Чтоб расцвела сегодня хризантема — Еще с весны, — не для того ли Пела с плачем совка? Чтоб расцвела сегодня хризантема, Не для того ли Гром гремел из тучи? Цветок, подобен ты моей сестрице — Грудь скована печалью неизбывной, Окольными путями юности Она пришла и в зеркало глядится. Чтоб лепестками желтыми сегодня ты цвела, Вчера не для того ли появился первый иней, И ночью нынешней не потому ли так долго я не мог уснуть?

Хяндан [23] , а ну раскачивай качели! Как будто в море синее Ты отправляешь лодку, Сильней, Хяндан! Как будто от трепещущей понуро ивы, И от приникших, словно перед бурей, трав, От мотыльков и ярко-желтых иволг, Ввысь направляешь ты меня, качай сильней, Хяндан! И в небо, где нет рифов, нет и островов, Ты ввысь меня направь, раскачивай качели. К тем облакам с их переливами оттенков, ты ввысь                                 меня направь, сильней качай, И душу, что томится в ожиданьи, ты ввысь направь,                                      сильней, Хяндан, сильней! Но все же так, как к западу стремится месяц, Я в небо устремиться не смогу. Как ветер, что вздымает в море волны, Сильней качай меня, Хяндан, Сильней!

В иссиня-ослепительные дни Давайте тосковать о тех, по ком скучаем. Но здесь, куда ни глянь, повсюду — осени цветы, Устав от зелени, раскрасились осенней гаммой. А как же быть, что делать в снегопад? И как же быть, когда весна наступит? Когда, быть может, я умру, а ты продолжишь жить, Когда, быть может, ты умрешь, а я останусь? В иссиня-ослепительные дни Давайте тосковать о тех, по ком скучаем.

Откроешь холодильник — там рядком Лежат покорно яйца, Белы, и аккуратны, и чисты. И думается мне, что даже голод Мне не позволит съесть их ненароком. На пригородном поезде бесцельно я каталась как-то, И вот, у сельской школы бедная торговка продавала Десятки и десятки желтеньких цыплят. И все они в картонном коробе Так неустанно копошились, Комочки желтенькие. (Да, сердцевина жизни столь тепла!) «Жить — счастье!» — эту мысль являл их образ И у меня, так часто повторявшей, что «несчастье — жить», Слезами он застлал глаза. Не потому ли, что тогда рвалась на волю я из скорлупы? Ах, как же грустно В безденежье искать нам средства на леченье Разбитого параличом отца! И так же, как и мы, белок с желтком, Ведут ли диспут об отчаяньи? В любое время года холодильник Откроешь потихоньку, а оттуда Как будто бы яиц холодных раздается Шепот: «Мам, обними меня»! Но в теплые объятья Наседки-мамы так и не попали эти яйца. И дешево распродавали их. Подобно им, и у меня, оставшейся без документов, Надежда постепенно ослабела, Но и отчаянье зато как будто бы смиренней стало.

Шопену тяжело от бытности Шопеном, и потому он                                             голову склоняет. Жорж Санд же тяжело от бытности Жорж Санд, Вот потому она и голову склоняет. Больному тяжело от бытности больным, А вору — бытность воровская тяжела, Рабочему — от бытности рабочей тяжко, Врачу — от бытности врачом, и потому они и голову склоняют. Отцу — от бытности отцовской тяжело, От материнской — матери, А дочери — быть дочерью непросто, вот потому они                               и головы склоняют. Подсолнуху — подсолнухом быть тяжело, И традесканции собою быть непросто, Ромашке — быть ромашкой, И астрагалу тяжело быть астрагалом, А канне — бытность канной тяжела, вот потому они и                                           голову склоняют. О, как же тяжко! Как тяжко жить под именем своим! Свое прошенье посылаю я и свету лунному, и                                         солнечному свету. И мне не по душе — Перед своей душой склоняя голову, идти по жизни.

Уходишь ты… Но если ты со мной еще побудешь, То после твоего ухода мне Любить тебя еще не будет поздно. Туда, куда уходишь ты, Пусть первым я уйду… Пошлю зари вечерней переливы На удаляющийся образ. И запахну полы одежды, и во тьме, Когда погаснет свет в домах вокруг, Я поднимусь и буду петь тебе, И превращусь в сияющие звезды. Уходишь ты… Но если ты со мной еще побудешь, То после твоего ухода мне Любить тебя еще не будет поздно.

Не плачь! Ты — человек, и ты подвержен одиночеству. Жизнь означает муки одиночества. Когда не позвонили, ты звонка не жди. Идет ли снег — дорогой снежной ты иди, Идет ли дождь — в дождя потоках ты иди. А в камышах бекас сидит и, притаившись, за тобой                                                 следит. И даже Бог порой роняет слезы от одиночества. И птицы на ветвях сидят — от одиночества, И ты на берегу сидишь — от одиночества. И тени гор спускаются под вечер в деревни к                             людям — все от одиночества. И колокол протяжно льет тоскливый звон — от одиночества…

Я не люблю людей, которые не имеют тени. Я не люблю людей, которые не любят тени. Но я люблю людей, что сами стали дерева сенью. Свет солнца ослепительно ярок — благодаря тени. И не бывает мир еще прекрасней, чем тогда, Когда ты под раскидистою сенью Стоишь и наблюдаешь проблески лучей в листвы движеньи. Я не люблю людей, которые не источают слезы, Я не люблю людей, которые не любят слезы, И радость — радость не вполне, когда она без слез, Бывает ли когда-нибудь любовь без слез? И образ человека, сидящего под дерева сенью, Слезу другому оттирая, — Собой являет красоты неброской воплощенье…