Англия, 1940 год

Пока адмиралы, генералы и политики воюющих стран не пожертвовали тринадцатью миллионами жизнями, война, «которая должна была положить конец всем войнам», не подошла к своему изнурительному концу в одиннадцать часов пополудни, в среду одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Мир, купленный такой дорогой ценой, продлился всего без двух месяцев двадцать один год. Третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года почти неподготовленная к войне Великобритания снова почувствовала на себе военную мощь Германии.

Большую часть тысяча девятьсот тридцать девятого года казалось, что эта война будет совсем не такой, как прежняя, что она не коснется берегов Британии. Конечно, подводные лодки топили корабли, войска попадали в жестокие котлы сражений, но все это происходило в неизвестных уголках Европы. Военный образ жизни сказывался лишь в призывах «затягивать потуже ремни» и расставаниях в семьях, ибо мужчины призывались на военную службу, а вообще в этой войне было что-то нереальное. В лондонских пивных старики толковали над кружкой пива об «этой современной армии», отпуская реплики: «В наши годы служить в армии было непросто. Нам приходилось сражаться, чтобы заслужить довольствие».

«Нереальность» этой войны была так очевидна, что многих детей, эвакуированных из больших городов в тысяча девятьсот тридцать девятом году с табличками на лацканах и противогазами через плечо, привезли снова домой в начале тысяча девятьсот сорокового года.

Затем, почти в одну ночь, все резко изменилось. Армия Германии с хорошо вооруженными дивизиями во главе совершила нападение на Францию. Презрев границы и нейтралитет маленьких государств, они прошли через «неприступные» заграждения, за которыми Франция считала себя недоступной врагу.

Жители Англии проснулись однажды утром и поняли, что враг вскоре будет стоять у водной границы их страны как на пороге и уже готов распахнуть дверь в их дом одним ударом. Тем временем остатки армий Британии и Франции дотащились до Северного побережья Франции и были на грани уничтожения, неспособные выдержать нападение самой могущественной боевой машины в мире.

Тогда в смелой и бесстрашной операции, от которой весь свободный мир затаил дыхание и удивлялся ее дерзости, флот, состоящий из небольших судов, вышел из портов и рек Англии, держа курс на маленький французский порт Дюнкерк. Яхты, прогулочные суда, буксиры и даже простые лодки, включая и резиновые, пересекли Ла-Манш и приблизились к берегу, где шла война. Бросая вызов немецким подводным лодкам и пикирующим бомбардировщикам, они переправляли солдат на поджидавшие корабли.

Когда корабли уже больше не могли вмещать людей, маленькие лодки взяли на свои борты всех солдат, каких только могли найти, и отправились в Англию. Многие из них останавливались на пути, подбирая спасшихся с затонувших кораблей. Спасатели и сами гибли в холодных серых водах Ла-Манша, не оставив после себя ничего, кроме щепок, что указывало на место трагедии.

Смелость и дерзость людей, которые управляли этими маленькими судами, спасла целую армию. Сто двадцать тысяч французских и бельгийских бойцов, двести двадцать пять тысяч британских солдат и несколько летчиков Королевских Военно-Воздушных Сил были возвращены в Англию. Большинство несчастных сбитых летчиков убили до того, как они смогли добраться до переполненных людьми берегов, которые стали прекрасной мишенью для любого самолета немецких Военно-Воздушных Сил. Эти несколько спасшихся пилотов разделили горечь и разочарование солдат, которые проводили целые дни под артобстрелами, бомбежками и атаками, даже не видя британских истребителей.

Одним таким летчиком был молодой человек, не старше двадцати двух лет, с рыжеватыми волосами и очень утомленным видом. На погончике его темно-синего форменного пиджака летчика Королевских Военно-Воздушных Сил было выткано слово «КАНАДА».

Офицер сэр Джеймс Росс Кэмерон прикуривал новую сигарету от окурка, когда перед ним встал, глядя на его осуждающе, солдат, такой же изможденный и уставший от войны, как и он. Только за несколько часов до этого, этот солдат видел, как две трети его отряда были потоплены эскадрильей «мессершмиттов», пилоты которых играли в смертельную игру «следуй за лидером» вдоль переполненных людьми берегов Дюнкерка.

— Где были ваши парни, когда эти дерьмовые немцы отстреливали нас, как фазанов на охоте? Вы что думаете, мы таким образом сохраним военно-воздушные силы от кровопролития?

— Солдат, — мягкий канадский акцент сэра Джеймса Кэмерона придал его голосу еще большее, чем обычно, спокойствие, — когда эти «дерьмовые» немцы обстреливали берег, я был среди тех, в кого они стреляли, точно так же, как и ты, чувствуя себя фазаном, которого подстреливают на лету. В конце концов, нужно признать, что тебе повезло больше. Когда ты вернешься назад в Англию, тебе нужно будет объяснить только потерю ружья, а мне придется искать объяснение, почему я не вернул новый, «с иголочки» «харрикейн» — истребитель, на котором я оттуда улетел.

Ответ молодого летчика вызвал улыбки на лицах мужчин, но они были слишком утомлены, чтобы смеяться громко. Боевой офицер с правой рукой в кровавой повязке, стоящий поблизости на забитой людьми палубе, слышал эту перепалку. Пробравшись через толпу туда, где летчик стоял, опираясь на поручень, он сказал сочувственно:

— Уж не вы ли это были тем летчиком, который вел бой прямо над Дюнкерком пару дней назад? Я видел, как его «харрикейн» подстрелили три немецких истребителя. Пилот выпрыгнул с парашютом и приземлился в воду на западе города.

— Это я, — уныло сказал сэр Джеймс. — Лучше уж было бы мне выбраться из той преисподней и направиться прямо в Англию, как только я увидал немцев.

— Ну, если это вас успокоит, один из немецких самолетов тоже не сможет вернуться. Похоже, вы повредили в нем что-то жизненно важное во время боя. Как раз перед тем, как вам упасть в воду, он сделал крутой разворот в глубь страны, а из двигателя валил черный дым, он упал потом в миле от берега.

Внезапно сэр Джеймс Кэмерон оживился:

— Вы уверены?

— Я это видел так же ясно, как и вас, прыгнувшего с парашютом и упавшего в воду.

Вынимая записную книжку и карандаш из кармана, сэр Джеймс более внимательно поглядел на знаки различия на погонах армейского офицера, и тут же преисполнился уважением.

— Бригадный генерал? Прошу прощенья, сэр, не могли бы вы назвать мне свое имя? Если я смогу убедить тех, кто остался на аэродроме, что счет битвы все-таки один — один, может быть, мне будет некоторое снисхождение. Видите ли, это был первый мой боевой вылет…

Бригадный генерал улыбнулся.

— Вы прекрасно с ним справились, мой мальчик. Я знавал офицеров более опытных, чем вы, которые так и не сделали ни одного выстрела, не говоря уж о том, чтобы открыть счет. Ваш командир летной базы, возможно, не согласится со мной, но та поддержка, которую вы оказали людям на земле, когда они увидели, как истребитель Хана сбит, стоит дюжины «харрикейнов». Вы можете сослаться на меня, если понадобится.

Акция по спасению такого количества способных к бою военных из Дюнкерка вызвала гнев немецкого Главнокомандования, и Люфтваффе обратило свое внимание на Британские острова. Первыми целями были порты на Южном побережье, и становилось все очевиднее, что это было лишь начало подготовки вторжения немцев в Англию.

К концу июля тысяча девятьсот сорокового года сэр Джеймс Кэмерон стал лейтенантом Военно-Воздушных Сил и ведущим летчиком эскадрильи. После Дюнкерка он сбил еще четыре немецких самолета, потерял еще один «харрикейн» и был награжден крестом «За летные заслуги». Пользующийся любовью своих товарищей, он получил прозвище «Шотландского баронета», таким образом напрашивалось сравнение с бароном фон Рихтофеном, «Красным бароном», знаменитым асом Военно-Воздушных Сил Германии во время первой мировой войны.

Сэру Джеймсу также пришлось пережить смерть многих своих товарищей. Вообще к этому времени и в Германии, и в Англии постепенно пришли к пониманию, что исход войны во многом зависит от состояния авиации. Премьер-министр Уинстон Черчилль в своем заявлении прямо сказал, что вся надежда — на Британский воздушный флот.

В разгаре лета тысяча девятьсот сорокового года Главнокомандование Германии отдало приказ перенести внимание с портов на аэродромы. Захват Британии должен был воплотиться в жизнь.

Боевой лейтенант сэр Джеймс Кэмерон только что приземлился после операции по разгрому отчаянно сопротивлявшегося подразделения немецких боевых бомбардировщиков над белыми скалами графства Кент, когда послышалась сирена, предупреждающая о воздушном налете.

Поначалу он не обратил на нее внимания. Аэродром расположен недалеко от Южного побережья, и немецкие бомбардировщики частенько сбивались с курса, заворачивая сюда. Но вдруг совсем рядом послышался звук разорвавшейся бомбы, земля задрожала, а потом бомбы посыпались одна за другой.

Первой мыслью сэра Джеймса было добежать до «харрикейна», который сейчас заправляли топливом и боевыми снарядами на достижимом расстоянии от казармы. Схватив свой шлем, лейтенант выбежал из здания, минуя отдыхавшего офицера, который теперь спешно собирал свои бумаги, перед тем как укрыться в бомбоубежище. На лице его было недоумение.

Бежать в летном костюме очень неудобно, но сэр Джеймс уже почти пробежал половину пути к своему «харрикейну», когда самолет взорвался на кусочки, брызнувшие в разные стороны. Как только летчик остановился, раздался еще один взрыв, на этот раз ближе, и он вдруг понял, что если у немецкого бомбардировщика остались еще бомбы, то он, Джеймс Кэмерон, может послужить хорошей мишенью для новых взрывов.

Поблизости было бетонное бомбоубежище, у входа в которое стояло несколько поспешно оставленных машин. Не успел Джеймс войти вовнутрь, как еще два взрыва потрясли здание, отчего заплясали лампочки на длинных проводах, отбрасывая вокруг тени.

— Вы выглядите так, как будто были по другую сторону в этом налете.

Короткое замечание было произнесено с акцентом, совсем не похожим на акцент Кэмерона. Говоривший подвинулся, чтобы дать место ему на деревянной скамейке, прибитой к стене укрытия. Бледно освещенные лица мужчин и женщин, служащих в наземном составе летной базы, слились в одно плохо различимое пятно.

— Конечно, я был бы там, если бы они не определили меня, когда я бежал к своему «харрикейну». Похоже, к концу бомбежки не останется ни одного целого самолета.

Еще один взрыв потряс укрытие, но на этот раз, казалось, он произошел на более дальнем расстоянии, и где-то вдали постоянный и монотонный звук противобомбового орудия убедил в том, что бомбе так и не удалось упасть на землю.

Джеймс с любопытством поглядел на своего соседа. Под его расстегнутым плащом он смог разглядеть «крылышки» летчика над левым карманом его гимнастерки, но он никогда не встречал этого человека среди эскадронной неразберихи, а его акцент заинтриговал его.

— Я — Джеймс Кэмерон, боевой лейтенант сто сорок пятой эскадрильи. Я вас тут никогда не видел прежде, вы навещаете кого-нибудь?

— Нет, — незнакомец пожал ему руку, — я прибыл сюда всего несколько минут назад, как раз вовремя, чтобы в первый раз почувствовать, что такое бомбардировка. Наверное, я буду в вашей эскадрилье. Меня зовут Хью Маккримон, летный офицер Хью Маккримон.

В тысяча девятьсот тридцать девятом году будущее Хью Маккримона, казалось, было все расписано наперед. Его отец, Родерик Маккримон, всеми уважаемый республиканский сенатор, уже отписал большую половину земель под ранчо в Озарке своему сыну, что обеспечивало ему значительный доход. Ожидалось, что, когда Хью закончит обучение юриспруденции, он пойдет по дороге, проторенной его отцом: судья штата Миссури, потом большая политика.

Когда в Европе разразилась война, никого в Соединенных Штатах это не удивило. Такая возможность обсуждалась повсюду в клубах и на политических собраниях по всей стране в течение нескольких лет. Единственно, что было не совсем известно, — когда, где и кто будет в нее вовлечен.

Некоторые американцы считали, что их страна просто обязана вступить в войну немедленно, но большинство верило, что нужно держаться подальше от этого мирового пожара. Старые государства Европы веками вели между собой войны. Лучше уж оставить их в покое.

Хью Маккримон не был согласен со сторонниками такой изоляции. Адольф Гитлер, неуравновешенный фюрер Германии, был одержим манией высшей расы, которая будет править миром, и твердо намеревался истребить всех евреев в Европе. Было бы неразумно считать, что народ такой огромной страны, как Соединенные Штаты Америки, будет оставаться в стороне и закрывать глаза на то, что происходит в остальном мире.

Родерик Маккримон, будучи старше и мудрее, уверял его, что Америка уже внесла свой вклад в первую мировую войну. Курс на войну не позволит стране превзойти все другие страны по богатству и значимости. Все его симпатии были на стороне Великобритании, которую он считал единственным бастионом свободы в завоеванной Европе, однако он был сенатором Соединенных Штатов. Его родина — Америка. Он понимал, что они могут выйти из этой войны, став самой могущественной нацией, какую когда-либо знал мир.

Сын и отец провели много часов, обсуждая ситуацию в Европе, во время каникул Хью. Но обязанности Родерика потребовали на долгое время его присутствия в Вашингтоне, в то время как Хью был занят своей учебой, а Европа так далеко, за много миль через Атлантический океан.

Хью Маккримон завершил юридическое образование в начале лета тысяча девятьсот сорокового года, и это событие совпало с его двадцать четвертым днем рождения.

На ранчо в Озарке собралось большое общество, чтобы отметить двойной праздник. Среди многочисленных гостей были и друзья Хью, которых он приобрел за время учебы, политические коллеги его отца, соседи Маккримонов и все высшее общество штата Миссури.

Среди всего этого пестрого собрания нельзя было не обратить внимания на большое число девушек, достигших брачного возраста. Хью Маккримон считался едва ли не самым подходящим женихом в Штатах, и матери не жалели расходов, чтобы их дочери не остались незамеченными на этом балу года.

— Наверное, приятно чувствовать себя в поле зрения самых красивых девушек Миссури? — Лаура Маккримон задала этот игривый вопрос, когда брала своего брата под руку и уводила от общества одной из матерей, объединившейся со своей дочерью и пытавшейся целиком завладеть его вниманием на более долгое время, чем позволяли приличия.

— Я чувствовал себя индейкой в сарае мясника перед Днем Благодарения, — уныло сообщил Хью. — Это не столько празднование дня рождения, сколько брачный базар. Некоторые матери совершенно вульгарно ведут себя. Я уверен, что женщина, от которой ты только что меня спасла, уже кинула кости, какой из дочерей я достанусь, если бы я проявил к ним обеим хоть малейший интерес.

— Хью! — Лаура считала все это скорее забавным, чем удручающим. На семь лет моложе своего брата, она обожала его. — Сам виноват, что такой привлекательный — и, конечно, такой богатый, о чем все мамаши прекрасно осведомлены.

— Я полагаю, что приятная внешность в данном случае не играет роли, — честно сказал Хью. — Смотри, Лаура. Скоро настанет и твоя очередь, если только ты не сбежишь с каким-нибудь работником на ранчо, тем самым шокировав весь штат.

Беседуя, они вдвоем подошли к крыльцу дома, и Хью, который пил редко, взял лимонад с сервированного столика и повернулся, чтобы посмотреть на роскошно одетых мужчин и женщин, собравшихся на лужайке.

— Посмотри на них, Лаура. Никого ведь не волнует то, что, пока они тут развлекаются, мужчины и женщины воюют и тысячами погибают в Европе. Ты видела сегодня утром газеты — фотографии берегов Дюнкерка? «Спит-файр» был сбит полудюжиной «мессершмиттов»?

— Ну, все это происходит в Европе, Хью. А мы сейчас тут, в Америке. Каждый воюет в своей войне. Кроме того, сегодня — твой день рождения, и мы все собрались отметить завершение твоего образования. Ты не должен портить праздника отцу. Он готовился к этому моменту несколько месяцев, ты ведь знаешь. Кроме того, у него приготовлен подарок, и я думаю, что он уже готов вручить его тебе.

Почтительно направляемые слугами, люди начали перебираться поближе к помосту для оркестра, на котором музыканты уже вставали со своих мест. Родерик передвигал дирижерский пульт ближе к краю помоста, в положение, откуда он был виден всем.

Когда он остался доволен всеми этими перемещениями, а в микрофоны подули по крайней мере полдюжины людей, Родерик Маккримон призвал всех к молчанию.

— Леди и джентльмены, мне доставляет большое удовольствие видеть вас всех, собравшихся, чтобы отметить два события, которыми я очень горжусь. Первое — день рождения моего сына, случай, который произошел столько лет назад, что страшно даже подумать, сына, которым я всегда гордился…

Подождав, пока стихнут аплодисменты, Родерик Маккримон продолжил:

— Второе — мы празднуем здесь сегодня получение им диплома юриста, и, я должен признаться, с лучшими оценками, чем те, что я заслужил в свое время.

На этот раз послышались аплодисменты и смех, которые продолжались, пока Родерик не поднял руки, призывая к молчанию.

— Как многие из вас уже знают, семейство Маккримонов жило в Соединенных Штатах столько, сколько существует штат Миссури. Мой прадед — тезка Хью — приехал из Шотландии именно на это ранчо, то есть на это место, где мы все сейчас собрались, сто двадцать лет тому назад. В этом диком месте его сын и мой дед, один из первых поселенцев, был и первым шерифом, что осуществлял правосудие с шестизарядным револьвером за поясом. Я часто думаю, вот было бы хорошо, если бы штат разрешил мне действовать так же…

Снова послышался смех, но Родерик продолжал:

— Оба этих больших человека воевали в Гражданской войне, а бригадный генерал Роберт Маккримон погиб, сражаясь за дело, в которое он страстно верил: справедливость. Мой отец продолжил эту традицию, служа адвокатом во времена беззакония в штате, а позднее он стал судьей. Я надеюсь, что и я, будучи адвокатом, судьей Верховного суда, а потом сенатором, тоже внес свой маленький вклад в дело, которое они начали. Дожить до счастливого момента, когда и мой сын окончил обучение и стал адвокатом, — это исполнение моей самой дорогой мечты.

Патетическим жестом Родерик указал пальцем в небо.

— Я искренне верю, что три поколения Маккримонов смотрят на нас с небес на эту сцену со всей той гордостью, какую я чувствую сейчас.

Повернувшись туда, где стояли Лаура и Хью со своей матерью, Родерик сказал:

— Сын, для тебя небо — не предел, и чтобы доказать это, я купил тебе довольно необычный подарок по случаю окончания учебы.

Повысив голос — без особой на то нужды и вызвав тем самым помехи в усилителе, от которых заложило уши, владелец ранчо прокричал:

— О'кей, мальчики, везите его сюда.

Кто-то в толпе, начал петь «Счастливого дня рождения». Как только собравшиеся гости присоединились, из большого амбара за лужайкой появилась толпа работников. Они везли новый, «с иголочки» самолет «пайпер» с одним двигателем.

— Вот, Хью, я сказал тебе, что небеса — не предел. Теперь продемонстрируй нам, как ты поднимешь его в небо, докажи, что удостоверение летчика дали тебе не зря, пока ты учился на юриста.

Это был превосходный подарок, даже по щедрым стандартам Родерика. Обняв отца и поцеловав мать и сестру, Хью пошел к самолету, триумфально шествуя между двумя шеренгами аплодирующих гостей.

Двигатель завелся с первой попытки, и громкий рев мотора заглушил приветственные возгласы и крики собравшихся. Вырулив на поле, которое специально было выровнено под летное, Хью помахал рукой, а затем потянул дроссель и оторвался от земли, оставляя внизу гостей, быстро уменьшающихся в размерах.

Поднявшись в воздух, Хью быстро вспомнил, что ему больше всего нравилось в полете. Это ощущение полной свободы, уверенности, что никто не может прервать его размышлений. Поднявшись над кучкой редких облаков, он вступил в мир, где он был единственным человеком. В этом прекрасном, нереальном и волшебном мире. Хью чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он от всего сердца полюбил полеты.

Высоко в небе он мог по-настоящему думать, а не просто повторять эхом мысли других. По иронии судьбы, сегодня, в этот замечательный день, ему нужно было принять решение, которое, как он понимал, давно назрело. Решение, которое неизбежно причинит боль тем, кто так много ему дал.

Хью подождал, пока все гости разойдутся по домам, прежде чем поведать членам семьи о своих намерениях. Уже занималось утро, и они все собрались в небольшом обособленном рабочем кабинете в дальней части дома. Это была самая старая комната в здании, и ходило предание, что во времена, когда первый Хью Маккримон приехал, чтобы сделать Озарк своей империей, это была единственная комната в доме.

— Надеюсь, тебе понравился твой день рождения, сын, — Родерик сиял от радости, бродя по комнате. — Я полагаю, что могу говорить от имени всей семьи — мы получили большое удовольствие.

— Замечательный день, пап… — Хью заколебался, раздумывая, стоит ли именно сейчас разрушать мирную атмосферу и благодушие отца. — Но мне бы хотелось… кое-что сказать вам всем, что-то очень важное.

Родерик уже собрался сделать легкомысленное замечание, уж не идет ли речь о тайном венчании, но увидел выражение лица Хью. Отставив чашку с кофе, сенатор проговорил:

— Думаю, тебе лучше выложить все начистоту, сынок.

Переводя взгляд с одного на другого, Хью подумал, что всех троих он любит больше всех на свете, и произнес:

— Я решил поехать в Англию, чтобы вступить в Королевские Военно-Воздушные Силы, если, конечно, меня примут.

Его слова вызвали мучительный стон у Джоан, его матери, и вздох изумления у сестры Лауры.

— Когда ты это решил? — задал вопрос Родерик.

— Я уже долго об этом думал, но у меня не хватало смелости прийти к окончательному решению. Я уверен, мы, американцы, должны сделать что-то, чтобы помочь Англии прямо сейчас. Когда сегодня я взлетел на своем новом самолете, я понял, что смогу им предложить. Но кроме того именно ты, папа, подтолкнул меня к этому решению. Что-то такое было в твоей речи, которую ты произнес на празднике в честь моего дня рождения.

— Я? Но я же не…

— Ты говорил о Роберте Маккримоне, который приехал из Шотландии со своим отцом, чтобы поселиться в этой стране. Ты сказал, что он погиб в Гражданской войне — погиб, сражаясь за то, во что верил. Ты также сказал, что надеешься, что и твои труды — реальный вклад в то, чему он положил начало. Я тоже хочу не остаться в стороне, отец, и по тем же самым причинам. Я намереваюсь сражаться за то, во что верю. Мне необходимо быть уверенным, что и я вношу свой вклад в общее дело, в то, чему наши предки положили начало.

Взглянув на всех членов семьи по очереди, Хью снова посмотрел на отца.

— Прости, я надеюсь, ты не слишком сердишься на меня.

— Сержусь? — Родерик посмотрел на своего сына с таким выражением, что Джоан быстро подвинулась к мужу и сжала его руку.

— Да, я сержусь, я просто с ума схожу! С ума схожу, что слишком стар, чтобы поехать с тобой и сделать то же самое. Я горжусь тобой, Хью! Горжусь, черт тебя побери!

Когда сирена оповестила, что бомбовая атака прекращена, Хью Маккримон вышел вслед за сэром Джеймсом Кэмероном из бетонного укрытия. Аэродром представлял собой дымящиеся развалины. Ангары были сровнены с землей, горы мусора лежали там, где когда-то были здания; разбросанные по полю самолеты стояли, накренившись под немыслимыми углами, и над ними всеми висела пелена дыма, переносимая ветром от все еще догорающих строений.

Машина, которая привезла Хью и его багаж со станции, тоже пострадала от налета. Среди разбросанных останков автомобиля Хью нашел совершенно целым свой бритвенный прибор, и пока лейтенант авиаполка помогал ему собрать некоторые предметы одежды, Хью спросил:

— Тут такое часто случается?

Баронет пожал плечами.

— Это только третий налет, но похоже, что он гораздо серьезнее предыдущих… — Он замолчал, потому что «харрикейн», выпустив шасси и приготовившись к посадке, с жутким ревом летел вдоль посадочной дорожки, прежде чем набрать скорость и снова взмыть в высоту.

— Посадочная полоса повреждена. Вот, возьми. — Сунув в руки Хью одежду, которую удалось найти, сэр Джеймс махнул рукой, останавливая перекрашенный для камуфляжа фургон, и, отдав приказ шоферу, позвал Хью садиться в него.

Они подъехали к посадочной полосе, где вокруг многочисленных воронок уже стояло много народу. Из фургона не было слышно, о чем они говорили, но, казалось, в этом немом разговоре единственной общей чертой было покачивание головами, которое неоднократно повторялось.

Спрыгнув на ходу из фургона, Кэмерон крикнул:

— Что же мы тут все делаем? Разговорами эти ямы не наполнишь. Где лопаты? Давайте же.

Один из военных, капрал, сказал:

— Похоже, что нам потребуется бульдозер, чтобы сровнять эти ямы, сэр…

— У нас нет времени, чтобы ждать, пока приедут машины, нужно начать копать лопатами. В воздухе самолет, который ждет посадки, и у него не хватит топлива, пока приедет бульдозер. Нужно заполнить все воронки по прямой линии от запасного аэродрома до старого западного ангара. Это не займет много времени, а нашим самолетам даст полоску для приземления и взлета. В этой войне мы должны победить, и черт меня подери, если я позволю Люфтваффе не пускать меня в небо. Заставьте людей работать, капрал. Как только я найду самолет, которым можно будет управлять, я поднимусь в небо, чтобы посмотреть, что там происходит. Приступайте сейчас же!

И, не успели еще два летчика отъехать, обслуживающий персонал аэродрома уже лихорадочно работал лопатами, чтобы по крайней мере устранить те повреждения от бомбежки, которые были на взлетной полосе.

Полный восхищения, как его знакомый смог внушить работникам аэродрома, что дело не требует отлагательства, а также его манерой отдавать приказания, Хью спросил, не является ли он кадровым офицером.

— Я? — Сэр Джеймс даже поперхнулся, ибо фургон стал подпрыгивать по дороге, заваленной обломками от разбомбленного здания в пятидесяти ярдах от нее. — Сомневаюсь, что Военно-Воздушные Силы даже и сейчас примут меня на службу в регулярную армию. Я — один из тех, кто ничего не делает в жизни — колониальный бездельник впридачу. Я унаследовал титул своего отца, еще не успев родиться, умудрился продать большинство из фамильных канадских земель себе в убыток и показал себя просто младенцем в хитром мире торговли и коммерции. Если бы не эта война, мне бы пришлось торговать спичками или шнурками для ботинок где-нибудь на углу. А как ты? Что могло заставить американца, держащего нейтралитет, оставить благополучную жизнь и приехать, чтобы сражаться на войне. И, если ты скажешь, что сделал это из-за денег, я тебе не поверю.

Не успел Хью ответить своему товарищу, как фургон резко подпрыгнул, а Джеймс сказал:

— Не трудитесь давать мне ответ. Я догадываюсь, что у каждого есть свои причины, но они в большинстве своем одинаковы. Это — война, в которой мы должны победить. Пойдемте. Похоже, офицерская столовая осталась цела. Я представлю вас всем, — конечно, если там есть кто-нибудь.

Офицерская столовая располагалась в сотне ярдах от того места, где они вылезли из фургона. По пути они проходили мимо здания, которое жестоко пострадало во время налета, и несколько человек лихорадочно раскапывали руины. Когда они подошли ближе, из-под обломков осторожно извлекли тело молодой женщины в военной форме женских вспомогательных Военно-Воздушных Сил. Поблизости еще несколько трупов в формах были прикрыты одеялами.

— Мы можем чем-нибудь помочь? — спросил Джеймс вспотевшего сержанта, который руководил отрядом спасателей.

— Нет, сэр, здесь вашей помощи не требуется, но, когда вы снова подниметесь в воздух, сбейте одного из этих грязных негодяев в отместку за девушек, которых мы потеряли. Мы вытащили оттуда уже двенадцать, половина из них трупы, но мы знаем, что внутри еще четырнадцать. — Он замолчал, когда еще одно тело в военной форме пронесли мимо. На светлых волосах лежала пыль, но все равно было видно, что девушка когда-то была красивой.

— Вряд ли это справедливо, сэр. У меня самого дочь чуть помоложе. Без сомненья, ее отец и мать любили дочку безумно, гордясь, что они правильно ее воспитали. И все для чего? Вот для этого? Отправляйтесь в небо как можно скорее, сэр, — вы оба. Вам нельзя летать поодиночке. Мы все тут будем с вами, по крайней мере мысленно.

Когда два летчика шли к столовой, сэр Джеймс сказал со злостью:

— Эта кровавая война! Почему на нее берут женщин? Разве не достаточно того, что тут погибает столько мужчин?

Это были вопросы, на которые он и не ожидал ответов, и дальше двое молодых мужчин следовали в молчании. Дежурные в столовой были заняты уборкой разбитой посуды, и когда он заговорил с ними, казалось, его ярость улетучилась. Он снова стал беззаботным, удачливым военным летчиком, о котором писала британская пресса.

— Что ты будешь пить, Хью? Могу порекомендовать виски. Моя мать осталась в Шотландии, и она уговорила одного из владельцев перегонного завода в Высокогорье поставлять свою продукцию в столовую командирского состава эскадрильи.

— Я бы выпил что-нибудь менее крепкое, — и не нужно ли мне сообщить кому-нибудь о моем прибытии?

— В такое время? — Командир части, наверное, осматривает аэродром, оценивая нанесенный ущерб, а командир эскадрильи, вероятно, помогает ему найти место для посадки. А здесь я, с вашего позволения, представлю вас тем людям, что сейчас находятся здесь, — но спрячь свой напиток. Непьющие боевые летчики опасаются, что это может оказаться заразительным…

В столовой было только шесть летчиков. Двое с легкими ранениями, которые, тем не менее, не позволяли им подняться в небо, двое других были новичками, которые прибыли, как и Хью, как раз прямо в налет. Остальные, как и сэр Джеймс Кэмерон, были опытные пилоты.

Новички выглядели так, как будто только что окончили летную школу, и в коротком разговоре Хью, к своему испугу, узнал, что самый младший и самый взволнованный из двоих имел только сорок часов полета на истребителе «харрикейн». Двое ветеранов только за последнюю неделю налетали сотни часов. Хью подумал, что ему никогда раньше не доводилось видеть таких усталых, измотанных людей.

Они разговаривали уже с полчаса, когда в столовую прибежал запыхавшийся ординарец, разыскивая сэра Джеймса.

— Донесение из штаба, сэр. Ожидается новый налет — очень сильный. Работающих телефонов не осталось, поэтому командир не может поговорить с вами лично, но он говорит, что может держать связь с теми самолетами, которые вы сможете поднять в воздух. В настоящий момент везде неразбериха. Наши самолеты идут на посадку, где только возможно. Похоже, что никто даже не знает, кто, где находится. Вы сможете поднять с земли какие-нибудь самолеты, сэр?

— Сколько самолетов заправлено и подготовлено к полету?

— Семь, сэр.

— У нас тут шесть летчиков. Скажи командиру, что столько же самолетов мы и поднимем в воздух.

Хью почувствовал невероятное возбуждение наряду с нехорошими предчувствиями. Он ожидал, что будет какой-то период привыкания, обучения, как следует действовать на линии фронта в составе эскадрильи. Ничего подобного! Он был хорошо подготовленный летчик, но его учили только летать, а не воевать. Вероятно, его обучат этому прямо сейчас.

Один из молодых летчиков неожиданно сказал:

— Но у меня нет летного костюма.

— В боевом самолете не требуется специального летного костюма, ему нужен только летчик. Вы будете держаться рядом с Джоном в воздухе. — Джеймс показал на одного из опытных летчиков. — Вы, — указал он на младшего из двоих новичков, — полетите вторым номером с Джереми. Хью, ты полетишь со мной. Когда поднимешься в воздух, оставайся все время у меня на хвосте и осматривайся по сторонам. Сегодня твоя задача — защищать меня. Моя задача — сбивать немецкие бомбардировщики. Да, вот что важно запомнить: мы в воздухе для того, чтобы сбивать бомбардировщики, а не истребители. Их истребители — для того, чтобы остановить нас. Пошли.

Маленький грузовичок привез их на летное поле. Он так быстро ехал по неровной, в выбоинах земле, что было невозможно говорить. Каждый крепко вцепился в борт, чтобы не выпасть из кузова.

Уже на аэродроме летчики пристегнули парашюты и надели летные шлемы. Хью чувствовал себя очень неуклюжим, и у него был короткий момент паники, когда он попытался завести двигатель своего самолета и обнаружил, что он глохнет в агонии. А что, если он вообще не заведется? И это в первый же боевой вылет! Неожиданно чихающий двигатель пробудился к жизни, и его неровный кашляющий звук превратился в громогласный рев.

Из кабины своего самолета Джеймс поднял большой палец руки в перчатке, и «харрикейны» побежали по взлетной дорожке от запасного аэродрома нестройными рядами.

Отрыв от земли был таким внезапным, что Хью еще не приходилось ощущать подобного, взлетая с полей на ранчо в Миссури.

Когда его самолет подпрыгивал и спотыкался на узкой дорожке, предназначенной под взлетную полосу, обслуживающий персонал аэродрома закапывал воронки от бомб до последней минуты, разбегаясь перед машинами в разные стороны.

Один из «харрикейнов» так и не взлетел, и по радио Хью слышал, как отчаянный голос жаловался:

— О черт! Простите, командир, моя лошадь сломала ногу в одной из этих проклятых ям. Я присоединюсь к вам на оставшемся «харрикейне». Не ждите меня, я догоню вас попозже.

Теперь в воздухе было только два опытных летчика и три новичка, совершающих свой первый вылет. Это был кошмар для идущего впереди, но когда новичок, который остался без своего ведущего, взлетел в небо за Хью, голос Кэмерона по радио был такой спокойный, как будто они обсуждали тактику полетов в классе у школьной доски.

По мере того как они направлялись все восточнее от разбитого аэродрома, постоянно набирая высоту, Хью постепенно стал чувствовать свою машину и испытывал то же радостное возбуждение, как было всегда, когда он управлял самолетом. Но это был не именинный подарок фирмы «Пайпер». «Харрикейн» фирмы «Хоукер» — военный самолет со скоростью триста двадцать восемь миль в час, с двигателем тысяча тридцать лошадиных сил. Из четырех гнезд на каждом крыле виднелись трехсоттрехмиллиметровые пулеметы «Браунинг», несущие заряд в две тысячи четыреста патронов, которые все могут кончиться за пятнадцать секунд, если пилот в волнении слишком долго оставит палец на пусковой кнопке.

— Синие! Вектор пятьдесят градусов слева. Подтягивайся, двойка, ты отстаешь. Мы не хотим тебя потерять.

Двойка был Хью; нажав на газ, он догнал остальных, и тотчас же последовало второе сообщение от Кэмерона:

— Противник впереди! Поднимайтесь выше. Выше! — Но не отрывайтесь от меня!

Как раз перед тем, как нос его «харрикейна» пошел вверх, Хью увидел, что солнечные лучи отбрасывают блеск на нечто, похожее на расстоянии на рой металлических пчел. Это были немецкие бомбардировщики, много бомбардировщиков. Определенно пять самолетов не могли предпринять попытку их атаковать…

Однако еще одна эскадрилья Королевских Военно-Воздушных Сил летела на немецких бомбардировщиков, поднявшись над вражеской армадой, чтобы предпринять атаку. Но их обложил со всех сторон отряд истребителей «Мессершмитт-109». Когда маленький истребитель лейтенанта авиации Кэмерона подбирался к бомбардировщикам, его пилоты могли видеть самолет противника, развернувшийся, несколько сбавивший высоту, а потом снова ее набирающий, чтобы вступить в бой.

— Ведущему синих от второго, налетчики прямо над нами! — Хью прокричал настойчивое предупреждение, когда увидел, что «мессершмитты» развернулись, набирая высоту, чтобы атаковать пять «харрикейнов».

— Прекрасно подмечено, двойка. Следи за своим хвостом… Ага, вот и они. — Радиовызов был прерван, когда ведущий повернул голову, чтобы посмотреть на истребителей, одновременно направляя свой самолет в пике.

Хью резко развернул свой «харрикейн» и вслед за Камероном вошел в пике. Молодой офицер, который был сзади него, замешкался, и когда Хью вышел из пике, он увидел слева от себя «харрикейн» совершенно без прикрытия.

— Тройка, держись ближе, ближе к нам, ради Бога..!

В следующий момент казалось, что «мессершмитты-109» были повсюду, а один из них даже пристроился к хвосту самолета, который вел неопытный летчик, приехавший в эскадрилью тем же днем. Хью казалось, что он смотрит на это несколько минут, но на самом деле все произошло в считанные секунды. Он видел как снаряды попали в кабину и двигатель «харрикейна». Когда черный дым повалил из двигателя, «харрикейн» завалился на бок и стал падать, медленно вращаясь, на землю.

«Мессершмитт» выправил свой полет и бросился наперерез Хью, и в этот момент, когда он приблизился к истребителю, палец Хью нажал на гашетку и открыл огонь. Последовала вспышка огня, и немецкий истребитель закувыркался в небе, распадаясь на куски рядом с «харрикейном».

Хью почувствовал непреодолимое чувство восторга; он сбил свой первый вражеский самолет. Он открыл счет! Неожиданно он почувствовал, что его «харрикейн» задрожал — по фюзеляжу где-то внизу застучали пули. Инстинктивно он потянул на себя рычаг управления и сделал «мертвую» петлю, дав полный газ, а «мессершмитт» остался под ним.

Когда Хью вышел из петли, он понял, что потерял остальных, но сражение все еще продолжалось рядом с ним. Он атаковал два бомбардировщика, стрелял, наносил удары, но не повредил серьезно ни один самолет, а потом у него вдруг закончились боеприпасы. Тут он получил еще один урок на будущее: стрелять нужно только в цель, а боеприпасы экономить, если боевой пилот хочет хорошо справиться со своими обязанностями.

Хью повернул свой «харрикейн» домой, но у него неожиданно возникла тревожная мысль. А где же «дом»? У него было весьма смутное представление об этом, но если полететь в направлении, противоположном тому курсу, который они взяли в начале боя, то удача его не подведет.

Она и не подвела. Почти. Как раз когда Хью уже начал горестно сомневаться в правильности курса, он заметил под собой аэродром. Попытка связаться с аэродромом по радио ни к чему не привела. Припомнив, что аэродром подвергся бомбардировке всего за несколько часов до его вылета, он не удивился: видимо, радио— и телефонная связь все еще выведена из строя.

Под ним бежала взлетно-посадочная полоса, приглашая его к посадке, и Хью даже не принял во внимание, насколько быстро она была приведена в полный порядок.

Он замечательно приземлился, прежде чем ему пришло в голову, что ничего тут даже отдаленно не напоминает виденное раньше, кроме последствий бомбардировки, но даже и они были устранены нереально быстро.

Вырулив с посадочной полосы, Хью обнаружил контрольную вышку явно не там, где она стояла раньше. Или он что-то путает? Вдруг кто-то выбежал перед самолетом и отчаянно замахал руками. Когда машина Хью, задрожав, остановилась, человек, одетый в комбинезон, взобрался на крыло и жестом попросил Хью открыть стекло кабины.

Хью исполнил просьбу, и человек закричал, стараясь перекрыть голосом шум мотора:

— Ваш самолет сильно пострадал? Вы откуда?

— Нет, он попал под обстрел, но не думаю, что с ним что-нибудь случилось…

И, с чувством растущего беспокойства, добавил:

— Это разве это не Тангмир?

— Тангмир? Нет, приятель. Вы ошиблись аэродромом. Это Форд, военно-воздушная база. Тангмир в нескольких милях в том направлении. — Механик помахал рукой куда-то на запад.

— О! Ну, большое спасибо.

Как только человек соскочил с крыла «харрикейна», Хью захлопнул стекло кабины и аккуратно, стараясь не смотреть на контрольную вышку, взял разбег по посадочной полосе и взмыл в воздух снова.

Когда Хью возвратился на свой аэродром, многие из пилотов, отсутствовавшие во время его прибытия в эскадрилью, уже возвратились. Телефонное сообщение восстановили, и весть о его навигационной ошибке достигла аэродрома раньше, чем он туда прилетел.

Шутки по этому поводу не замедлили себя ждать. Подрулив к запасному аэродрому, с которого взлетел, Хью заметил множество новых указательных табличек, нарисованных явно в спешке, которые указывали путь к помещению для отдыха. На одной была инструкция: «Янки должны идти по стрелке, если выйдут из комнаты отдыха, чтобы отправиться в столовую». Другая гласила: «Если заблудился, остановись, где стоишь, и кричи. Лейтенант Кэмерон придет и отведет тебя за ручку».

Однако в комнате для отдыха ему пришлось пережить другие эмоции: то, что Хью сбил самолет, получило подтверждение. Он бы наслаждался моментом несколько больше, если бы написанная мелом фамилия летного офицера Крэбба не была стерта из списка, пока Хью стоял перед большой школьной доской, на которой были выведены имена вылетевших на операцию пилотов. Крэбб был тот самый молодой летчик, что налетал только сорок часов на «харрикейнах».

Хью Маккримона встретил в столовой хор голосов: «Проводите его до бара» и «Надеемся, что в другой раз ты привяжешь к своему „харрикейну“ ленточку, янки, иначе тебе не найти больше дороги назад». Неловкость Хью не уменьшилась, когда лейтенант Кэмерон подошел к нему и стал бранить за то, что он не остался с ним, когда тот предпринял обманный маневр.

Однако, сказав все, что счел необходимым, Джеймс улыбнулся удрученному Хью и похлопал его по плечу.

— Я сказал все, что мне было необходимо сказать, Хью. Надеюсь, ты вспомнишь об этом в следующий раз, однако немногие летчики могут похвастаться подтвержденным сбитым самолетом в их первом бою. Пойди и представься командиру эскадрильи. Он говорит, что ему не доводилось еще видеть боевого летчика-янки. Между прочим, пока он не предложит тебе ничего другого, ты пойдешь со мной моим вторым номером в следующем вылете. Держись ко мне ближе, и мы будем действовать в постоянном согласии.

После нескольких недель боевых вылетов, усталому от боев Хью казалось, что он всю жизнь только этим и занимался. Самолетом он уже управлял чисто автоматически. Летишь, стреляешь. Видишь, как умирают люди. Если повезет, сбиваешь противника. Возвращаешься на аэродром, твой самолет заправляют, пулеметы перезаряжают, ты летишь и снова воюешь. В удачные дни можно урвать несколько минут сна между вылетами. В неудачные дни — нельзя. В очень неудачные дни спишь в полете, пока не проснешься в поту и не осознаешь, что летчик, который отчаянно пытается открыть стекло горящего «харрикейна», — это ты сам. И все время тебя не оставляет чувство усталости, которое растет с каждым проходящим днем.

Однажды, без всяких предварительных признаков, немцы прекратили бомбардировку аэродромов, сделав своей следующей целью гражданское население страны. Налеты стали тяжелее, чем раньше, но теперь Люфтваффе каждый день сбрасывало тысячи тон смертельного груза на Лондон.

Такая смена тактики хотя и дала некоторую передышку авиации, но была совершенно необъяснимой. Если бы атаки на военные аэродромы продолжались, возможно, через несколько недель авиация была бы выведена из строя, что повлекло бы за собой изменения во всем ходе войны. Теперь авиационные заводы могли выпускать больше самолетов, чем немцы успевали вывести из строя. Время играло на них. В коридорах Министерства авиации затеплилась искра надежды. И тем не менее едва ли, как думали прежде, войну можно было выиграть только в воздухе, хотя летчики прилагали усилия на пределе человеческих возможностей.

Каждую ночь, пока эскадрилья истребителей вплоть почти до единого часолета брала на себя невообразимо трудную задачу перехвата и обстрела немецких бомбардировщиков в темноте, пилоты, что сражались днем, пытались расслабиться и забыть о тяготах войны. Это было непросто, даже для тех, кто напивался до бесчувствия. Всегда могло случиться так, что летчик шел искать своего приятеля, с которым он выпивал предыдущим вечером, но — увы! — его больше не было. Казалось, что с каждым днем тех, что искали и не могли найти, становилось все больше.

Те, кто оставался в живых, за успехи в воздушных боях получали награды от страны, а также повышения в чине. Хью, на счету которого было уже семь сбитых немецких самолетов, теперь носил орденскую ленту «Крест за летные заслуги», а рукав кителя его летной формы опоясывали две бледно-голубые полоски, указывающие на продвижение по службе до чина лейтенанта авиации.

Сэра Джеймса Кэмерона, ведущего летчика эскадрильи, наградили вторым крестом «За летные заслуги». К этим наградам добавилась сине-голубая лента ордена «За безупречную службу». Имея на счету четырнадцать сбитых самолетов, Джеймс стал одним из самых сильных асов истребителей.

Иногда, когда погода не позволяла Люфтваффе осуществлять бомбардировки Британии в глубине страны и наступала небольшая передышка, оба молодых человека вместе обследовали окрестности Англии. Но такое случалось не часто. Сэр Джеймс считал своим долгом как можно больше времени проводить со своей эскадрильей, чтобы дать возможность новым летчикам узнать его получше.

Хью часто ходил на прогулки один. Он нашел одну английскую пивную, где любил посидеть в уголке, выпивая полпинты сидра и думая о своем. Местные жители относились к нему уважительно и скоро прозвали «Тихим американцем». Когда он входил в пивную, ему освобождали полюбившийся угол, а к молчанию его относились с пониманием.

Однажды, когда облачность и моросящий дождь дали британским боевым летчикам долгожданную передышку, Хью подумывал, не совершить ли ему одну из своих прогулок, и тут раздался стук в дверь его комнаты. Сэр Джеймс Кэмерон вошел до того, как Хью успел ему ответить. Ведущий эскадрильи был в приподнятом настроении.

— Снимай свои лохмотья, Золушка. Сегодня вечером ты идешь со мной на бал.

— Я не так уж хорошо владею английским языком. Что бы это могло означать? Даже приблизительный перевод подойдет.

— Это означает, что наш достопочтенный капитан отряда согласился одолжить мне свою машину, в которой я собираюсь отвезти тебя в Лондон, чтобы приобщить к культуре. У меня есть билеты в театр. Спектакль, конечно, не в Вест-Энде, но все равно, театр есть театр. Я также устроил так, что нас представят двум девушкам из кордебалета после спектакля.

— Если бы ты сразу начал с конца, я бы тотчас же был готов. А теперь, дай мне пять минут, и я с тобой хоть на край света.

Сэр Джеймс считал, что все нужно делать с шиком. Первое, куда он заглянул, был отель «Савой». Оставив спортивную машину командира авиаотряда — генерал-майора — под присмотром пожилого швейцара, он направился в ресторан. Вечер только начинался, и он объявил, что им нужно поесть, прежде чем идти в театр.

Меню не отличалось разнообразием, но, как заметил Хью, для военного времени все было очень неплохо. Большая проблема возникла только с выпивкой. Джеймсу хотелось чего-нибудь особенного, но ему сказали, что, к сожалению, в отель временно не поставляют алкогольные напитки. Исключение делается только для тех, кто там живет.

После нескольких минут безрезультатных препирательств, Джеймс сказал, что хочет поговорить с главным метрдотелем. Когда он подошел к его столику, уже по выражению лица метрдотеля было ясно, что он на стороне официанта. Однако, прежде чем он успел хоть что-то сказать, Джеймс произнес:

— Сеньор Раффери? Гарри О'Коннор попросил меня передать вам привет.

На мгновенье внушительный метрдотель нахмурился, затем лицо его прояснилось, хотя в глазах заметно было некоторое замешательство.

— Гарри О'Коннор, посыльный?

— Да, да, бывший посыльный вашего отеля, а теперь он — сержант авиационных войск в моей эскадрилье. Как только он узнал, что я поведу своего товарища отмечать его награждение крестом «За летные заслуги», он сказал, что я непременно должен подойти к вам и передать его наилучшие пожелания.

Взгляд главного метрдотеля прошелся по орденской планке над карманом кителя Хью. Затем он снова обернулся к сэру Джеймсу Кэмерону.

— У вас тоже есть крест «За летные заслуги» — даже два, если я не ошибаюсь. И орден «За безупречную службу» тоже.

Затем он быстро сказал что-то официанту по-испански и жестом, каким обычно отгоняют мух, отправил его куда-то.

Поклонившись двум авиаторам, метрдотель сказал:

— Я обслужу вас сам.

Быстро оглянувшись вокруг, сеньор Раффери шагнул к ним поближе и сказал шепотом:

— Сегодня из Шотландии мы получили новую партию куропаток. Сейчас мы готовим парочку для кого-то очень важного, но это секрет, понимаете? Я думаю, что они обойдутся и одной. А что касается напитков… А! Вот и Хуан.

Появился официант с ведерком для льда в руке, содержимое ведерка было прикрыто салфеткой, наброшенной сверху. Когда ведерко поставили на подставку между двумя мужчинами, скромно спрятав от глаз немногочисленных посетителей, салфетка была снята, и взорам предстала бутылка шампанского.

— Это — очень хорошее марочное вино, джентльмены. Примите его с наилучшими пожеланиями от управляющего.

Еда была такой, какой ей и следовало быть в хорошем ресторане, и, наслаждаясь шампанским, Хью сиял от удовольствия. Он не помнил, когда ему приходилось так отдыхать, с тех пор как он уехал из Америки.

Покидая отель незадолго до наступления темноты, Хью похвалил Джеймса за выбор и за тот прием, какой им был оказан, добавив:

— Но кто такой сержант авиации О'Коннор? В эскадрилье нет никого с таким именем.

— Был, — без всякого смущения сказал Джеймс. — Но ему так и не доверили «харрикейн». Его потом перевели в стрелки в ночных полетах.

«Стрелок» управлял пулеметом в башне за пилотом. Эскадрилья, которая осуществляла ночные вылеты, располагалась на том же аэродроме, где и Хью с Джеймсом.

— Мы у него в долгу. Завтра я пошлю ему в столовой выпивку.

Ловко управляя небольшим спортивным автомобилем, объезжая заграждение воронки, которое заняло почти половину дороги, сэр Джеймс покачал головой. Не поднимая глаз на Хью, он сказал:

— Не стоит входить в такие расходы, Хью. Просто помолись за него, когда в следующий раз будешь стоять на коленях. Я звонил ему в казарму, чтобы поговорить как раз перед тем, как нам уехать. Мне сказали, что он сбит над Лондоном прошлой ночью. Сначала он медленно падал, а потом ударился о стену многоэтажного жилого дома. Вся беда с самолетами этого типа в том, что, если ты внутри, тебе никак не выбраться наружу без помощи консервного ножа.

— Говорю же тебе, я не ошибаюсь. Вот два билета. Адрес на них — театр Кингсленд, на Хокни-Роуд. А теперь смотри сюда — на стену. Тут афиша этого ревю. Это — Хокни-Роуд, но где же театр?

Было темно, и им давно было пора занять свои места в «Ревю, усыпанном звездами», как объявляла афиша, но два летчика уже в третий раз курсировали вдоль по всей Хокни-Роуд в машине своего командира, не находя здания театра.

— Вон уполномоченный по гражданской обороне, поезжай и спроси у него.

Человек в летах в морской синей форме с железным шлемом на голове, на котором были написаны белой краской большие печатные буквы ПВО, шел по дороге по направлению к ним. Подъехав к обочине, сэр Джеймс высунулся из машины и спросил:

— Театр Кингсленд? Вы сегодня вечером уже ничего не посмотрите, ребятки. Ни сегодня, да и вообще больше никогда. Прямое попадание ночью, три дня назад. Хорошо еще, что это случилось в воскресенье, и театр был закрыт. В любой другой вечер пострадало бы несколько сотен зрителей. Это было хорошее представление, я сам был на премьере…

Где-то совсем близко раздался взрыв. Показалось, что дома здания задрожали по всей улице. За ним быстро последовали еще два.

— Вот это да! Похоже, они сегодня отключили сирену… — Не успел уполномоченный по гражданской обороне сказать это, как завыла сирена, звук которой нарастал до оглушительного крещендо, перекрывая даже звуки взрывов.

— Это сигнал воздушного налета, джентльмены. Вам лучше не парковать машину на основной улице. Отведите ее за угол. Вы найдете укрытие, если немножко пройдете вниз по улице, в подвале фабрики деревянных изделий. Теперь поспешите, на дороге какие-то старики, которые несколько глуховаты. Мне придется рассказать им, что тут происходит.

Звук взрыва послышался в опасной близости, и два авиатора решили, что будет благоразумнее последовать совету уполномоченного. Спрятав машину за углом, в маленьком тупичке с булыжной мостовой, они присоединились к потоку жителей, направляющихся в укрытие.

Подвал под фабрикой деревянных изделий был длиной в сотню футов, а шириной — в пятьдесят и весь битком набит людьми, большинство из них занимали несколько квадратных футов пола, положив на него постель, а потом разместив на ней детей.

Даже тут внизу, сквозь гул голосов, можно было слышать — и чувствовать — взрывы бомб, падающих на город.

Где-то начал плакать младенец: этот звук довел нервы слушающих от предела. Совсем близко к двум летчикам сидел мальчик, держа на руках украшенную клетчатым пледом волынку. Когда стало ясно, что бомбы падают все ближе, Хью, чтобы снять напряжение, которое все усиливалось в укрытии, подошел к мальчику.

— Не хочешь ли ты сыграть какую-нибудь мелодию на этой волынке? Что-нибудь такое, подо что мы могли бы все спеть.

Мальчик покачал головой.

— Я не умею, она принадлежит моему деду. Обычно это он играет мелодию во время налетов. Он уже должен быть здесь…

— Ну-ка, дай мне сюда волынку… — Из многочисленных трубок волынки Хью выбрал несколько, которые напоминали собой флейты, на которых ребята играли в школьных концертах. Взяв в рот одну из трубок, он начал наигрывать мелодию. Женщины повеселели и сразу же присоединились к нему, потом мелодию подхватили остальные.

Хью играл с полчаса, до тех пор пока взрывы и сотрясение земли, казалось, отступили дальше. Дед мальчика к тому времени пришел и потребовал свое сокровище назад. Когда он брал у Хью волынку под аплодисменты слушателей, то сказал:

— Я полагаю, что вы — волынщик?

Хью кивнул.

— Есть легенда, что Маккримоны были волынщиками все время, пока в Шотландии существовали волынки.

— Почему же ты не играл на всем инструменте? — спросил сэр Джеймс. — Почему только на одной из трубок? Если бы ты сыграл на всей волынке, ты бы остановил налет.

Хью пожал плечами с видом некоторого замешательства.

— Видишь ли, есть поверье в семье Маккримонов, что ни один из них не должен играть на волынке перед Кэмероном. Я не хочу обидеть тебя, Джеймс, корни этого предания погружены в прошлое столетие, во времена выселения горцев. Это всего лишь предрассудок, но…

Он снова пожал плечами, и Джеймс Кэмерон кивнул. Не было ни одного летчика ни среди истребителей, ни среди тех, кто летал на бомбардировщиках, которые не верили бы, что их жизнь висит на волоске. Не потому ли все они были так суеверны. Не много нашлось бы тех, кто смог бы отбросить все свои предрассудки, как в этом случае.

— А из какого места в Шотландии родом твоя семья?

— Из Гленелга, на Западном побережье.

— Интересно. Ты знаешь, что я принадлежу к роду Гленелгских Кэмеронов? Собственно говоря, моя мать до сих пор живет в доме в Гленелге. Должно быть, много лет тому назад один из моих предков нанес обиду твоим. Я обязательно напишу матери, и спрошу — не слыхала ли она что-нибудь об этом.

И тут высокий мужчина с животом как бочка протолкался туда, где они сидели на полу, прислонившись спиной к стене, и остановился, шатаясь из стороны в сторону, разглядывая их с высоты своего роста. Цвет его лица и огнеопасный запах дыхания не оставляли сомнения, что он сильно нагрузился.

— А что вы тут делаете? Почему вы не в небе, не сбиваете немцев, вместо того чтобы играть на свистульке за пенни, сидя здесь в укрытии?

Все это было сказано невнятно, что еще больше подтвердило подозрения Хью, но он ответил достаточно спокойно:

— Это волынка, а не свистулька за пении. А что касается сражений с немцами, то теперь эту задачу выполняют ночные истребители.

— Ах! Извините. Простите.

Какой-то пожилой мужчина подошел незаметно в слабом свете, который почти не нарушал тьмы бомбоубежища. Обращаясь к пузатому, он спросил:

— А почему же ты, Уилл, не сражаешься за свою родину и короля?

Шатающийся человек повернул голову, чтобы посмотреть на незнакомца, и, видимо, узнал его:

— А, это ты. Ты же знаешь, почему я не на войне. Я — слишком стар. И болен к тому же. Болен с тех пор, как подвергся газовой атаке в прошлой войне.

— Нет сомнений, что ты как бывший военный узнаешь орденские планки, которые они носят, Билл. Если я не ошибаюсь, у них три креста «За летные заслуги» и еще и «За безупречную службу». И ты еще задаешь им глупые вопросы.

Обращаясь к сэру Джеймсу и Хью, он сказал:

— Вы летаете на бомбардировщиках?

Оба молодых человека покачали головами, а Хью коротко ответил:

— Нет, мы — истребители.

— Понял? — Было ясно, что незнакомец, по крайней мере, поражен. — И сколько вражеских самолетов вы сбили?

— По последнему счету — двадцать один, — сказал сэр Джеймс. — В большинстве — бомбардировщики, как те, которые сегодняшней ночью делают налет на Лондон.

— Ну вот, Билл. Можешь пойти к своей жене и рассказать ей, что беседовал с двумя героями, которые сбили двадцать один самолет этих проклятых немцев. Есть чем похвастаться, правда? — И, слегка подморгнув двум летчикам, пожилой мужчина увел своего подвыпившего приятеля.

— Вы и в самом деле сбили двадцать один немецкий самолет? — Вопрос исходил от некрасивой молодой женщины, которая подвинулась поближе к ним. За ней, смущенно улыбаясь, стояла девушка, которой на вид было не более двадцати лет.

— Правда, — объявил сэр Джеймс, задумчиво разглядывая женщину, — а завтра мы оба будем в небе, сражаясь с немцами снова.

— Как бы мне хотелось с ними сражаться, — гневно промолвила девушка. — Мой брат в концентрационном лагере в Германии. Они захватили его в плен в Дюнкерке. Он не получит свободу, пока мы их не победим.

Старшей из двоих женщин было чуть больше двадцати лет. С тех пор как она вышла из тени, она не сводила глаз с сэра Джеймса, а потом сказала:

— Меня зовут Пэт. — Коротко взглянув на Хью, она проговорила: — Мою подругу зовут Джин. Она собирается скоро вступить в войска противовоздушной обороны. Почему бы вам не рассказать ей, что это такое?

И, переведя свой взгляд снова на сэра Джеймса, добавила:

— Но не здесь. Старый папаша Бьюкенен через пару минут заиграет на своей волынке, и тогда вы не услышите сами себя. Давайте пойдем к нам домой.

— А как же налет?

— Не стоит об этом беспокоиться. Мы столько пережили налетов, что знаем, как от них уберечься. Первые полчаса — хуже всего, тогда бомбы могут упасть где угодно. Но немцы целятся в доки. Как только они обнаружат свою цель, сосредоточивают бомбежку на ней. Я рада, что мы переехали с Собачьего острова в прошлом году. Если бы мы этого не сделали, сейчас, возможно, мы все уже были бы мертвыми.

Хью пожал плечами на вопросительный взгляд сэра Джеймса.

— А почему бы нет? Мы ведь не собирались провести всю ночь в убежище.

Когда они вышли на улицу, небо на юге было сердитого красного цвета, окрашенное так языками пламени, которое поднималось в воздух на сотню футов.

— Они попали в сахарные склады, — сказала Пэт сухо. — Значит, нам скоро опять уменьшат паек. — Они с сэром Джеймсом держались за руки, и в красноватой темноте пальчики младшей из девушек нашли руку Хью и сжали ее.

— У вашего друга на погонах надпись «Канада». Вы тоже канадец? — Она сжала ему руку, когда говорила.

— Нет, я — американец. — Хью не привык, чтобы девушки липли к нему подобным образом, и, откровенно говоря, не знал, как ему следует отвечать на подобное выражение щенячьей привязанности.

Его ответ вызвал вздох восхищения у его приятельницы и еще одно пожатие руки.

— Меня назвали в честь американки, кинозвезды. Вы знакомы с какими-нибудь кинозвездами?

— Встречался с некоторыми. — Это было почти правдой. Отец Хью был знаком со многими кинозвездами, и их имена стали привычным в доме. Многие проводили отпуска на ранчо Маккримонов в Миссури, но Хью раздумывал, стоит ли вызывать еще большее обожание у этой впечатлительной особы. — Сколько вам лет?

— Я достаточно взрослая. Расскажите мне еще что-нибудь о кинозвездах. Вы встречались с Кларком Гейблом или с Кэри Грантом? Мне всегда хотелось знать, как они выглядят в жизни…

Когда сэр Джеймс вошел в «переднюю» маленького домика с террасой и отодвинул занавески, свет раннего серого восхода медленно осветил крошечную комнатку.

На продавленном диване Хью приставил палец к губам, мягко разомкнув объятия девушки, которая спала рядом с ним. Выйдя на цыпочках из комнаты, оба летчика вошли в кухню и закрыли за собой дверь.

— Не говори мне, что ты провел всю ночь тут! Почему ты не поднялся наверх? Пэт сказала, что там есть еще одна спальня.

— Ты знаешь, как у нас в Америке называют парней, которые пользуются неопытностью молоденьких девушек, неважно, что они и сами не прочь, чтобы их соблазнили?

Сэр Джеймс ухмыльнулся.

— Похоже, удача была только на моей стороне.

— Излишне хвастать об этом, у этих домов очень тонкие стены. Тем более после жертвы, которую я принес. Остались ли у твоей подружки силы, чтобы приготовить нам чашку чая, или нам придется этим заняться самим перед уходом?

— Нет. Мы убираемся отсюда как можно скорее. Похоже, у Пэт есть муж. Он не призван в армию, потому что у него астма, он служит в «специальных» полицейских войсках, работая по ночам. Боюсь, что этот тип скоро вернется домой.

Выйдя из дома, Хью задрожал от холода. В воздухе ощущалась осень, и это было очень заметно в этот утренний час.

Бомбы упали гораздо ближе к убежищу, где они скрывались прошедшей ночью, чем ожидали Хью и Джеймс. Они дважды прошли мимо фабрики деревянных изделий, прежде чем поняли, что они пришли именно туда. Причина была проста: несколько бомб упали на Хокни-Роуд и близлежащие улочки.

Как только они обнаружили укрытие, сразу же нашли место, где оставили машину командира авиаполка, но тут-то их везение кончилось. Куча камней и веревка, протянутая через дорогу, блокировала подход к тупику, а руины охранял констебль.

— Простите, господа, но сюда вход запрещен. Мы думаем, что в одном из садиков сзади находится неразорвавшаяся бомба. Никому не разрешается туда входить, пока не прибудут саперы.

— Но я оставил тут машину прошлой ночью.

— Автомобиль? Боюсь, что от него не много осталось, сэр. Похоже, там была мина. Куда вы поставили машину?

Джеймс Кэмерон поднял руку, чтобы показать, но опустил ее снова. Он понял, где была машина. Как раз в том месте, где по крайней мере рухнуло четырехэтажное здание жилого дома.

— Теперь это не важно. Автобусы ходят? Нам нужно добраться до вокзала «Виктория», чтобы успеть на поезд к нашему аэродрому.

— Если вы пойдете прямо по Хокни-Роуд, то придете на Кингсленд-Роуд. Я знаю, что автобусы как раз там и ходят. Но через несколько минут мое дежурство заканчивается. Почему бы вам не задержаться немножко и не заглянуть ко мне домой на чашечку чая перед отъездом. Моя жена будет счастлива напоить вас чаем. Она может даже быстренько приготовить вам что-нибудь на завтрак. Она всегда рада внести свой вклад и помочь военным, моя Пэт…