Принцессу чеддера из Фондю-Лака припекло. В смысле не только опалило языками пламени несколько более чем физически — кровь Дрю на вкус была как вода из бурбулятора, — а ее по-прежнему слегка ментально жарило от кормежки. Она совершила ошибку — попробовала вымыть изо рта привкус апельсиновым соком, и ее вознаградило пятью минутами блева всухую.

Она отряхнула руки — с них слущились огромные черные хлопья сгоревшей кожи. Проступила свежая, необожженная. Кровь Дрю исцеляла ее, но, похоже, лечение займет какое-то время и, подобно жизни вообще, окажется неприятным и грязным.

Может, ванну принять?

Она прошлепала голышом в ванную — та вся была отделана гранитными блоками и зеленым стеклом — и пустила воду. Пока ванна заполнялась, она отлепила от тела недогоревшие лохмотья платья и бросила в унитаз. Черные плитки пола запорошило серой пылью — останками прежнего владельца, — и она босыми ногами разнесла их по всей ванной и спальне. Принцесса замела их в угол полотенцем. Для нее стало сюрпризом (оказалось — лишь одним в долгой череде таковых), когда в прах рассыпалась — практически у нее в руках — первая жертва, когда она только входила во вкус кровепития.

— Ой.

А такой миленький. Снял ее из «Мерседеса», и двух минут не прошло после того, как она вывалилась из квартиры Хлёста в одном кожаном бюстье и высоких ботфортах на платформе. Ей было не впервой на улице с голой задницей, не это ее ошеломило. Гораздо круче было проснуться от того, что у нее горели сиськи, — и увидеть, как тело отторгает гигантские силиконовые шары, на имплантацию которых она потратила столько денег. Но даже пытаясь вправить их руками на место, принцесса понимала — они сами собой проталкиваются наружу сквозь кожу, вскрывают ее изнутри, словно она рожает «чужих». Когда они выпали на пол, принцесса завопила, а они лежали себе на ковре, подрагивая. Но прямо у нее на глазах кожа заросла, груди затвердели и поднялись, боль утихла до легкого зуда, зато зашевелилось лицо, а конкретнее — губы. Она провела по ним рукой — и в ладони остались два силиконовых слизня, которые она ввела много лет назад. И вот только теперь, глядя на нелепые губные импланты у себя в руке, Синия поняла, что она больше не синяя. Ладони у нее были младенчески белы. И руки, и ноги… Она вбежала в ванную и посмотрела в зеркало. Оттуда на нее глянула прежняя знакомая незнакомка — принцесса чеддера из Фон-дю-Лака. Они с ней не встречались со старших классов: молочная кожа, волосы такие светлые, что почти белые, — прическа того же сурового покроя, что у синей девушки по вызову, только сейчас она все же больше смахивала на пажескую стрижку. Даже татухи, которые она сделала в начале своей карьеры в Вегасе, исчезли.

«Я жива, — подумала принцесса. И следом: — Теперь я буду жить вечно. — И затем: — И мне, блядь, нужны деньги».

Она вбежала в спальню Хлёста, где оставила косметичку. Деньги пропали вместе со всем остальным!

Принцесса выскочила из квартиры и сбежала по лестнице, словно могла увидеть зеленый след купюр, трепетавших на ветру в том направлении, куда слиняли ее накопления. Но оказавшись на улице, направилась к единственному месту, которое тут знала, — к «Безопасному способу» в Марине. Однако не прошла и половины квартала, как рядом затормозил «мерс», зажужжало вниз стекло.

— Эй, тебя подвезти? Прохладно тут для такого наряда.

Его звали Дэйвид, и занимался он чем-то связанным с перемещением денежных масс. Чем бы занятие ни было, оплачивалось, должно быть, неплохо. На нем был костюм за две тысячи долларов, а его пентхаус на Русском холме окнами смотрел на мост Золотые ворота и массивный купол Дворца изящных искусств.

Он дал ей пиджак — накинуть в лифте. И в лифте же ее обуял голод. Бедный Дэйвид. Они даже о цене условиться не успели, а она уже загнула его на туалетный столик из зеленого стекла в ванной — и пила всю его жизнь без остатка.

— Ой. — Вся разница, поняла она, между тем, что случилось с ней, и тем, что произошло с Дэйвидом, заключалась в том единственном кровавом поцелуе, что она сорвала с уст Томми. Если б не этот поцелуй, она бы тоже обратилась в пригоршню праха. «Надо бы песню про это сочинить, — подумала она. — Ну или книжку». Она хотя бы научилась чему-то, прежде чем брать своих жертв.

Теперь же принцесса замела останки Дэйвида в угол, нагребла на картонку из ящика с нераспечатанными сорочками и вывалила в мусорную корзину. После чего погрузилась в ванну с пузырьками и принялась отшкуривать с себя горелую кожу.

Задержаться подольше здесь не получится. Дэйвид когда-то был женат — или у него имелась подружка. Принцесса обнаружила в квартире чулан, набитый женской одеждой, недешевой. Женщина, вероятно, когда-нибудь вернется. Такая квартира, разумеется, стала бы прекрасной базой; может, стоит дождаться жену и смести ее в мусорку вместе с Дэйвидом.

Синия откинулась и прикрыла глаза, послушала, как лопаются пенные пузырьки, как гудит проводка в здании, как по улице внизу ездят машины, а от причалов отходят рыбацкие суденышки. И вдруг — резкий вздох из гостиной, за ним еще один, потом вздох поглубже: это второй обнаружил в себе жизнь. Следом — протяжный мужской вопль. Мертвые Животные, которых она собрала, возвращались в мир живых.

— Посидите тихо, мальчики, — сказала Синия. — Мама сейчас приведет себя в порядок, наденет новое платье, и мы пойдем вас чем-нибудь покормим и заберем мамины денежки.

Она провела губкой по руке и улыбнулась. Вот теперь она точно может стать Белоснежкой. По одному гномику за раз.

Илия бен Шапир скитался по планете восемь сотен и еще семнадцать лет. За это время у него на глазах воздвигались и рушились империи, происходили чудеса и случались бойни, наступали века невежества и века просвещения. Перед ним разворачивались человеческие жестокость и доброта во всем их разнообразии. Он повидал всевозможные уродства — от причудей природы до извращений человеческого ума, больных, прекрасных, ужасающих. Илия думал, что видел всё. Но за все эти годы и со всей остротой восприятия, заточенной вампирскими чувствами, он ни разу не наблюдал огромного бритого кота в красном свитере. Поэтому, сидя перед ним в свежеотстиранном желтом спортивном костюме, еще теплом после сушилки и пахнущем мылом и умягчителем ткани, старый вампир улыбался.

— Кис-кис, — произнес он.

Огромный кот глянул на него из противоположного угла студии с подозрением. Он чуял, что этот в желтом — хищник; ровно так же, как Илия понимал, что кот становился жертвой вампира. Кошачья закуска.

— Я не стану тебя есть, киса. Я уже вполне сыт.

Это была правда. Илия даже несколько объелся, стараясь улучшить статистику обнаруженных трупов. Может, следующих стоит просто убивать, а не кормиться ими. Но нет — тогда полиция не поймет, что это дело рук вампира, и от запугивания птенчика не будет никакой радости. Пока есть он еще не готов. На лестнице кто-то был — Илия слышал, как она сопит, чуял из-под двери аромат пачулей и гвоздичных сигарет. «Уже скоро», — подумал он.

— Может, найдем тебе какой-нибудь еды? Что скажешь, киса?

Илия соскочил с табурета и принялся открывать шкафчики. В третьем нашел пакеты «Нежного пропитания». Из буфета вытащил миску — похоже, из нее никогда не ели, — вывалил в нее мясного вида колбаски и потряс.

— Иди сюда, киса.

Чет вперевалку сделал несколько шагов к кухоньке и остановился. Илия поставил миску на пол и отошел.

— Я тебя понимаю, киса. Мне тоже не нравится есть при свидетелях. Но иногда…

Вампир услышал, как к дому подъехала машина — ей, судя по звуку, давно не регулировали двигатель. Он склонил голову набок и послушал, как хлопают дверцы. Вышло четверо. Шаги по асфальту, женский голос — шипит на остальную троицу. Через секунду он уже стоял у окна и смотрел вниз, невольно улыбаясь. От четверки на тротуаре не исходило никакой жизненной силы. Ни здорового розового свечения на них, ни черного ореола смерти. Гости внизу не были людьми.

Вампиры. С одной стороны — признак огромной проблемы, которая может привлечь к себе нежеланное внимание, которое он себе не очень мог позволить. С другой — она так будоражит, как ему лет сто уже не было.

— Четверо против одного. Батюшки-светы, киса, как же мне их одолеть?

Старый вампир облизнул клыки. Выбрав птенчиком рыжую, он претерпел столько ярости, раздражения и неудобств, но все равно — впервые за много десятков лет ему не было скучно. Напротив — он развлекался, как никогда в своей очень долгой жизни.

— Пора убивать, киса, — произнес он, ступая в «найки» Томми.

Джоди проснулась под аромат гвоздичных сигарет и хруст «сырных тритонов». Также где-то хрипло визжала музыка — какой-то нытик заливался про девчонку по имени Лигея, по которой, очевидно, сильно скучал, потому что никак не унимался. Дескать, выволочит из земли ее изъеденный червями труп и станет гладить ее по щеке на высоком утесе над морскими просторами, а потом бросится в пучину с нею в объятьях. Звучал певец как-то печально, и ему бы не помешала пастилка от горла.

Джоди открыла глаза и тут же ослепла — пока не привыкла к черному свету. После чего немедленно взвизгнула. В двух футах от нее на кровати сидел Джеред Белый Волк и горстями совал в рот хрумкие «сырные тритоны». На плече у него расположилась бурая крыса.

— Драфьте. — Крошки «тритонов» веером разлетелись у него изо рта и зафлюоресцировали на черных простынях и одежде.

— Привет, — ответила Джоди, отворачиваясь от крошек.

— Это моя комната. Нравится?

Джоди огляделась, и на сей раз обостренная вампирская способность видеть ночью не привела ее в восторг. На простынях тлели какие-то подозрительные и тревожащие душу пятна, а почти все остальное в комнате было черным — с патиной пыли, интенсивно подсвеченной ультрафиолетом. Даже на крысе была какая-то перхоть.

— Роскошно, — сказала Джоди. «Интересно», — подумала она при этом. Страх перед молодежными бандами и уличными преступниками она в себе уже изжила, если нужно, могла и с восьмисотлетним вампиром в одной постели заночевать, но вот от грызунов у нее по-прежнему мандраж. В черном свете крысиные глазки отливали серебром.

— Это Люцифер-Два. — Джеред сгреб зверька с плеча и протянул ей.

Несмотря на попытку сдержаться, Джоди отпрянула так, что взобралась на стену, по ходу располосовав ногтями плакат с портретом Мэрилина Мэнсона.

— Люцифер-Один отправился к своему темному воздаянью, когда я попробовал его покрасить в черный.

— Печально, — сказала Джоди.

— Ну. — Джеред поднес крысу к лицу и потерся с нею носами. — Я надеялся, мы обратим его в носферату, когда вы примете нас с Эбби в свою паству.

— Ну да, еще бы, это уж непременно. А почему я у тебя в комнате, Джеред?

— Мы больше не придумали, куда бы вас перевезти. Под мостом небезопасно, Эбби нужно было идти, теперь я за главного.

— Молодец. Где Томми?

— Под кроватью.

Она бы это и сама поняла — услышала бы, как он сопит, если б музыка не орала так, что гробы трескаются.

— Ты не мог бы, пожалуйста, сделать потише?

— Хор. — Джеред сунул Люцифера-Два в карман и паучьи проскакал по кровати, немножко запутавшись в черном пыльнике, после чего скатился на пол и преодолел комнату, как коммандо под огнем. Достигши наконец стерео, повернул ручку, и тоскливый эмо-певец прекратил уже мучиться — ну, или заткнулся нахуй.

— Где мы? — донесся из-под кровати голос Томми. — Тут пахнет носками из спортзала, набитыми фаршем из хиппи.

— Мы дома у Джереда, — ответила Джоди. Она опустила с кровати руку, Томми за нее схватился, и она его вытянула. Он по-прежнему был почти весь обмотан мусорными мешками и строительной лентой.

— Я снова в заложниках?

— Нам пришлось вас прикрыть, чтоб вы не сгорели на солнце.

— А, спасибо.

Томми посмотрел на Джоди, та пожала плечами.

— А я проснулась размотанной, — сказала она.

— Это потому, что Эбби говорит, вы — альфа-вамп. Хотите в «Икс-бокс» поиграть или дивиди посмотреть? У меня есть специальное коллекционное издание «Вороны».

— Ух ты, — произнесла Джоди. — Было бы здорово, Джеред, но нам лучше пойти.

Томми уже взял пульт «Икс-бокса» и теперь отложил его с отчетливым неодобрением, словно на пусковой кнопке заметил немножко ботулизма.

— А, это у вас не получится, пока предки спать не лягут. — Джеред хихикнул — пронзительно, как девчонка. — Они там телик смотрят прям за дверью.

— Мы выйдем через окно, — сказала Джоди.

Джеред опять хихикнул, потом несколько фыркнул, потом гоготнул, после чего дернул из ингалятора, висевшего на шее. И только после этого ответил:

— Тут нету окна. У меня подвал без всяких окон. Типа нас тут замуровали с нашим гротесковым отчаяньем. Славно, да?

— Можно в туман обратиться, — предложил Томми. — Просочимся под дверью.

— Это было бы клево, — сказал Джеред, — но папаша обил дверь вокруг резиновыми прокладками, чтоб не выпускать мою отвратительную готическую вонь. Он так и говорит: «отвратительная готическая вонь». Хотя мне кажется, на самом деле она не готическая, скорей смертельно-панковая. Ему просто гвоздика не нравится. И трава. И пачули. И геи.

— Филистер, — сказал Томми.

— А может, «сырных тритонов» хотите? — Джеред взял с пола коробку и протянул им. — Могу на них себе вену чикнуть, если надо. — И он помахал большим пальцем, который Эбби ему проткнула накануне, когда готовила кофе. Теперь палец был весь замотан лохматым бинтом и пластырем и размерами близился к теннисному мячику.

— Мне и так нормально, — ответил Томми.

Джоди тоже кивнула; ей бы очень не помешала чашка кофе, но просить парнишку дырявить себя как-то рановато.

Она посмотрела на часы.

— А родители у тебя во сколько ложатся?

— Часов в десять. У вас будет до фига времени побродить в ночи и все такое. Помыться не хотите, ничего? Тут у меня своя ванна. И стиралка. Моя комната раньше была винным погребом, а потом папаша разбил машину и пошел на «Двенадцать шагов», а эта славная комната досталась мне. Эбби говорит, она промозглая и мерзкая, как будто это плохо! Но мне кажется, это в ней еще бодрость говорит. Я ее люблю, конечно, но иногда она невыносимо бодрая. Только ей не говорите, что я так сказал.

Джоди покачала головой и пихнула Томми локтем. Тот согласно кивнул.

— Не скажем. — От парнишки у нее как бы мурашки бегали. Джоди казалось, что эту способность она утратила вместе с приобретением навыков пить кровь и спать мертвым сном, но вот поди ж ты — парнишка оказался до офигения жутким.

— Джеред, а когда Эбби вернется?

— Да в любую минуту. Она пошла к вам в логово кормить кота.

— К нам в студию? Туда, где Илия был?

— Да нет, все в порядке. Она же днем пошла, чтоб он ее не тронул.

— Теперь больше не день, — сказала Джоди.

— Откуда вы знаете? — спросил Джеред. — Окон-то нету, тю.

Томми, как один из «Трех Придурков», шлепнул себя по лбу с такой силой, что смертный бы на его месте немедленно лишился чувств.

— Да потому, что мы проснулись, ебаный ты идиот!

— А, ну да, ха, — сказал Джеред. И снова заливисто хихикнул. — Тогда это плохо, а?