локте, она всматривалась в лицо Генри в слабом свете, который лился от занавешенного окна, но не могла прочесть на нем ничего.

— Что это значит?

— Это значит, что меня отправят назад во Францию. Туда, где теперь мой полк.

— О нет! Разве тебе мало досталось? Ты рисковал своей жизнью и показал себя с лучшей стороны. Разве ты не можешь остаться в этой стране? Может, мне попросить отца? Он знаком с большими людьми в военном ведомстве…

— А что ты ему скажешь? Что мы влюбились друг в друга и хотим быть вместе навсегда? К черту кайзера и войну — и сэра Луи тоже?

— Так нечестно, Генри. Я правда думаю, что тебе пришлось перенести достаточно, я на самом деле думаю «к черту войну». Я нашла тебя и хочу быть с тобой. Разве это так уж плохо?

— Нет, конечно нет, но давай не будем расстраиваться. Во всяком случае, не сегодняшней ночью. Даже если комиссия признает меня годным к службе, мое возвращение не будет делом часов. Я, возможно, пробуду тут по крайней мере еще одну неделю, а потом проведу в Лондоне неделю-другую. Ты сможешь туда приехать? Кто знает, что к тому времени может произойти? Говорят, что, если немцы выполнят свои угрозы развязать тотальную войну подводными лодками, американцы вступят в войну на нашей стороне. Если это случится, конец войны наступит через какие-нибудь месяцы. Тогда мы сможем приехать сюда и провести остаток нашей жизни вместе.

Абигейл прижалась теснее к его обнаженному телу и прошептала в темноту:

— Я бы очень хотела этого, Генри. Мне бы так хотелось этого.

Генри Росс уже три месяца был во Франции, когда доктор подтвердил Абигейл Кэмерон, что она почти на третьем месяце беременности. Следующий месяц она никак не могла решиться, как будет действовать дальше. Она не решалась сказать об этом Генри, у него и так было достаточно проблем. Немцы предприняли наступление, надеясь уничтожить силы Объединенных войск до того, как Америка вступит в войну и ее войска достигнут Европы. Австралийские формирования были вовлечены в жесточайшие сражения. Она не могла сказать и сэру Луи, хотя ее положение достигнет скоро такой стадии, что не сможет больше оставаться незамеченным.

Это был перст судьбы, и Абигейл показалось, что наконец-то Боги решили принять ее сторону.

Два немецких вандала-бомбардировщика сделали, ко всеобщему удивлению, ночной рейд на Лондон и скинули свой груз бомб на район Сент-Джонс-Вуд.

Потери были относительно легкие, убили не больше пятнадцати жителей города, когда одна из бомб взорвалась в известном борделе. Среди жертв оказалось семь проституток и — полковник сэр Луи Кэмерон.

Сэр Луи был похоронен с полными военными почестями на одном из Лондонских кладбищ, недалеко от места его последней встречи с «врагом».

Прошла еще одна неделя, пока Абигейл наконец собралась с храбростью написать длинное письмо, в котором она изливала свое сердце Генри Россу. Она рассказывала ему о своих чувствах к нему и радости, которую она испытала, нося в себе его ребенка. Она не требовала, чтобы он на ней женился, она только выражала надежду, что он будет так же счастлив, как и она, что их любовь породила чудо новой жизни. Он не должен чувствовать, что он обязан чем-то из-за ребенка — из-за их ребенка, — она просто хотела, чтобы он об этом знал, и надеялась, что по крайней мере он разделит с ней ту радость, которую она чувствовала.

В течение пяти недель Абигейл ждала почтальона, наблюдая за ним через окно дома своих родителей в Лондоне, и каждый раз, подбегая к двери, когда он опускал почту в блестящий медный почтовый ящик, молилась, чтобы среди конвертов, лежащих на полу, было бы одно из Франции.

Однажды утром оно пришло, но это был не тот ответ, который она надеялась получить. Вместо письма от Генри, короткая приписка на конверте, которая отправила ее на месяц в постель и заставила ее родителей и друзей сомневаться в том, что она вообще поправится.

Потом однажды она встала с постели и, бледная и притихшая, возобновила подготовку к рождению ребенка. Ее семья так и не узнала, что такое произошло, что почти отняло у Абигейл стремление жить. Однако если бы они смогли заглянуть в ее комнату поздно ночью, то увидели бы, как она в горе сжимает в руке письмо, отправленное майору Генри Россу, кавалеру орденов «За безупречную службу» и Военного креста.

Оно вернулось к ней с пятью словами, нацарапанными безразличной рукой. Пять слов, которые положили конец мечте: «Убит в бою. Вернуть отправителю».