Он мог быть сделан из полированного красного дерева, но если уж двигался, то плыл как лава. Софиты отражались зеленым и красным в его лысине, а он покачивался на табурете и терзал струны светлого «стратокастера» отбитым горлышком пивной бутылки. Звали его Сомик Джефферсон, и лет ему было семьдесят, а может — восемьдесят, а может — и все сто; как и крылан Роберто, в помещении он всегда носил темные очки. Сомик был блюзменом, и в ночь перед ночью перед Рождеством он подпускал болотной смури двенадцатитактным блюзом в салуне «Пена дна»:

— Секу, чувак, секу! — заорал Гейб Фентон. — Ну дык а то как же ж? Так и е, братан!

Теофилус Кроу посмотрел на друга — силуэт в длинной шеренге неуклюжих тоскующих мужиков у стойки бара, что покачивали головами, почти попадая в такт, — и покачал своей.

— Белее ты, конечно, не мог уродиться? — спросил он.

— На меня блюза напрыгнуло, — ответил Гейб. — Она ж мя наизнань выпотрошила.

Гейб пил. Тео, хоть и не вполне трезвый, — нет.

(Нет, им удалось раскурить штакетину толщиной в зубочистку — местный полиомиелитный клевер — с Сомиком Джефферсоном между отделениями: стоя на задней парковке «Пены дна» и только что не трением пытаясь добыть огонь из разовой зажигалки на ветру в сорок узлов.)

— Я и не думал, что у вас, сынков маманиных, тут погода бывает, — проскрипел Сомик, засосав косяк так основательно, что уголек стал пылающим глазом демона, который выглядывает из вертепа меж темным пальцем и губой. Мозоли на кончиках пальцев жара не чувствовали.

— Эль-ниньо, — ответил Тео, выпустив вольный смерч голубого дыма.

— Еще раз?

— Такое теплое течение в Тихом океане. Приближается к берегу раз в десять лет или около того. Гадит рыболовам, приносит ливни и штормы. Все думают, что сейчас как раз такой год для эль-ниньо.

— А точно знать када будут? — Блюзмен натянул на голову кожаную «Федору» и сейчас придерживал ее от ветра.

— Обычно после того, как все затопит, винный урожай погибнет, а почти все дома на самом берегу смоет в океан.

— И все потому, что вода теплая?

— Точно.

— Чё ж тут странного, что вас вся страна терпеть не может? — сказал Сомик. — Пойдем-ка вовнутрь, пока мою сраку в Кларксвилль не сдуло.

— Да все не так плохо, — ответил Тео. — Может, его еще в сторону снесет.

Зимний отказ — в него уходил Тео, в нем пребывали все калифорнийцы. Они как данность принимали, что раз по большей части погода хорошая, она останется хорошей и все остальное время, стало быть, под проливным дождем здесь можно отыскать человека без зонтика, а если ночью опускается до тридцати, кто-нибудь непременно будет качать себе горючки на заправке в одной маечке и шортиках сёрфера. Поэтому даже несмотря на то, что Национальная служба погоды велела всему Центральному побережью задраивать люки, поскольку надвигается буря десятилетия, и ветер целый день разгонялся до пятидесяти узлов, готовя почву для урагана, хвойнобухтинцы продолжали встречать праздник так, будто ничего необычайного не произойдет.

Зимний отказ — именно в нем лежал ключ к калифорнийскому «шаденфройде», тайному злорадству, которое накрывает всю страну при известии о каком-нибудь злосчастии, постигшем Калифорнию. Страна говорит: «Вы поглядите на них — физподготовка и загар, пляжи и кинозвезды, Силиконовая долина и силиконовые сиськи, оранжевый мост и пальмы. Господи, как же я ненавижу этих наглых солнечных ублюдков!» Коли вас по самый пупок замело снегами в Огайо, ничто так не согреет вам душу, как панорама горящей огнем Калифорнии. Коли выгребаете ил из своего подвала в зоне наводнений под Фарго, ничто так не разгонит вам тучи, как особняк в Малибу, который рушится с обрыва в море. И коли торнадо только что замусорил весь ваш оклахомский городишко случайными трейлерами и отходами быдлянской жизнедеятельности, чуток успокоения наверняка отыщется в репортаже о том, что в долине Сан-Фернандо земля и впрямь разверзлась и поглотила целую колонну внедорожников, везущих туземцев на работу.

И даже Мэвис Сэнд изредка баловалась этим «шаденфройде», а уж она-то была калифорнийкой и по рождению, и по воспитанию. Втайне она каждый год желала лесных пожаров и наслаждалась ими. Не столько потому, что ей нравилось смотреть, как горит ее штат, сколько потому, что ни на какие пряники Мэвис не променяла бы зрелище крепкого мужика в резине, который размахивает тяжеленным брандспойтом, а во время пожаров таких по телевизору показывали во множестве.

— Кексик? — спросила Мэвис, предлагая Гейбу Фентону подозрительный на вид ломоть на десертном блюдечке.

Биолог тем временем пытался убедить Тео Кроу, что у него генетическая предрасположенность к блюзу: он пользовался впечатляюще длинными словами, которых никто, кроме него, не понимал, и периодически спрашивал, нельзя ли ему получить «аминь» и «подержать пять», — чего, как выяснилось, ему никак нельзя.

А можно ему было только кексик с изюмом.

— Боже смилуйся, мамуля моя мне в ноль такой же кексик пекла, — завывал Гейб. — Упокой Господи душу ея.

Он потянулся было к блюдечку, но Тео перехватил посуду и убрал от биолога подальше.

— Во-первых, — сказал он, — твоя мама была профессором антропологии и в жизни своей не испекла ничего, во-вторых, она еще жива, а в-третьих, ты атеист.

— Так а хоть аминь мне можно? — парировал Гейб.

Тео укоризненно воздел бровь и посмотрел на Мэвис:

— Мне кажется, мы условились насчет кексиков в этом году.

На прошлое Рождество фирменный кексик Мэвис отправил двух человек в «детокс». Она поклялась, что больше ни в жисть.

Мэвис пожала плечами:

— Да этому кексику еще целку не своротили. В нем всего кварта рома и едва ли горсть викодина наберется.

— Лучше не стоит. — И Тео вернул ей блюдечко.

— Отлично, — сказала Мэвис. — Только сбей своего корешка с этого гона блюзового. А то мне за него неудобно. Я, между прочим, когда-то у ишака в ночном клубе за щеку брала, и неудобно мне при этом не было. А это вам не конь начхал.

— Господи, Мэвис… — вздохнул Тео, пытаясь изгнать картину из головы.

— Чего? Очки я тогда забыла надеть. И мне показалось, что это просто волосатый страховой агент, но талантливый.

— Я его лучше, наверно, домой отвезу. — И Тео ткнул Гейба в бок.

А тот уже обратил все свое внимание на молодую женщину справа — в красном пуловере с глубоким вырезом: она весь вечер дрейфовала с табурета на табурет, надеясь, что с нею кто-нибудь заговорит.

— Привет, — сказал Гейб ее декольте. — Я никак не вовлечен в человеческий опыт и как мужчина оправдывающих себя свойств не имею.

— Я тоже, — ответил ему Такер Кейс с табурета по другую сторону женщины в красном свитере. — И вам все вокруг твердят, что вы психопат? Ненавижу.

Такера Кейса, несмотря на несколько слоев речистой бойкости и хитроумия, на самом деле после разрыва с Леной Маркес рвало на части и дальше. Дело было не в том, что за последние два дня она прочно вошла в его жизнь, а скорее в том, что она стала представлять собой какую-то надежду. Но как сказал Будда, «надежда — просто иной лик желанья. А желанье — тот еще козел». И Такер отправился на поиски женского общества, дабы половчее разбодяжить обманутые надежды. В иные времена он бы снял первую встреченную женщину, но от мужского блядства, по предыдущему опыту, одиночества только прибавлялось, и на эту скользкую дорожку он больше не ступит.

— И что? — спросил он у Гейба. — Вас только что послали?

— Она ж на поводке меня водила, — ответствовал биолог, — а потом выпотрошила всего. Зло, имя твое — женщина.

— Не стоит с ним разговаривать, — сказал Тео, беря Гейба за плечо и безуспешно пытаясь оторвать друга от табурета. — Парень ни к черту не годится.

Женщина, сидевшая между Таком и Гейбом, перевела взгляд с одного на другого, затем посмотрела на Тео, затем на свои груди, затем на мужчин, точно пыталась сказать: Вы, парни, чего — ослепли? Я тут сижу весь вечер вот с этим богатством, а вы на меня — ноль внимания.

Такер Кейс действительно обращал на нее ноль внимания — ну разве что изучал катышки шерсти на ее пуловере, пока беседовал с Тео и Гейбом.

— Послушайте, констебль, может, мы и впрямь не с той ноги начали…

— Не с той ноги? — Голос у Тео чуть не сорвался. Как бы ни казался он расстроен, обращался он явно к женщине и грудям ее пуловера, а не к Такеру Кейсу, расположившемуся всего в футе за ними. — Да вы мне угрожали.

— Правда? — уточнил Гейб, стараясь заглянуть поглубже в вырез красного свитера. — Тяжко, приятель. Тео только что выкинули из дому.

— Неужели мужики в нашем возрасте могут так больно падать? — спросил Так у Тео, для пущей искренности отрывая взгляд от декольте.

Ему было не по себе оттого, что пришлось шантажировать Тео, но (он же помог Лене избавиться от тела) иногда приходится идти на какие-то пакости, и, будучи летчиком и человеком действия. Так на них шел.

— Вы это о чем? — не понял Тео.

— Наши с Леной дорожки разошлись, констебль. Вскоре после того, как мы с вами утром поговорили.

— Вот как? — Теперь уже Тео оторвал глаза от курганов интриги с начесом.

— Вот так, — ответил Так. — И мне очень жаль, что все произошло как оно произошло.

— Но на самом деле это ведь ничего не меняет, правда?

— А изменит, если я скажу, что не причинил абсолютно никакого вреда вашему мнимому Дейлу Пирсону, да и Лена тоже?

— По-моему, он не мнимый, — вмешался Гейб, еле ворочая во рту слова, будто соски грудей в красном. — Я довольно-таки уверен, что его доказали.

— Без разницы, — сказал Такер. — Изменит ли это что-нибудь? Вы способны в это поверить?

Тео ответил не сразу. Он словно бы дожидался ответа от оракула из декольте. А потом взглянул на Така снова и сказал:

— Да, я вам верю.

Летчик едва не задохнулся имбирным элем. Отплевавшись, он выдавил:

— Ух ты. Как служитель закона, вы никуда не годитесь, Тео. Нельзя верить случайному незнакомцу в баре. — Такер не привык, чтобы ему вообще верили, поэтому видеть человека, принимающего тебя по номиналу…

— Эй, эй, эй, — сказал Гейб. — Зачем же так-то?

— А идите вы на хуй, парни! — вдруг рявкнула женщина в красном пуловере, вскочила с табурета и сдернула со стойки ключи от машины. — Я тоже человек, знаете? А это вам не телефон доверия. — И она приподняла снизу груди, обтянутые красным пуловером, и потрясла ими перед носом у негодяев. Ключи жизнерадостно зазвякали, совершенно погасив взрывную волну от вспышки ее гнева.

— О… боже… мой… — вымолвил Гейб.

— Нельзя так не обращать внимания на живого человека! А кроме того, вы слишком старые, вы рохли, и уж лучше на Рождество остаться одной, чем хоть на пять минут — с вами, паршивцами!

С этими словами она швырнула на стойку мелочь и пулей вылетела из бара.

Поскольку Тео, Так и Гейб были мужчинами, они проследили взглядом за ее задницей.

— Слишком старые? — переспросил Так. — А ей сколько — двадцать семь, двадцать восемь?

— Ну да, — ответил Тео. — Под тридцать, может, чуть за. Мне совсем не показалось, что мы не обращали на нее внимания.

Мэвис Сэнд сгребла со стойки деньги и покачала головой:

— Вы все обращали на нее вполне должное внимание. У женщины проблема, если она ревнует к своим молочным железам.

— Я думал об айсбергах, — признался Гейб. — У них только десять процентов над поверхностью, а ниже — как раз все опасности. Ох нет, на меня опять блюза напрыгнуло. — И голова его рухнула на стойку и подскочила.

Так посмотрел на Тео.

— Вам помочь донести его до машины?

— Он довольно развит, — ответил констебль. — Пара докторских степеней все-таки.

— Ну ладно. Вам помочь донести профессора до машины?

Тео попробовал сунуться плечом под мышку Гейба, но, учитывая, что был почти на фут выше друга, получилось не очень.

— Тео, — рявкнула Мэвис. — Не будь же, ять, таким задротой. Пусть мужик тебе поможет.

После трех неудачных попыток перекантовать мешок с песком по имени Гейб Фентон, Тео кивнул Такеру. Каждый взял себе по руке биолога и совместно они повели/поволокли его к задней двери.

— Если сблюет, я нацелю его на вас, — сказал Тео.

— Лене очень нравились эти ботинки, — ответил Так. — Но делайте то, что вам велит долг.

— У меня нет сексапила, рам-па-пам, — пропел Гейб, проникшись наконец рождественским духом. — И общаться я не в силах, рам-па-пам.

— Рифма, что ли? — спросил Так.

— Я же говорил, он способный, — ответил Тео.

Мэвис проскрежетала мимо и придержала им дверь:

— Ну так что, жалкие рохли, увидимся на Одиноком Рождестве, да?

Они остановились, переглянулись, ощутили общность своего коллективного рохлизма и неуверенно кивнули.

— Мой обед на волю рвется, рам-па-пам, — пропел Гейб.

А девочки тем временем носились по всей церкви Святой Розы — развешивали гирлянды и накрывали столы к Одинокому Рождеству. Лена Маркес уже в третий раз обходила зал со стремянкой, липкой лентой и рулонами зеленой и красной жатой бумаги величиной с колеса грузовика. («Ценовой клуб» в Сан-Хуниперо торговал только одним размером — очевидно, чтобы можно было украсить целый океанский лайнер за один заход.) Серийное гирляндирование отвлекало Лену от забот, но церквушка теперь больше напоминала гнездо эвока-дальтоника. Если бы Лену вскоре не остановили, гостям грозило бы заблудиться и задохнуться в праздничных застенках радостного садомазохизма. Но к счастью, когда Лена перемещала стремянку, чтобы начать четвертый раунд, внутрь засунулась нога Молли Мичон и двойные церковные двери распахнулись. Первое дуновение бури ворвалось в зал и сдернуло со стен всю бумагу.

— Ну еб твою! — сказала Лена.

Жатая бумага вихрем закрутилась по залу и сбилась в огромный ком под буфетными столиками, которые Молли расставила в ряд у стены.

— Я тебе говорила, плотницкий пистолет полезнее липкой ленты, — сказала Молли. В руках она держала три стальные кастрюли с лазаньей, а дверь все равно умудрилась захлопнуть одной ногой. Она вообще была проворная.

— Это памятник истории, Молли. Тут нельзя вгонять скрепки в стены.

— Ну да, можно подумать, после Армагеддона будет не все равно. Отнеси их вниз, в холодильник. — Молли вручила кастрюли Лене. — Я сейчас принесу пистолет из машины.

— Что это значит? — не поняла Лена. — Ты имеешь в виду наши отношения?

Но Молли уже выскочила наружу, на ветер. В последнее время она изъясняется сплошь загадками. Она будто разговаривала не только с Леной. Странное дело. Лена пожала плечами и направилась к ризнице, откуда лестница вела в подвал.

Ей туда заходить не нравилось. Подвал церквушки не был даже подвалом — скорее погребом. Стены из песчаника пахли сырой землей — через полвека после того, как погреб выкопали, пол залили бетоном без пароизоляции, поэтому внутрь сочилась влага, и зимой ее тонкая пленка никуда не девалась. Даже когда раскочегаривали печь и включали обогреватель, не становилось теплее. Кроме того, от штабеля старых церковных скамей повсюду расползались тени, и Лене казалось, будто за ней кто-то следит.

— Мммм, лазанья, — сказал Марти Поутру, лучший мертвый друг шофера спозаранку. — Чувачки и чувишки, Малютка на сей раз себя превзошла. Чуете, какой запах?

Весь кладбищенский двор просто гудел от заплесневелого возбуждения, предвкушая рождественскую вечеринку для одиноких.

— Это в высшей степени неуместно, вот это как, — высказалась Эстер. — Но полагаю, все же лучше, чем барбекю этой кошмарной женщины, Мэвис Сэнд. И почему она до сих пор жива, интересно? Она же старше меня.

— Старше перегноя, ты имеешь в виду? — уточнил Джимми Антальво, чей отпечаток лица до сих пор украшал телеграфный столб, с которым юноша поцеловался в девятнадцать лет на обочине Тихоокеанской береговой трассы.

— О, прошу вас, дитя. Если обязательно грубить, то будьте хотя бы оригинальны, — вмешался Малькольм Каули. — Не усугубляйте скуку банальностью.

— Моя жена обязательно прокладывала слои сыра и лапши острой итальянской колбасой, — вздохнул Артур Таннбо. — Вот это пиршество было.

— Стало быть, сердечный приступ объясним, — сказала Бесс Линдер. Мужнина отрава оставила у нее во рту горечь, которую не выполоскали и семь лет загробной жизни.

— Мы, по-моему, договорились не обсуждать комплексы ПС, — ответил Артур. — Договорились мы или нет? — (Аббревиатура ПС у мертвых означала «причину смерти».)

— Договорились, — подтвердил Марти Поутру.

— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — сказала Эстер.

— Да заткнись же ты, в пизду, со своим Венцеславом, а? Никто все равно слов не помнит, да и не знал никогда.

— Ай-я-яй, какой у нас новенький раздражительный, — сказал Уоррен Тэлбот. Некогда он был художником и писал пейзажи, но в семьдесят отказала печень, и теперь он пейзаж удобрял.

— Что ж, такую вечеринку приятно будет послушать, — объявил Марти Поутру. — А вы слыхали, как жена констебля поминала Армагеддон? Вот уж точно кто отправился в круиз по Большой Полноумной реке.

— И вовсе нет! — крикнула Молли.

Она как раз спустилась в подвал помочь Лене расчистить место в холодильниках для салатов и десертов, которые только предстояло разгрузить.

— Ты кому это? — Лену такая вспышка подруги перепугала до полусмерти.

— По-моему, все ясно, — удовлетворенно подытожил Марти.