Квинсленд, 1856 год

Горячее австралийское солнце окрасило отдаленный горизонт в желтый цвет и заставило краски танцевать от жары, а все живое на земле искать тень. Только парящий в вышине орел с клинообразным хвостом описывал круги в потоках теплого воздуха, да животные, которым выпало несчастье принадлежать людям, да и сами люди, были на улице.

— Как только первая овца ступит на эту сторону русла ручья, она будет застрелена. То же самое относится к остальному скоту. Только попытайся прогнать их здесь — и сам получишь выстрел. Все земли по эту сторону русла, насколько может увидеть глаз, принадлежат Россам.

Окруженный тремя взрослыми сыновьями, каждый из которых был вооружен охотничьим ружьем, Мердо Росс предъявлял ультиматум седому человеку с жестким лицом, сидящему на костлявой лошади на том берегу обезвоженного русла реки.

— Я не ищу неприятностей, дружок. Все, чего я хочу, это воды для моего стада — и мы уйдем.

— Уйдете, куда?

— К новой жизни… Мы хотим того же, что нашли вы так далеко от родных мест. Ведь вы издалека, не так ли?

Позади мужчины двигалась повозка, медленно направляясь к высохшему руслу, по которому раньше текла вода, за ней шли восемь коров, каждая из которых была такой же тощей, как и лошадь, на которой сидел мужчина. Колеса повозки срочно нуждались в смазке, их жалобный скрип мог заставить кого угодно стиснуть зубы как от зубной боли.

Неожиданно одна из овец спустилась в русло ручья, которое было глубиной в три фута, и, перебравшись через него, начала карабкаться на ту сторону, где стояли в линию четверо мужчин. Как только еще одна овца собралась последовать за первой, Мердо Росс вскинул ружье. Последовал неожиданно громкий, заставивший всех вздрогнуть выстрел, и овца упала замертво.

Три ружья тотчас же взяли на прицел мужчину, сидящего на лошади, но, казалось, он был скорее обижен, чем разозлен.

— Не было нужды делать это. Мы и так потеряли много животных по пути сюда; стрелять в эти бедные глупые создания теперь, когда мы почти добрались до места назначения нашего путешествия!

— Ваше место назначения вовсе не здесь. Повторяю: вся земля по эту сторону реки, насколько может видеть глаз, принадлежит Россам.

— Мне не нужна ваша земля. Все, чего я прошу, это напоить моих животных, и мы отправимся в путь. Вы можете стоять тут и ждать следующего поселенца, а потом еще одного, а потом еще. Вы к тому времени перестреляете целое стадо овец, мистер Росс, — если вас так зовут, — но вам не остановить идущих сюда людей. Они будут валить сюда толпами в поисках дешевой земли, где можно будет растить детей и зарабатывать на пропитание.

Мердо Росс повернулся и поднял руку, указывая на близлежащий холм, где небольшой участок земли был огорожен частоколом. За загородкой высилось несколько деревянных крестов.

— Видишь вот это? Это могилы моего отца, моих двоих сыновей, дочери и жены. Сыновья были убиты аборигенами почти двадцать лет назад, дочь укусила змея, а моя жена умерла в прошлом году, устав от жизни, полной борьбы за это место, которое превратилось для нас в родной дом. Нам потребовалось восемь лет, чтобы найти это место, и по пути сюда я схоронил еще троих детей. И вы называете эту землю дешевой? Нет, мистер, мне и моим сыновьям пришлось дорого заплатить за то, что у нас есть сейчас, и мы, черт возьми, намерены охранять ее от таких приезжающих сюда, как вы. Мы заплатили за эту землю хорошую цену.

В этот момент усталый пони, на котором ехал на вид еще совсем молодой мальчик, появился из-за повозки и направился к мужчине, сидящему верхом на лошади на берегу реки.

— Я слышал выстрел… — Вновь прибывший увидел овцу, лежащую мертвой в сухом русле реки.

Сжав бока пони коленями, наездник послал его вперед и заскользил по осыпающемуся берегу, туда, где на боку лежала овца. Когда Мердо Росс вскинул ружье, прицеливаясь во всадника, один из его сыновей, что был ближе всех к нему, пригнул дуло ружья к земле.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — со злостью бросил Мердо сыну. — Может, он и мальчишка, но, если он попытается перейти на эту сторону, я застрелю его лошадь.

— Это не мальчишка, а девчонка, — сказал Тристрам Росс, и Мердо помотал головой от удивления. Теперь он получше рассмотрел всадника, и действительно увидел, что это девушка, хотя его ошибка никого бы не удивила. Скорее костлявая, чем стройная, девушка носила мальчишескую одежду, и светлые волосы над веснушчатым лицом были коротко острижены, почти по-мужски.

Тристрам перестал держать дуло отцовского ружья и спрыгнул на дно речки, растрескавшееся от жары, а потом направился по рассыпавшейся грязи туда, где девушка, сойдя с лошади, опустилась на колени перед мертвым животным, лежащим на земле.

— Кто убил ее и почему?

— Это было необходимо, она вела других на нашу сторону реки. У нас много овец, и мы не сможем рисковать, ваши овцы могут быть заражены.

— Наши овцы здоровы, и весь скот тоже. Вы не должны были убивать ее.

— Я отдам вместо нее одну из наших. А эту вы можете съесть. Похоже, что вы давно не пробовали мяса.

Мердо слышал их разговор и теперь с возмущением бросил сыну:

— Это так ты охраняешь земли Россов?

Тристрам указал кивком головы в направлении повозки.

— Если ты посмотришь назад, то увидишь там женщину с младенцем, отец. Она выглядит совсем больной. Всему семейству нужна помощь. Если бы они приехали год назад, мама была бы еще с нами, как ты думаешь, что бы она велела нам сделать?

После минутного молчания Мердо тихо сказал:

— Как хорошо, что ты не старший сын в семье. Иначе ты бы раздал все, что мы заработали, когда я помру.

— В этом случае Тристрам прав, отец. У нас уже много овец, а эти люди сейчас в таком же положении, как ты и дед несколько лет назад.

Тристрам получил поддержку со стороны своего старшего брата Дональда.

Некоторое время казалось, что Мердо будет спорить со своими сыновьями. Вместо этого он тяжело вздохнул и пошел прочь, не говоря ни слова.

— Возвращайся назад с отцом и Роди, Дональд. Я отведу этих людей к водопою у ручья Бушмена. Там воды хватит всем животным, и это достаточно далеко от места, где пасется наше стадо.

Дональд кивком показал, что согласен, и пошел вслед за отцом.

— То, что вы пообещали нам овцу взамен, еще не дает вам права стрелять в наших животных. — Коротко стриженная девушка кипела от возмущения.

— Ты хочешь, чтобы я показал вам, где можно найти воду, или предпочитаешь вступить в дебаты с моим отцом?

Девушка тотчас же повернулась к Тристраму.

— Здесь все такие же самоуверенные, как ты и члены твоей семьи?

— Здесь просто больше никого нет, кроме меня и моей семьи. — Повернувшись к девушке спиной, он кивнул мужчине, сидящему на лошади. — Мы так и не представились. Мое имя — Тристрам Росс.

Всадник соскочил с лошади и тепло пожал руку Тристраму.

— Джон Карр — а девушка, которая, должно быть, показалась вам неблагодарной, — моя дочь Сэди. Если ты можешь отвести нас к воде, мы всей семьей будем у тебя в долгу, Тристрам Росс. От жажды страдают не только животные.

— Я так и подумал. Я помогу вам погрузить мертвую овцу в повозку, а потом поеду вперед и привезу немного воды. Держите путь к этому странному холму на северо-западе, и я вас найду.

— Я поеду с тобой, — сказала Сэди. Увидев удивление, которое вызвало ее неожиданное заявление, она сочла нужным добавить:

— Двое могут привезти вдвое больше воды. Мы сможем привезти воды, чтобы хватило напоить лошадей по крайней мере.

Конь Тристрама был привязан в лощине на стороне реки, которая принадлежала Россам, и когда юноша двинулся туда, Сэди поехала вслед. Издали было видно, как остальные огибали холм с маленьким одиноким кладбищем.

— А правда, что вся эта земля принадлежит твоей семье? — В голосе Сэди звучало что-то вроде благоговения, когда они преодолели небольшой подъем и протяженность земель Россов стала очевидной.

— Как говорит мой отец, она наша, насколько может видеть глаз. Пастбища поделены между мной и моими двумя братьями, а Дональд — официальный владелец колодцев.

Полное владение всеми доступными колодцами было законной уловкой, к которой прибегали многие овцеводы и скотоводы страны, чтобы никто чужой не имел права перегонять скот по пастбищам. Немногие скотоводы могли позволить себе заплатить официальную цену за землю, установленную правительством, и купить законные права на пастбища.

У Сэди была кожаная фляга для воды, привязанная к передней луке седла. Фляга Тристрама была наполовину полна. Прежде чем отправиться в путь, он вылил ее содержимое в ведро, которое дал ему Джон Карр, и тот сразу же понес его своему семейству, терпеливо ожидавшему в повозке. Кроме младенца там была еще девочка лет семи и мальчик девяти-десяти лет, достаточно взрослый, чтобы сидеть впереди и управлять лошадьми.

Когда Тристрам предложил Сэди взять с собой ружье, девушка только покачала головой.

— У нас есть ружье, но отец пользуется им только для охоты. Он не одобряет ружей.

Тристрам строго посмотрел на Сэди, полагая, что она подшучивает над ним. Увидев, что она совершенно серьезна, он спросил:

— А как вы поступаете, когда встречаетесь с недружелюбно настроенными аборигенами?

— Мы молимся.

Снова Тристраму пришлось удостовериться, не шутит ли Сэди, но она опередила его вопрос, объяснив:

— Мой отец священник из Шотландии.

— Вы — шотландцы? Как и мы?

— Ты говоришь не как шотландец.

— Конечно нет, ведь мы с братьями родились здесь, но наш отец — из Шотландии, с Высокогорья. Он говорит, что шотландец — всегда шотландец. Но что делает священник здесь, в буше? Тут мало найдется душ, жаждущих спасения. Да и те, что есть, вряд ли стоит спасать.

— Отец перестал проповедовать. Он утратил все иллюзии. Вскоре после того, как я родилась, церковь в Шотландии разделилась на две: половина осталась под защитой английского правительства и землевладельцев, а остальные образовали «свободную церковь». Отец выбрал «свободную церковь». Некоторым священникам повезло. Когда они покидали государственную церковь, за ними пошли их прихожане, и у них была поддержка. У отца поддержки не было. Он стал единственным священником «свободной церкви» во всем районе. Его прихожане покинули его, землевладелец выбросил нас из дома. Когда отец читал проповедь на улице, его арестовали, потом еще и еще, и он решил, что с него хватит. Он сказал, что настало время подумать о семье, и решил увезти нас в Австралию на поиски новой жизни. Мы уже давно переезжаем с одного места на другое. Я хотела бы надеяться, что это будет наш последний переезд, но что-то я сомневаюсь.

Сэди обратилась к Тристраму:

— А что привело твоего отца сюда?

Когда он ничего не ответил, она спросила:

— Он был заключенным? Что он сделал?

— Ничего. После того как его и его отца выселили с земли в Высокогорье, они очень нуждались и, найдя растерзанного орлом ягненка, дед подобрал его, чтобы накормить семью. Люди шерифа сказали, что они украли ягненка, и их отправили на каторгу.

— Отец говорит, что подобное часто случалось. Он говорит, что Высокогорье лишилось своих лучших людей из-за жадности землевладельцев. — Помолчав несколько минут, она добавила: — Я полагаю, что он питает симпатии к людям, которые приехали сюда, чтобы вновь обрести свое место в жизни.

— Все это было так давно. С тех пор отцу пришлось бороться, чтобы получить то, чего он хотел. Он и вправду хороший человек. Все, кто его знает, говорят так. — Стараясь переменить тему разговора, Тристрам спросил: — Твой отец когда-нибудь занимался землей? У него есть хоть какой-нибудь опыт?

— Нет, но я уверена, он справится. Он очень умный человек, и у него есть помощники — мы.

Тристрам покосился на Сэди и подумал, что ей будет очень тяжело работать целый день на земле под палящим солнцем, но оставил свою мысль при себе. Вместо этого сказал:

— Тут довольно трудно прожить даже тем, кто родился в этих местах и знает страну хорошо. Эта земля может быть жестокой для тех, кто приехал из других стран.

— Если ты расскажешь об этом моему отцу, он скажет, что нужно молиться усердней, только и всего.

— Одной молитвой не построишь дом и не возведешь забор. Во всяком случае, на этой земле.

— Может быть, и нет, но прошлой ночью, когда у нас кончилась почти вся вода и мы не знали, где находимся, отец заставил нас всех встать на колени и молиться о помощи — и сегодня мы нашли вас.

Тристрам подумал, что все это за гранью его понимания и надо что-то произнести в ответ на это, но не придумал — что, да он и не особенно старался. Сэди была девушкой, с которой легко разговаривать, и они быстро доехали до колодца. Вот было бы здорово, если бы ее семья жила бы по соседству. Он не знал, насколько усердно они молились о наделе земли, где могли бы построить свое будущее, и он не настолько был самонадеян, что Бог выбрал его своим орудием, но Тристрам знал один превосходный земельный надел всего в двадцати милях от владений Россов…

Более трех лет преподобный Джон Карр из последних сил старался свести концы с концами на земле, куда его отвел Тристрам Росс. Это была хорошая земля, но разочарованный священник не был фермером, а удача и Бог не спешили ему на помощь.

Каждый член семьи Россов отдавал много своего времени и труда, помогая новым поселенцам. Домашний скот Россов был по сути представлен сам себе, все силы были брошены на овец и рогатый скот Кара. И однажды Мердо Росс в сердцах сказал:

— Вы изо всех сил тянете Джона Карра на одну ступеньку вверх, но, как только ему приходится идти самому, он падает на две ступеньки вниз.

Погода не помогала. Земли недавно образованного штата Квинсленд два года переносили тяжелейшую засуху. Трава высохла, земля запеклась и растрескалась, и овец, и коров кормили зеленью акаций — но и этот источник был не бесконечен.

Вскоре даже дикие птицы и животные покинули область засухи в поисках более пригодной земли. Это означало потерю значительного источника питания для поселенцев и освободило Сэди и ее младшего брата Рональда от хождения на охоту с Тристрамом. Младшее поколение Карров не разделяло нелюбви их отца к ружьям. Сэди была прекрасным стрелком. В лучшие времена она, вероятно, смогла бы обеспечить мясом все семейство.

А еще проблемы с аборигенами. Преподобный Карр, как только поселился на этой земле, стал регулярно подкармливать их, и они стали смотреть на его дары как на свое неотъемлемое право. Когда настали трудные времена и запасы еды иссякли, аборигены стали проявлять злость и агрессивность — начали пропадать овцы.

Случалось, аборигены во времена нужды воровали скот и у Россов. Обычно было достаточно увещеваний, чтобы прекратились кражи, да и сама природа сводила на нет эту проблему. Но в этот раз все было гораздо серьезнее. Хотя и собирались тучи над холмами далеко на востоке и пару ночей молнии освещали горизонт, дождь, казалось, был так же далек, как всегда.

Тристрам чинил ограду с помощью Томми, аборигена, который работал на семейство Россов уже двадцать лет, когда иссохший и сморщенный маленький человечек неожиданно сказал:

— Новый человек скоро уезжать отсюда? — Томми указал рукой в направлении участка преподобного Карра.

— Нет. Я не думаю, что он собирается уезжать, — сказал Тристрам, держа во рту полдюжины гвоздей, чтобы освободить руки для работы. Гвозди были нововведением в хозяйстве Россов. Они были куплены во время последнего перегона скота в Бурке, почти за пятьсот миль отсюда.

— Новый человек скоро уезжать, — упрямо повторил Томми, и на этот раз без вопросительной интонаций.

Вынув гвозди изо рта, Тристрам ударил молотком и повернулся к дикарю.

— Что ты хочешь мне сказать, Томми?

Томми отвел глаза.

— Он уезжать скоро.

— Кто говорит, что он уезжает? Что ты слышал? — Тристрам вырос в компании аборигенов и знал Томми так же хорошо, как своих братьев. — Я хочу знать, Томми. Если что-нибудь случится с семейством Карров из-за того, что ты мне вовремя не сказал, считай себя конченным человеком — и конец придет всем твоим людям.

— Гуджи говорить, новый человек приходить, дождь прекращать. Он уходить, дождь быстро идти.

Гуджи был вождем большого племени аборигенов, которое прибыло в эту местность незадолго до Карров.

— Это ерунда. И ты это прекрасно знаешь. Карров не было тут, когда прошлый раз была засуха. Тогда и Гуджи не было тут тоже.

— Ты, я, знать об этом, черт побери, хорошо, хозяин, но Гуджи говорить, новый человек уходить.

Вручив молоток и гвозди аборигену, Тристрам сказал:

— Убери это, а потом приведи лошадей. Ты поедешь со мной повидаться с Гуджи.

Для случайного очевидца приход Тристрама к Гуджи в его лагерь с принесенной в дар свежезарезанной овцой был не чем иным, как визитом дружелюбного, щедрого землевладельца в лагерь своих менее удачливых соседей. Только самый наблюдательный мог бы заметить волнение Томми и недоброе отношение большого племени, возглавляемого Гуджи, который принял подарок, даже не поблагодарив.

Тристрам уселся с мужчинами племени, поделившись с ними табаком и не обращая внимания на беспрецедентный факт, что многие из мужчин, сидящих на предполагаемом дружеском собрании, были вооружены копьями.

— Я надеюсь, что мистер Карр присматривает за вами, — сказал Тристрам между прочим, — он очень важный человек.

— Чем же он важен? — сказал Гуджи, на которого эти слова не произвели совершенно никакого впечатления.

— Он много говорит с Богом. С Богом белых людей. Да, ему и Богу есть много чего сказать друг другу.

Теперь Тристрам завоевал интерес Гуджи, но продолжал как бы между прочим:

— Я бы не удивился, если бы Бог послал мистера Карра сюда, имея в виду что-то определенное.

— Почему ваш большой Бог послал сюда этого человека? Лучше бы он послал дождь.

— Знаешь ли, я думал об этом. По-моему, у Бога сейчас нет достаточно дождя, чтобы послать его сюда. Он послал сюда мистера Карра, чтобы посмотреть, как долго мы можем продержаться без дождя. Как только мистер Карр сочтет, что мы больше не можем без дождя, он скажет Богу словечко, и дождь пойдет.

— Дождь нужен как можно скорее.

Тристрам серьезно кивнул головой.

— Ты прав, Гуджи. Я поеду к мистеру Карру прямо сейчас и предложу, чтобы он сказал Богу, что настало время. Он пошлет нам немного дождя. А тем временем ты и твои люди будут есть это мясо — и будут держаться подальше от земли мистера Карра. Мистеру Карру нужно уговорить Бога послать дождь нам, а не в какое-нибудь другое место, для этого должны быть очень убедительные причины. Мистер Карр не захочет, чтобы вы его отвлекали.

Преподобный Джон Карр категорически отказался покинуть свой дом. Не желая волновать его, Тристрам сначала объяснил, что продолжительная засуха сделала небезопасным соседство аборигенов. Когда это на него не подействовало, Тристрам поведал ему о предупреждении о том, что Гуджи и его люди собираются напасть на него.

— Чепуха! — воскликнул Джон Карр. — Они — мои друзья. Они и не подумают причинить мне вред, а я не оставлю их бороться с засухой один на один.

— Если вы не предпримете ничего, чтобы защитить себя, подумайте по крайней мере о вашей семье.

Одна дочь Карров умерла сразу вскоре после того, как они тут поселились, но девочке, которая была грудным младенцем, когда приехали Карры, теперь исполнилось три года, а год назад родилась еще одна девочка.

— Позвольте вашей жене и детям побыть с нами несколько недель.

То, что Сэди будет жить с ним под одной крышей, сильно привлекало Тристрама. Он долгое время пытался найти способ попросить ее выйти за него замуж, и, если она будет жить в доме Россов, такая возможность возникнет сама собой.

— В тревожные времена семьи должны держаться вместе, а не по отдельности. Наш враг — засуха, а не аборигены, и мы будем противостоять ей вместе. Но я благодарю тебя за твою заботу, Тристрам. Мысль о том, что у нас такие соседи, согревает меня.

Позднее, когда Сэди провожала Тристрама до его лошади, она спросила:

— Ты действительно думаешь, что нам грозит опасность?

Трудно было найти такие слова, чтобы сказать Сэди правду, одновременно не волнуя ее чересчур сильно.

— Я не знаю наверняка, Сэди, но лучше не испытывать судьбу. Держи поблизости заряженное ружье и не позволяй Гуджи или кому-нибудь из его людей подходить к дому слишком близко. Мне было бы спокойнее, если бы ты на некоторое время поселилась в нашем доме.

— Мне бы тоже этого хотелось, Тристрам.

В том, как Сэди произнесла эти слова, было больше простой благодарности, и это окончательно утвердило Тристрама в мысли, что девушку необходимо привести под крышу семейства Россов, и не на некоторое время, а навсегда. Надежды Тристрама сбылись скорее, чем он ожидал. Тем не менее Бог разрешил проблему с Джоном Карром по-своему.

В тот вечер на холмах на востоке собирались тяжелые черные тучи, и всю ночь так гремел гром и сверкала молния, что поселенцы Квинсленда почти не сомкнули глаз.

В ту ночь на земли Россов и Карров не выпал дождь, но когда Мердо утром вышел из дома, он издал такой вопль, что трое его заспанных сыновей тут же вскочили с постелей.

— Вы только посмотрите на это! — Не было нужды показывать пальцем. Шум приближающейся воды в русле ручья, сухом долгие месяцы, заставил всех повернуть головы в этом направлении, и из трех глоток вырвался крик радости.

Вода журчала по руслу, заливая берега, и превращалась в жидкую грязь, опережая возможность растрескавшейся почвы впитывать влагу. Темные тучи, которые принесли потоп на холмы во время ночи, теперь вздымались над землей, готовые охватить всю долину и послать такой ливень, что сравняет небо с землей.

— А ну-ка шевелись, мальчики, пригоните всех овец и коров в загоны вокруг дома, но не попадите под дождь. Если я не ошибаюсь, будет шторм, какого мы никогда не видали.

Не успел он этого произнести, как трое сыновей Мердо Росса уже натягивали на себя штаны и рубашки и звали аборигенов, чтобы те просыпались и помогли им пригнать стадо.

Стена черных облаков казалась все более и более угрожающей из-за их медленного, словно в агонии, перемещения. Похоже, буря намеревалась тщательно промочить каждый квадратный дюйм земли, покрытой кустарником, прежде чем двинуться к другому дюйму.

Это дало время семье Россов пригнать стадо на высокий холм рядом с домом, но взволнованный взгляд Тристрама был обращен к руслу ручья. Все прибывающая вода размыла осыпающиеся берега, и теперь вода заливала всю землю, насколько хватало взгляда.

Тристрам беспокоился за семью Карров. Их дом также был расположен на возвышенности, но холм был ниже, чем тот, на котором стоял дом Россов. Он всегда оставался над водой, во всяком случае, в те наводнения, что им пришлось пережить, но кто знает, к чему приведет эта буря.

Когда темный, вспухший от дождя край облака навис над домом Россов, день тут же сменился ночью, и когда последний человек захлопнул за собой дверь, катастрофа разразилась с устрашающей яростью. Все строение шаталось, и на некоторое время те, кто были внутри, подумали, что оно обрушится на них, но дом был основательно сооружен из крепких бревен. Деревья, что пошли на него, были срублены за несколько миль отсюда и доставлены на участок, где шло строительство. Дом выстоял, хотя много вспомогательных построек, сделанных из глины, смело водой.

Во время этой бури, когда мужская половина Россов сидела дома в темноте, пуская по кругу бутылку виски и отпуская шутки, чтобы подбодрить себя, Тристрам места себе не находил из-за семьи Карров, особенно неотрывно он думал о Сэди. Их дом был из глины, только с каркасом из дерева. Сможет ли он выдержать такой шторм? Если вода поднимется достаточно высоко, дом может рухнуть прямо им на головы.

Преподобный Джон Карр несколько медленнее отреагировал на приближающуюся бурю, чем Россы. Он услыхал непривычный шум воды, пробивающей себе путь в близлежащем русле реки, и этот звук заставил его опуститься на колени, бормоча молитвы благодарности Богу. Он не понял, что происходит, пока невысокий холм, на котором стоял его дом из двух комнат, обмазанный глиной, не превратился в остров.

К тому времени коровы и овцы искали прибежища и спасения вокруг дома от надвигающейся воды. У него не было загонов или коровника, но Джон Карр был уверен, что с ними ничего не случится во время надвигающегося наводнения.

Буря набросилась на дом с силой гигантского молота. Порыв ревущего ветра отогнал дым, прежде чем он свалил трубу, и камин, на котором готовили пищу, зашипел в бесполезном протесте, когда тяжелые капли дождя последовали за новым порывом ветра.

— Мне не нравится все это, Джон. Мне это совсем не нравится.

Не желая пугать детей, Рэчел, никогда ни на что не жалующаяся жена Джона Карра, с трудом пыталась не выдать голосом страха, который она испытывала. Это ей плохо удавалось.

— Все нормально, моя дорогая, — сказал уверенно Джон Карр, — нас предупреждали, что возможно наводнение, когда начнется сезон дождей. Когда вода отступит, вырастет такая трава и зелень, какой мы никогда не видали прежде. Вот увидишь. А теперь я скажу тебе, что мы будем делать. Мы будем петь гимны. Ты выберешь первый…

Внутри маленькой хижины под нестройный аккомпанемент ужасной бури Джон Карр заставлял свою семью петь гимны, даже тогда, когда вода, окружавшая их, поднялась так высоко, что закрыла порог из каменной плиты и полилась на земляной пол дома, превратив его в липкое болото.

Через плохо пригнанные ставни маленьких окон с западной стороны дома, там, где был навес, семейство могло слышать, как животные начали кричать от страха, прижимаясь ближе друг к другу и к стенам дома.

И все же вода продолжала подниматься, и когда стало больше невозможно не обращать на это внимания, двое младших Карров — Кристи, теперь уже трехлетняя, и Мэри, младенец, — были уложены на высокие нары, прикрепленные к западной стене дома в четырех футах над полом. Остальные четыре члена семьи — Джон и Рэчел, Сэди и Рональд — сидели на столе, и, когда вода добралась до их ног, они снова запели гимны.

Шторм теперь достиг своей высшей точки, все время гремел гром, молнии можно было видеть через щели ставней и двери, а ветер дул на маленький домик с угрожающей силой. Внезапно молния ударила рядом с домом со звуком, похожим на шипение жира на гигантской сковородке. На некоторое время буря, казалось, несколько утихла, а потом над жалким домишком раздался такой раскат грома, как будто разверзлись сами небеса.

Животные снаружи от ужаса совсем потеряли голову. Коровы наступали на овец, и все они спотыкались друг о друга, обезумев в темноте. Прижимаясь к дому, они своим общим весом создали невыносимое давление на глиняную стену, которая уже и так была подмыта дождем и водой.

Стена обрушилась внезапно, и шум от ее падения утонул в шуме бури. Рэчел Карр, сидевшая лицом к стене, успела только вскрикнуть за секунду до того, как половина крыши обрушилась вслед за стеной. Ветер, дождь и остатки крыши упали на несчастное семейство Карров, а оставшиеся в живых овцы и коровы кинулись вовнутрь через обломки, ища спасения от катастрофы.

Первая мысль у всех, кто был внутри дома, была о двух малышах, которые были на нарах, закрепленных у упавшей стены. При слабом свете сверкающих молний Рональду показалось, что он увидел маленькую фигурку, барахтающуюся внизу в воде, прежде чем ее унесло потоком воды.

В шуме было невозможно связаться друг с другом, остальные взрослые в отчаянии копошились у остатков восточной части дома, и Рональд выбрался наружу, чтобы попытаться найти свою младшую сестренку.

Прошло уже восемь дней, прежде чем наводнение спало настолько, чтобы Тристрам смог поехать к дому Карров и проверить, все ли там в порядке.

Он нашел Сэди и ее мать, они ютились в том, что осталось от их дома, вокруг простиралось болото из грязи. Оглядевшись в тревоге, Тристрам сказал:

— Боже мой, какая грязь! Я беспокоился о всех вас, но и представить не мог, что вы окажетесь в таком положении. Где остальные — отец, Рональд, дети?

Сэди посмотрела на него покрасневшими глазами, и, вглядевшись в ее изможденное лицо, Тристрам понял, что она очень мало спала со времени большой бури.

— Младенец мертв, а Кристи и Рональд пропали в бурю. Отец все еще ищет их. Мы искали вместе с ним до сегодняшнего утра, но мама больше не может, мне пришлось привести ее сюда.

Рэчел Карр начала тихо всхлипывать, когда Сэди поведала свою историю, и Тристрам сказал:

— Мне очень жаль Рональда и остальных… — Он понимал, что слов недостаточно, — словами горю не поможешь.

— Я привезу сюда отца и братьев и нескольких наших парней. Что у вас есть из еды? — И Сэди, и ее мать выглядели так, как будто они не ели со времени бури.

— Аборигены Гуджи принесли нам немного фруктов. У нас больше ничего не было. Мы не можем даже разжечь костер, здесь на много миль нет и кусочка сухого дерева.

— У меня есть немного солонины и фляга с водой. Я оставлю все тут и мою лошадь тоже. Когда вы поедите, берите лошадь — ты вместе со своей матерью не весите больше, чем один мужчина. Поезжайте к нам домой, но только по нижнему броду, а не по верхнему. Вы найдете Дональда в доме, расскажете ему, что случилось. Он знает, что делать. А я пойду и попытаюсь найти вашего отца и остальных.

Тристрам, его два брата и Мердо Росс вместе с аборигенами с фермы вели поиски до темноты без всякого результата. Задолго до конца дня Томми, самый старый и опытный из аборигенов, сказал Тристраму, что дальнейшие поиски напрасны. Тела пропавших детей Карров были, как он выразился, «унесены по реке, далеко».

Тристрам знал, что Томми прав, другие тоже были с ним согласны, но, щадя Джона Карра, они продолжали поиски до тех пор, пока стало слишком темно для дальнейших розысков.

Земля и все на ней, казалось, промокло насквозь, но аборигены знали, как разжечь огонь, сидя вокруг которого, мужчины провели всю ночь. Мердо сказал Джону Карру, что он и его трое сыновей помогут ему вновь отстроить разрушенный дом.

Сидя на корточках на земле неподалеку от того, что осталось от дома, серый от усталости и горя Джон Карр устало покачал головой.

— Нам не нужна ничья помощь. Я не собираюсь строиться вновь.

— Вы не должны принимать решение прямо сейчас. Еще не время. Мне не надо было заводить об этом разговор.

— Рано или поздно все равно бы пришлось. Я сделал большую ошибку, приехав сюда, трагическую ошибку. Я — не фермер, не скотовод. Мне нужно было признаться в этом самому себе, а не играть жизнями членов моей семьи. Я — даже не деревенский житель. Я — горожанин и принадлежу городу, там вокруг меня люди, которые всегда остановят, если я стану рисковать жизнями других людей. Через это несчастье Бог сказал мне, что я выбрал неправильный путь.

Мердо понимал, что многое в словах Джона Карра было правдой, и ему не хотелось лицемерить и убеждать в обратном. Тристраму ничего не оставалось, как спросить:

— А что будет с Сэди? Что она будет делать?

— Она поедет с нами. Она теперь единственная наша дочь, больше у нас с Рэчел никого нет. Она — вся наша семья. Я знаю, что ты питаешь к ней чувства, Тристрам, и надеялся, что однажды вы с ней поженитесь, но я не могу позволить Рэчел потерять всю семью в один миг. Ты всегда будешь желанным гостем в нашем новом доме, там, где нам доведется жить.

— Куда же вы поедете? — Тристрам с трудом скрывал тревогу.

— Я не знаю. Куда-нибудь подальше отсюда. Я еще не думал об этом.

Неожиданно Дональд Росс выступил с предложением:

— В Спрингфилде построили новую церковь. Я видел ее, когда возвращался с последнего перегона скота. Это пресвитерианский собор, как говорят. Когда начинали его строить, там был священник, но он сбежал с чьей-то женой. Сомневаюсь, что они уже нашли кого-нибудь другого на его место. Это не так-то просто здесь.

Спрингфилд был всего в ста пятидесяти милях отсюда. Не так-то просто будет встречаться с Сэди, но, для такой необъятной страны, все-таки это было относительно близкое расстояние.

Тристрам воспринял это предложение с горячностью.

— Если хотите, я могу поехать туда и посмотрю, как там обстоят дела и скажу им, что вы станете у них священником. — Он вспомнил, Сэди как-то говорила, что ее отец был по призванию пресвитерианцем. Он не видел никаких препятствий для Джона Карра.

— Я не вел службу уже долгое время. Когда я покинул Церковь, я был очень разочарован. Не уверен, смогу ли сейчас справиться с такой ответственной задачей. Особенно после всего, что здесь произошло…

— Вы же только что сказали — Бог дал вам знак, что вы выбрали неправильный путь. Может быть, он таким образом хотел показать вам правильное направление.

— Я — я должен это обдумать и обсудить с Рэчел.

Дальнейшие поиски пропавших детей не дали результатов. Джону Карру пришлось в конце концов признать этот трагический факт. Поисковая группа возвращалась в дом Россов той ночью, сопровождаемая полной луной, вдохновительницей поэтов и спутницей влюбленных. Увы, в этот раз она освещала путь измученным, опечаленным людям.

Тристрам ехал в полном молчании, и наконец отец догнал его, решив потолковать со своим младшим сыном.

— Что-то не дает тебе покоя, мой мальчик? Ты думаешь о девушке?

— Да, если она уедет в Спрингфилд, я, вероятно, смогу видеть ее только тогда, когда мы будем гнать скот через него. Может быть, только один раз в год. Я не думаю, что такая девушка, как Сэди, будет долго ждать. Кроме того, если, она привыкнет к жизни вне буша, вряд ли она захочет сюда вернуться.

— Что ты пытаешься сказать? Если тебе нужно выбирать между девушкой и здешней жизнью, кому же еще решать, кроме тебя?

— Я знаю.

— Полагаю, ты уже решил, мой мальчик. Итак?

Шляпа с широкими полями отбрасывала тень на большую часть лица Тристрама, и его отец не мог видеть выражение боли, когда он сказал:

— Я должен поехать туда, куда поедет Сэди, пап. Я должен.

Мердо кивнул, надеясь, что и его лицо было в тени, как и лицо его сына.

— Ты поступил, как настоящий мужчина, мой мальчик. Ты должен поступать так, как считаешь нужным. Я не хочу кривить душой и делать вид, что доволен таким оборотом, но и не буду удерживать тебя, если ты так решил. Я не могу дать тебе много денег, но, если ты подождешь до следующего перегона скота, половина выручки за овец и коров будет твоя. Это все, что ты можешь получить от меня. Земля и все на ней — тем, кто на ней останется.

— Я понимаю, па. Я вообще ничего не ждал.

— Мне будет не хватать тебя, мой мальчик, но я ведь скучаю и по твоей матери тоже, я ничего не мог сделать, чтобы не потерять ее.

Мердо подстегнул резко свою лошадь и поскакал туда, где были другие, ускакавшие несколько вперед. Тристрам смотрел ему вслед, и ком в горле душил его. Слова отца показали такую любовь, какую он никогда раньше не выказывал ни к одному из его сыновей.

— Давно пора продать часть нашего скота, пап. У нас слишком много овец, мы едва справляемся, а перегона скота не было уже почти три года. Что же касается припасов… Тут уж положение совсем никуда. Через какой-нибудь месяц или два у нас не останется пороха, чтобы зарядить хотя бы одно ружье.

— Ты твердишь об этом уже несколько месяцев, Рори, — и ответ все тот же. В Новом Южном Уэльсе сейчас столько овец, что они даже перебираются через границу. Нам придется отдать их почти задаром — и, я думаю, еще повезет, если мы найдем, кому сможем сбыть наш скот с рук.

— Ну и что же делать? Сидеть тут, пока не опустимся до того, что будем носить овечьи шкуры и утешаться тем, что даже бродячим аборигенам тут нечем поживиться — ни пороха, ни ружей, чтобы стрелять?

В голосе Рори Росса было и нетерпение, и раздражение. С тех пор как Тристрам уехал с фермы два года назад, средний сын Росса стал проявлять все больше нетерпения. Он нервничал, задумывался, и Мердо понимал, что настало время что-то предпринять, если он не хочет, чтобы еще один сын покинул ферму.

— Нет, — Мердо тщательно взвешивал свои слова. Он долго и упорно обдумывал проблему, стоит ли. И, кажется, нашел решение, но его еще одолевали сомнения: — Сколько у нас теперь лошадей?

— Не знаю. Может быть, около двух сотен, а что?

Несколько лет тому назад Мердо вернулся из одного прогона скота с несколькими полувыезженными лошадьми и выпустил их на близлежащие холмы. За годы их количество увеличилось, и уже было трудно сказать точно, сколько лошадей у Россов. Когда им были нужны лошади под седло, они ловили столько, сколько было необходимо для выездки.

— Вы с Дональдом поймаете, сколько сможете, а я скажу Томми и ребятам, чтобы они привели овец.

— Мы будем делать перегон? Но ведь ты сказал…

— Я прекрасно знаю, что я сказал, но мы не поведем это стадо к Сиднею. Мы поедем в Аделаиду.

— В Аделаиду? — Оба сына воскликнули одновременно, а Рори добавил: — Это ведь где-то на побережье Южной Австралии?

— Правильно. Пойдем и посмотрим, где это.

Мердо дотянулся до верха шкафа из грубого дерева, в котором хранилась различная посуда, собранная в те времена, когда была еще жива Эми Росс, и вытащил оттуда большой, свернутый в рулон кусок бумаги. Расстелив его на кухонном столе, он придавил его с одной стороны бутылкой, наполовину заполненной водой, а с другой — пистолетом, который вытащил из-за ремня.

— Это — карта, — сделал вывод Рори.

Мердо посмотрел на своего среднего сына с выражением притворного восхищения.

— Ты знаешь, мой мальчик, если бы твоя мама и я могли бы отдать тебя в школу, вместо того чтобы учить самим, своими собственными силами прямо тут, ты мог бы вырасти почти смышленым.

Сарказм не дошел до Рори.

— Откуда эта карта, па? И что ты собираешься нам показать? Разве мы не можем без карты добраться до Аделаиды?

— Вот тут-то ты и не прав, мой мальчик. Ты помнишь того путешественника, который проходил здесь месяц или два назад?

— Англичанина?

— Да, его. Ну, ведь он шел из Аделаиды. У него было несколько газет, запихнутых под седло, и одну он оставил у нас. В ней были последние цены на скот в Аделаиде — и они гораздо выше, чем в Сиднее. Он и еще кое-что оставил — эту карту, скопировав ее для меня с той, которую он нарисовал по пути сюда.

— Зачем он все это сделал? Или у тебя уже тогда были намерения сделать перегон скота в Аделаиду?

— Мне хотелось, чтобы он нарисовал ее для меня на всякий случай. Просто чтобы знать туда дорогу. Я не собирался пользоваться ею, потому что он сказал, что придется идти по очень тяжелой местности. Для лошадей это не так уж страшно, они могут двигаться, быстрее, но что касается овец… И все же, вы непрестанно повторяете мне, что у нас слишком много овец. На следующий год им не хватит еды, и поэтому у нас нет выбора. Но на случай, если нам не удастся сохранить овец, я думаю, мы можем взять с собой и лошадей. Их всегда можно будет продать.

— Это отличная новость, па! — Все плохое настроение тут же улетучилось у Рори. — Когда мы отправляемся?

— Как только вы приведете лошадей и заставите Томми и его ребят пригнать овец.

Четыре дня спустя после того, как Мердо объявил о своем решении, он и Рори направлялись на Запад с двумя сотнями лошадей и более чем с тысячью овец. С собой они взяли девять пастухов-аборигенов, которые все ехали на лошадях Россов. Дональд остался на ферме.

Несмотря на все сомнения, Мердо надеялся, что у них неплохие шансы добраться до Аделаиды с большинством овец и лошадей. В ближайшие месяцы выпало столько дождя, сколько он не мог припомнить раньше. Если на Юге Австралии выпало столько же дождя, все пройдет успешно.

Целый месяц они шли на запад, у лошадей был выбор пастбищ, а овцы догрызали ту траву, которая оставалась после них. Эта часть путешествия проходила спокойно. Россы и аборигены продвигались вперед, не имея недостатка в еде и траве для скота. Ориентируясь по карте, Мердо находил самую удобную дорогу и колодцы, полные водой.

Четыре дня ехали по безводной пустыне, где сам воздух, казалось, дышал жарой. Как только овцы начали выказывать первые признаки беспокойства, показался ручей, в котором было достаточно воды, чтобы утолить жажду. Теперь они двигались в южном направлении по прямой к месту назначения, но самая тяжелая часть путешествия была впереди. Не успели они пройти еще сорок миль, русло ручья, вдоль которого они передвигались, превратилось в мозаику из растрескавшейся сухой грязи, сменявшейся время от времени быстро испаряющимися лужицами стоячей воды.

Аборигены-погонщики поехали вдоль ручья вперед, осмотреть окружающую местность в поисках воды, но ничего не увидели, кроме песка и дюн.

— Что мы будем теперь делать, пап? — нетерпеливо спросил Рори, вытирая с лица пыль и пот. Впереди небо и земля сливались, танцуя вместе до неясного горизонта в мерцающей дымке. — Если мы поедем туда, трудно сказать, когда мы найдем воду, да и найдем ли вообще?

— Нам будет не лучше, если мы вернемся, — ответил сурово Мердо. — То небольшое количество воды, которое осталось позади, наверняка сейчас уже высохло, а овцы съели все, что можно было съесть. Нам ничего не остается, как идти вперед. Что ты скажешь, Томми?

Последний вопрос был обращен к главному погонщику из аборигенов, который сидел на лошади, прислушиваясь, но не предлагая никаких советов.

— Я скажу, может, черные люди знают, хозяин?

— Черные люди? Какие черные люди? — Именно так Томми всегда называл своих собратьев, но Мердо не видел никаких следов австралийцев, кроме тех, что сопровождали их.

— Они идут за нами в трех или четырех днях пути. — Томми поднял три пальца, чтобы его утверждение было более убедительным.

— Почему ты не сказал об этом раньше? Если они живут в этой местности, они, наверное, знают, где мы можем найти воду.

— Это могут быть плохие черные люди, хозяин. Лучше, если мы оставим их одних. Может, далее уйдем.

— Нам нужно с ними поговорить. Иди и найди их, Томми. Попроси их прийти и поговорить с нами. Скажи им, что мы дадим им жирную овцу для их котелка.

Мердо пришло в голову, что, если невидимые аборигены оставят овец помирать от жажды, у них будет сколько угодно мяса. Однако любопытство может привести их сюда.

— Лучше я возьму ружье, хозяин. — Томми явно раздумывал, идти ли ему, чтобы поговорить со своими соплеменниками.

— Никакого ружья. Забей одну овцу, привези ее им — и запомни, Томми, нам нужна их помощь.

У Томми были серьезные опасения относительно этого поручения, но он уже десять лет работал на Мердо. Он сделает так, как ему велят.

Томми отсутствовал более трех часов; когда он вернулся, с ним были пятеро аборигенов. Большинство аборигенов, которые раньше встречались с белыми людьми, щеголяли по крайней мере одним предметом европейской одежды. Эти были практически полностью обнажены, но каждый нес деревянное копье.

Мердо сделал что мог, чтобы показать им свое расположение, но аборигены были как бы не в своей тарелке. Да и погонщики с фермы Россов не предпринимали попыток заговорить с незнакомцами. Это было необычно само по себе, поскольку аборигены были общительными людьми и любили обмениваться новостями и слухами.

— Ты узнал у них о воде, Томми? — спросил Мердо своего главного погонщика.

Томми кивнул.

— Они говорят, что покажут воду, хозяин, но ты давать им еще три овцы.

— Три овцы на пятерых. Не слишком ли они жадничают?

— Вот там по дороге есть еще много черных людей, хозяин. — Томми махнул рукой в направлении, откуда он и аборигены пришли. — Полно женщин, детей.

Тут-то Мердо понял, что подозрения Томми были неслучайны. Аборигены, которые жили в сердце Австралии, постоянно находились на грани голода, и потому их поведение трудно было предсказать. Скорее всего, они не упустят возможности устроить пир, который мог бы предложить им белый человек, перегоняющий стадо овец.

Но единственный шанс найти воду могли дать только аборигены.

— Скажи, что мы дадим им трех овец, но только тогда, когда они приведут нас к воде.

Томми передал предложение Мердо, и оно было встречено немедленным одобрением со стороны вновь прибывших. Они согласились подозрительно поспешно.

— Здесь что-то нечисто, Рори. Не спускай с них глаз.

— Хорошо, но я думаю, ты чересчур осторожен, пап. Может, они никогда раньше не видели белого человека. Просто нервничают, вот и все.

— Возможно, но бдительность не помешает.

Держа путь в направлении, указанном аборигенами, Мердо гнал овец впереди лошадей, приказав погонщикам держать их по возможности под строгим контролем. Животные мучились от жажды и, если они все кинутся к источнику, когда почуют воду, могут покалечить друг друга.

Аборигены вели Россов и их животных по однообразной местности, состоящей из песчаных дюн, пока им не встретился ручей, который, вероятно, был притоком той речки, по которой они шли с севера. Почти полчаса шли они по его руслу, хотя оно и казалось не менее сухим, чем то, которое они миновали раньше. Неожиданно шаг передних животных ускорился, и другие последовали их примеру.

— Отгоните их назад… они почуяли воду. Задержите их.

Через несколько минут приказ, который выкрикнул Мердо, был исполнен, но потом несколько овец прорвали линию аборигенов на конях, которые пытались сдержать их напор. Линия разорвалась, всадники бросились вслед за овцами — и все смешалось. Овцы рассыпались по низким берегам ручья, подстегиваемые сильной жаждой. К счастью, Мердо и Рори с оставшимися погонщиками смогли сдержать натиск лошадей и отогнать их назад.

Томми ушел с аборигенами вперед, и вдруг он издал страшный крик:

— Хозяин! Хозяин! Поверни овец. Быстрее, быстрее! Вода — плохо…

— Черт возьми!..

Мердо и Рори быстро поскакали вперед и врезались в столпившихся у ручья овец. Никто не знал, как Томми открыл, что вода была «плохо», но они знали его слишком хорошо, чтобы сомневаться в его словах.

Они опоздали, и первые ряды овец уже напились, но как только остальной скот немного замешкался, оба белых и погонщики образовали барьер и начали бить животных, отгоняя назад, сначала криками, а потом стрельбой из ружей. В конце концов их действия возымели успех, и, когда овцы стали в беспорядке разворачиваться, погонщикам удалось повернуть их назад к сухому руслу ручья.

— Как ты узнал, что вода в ручье плохая? — Мердо прокричал через спины животных туда, где Томми проверял, чтобы ни одна из лошадей не прервала слабый кордон людей.

Между делом Томми махнул рукой туда, где лежали трупики нескольких маленьких грызунов и птичек, прямо рядом с кромкой воды. В то же момент одна из овец упала на землю и забилась в агонии.

— Это просто плохая вода, или она отравлена? — Мердо осмотрелся, приподнявшись в седле. — Куда делись аборигены? Те, которые привели нас сюда?

— Ушли, хозяин. Теперь они далеко.

— Ты думаешь, они намеренно отравили воду? — Рори, лицо которого блестело от пота, подъехал поближе, чтобы задать этот вопрос.

— Либо так, либо они знали, что вода отравлена, и специально привели нас сюда.

— Но почему? Мы же обещали дать им овец, которых хватило бы им на месяц, — ели бы и радовались.

— Кто знает? — Мердо уныло пожал плечами. — Возможно, они уже встречались с белыми людьми раньше. Ведь известно, что наши люди кормили аборигенов отравленным мясом, чтобы освободить место под пастбище. Нам еще повезло, что погибло всего несколько животных, но воду ведь все равно нужно найти. Пошлите Томми вперед вдоль русла ручья. Эта вода — плохая, но дальше может быть еще вода.

Россы закончили перегон скота, не доходя нескольких миль до Аделаиды. Последнюю часть пути они уже путешествовали по заселенной местности, и, когда добрались до Капанды, небольшого городка, уже разнеслась молва о том, что они гонят овец и лошадей. Покупатели уже поджидали их.

Засуха и пустыня, а вслед за ними буря и наводнение сократило число овец почти наполовину, но ни одна из лошадей не пала, и продажа животных прекрасно вознаградила обоих Россов за тяжелый труд и опасности.

Томми и остальных аборигенов разместили на одной из ферм в пригороде Капанды, пока не настанет время возвращаться в Квинсленд. С чеком на две с половиной тысячи фунтов, заботливо спрятанным в карман рубашки, Мердо отправился с Рори в Аделаиду.

Поездка предпринималась по трем причинам. Рори заслужил недельку-другую отдыха в большом городе, и, кроме того, необходимо было сделать некоторые запасы, чтобы привезти с собой в Квинсленд. Третью причину Мердо держал в тайне от своего сына.

За три дня до прибытия в Капанду Мердо укусила за руку змея, которая забралась к нему под одеяло ночью. Все случилось так быстро, что он так и не узнал, какой породы она была, хотя, скорее, всего, ядовитая. Мердо разрезал ранку сам ножом, а Томми приложил сок каких-то растений. К несчастью, они были так далеко от привычной растительности, что Томми не смог найти все травы, которые ему были необходимы.

Грубое лечение, несомненно, спасло жизнь Мердо, но рада заживала очень медленно. В нее попала инфекция, и с каждым днем она становилась все более болезненной. Более всего Мердо беспокоило то, что за последние сутки он три раза чувствовал сильное головокружение. При каждом таком случае, когда земля кружилась у него перед глазами, его спасало от падения с лошади только то, что он успевал отчаянно схватиться за луку своего седла.

К счастью, Рори, казалось, ничего не заметил, и Мердо твердо решил при первой же возможности пойти на прием к врачу в Аделаиде.

Когда полковник Уильям Лайт стал генеральным инспектором Южной Австралии, он распланировал Аделаиду на манер шахматной доски. Районы жилых зданий все еще стояли четкими квадратами, но в салунах и гостиницах, которые рассыпались вдоль набережной реки, часто посещаемых моряками, погонщиками и другими путешественниками, шахматы были не единственным развлечением, которое могли предложить девушки из баров в этом районе.

Мердо и Рори нашли комнату в одном из самых современных отелей в районе, но тут их пути разошлись. Рори охватила жажда, и именно к холодному пиву, а Мердо сказал, что он «мог бы оглядеться вокруг некоторое время и нагулять аппетит, прежде чем лечь спать». На самом деле, он просто увидел вывеску врача на двери между двумя салунами на соседней улице.

Россам повезло, что нашли покупателей овец в Капанде и им не пришлось гнать их до Аделаиды. Два фермера, что гнали скот из Нового Южного Уэльса, вели борьбу со стихиями и друг с другом — за первенство на рынке Аделаиды.

Но, несмотря на жестокое, а иногда и беспощадное соревнование между двумя фермерами, они добрались до Аделаиды с разницей всего в несколько часов. Теперь, когда перегон скота был закончен, соперничающие фермеры и их погонщики стали лучшими друзьями, заказывая друг другу выпивку и обмениваясь байками о путешествии.

Рори вошел в отель, который занимали скотоводы Нового Южного Уэльса, и стоял у бара, терпеливо ожидая, когда его обслужат. Он не привык к такой толпе народа. Если бы не мысль о холодном пиве, он бы ушел и поискал местечко поспокойней.

— Ну, приятель, что ты будешь? — наконец увидал его бармен.

— Холодное пиво, одно, нет, два, это избавит меня от необходимости снова пробираться к стойке через несколько минут.

— Ты пришел с этими овцеводами из Нового Южного Уэльса?

— Нет, я с отцом пригнал лошадей и овец из нашего дома в Квинсленде.

— Ты проделал путь сюда из Квинсленда?

Этот вопрос был задан невысокой темноволосой и черноглазой девушкой, и в голосе ее ощущалось благоговение. Красное сатиновое платье ярко контрастировало по цвету с тусклой коричневой одеждой погонщиков скота. Она нырнула ему под руку, когда он потянулся за двумя порциями пива, и ловко подхватила у него стаканы. Не спрашивая, сделала глоток из одного из стаканов, улыбнулась ему и сказала:

— Меня зовут Лили. Я найду тебе столик, а ты можешь купить мне выпивку и расскажешь все о твоем путешествии.

Неся две порции пива, Лили проталкивалась, помогая себе локтями, между мужчин, стоящих у стойки бара, а Рори как в тумане двигался за ней следом. Непривычный запах дешевых духов щекотал его ноздри, он был ужасно смущен, что обратил на себя внимание этой девушки.

Напиток для Лили оказался сверкающей светлой жидкостью в маленькой рюмке, и он стоил в четыре раза дороже того, что Рори заплатил за два пива, но цена была не важна. Он бы заплатил и больше, девушка смотрела на него так, как никто и никогда в жизни.

Рори немного знал о женщинах. Кроме аборигенок, единственными женщинами, с которым ему приходилось общаться, была его мать и женщины семейства Карров.

Он не имел понятия о девушках, которые развлекали в барах матросов и погонщиков. И к крепким напиткам не был привычен. Когда домой привозились припасы после прогона скота, среди них был небольшой бочонок рома, но его пили редко и только по особым случаям.

Здесь, в Аделаиде, Рори был в компании с девушкой, непохожей на тех, каких ему приходилось встречать раньше, до того, как его стали угощать пивом погонщики из Нового Южного Уэльса. Каждому из них было хорошо известно, какие опасности могли их ждать во время перегона скота, и они собрались вокруг стола, чтобы послушать повествование Росса о перегоне через незнакомую местность с тысячью овец и двумя сотнями лошадей.

Напитки все прибывали, когда подбородок Рори медленно склонился на грудь, а тело медленно начало заваливаться вперед, пока лоб не уткнулся в стол. Он понимал, что с ним происходит, но ничего не мог поделать. Не то чтобы он действительно старался свести на нет конфликт между его ощущениями и вращающейся вокруг комнатой. Единственное, что его волновало, это то, что Лили могла бросить его. Лили… Лили…

— Похоже, твой воздыхатель купил тебе все напитки, которые собирался, Лили. — Бармен был одним из четырех совладельцев отеля, которые образовали нечто похожее на синдикат. Он вышел из-за стойки бара, вытирая руки о грубый фартук. — Я выволоку его на улицу. Уж если будет тошнить, то лучше там, чем здесь.

— Просто помоги мне поставить его на ноги, Чарли. Я заберу его наверх, в мою комнату.

— В такую оживленную ночь, как сейчас? Я плачу тебе за то, чтобы ты подбивала мужчин на выпивку. Что ты будешь делать потом, это твое дело, но я не позволю тебе уходить, пока твое рабочее время еще не кончилось…

— Перестань, Чарли, ты мне платишь гроши. Я получаю комиссионные с напитков, которые приношу, и, как ты знаешь, эти люди купили сегодня столько, что ты мог бы уже успокоиться и почувствовать себя вполне счастливым. У тебя тут достаточно девушек, чтобы это счастье продлить. Но, если тебе не нравится, можешь меня уволить. Уж я-то смогу увести всех завсегдатаев еще куда-нибудь. Ну как, ты собираешься мне помочь, или мне оставить его здесь, чтобы он заблевал тебе весь пол?

К Рори вернулось сознание, и первым чувством было то, что весь мир кружится вокруг него. Он протянул руку, чтобы установить равновесие, и коснулся обнаженной руки. С болью открыв глаза, он увидел, что над ним стоит Лили. Ее рука была у него на плече, и она сильно его трясла.

— Не делай этого. Моя голова…

— Открой глаза. Давай, просыпайся. Рори, твоя фамилия Росс?

Открыв глаза, он моргнул и закрыл их снова, но успел увидеть, что Лили была одета только в блестящую свободную шелковую сорочку, которая выставляла напоказ многое из того, что следовало бы скрывать.

— Это хорошо. — Он украдкой посмотрел на нее. — Мы… Я?..

— Если ты спрашиваешь, переспал ли ты со мной, ответ будет — нет, и не по моей вине. Но сейчас есть гораздо более важные причины для волнения. Хозяин вашего отеля был тут, он разыскивал тебя, у него плохие известия. Я сказала, что передам тебе. Это… это твой отец, Рори.

Рори с трудом занял сидячее положение. Комната снова начала кружиться вокруг него, но уже не из-за выпивки.

— Что случилось с отцом? Несчастный случай?

Лили опустила обе руки ему на плечи.

— Он умер, Рори. Горничная нашла его утром, когда вошла в вашу комнату.

Когда Рори вошел в номер, который они занимали вместе с отцом, он знал уже несколько больше о том, что случилось. Доктор, который установил его смерть, был именно тем, к которому Мердо приходил за советом относительно укушенной змеей руки. Доктор вскрыл ланцетом место змеиного укуса и сделал кровопускание, но яд уже сделал свое дело, ослабив сердце Мердо. Фермер из Квинсленда умер от сердечного приступа ночью. Доктор добавил, что Рори может утешить себя тем, что ни он, ни кто-либо другой ничем не смог бы уже помочь.

Мердо похоронили тем же днем на кладбище Брисбена. Надвигалась буря, и священник так поспешно отслужил погребальную молитву, что было даже неприлично. Но это не имело большого значения для двух участников похоронной процессии. Рори так горевал, что не обращал внимания на происходящее, а Лили О'Рафферти не имела опыта в похоронных церемониях, так же как и в других церковных обрядах.

Как только упали первые капли дождя, священник пожал Рори руку и кивнул головой Лили, прежде чем торопливо уйти. Когда пожилой могильщик начал швырять землю на гроб, в котором было тело Мердо, Рори в нерешительности остался у могилы, медля уйти. Ему казалось несправедливым оставлять своего отца здесь, в этой незнакомой земле.

— Тебе лучше пойти со мной, нехорошо оставаться одному. — Лили взяла Рори за руку и повела с кладбища, направляясь в бар, где они встретились в первый раз.

Город был в тот вечер немного спокойнее. Один из фермеров из Нового Южного Уэльса отправился в обратный путь, и большинство его погонщиков возвращались с ним. Остальные были в баре, но Рори спускал деньги, как никто из них, и владелец заведения не имел никаких возражений против того, что Лили поддерживала его компанию.

Следующие пять дней по утрам Рори просыпался в постели Лили, совершенно не помня, как он туда попадал. Каждый день Лили заставляла его подумать о будущем. Поначалу она делала это мягко, а потом, по мере того как шли дни, становилась все тверже, а временами просто выходила из себя. Но это не возымело никакого эффекта. Рори говорил ей, что у него полно времени, чтобы подумать о будущем, и каждый день начинал выпивать с самого утра все раньше и раньше.

На шестой день Рори проснулся поздно, но когда он потянулся за Лили, ее не оказалось рядом. Открыв глаза, он увидел, что она сидела у туалетного столика, накладывала румяна на щеки. На спинке стула висело красное шелковое платье, которое было на ней, когда они в первый раз встретились.

— Что ты делаешь так рано, Лили? И почему вытащила это платье? Куда мы сегодня пойдем?

— Лично я собираюсь пойти работать в баре. А что до тебя, то тебе не следует находиться в этой комнате сегодня ночью.

— Черт побери, Лили, о чем ты говоришь! Зачем тебе идти на работу? Ты же сама сказала, что я потратил достаточно денег, чтобы старина Уиллард был счастлив.

— Мне совершенно наплевать на Уилларда, — я думаю исключительно о себе. Я не собираюсь всю жизнь работать в баре, дожидаясь, пока не стану настолько старой, что ни один трезвый мужчина на меня не польстится и придется только подбирать слюни пьяным. Я собираюсь заработать достаточно денег, чтобы убраться отсюда, и я не могу сделать этого в баре. Мне нужна моя комната.

Рори поморщился. Лили никогда не притворялась и не скрывала свой образ жизни, но никогда еще она не говорила об этом прямо.

— Я думал, мы с тобой прекрасно ладим, Ли. Чтобы ты оставила все эти дела, я дам тебе денег, если именно из-за них ты так поступаешь.

Лили села на край постели и печально посмотрела на Рори.

— Рори, не бывает все так, как я этого хочу. Что мы будем делать, когда кончатся все твои деньги, а это будет чертовски скоро, если учитывать скорость, с которой ты их тратишь.

— Тебе не нужно больше здесь оставаться, Ли. Ты можешь поехать со мной обратно на ферму, в Квинсленд.

Лили резко встала.

— Ферма — не для меня, Рори Росс. В отличие от тебя, у меня никогда не было ни отца, ни матери, о которых мне пришлось бы горевать. Все, что я могу припомнить из своего детства, это как меня передавали из одной семьи, которая меня не хотела, в другую, которая хотела меня еще меньше. Это кончилось все на ферме, хозяйка которой меня тоже не хотела, зато хотел хозяин и имел при каждом удобном случае. Жена его подозревала о том, что происходит, и давала мне такую работу, которая была бы не под силу и китайцу. Ну уж нет, тебе не удастся отправить меня на ферму. Никаких ферм. У меня свои планы на будущее, но я не могу приступить к их выполнению, пока ты не освободишь мою комнату. Я надеюсь, что тебя уже тут не будет, когда я вернусь сегодня вечером, Рори.

Лили посмотрела на него сверху вниз, блестя глазами и высоко подняв подбородок.

— Я думал, я тебе нравлюсь, Ли. Правда, я так думал.

Лили на минуточку закрыла глаза, прежде чем ответить:

— Ты мне нравишься, Рори. Если бы ты мне не нравился, я бы разрешила тебе тут остаться, пока ты не истратишь все свои деньги на меня. Вот почему я отправляю тебя домой, туда, откуда ты пришел. Уезжай сегодня, Рори, и будь осторожен.

Когда Рори вошел в зал бара, Лили сидела за столом с мужчиной, который по виду да и по запаху был похож на погонщика. Она увидела его, но продолжала разговаривать со своим клиентом.

— Я хочу поговорить с тобой, Ли.

Когда ее клиент начал протестовать, говоря, что он купил время Лили за выпивку, Рори сказал:

— Что ты пьешь, приятель?

Погонщик посмотрел на свой пустой стакан.

— Виски, но…

У стойки бара Рори в нетерпении заказал полную бутылку виски и отнес ее к столу. Поставив бутылку на стол с такой силой и грохотом, что все сидящие поблизости повернули головы в его сторону, он сказал остолбеневшему погонщику:

— Вот тебе подарок от меня, но пойди и выпей за другим столом. Мне с Лили нужно кое-что обсудить.

Погонщик выбирал между прелестями Лили и виски только несколько мгновений. Схватив бутылку, он торопливо бросился к другому столу в углу зала.

— Что все это значит? Что ты делаешь?

— Это тот самый план, который ты имеешь на будущее?

— В чем дело? — Пока она не встретилась глазами с Рори, Лили хотела сказать, что это не его дело. — Я хочу поехать на золотые прииски у Балларта и открыть там бар, такой, как этот.

Рори с шумом выдавил из себя:

— Ну и ну! Никто не посмеет сказать, что у тебя нету честолюбия, Ли. И как ты думаешь, сколько тебе потребуется времени для этого?

— Слишком много. Ходят слухи, что нашли еще одну новую золотую жилу. Если бы я смогла добраться туда сейчас, у меня бы был маленький шанс. Однако… — Она пожала плечами. — Ко времени, когда я накоплю достаточно денег, быстро разбогатевшие старатели отправятся еще куда-нибудь, а туда поедут разные предприниматели.

— Как много тебе не хватает?

— Какой-нибудь тысячи фунтов — или две, если я собираюсь обделать дело, как надо.

Из кармана Рори вытянул кусок бумаги. Старательно разгладив, он положил ее перед Лили.

Когда она увидела сумму, написанную на чеке, глаза девушки широко раскрылась от удивления. Взглянув на Рори, она сказала:

— Откуда ты взял столько денег?

— От продажи скота, который мы пригнали из Квинсленда.

Рори не сказал, что его отец напоминал ему, что половина денег была обещана Тристраму.

— И это все твое?

— Мне бы нужно купить повозку припасов, чтобы отправить на ферму, и передать Дональду мою часть земли. Я думаю, он не станет возражать. Из него получится лучший фермер, чем я. Он будет счастлив иметь возможность поступать, как ему заблагорассудится, не ставя меня об этом в известность.

Лили вдруг покачала головой.

— Я не могу взять такие деньги от тебя, Рори. Я просто не могу.

— А я и не предлагаю их тебе, Лили, — улыбнулся Рори ее замешательству и попытался выбросить образ Тристрама из головы. — Я предлагаю, чтобы мы с тобой поженились и осуществили твою деловую идею как партнеры. Что ты на это скажешь?

Тристрам встретился с Эзрой Ханраханом, основателем и лидером Фонда защиты горняков, не успел он и ногой ступить на угольную шахту Джереми Уильямса. Ханрахан и трое комитетчиков поджидали Тристрама за воротами шахты, когда он пришел на работу в первый раз.

— Ты — Тристрам Росс? — задал вопрос Ханрахан, в то время как три его товарища встали на дороге таким образом, что ему, Тристраму, пришлось оттолкнуть одного или двух, чтобы пройти.

— Именно такую бирку навесили на меня двадцать два года тому назад. Чем могу быть вам полезен?

Ответ Тристрама был игривым, но он смотрел на толстого и приземистого Ханрахана и его приятелей устало. Компания, что собралась приветствовать его в первый день на работе, была не из приятных.

— Мое имя — Ханрахан, Эзра Ханрахан. Скорее это я могу быть полезен тебе, Росс. Ходят слухи, что ты личный друг мистера Уильямса. Говорят, он взял тебя на работу сам. Друзья хозяина не получают радушного приема здесь, в забое этой шахты, Росс.

Так вот в чем было дело! Тристраму стало интересно, откуда этот человек получил такую информацию.

— Слухи, как это всегда бывает, ошибочны. Джереми Уильямс — прихожанин моего тестя. Он услышал, что я отчаянно ищу работу, и предложил место на шахте. Я буду добывать уголь точно так же, как и остальные. Если я не буду выполнять норму, меня уволят, как любого другого.

— Говоришь, ты не друг хозяину?

— Он говорил со мной однажды. А сколько раз с ним разговаривали вы?

Эзра Ханрахан внимательно посмотрел на Тристрама. Перед ним был молодой мужчина крепкого сложения, с загорелой кожей, какой не было ни у одного горняка, и необычайно уверенный в себе. Лидер Фонда защиты быстро заморгал глазами, как это бывало с ним в моменты гнева или неуверенности.

— Это мое первое утро на работе, и я не хочу опоздать, поэтому, джентльмены, если вы соблаговолите дать мне дорогу…

— Если ты не приближенный хозяина, ты наверняка захочешь вступить в наш фонд — Фонд защиты горняков. Только за два фунта в месяц мы будем заботиться о твоей семье, если что-нибудь случится с тобой на работе.

Меньше всего хотелось Тристраму, чтобы кто-то из тех людей «заботился» о Сэди, если с ним что-то случится.

— Я должен подумать. Два фунта — это большой ломоть от того, что я буду получать.

— Не слишком долго раздумывай. Несчастные случаи тогда и происходят, когда меньше всего их ожидаешь. Особенно если ты неопытный горняк.

Оставив людей из Фонда защиты горняков позади, Тристрам направился к начальнику шахты. Он подумал, что ему не повредит осторожность, если он решит не присоединяться к фонду Ханрахана. Но все равно, два фунта было слишком много. Особенно теперь, когда Сэди ждала первенца в следующем месяце.

Известие о смерти отца пришло от Дональда в Спрингфилд, когда тысяча восемьсот шестьдесят первый год приближался к концу. Эта трагедия стала жестоким последним ударом для Тристрама в этом ужасном году. Только любовь и поддержка Сэди помогали ему выстоять и не сдаться, как это сделали многие в этой местности.

Вскоре после прибытия в Спрингфилд с фермы, Тристрам нашел работу у местного кузнеца. Он проявил такие способности к работе, что кузнец с готовностью согласился взять его к себе равноправным партнером, когда прибудет доля денег, обещанная Тристраму отцом.

Деньги не пришли, зато грянул кризис в экономике Квинсленда. Огромное количество фермеров покидало свои земли, оставляя за собой больше долгов, чем сожалений. Вместо партнерства, на которое надеялся Тристрам, ему сказали, что в кузнице больше нет работы для двоих.

Известие о смерти отца сокрушило Тристрама. Только гораздо позже печаль сменилась горечью. Рори лишил Тристрама не только его части наследства, когда удрал с девчонкой из бара в Аделаиде, он отнял у него надежду жениться с Сэди.

На следующий год преподобный Джон Карр был приглашен священником в новую церковь в Брисбене, быстро развивающейся столице Квинсленда. Он принял новый пост, но Сэди отказалась сопровождать своих родителей, пока ее отец не даст своего согласия, чтобы она и Тристрам поженились до их отъезда.

Сильно влюбленная в Тристрама, Сэди поняла, что больше ждать нельзя — а она была очень решительной девушкой. Последней службой, которую провел Джон Карр, прежде чем отправиться из Спрингфилда, был обряд венчания своей дочери с Тристрамом. Потом все семейство отправилось в Брисбен, где Тристрам надеялся найти работу.

Сеть подземных туннелей совершенно не была похожа на работу на ферме, но Тристрам нашел интересной свою новую профессию. Это был целый неведомый мир. Сначала он шел за своими товарищами, через минуту ему уже пришлось ползти по пещере с низкими сводами, а потом идти во весь рост через туннель размерами с величественный собор.

— Ты еще не встречался с Эзрой Ханраханом? — задал ему вопрос Том Харди, старший шахтер, которому было велено учить новичка всем премудростям добывания угля из-под земли.

— Он разговаривал со мной.

Харди, большой плотный мужчина лет сорока, сразу понравился Тристраму, но он слишком мало знал его, чтобы откровенничать.

— Ты согласился присоединиться к Фонду защиты горняков?

— Я сказал, что подумаю. А ты вступил в него?

— Я даже не встал бы в очередь у Ворот Святого Петра, если бы там был Эзра Ханрахан. Имей в виду, здесь на шахте всего четыре-пять человек, которые не вступили, и необъяснимые «несчастные случаи» происходят чаще всего с новым шахтером, который медлит со вступлением в этот фонд.

— Ханрахан сказал мне то же самое. А почему с тобой ничего не произошло?

Том Харди коротко и невесело рассмеялся:

— Эзра знает, что если он устроит для меня «несчастный случай», ему придется убить меня. Если же он не сделает этого, тогда наверняка я его убью, или кто-нибудь другой. На острове Норфолк он порол людей, и ему эта работа нравилась. Когда-нибудь он встретится с одной из своих жертв, и тогда Фонду защиты горняков придется искать нового лидера.

Тристрам вспомнил шрамы на спине своего отца, которые были результатом так называемой «порки второй степени». Остальным пришлось перенести гораздо более сильную порку, а у бывших заключенных долгая память. Он понял, что никогда не будет иметь дела с Эзрой Ханраханом.

В ту ночь, когда Тристрам сидел в деревянной бадье у огня на кухне их маленького дома, который они сняли, а Сэди помогала смыть угольную пыль с его тела и волос, он рассказал ей о своей встрече с Ханраханом.

Прервавшись, чтобы распрямить спину и схватившись за нее рукой от боли, Сэди сказала:

— Тебе лучше вступить в этот Фонд защиты. Нам, конечно, дорого каждое пенни, которое ты принесешь домой, но ты мне нужен больше.

Посмотрев на своего мужа, Сэди спросила:

— Ты ведь вступишь?

— Я еще не решил. Мне не нравится, когда меня угрозами заставляют делать то, в чем я еще не разобрался.

Сэди родила сына за два дня до того, как Тристрам пошел на работу в первый раз. Роды были трудными, и радость Тристрама омрачало беспокойство. Позвали доктора, его счет был высоким. Когда Эзра Ханрахан и его приятели зашли к Тристраму за первым месячным взносом в Фонд защиты горняков, Тристрам смог сказать, не кривя душой, что он не в состоянии заплатить два фунта. В следующем месяце Тристрам остался еще должен доктору, но на этот раз его отказ вступить в Фонд был встречен с едва скрытой угрозой.

Две недели спустя Тристрам работал в узком туннеле, ставя подпорки. Том Харди приметил пласт угля рядом и сказал, что стоит его разработать, если они вгрызутся в него немного глубже. Единственная проблема то, что крыша туннеля была в неустойчивом положении. Тристраму было дано задание подпереть ее, в то время как остальные члены бригады будут работать над основным угольным пластом в другом туннеле.

В узком туннеле было жарко, и лампа, в которую была вставлена свеча, отбрасывала неясные тени на грубые деревянные стены и крышу. Он работал уже почти два часа, когда ему показалось, что он слышит какой-то звук из туннеля, который находился позади него.

— Это ты, Том? — Тристрам старался услышать ответ. Когда ответа не последовало, он подумал, что, должно быть, ошибся. Звуки иногда играют с людьми шутки под землей.

Неожиданно он услышал другой звук — и в этот раз не могло быть ошибки. Это был звук падающих подпорок. Через минуту послышался шум, следом за которым поток воздуха затушил свечу в фонаре.

Тристрам бросился вниз, на кучу подпорок для крыши, когда облако удушливой пыли наполнило воздух, а грохот достиг устрашающих размеров. Он не так уж долго работал в шахте, но ему не нужно было объяснять, что произошло: крыша пришла в движение и покосилась, что послужило причиной крушения вместе с ней и подпорок.

Он задержал дыхание, но теперь он уже не мог больше не дышать. В рот и в нос попала пыль, забила горло и легкие. Он закашлялся и думал уже, что задохнется. Пока не окончился продолжительный кашель, он не понял, что обвал тоже прекратился. Крыша упала не во всем туннеле. Он остался жив.

Тристрам поискал на ощупь лампу и не нашел. Там, где она была прежде, теперь груда щепок и камней поднималась резким уступом до крыши туннеля. Крушение закончилось только в шести футах от места, где он теперь лежал. В полной темноте он пощупал вверху, надеясь, что между обвалом и крышей найдется место, но его не оказалось. Он был заживо погребен в могиле не более двадцати футов в длину и шести футов в высоту и ширину.

Тристрама охватила паника, он бросился копать голыми руками в развалинах, но потом здравый смысл одержал верх, и он перестал. Ему нужно лежать спокойно и надеяться, что помощь придет до того, как кончится воздух. Потом неожиданно земля задрожала, с крыши посыпались на пол камни, и он знал, что этим все не кончится.

Некоторое время Тристрам пытался считать секунды и складывать их в минуты, а минуты — в часы, но ему все труднее и труднее было сосредоточиться, а потом стало очень жарко.

Прошло достаточно много времени, и у Тристрама возникло непреодолимое желание спать. Он изо всех сил пытался не заснуть, но неожиданно понял, что временами терял сознание. Ему хотелось бы знать, как долго это продолжалось. Он не мог доверять собственным ощущениям. Сколько он уже в туннеле? Несколько часов? Дней? Его губы и горло были сухими, и он отдал бы весь свой месячный заработок за глоток холодного пива.

Он подумал о Сэди. Как она сможет управляться без него? Сэди и их сын, Сидни…

Тристрам открыл глаза и попытался нормально вздохнуть, но теперь это стало невозможным. Он чувствовал на груди огромный вес, а дыхание стало частым и поверхностным. Вроде бы послышался какой-то звук, как будто кто-то роет землю где-то рядом, но он слышал такой звук уже много раз до этого в темноте… Несчастный лежал на спине, все больше ослабевая.

Преподобный Джон Карр позаботится о Сэди… и о Сидни… Тристрам услышал звук снова, а потом стук металла о камень. На этот раз не могло быть ошибки: пришла помощь. Люди откапывали завал в поисках его. Он попытался сесть, крикнуть. Но это вызвало только головокружение, а из пересохшего рта не выходило ни звука. Он лег снова, задыхаясь. Он должен держаться. Он будет жить.

Тристрам, должно быть, потерял сознание снова, но внезапно почувствовал, как будто сильный порыв ветра прошел по туннелю. Вес с его груди упал, но в ушах была такая боль, что он вскрикнул.

— Он здесь, и он живой!

Тристрам услышал крик, и, когда пытался придать своему лицу подобие улыбки, свет от фонарей осветил подпорки, которые выдержали крушение. Он также увидел гору щепок, в которые обратилась крыша, когда упала и почти засыпала его. Потом усталый голос Тома Харди сказал:

— Я рад, что ты не принял меня за лжеца, мой мальчик. Я сказал твоей хозяйке, что мы доставим тебя к ней живым и здоровым, чтобы ты смог окрестить своего мальчишку в воскресенье, а сейчас только суббота, полночь еще не наступила.

Тристрам надеялся, что Бог услышал молитвы благодарности, которые он шептал сухими от пыли губами. Крыша обрушилась в четверг.

Эзра Ханрахан жил в большом, крепко выстроенном доме, на расстоянии полумили от шахты Уильямса, с садом, который спускался вниз к берегу реки. Закрыв за собой дверь, Ханрахан смотрел туда, где туман, появлявшийся ранним утром, плыл по реке в направлении моря за деревьями. Это был впечатляющий дом для шахтера, но он и не считал себя обычным шахтером. Он был руководителем Фонда защиты горняков. Как только он преуспел и о фонде узнали, он бросил работу под землей и занял офис в городе. Он распространил свою деятельность, вовлекая новых шахтеров по всему берегу реки, взносы потекли рекой. Да, все шло прекрасно для бывшего палача из Норфолка.

— Я хочу поговорить с тобой, Ханрахан. — Из тени деревьев вышла фигура, и глава фонда узнал в говорящем Тристрама Росса.

— Если ты хочешь стать членом фонда, поговори со мной на шахте. А сейчас я иду на работу…

Не успел Ханрахан проговорить этих слов, как Тристрам схватил его за руку и потянул с дорожки под деревья, где он споткнулся и упал на землю.

— Почему ты…

И снова Тристрам не дал ему договорить, двинув кулаком прямо в челюсть и отправив его на землю снова, как только тот поднялся на ноги.

— Именно о фонде я и разговариваю с тобой, Ханрахан, а в частности, о твоих методах заманивать в него новых членов.

Ханрахан поднялся с земли и бросился на Тристрама, но он был готов к этому и пинком послал его на землю снова.

— Ты, черт возьми, чуть не убил меня, Ханрахан. Со сколькими другими ты проделал то же самое — и преуспел? Сколько «несчастных случаев» произошло с другими, которые не вступили в твой фонд?

Ханрахан попытался встать, но кулак Тристрама, тяжелый от работы в кузнице, снова сшиб его с ног. Теперь Ханрахан весь покрылся потом, потом страха, который он видел на лицах многих мужчин, когда их привязывали к столбу, чтобы пороть.

— Я не имею никакого отношения к твоему несчастному случаю, Росс. Падение крыши дело непредсказуемое. Ты не так уж много поработал в шахте, чтобы…

Тристрам снова ударил кулаком, а затем еще раз и еще.

— Опоры крыши не могли сами упасть. Должно быть, твои люди отвязали веревки еще до того, как Том Харди заметил это.

Эзра Ханрахан был сильным человеком, но холодный гнев Тристрама был сильнее. Негодяй остался лежать на земле под деревьями и не появлялся на шахте три недели.

Тристрам не ждал, что глава фонда позволит этому инциденту остаться без последствий. Однако, когда несколько приспешников Ханрахана думали уже, что они заманили Тристрама в ловушку, устроив обвал в подземном туннеле, они неожиданно оказались в окружении молчаливых шахтеров, в руках у которых были черенки от киркомотыг. Ханрахану было передано предупреждение, что, если что-нибудь случится с Тристрамом, на дом лидера фонда нападут и позаботятся, чтобы он больше не работал на шахте.

По иронии судьбы, восемнадцать месяцев спустя Тристрам Росс был в поисковой команде, разыскивающей первого руководителя Фонда горняков на шахте Уильямса. В одном из угольных пластов произошел ужасный взрыв близко к поверхности. Семнадцать шахтеров погибли, и одним из них был Эзра Ханрахан.

Этот случай стал последней каплей, шахтеры вышли на поверхность, отказываясь спускаться под землю, пока не будут введены удовлетворительные меры безопасности. Они также требовали денежной компенсации для иждивенцев погибших шахтеров, чтобы продержаться до тех пор, пока те не смогут сами обеспечивать себе будущее.

Джереми Уильямс отказался вступить в переговоры с людьми до тех пор, пока они не вернутся на работу, и ситуация оставалась тупиковой в течение трех недель. Как-то утром Том Харди пришел к Тристраму домой, требуя и прося от имени рабочих, чтобы он нашел подход к владельцу шахты и поговорил с ним от их имени. Тристрам, помедлив, согласился, но он не думал, что шахтовладелец согласится с собранием, еще меньше было уверенности, что будет достигнуто какое-либо соглашение с бастующими шахтерами.

На счастье, они встретились в доме преподобного Джона Карра после воскресной службы. Тристрам и Сэди были вместе, и с ними был Сидни и их новорожденная дочка, которую вскоре окрестят, дав имя Мери. Джереми Уильямса сопровождала его жена Дженни и их дочь Стелла.

Тристрам и Джереми Уильямс обсудили проблемы, возникшие на шахте, и ее владелец повторил снова свое требование, чтобы люди приступили к работе, прежде чем они до чего-нибудь договорятся.

— Но люди боятся спускаться под землю, — Тристрам говорил спокойно и рассудительно. — Там произошло слишком много несчастных случаев.

— Тогда мне придется объявить набор горняков в Нью-Кестле. Они все в большинстве случаев из заключенных, — люди, без которых в этом месте лучше было бы обойтись, но я чувствую, что у меня не будет выбора.

— Однако несчастные случаи продолжаются, мистер Уильямс. Вы добьетесь только того, что число людей с жалобами на вас удвоится. Шахтеры поступают так не без причины. Они такие же люди, как Том Харди и я, семейные люди. Люди, которые не просто боятся работать в забое, а заботятся о том, что будет с их семьями, если они погибнут или покалечатся.

— Я думал, что для подобных случаев существует Фонд защиты горняков, так, кажется, он называется, или что-то в этом роде?

— Фонд защиты умер вместе с Эзрой Ханраханом, а денег, которые были положены в банк на имя фонда, оказалось всего тысяча сорок три фунта. Вряд ли хватит, чтобы прилично похоронить каждого погибшего.

Младенец начал плакать. Все женщины, которые были в комнате, собрались вокруг кроватки.

— У Билли Конрада и Альберта Пенфолда остались дети не старше Мери. — Голос Тристрама стал даже спокойней, чем до этого, но те, кто были в комнате, не пропустили ни одного слова. — Их должны были крестить всех вместе здесь, в этой церкви.

— И мы надеялись, что вы станете крестным отцом для Мери, — добавила Сэди.

Глаза всех в комнате, включая и Мери, устремились на Джереми Уильямса.

Владелец шахты почувствовал, как его гнев стихает, но он хотел выйти из положения, не уронив своего достоинства.

— Я не сдам своих позиций перед рабочими, но я не бесчувственный человек, Тристрам. Я встречусь с тобой, Томом Харди и еще двумя, которых изберут шахтеры, завтра в конторе. Но если нам удастся прийти к какому-нибудь соглашению, я надеюсь, что люди приступят к работе на следующий же день.

Через сутки угольная шахта Уильямса снова работала, со всеми мерами безопасности, которые потребовали шахтеры. Кроме того, каждая вдова шахтера, погибшего при несчастном случае, получила по двадцать пять фунтов с дополнительными пятью фунтами для каждого ребенка в семье. Это была небольшая сумма, но все же лучше, чем ничего.

Семь месяцев спустя Тристрам пришел домой с работы и нашел там двух мужчин, которые поджидали его. Они приехали из Сиднея и привезли с собой известие, которое переменило всю его жизнь. Создавался Национальный союз шахтеров, и в Сиднее в то время уже происходили собрания по выработке устава и выбору должностных лиц.

Известие об удачных переговорах в конфликте на шахте Уильямса достигло Сиднея, и подробности не были опущены, несмотря на далекое расстояние. Два представителя приехали в Брисбен, чтобы спросить Тристрама, не согласится ли он представлять Квинсленд в создаваемой организации. Это назначение должно быть поддержано губернатором Квинсленда, и, если Тристрам согласится, губернатор встретится с ним, прежде чем он отправится в Сидней.

Тристрам Росс зажег факел, который однажды будет вручен одиннадцатому и последнему сыну от Сэди. Его имя будет Генри, Генри Мердо Росс.