Завтрак

За ночь население Хвойной Бухты – особенно то, которое отвыкало от антидепрессантов, – необъяснимым образом обрело какое-то удовлетворенное спокойствие. Нет, тревога не отступила – скорее начала стекать по их спинам, словно теплый дождик по спине голого карапуза, только что открывшего для себя волшебство бултыхания в грязи. В воздухе витали секс, риск и радость – и эйфорическая потребность поделиться ими с ближним.

Утро застало многих за завтраком в местных ресторанах. Они сбивались вместе, точно антилопы гну перед стаей львов – инстинктивно зная, что на клык попадет только один: тот, кто отобьется от стада.

Дженни Мастерсон обслуживала столики в кафе “Г. Ф.” уже двенадцать лет и не могла припомнить, чтобы здесь было так людно после окончания курортного сезона. Танцуя между столиков, она разливала кофе и декаф, разносила еду, перехватывала случайные просьбы принести еще масла или салсы и выдергивала из-под носа у едоков грязные тарелки и стаканы по пути к раздаточному окну. Ни одного лишнего движения, ни одного обойденного клиента. Она работала хорошо – очень хорошо, – и иногда это ее дьявольски бесило.

Дженни только что стукнуло сорок – стройная, светлокожая, с убийственными ногами и длинными золотисто-каштановыми волосами, которые на работе она закалывала наверх. Они с мужем Робертом владели магазинчиком “Морской Рассол: наживка, снасти и отборные вина”, но, проработав три месяца бок о бок с человеком, которого любила, и родив ему дочь Аманду, которой уже исполнилось пять, она вернулась в официантки, чтобы спасти и семью, и рассудок. Где-то между окончанием колледжа и сегодняшним утром она умудрилась стать асом обслуживания столиков, и ее никогда не переставало поражать, как же, к чертовой матери, это произошло. Как превратилась она в ходящее хранилище местной информации, граничащей со сплетнями, и как ей удалось так навостриться улавливать обрывки разговоров, да еще и не терять их нить, перемещаясь по всему ресторану?

Сегодня весь зал гудел от пересудов о Мики Плоцнике, пропавшем вчера на маршруте доставки газет. Говорили о поисках и строили предположения о его судьбе. Несколько отдельных столиков занимали парочки, которые, казалось, по-прежнему переживали сексуальные авантюры прошлой ночи и, если лапать и облизывать друг друга – показатель, намеревались продолжить их после завтрака. Дженни пыталась вычистить их из диапазона. За одним столом тянула кофе обычная компания старых пердунов – они, как водится, обменивались дезинформацией о политике и прополке газонов. За стойкой пара строителей читали газеты, поглощая яичницу с беконом перед редкой субботней халтурой. А в углу, занимая целый столик, сидела Вэл Риордан, местный психиатр, и что-то чиркала в большом блокноте. Что само по себе необычно. Доктор Вэл днем обычно в городе не появлялась. Еще страннее то, что с каким-то черным господином пила чай художница-маринистка Эстелль Бойет, а господин, похоже, от малейшего ее прикосновения готов был из кожи выпрыгнуть.

Дженни услышала какую-то перебранку у кассы и повернулась в ту сторону. Ее помощница, заведовавшая грязной посудой, спорила о чем-то с Молли Мичон, Чокнутой Теткой. Дженни быстро направилась к стойке.

– Молли, тебе здесь быть не положено, – спокойно, но твердо сказала она. Молли внесли в черный список после того, как она оскорбила действием кофейный автомат.

– Мне просто нужно чек обналичить. Деньги нужны – лекарство больному другу купить.

Помощница, недавно поступившая в колледж Хвойной Бухты, ринулась на кухню, бросив через плечо:

– Я ей уже говорила.

Дженни взглянула на чек. Выдан Администрацией социального обеспечения и превышает сумму, которую позволено принимать официантам.

– Извини, Молли. Я его обналичить не смогу.

– У меня удостоверение личности с фотографией есть. – Из громадной сумочки Молли извлекла видеокассету и шлепнула ею о стойку. На коробке к двум кольям привязана полуобнаженная женщина. Все надписи на итальянском.

– Не в этом дело, Молли. Мне не разрешается обналичивать такие крупные суммы. Послушай, я не хочу никаких неприятностей, но если тебя увидит Говард, он вызовет полицию.

– Полиция уже здесь, – раздался мужской голос.

Дженни подняла голову и увидела, что за спиной у Молли возвышается Теофилус Кроу.

– Привет, Тео. – Дженни нравился Тео. Напоминал ей Роберта, пока тот не бросил пить – фигура полутрагическая, но добродушная.

– Помощь нужна?

– Мне правда деньги очень нужны, – сказала Молли. – На лекарства.

Взгляд Дженни метнулся в угол, где Вэл Риордан, оторвавшись от своих записей, смотрела с выражением крайнего ужаса на лице. Очевидно, психиатру совсем не хотелось впутываться в это дело.

Тео бережно взял чек из рук Молли, осмотрел его и обратился к Дженни:

– Это правительственный чек, Дженни. Я уверен, что он не липовый. Всего один разок, а? На лекарства. – И он подмигнул ей из-за спины Молли.

– Говард меня убьет, если увидит. Как на кофейный автомат ни посмотрит, начинает бормотать что-то про дьявольское отродье.

– Я тебя поддержу. Скажи ему, что сделала это в интересах общественной безопасности.

– О, ну тогда ладно. Тебе еще повезло, что сегодня полно народу, и у меня много налички. – Дженни протянула Молли ручку. – Ты только его заверь.

Молли с росчерком расписалась. Дженни отсчитала купюры на стойку.

– Спасибо, – сказала Молли. Взглянула на Тео: – Спасибо. Эй. А хочешь коллекционное издание “Малюток-Воительниц”? – И протянула ему видеокассету.

– Э-э, нет, спасибо, Молли. Я не могу принимать взятки на работе.

Дженни склонила голову набок, чтобы разглядеть обложку.

– Кино на итальянском, но ты разберешься.

Тео снова покачал головой и улыбнулся.

– Ладно, – ответила Молли. – Мне пора. – И она вышла из ресторана, а Тео долго смотрел ей вслед.

– Она, наверное, действительно снималась в кино, – сказала Дженни. – Ты видел картинку на обложке?

– Не-а.

– Поразительно. И она действительно так выглядела?

Тео пожал плечами.

– Спасибо, что приняла у нее чек, Дженни. Найду-ка я себе место, ладно? Мне только кофе и английскую булочку.

– Ну что, парнишку Плоцников отыскали?

Тео покачал головой и отошел.

 

Гейб

Живодер гавкнул один раз, предупреждая Кормильца, что тот сейчас столкнется с полоумной женщиной, но, как обычно, было уже поздно, и туповатый, но добродушный Кормилец не внял. Живодеру наконец удалось уговорить его бросить работу и сходить чего-нибудь поесть. Ловить крыс и трюхать по грязи – это, конечно, весело, но есть еду – важнее.

Гейб, по колено в жиже и по плечи в репьях, шел в кафе “Г. Ф.”, опустив голову, и на ходу рылся в рюкзаке – искал бумажник. А из кафе, пересчитывая деньги, выходила Молли и тоже совершенно не смотрела, куда идет. Она услышала лай Живодера, когда воткнулась лбом в его хозяина.

– Ой, извините, – сказал Гейб, потирая лоб. – Пру как танк.

Живодер воспользовался случаем и обнюхал Молли промежность.

– Хороший песик, – сказала Молли. – Он не снимал порнофильмы в прежней жизни?

– Простите. – Гейб оттащил живодера за ошейник.

Молли сложила деньги и запихнула под резинку трико.

– Эй, а вы ведь биолог, так?

– Он самый.

– Сколько граммов белка в мокрице?

– Что?

– В мокрице. Ну, знаете, такие серые гниды, много ножек, умеют только сворачиваться колечком и подыхать?

– Да, я знаю, что такое мокрица.

– Ну и сколько в одной будет граммов белка?

– Понятия не имею.

– А узнать можете?

– Наверное, могу.

– Хорошо, – сказала Молли. – Я вам позвоню.

– Ладно.

– Ну, пока. – Молли потрепала Живодера за ушами и двинулась дальше.

Гейб целую секунду был неподвижен – впервые за последние тридцать шесть часов его что-то отвлекло от изысканий.

– Что за черт?

Живодер гнул свое, виляя хвостом:

– Идем есть.

 

Доктор Вэл

Вэлери Риордан смотрела, как долговязый констебль пробирается к ее столику. Она еще не была готова к своей официальной роли – поэтому, собственно, и отправилась завтракать в ресторан. К тому же, ей совсем не хотелось сталкиваться со своей секретаршей Хлоей и ее свежеприобретенной нимфоманией. Вэлери на много месяцев – нет, лет – отстала от профессиональных журналов и теперь набила ими портфель в надежде просмотреть хоть несколько за кофе – перед тем, как начнет прием. Она попробовала спрятаться за номером “Торговца дурью: Американского журнала клинической психоформакологической практики”, но констебль неотвратимо приближался.

– Доктор Риордан, у вас не найдется минутки времени?

– Найдется, наверное. – Она показала на стул напротив.

Тео сел и приступил к делу.

– Вы уверены, что Бесс Линдер ничего не упоминала о проблемах в семье? Ссоры? Джозеф поздно приходит домой? Что-нибудь вроде этого?

– Я вам уже сказала. Я не могу об этом говорить.

Тео вытащил из кармана доллар и подвинул по столу к ней.

– Возьмите.

– Зачем?

– Я хочу, чтобы вы стали моим врачом. Я хочу той же самой конфиденциальности, которую вы предоставляли Бесс Линдер. Хотя эта привилегия и должна действовать только до похорон. Я нанимаю вас своим терапевтом.

– За доллар? Я не адвокат, констебль Кроу. И я не обязана принимать вас как больного. Гонорар здесь роли не играет.

Вэл хотелось, чтобы он ушел. С детских лет она пыталась подчинить людей напору своей воли. В ординатуре она консультировалась об этом со своим терапевтом.

Уходи же.

– Прекрасно, тогда просто примите меня. Пожалуйста.

– Я не принимаю новых пациентов.

– Один сеанс, продолжительность – тридцать секунд. Я – ваш пациент. Обещаю – вас заинтересует то, что я намерен сообщить вам во время приема.

– Тео, вы когда-нибудь пытались справиться с... ну, в общем, с вашей проблемой злоупотребления? – Зло и непрофессионально. Но Кроу тоже ведет себя не как профи.

– Означает ли это, что я – ваш пациент?

– Хорошо – тридцать секунд.

– Вчера ночью я видел, как Джозеф Линдер в парке вступал в половую связь с молодой женщиной. – Тео сложил на груди руки и откинулся на спинку стула. – Что скажете?

* * *

Дженни не могла поверить, что все расслышала правильно. Подслушивать она не собиралась – просто несла английскую булочку, когда ее оглушило бомбой сплетни. Бесс Линдер еще в гробу не остыла, а ее высоконравственный пресвитерианин-муженек зажигает в парке с какой-то прошмандовкой? Она на секунду сделала вид, что оглядывает свои столики, потом поставила тарелку с булочкой перед Тео.

– Принести что-нибудь еще?

– Не сейчас, спасибо, – ответил Тео.

Дженни взглянула на Вэл Риордан и поняла: то, чего ей сейчас требуется, в меню нет. Глаза Вэл были раскрыты так широко, точно ее шлепнули по физиономии дохлой макрелью. Дженни попятилась от столика. Скорей бы уж Бетси сменила ее. Бетси всегда обслуживала Джозефа Линдера, когда тот заглядывал в кафе, и постоянно замечала, что он – единственный отец двоих детей, которого еще никто не трахнул. Она обалдеет, когда услышит.

Но Бетси уже все знала.

 

Гейб

Гейб привязал Живодера на улице, вошел в кафе и обнаружил, что свободных столиков нет. Он заметил Теофилуса Кроу, сидевшего поодаль с какой-то незнакомой женщиной. Гейб немного поразмыслил, стоит ли навязаться к ним за столик, потом решил, что лучше подойти к Тео под предлогом новостей о крысах – глядишь, и пригласят.

По дороге к столику Гейб вытащил из рюкзака ноутбук.

– Тео, ты не поверишь, что я вчера ночью обнаружил.

Тео поднял голову:

– Привет, Гейб. Вы не знакомы с Вэл Риордан? Она наш местный психиатр.

Гейб протянул женщине руку, и она пожала ее, не отрывая глаз от его заляпанных грязью сапог.

– Извините, – сказал он. – Я весь день в поле. Приятно познакомиться.

– Гейб – биолог. У него лаборатория на метеостанции.

Гейбу стало неловко. Женщина не произнесла ни слова. Она была привлекательна, как любая хорошо накрашенная женщина, но казалась немного не в себе. Словно ее чем-то оглушили.

– Извините, что помешал. Мы можем потом поговорить, Тео.

– Нет-нет, садись. Вы ведь не возражаете, правда, Вэл? А наш сеанс мы можем завершить позже. Мне кажется, у меня еще двадцать секунд в запасе.

– Все в порядке, – ответила Вэл. Похоже, туман у нее в голове рассеивался.

– Может, и вам это будет интересно, – сказал Гейб, втискиваясь на свободный стул и поворачивая ноутбук экраном к психиатру. – Вот посмотрите. – Как и многим ученым, Гейбу оставалось неведомо, что всем остальным людям научные исследования глубоко до крысиной жопки, если их нельзя выразить в долларовом эквиваленте.

– Зеленые точки? – спросила Вэл.

– Нет, это крысы.

– Смешно. А так похожи на зеленые точки.

– Это топографическая карта Хвойной Бухты. Вот это – помеченные крысы. Видите, какая дивергенция? Вот эти десять никуда не пошли вместе с остальными, помнишь?

Вэл перевела взгляд на Тео, желая объяснений.

– Гейб отслеживает крыс с микрочипами внутри, – объяснил Тео.

– Это одно из многого, чем я еще занимаюсь. Преимущественно я считаю всякую падаль на берегу.

– Пленительное занятие. – Вэл даже не пыталась скрыть презрения.

– Да, это очень здорово, – подхватил Гейб и вновь обратился к Тео: – Как бы там ни было, вот эти десять никуда не пошли.

– Да, ты уже говорил. Ты еще думал, что они сдохли.

– Они не сдохли. По крайней мере, те шесть, которых я нашел. Их не смерть остановила, а секс.

– Что?

– Я отловил живьем двадцать особей из той группы, которая ушла, но когда пошел искать тех, что остались, их даже ловить не пришлось. Там было три пары, и все занимались совокуплением.

– Так отчего тогда ушли остальные?

– Не знаю.

– А остальные, значит, это... размножались?

– За одной парой я наблюдал целый час. Они сделали это сто семнадцать раз.

– За час? И крысы так могут?

– Могут, но не делают.

– Ты же сам сказал, что они это сделали.

– Это аномалия. Но это делали все три пары. Одна из самочек умерла, но самец продолжал ее обрабатывать, когда я их нашел.

Лицо Тео окаменело от усилия понять, что, к чертям собачьим, Гейб пытается сказать и зачем он это вообще говорит.

– И что это значит?

– Понятия не имею, – ответил Гейб. – Я не знаю, почему началась массовая эвакуация первой группы, и я не знаю, почему меньшая группа осталась совокупляться.

– Ну, спасибо, что поделился с нами.

– Пища и секс, – сказал Гейб.

– Может, тебе тоже следует что-нибудь съесть, Гейб? – И Тео поманил официантку.

– Что вы хотите этим сказать – пища и секс? – спросила Вэл.

– Все их поведение нацелено на пищу и секс.

– Это Фрейд.

– На самом деле – Дарвин.

Вэл склонилась к нему, и Гейб ощутил запах ее духов. Вот теперь, казалось, ей действительно стало интересно.

– Можно ли это утверждать? Поведение – гораздо сложнее.

– Вы думаете?

– Я знаю. И чем бы ни были ваши исследования радиокрыс, они говорят о том же. – Вэл развернула к ним монитор. – У вас шесть крыс занимаются сексом, но если я все правильно понимаю, то... в общем, гораздо больше крыс просто снялись с места без всякой видимой причины. Так?

– Причина есть, я просто пока ее не знаю.

– Но это не пища и, очевидно, – не секс.

– Я еще не знаю. Может, они насмотрелись насилия по телевидению.

Тео сидел, откинувшись на спинку стула, и с удовольствием наблюдал, как два человека с тремя десятками лет образования на двоих пыхтят и толкаются, точно задиры на переменке.

– Я психиатр, а не психолог. А наша наука за последние тридцать лет больше сместилась к физиологическим причинам поведения, слыхали? – Вэл Риордан уже откровенно ухмылялась.

– Я в курсе. Проанализирую мозг особей из обеих групп на предмет нейрохимического объяснения.

– А как ты это делаешь? – спросил Тео.

– Перемалываю им мозги и смотрю химический состав.

– Это же, наверное, больно, – сказал Тео.

Вэл Риордан рассмеялась:

– Если бы я могла так ставить диагнозы моим пациентам. Хотя бы некоторым.

 

Вэл

Вэл Риордан не могла припомнить, когда она в последний раз получала такое удовольствие, но подозревала, что это случилось на распродаже “Нойман-Маркус” в Сан-Франциско два года назад. Вот уж точно – пища и секс. Парнишка такой наивный. Но все равно – она со времен мединститута не видела человека, столь страстно относящегося к чисто исследовательской работе, очень приятно поболтать о психиатрии не только с точки зрения финансов. Она поймала себя на мысли: интересно, как Гейб Фентон выглядит в костюме – после того, как примет душ, побреется и прокипятится, чтобы извести всех паразитов. Неплохо, решила она.

– Мне, кажется, – рассуждал Гейб, – пока не удается идентифицировать ни одного внешнего стимула подобного поведения, но приходится исключать возможность того, что этот стимул – химический или относится к окружающей среде. Если же он воздействует на крыс, то и на другие виды должен. А я видел кое-какие признаки этого.

Вэл подумала о волне блуда, захлестнувшей ее пациентов в последние два дня.

– Может, все-таки что-то в воде, вы как считаете? И воздействует на всех нас?

– Может. Если дело в химии, то для млекопитающего размером с человека потребуется больше времени. Вы оба ничего необычного в последние дни не наблюдали?

Тео чуть кофе не поперхнулся:

– Да весь город – сплошной дурдом.

– Я не вправе говорить конкретно о своих пациентах, – ответила Вэл. Ее била дрожь: ну еще бы поведение не было странным. Она сама же его и вызвала, – сразу сняв пятнадцать сотен человек с медикаментозного лечения, разве нет? Нужно отсюда проваливать. – Но, в общем и целом, Тео прав.

– Я прав? – переспросил Тео.

– Он прав? – переспросил Гейб.

Дженни вернулась к столику подлить им еще кофе.

– Простите, что подслушала, но я тоже должна согласиться с Тео.

Все посмотрели на нее, потом – друг на друга. Вэл глянула на часы.

– Мне пора начинать прием. Гейб, мне бы хотелось знать результаты ваших анализов химии мозга.

– Правда?

– Да.

Вэл положила на столик деньги, но Тео вернул их ей вместе с долларовым гонораром.

– Мне нужно поговорить с вами о другом деле, Вэл.

– Позвоните. Хотя не думаю, что смогу вам помочь. До свидания.

Вэл вышла из кафе. Ей хотелось побыстрее встретиться с пациентами – хотя бы для того, чтобы представить, как она перемалывает им мозги. Все что угодно – лишь бы взять на себя ответственность за то, что она свела с ума весь город. Но, быть может, сводя их чуточку с ума, она сможет спасти многих от самоуничтожения. А это – неплохой повод сходить на работу.

 

Гейб

– Мне тоже пора, – поднялся Тео. – Гейб, вызвать аналитиков из округа, чтобы проверили воду или что-нибудь в этом роде? Мне все равно сегодня ехать в Сан-Хуниперо.

– Пока не нужно. Тест на общие токсины и тяжелые металлы я сам могу сделать. Я это постоянно проверяю у популяции лягушек.

– Тогда пошли?

– Мне нужно заказать чего-нибудь Живодеру.

– Ты же говорил, что поймал десять крыс, которые отбились от стаи.

– Да, но мы нашли только шесть.

– А что стало с другими четырьмя?

– Не знаю. Исчезли – и всё. Смешно, ведь эти чипы практически неуничтожимы. Если даже особь умерла, я смогу найти их через спутник.

– Может, из зоны досягаемости вышли?

– Этого не может быть, зона охвата – больше двухсот миль. И даже больше, если я их специально искать буду.

– Так куда же они делись?

– В последний раз их видели у ручья. Около трейлерной стоянки “Муха на Крючке”.

– Ты шутишь. Там же в последний раз видели мальчишку Плоцников.

– Карту показать?

– Нет, я тебе верю. Мне пора. – Тео повернулся к выходу.

Гейб схватил его за рукав:

– Тео, тут это...

– Что?

– А Вэл Риордан незамужем?

– В разводе.

– Как ты думаешь, я ей понравился?

Тео покачал головой.

– Гейб, я понимаю. Я тоже слишком много времени бываю один.

– Ты чего? Я же просто так спросил.

– Увидимся.

– Эй, Тео, а ты... э-э... сегодня бодрее выглядишь.

– Не укурен, ты хочешь сказать?

– Прости, я не хотел...

– Все нормально, Гейб. Спасибо, наверное.

– Держись давай.

 

Дженни

Проходя мимо столика Эстелль Бойет, она услышала, как пожилой чернокожий господин сказал:

– Не нужно никому ничего рассказывать. Я эту тварь полста лет назад видал. Она, наверно, обратно в море ушла.

– И все-таки, – ответила Эстелль, – мальчишка пропал. Что если это как-то связано?

– Тебя никогда чокнутым ниггером не называли, правда?

– Я такого не припомню.

– А меня называли. Лет двадцать после того, как я последний раз об этой твари рассказал. Никому ничего я говорить не буду. Это наш с тобой секрет, девочка.

– Мне нравится, когда ты зовешь меня девочкой, – сказала Эстелль.

Дженни отправилась на кухню, пытаясь в уме собрать утро воедино – все обрывки разговоров, сюрреальные, как головоломка Дали. В Хвойной Бухте явно что-то происходило.

 

Молли

Хвойная Бухта – городок декоративный, его выстроили напоказ. Он лишь на один градус функциональнее Диснейленда. Ему решительно не хватает предприятий торговли и обслуживания, предназначенных для местных жителей, а не для туристов. В деловом сердце городка расположены десять художественных галерей, пять винных дегустационных залов, двадцать ресторанчиков, одиннадцать сувенирных магазинов, где продаются игральные карты, и одна скобяная лавка. Должность продавца скобяных товаров пользовалась большим спросом среди мужского населения пенсионного возраста: мужчине, пора расцвета которого давно миновала, нигде больше не удается принимать позы, разглагольствовать и вообще, как подобает настоящему самцу, с большим самомнением предаваться заносчивому биению себя в грудь – так, чтобы в это занятие не вмешалась никакая баба и не напомнила, что герой порет заведомую чушь.

Переступить порог “Скобяной лавки Хвойной Бухты” и пересечь луч сигнализации равносильно сигналу тревоги для тестостерона. Дай продавцам волю, и они бы сконструировали приспособление, которое распыляло бы посетителей на атомы струями мочи: колокол тогда бы звонил по ком-нибудь из незваных пришельцев наверняка. По крайней мере, так показалось Молли, когда она вошла в лавку субботним утром.

Продавцы, трое мужчин, прервали оживленную дискуссию о сравнительных достоинствах и тонкостях установки пластикового кольцевого уплотнителя сливного бачка для того, чтобы уставиться, зафыркать и отпустить себе под нос несколько ехидных замечаний о женщине, осмелившейся вступить в их царство. Чтобы не встречаться с ними взглядом, Молли промчалась мимо прилавка, нацелившись на выставленные в проходе образцы отравы для сусликов.

Продавцы – Фрэнк, Берт и Лес, все уже почти на пенсии, лысеющие, брюхастые и, в принципе, полностью взаимозаменяемые, если не считать того, что Фрэнк носил ремень для поддержания своего двойного трикотажа, а двое других – подтяжки в виде желтенькой мерной ленты, – намеревались заставить Молли унизиться до просьб. О, они дадут ей немного побродить по магазину, пускай сама попробует постичь сокровенные функции прибамбасов, приспособ и прилад, расставленных в мешках и упакованных в пузырьки по всей лавке. Зато потом ей придется подойти к прилавку и сдаться на их милость. Черед снисходить пришел Фрэнку, а уж он постарается отпинать ее эго, пока, в конце концов, не соизволит подвести малютку к искомому товару, где продолжит допрос к вящему ее унижению. “А вам нужны шурупы для листового металла или под дерево? Три на восемь или семь на шестнадцать? А отвертка с шестигранной головкой у вас есть? Она вам пригодится, знаете ли. А вы уверены, что не лучше будет вызвать мастера?” Слезы и/или всхлипы покупательницы будут означать полную победу и еще раз подвердят верховенство мужской расы.

Фрэнк, Берт и Лес наблюдали за Молли в монитор системы безопасности, обменивались комментариями по поводу ее груди, нервно посмеивались, когда и через пять минут капитуляция не наступила, и быстро напустили на себя деловой вид, когда она вынырнула из прохода, таща пятигаллонную банку гудрона для ремонта крыши, рулон стекловолокна и резиновый валик на длинной рукоятке.

Молли остановилась у прилавка, переминаясь с ноги на ногу. Берт с Лесом, прищурившись, разглядывали каталог, установленный на вертушке, больше сосредоточившись на том, чтобы поглубже втянуть животы. Фрэнк восседал за кассовым аппаратом и делал вид, что погружен в неимоверно сложную операцию с клавиатурой, хотя на самом деле просто заставлял ее бибикать.

Молли откашлялась.

Фрэнк оторвался от кассы, будто только что заметил покупательницу.

– Все нашли, что хотели?

– Кажется, да, – ответила Молли, обеими руками водружая тяжелую банку гудрона на прилавок.

– А смола вам разве для этого стекловолокна не нужна? – спросил Лес.

– И какой-нибудь отвердитель? – встрял Берт. Фрэнк фыркнул.

– Какой-нибудь что? – переспросила Молли.

– Вам крышу трейлера этой штуковиной залатать не удастся, мисс. Вы же в “Мухе на Крючке” живете, правда? – Все они прекрасно знали, кто она и где живет. Часто она служила темой скобяных пересудов и предположений, несмотря на то, что ноги ее в лавке до сегодняшнего дня не было.

– Я не собираюсь чинить крышу.

– А дорожку заливать ею тоже не получится. Вам нужна асфальтовая шпатлевка, а ее полагается наносить щеткой, а не валиком.

– Сколько я вам должна? – спросила Молли.

– Когда работаете со стекловолокном, нужно надевать респиратор. У вас дома есть респиратор, правильно? – предположил Берт.

– Да, рядом с садовыми эльфами и гномиками, – встрял Лес.

Молли не дрогнула.

– Он прав, – сказал Фрэнк. – Эти волокна забираются в легкие и могут очень сильно навредить, особенно с такими легкими, как у вас.

Продавцы радостно заржали.

– У меня в грузовике есть респиратор, – сказал Лес. – Я мог бы заехать после работы и помочь с вашим маленьким строительством.

– Это было бы здорово, – сказала Молли. – Во сколько?

Лес пошел на попятную:

– Ну, я... это...

– Я пива по дороге куплю, – улыбнулась Молли. – И вы, парни, подходите. Мне помощь очень понадобится.

– О, я думаю, Лес справится, правда, Лес? – произнес Фрэнк, выбивая чек. – С вас всего тридцать семь шестьдесят пять с налогом.

Молли отсчитала деньги на прилавок.

– Так я вас сегодня увижу?

Лес сглотнул и выдавил улыбку:

– Ну еще бы.

– Тогда – спасибо, – жизнерадостно сказала Молли, собрала покупки и направилась к выходу. Когда она пересекала луч сигнализации, Фрэнк прошептал себе под нос:

– Шлюха чокнутая.

Молли остановилась, медленно повернулась к нему и подмигнула.

Как только она оказалась на улице, продавцы пустились в жалкие потуги раздуть пламя стариковской дружбы: лупили друг друга растопыренными пятернями и хлопали Леса по спине. Осуществилась фантазия скобяной лавки – Лесу доведется не просто унизить женщину, Лесу доведется ее унизить и к тому же раздеть. В последнее время их почему-то тянуло на распутство, и о сексе они думали так же часто, как о механизированных инструментах.

– Жена меня убьет, – прохныкал Лес.

– Если она чего-то и не узнает, то ей не повредит, – в унисон ответили остальные.

 

Тео

В животе у Тео все действительно перевернулось, когда он вошел в свой триумфальный садик срезать несколько клейких макух конопли. На сей раз – не для себя. Ему стало худо от одного воспоминания о том, насколько властно управляла эта крохотная грядка всей его жизнью. И как вышло, что вот уже три дня он обходится без единой затяжки из “Трусишки Пита”? Неужели так внезапно может оборваться двадцатилетнее пристрастие к наркотикам? Без отвыкания, без побочных эффектов, без тяги? От свободы его чуть не подташнивало. Как будто посреди всей его жизни вдруг грохнулась Фея Фортелей, огрела его по макушке резиновой курицей, укусила в лодыжку и кинулась на прочее население Хвойной Бухты.

Он упаковал марихуану в целлофановый пакетик, сунул в карман куртки и залез в “вольво”. До Сан-Хуниперо ехать сорок семь миль. Ему предстояло погрузиться в самые недра окружного дворца правосудия и лицом к лицу встретиться с Пауком – для того, чтобы выяснить то, что ему хотелось выяснить. Травой нужно было подмаслить Паука. Чтобы подкрепить чем-то взятку, по пути он остановится у какого-нибудь магазина и купит мешок жратвы. С Пауком трудно – он заносчив, и, прямо скажем, от него у Тео мурашки, но любовь с ним крутить можно задешево.

* * *

Сквозь бронированное стекло Тео видел, как Паук сидит в своей паутине: в окружении пяти компьютерных экранов, по которым бежали строки и столбцы данных, отбрасывая на Паука зловещее синеватое мерцание. Помимо этого комната освещалась только крошечными красными и зелеными индикаторами питания, сверкавшими во тьме, словно увечные звезды. Не отрываясь от мониторов, Паук нажал на зуммер и впустил Тео.

– Кроу, – сказал он, не поворачивая головы.

– Лейтенант, – ответил Тео.

– Зови меня Гвоздодером, – сказал Паук.

Его звали Ирвинг Гвоздворт, и в департаменте шерифа округа Сан-Хуниперо он занимал официальную должность главного технического офицера. Росту в нем было пять футов и пять дюймов, весил он триста тридцать фунтов и завел себе моду надевать черный берет всякий раз, когда усаживался в свою паутину. Очень давно Гвоздворт понял, что миром будут править инфо-маньяки, и в подвале окружной тюрьмы огородил свое маленькое технологическое поместье. Не происходило ничего, о чем бы Паук не знал. Он отслеживал и контролировал информацию, циркулировавшую по всему округу, и не успел никто сообразить, какую власть прибрал он к своим лапкам, как Паук стал для системы незаменимым. Он не арестовал в жизни ни одного подозреваемого, не прикоснулся к пистолету и видел патрульную машину только издали – однако стал третьим по званию офицером окружных сил охраны правопорядка.

Кроме пристрастия к новой информации, у Паука была слабость к мусорной закуси, интернет-порнографии и высококачественной марихуане. Последняя и стала ключиком Тео к берлоге Паука. Он положил пакетик на клавиатуру. По-прежнему не глядя на Тео, Паук открыл его, понюхал, раздавил пальцами один бутончик, а потом снова свернул пакетик и сунул в карман рубашки.

– Мило, – сказал он. – Чего тебе нужно? – Он отковырял зефирную шапочку с пирожного “снежок”, сунул ее в рот, а остальное швырнул в мусорную корзину под столом.

Тео поставил пакет еды рядом с мусоркой.

– Мне нужны результаты вскрытия Бесс Линдер.

Гвоздодер кивнул – нелегкая задача для человека без ощутимых признаков шеи:

– И?

Тео не очень понимал, что спрашивать. Гвоздворт редко выдавал информацию добровольно – нужно было задавать правильные вопросы. Все равно что разговаривать со сферическим Сфинксом.

– Еще я подумал, не найдешь ли ты чего-нибудь, что поможет найти Мики Плоцника. – Пауку ничего не нужно было объяснять – он уже все знал о пропавшем мальчишке.

Паук сунул руку в пакет и вытащил шоколадный батончик.

– Давай я сначала вскрытие открою. – Жирные пальцы запорхали по клавиатуре. – Тебе распечатка нужна?

– Не помешала бы.

– Здесь написано, что следователь – не ты.

– Я потому к тебе и пришел. Патологоанатом мне рапорт не дает.

– Указанная причина смерти – остановка сердца, вызванная удушением. Самоубийство.

– Да, она повесилась.

– Я так не думаю.

– Я видел труп.

– Я знаю. Висел в столовой.

– Что ты имеешь в виду – ты так не думаешь?

– Кровоподтеки на шее появились после смерти, если верить рапорту. Шея не сломана, значит, она повисла не внезапно.

Тео прищурился, вглядываясь в монитор и пытаясь сообразить, что это значит.

– Но на стене остались следы каблуков. Она должна была повеситься сама. У нее была депрессия, она “золофт” принимала.

– По токсикологической экспертизе – нет.

– Что?

– Они сделали анализ на антидепрессанты, потому что ты упомянул об этом в отчете, но ничего не нашли.

– Здесь же написано – самоубийство.

– Написано, но данные не подтверждаются временем. Похоже, что сначала у нее был сердечный приступ. А потом она повесилась.

– Так ее убили?

– Ты хотел посмотреть рапорт. Здесь написано – остановка сердца. В конечном итоге, всех убивает именно она. Поймай пулю в голову, попади под машину, скушай какой-нибудь яд – сердце все равно остановится.

– Скушай яд?

– Это просто пример, Кроу. Не моя специальность. На твоем месте я бы проверил, не было ли у нее проблем с сердцем.

– Ты же сказал, что это не твоя специальность.

– Не моя. – Паук нажал клавишу, и где-то в темноте зажужжал лазерный принтер.

– Про мальчишку у меня немного. Могу дать тебе список подписчиков его газетного маршрута.

Тео понял, что о Бесс Линдер он получил все, что хотел.

– У меня такой есть. Как насчет списка всех известных в районе насильников?

– Это просто. – Паучьи пальчики заплясали по клавишам. – Думаешь, его сцапали?

– Ни хрена я не думаю.

– В Хвойной Бухте педофилы не найдены. Весь округ хочешь?

– Почему бы и нет?

Принтер ожил опять, и Паук ткнул пальцем во тьму:

– Все, что тебе нужно, – там. Больше я для тебя ничего сделать не могу.

– Спасибо, Гвоздодер, ты мне очень помог. – Тео ощутил позвоночником хронический припадок жути. Он шагнул в темноту и нащупал бумаги в лотке принтера. Потом повернулся к двери. – Ты меня не выпустишь отсюда?

Паук развернулся в кресле и впервые посмотрел на Тео. Поросячьи глазки сверкали из глубоких кратеров.

– Ты по-прежнему живешь в той хижине возле ранчо “Пивбар”?

– Ага, – ответил Тео. – Вот уже восемь лет.

– А на самом ранчо никогда не был, так?

– Нет. – Тео поежился. Знает ли Паук о том, как шериф Бёртон держит его за яйца?

– Это хорошо. Держись от него подальше. И вот еще, Тео...

– А?

– Шериф Бёртон постоянно проверяет все, что приходит из Хвойной Бухты. После смерти этой Линдер и взрыва бензовоза он задрыгался. Если решишь копать Линдер дальше, сильно не высовывайся.

Тео обалдел. Паук сам выдал информацию.

– Почему? – только и смог выдавить он. Паук похлопал по кармашку:

– Мне нравится твоя травка.

Тео улыбнулся.

– Ты скажешь Бёртону, что дал мне результаты вскрытия?

– Чего ради?

– Береги себя, – сказал Тео. Паук отвернулся к мониторам и нажал на зуммер.

 

Молли

Молли была не очень уверена, что у Чокнутой Тетки Хвойной Бухты жизнь легче, чем у Малютки-Воительницы Чужеземья. У Малютки-Воительницы все довольно просто и ясно: бегаешь в полуголом виде, ищешь себе пропитание, топливо и время от времени даешь по соплям разным мутантам. Никаких околичностей, никаких сплетен. Не нужно гадать, одобряют Пираты Песков твое поведение или нет. Если одобряют – сажают на кол и пытают. Если нет – обзывают сукой, сажают на кол и пытают. Могут натравить на тебя голодных радиоактивных тараканов или прижечь сиськи каленой кочергой, могут даже изнасиловать всей кодлой (в режиссерских версиях фильма только для зарубежного проката), но ты всегда знаешь, в каких отношениях ты с Пиратами Песков. Кроме этого, они никогда не хихикают. А хиханек Молли за день хватило выше крыши. В аптеке, например, – хихикали.

За прилавком “Лекарств и подарков Хвойной Бухты” сидели четыре бабуси, а над ними, за стеклянным окном, царственно, точно кочет над курятником, возвышался фармацевт Уинстон Краусс, любитель грязно приставать к дельфинам. Казалось, ему безразлично, что его квочки не способны правильно отсчитать сдачу или ответить на простейший вопрос, что они шмыгают в подсобку всякий раз, когда в аптеку заходит кто-либо моложе тридцати – не дай бог попросят что-нибудь неприличное, вроде презервативов. Для Уинстона главным было, чтобы квочки работали за минимальное жалованье и преклонялись перед ним как перед божеством. Он сидел за стеклом; хихиканье его не волновало.

Квочки захихикали, когда Молли возникла в дверях, и перестали хихикать, только когда она подошла к прилавку с целой коробкой мази “неоспорин”.

– Вы уверены, милочка? – переспрашивали они, отказываясь брать у нее деньги. – Наверное, надо спросить у Уинстона. Вы, кажется, берете слишком много.

Едва Молли вошла в аптеку, Уинстон исчез среди полок с поддельными антидепрессантами. Может, стоило заказать еще и поддельных антипсихотиков, думал он. Вэл Риордан об этом ничего не говорила.

– Слушайте, – наконец произнесла Молли. – Я чокнутая. И вы это знаете, и я это знаю. И Уинстон об этом знает. Но в Америке быть чокнутым – твое право. Каждый месяц я получаю от штата чек, потому что я чокнутая. Штат дает мне денег, чтобы я могла покупать все, что мне нужно для того, чтобы оставаться чокнутой и дальше. И сейчас мне нужна вот эта коробка мази. Поэтому выбивайте мне ее поскорее, чтобы я ушла и продолжала быть чокнутой где-нибудь в другом месте. Договорились?

Квочки нахохлились, сбились вместе и захихикали.

– Или мне лучше купить ящик вон тех огромных светящихся оранжевых гондонов со смазкой и усиками на кончиках и надуть их прямо здесь, в секции готовых лекарств? – С Пиратами Песков никогда не приходилось поступать так жестоко, подумала Молли.

Квочки перестали хохлиться и взглянули на нее с неописуемым ужасом.

– Я слыхала, что изнутри они похожи на тысячи крохотных пальчиков, которые доводят до оргазма, – добавила Молли.

Потребовалось всего десять минут, чтобы четверка совместными усилиями выбила Молли чек и рассчитала сдачу в пределах доллара.

На пороге она обернулась:

– В Чужеземье вас давно бы пустили на солонину.

 

Стив

Взрываться Морскому Ящеру не понравилось. Взрыв поверг его в глубокое замешательство. Раньше, когда его охватывала такая тоска, он подплывал к краю кораллового рифа и лежал там в песочке, а неоновые рыбки-санитары выкусывали паразитов и водоросли из его чешуи. Бока вспыхивали красками перемирия, давая рыбешкам понять, что они в безопасности, пока стремглав носятся в его раскрытой пасти, хватая кусочки пищи и какой-то пакости, точно стоматологи-гигиенисты. Те, в свою очередь, испускали электромагнитное сообщение, которое грубо можно было бы перевести так: “Я не задержу вас и на секундочку, простите, что побеспокоила, и, пожалуйста, не ешьте меня”.

Сходное послание он улавливал и от теплокровной особи, которая ухаживала за его ожогами: поэтому он и сейчас помигал боками, подтверждая, что понял. Он не различал намерений всех теплокровных, но это существо было настроено как-то иначе. Ящер чувствовал, что зла ему она не желает и даже скоро принесет чего-нибудь поесть. Он понял, что когда она издает звук “Стив”, то обращается к нему.

– Стив, – сказала Молли, – хватит мигать этими огоньками. Ты хочешь, чтобы соседи увидели? Средь бела дня.

Она стояла на стремянке с кистью. Случайному наблюдателю могло бы показаться, что она красит соседский трейлер. В действительности она размазывала огромные комки “неоспорина” по спине Морского Ящера.

– Так у тебя все быстрее заживет, к тому же – совсем не щиплет.

Покрыв обожженные участки трейлера мазью, она затянула их стекловолокном как бинтами и принялась разливать по заплатам гудрон. Соседи, выглядывая в окна, списывали ее действия на новые причуды сумасшедшей и возвращались к своим телевикторинам.

Молли раскатывала валиком гудрон, когда услышала, как к трейлеру подъехала машина. Из грузовичка выбрался Лес, мужик из скобяной лавки, поправил подтяжки и направился к ней. Выглядел он суетливо, но решительно. На лысине, несмотря на осенний холодок, сверкала легкая роса пота.

– Дамочка, ну что же вы делаете? Я думал, вы хоть меня подождете.

Молли спустилась с лесенки и встала перед ним, держа валик как винтовку, с которой капала густая черная жижа.

– Мне хотелось начать дотемна. Спасибо, что заехали. – И она приветливо улыбнулась, как настоящий огрызок кинозвезды.

Лес поспешно сбежал от ее улыбки в страну вечного ремонта.

– Я даже не могу сказать, чем вы пытаетесь заниматься, но, похоже, вы тут уже напортачили.

– Вовсе нет – сами посмотрите.

Лес осторожно приблизился к Молли и оглядел трейлер.

– Да из чего этот драндулет вообще сделан? Вблизи похоже на пластик или что-то вроде.

– Может, лучше изнутри взглянуть? – сказала Молли. – Там повреждения заметнее.

Продавец осклабился. Молли ощутила, как взгляд его прожигает ей фуфайку.

– Ну, раз вы так считаете. Давайте зайдем и поглядим. – И он шагнул к двери.

Молли схватила его за рукав:

– Погодите-ка. Где ключи от вашего грузовика?

– В кабине оставил. А что? Городок тихий.

– Ничего, просто спросила. – И Молли ослепила его еще одной улыбкой. – Ну, входите же. А я сейчас – только гудрон с рук смою.

– Ну еще бы, дамочка. – И Лес засеменил к двери, точно ему не терпелось в уборную.

Молли попятилась к грузовичку. Когда продавец положил руку на дверную ручку, Молли позвала:

– Стив! Обед!

– Меня не Стивом зовут, – ответил Лес.

– Я знаю, – сказала Молли. – Вы – другой.

– Кто? Лес, в смысле?

– Нет. Обед. – И Молли одарила его последней улыбкой.

Стив узнал звук своего имени и ощутил мысль, обволакивающую слово “обед”.

Лес почувствовал, как что-то влажное обхватило его ноги и едва открыл рот, чтобы закричать, как кончик змеиного языка обернулся вокруг его головы и перекрыл кислород. Напоследок он увидел обнаженную грудь падшей королевы киноэкрана Молли Мичон – та задрала фуфайку, наградив его последним в жизни зрелищем перед тем, как, нетерпеливо чавкнув, сомкнулась огромная пасть Морского Ящера.

Молли услышала хруст костей и поежилась. Господи, приятно иногда быть чокнутой, подумала она. Здравый человек наверняка бы расстроился.

Одно из окон в переднем торце трейлера-дракона медленно закрылось и вновь открылось – рефлекс Морского Ящера, проталкивающего еду по пищеводу. Но Молли решила, что он ей подмигнул.

 

Эстелль

Кабинет доктора Вэл всегда представлялся Эстелль островком здравомыслия, изощренного статус-кво – ни единой соринки, спокойно, все на своем месте, хорошо оборудован. Подобно многим художникам, Эстелль жила в атмосфере хаотической паники, что посторонними принималось за богемный шарм, однако на деле было не чем иным, как цивилизованным способом справиться с относительной нищетой и неуверенностью от мысли, что за деньги приходится пожирать собственное воображение. Если же нужно излить кому-нибудь душу, то неплохо делать это в таком месте, которое не заляпано краской и не заставлено незавершенкой. Кабинет доктора Вэл и был такой отдушиной, паузой, утешением. Но только не сегодня.

Не успела Эстелль присесть в кожаное кресло для посетителей, как ее вызвали.

– А вы знаете, что ваша секретарша носит кухонные рукавицы?

Вэлери Риордан – на этот раз несколько волосков выбились из безукоризненной прически – перевела взгляд на пресс-папье:

– Знаю. У нее раздражение кожи.

– Но они примотаны к рукам строительной липкой лентой.

– У нее очень серьезная экзема. Как вы себя чувствуете сегодня?

Эстелль оглянулась на дверь:

– Бедняжка. Когда я вошла, она, кажется, никак не могла отдышаться. А к врачу она обращалась?

– С Хлоей все будет в порядке, Эстелль. Ее навыки машинописи могут даже улучшиться.

Эстелль почувствовала, что у доктора Вэл сегодня не лучший день, и секретаршу в кухонных варежках разумнее оставить в покое.

– Спасибо, что согласились принять меня без записи. Я знаю, что у нас с вами уже давно не было сеансов, но сейчас мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить. В последнее время жизнь у меня приняла немножко странный оборот.

– Сейчас это повсюду. – Доктор Вэл рисовала в блокноте каракули. – Что у вас?

– Я встретила человека.

Доктор Вэл впервые посмотрела ей в глаза.

– Неужели?

– Он музыкант. Блюзмен. Играет в “Пене”. Там я с ним и познакомилась. Мы с ним... ну, в общем, последние пару дней он живет у меня.

– И как вы к этому относитесь?

– Мне нравится. Мне он нравится. Я не была ни с кем с тех пор, как умер мой муж. Я думала, что... ну, что я как бы предам его. Но сейчас я так не думаю. Все чудесно. Он веселый, и у него есть такое чувство... ну, мудрости, что ли, не знаю. Точно он все в жизни повидал, но не стал циником. Жизненные трудности его как бы забавляют. У большинства других людей такого нет.

– А вы сами?

– Мне кажется, я его люблю.

– А он вас любит?

– Наверное. Но он говорит, что должен уехать. Это меня как раз и беспокоит. Я только-только научилась жить одна, а теперь нашла кого-то, и он меня хочет оставить, потому что боится морского чудища.

Вэлери Риордан выронила карандаш и резко осела в кресле – очень непрофессиональное движение, подумала Эстелль.

– Прошу прощения? – спросила Вэл.

– Морского чудища. Мы как-то ночью пошли на берег, и там что-то вылезло из воды. Что-то огромное. Мы побежали к машине, а позже Сомик рассказал мне, что однажды в Дельте за ним гналось морское чудовище. А теперь оно вернулось. За ним. А он не хочет, чтобы другие люди пострадали, но, мне кажется, сам его боится. Он думает, это чудовище станет возвращаться снова и снова, пока будет чуять его неподалеку. Он надеется получить контракт в Айове – как можно дальше от берега. Как вы думаете – он просто боится постоянных отношений, да? Я о таком много читала в женских журналах.

– Морское чудовище? Это что – какая-то метафора? Какой-то блюзовый термин, значения которого я не понимаю?

– Нет, мне кажется, это рептилия. По крайней мере, так он его описывал. Сама я не очень хорошо его разглядела. В юности чудовище съело его лучшего друга. И мне кажется, он до сих пор бежит от чувства вины. Как вы считаете?

– Эстелль, морских чудовищ не существует.

– Вот и Сомик говорил, что мне никто не поверит.

– Сомик?

– Его так зовут. Моего блюзмена. Он очень милый. Очень галантный, сейчас такие редко встречаются. Не думаю, что это напускное – он для таких игр слишком старый. Я уж и не думала, что мне такое доведется пережить снова. У меня все чувства – девочки, не женщины. Я хочу всю оставшуюся жизнь с ним провести. Хочу родить ему внуков.

– Внуков?

– Конечно, он отдал своё веселым денькам с бутылкой и шлюхами, но мне кажется, сейчас уже готов остепениться.

– С бутылкой и шлюхами?

Казалось, доктор Вэл впала в какую-то амнезию, включив автопилот обалделого психиатра: она могла лишь как попугай повторять слова Эстелль, только в форме вопроса. Эстелль же требовалось большее участие.

– Как вы считаете – мне рассказать об этом властям?

– О бутылке и шлюхах?

– О морском чудовище. И у Плоцников мальчишка пропал, знаете?

Доктор Вэл с демонстративным видом тщательно оправила блузку и приняла позу степенного, уравновешенного и знающего профессионала.

– Эстелль, мне кажется, нам не помешает немножко подкорректировать ваш курс медикаментозного лечения.

– А я ничего и не принимала. Но я себя отлично чувствую. Сомик говорит, что если бы “прозак” изобрели сто лет назад, никакого блюза не было бы и в помине. Одна куча счастливых идиотов без всякой души. И я готова с ним согласиться. Антидепрессанты мне помогли, когда Джо умер, но теперь они больше не нужны. Я даже чувствую, что мне удастся кое-какие работы закончить – то есть, если останется время после секса.

Доктор Вэл содрогнулась.

– Я думала кое о чем помимо антидепрессантов, Эстелль. Очевидно, что вы в настоящее время переживаете серьезные перемены. И я не уверена, как мне действовать дальше. Как вы считаете, мистер... э-э, Сомик не станет возражать, если я приглашу его на сеанс вместе с вами?

– Это может быть круто. Он вашу фишку не переваривает.

– Мою фишку?

– Не вашу личную фишку – фишку психиатров вообще. Он провалялся какое-то время в дурдоме в Миссиссипи после того, как чудовище схряпало его друга. И фишка тамошнего персонала ему совсем не покатила. – Эстелль сообразила, что ее словарный запас и даже образ мыслей за последние несколько дней претерпел значительные изменения. Результат погружения в блюзовый мир Сомика.

Врач снова устало терла виски.

– Эстелль, давайте назначим следующий прием на завтра или на послезавтра. Скажите Хлое, чтобы записала вас на вечер, если днем все занято. И попробуйте привести своего кавалера. А тем временем постарайтесь убедить его, что моя практика... свободна от фишек. Будьте так добры?

Эстелль встала:

– А девчушка ваша сможет писать в варежках?

– Постарается.

– Так что же мне делать? Я не хочу, чтобы он уезжал. И в то же время чувствую, будто часть себя потеряла, влюбившись. Я счастлива, но не знаю, кто я теперь такая. Мне не по себе. – Эстелль сообразила, что начинает ныть, и от стыда уставилась на свои туфли.

– Всему свое время, Эстелль. Давайте оставим это на следующий сеанс?

– Хорошо. А констеблю о морском чудище рассказать?

– Давайте пока не станем. Такие вещи, как правило, сами утрясаются.

– Спасибо, доктор Вэл. До завтра.

– До свидания, Эстелль.

Эстелль вышла из кабинета и остановилась у стола Хлои. Девушки за ним не было, но из туалета в коридорчике доносились животные звуки. Может, зацепилась варежкой за колечко в носу? Бедняжка. Эстелль подошла к туалету и легонько постучала в дверь.

– С вами все в порядке, дорогуша? Вам помощь не нужна?

В ответ раздался высокочастотный стон:

– Я... прекрасно. Правда... прекра... снооо. Спасиб... О боже мой!

– Вы уверены?

– Да-а, все в порядке.

– Мне назначили прием на завтра или послезавтра. Доктор сказала записать меня на вечер, если днем не получится. – Из туалета доносился какой-то топот и грохот. Похоже, на пол вываливали все содержимое аптечки.

– Оу вау! А-ау! Оу аххх!

График приема, должно быть, действительно очень плотный.

– Извините. Больше не буду вас беспокоить. Вы мне позвоните, ладно, дорогуша?

Эстелль покинула дом Вэлери Риордан в беспокойстве еще более сильном, чем до приема. Уже давно, думала она, по крайней мере – целых полдня у нее под одеялом не было ее тощенького блюзмена.

 

Доктор Вэл

Между сеансами у Вэл выдался перерыв – время поразмышлять о ее подозрении: ссадив все население Хвойной Бухты с антидепрессантов, не превратила ли она город в сплошной крольчатник. Эстелль Бойет всегда была с придурью, в художниках такое от природы, но Вэл никогда не считала богемный сдвиг чем-то нездоровым. Напротив, представление о себе как об эксцентричной художнице помогло Эстелль пережить потерю мужа. Однако сейчас женщина бредит морскими чудовищами, а еще хуже – вляпалась в такие отношения, которые иначе как саморазрушительными не назовешь.

Неужели люди – рационально мыслящие, взрослые люди – до сих пор могут влюбляться столь безоглядно? Неужели они способны на такие чувства? Вэл и самой хотелось бы ощутить нечто подобное. Впервые со времени развода, подумала она, ей на самом деле хочется снова связаться с мужчиной. Нет, не просто связаться – влюбиться. Она вытащила из ящика “ролодекс” и пробежала по карточкам пальцами, пока не отыскала номер своего психиатра в Сан-Хуниперо. Ее анализировали всю учебу в институте и ординатуру – это неотъемлемая часть подготовки любого психиатра, – но терапевта своего не видела уже больше пяти лет. Наверное, пора. Что за цинизмом ее укусило, если она интерпретирует желание влюбиться как болезнь, требующую лечения? Может быть, все дело в ее цинизме? Конечно, рассказать ему о том, что она делает со своими пациентами, она не сможет, но все-таки...

На экранчике телефона замигал красный огонек и побежала строчка номера – Хлоя, похоже, решила немного передохнуть от самоистязаний. Констебль Кроу, линия один. К вопросу о кроликах.

Вэл сняла трубку:

– Доктор Риордан.

– Здрасьте, доктор Риордан, это Тео Кроу. Я просто звоню сказать вам, что вы были правы.

– Спасибо, что позвонили, констебль. Всего хорошего.

– Вы были правы насчет того, что Бесс Линдер не принимала антидепрессанты. Я только что просматривал токсикологическое заключение. В ее организме “золофта” не нашли.

У Вэл оборвалось дыхание.

– Доктор, вы тут?

Все ее треволнения по поводу медикаментов, весь ее извращенный план, все лишние сеансы, нескончаемые рабочие дни, чувство вины, этой трижды треханой вины – и Бесс Линдер вообще не принимала лекарств. Вэл затошнило.

– Доктор? – повторял Тео.

Вэл заставила себя глубоко вдохнуть.

– Почему? То есть – когда? Уже больше месяца прошло. Когда вы это обнаружили?

– Сегодня. Мне не давали доступа к результатам вскрытия. Никому не давали. Простите, что так долго.

– Ну, спасибо, что сообщили, констебль. Я ценю вашу помощь. – Она собралась положить трубку.

– Доктор Риордан, а вам разве не нужно заводить на своих пациентов историю болезни, прежде чем вы им что-нибудь пропишете?

– Нужно. А что?

– Вы не знаете, не было ли у Бесс Линдер проблем с сердцем?

– Нет, физически она была очень здоровой женщиной, насколько мне известно. А в чем дело?

– Ни в чем, – ответил Тео. – Ох, да – я так и не выяснил, что вы думаете насчет того, о чем я вам сказал за завтраком. О Джозефе Линдере. Я по-прежнему надеюсь, что у вас появились какие-то мысли.

Весь мир опрокинулся. До этого мгновения Вэл отгораживалась от Бесс Линдер каменной стеной, поскольку предполагала, что смерть Бесс как-то связана с ее собственной халатностью. Но сейчас… Она в самом деле знала о Бесс очень мало.

– Чего именно вы хотите от меня, констебль?

– Мне просто нужно знать, подозревала Бесс мужа в том, что у него роман на стороне, или нет. И не давала ли она вам понять, что боится его?

– Вы хотите сказать то, что мне кажется, вы хотите сказать? Что Бесс Линдер не совершала самоубийства?

– Я этого не говорю. Я просто спрашиваю.

Вэл порылась в памяти. Что же именноБесс Линдер говорила ей о муже?

– Я помню, она говорила, что чувствует, как он безразличен к их семейной жизни, и что она поставила ему условие.

– Поставила условие? В каком смысле?

– Она сказала ему, что раз он отказывается опускать за собой сиденье унитаза, ему отныне придется садиться самому для того, чтобы помочиться.

– И все?

– Больше я ничего не припоминаю. Джозеф Линдер – коммивояжер. Часто бывал в разъездах. Мне кажется, Бесс ощущала его помехой в своей жизни и жизни девочек. У них были не очень здоровые отношения. – Как будто бывают иные, подумала Вэл. – А вы подозреваете Джозефа Линдера?

– Я бы предпочел этого не сообщать, – ответил Тео. – А что – следует?

– Вы же полицейский, мистер Кроу, не я.

– Я? А, ну да, точно. В любом случае, спасибо, доктор. Кстати, моему другу Гейбу вы показались э-э... интересной, то есть – обворожительной. В смысле, ему очень понравилось беседовать с вами.

– Правда?

– Только ему об этом не говорите.

– Разумеется. До свидания, констебль.

Вэл положила трубку и откинулась в кресле. Без всякого повода она ввергла целый город в эмоциональный хаос, совершила целый букет федерально наказуемых преступлений, не говоря уже о том, что нарушила почти все мыслимые этические нормы своей профеcсии, а одну из ее пациенток, по всей видимости, зверски убили – но ощущала она лишь, ну... какое-то возбуждение. Обворожительной. Он нашел меня обворожительной. Интересно, он в самом деле сказал “обворожительной” или это уже Тео сочинил? Наркоман несчастный.

...Обворожительной.

Она улыбнулась и нажала кнопку зуммера Хлои, приглашая следующего пациента.

 

Мэвис

За стойкой бара зазвонил телефон, и Мэвис сдернула трубку с рычага:

– Гора Олимп, Богиня Секса слушает. – Она подбоченилась, и шестеренка в ее бедре механически щелкнула. – Нет, я его не видела. Можно подумать, я бы побежала тебе докладывать, если б он даже был здесь. Черт возьми, женщина, мой бизнес основан на священной вере – не могу же я стучать на каждого мужа, который забегает сюда дерябнуть после работы. Откуда я знаю? Милочка, хочешь, чтобы такого больше никогда не было? Два слова – бери в рот подолгу и поглубже. Да, если б ты так и делала, а не слова считала, то мужей бы не теряла уж точно. Ох, ладно, подожди. – Мэвис прижала трубку к груди и крикнула: – Эй! Кто-нибудь видел Леса из скобяной лавки?

Качнулось несколько голов, и по бару пронеслись шальные пули ответов:

– Нет.

– Не-а, нет его здесь. Ага, если увижу, точно скажу, что его искала визгливая гарпия. Ох, ну еще бы, я парням из Бюро улучшения бизнеса по-собачьи давала, и им понравилось, так что передавай от меня привет.

Мэвис шваркнула трубкой об аппарат. Она чувствовала себя, как Железный Дровосек, забытый под дождем. Казалось, все ее металлические детали заржавели, а пластмассовые – расползлись в кашицу. Суббота, десять вечера, на сцене – живой музыкант играет, а пойлом не наторговала и на то, чтобы певцу гонорар заплатить. Нет, в баре-то народу битком, но все сосут из стаканов неторопливо, чтобы подольше хватило, лыбятся друг на друга влюбленными глазами, да пара за парой линяют, и десятки не оставив. Что за чертовщина с городом происходит? Блюзовый певец ей зачем? Чтобы киряли больше. А все население, кажется, просто очумело от любви. Не пьют, а лясы точат. Слизняки. В отвращении Мэвис сплюнула в раковину за стойкой. По жести звякнула крохотная пружинка, оторвавшаяся от какой-то детали в ее внутренностях.

Тряпки. Мэвис тяпнула “Бушмиллза” и опалила взглядом парочки, ворковавшие у стойки, а потом метнула шаровую молнию в Сомика, заканчивавшего на эстраде свое отделение. Его стальной “Нэшнл” ныл, а он пел о том, как потерял на перекрестке свою душу.

Сомик рассказывал историю о великом Роберте Джонсоне, незабвенном блюзмене, который встретил на перекрестке дьявола и продал ему душу за сверхъестественный дар; но в отместку всю жизнь его потом преследовал адский цербер, взявший его след у врат преисподней, – он и привел Джонсона в тот дом, где ревнивый муж подсыпал ему в пойло яду.

– По правде, – бормотал Сомик в микрофон, – я и сам выходил на каждый перекресток в Дельте, чтоб душу продать, да только покупателей не находилось. А теперь вместо этого блюза появилось. Только у меня и свой адский пес завелся, это уж как пить дать.

– Как это мило, рыбешка, – крикнула из-за стойки Мэвис. – Поди-ка сюда, я с тобой поговорить хочу.

– Извините, публика, меня вот как раз из преисподней кличут, – ухмыльнулся Сомик толпе. Только его никто не слушал. Он поставил гитару в стойку и поковылял к хозяйке.

– Ты слишком тихо поешь, – сказала она.

– Вставьте в розетку слуховой аппарат, женщина. У меня на этой гитаре звукоснимателя нет. И оно играет так, как в микрофон слышно, а не то фидбэком глушит.

– Народ разговоры разговаривает, а не пьет. Играй громче. И никаких больше любовных песенок.

– У меня в машине “Фендер Стратокастер” с усилком “Маршалл”, да только мне они не нравятся.

– Сходи и принеси. Подключись. Играй громче. Ты мне на фиг не нужен, если пойло не расходится.

– Я сегодня все равно последний вечер играю.

– Тащи гитару, – только и сказала Мэвис.

 

Молли

Молли протаранила грузовичком мусорный ящик на задворках “Пены Дна”. Осколки фар звякнули об асфальт, вентилятор визгливо проскрежетал по радиатору. Последний раз Молли сидела за рулем много лет назад, к тому же Лес забыл вкрутить несколько деталей в самодельные тормоза. Молли заглушила мотор, поставила машину на стояночный тормоз и рукавом стерла все отпечатки пальцев с руля и рычагов. Потом выбралась из кабины и швырнула ключи в покореженный бак. Из задней двери салуна музыки не доносилось – только вонь выдохшегося пива, да невнятное бормотание застольных разговоров. Она быстро выскочила из переулка и зашагала домой.

Над Кипарисовой улицей плыл низкий туман, и Молли радовалась такой маскировке. В трейлерах на стоянке горело лишь несколько окон, и она прошмыгнула мимо, чтобы поскорее добраться до одинокого голубого мерцания своего забытого телевизора. Молли бросила взгляд мимо дома – туда, где лежал и поправлялся Стив, – и заметила, что в тумане вырисовывается какой-то силуэт. Подойдя ближе, она обнаружила, что фигур не одна, а две – они стояли футах в двадцати от трейлера-дракона. Сердце у нее ушло в пятки. В любую секунду туман могли прорезать лучи полицейских прожекторов. Однако фигуры просто стояли на месте. Молли на цыпочках обогнула угол своего трейлера, вжимаясь в стену так, что холод алюминиевого бока обжег ей кожу через фуфайку.

В тумане раздавался женский голос:

– Господи, мы вняли твоему зову и пришли к тебе. Прости нам небрежный наряд наш, ибо химчистка в выходные закрыта, и мы, к великой скорби нашей, остались без облачений с подобающими им аксессуарами.

То были дамочки со школьными молитвами, Кэти и Мардж, хотя Молли ни за что в жизни не удалось бы отличить одну от другой. Они нарядились в одинаковые спортивные костюмы розового цвета и такого же оттенка кроссовки. Молли видела, как барышни шагнули ближе к Стиву, и по телу трейлера пробежала волна.

– Как Господь наш Иисус отдал жизнь Свою за наши грехи, так и мы пришли к Тебе, Господи, отдать свою.

Торец трейлера сгладил углы, Молли увидела, как Стив вытягивает массивную голову, и вертикальный контур двери превращается в горизонтальную пасть. Барышень, казалось, эти метаморфозы не беспокоят, – они неуклонно придвигались все ближе, отчетливо различимые на фоне челюстей Стива, которые уже приоткрывались зубастой пещерой.

Моллы выскочила из-за своего трейлера, взбежала по ступенькам, схватила меч, стоявший у стенки за дверью, и ринулась к Морскому Ящеру.

Мардж и Кэти уже почти вошли в раскрытую пасть Стива. Молли заметила его длинный язык, извивавшийся сбоку, чтобы обхватить церковных дамочек и втянуть внутрь.

– Нет! – Молли с разбегу врезалась между Кэти и Мардж, точно футбольный защитник в стенку соперников, и шмякнула Стива по носу плоской стороной палаша. Затормозила она только у него в пасти и тотчас выкатилась на землю – челюсти лязгнули уже у нее за спиной. Молли обернулась, привстав на колено, и направила острие меча Стиву в нос.

– Нет! – повторила она. – Плохой дракон.

Стив недоуменно повернул голову, словно хотел спросить, с какой стати она так расстроилась.

– Меняйся обратно, – приказала Молли и замахнулась мечом, словно собиралась снова заехать ему по носу. Шея и голова Стива послушно втянулись в обычный двойной трейлер.

Молли оглянулась на церковных барышень: казалось, их очень беспокоит насильственное приземление розовых тренировочных костюмов в грязь, но того, что их чуть было не сожрали живьем, они не заметили.

– С вами все в порядке?

– Мы услышали зов, – ответила одна, то ли Мардж, то ли Кэти, а вторая согласно закивала. – Мы пришли отдать себя целиком Господу нашему. – Глаза их оставались остекленевшими, и, говоря это, смотрели поверх Молли на трейлер.

– Вам, девчата, сейчас лучше пойти домой. Неужели за вас мужья не беспокоятся?

– Мы вняли зову.

Молли помогла им подняться на ноги и развернула к Стиву спиной. Пока она подталкивала их к улице, ящер еле слышно поскуливал.

Молли остановила барышень на обочине и приказала их затылкам:

– Идите домой. И чтобы я вас здесь больше не видела. Ясно?

– Мы хотели привести детей, чтобы они тоже причастились святого духа, но уже поздно, а завтра утром нам в церковь.

Молли двинула говорившую мечом по ягодицам – отличный шлепок с двух рук, от которого та чуть не перелетела на другую сторону улицы.

– Марш домой!

Она замахнулась, чтобы придать ускорение второй, но та обернулась и замахала рукой, точно отказываясь от добавки кофе:

– Спасибо, не надо.

– Вы уходите и никогда больше сюда не возвращаетесь, правильно?

Барышня, казалось, сомневается. Молли перехватила меч, словно готовясь к выпаду.

– Правильно?

– Да.

Подруга кивнула издали, потирая задницу.

– Теперь идите, – велела Молли. Когда парочка двинулась прочь, она крикнула им вслед: – И перестаньте одинаково одеваться. Что за придурь, мать вашу.

Молли провожала их взглядом, пока они не скрылись в тумане, а потом вернулась к Стиву. Тот дожидался ее в виде трейлера.

– Ну? – Она подбоченилась, нахмурилась и начала постукивать носком сапога, точно рассчитывая на объяснения.

Окна зажмурились от стыда.

– Они ведь опять придут, сам знаешь. И что тогда?

Трейлер захныкал – звук исходил из самого нутра. Будь он настоящим, там бы располагалась кухня.

– Если ты еще не наелся, так и скажи. Я тебе помогу. Найдем тебе еще чего-нибудь. Хотя в городе только один скобяной магазин. Тебе придется разнообразить диету.

Неожиданно в тумане взвыла электрогитара, застонала, как сам призрак Чикагского Блюза. Трейлер снова стал драконом – его белая кожа почернела и замигала яркими всполохами алого гнева. Повязки, которые Молли накладывала весь день, разлетелись в клочья. Кроны его жабр встопорщились, с них свисали обрывки стекловолокна, точно шкодливые мальчишки украсили дракона шутки ради лентами туалетной бумаги. Морской Ящер откинул назад голову и заревел. Окна трейлеров по всей стоянке задребезжали. Отброшенная звуковой волной, Молли шлепнулась в грязь, но мгновенно перекатилась, вскочила и приняла боевую стойку, направив меч в горло дракону.

– Молодой человек, мне кажется, вам нужно сделать передышку.

 

Тео

Прошло так мало времени, а у него уже столько новых впечатлений. Лишь за последние несколько дней Тео успел поруководить первой в жизни большой поисково-спасательной экспедицией, включая беседы с обезумевшими от беспокойства родителями и молокозаводом: представители компании требовали от Тео фотографии Мики Плоцника, на которой бы тот не корчил рожи в объектив. (Если они найдут снимок получше, то Мики прославится на пачках с двухпроцентным или обезжиренным молоком, а если нет, то придется довольствоваться сывороткой, и значит, его увидят только пенсионеры и любители кислых салатов.) Кроме того, Тео пришлось управляться с первым в жизни крупным пожаром, отгонять галлюцинацию со следами гигантского животного и расследовать самое настоящее убийство – и все это без малейшей опоры на свой пожизненный химический костыль. Дело не в том, что у него не было возможности дернуть из любимой трубочки, – он просто потерял к ней аппетит.

Теперь нужно решать, что делать с делом Бесс Линдер. Вызвать кого-нибудь на допрос? Куда вызвать? К себе в хижину? Кабинета у Тео не было. Он почему-то не мог себе представить, что допрос пройдет успешно, если подозреваемый будет утопать в поролоновых подушках продавленного кресла под горячей галлюциногенной лампой... “Признавайся, подонок! Не заставляй меня включать черный свет над этим плакатом Джими Хендрикса и зажигать благовония – тебе это не понравится.”

И посреди всей этой деятельности Тео так и подмывало вернуться на трейлерную стоянку “Муха на Крючке” и поболтать с Молли Мичон. Совсем спятил.

В конце концов, он решил съездить домой к Джозефу Линдеру – в надежде застать коммивояжера врасплох. Выруливая на подъездную дорожку, Тео заметил, что садовые гномики заросли сорняками, а на табличке с голландским оберегом у входа лежит толстый слой пыли. Дверь гаража была распахнута, внутри стоял микроавтобус хозяина.

Тео не стал стучать сразу – сначала убедился, что конский хвост его надежно упрятан под воротник, а сам воротник лежит достаточно ровно. Почему-то вдруг показалось, что следовало прихватить пистолет. Оружие у него имелось – револьвер “смит-и-вессон” .357, – но валялся он на верхней полке в чулане вместе с коллекцией кальянов для дури.

Тео дернул звонок, подождал. Джозеф Линдер открыл дверь только через минуту. На нем были заляпанные краской вельветовые штаны и старый свитер – похоже, это тряпье вытаскивали из мусорного бака уже десятки раз. Бесс Линдер явно не потерпела бы такого одеяния у себя в доме. Линдер даже не улыбнулся.

– Констебль Кроу. Чем могу служить?

– Если у вас найдется минутка, мне бы хотелось с вами поговорить. Можно войти?

– Полагаю, да. – Линдер сделал шаг назад, и Тео нырнул в дом. – Я только что сварил кофе. Будете?

– Нет, спасибо. Я на службе. – Копам полагается отвечать именно так, подумал Тео.

– Это кофе.

– Ох, да, конечно же. С молоком и сахаром, пожалуйста.

Полы в гостиной были из некрашеных сосновых досок, прикрытых лишь лоскутными половичками. Вместо дивана – древняя церковная скамья, вместо кресел – два шейкерских стула и оцинкованный молочный бидон с подушкой сверху. Других сидячих мест не было. В углах комнаты стояли три антикварные маслобойки. Если бы не новый тридцатишестидюймовый телевизор “Сони” у камина, гостиная могла бы запросто сойти за жилище семьи семнадцатого века (с очень высоким уровнем холестерина в крови от такого количества масла).

Джозеф Линдер вернулся в гостиную с большой керамической кружкой ручной работы. Кофе по цвету напоминал ириски, а на вкус отдавал корицей.

– Спасибо, – сказал Тео и кивнул на “Сони”. – Новый телевизор?

Линдер сел напротив на молочный бидон.

– Да, купил девочкам. “Общественное телевидение”, учебные программы и все такое. Бесс телевидения никогда не одобряла.

– И поэтому вы ее убили?

Линдер поперхнулся, выплюнув кофе прямо на коврик.

– Что?

Тео отхлебнул из кружки. Линдер изумленно смотрел на него. Может, я не с того начал. Слишком резко. Обратная перемотка, перегруппируемся.

– Так вы и кабель себе провели? Без кабеля прием в Хвойной Бухте ужасный. Наверное, из-за гор.

Линдер неистово замигал и кинулся в атаку.

– О чем вы говорите?

– Я видел результаты вскрытия вашей жены, Джозеф. Она умерла не в петле.

– Вы обезумели. Вы же сами все видели. – Линдер встал и выхватил кружку из рук Тео. – Я не желаю этого слушать. Уходите, констебль. – Он выжидательно отступил.

Тео поднялся. Противоборства ему не очень удавались – он же миротворец, в конце концов. Слишком трудно. Он взял себя в руки.

– Все дело в романе с Бетси? Бесс застала вас вдвоем?

На лысине Линдера выступили вены.

– С Бетси я начал встречаться совсем недавно. Я любил свою жену, и мне не нравится, что вы порочите ее память. Вы не должны так поступать. Вы даже не настоящий полицейский. А теперь убирайтесь из моего дома.

– Ваша жена была хорошей женщиной. Немножко с придурью, но хорошей.

Линдер поставил кофейные кружки на маслобойку, подошел к двери и распахнул ее.

– Уходите. – И он показал Тео на дверь.

– Ухожу, Джозеф. Но я еще вернусь. – Тео шагнул на улицу. Линдер весь побагровел.

– Нет, не вернетесь.

– А мне кажется – вернусь. – Тео чувствовал себя второклассником, затеявшим спор на переменке.

– Не суйтесь ко мне, Кроу! – брызнул слюной Линдер. – Вы не соображаете, во что ввязываетесь. – И он захлопнул дверь у Тео перед носом.

– Вы тоже, – вякнул Тео в ответ.

 

Молли

Молли никогда не понимала одержимости американских женщин скверными мальчишками. Привязанность к татуированным парням на мотоциклах с пушкой в бардачке или к любителям нюхать кокаин прямо со стеклянных кофейных столиков не поддавалась никакой логике. Когда она снималась в кино, то сама крутила романы с парочкой таких типов, но этот... Этот у нее был первым, кто на самом деле... ну, в общем, жрал людей. Тетки всегда думают, что мужика удастся исправить. А как еще объяснить бесчисленные предложения, которые получают серийные убийцы, дожидающиеся электрического стула? Хотя такое – чересчур даже для Молли. Ей было отрадно думать, что сколь бы полоумной она ни была, ее никогда не тянуло выскочить замуж за парня с неприятной привычкой душить тех, кому он назначает свидания.

Американские мамаши программируют своих дочек так, что те начинают верить: они все могут исправить. Иначе зачем еще средь бела дня ведет она стофутового монстра по руслу городского ручья?

К счастью, по большей части русло укрывалось густым ивняком, а Стив, переступая валуны, менял цвет и текстуру своей громадной туши под стать окружающему. В конечном итоге, он стал походить просто на обман зрения, игру света, дымку над раскаленным асфальтом.

Молли заставила его притаиться в укрытии, когда они дошли до моста у Кипарисовой улицы, а когда ни одной машины в поле зрения не осталось, помахала. Стив скользнул под мост, словно змея в канализацию, сшибая спиной здоровые куски бетона, – но пролез.

Меньше, чем через час они оказались за городом – на пастбищах, тянувшихся к северу вдоль побережья. Молли вывела Стива через рощицу на край луга.

– Ну вот, громила, – сказала она, показывая на стадо коров-голштинок, щипавших травку в сотне ярдов. – Завтрак.

Стив присел на опушке, точно кот перед прыжком. Хвост его дернулся, расколов в щепки молодой кипарис. Молли села рядышком и принялась палочкой счищать грязь с тапочка. Коровы медленно мигрировали к ним.

– И это все? – спросила она. – Ты будешь здесь сидеть, а они – сами подходить на съедение? Знаешь, а ведь девушка может запросто потерять к тебе уважение, если ты будешь так охотиться.

 

Тео

Тео поймал себя на том, что совершенно не понимает, зачем едет к Молли Мичон, когда заверещал его сотовый телефон. Прежде, чем ответить, он напомнил себе, что голос не должен звучать обдолбанным, – и тут ему пришло в голову, что он не обдолбан. Это пугало еще сильнее.

– Кроу слушает.

– Кроу, это Гвоздворт из окружного управления. Ты что – спятил?

Тео пробуксовал, пытаясь вспомнить, кто такой Гвоздворт.

– Это опрос общественного мнения?

– Что ты сделал с теми данными, которые я тебе показал? – спросил Гвоздворт, и Тео моментально сообразил, что так зовут Паука.

Телефон замигал, показывая, что на линии еще один звонок.

– Ничего. То есть я провел собеседование. Ты можешь подождать? У меня тут еще один звонок висит.

– Нет, не могу. Я знаю, что у тебя еще один звонок висит. Ты обо мне никогда не слышал, понял? И от меня ничего не получал, тебе ясно?

– Лады, – ответил Тео.

Паук отключился, а Тео принял второй вызов.

– Кроу, ты совсем съёбнулся?

– Это опрос общественного мнения? – Тео совершенно точно знал, что это не опрос. Но так же точно он знал и то, что шерифу Бёртону не понравится правдивый ответ, который в данном случае звучал бы “Да, видимо, я совсем съёбнулся”.

– Я, кажется, сказал тебе – не лезь к Линдеру. Дело закрыто и сдано в архив.

Тео на секунду задумался. Не прошло и пяти минут, как он отъехал от дома Джозефа Линдера. Откуда Бёртон все знает? Шерифу никто так быстро не дозванивается.

– Тут всплыли некоторые подозрительные улики, – ответил Тео, еще не понимая, как будет прикрывать Паука. – Я просто заехал к нему проверить, правда ли это.

– Долбаный ты наркоман. Если я тебе говорю – пусть лежит, значит – пусть лежит, ты меня понял? Я сейчас не о работе твоей говорю, Кроу, я говорю о той жизни, к которой ты привык. Если я еще услышу хоть слово из Северного Округа, твой билет на танцульки прокомпостируют все спидоносцы тюрьмы Соледад. Оставь Линдера в покое.

– Но...

– Отвечай “Есть, сэр”, мешок говна.

– Есть, сэр, мешок говна, – ответил Тео.

– Тебе конец, Кроу, тебе...

– Простите, шериф. Батарейка села. – Тео отключился и развернулся к своей хижине. Его трясло.

 

Молли

В “Пожирателях Плоти из Чужеземья” Кендра была вынуждена наблюдать, как мутанты новой породы опрыскивают несчастных поселян растворяющим ткани энзимом, а потом лакают из луж человеческого белка под омерзительное хлюпанье и чавканье звуковой дорожки, которую мастера спецэффектов раздобыли в океанарии “Мир Моря”: там новорожденных моржат кормили с руки моллюсками. Те же умельцы симулировали кровавую бойню при помощи прорвы резинобетона, парафиновых манекенов, таявших под солнышком мексиканской пустыни, и декстрона, заменявшего обычную фальшивую кровь из сиропа “Каро”. (Сладкая театральная кровь, как выяснилось, хорошо привлекает мясных мух, а режиссеру не хотелось платить штраф Американскому обществу по предотвращению жестокого обращения с животными.) Общий эффект был настолько реалистичен, что Молли настояла на том, чтобы все крупные планы Кендры снимались только после уборки, не то ее точно вырвало бы прямо в объектив. После эпизода пожирания падали, тако с сальмонеллой, которыми их накормил ресторатор из Ногалеса, а также упорных домогательств арабского сопродюсера с таким ядреным халитозом, что у нее слезились глаза, Молли проболела три дня. Но все это, даже зловоние прокисшего фалафеля, не вызвало у нее такой тошноты, как останки полностью изжеванных и частично переваренных голштинок, которые отрыгнул Стив.

Молли добавила содержимое своего желудка (три сладких пирожка и диетическая кока-кола) к четырем кучам полужидкого говяжьего фарша, разметанным Стивом по пастбищу.

– Аллергия на лактозу? – Она вытерла рукавом рот и яростно глянула на Морского Ящера. – Если глотаешь мальчишку-газетчика или тайного извращенца из скобяной лавки, несварения у тебя почему-то нет, а молочный скот есть не можешь?

Стив опрокинулся на спину и попытался всем своим видом показать, что извиняется: по бокам замигали багровые всполохи – багровый был цветом его смущения. Вискозные слезы размерами с футбольный мяч набухли в уголках гигантских кошачьих глаз.

– Ты, значит, еще голоден, да?

Стив быстро перевернулся на ноги, и земля под ним задрожала.

– Ну, может, найдем тебе лошадку или что-нибудь еще, – вздохнула Молли. – Держись поближе к деревьям. – Опираясь на меч, как на палку, она повела ящера через холм. Его цвета на ходу менялись с такой скоростью, что Молли казалось – за нею движется мираж.

 

Тео

Пока Тео искал в сарае с инструментами мачете, в голове у него почему-то вертелись слова Карла Маркса: “Религия – опиум для народа”. Из этого, значит, следует, что “опиум – религия наркомана”, думал Тео. Так вот отчего ему выворачивало кишки, когда он подносил лезвие к первому жилистому стволу на своей грядке марихуаны – от раскаяния анафемы. С каждым взмахом мачете густые зеленые растения падали, точно святые великомученики, а руки Тео покрывались липкой пленкой, когда он относил падших в угол двора и швырял в общую кучу.

Через пять минут рубашка пропиталась потом, а грядка дури выглядела, как миниатюрная модель лесоповала. Разорение. Пни. Он вылил канистру керосина на кучу каннабиса, доходившую ему до пояса, вытащил зажигалку и поджег клок бумаги. “Отряхните с ног оковы своего гнета, ” – говорил Маркс. Вот эти растения и сопутствовавшая им привычка – его, Тео, оковы. Последние восемь лет сапог шерифа Бёртона давил ему на затылок, и эта угроза не давала ему действовать свободно, действовать правильно.

Тео швырнул горящую бумагу на кучу, и над ней вспыхнуло пламя революции. Отходя от погребального костра, он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого дыхания свободы. Не революционный триумф – тошнотворная утрата, одиночество и вина. Иуда у подножия креста. Не удивительно, что коммунизм провалился.

Тео вошел в хижину и снял с полки в чулане коробку. Плотницким молотком он дробил свою коллекцию кальянов в шрапнель, когда с ранчо донеслись автоматные очереди.

 

Игнасио и Мигель

Игнасио лежал в тенечке за металлическим ангаром и курил сигаретку, а Мигель трудился внутри – стряпал из химикатов кристаллы метамфетамина. На электрических горелках кипели реторты размером с баскетбольные мячи, парыпо стеклянным трубкам уходили в вентиляцию.

Мигель был жилист и приземист: всего тридцати лет от роду, но морщины и неизменно мрачное выражение лица старили его до пятидесяти. Игнасио же было всего двадцать – толстенький мачо, опьяненный собственным успехом и крутизной, убежденный, что впереди его ждет должность нового крестного отца мексиканской мафии. Полгода назад они вместе пересекли границу – их нелегально перевел подонок-койот именно для того, чем они и занимались сейчас. Каким же славным оказалось это занятие. Лабораторию прикрывал большой и важный шериф, поэтому здесь никогда не устраивали облав, им ни разу не пришлось спешно сворачивать дела, как другим лабораториям в Калифорнии, или клеить ноги через границу и ждать, пока горизонт не очистится. Всего лишь полгода, а Мигель уже отправил домой столько денег, что жене хватило на ранчо в Мичоакане; Игнасио же ездил на пижонском “додже”-вседорожнике и разгуливал в сапогах крокодиловой кожи от Тони Ламы за пятьсот долларов. И все это – за восемь часов работы в день, поскольку они были одной из трех бригад, обслуживавших лабораторию круглосуточно. И не нужно бояться, что тебя тормознут на дороге с грузом, потому что важный шериф каждые несколько дней присылает гринго на микроавтобусе – тот оставляет припасы и забирает готовый товар.

– Гаси сигарету, cabrone! – крикнул Мигель. – Хочешь, чтоб мы на воздух взлетели?

Игнасио презрительно фыркнул и щелчком отправил сигарету на пастбище.

– Ты слишком много переживаешь, Мигель. – Игнасио уже осточертело нытье товарища: тот постоянно скучал по семье, боялся, что их поймают, никогда не знал, правильно ли составлена смесь. Когда старший не работал, он предавался тоскливым размышлениям, и тогда никакими словами его не утешить, никакими деньгами не удовлетворить.

Мигель возник в дверном проеме и навис над Игнасио:

– Чувствуешь?

– Что? – Игнасио потянулся к АК-47, прислоненному к стенке ангара. – Что такое?

Мигель не спускал глаз с противоположного конца пастбища, но, казалось, ничего не видел.

– Не знаю.

– Ерунда. Ты слишком переживаешь.

Мигель зашагал по пастбищу к деревьям.

– Нужно сходить посмотреть. Покарауль печку.

Игнасио встал и поддернул ремень с серебряными заклепками, на который свисало пузо.

– Не хочу я твою печку караулить. Охранник тут я. Сам сиди здесь и карауль свою печку.

Но Мигель уже шагал вверх по склону, не оглядываясь. Игнасио снова уселся и вытащил из кармашка кожаного жилета следующую сигарету.

– Loco, – пробормотал он себе под нос, закуривая.

Подымил он несколько минут, мечтая о том времени, когда сам будет заправлять всей операцией, и строя соответствующие планы. А докурив, забеспокоился о напарнике. Чтобы лучше видеть окрестности, Игнасио встал, но за гребнем холма, где исчез Мигель, ничего не было видно.

– Мигель? – позвал он.

Ответа нет.

Он заглянул в ангар проверить, всё ли там в порядке: насколько он мог определить на глаз, всё. Потом подобрал автомат и зашагал по пастбищу. Но не сделал и трех шагов, как из-за гребня показалась белая женщина. Лицом и телом она походила на горяченькую сеньориту, но седые волосы были всклокочены, как у старухи, и Игнасио в тысячный раз спросил себя, что же, к чертям, не так с этими американскими бабами. Они все что – сумасшедшие? Он опустил автомат и улыбнулся, надеясь отпугнуть женщину, не возбудив в ней никаких подозрений.

– Ты стой, – сказал он по-английски. – Тут ходов нет. – В амбаре зазвонил сотовый телефон, и он на секунду отвлекся от женщины.

Но та не останавливалась

– Мы встретили вашего друга, – сказала Молли.

– Кто это мы? – спросил Игнасио.

Ответ появился у женщины за спиной – сначала две обожженные дубовые кроны, а следом – два огромных кошачьих глаза.

– Святая Мария, Матерь Божья, – только и успел вымолвить Игнасио, сражаясь с неподатливым затвором автомата.

 

Тео

Прожив восемь лет у края ранчо, Тео ни разу даже ногой не ступил на грунтовку, ведущую вглубь. Ему же приказали туда не ходить. А теперь что? Много лет он наблюдал, как туда и обратно ездит микроавтобус, иногда слышал какие-то крики, но по большей части умудрялся все это игнорировать. Пальбы же оттуда не доносилось никогда. Очень глупо испытывать новообретенную свободу тем, чтобы идти и расследовать причину стрельбы, но не идти... ну, это, в общем, многое могло о нем сказать, а слышать такого ему вовсе не хотелось. Он что, в конце концов, – трус?

Мужские вопли в отдалении все и решили. Там не просто кто-то пар выпускал – там рвали горло в неприкрытом животном ужасе. Ногой Тео скинул с крыльца осколки коллекции кальянов и ринулся в чулан за пистолетом.

“Смит-и-вессон” лежал завернутый в промасленную тряпицу на верхней полке чулана с коробкой патронов. Тео развернул тряпку, отщелкнул барабан и вставил шесть патронов, стараясь подавить трясучку, от пальцев расползавшуюся по всему телу. Еще шесть патронов он сунул в карман рубашки и направился к машине.

Заведя “вольво”, Тео схватил радиомикрофон, чтобы вызвать подкрепление. Словно от этого был толк. Управление шерифа в Сан-Хуниперо могло откликнуться через полчаса – именно поэтому, среди прочего, в Хвойной Бухте держали констебля. А что он им скажет? Приказа не входить на ранчо для него пока еще никто не отменял.

Он кинул микрофон на сиденье рядом с револьвером и задом начал выбираться из проезда, когда рядом затормозил микроавтобус “додж”. С водительского места улыбался Джозеф Линдер.

Тео приглушил двигатель. Линдер вылез из фургона и наклонился к пассажирскому окну “вольво”. Увидев на сиденье револьвер, сказал:

– Мне нужно с вами поговорить.

– Час назад вы были не очень-то разговорчивы.

– А теперь вот разговорился.

– Позже. Сейчас мне нужно проверить кое-что на ранчо.

– Отлично, – ответил Линдер и через окно сунул под нос Тео маленький автоматический пистолет. – Вместе и поедем.

 

Доктор Вэл

Бюст Гиппократа таращился со стола на Вэл Риордан.

Прежде всего – не причиню вреда...

– Ага, укуси меня, – пробормотала психиатр и накинула на лицо грека шарфик от Версаче.

У Вэл выдался паршивый день. Звонок констебля Кроу, объявившего, что ни ее лечение, ни отсутствие оного не привели Бесс Линдер к самоубийству, поставил Вэл в тупик. Утренние сеансы она провела, как зомби, – отвечала вопросами на вопросы, делала вид, что записывает что-то, и не уловила ни единого слова своих пациентов.

Пять лет назад в газетах хватало историй об опасностях “прозака” и подобных антидепрессантов, но статьи эти были спровоцированы сенсационными тяжбами против фармацевтических компаний, а последующие статьи – о том, что, фактически, ни один суд не признал, что антидепрессанты вызывают деструктивное поведение, – газеты хоронили на последних страницах. Одна мощная религиозная группировка (пророком которой был писака, кропавший научную фантастику, а последователями – массы одураченных кинозвезд и супермоделей) начала в прессе кампанию против антидепрессантов, рекомендуя взамен просто приободриться, взять себя в руки и прислать им немного денег на бензин, чтобы их корабль-носитель не рухнул на землю. Профессиональные журналы не сообщали о каких-либо исследованиях, подтверждавших, что антидепрессанты приводят к росту числа самоубийств или насилию. Вэл читала религиозную пропаганду (финансируемую богатыми и знаменитыми), а профессиональных журналов не читала. Да, прописывать больным антидепрессанты автоматически – неправильно, но пытаться искупить вину тем, чтобы сразу ссадить всех с лекарств, тоже глупо. Теперь нужно что-то делать с тем вредом, который она, возможно, нанесла своим пациентам.

Вэл нажала кнопку автонабора аптеки. Трубку снял сам Уинстон Краусс, но голос его звучал приглушенно, точно у него был сильный насморк:

– “Дегадзва и бодадки Бойной Будды”.

– Уинстон, у тебя ужасный голос.

– Я в мазге з ддубгой.

– Ох, Уинстон. – Вэл потерла глаза, отчего контактные линзы съехали куда-то в глубины головы. – Ну не в аптеке же.

– Я в бодзобге. – Внезапно голос зазвучал отчетливо. – Ну вот, снял. Хорошо, что позвонила. Мне хотелось поговорить с тобой о китобойцах.

– Прошу прощения?

– Меня тянет к касаткам. Я посмотрел кассету Жака Кусто о китах-убийцах...

– Уинстон, мы не могли бы поговорить об этом на приеме?

– Я беспокоюсь. Меня особенно возбуждают мужские особи. Неужели я становлюсь гомосексуалистом?

Боже святый, его не волнует, что он хочет стать китоёбом, главное – не выглядеть китоёбом-педерастом. Как психиатр, Вэл старалась исключить из своего лексикона такие термины, как “бесповоротно полоумный придурок”, однако с Уинстоном удержаться было трудно. Да и вообще в последнее время Вэл чувствовала, что управляет концессией для свихнувшихся питекантропов. Пора прекращать.

– Уинстон, я опять начинаю прописывать всем селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. От плацебо избавься. Я назначаю всем “паксил”, чтобы как можно быстрее вернуть их на прежний уровень. Предупреди всех, кто принимал “прозак”, что ни одного дня пропускать нельзя, как они это делали раньше. С ними я разберусь позже.

– Ты хочешь, чтобы я снял всех с плацебо? Ты знаешь, сколько мы с этого имеем?

– Начинай сегодня же. Я обзвоню всех пациентов. Дай им кредит за оставшиеся неиспользованные плацебо.

– Не буду. Я уже почти скопил столько, что хватит на месяц в Центре изучения китообразных на Больших Багамах. Ты не можешь лишить меня этого.

– Уинстон, я не собираюсь ставить под угрозу душевное здоровье моих больных только ради того, чтобы ты поехал в отпуск и трахнул Флиппера.

– Я сказал – не буду. Ты же сама все это затеяла. Тогда же ты не думала о душевном здоровье своих больных.

– Я ошиблась. Всех сажать обратно на антидепрессанты я тоже не стану. Так что и здесь ты часть дохода потеряешь. Некоторым лекарства вообще не нужны.

– Нет.

Вэл потрясла убежденность в голосе Уинстона. Чувство собственного достоинства и доброе имя, казалось, его уже не волнуют. Поганое же он выбрал время, чтобы идти на поправку.

– Так ты хочешь, чтобы весь город узнал о твоей маленькой проблеме?

– Ты этого не сделаешь. Ты теряешь больше, чем я, Вэлери. Если ты меня заложишь, то я сам все расскажу газетам. Получу судебную неприкосновенность, а ты сядешь в тюрьму.

– Ах ты сволочь. Тогда я отправлю всех пациентов в Сан-Хуниперо. Тогда даже законных доходов лишишься.

– Не отправишь. Все остается так, как сейчас, доктор Вэл. – И Уинстон повесил трубку.

Вэлери Риордан секунду смотрела на телефонную трубку, прежде чем положить ее на рычаг. Как? Как вышло, к чертовой матери, что она отдала свою жизнь в руки такого урода, как Уинстон Краусс? Но самое главное – как эту жизнь вернуть обратно и при этом не загреметь в тюрьму?

 

Тео

Дуло пистолета упиралось Тео в бок. Его револьвер Джозеф Линдер швырнул на заднее сиденье. На коммивояжере был твидовый пиджак и шерстяные брюки, а лоб его покрывала испарина. “Вольво” тряхнуло на рытвине, и дуло врезалось Тео между ребер. Он пытался сообразить, что полагается делать в таких случаях, но из полицейских сериалов вспоминалось только то, что оружие нельзя выпускать из рук ни при каких обстоятельствах.

– Джозеф, вы не могли бы убрать пистолет от моих ребер или хотя бы поставить его на предохранитель? Дорога ухабистая, а мне бы не хотелось потерять легкое из-за того, что я не успел сменить амортизаторы. – Прозвучало достаточно самоуверенно, подумал он. Профессиональное спокойствие. Как бы еще не обмочиться при этом?

– Значит, вам не хотелось бросать на полдороге, да? Дело списали бы в архив, и никто ничего не заметил, но вам обязательно нужно было сунуть туда нос.

– Так вы действительно ее убили?

– Скажем так – я помог ей принять решение, о котором она только трепалась.

– Она была матерью ваших детей.

– Правильно – и относилась ко мне примерно так же, как к шприцу для индюшек.

– Ох ты ж – я не думал, что у индюшек тоже бывают гадкие привычки.

– Ими пользуются для искусственного осеменения, Кроу, гребаный торчок. Один раз брызнешь и можно выбрасывать.

– И вы устали быть одноразовым шприцем, поэтому повесили свою жену?

– Ее прикончил огород с травами. Чай из наперстянки. Дигиталиса хоть залейся. Останавливает сердце и почти не обнаруживается при вскрытии – если, конечно, специально не искать. Забавно, правда? Сам бы никогда не догадался, если б она все время об этой чепухе не болтала.

Тео не очень понравилось, что Линдер ему обо всем этом рассказывает. Это означало, что нужно что-то предпринять – иначе он покойник. Врезаться в дерево? Он глянул на ремень безопасности Линдера – пристегнут. Ну какой еще преступник станет похищать человека и не забудет при этом пристегнуться? Пока – пауза.

– На стене остались полосы от ее обуви.

– Милый штрих, я так и подумал. Не знаю, может, она еще жива была, когда я ее вешал.

Они как раз выезжали из леса, окружавшего ранчо, на пастбище. В паре сотен ярдов маячил металлический ангар, рядом – двойной ширины трейлер. Ярко-красный “додж” стоял рядом с амбаром.

– Хммм, – промычал Линдер. – Мальчонкам купили новый трейлер. Давай к ангару.

Тео ощутил, как в горле кислотной волной поднимается паника, и сглотнул. Завяжи с ними беседу, и тогда в тебя не будут стрелять. Где же он это слышал?

– Так, значит, вы убили жену за телевизор с большим экраном и перепихон с Бетси? А развод вам в голову не приходил?

Линдер рассмеялся, и у Тео по спине поползли мурашки.

– А вы действительно тупоголовый, Кроу. Видите вон тот сарай? Так вот, из этого сарая в прошлом году я вывез метамфетамина на двадцать восемь миллионов долларов. Понятно, что от этих денег я получил лишь кусочек – но увесистый. Я перемещаю весь товар. Я – коммивояжер, человек семейный, безобидный и незаметный. Кто меня заподозрит? Мистер Рохля, одним словом.

– А ваша жена?

– Бесс об этом узнала. Смешно другое – она следила за мной, потому что подозревала измену, но нас с Бетси так и не расколола. Она собиралась заявить на меня. Выбора не было.

Тео подъехал к ангару и заглушил двигатель.

– Зато сейчас у вас есть выбор, Джозеф. Совсем не обязательно это делать.

– А я и не собираюсь ничего делать. Я просто хочу, чтобы все шло как раньше – пока на моих оффшорных счетах не скопится достаточно, чтобы можно было отсюда сняться. Не поймите меня неправильно, Кроу. Мне не понравилось убивать Бесс. Я не убийца. Черт, да я даже наркотиков сам ни разу не попробовал. Это не преступление – это хорошо оплачиваемая курьерская работа.

– Так вы не собираетесь меня пристрелить? – Тео очень, очень хотелось в это верить.

– Нет, если вы сделаете так, как я скажу. Выходите из машины. Оставьте ключи. Пересядьте и выйдите с моей стороны.

Тео подчинился – Линдер не отводил от него пистолета. И где он только этому научился? Телевизор у него совсем недавно. Записался на заочные курсы для спецагентов, должно быть.

– Мигель! Игнасио! Идите сюда! – Линдер показал пистолетом, что Тео должен подойти к ангару. – Входите внутрь.

Тео пригнулся, чтобы не удариться о низкую притолоку, и увидел внутри длинные стеллажи с лабораторным стеклом, трубками и пластиковыми цилиндрами химикатов. Перед десятком электрических горелок, наполнявших ангар нестерпимым жаром, стоял одинокий металлический стул.

– Сядьте, – скомандовал Линдер.

Тео сел и почувствовал, как из заднего кармана у него выхватили наручники.

– Руки за спину. – Линдер продел наручники в металлические прутья спинки и защелкнул их на запястьях Тео.

– Мне нужно найти парней. У них, наверное, сиеста. И о чем только Бёртон думал, когда ставил сюда трейлер? Сейчас вернусь.

– А потом что?

– А потом Игнасио вас пристрелит, я полагаю.

 

Молли

Самое главное – этот парень действительно делал все, о чем ни попроси. Услышав машину на дороге, она велела Стива снова стать трейлером, и он выполнил ее просьбу. Ну, конечно, перед этим пришлось руками нарисовать в воздухе чертеж, и в первый раз он промахнулся, пытаясь превратиться в стоявший рядом жестяной сарай. Получилось убого – изменилась только голова, и он стал походить на дракона, напялившего на себя пакет из алюминиевой фольги вместо шляпы. Но через несколько секунд он все понял. Умница, а не парень. Ладно, хвост (на стоянке свисавший в ручей) все равно торчит, но, может быть, никто не заметит.

– Какой ты молодец. – Она потрепала его по агрегату автономного кондиционера. По крайней мере, кондиционером эта штука была сейчас. После превращения в трейлер невозможно было определить, какой частью тела он являлся раньше.

Она гладит меня по агрегату, подумал Стив. Из его парадной двери вырвалось довольное урчание.

Молли забежала за угол ангара и выглянула: у ворот остановился белый “вольво”. Она чуть было не выскочила поздороваться с Тео, но заметила, что его держит на мушке какой-то лысый тип. Прислушалась: лысый ввел Тео в ангар и начал угрожать. Молли хотелось выйти и сказать: “Никого Игнасио не пристрелит, мистер Лысый, – ему сейчас очень некогда, его переваривают, ” – но у лысого был пистолет. И как только Тео угораздило попасть в плен к дядьке, похожему на школьного завуча?

Когда стало ясно, что лысый выходит наружу, Молли подбежала к трейлеру, ухватилась за выступ кондиционера и запрыгнула на крышу.

Лысый направился к двери. Молли пробежала по драконьей спине и свесилась с краю.

– Мигель! Игнасио! – завопил лысый. – Выходите оттуда! – Казалось, ему не очень хочется самому входить внутрь.

– Я видела, как они туда входили, – сказала Молли.

Лысый отскочил от трейлера. Казалось, от неожиданности с ним вот-вот случится припадок. Он поискал глазами, откуда раздался голос.

– Вы же школьный завуч, правда?

Лысый наконец ее заметил и попытался спрятать пистолет за спину.

– Вы – та ненормальная баба, – сказал он. – Что вы здесь делаете?

Молли аж подбросило на крыше дракона.

– Простите? Извините? Прошу прощения? Я – кто?

Лысый вопроса не заметил:

– Что вы здесь делаете?

– Извините меня. Извините, извините. – Она чуть ли не пела. – Но с трибуны прозвучала клевета, за которую пока что не принесли официальных извинений. Вам придется этим заняться, прежде чем мы продолжим дискуссию.

– Ни за что я извиняться не собираюсь. Что вы здесь делаете? И где Игнасио с Мигелем?

– Не будете извиняться?

– Нет. Слезайте оттуда. – Он показал ей пистолет.

– Ладно, – ответила Молли и потрепала Стива по голове-крыше. – Стив, съешь этого невоспитанного засранца.

Видела она это и раньше, но как возбуждает сидеть на голове у Стива, когда тот меняет форму, а снизу выскакивает язык и слизывает школьного завуча. После первоначального чавканья неизбежный хруст костей (от которого ей раньше становилось не по себе) ее даже обрадовал. Непонятно – то ли от того, что завуч махал пистолетом перед носом ее друга, а ее саму обозвал ненормальной бабой, то ли от того, что она просто привыкла.

– Это было шикарно, – похвалила Молли. Она пробежала по спине Стива, соскользнула на кондиционер и спрыгнула на землю.

Стив зарычал, и острые углы трейлера растаяли, превратившись в изгибы и жилы драконьего тела. Он перекатился на бок, и Молли увидела, как чешуя у него на брюхе раздвинулась, и на свет божий выдвинулись семь футов драконьего пениса – толстого и несгибаемого, как телефонный столб. По всему органу замигали люминесцентные огоньки.

– Ух ты – впечатляет, – выдохнула Молли, отступая на несколько шагов.

Стив послал ей сообщение, похожее на то, которое отправлял бензовозу. На Молли подействовало лучше. Колени ее подогнулись, по бедрам побежали теплые мурашки, в висках застучало.

Она заглянула Стиву в глаза (по крайней мере – в один глаз), подошла к его морде и нежно коснулась губ (или того, что было бы губами, если бы они у него имелись). Ее обдало резким и сладким дыханием – смесью одеколона “Старые специи”, мужественных мексиканцев и выблеванных коров.

– Ты знаешь, – сказала Молли, – я никогда не целовалась с парнем, у которого изо рта пахнет школьным завучем.

 

Все, что вам нужно об этом знать

Интимные отношения, имеющие место между двумя людьми в спальне (или одним человеком и одним Морским Ящером на пастбище), не касаются никого, кроме участвующих в них сторон. Но все же ради удовлетворения любопытных извращенцев, затаившихся во всех нас, – пара-другая пикантных подробностей...

Молли попробовала – а фактически совершила героическую попытку, – но даже для женщины в такой превосходной физической форме задача оказалась не по силам. Тем не менее, ей удалось засечь возле ангара бензиновую газонокосилку (которой покойные наркобароны пользовались для зачистки местности и предотвращения возгорания) и твердым, но нежным применением этого неуклюжего механизма и некоторым количеством ласковых увещеваний довести Стива до того состояния, которое французы неисповедимо называют “маленькой смертью”.

А вскоре то, что поначалу казалось непреодолимым препятствием – разница в размерах, – превратилось в преимущество, что и позволило Молли присоединиться к Стиву в этом царстве мира и наслаждения. Как? Вообразите, что медленно скользите по длинным и скользким перилам языка, причем каждый вкусовой сосочек дразнит и щекочет все щелочки именно там, где нужно, – и вы поймете, как именно Молли в конечном итоге растеклась лужицей удовлетворения у него в том самом месте между шеей и плечом, которое так любят все женщины. (Только у Стива рука от этого не затекла.)

Правда, и неловкости тоже хватало, как это всегда бывает между малознакомыми, но пытливыми любовниками, и “вольво” Тео был с грохотом расплющен, прежде чем Стив понял: кататься по земле – не самый лучший способ проявления восторга. Однако приземистое транспортное средство шведского производства – слишком малая цена для высокой страсти в великом раскладе вещей.

Вот и всё, что вам нужно об этом знать.

 

Тео

Тео давно научился прощать себе неуместные мысли в неподобающее время (например, когда на похоронах воображал вдову голой; рылся в справочниках, чтобы найти самый высокий уровень потерь при землетрясениях в странах третьего мира; или размышлял, предоставляют ли белые рабовладельцы своему поголовью кредиты на льготных условиях), но сейчас его больше всего беспокоило, что, прикованный к стулу, в ожидании палача, он думает не о том, как спастись или покаяться за все перед Создателем, а о том, как бы кого-нибудь трахнуть. Нет, удрать-то он попробовал, но лишь опрокинул стул и в награду получил панораму утрамбованного пола с точки зрения жука-навозника. Вскоре же, когда голоса снаружи замолкли, его затопили мысли о женщинах, которых он имел, и женщинах, которых не имел, включая эротический ментальный монтаж, где в главной роли выступала некогда звезда экрана, а теперь городская сумасшедшая Молли Мичон.

Поэтому он испытал как смущение, так и облегчение, когда после оглушительного треска газонокосилки и грохота сминаемого металла в ангар просунула голову Молли собственной персоной.

– Привет, Тео, – сказала она.

– Молли, что ты там делаешь?

– Вышла погулять. – Внутрь она не заходила – высовывала голову из-за угла.

– Тебе нужно бежать отсюда, Молли. Тут ходят очень опасные субъекты.

– Не проблема. Так тебе, значит, никакой помощи не надо?

– Надо, надо, вызывай подмогу. Но сначала беги отсюда. Тут парни с автоматами.

– Я в том смысле, что с тебя разве наручники не снимать, или еще чего-нибудь?

– Времени нет.

– Времени куча. Где ключи?

– На моем брелке. В замке зажигания, в машине.

– Ладно. Я сейчас.

И она исчезла. Тео услышал какой-то грохот, потом – звон, точно разбили предохранительное стекло. Через секунду Молли снова показалась в проеме и швырнула ключи на пол, возле головы Тео.

– Достанешь?

– А ты не можешь меня разомкнуть?

– Э-э, прямо сейчас лучше не буду. Но ты ведь сможешь до них дотянуться, правда?

– Молли!

– Да или нет?

– Конечно, но...

– Хорошо. Еще увидимся, Тео. Прости, что с машиной так вышло.

И она снова исчезла.

Елозя по земляному полу, чтобы достать ключи, Тео по-прежнему недоумевал, с чего бы это на него нашло столь сильное желание кого-нибудь трахнуть. Может, наручники виноваты? Может, все эти годы он был тайным мазохистом и даже не подозревал об этом? Хотя когда его арестовали – перед тем, как шериф Бёртон его шантажировал, чтобы сделать констеблем, – он почти два часа провел в наручниках и не помнил никаких переживаний хоть отдаленно эротического свойства. Тогда, наверное, причина – угроза смерти. Его заводит мысль о том, что его сейчас пристрелят. Господи, я больной человек, подумал Тео.

Через десять минут он избавился и от наручников, и от липучих мыслей о сексе и смерти. Снаружи ни Молли, ни Джозефа Линдера, ни трейлера уже не было, а он стоял перед развалинами “вольво”, и в голове зудел новый комплект вопросов. Крыша машины была вмята до одного уровня с капотом, все покрышки изорваны в клочья, а земля вокруг изрыта следами явно очень, очень большого животного.

От ангара вверх по склону холма по траве уходили два следа. Один, очевидно, – человеческий. Другой – шире грунтовки, проложенной к ранчо.

Тео забрался в “вольво”, достал револьвер и сотовый телефон, не имея ни малейшего понятия, что он будет с ними делать. Звонить уже некому – и, конечно же, он не хотел никого убивать. Кроме, наверное, шерифа Джона Бёртона. Он обшарил весь участок, нашел пистолет Джозефа Линдера и сунул его за пояс джинсов. В красном вседорожнике ключи были на месте, и после минутного раздумья, этично ли позаимствовать “додж” после того, как его похитили, приковали и чуть не застрелили, он влез в грузовичок и поехал по пастбищу, держась двойного следа.

 

Гейб

Гейб и фермер стояли над размолотыми останками голштинки, сгоняя с физиономий мух, а Живодер жался к земле в нескольких ярдах от них и рычал на эту гадость.

Фермер сдвинул “стетсон” на затылок и поежился.

– Мои предки шестьдесят лет на этой земле скот на молоко и мясо выращивали, и я никогда не видал и не слыхал ничего подобного, Гейб.

Фермера звали Джим Пив. Ему исполнилось пятьдесят пять, но дать можно было и семьдесят; он весь задубел от солнца и тяжелой работы, а во всем, что он говорил, слышалось тоскливое одиночество. Он был высок и худ, но горбился, как неудачник с перебитой спиной. Жена бросила его много лет назад – отчалила на своем “мерседесе”, чтобы поселиться в Сан-Франциско, и прихватила с собой расписку, стоившую половину всей тысячи акров Джима Пива. Его единственному сыну, который должен был унаследовать ранчо, сейчас было двадцать восемь, и он был занят – его вышвыривали из одного колледжа за другим, и парень мигрировал по реабилитационным центрам страны. Фермер жил один в четырнадцатикомнатном доме, громыхавшем пустотой и всасывавшем хохот сезонников, которых Джим кормил каждое утро в громадной кухне. Джим был последним в роду. Начало своего падения он неизменно прослеживал к тому роману, который закрутил много лет назад с ведьмой, жившей тогда в хижине Тео на краю ранчо. Она и прокляла его – так он, по крайней мере, считал. Если бы ведьма не сбежала десять лет назад с владельцем универсального магазина, Джим был бы уверен, что изуродованный скот – ее рук дело.

Гейб покачал головой.

– Ничего не понимаю, Джим. Я могу взять пробы и сделать тесты, но я даже не знаю, чего мы ищем.

– А может, детишки? Хулиганы?

– Детишки коровам подножки ставят. А этих, похоже, уронили с тридцати тысяч футов. – Гейб знал, что, по всей видимости, произошло, но допускать этого ему не хотелось. Не живут на свете такие существа, которые могли бы это натворить. Должно быть какое-то другое объяснение.

– Так ты говоришь – пришельцы?

– Нет, я совершенно точно не говорю – пришельцы. Про пришельцев я не говорю.

– Тут что-то было. Посмотри, какие следы. Сатанинский культ?

– Черт возьми, Джим, если ты не хочешь попасть на обложку “Еженедельника Психов”, не говори так. Я не могу тебе сказать, что именно все это тут устроило, но могу точно сказать, чего здесь не было. Здесь не было ни пришельцев, ни сатанистов, ни снежного человека в запое. Я возьму пробы, сделаю тесты и тогда, может быть, – может быть, – отвечу тебе, кто с тобой так поступил, а ты тем временем должен позвонить сельскохозяйственным парням из округа и вызвать их сюда.

– Я не могу этого сделать, Гейб.

– Почему?

– Я не могу позволить, чтобы чужаки бегали по моим землям. Я не хочу, чтобы это вышло наружу. Потому-то я тебе и позвонил.

– Что это? – Гейб поднял палец, делая закладку в разговоре, прислушался и повернулся к холмам: ревел мотор. Через секунду на гребне холма показался красный вседорожник – он направлялся к ним.

– Ты лучше иди, – сказал Джим Пив.

– Почему?

– Иди и всё. На этой стороне ранчо никого быть не должно, кроме меня. Ты должен идти.

– Это же твоя земля?

– Давай-ка в твою машину прыгнем, сынок. Нам нужно ехать.

Гейб прищурился, стараясь получше разглядеть вседорожник, и замахал рукой.

– Это же Тео Кроу, – сказал он. – Что он в этой тачке делает?

– Ох, блин, – только и сказал Джим Пив.

Тео подъехал к грузовичку Гейба, юзом затормозил и вылез из кабины. Гейб решил бы, что констебль в ярости, но он не был уверен – такого выражения на лице Тео он не видел никогда.

– Добрый день, Гейб, Джим.

Джим Пив рассматривал свои сапоги.

– Констебль...

Гейб заметил, что у Тео за пояс заткнуто два пистолета, а сам он – весь в пыли.

– Привет, Тео. Красивая машина у тебя. Джим тут мне позвонил, чтобы я посмотрел...

– Я знаю, что это такое, – сказал Тео, кивая в сторону кучи коровьего пюре. – По крайней мере, мне так кажется. – Он шагнул к Джиму, которому, по всей видимости, очень хотелось утонуть в дыре в собственной груди.

– Джим, у тебя там самопальная лаборатория такой мощности, что хватило бы упарить весь Лос-Анджелес. Не хочешь мне о ней рассказать?

Жизненные силы, казалось, вытекли из Джима Пива, точно нажали на рычаг смыва, и он, ноги колесом, неуклюже рухнул наземь. Гейб успел поймать его за руку, чтобы он не сломал себе копчик. Пив не поднимал головы:

– Моя жена, когда меня бросила, взяла расписку на половину всего ранчо. А потом потребовала долг. Ну где мне еще было взять три миллиона долларов?

Гейб переводил взгляд с Джима на Тео, словно спрашивая: “Что это еще за хрень?”

– Потом объясню, Гейб. Я все равно должен тебе кое-что показать. – Тео сдвинул “стетсон” Джима на затылок, чтобы видеть лицо. – Так Бёртон дал тебе денег, чтобы часть земель забрать под лабораторию?

– Шериф Бёртон? – встрял совершенно сбитый с толку Гейб.

– Заткнись, Гейб! – рявкнул Тео.

– Нет, не все сразу. Взносами. Черт, ну что же мне было делать, а? Это ранчо построил мой дедушка. Не мог же я продать его половину.

– И поэтому занялся наркотиками?

– Да я этой лаборатории и в глаза не видел. И сезонники мои тоже. На эту часть ранчо вход воспрещен. Бёртон сказал, что с другой стороны сидишь в хижине ты и никого не впускаешь через задние ворота. А я тут просто коровок пасу и за своим носом слежу. Я у Бёртона даже не спрашивал ни разу, чем он там занимается.

– Три миллиона долларов! Так чем же он, к чертовой матери мог еще там заниматься? Кроликов выращивал?

Джим Пив не ответил – он просто смотрел в землю у себя между ног. Гейб сжал ему плечо, стараясь поддержать, и посмотрел на Тео:

– Может, потом с ним закончишь?

Тео отвернулся и зашагал кругами, размахивая в воздухе руками, точно отгонял назойливых духов.

– У тебя все хорошо? – спросил Гейб.

– Ну что, к бениной матери, я должен теперь делать, а? Что мне делать? Что я должен сделать?

– Успокоиться? – предположил Гейб.

– На хер! У меня убийства, промышленное производство наркотиков, какая-то долбаная гигантская тварь неизвестной породы, у всего города сразу потекли крыши, и к тому же я втюрился в бабу, у которой не все дома... Меня этому не учили! Такому никого не учат, мать их за ноги!

– Значит, успокоиться – не вариант? – сказал Гейб. – Понимаю.

Тео притормозил свою карусель и развернулся к Гейбу:

– А кроме того, я уже неделю не курил травы.

– Поздравляю.

– Это сводит меня с ума. Это погубило мне жизнь.

– Перестань, Тео, жизни у тебя никогда не было. – Гейб немедленно сообразил, что, видимо, выбрал не очень правильную тактику утешения.

– Да, и это тоже. – Тео шагнул к красному грузовичку и двинул кулаком по бамперу. – А-ай! Черт бы его подрал! – Он снова развернулся к Гейбу. – К тому же, я, кажется, только что сломал себе руку.

– А меня коровье бешенство беспокоит, – оцепенело проговорил Джим Пив со дна того провала, куда рухнули все его жизненные планы.

– Закрой рот, Джим, – сказал Гейб. – У Тео пистолет.

– Пистолеты! – заорал Тео.

– Поправка принимается. Так ты говорил о гигантской твари?

Тео свирепо потер виски, словно стараясь выдавить из черепа связную мысль. Через несколько минут такого массажа он подошел к сидевшему на земле Джиму и опустился перед ним на колени.

– Джим, мне нужно, чтобы ты на секундочку взял себя в руки.

Фермер поднял на Тео мутный взгляд. По морщинам на его щеках текли слезы.

– Джим, здесь ничего не было, понимаешь? Меня ты не видел, ничего с этой части ранчо не слышал, хорошо? Если позвонит Бёртон, все происходит в обычном рабочем порядке. Ты ничего не знаешь, понятно?

– Нет, не понятно. Меня посадят в тюрьму?

– Этого, Джим, я не знаю, но ясно одно – если обо всем этом пронюхает Бёртон, всем будет только хуже. Мне нужно немного времени, чтобы кое-что прикинуть. Если ты мне поможешь, я очень постараюсь тебя прикрыть. Честное слово.

– Ладно, – кивнул Джим. – Сделаю, как скажешь.

– Хорошо, тогда отгони машину Гейба к себе. Мы заберем ее где-то через час.

Живодер наблюдал за всем этим со всевозрастающим интересом, в порядке эксперимента помахивая хвостом между тирадами Тео. В глубине души он надеялся прокатиться в этой большой красной машине. У собак тоже бывают тайные амбиции.

* * *

– Тео, этого не может быть. – Гейб провел рукой над отпечатком шириной примерно три фута. – Это какой-то розыгрыш. Хотя вмятины от когтей и стертые края следа подсказывают, что какой бы шутник это ни сделал, он знает кое-что о том, как передвигаются животные таких размеров.

Тео уже почти успокоился, точно привык к нереальности происходящего.

– Как раздавить всмятку “вольво”, он тоже знает. Следы настоящие, Гейб. Я уже видел их.

– Где?

– У городского ручья, в ту ночь, когда взорвался бензовоз. Мне тоже не хотелось в них верить.

Гейб поднял голову от следов.

– В ту же ночь начался массовый исход моих крыс.

– Угу.

– Так не бывает, Тео. Не может быть. Рядом с существом, оставляющим такие следы, тиранозавр – просто карлик. На нашей планете твари таких размеров не живут уже шестьдесят миллионов лет.

– Но нам об этом ничего не известно. Послушай, Гейб, – я прошел по этим следам в траве до изувеченных коров. Сначала мне казалось, что они сюда ушли, но, очевидно, они отсюда пришли.

– Они? Ты думаешь, их больше одного?

– Так ты готов предположить, что чудовища реальны?

– Нет, Тео. Я просто спрашиваю, что ты думаешь.

– Я думаю, что эта тварь была вместе с Молли Мичон.

Гейб рассмеялся:

– Тео, мне кажется, воздержание только усугубляет.

– Я не шучу. Молли появилась сразу же после того, как я услышал, как плющат мою машину. Она отдала мне ключи от наручников. А когда я вышел, ни ее, ни Джозефа Линдера, ни тех, к кому он приехал, уже не было.

– Так что с ними произошло, по-твоему?

– То же самое, что с этими буренками. Или что-то похожее. То же, что случилось, наверное, с парнишкой Плоцников. Последний раз его видели на трейлерной стоянке. Как раз там, где живет Молли.

Гейб встал и окинул взглядом цепочку следов.

– Ты сегодня еще не появлялся в городе, правда, Тео?

– Нет, некогда было.

– Пропал Лес из скобяной лавки. За “Пеной Дна” нашли его грузовичок, а его самого и след простыл.

– Мы должны съездить к Молли, Гейб.

– Мы? Тео, я биолог, а не фараон. Я бы предложил попробовать пойти по следу. У Живодера очень хороший нюх. И я спорить готов – мы найдем какое-то объяснение и без всяких гигантских тварей.

– Я тоже больше не фараон. А что если мы пойдем по следу, и ты окажешься неправ, Гейб? Тебе хочется встретиться с тем, что сплющило мою машину? И сжевало этих коров?

– Ну... да. Хочется.

– Это можно будет сделать позже. Думаю, окажется несложно. Чем бы оно ни было, оно возит за собой трейлер.

– Что?

– Когда Линдер привез меня к ангару, там рядом стоял трейлер. А когда я вышел, его уже не было.

Гейб посмотрел на часы.

– Ты сегодня ел? Я тебе, конечно, верю, но вдруг у тебя гипогликемическая реакция или типа того. Давай где-нибудь перекусим, а когда в голове у тебя прояснится, можно и Молли навестить.

– Ну да, галлюцинации у меня с голодухи.

Гейб схватил его за плечо:

– Тео, прошу тебя. У меня свидание.

Констебль кивнул:

– Сначала Молли. Потом – обедать.

– Договорились. – Гейб по-прежнему не сводил глаз со следов. – Я хочу снова сюда приехать с гипсом и сделать слепки. Даже если это розыгрыш, мне нужно его зафиксировать.

Тео зашагал к “доджу”, но резко остановился, когда из ангара донеслась пронзительная трель сотового телефона. Он вошел внутрь, определил, откуда идет звук, и посмотрел на дисплей. Звонили с личного номера Бёртона. Он выхватил “магнум” и разнес телефон на тысячу крохотных осколков. Выйдя из ангара, Тео увидел, что Гейб выглядывает из-за бампера вседорожника, а Живодер укрылся за колесом.

– Так что ты имел в виду, к чертовой матери, – у тебя свидание?

 

Гейб и Тео

– Вот здесь я и нашел аберрантных крыс, – сказал Гейб, когда они въехали на трейлерную стоянку “Муха на Крючке”.

– Очень мило, – рассеянно отозвался Тео.

– А я тебе говорил, что получил из Стэнфорда результаты анализа химии мозга? Интересно, но я не уверен, что это объясняет их поведение.

– Не сейчас, Гейб, прошу тебя. – Тео резко нажал на тормоз, и грузовичок дернулся. – Что за черт?

В окнах Молли Мичон свет не горел. На пустом участке по соседству кругом стояла дюжина хорошо одетых людей. Все держали в руках свечи.

– Молитвенное собрание? – предположил Гейб. – Сегодня воскресенье.

– В последний раз здесь стоял трейлер, – сказал Тео. – Очень похожий на тот, что я видел на ранчо.

– Я знаю. На этом участке я нашел крыс с низким уровнем серотонина.

Тео заглушил мотор, поставил “додж” на тормоз и вылез из кабины. И посмотрел на Гейба.

– Ты нашел своих крыс именно здесь?

– Тех шестерых, которые остались. Но и другие, пропавшие, тоже исчезли здесь. Могу тебе потом на карте показать.

– Было бы неплохо.

Тео выпростал из джинсов фланелевую рубашку, чтобы прикрыть пистолеты, и подошел к людям. Живодер выскочил из машины и побежал впереди. Гейб неохотно зашагал следом. Люди, казалось, действительно молились. Головы их были склонены, дамочка в кобальтово-синем платье и шляпке-таблетке читала нараспев:

– Благослови нас, Господь, ибо ощутили мы, как в нас входит сила Твоя, и вняли Твоему зову, и пришли к этому святому месту накануне...

Живодер ткнулся носом женщине в пах, и она взвизгнула, точно ужаленный пуделек. Группа подняла головы.

– Извините, – произнес Тео. – Мне не хотелось бы вам мешать, но что вы все здесь делаете?

Нескольких мужчин вмешательство, казалось, рассердило, и они сгрудились за спиной кобальтово-синей дамочки, чтобы поддержать ее в минуту опасности.

Та пыталась отвести нос Живодера от своего подола, одновременно держа свечу подальше от лакированной прически:

– Констебль Кроу, правильно?

– Да, мэм. – Дамочка была моложе его по меньшей мере лет на пять, хорошенькая, как техасский парад причесок, но платье ее и манера говорить заставили Тео снова почувствовать себя первоклассником, которого учитель застукал за пожиранием штукатурки.

– Нас призвали сюда, констебль, – объяснила женщина. Она отвела назад руку и за плечо выволокла вперед другую дамочку – точную копию себя, но в розовом. Мокрый нос Живодера немедленно заверил ее платье своей инспекторской печатью. – Мы с Мардж услышали зов первыми, но когда после сегодняшней проповеди начали о нем рассказывать, все эти люди тоже подтвердили, что их тянет вот к этому месту. Нас привел сюда Святой Дух.

– Спроси, они тут крыс не видали? – попросил Гейб.

– Отзови собаку, – кинул ему через плечо Тео.

Гейб позвал Живодера, и тот завертел башкой. “Они же нормально пахнут, Кормилец, – подумал лабрадор. – Может, ну их на фиг?” Но ответа он не получил, если не считать того, что его слегка отчитали.

– Значит, вас сюда привел Святой Дух? – уточнил Тео.

Толпа убежденно закивала головами.

– А кто-нибудь из вас видел женщину, которая живет в соседнем трейлере?

Встряла дамочка в розовом:

– Да-да, она и обратила наше внимание на это место позавчера вечером. Мы сначала сомневались – из-за того, что она, ну, вот такая, как она есть, – но потом Кэти заметила... – Она показала на подругу. – ...что Господь наш Иисус Христос тоже проводил время с Марией Магдалиной, а она, я уверена, что вы в курсе, была... ну... она была...

– Шлюхой, – подсказал Тео.

– Ну... да. И поэтому мы с Кэти подумали: не осудим, и да не осудят нас.

– Очень милостиво с вашей стороны. А сегодня вечером вы Молли Мичон не видели?

– Нет, сегодня – нет.

Тео почувствовал, как его запас энергии истощается все быстрее.

– Послушайте меня, народ. Вам здесь находиться не полагается. Я не уверен, что это безопасно. Кругом люди пропадают...

– Ох, этот бедный мальчуган, – вздохнула Мардж.

– Да, и, видимо, кое-кто другой. Я вынужден вас попросить перенести свое собрание в какое-нибудь другое место.

Кружок испустил вздох разочарования. Мужчина лет пятидесяти, представительный и лысый, раздулся и шагнул вперед:

– Констебль, у нас есть право на религиозные отправления там и тогда, где и когда мы пожелаем.

– Я думаю только о вашей безопасности, – ответил Тео.

– Эта страна покоится на основании свободы вероисповедания, и...

Тео шагнул к мужику и навис над ним всем своим шести-с-лишним-футовым каркасом:

– Тогда молитесь, чтобы я не швырнул вас в карцер вместе с самым здоровым и самым похотливым содомитом, которого только может предложить окружная тюрьма. Потому что именно это я и сделаю, если вы все сейчас же не разойдетесь по домам.

– Круто, – одобрил сзади Гейб.

Заставь его перекувырнуться через голову и обсикаться, подумал Живодер.

Лысый поперхнулся и обратился к пастве:

– Давайте соберемся в церкви и обсудим вопрос об отстранении местого офицера охраны правопорядка.

– Ага, занимайте очередь, – сказал Тео. Он проводил группу взглядом: те расселись по своим машинам и уехали.

Когда последний автомобиль выехал со стоянки, Гейб спросил:

– Теории?

Тео покачал головой.

– Все в этом городе спятили. Я проверю трейлер Молли, но сомневаюсь, что она дома. Отвезти тебя домой, чтобы ты принял душ и переоделся перед свиданием?

Гейб окинул взглядом свои перепачканные рабочие штаны и рубашку-сафари.

– Думаешь, надо?

– Гейб, ты у меня единственный знакомый, рядом с которым я выгляжу изысканным.

– Так ты со мной поедешь, да?

– Казанова, – ответил Тео. – По сравнению с тобой я – сущий Казанова.

– Ты о чем? Сегодня у Г. Ф. жарят фирменных кур.

 

Стив

Стив лежал в кипарисовой рощице, а его новая возлюбленная, свернувшись в изгибе правой передней лапы, тихонько похрапывала. Он выпустил язык и кончиком скользнул по ее голой спине. Она застонала и теснее прижалась к его лапе. На вкус она довольно приятна. Но он уже съел всех этих теплокровных и был теперь не очень голоден.

Когда он был самкой – лет пятьдесят назад, а до этого еще примерно тысяч пять, – он привык закусывать своими возлюбленными после совокупления. Так было принято. Но став самцом, он уже не был уверен, что это правильно. Он не сношался с особями своего биологического вида с тех пор, как стал мужчиной, поэтому инстинкты притупились: секс для него был делом неизведанным. В конце концов, ему просто не хотелось есть эту теплокровную. С ней ему становилось лучше, к тому же он не просто отправлял ей свои сигналы – он почему-то видел картинки ее мыслей. В ней не чувствовалось страха, поэтому не нужно было и подманивать ее. Для теплокровного это странно.

Он опустил голову на подушку из кипарисовой хвои – надо подремать, чтобы раны быстрее затянулись. А съесть ее можно и после. Где-то в глубине мозга, засыпая, он услышал тревожную сирену. За пять тысяч лет жизни ему в голову ни разу не приходила мысль о “до” или “после” – только “сейчас”. Цепочка его ДНК меняла последовательность звеньев много раз, адаптируясь к переменам и не подстраиваясь к жизненным циклам поколений – в этом смысле он был организмом уникальным, – но представление о времени, память на уровне выше клеточного – это что-то новое. Вступив в контакт с Молли, в нем начало развиваться сознание, и природа, будучи механизмом в высшей степени прагматичным, пыталась его предупредить. У кошмара скоро начнется кошмар.

 

Вэл

И это – свидание? Вэл сидела в одиночестве за столиком в глубине кафе “Г.Ф.”. Она заказала бокал местого “шардоннэ” и теперь пыталась сформулировать о нем мнение, которое отражало бы соответствующий уровень омерзения, но вино, к сожалению, оказалось довольно сносным. На Вэл были легкий вечерний макияж и сдержанный костюм из шелка-сырца цвета индиго, а также одинокая нитка жемчуга – чтобы слишком не контрастировать с визави, одевающимся, насколько она знала, только в джинсы и хаки. Свидание, значит? Если это – свидание, то насколько низко я пала? – вопрошала она себя. Убогая забегаловка в убогом городишке – и она ждет человека, который, наверное, никогда в жизни не носил ни смокинга, ни “ролекса”. Мало того, что ждет, – ждет с нетерпением.

Нет, это не свидание. Обычный ужин. Надо же как-то питаться. А в этот раз она просто питается не одна. Благотворительная прогулка в трущобы, поближе к народу и добрым соседям. Художественный опыт сатирического представления: эстрадное ревю “Причуды буржуазной жареной курицы”. Одно дело читать профессиональные журналы за завтраком в местном кафе, но ужинать в нем?

В дверях появился Гейб Фентон, и пульс у Вэл участился. Вопреки желанию она улыбнулась, когда официантка указала на ее столик. Но тут следом за Гейбом по залу зашаркал Тео Кроу, и ее позвоночник пронзила тревога. Нет, это определенно не свидание.

Гейб улыбнулся, и морщинки вокруг глаз заиграли, точно он готов расхохотаться. Он протянул руку:

– Здрасьте, я надеюсь, вы не будете возражать – я пригласил присоединиться к нам и Тео.

Волосы его были причесаны, борода – тоже, а оделся он в линялую, но чистую рубаху из шамбре. Наповал не разит, но парень довольно симпатичный – как симпатичны лесорубы на привале.

Тео кивнул и придвинул стул к столику, накрытому на двоих. Не успели они устроиться, как к ним порхнула официантка и расставила третий прибор.

– Простите, что навязался, – сказал Тео, – но Гейб очень настаивал.

– Да нет же, милости прошу, констебль.

– Просто Тео.

– Хорошо, Тео. – Вэл натянула на лицо улыбку. И что теперь? Последний раз, когда она беседовала с этим человеком, вся ее жизнь вошла в мертвую петлю. Вэл ощутила, как внутри нарастает злоба на Гейба, которую она обычно приберегала для многолетних отношений с мужчинами.

Тео откашлялся.

– Э-э, мы можем опять вернуться к доверительным отношениям врача и пациента, доктор?

Вэл кивнула в сторону Гейба:

– Для этого обычно требуется сеанс. А не ужин.

– Ладно, тогда не говорите ничего. Но Джозеф Линдер действительно убил свою жену.

Вэл не ахнула в ответ. Едва не ахнула – сдержалась.

– И вам это известно, потому что...

– Потому что он сам мне в этом признался. Он напоил ее чаем из наперстянки. А это, очевидно, ведет к остановке сердца и почти невозможно обнаружить. А потом он повесил ее в столовой.

– Значит, вы его арестовали?

– Нет, я не знаю, где он.

– Но вы выписали ордер на его арест, или что полагается делать в таких случаях?

– Нет, я просто не уверен, что я – по-прежнему констебль.

Вмешался Гейб.

– Мы обсуждали это, Вэл. Я говорю, что Тео – избранное официальное лицо, поэтому работу может потерять только после импичмента, если даже непосредственное начальство попытается его убить. Как вы считаете, это правильно?

– Убить?

– Круто, – ухмыльнулся Тео.

– Ох, наверное, нужно рассказать ей про лабораторию и все остальное, Тео.

И Тео все объяснил – как его похитили, отвезли в ангар, как исчез Джозеф Линдер, а Молли Мичон освободила его. Не стал вдаваться он только в теорию о гигантской твари. Пока он рассказывал, они сделали заказ (по жареной курице для Тео и Гейба и греческий салат для Вэл) и только когда наполовину все съели, Тео закончил.

Вэл уставилась на салат, и над столиком повисло молчание. Если начнется расследование убийства, ее обнаружат. А если поймут, чтоона сделала со своими пациентами, ее карьере конец. Она даже может сесть в тюрьму. Это несправедливо – в кои-то веки пыталась поступить по совести. Вэл подавила в себе желание во всем признаться – сдаться на милость суда, учрежденного чистой паранойей. Вместо этого она подняла глаза на Гейба, который принял ее взгляд за сигнал нарушить тишину:

– Но я все равно не понимаю, в чем значение низкого уровня серотонина в крысиных мозгах.

– А? – единодушно отозвались не только Вэл и Тео, но и официантка Дженни, которая подслушивала из-за соседнего столика и только усилила неразбериху, спровоцированную нелогичностью Гейба.

– Простите, – сказал Гейб. – Я думал, вам придет что-нибудь в голову по поводу химии мозга тех крыс, которых я наблюдал. Вы говорили, что вам это интересно.

– А мне интересно, – нагло соврала Вэл, – только меня немного ошарашили новости о Бесс Линдер.

– Ну да, как бы там ни было, у той группы крыс, что не стала участвовать в массовой миграции, – необычайно низкий уровень серотонина. А химический состав мозга большой популяции – тех, что сбежали, – в пределах нормы. Вот я и думаю...

– У них депрессия, – сказала Вэл.

– Простите?

– Ну разумеется, у них депрессия – они же крысы, – сказал Тео.

Гейб с ненавистью глянул на него.

– Вообразите: просыпаетесь в таком виде каждое утро, – продолжал Тео. – О, какой чудесный сегодня день... ох, черт, я же крыса. Ну, что ж...

– Насчет крыс не знаю, – сказала Вэл, – а у людей уровень серотонина воздействует на множество разных факторов, преимущественно – на настроение. Низкие уровни серотонина могут указывать на депрессию. Именно так работает “прозак”. В сущности, он удерживает в мозгу серотонин, чтобы у пациента не возникало печальных мыслей. Поэтому, крысам Гейба, наверное, было слишком грустно, чтобы бежать вместе со всеми.

Гейб погладил бороду.

– Мне это в голову не приходило. Но это почти ничего не объясняет. В частности – почему сбежало большинство.

– Ну, блин, Гейб, – сказал Тео. – Там же этот долбаный монстр.

– Что? – спросила Вэл.

– Кто? – спросила Дженни, ошивавшаяся поблизости.

– Можно нам меню с десертами, пожалуйста? – спросил Гейб, отправив Дженни сбивать задом столики по всему залу.

– Монстр? – повторила Вэл.

– Ты, наверное, объяснишь лучше, Гейб, – сказал Тео. – Мне кажется, твой научный скептицизм придаст истории больше достоверности.

Пока Гейб рассказывал о следах на ранчо, пережеванных коровах и теориях Тео об исчезновении Джозефа Линдера, Мики Плоцника и, судя по всему, Леса из скобяной лавки, челюсть Вэл отвисала все больше и больше. Когда же Гейб упомянул Молли Мичон, Вэл его перебила:

– Нельзя верить тому, что она говорит. Молли – очень нездоровая женщина.

– А она мне ничего и не говорила, – возразил Тео. – Мне просто кажется, что ей обо всем этом что-то известно.

Вэл хотелось припомнить Тео его собственную историю злоупотребления наркотиками, чтобы отмахнуться от этой бредятины, но тут она вспомнила, что на приеме рассказала ей Эстелль Бойет.

– Я не скажу вам, кто именно, но одна из моих пациенток упоминала во время сеанса о морском чудовище.

– Кто? – немедленно спросил Гейб.

– Не скажу.

– Эстелль Бойет! – выпалила Дженни, подкравшаяся принять заказ на десерты.

– Черт, – сказала Вэл и добавила: – Это вам сообщила не я.

– Ну, просто она разговаривала об этом за завтраком с тем парнем, с Сомиком, – продолжала Дженни.

– Никакого десерта! – рявкнула ей Вэл.

– Я принесу счет.

– Так Эстелль его видела? – спросил Тео.

– Нет, говорит, что только слышала. Она не любительница розыгрышей, а вот Молли Мичон как раз из таких. Видимо, слух пошел гулять оттуда. Я спрошу Эстелль.

– Спросите, – сказал Тео. – Только это не розыгрыш. Мою машину раздавили всмятку. Это улика. Сегодня вечером я поеду к Молли и дождусь ее. Я уже проверял сегодня – у нее дверь незаперта, а домой мне все равно нельзя.

– Вы думаете, это настолько опасно? – спросила Вэл.

– Просто уверен в этом. – Тео встал и принялся доставать из кармана деньги. Гейб от него отмахнулся. – Доктор, вы не сможете потом подбросить Гейба?

– Конечно, но...

– Спасибо. Я тебе позвоню, Гейб. Спасибо, что разрешили с вами посидеть, доктор. Мне просто казалось, что вас заинтересует история с Бесс. Боюсь, что испортил вам свидание.

Вот уж точно, подумала Вэл, провожая Тео взглядом. Усталая настороженность окутывала ее, точно клубы тумана-эспрессо.

– Тео недавно бросил курить марихуану, – сказал Гейб. – Стресс на нем сказывается.

– Он в своем праве. Вы же не верите во всю эту чепуху с чудовищем, правда?

– У меня есть кое-какие теории на этот счет.

– Вам бы не хотелось заехать ко мне и обсудить их за бутылочкой вина?

– Правда? То есть, еще бы! Здорово.

– Хорошо, – вздохнула Вэл. – Похоже, сегодня надо нарезаться в стельку, и мне бы пригодилось ваше общество. – Она разве употребляла выражение “нарезаться в стельку” после колледжа? Вряд ли.

– Я разберусь со счетом, – сказал Гейб.

– Конечно, разберетесь.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если в вашей машине прокатится собачка?

Я уже не на прогулке по трущобам, подумала Вэл. Я в них переехала.

 

Тео

Стены трейлера Молли были заклеены афишами старых кинофильмов. Тео стоял посреди гостиной среди разбросанных видеокассет, журналов, мусорной почты и озирался. Это все она, Молли. На этот раз – не солгала. Большинство афиш были иностранными, но на каждой в разной степени раздетости красовалась молоденькая Молли – держала в руках оружие или отбивалась от каких-то гадов, волосы развеваются по ветру, а на заднем плане – разбомбленные города, пустыни, усеянные черепами, обгорелые автомобили.

В Тео зашевелилась та часть, которую стараются похоронить все мужчины, – подросток в период полового созревания. Так Молли – звезда экрана. Крутая кинозвезда! И он с нею знаком, даже надевал на нее наручники. Если бы где-нибудь осталась раздевалка в спортзале, перекресток в соседнем квартале, класс второй смены, где об этом можно было бы похвастаться друзьям. Но и друзей-то у него не осталось, разве что Гейб, а Гейб уже взрослый. Зуд прошел, и Тео стало неловко, что прежде он покровительственно снисходил до Молли: точно так же многие относились к нему, когда он пытался стать кем-то помимо безобидного торчка и марионетки в чужих руках.

Он опустился на колени перед этажеркой, заставленной видеокассетами, нашел одну с этикеткой “Кендра: Малютка-Воительница Чужеземья (англ.)”, сунул ее в магнитофон и включил телевизор. А после этого погасил свет и улегся на кушетку – дожидаться Молли. С полчаса он смотрел, как городская сумасшедшая Хвойной Бухты бьется с мутантами и Пиратами Песков, а потом провалился в сон. Разуму требовался более основательный побег от проблем, чем тот, что предлагал кинематограф.

– Привет, Тео.

Вздрогнув, Тео проснулся. Кино по-прежнему бросало в комнату свой мигающий свет – проспал он не так долго. Звезда экрана стояла в дверях, наполовину теряясь в тени, действительно очень похожая на женщину из телевизора. И в руках она держала автомат.

– Молли, а я тебя жду.

– Тебе понравилось? – Она кивнула на телевизор.

– Очень. Никогда бы не подумал. Просто я так устал...

Молли опять кивнула:

– Я ненадолго, только чистую одежду возьму. Можешь тут посидеть.

Тео не знал, что ему делать. Хватать со столика пистолеты время, вроде бы, не пришло. Он больше ощущал смущение, чем тревогу.

– Спасибо, – пробормотал он.

– Он – последний, Тео. После него других уже не будет. Его время прошло. Наверное, в этом мы с ним и похожи. Ты ведь, наверное, не знаешь, что значит быть “бывшим”, правда?

– Я из тех, наверное, кого называют “не ставшими”.

– Таким легче. По крайней мере, всегда смотришь наверх. Спускаться страшнее.

– Как? Почему? Кто это – он?

– Я толком сама не пойму. Дракон, наверное. Кто его знает. – Она прислонилась к косяку и вздохнула. – Но я как бы могу уловить, о чем он думает. Наверное, потому что я чокнутая. Кто ж знал, что это пригодится, а?

– Не надо так о себе. У тебя котелок варит лучше, чем у меня.

Молли рассмеялась, и Тео заметил, как ее зубы кинозвезды сверкнули в свете экрана.

– Ты невротик, Тео. А невротик – это такой человек, который думает, будто с ним что-то не так, а все остальные – нормальные. Психотик же считает, что нормальный – он, но все верят, что с ним не все в порядке. Опроси местное население, Тео, – мне кажется, большинством голосов я попаду во вторую категорию, верно?

– Молли, ты в очень опасное дело ввязалась.

– Он меня не обидит.

– Дело не в этом. Тебя могут посадить в тюрьму за один этот автомат, Молли. Тут ведь людей убивают, знаешь?

– В некотором смысле.

– Именно это случилось с Джозефом Линдером и теми парнями, что работали в лаборатории, верно? Их сожрал твой дружок?

– Они хотели сделать тебе больно, а Стив как раз проголодался. Мне показалось, что все вовремя.

– Молли, но это же убийство!

– Тео! Я – ненормальная. Ну что они мне сделают?

Тео пожал плечами и откинулся на тахту.

– Я не знаю, как мне поступить.

– Ты сейчас не в том положении, чтобы как-то поступать. Отдохни.

Тео обхватил голову руками. В кармане рубашки зазвонил сотовый телефон.

– Дернуть бы не помешало.

– У меня в шкафчике над раковиной еще остались “судки рассудка”. Это нейролептики, мне их доктор Вэл прописала. Антипсихотики, просто чудеса со мной творили.

– Похоже.

– У тебя телефон звонит.

Тео вытащил сотовый, нажал кнопку “ответ” и посмотрел, какой номер высветился на дисплее. Шериф Бёртон. Тео нажал на “отказ”.

– Мне конец.

Молли взяла со столика “магнум”-357 и направила на Тео, другой рукой подхватила автоматический пистолет Линдера.

– Я их тебе верну перед уходом. Мне просто нужно взять из спальни кое-какую одежку и девчачьи причиндалы. Тебе тут нормально?

– Конечно, нормально. – Он не поднимал головы и отвечал собственным коленям.

– Ты меня уже достал, Тео.

– Извини.

Молли вышла из комнаты минут на пять – за это время Тео попытался осознать все, что на него свалилось. Вернулась она с дорожной сумкой через плечо. На ней был костюм Кендры – даже высокие ботфорты. При тусклом свете телевизора Тео увидел рваный шрам над грудью. Молли перехватила его взгляд:

– Поставил точку на моей карьере. Сейчас, наверное, могли бы залатать, но уже немножко поздно.

– Прости меня, – сказал Тео. – Ты очень красивая.

Молли улыбнулась и переложила оба пистолета в одну руку. Автомат она оставила у двери, Тео этого даже не заметил.

– Ты когда-нибудь чувствовал себя особенным, Тео?

– Особенным?

– Ну, не в том смысле, что лучше других, а просто что ты от них отличаешься? По-хорошему – так, точно всей планете лучше от того, что ты на ней живешь? Тебе так когда-нибудь бывало?

– Не знаю. Да нет, наверное.

– У меня такое чувство раньше было. Хоть и снималась я в мыльной дешевке, хоть и пришлось унижаться, чтобы туда попасть, но я все равно чувствовала себя особенной, Тео. А потом это ушло. Так вот – теперь я снова себя такой чувствую. Все поэтому.

– Что – поэтому?

– Ты же меня спросил – почему. Вот поэтому я возвращаюсь к Стиву.

– К Стиву? Ты зовешь его Стивом?

– Он же вылитый Стив, – ответила Молли. – Мне пора. Я оставлю твои пистолеты на сиденье красного грузовичка, который ты угнал. И не пытайся за мной следить, ладно?

Тео кивнул.

– Молли, только не позволяй ему больше никого убивать. Дай мне слово.

– А ты дай мне слово оставить нас в покое.

– Этого я не могу.

– Ладно. Тогда береги себя. – Она схватила автомат, пнула ногой дверь и выскочила на улицу.

Тео слышал, как Молли спустилась по ступенькам, остановилась, снова поднялась. В дверях показалась ее голова.

– Жалко, что ты никогда не чувствовал себя особенным, Тео, – сказала она.

Тео натянуто улыбнулся.

– Спасибо, Молли.

 

Гейб

Гейб стоял в вестибюле дома Вэлери Риордан и рассматривал сначала свои походные башмаки, потом – белый ковер, потом – опять свои походные башмаки. Вэл ушла в кухню за вином. Живодер шибался где-то снаружи.

Гейб сел на мраморный пол, развязал шнурки и стянул обувь. Ему доводилось бывать в помещении девятого уровня чистоты – на биотехническом предприятии в Сан-Хосе, – где сам воздух выскоблили и отфильтровали до микрона, а на себя нужно было надевать пластиковый костюм зайки с индивидуальной пуповиной подачи воздуха, чтобы ничем не заразить опытные образцы. Странно – здесь него возникло похожее чувство: я – глашатай грязи. Слава богу, Тео заставил его принять душ и переодеться.

Вэл вошла в опущенную ниже уровня вестибюля гостиную с подносом, на котором стояли бутылка вина и два бокала. Она посмотрела на Гейба, застывшего на верхней ступеньке, точно он готовился нырнуть в котел раскаленной лавы.

– Ну, входите же, садитесь.

Гейб сделал робкий шажок:

– Славно у вас тут.

– Спасибо, но мне здесь еще много нужно сделать. Наверное, проще нанять декоратора и со всем этим покончить, но мне нравится самой выбирать вещи.

– Точно. – Гейб сделал еще шажок. В этой комнате можно было бы играть в волейбол – если не бояться уничтожить весь антиквариат.

– Это каберне с виноградника “Дикая Лошадь” на той стороне гор. Надеюсь, вам понравится. – Вэл разлила вино по круглым бокалам на тонких ножках. Взяла свой и села на обитую бархатом тахту, а потом подняла брови, словно спрашивая: “Ну?”

Гейб присел на другой край тахты и немного отхлебнул на пробу.

– Ничего.

– Для местной дешевки.

Повисла неловкая пауза. Вэл сделала еще один глоток напоказ и сказала:

– Вы ведь, на самом деле, не верите во все эти россказни о морском чудовище, правда, Гейб?

Тот облегченно вздохнул. Она хочет говорить о работе. Он боялся, что ей захочется поболтать о чем-нибудь другом – о чем угодно. А этого он не умел.

– Ну что... Есть следы, и они выглядят совсем как настоящие, поэтому если они – подделка, то человек, который их оставил, весьма тщательно изучал окаменелости и очень точно их потом воспроизвел. Кроме этого, появление монстра по времени совпадает с миграцией крыс, плюс Тео и ваша пациентка. Эстелль ее зовут, так?

Вэл поставил бокал.

– Гейб, я знаю, что вы – ученый, а подобное открытие могло бы вас озолотить и прославить. Но я просто не могу поверить, что по городу гуляет динозавр.

– Озолотить и прославить? Об этом я не подумал. Да, наверное, придет какое-то признание, правда?

– Послушайте, Гейб, вы имеете дело с прочными фактами. А я каждый день имею дело с галлюцинациями и фантазиями человеческого разума. Это просто следы на земле – вроде того розыгрыша со следами снежного человека в Вашингтоне несколько лет назад. Тео – хронический наркоман, а Эстелль и ее друг Сомик – художники. У них у всех сверхактивное воображение.

Гейба ее слова покоробили. Он на секунду задумался, потом сказал:

– Как у биолога, у меня есть своя теория воображения. По-моему, довольно очевидно, что страхи – боязнь громких звуков, страх высоты, сама способность учиться бояться – это то, что мы выстроили в себе за множество лет как личный механизм выживания. То же самое и с воображением. Принято считать, что всего добились здоровые сильные пещерные люди. Но одной физической силой нельзя объяснить, как наш биологический вид создал цивилизацию. Мне кажется, всегда где-то с краю костра сидел щупленький мечтатель, воображал себе разные опасности, заглядывая в своем воображении в будущее и видя самые разные возможности, – поэтому и выжил, и способности свои передал потомкам. Пока здоровенные обезьяны кидались с обрыва или пытались палками забить мастодонта, мечтатель держался в задних рядах и думал: “Может, конечно, у вас и получится, но лучше с обрыва согнать мастодонта, а не прыгать самим.” А потом шел и совокуплялся с женщинами своих сильных, но недалеких соплеменников.

– Выходит, да здравствуют ботаники? – улыбнулась Вэл. – Но если страх и воображение заставляют нас эволюционировать на более высокую ступень, то миром будет править человек с параноидальными галлюцинациями. – Вэл уже увлеклась этой теорией. Как странно беседовать с мужчиной об идеях, а не о его собственности и личных планах. Вэл это нравилось. Очень нравилось.

– Ну, с Гитлером мы недалеко от этого ушли, правда? Эволюция иногда оступается. Какое-то время животным хорошо служили большие зубы, но потом они стали чересчур велики. У мастодонтов бивни стали такими здоровыми, что запросто ломали свои владельцам хребты. И вы, должно быть, заметили, что вокруг больше не бродят саблезубые тигры.

– Ладно, я допускаю, что воображение – скачок в эволюции. А что делать с депрессией? – Вэл снова вспомнила, как поступила со своими пациентами. Воспоминания о собственных преступлениях роились в мозгу, им хотелось на волю. – Психиатрия все больше и больше рассматривает душевные заболевания с физической точки зрения, поэтому тут все совпадает. Потому-то мы и лечим депрессию такими лекарствами, как “прозак”. Но каков эволюционный смысл депрессии?

– Я думал об этом после ваших слов за ужином, – ответил Гейб. Он осушил бокал и придвинулся ближе – будто хотел заразить ее энтузиазмом. Он оказался в своей стихии. – Помимо людей, многие животные страдают депрессией. Высшие млекопитающие, вроде дельфинов и китов, могут от этого и умереть, но даже крысы впадают в блюзовую тоску. Я не могу придумать, какой цели служила бы депрессия у животных. Но у людей она может быть чем-то вроде близорукости: цивилизация охраняет биологическую слабость, которую давно выкорчевали бы природные опасности или хищники.

– Хищники? Как?

– Не знаю. Депрессия может замедлять добычу, тормозить ее реакцию на опасность. Кто знает?

– Так, значит, в эволюционной цепи может появиться хищник, который будет кормиться унылыми животными? – Правильно, и этот хищник – я, подумала Вэл. Если бы я не питалась депрессией своих пациентов, то что бы я делала? Ей вдруг стало стыдно за свой дом, за его неприкрытый материализм. Перед нею сидит невероятно умный человек, которого заботит только поиск чистого знания, а она продала свою цельность за груду антиквариата и “мерседес”.

Гейб налил себе еще вина и откинулся на тахте, размышляя вслух:

– Интересная мысль. Наверное, должен существовать какой-то химический или поведенческий стимул, вызывающий стремление охотиться на унылых. Низкий уровень серотонина может повышать либидо, верно? По крайней мере – временно?

– Да. – Именно поэтому весь город превратился в стаю блудливых котов.

– Следовательно, – продолжал Гейб, – у нас больше животных будет совокупляться и передавать по наследству ген депрессии. Природа же склонна разрабатывать механизмы, поддерживающие равновесие. Поэтому естественно появление хищника или болезни, которые бы регулировали рост унылых популяций. Интересно – меня тоже в последнее время одолевают особо сильные плотские желания. Значит ли это, что у меня депрессия? – Глаза Гейба широко раскрылись, и он посмотрел на Вэл, осознав весь ужас того, что только что произнес. – Простите, я...

Вэл больше не могла терпеть. Ляпсус Гейба открыл ворота настежь, и она шагнула в них.

– Гейб, нам нужно поговорить.

– Ох, извините меня, я не имел в виду...

Она схватила его за руку, обрывая поток заиканий:

– Нет, я должна вам кое-что сказать.

Гейб приготовился к худшему. Он выпал из возвышенного мира теорий в неуклюжее, жестокое царство первых свиданий, и сейчас она сбросит на него бомбу с надписью “За кого ты меня принял, парень?”.

Она сжала его руку, и ногти впились ему в бицепс так цепко, что он поморщился. Вэл сказала:

– Немногим больше месяца назад я сняла почти треть населения Хвойной Бухты с антидепрессантов.

– А? – Ожидал он совсем не такого. – Боже мой, но зачем?

– Из-за самоубийства Бесс Линдер. Или того, что я считала самоубийством. В своей практике я лишь имитировала лечение – выписывала рецепты и собирала гонорары. – Она рассказала о своем сговоре с Уинстоном Крауссом и о том, как фармацевт отказался возвращать больным настоящие лекарства. Когда она замолчала в ожидании ответа, у нее в глазах стояли слезы.

Гейб робко обхватил ее рукой, надеясь, что это – правильный поступок.

– Зачем вы рассказываете мне об этом?

Она растаяла у него на груди.

– Потому что я верю вам, и должна кому-то рассказать, и мне нужно придумать, что делать дальше. Я не хочу в тюрьму, Гейб. Может, не всем моим пациентам требуются антидепрессанты, но них нуждаются многие. – Она всхлипнула ему в плечо, и он принялся гладить ее по волосам, потом ладонью приподнял Вэл подбородок и поцеловал слезинки.

– Все будет хорошо. Обязательно.

Она заглянула в его глаза, словно ища в них намек на презрение, а не найдя, поцеловала в ответ – жестко – и привлекла к себе, опускаясь на тахту.