Будильник звонит в восемь утра, а я так и смотрю в окно. Не хочу больше двигаться. Кажется, что разбилось что-то внутри меня. Разбилось окончательно. Вдребезги. И не вернуть это. Я могла бы найти себе уйму оправданий. Могла бы радоваться, что выплеснула из себя ту боль, что была во мне. Но теперь она другая. Новая. Незнакомая. Вязкая. Тянет вниз. Без слёз. Без рыданий. Без стонов. Тихая. Безмолвная. Внутри.

Имела ли я право говорить то, что бросила в его лицо этой ночью? Нет. Как бы обидно ни было за упоминание моего отца, я не имела никакого права наступать на его самые опасные раны. Я знала, куда бить. Знала, потому что имела эти тузы в своём арсенале. Любила. Потому что была в курсе, и мне хотелось насладиться тем, что говорю. Не понимаю, откуда берётся эта сучья натура – делать больно. Это не я. Настоящая я другая. Не пользуюсь я слабостями, не упоминаю их. А вчера… этой ночью могла бы объяснить ему всё нормально. Своё состояние. Свою панику от секса с ним. Но поступила иначе, указала на то, что он теперь вещь. Но это ложь. Могла бы списать на алкоголь, но не хочу. Могла бы списать ещё на тысячу причин, но их нет. Я не мщу ему за ту боль, что он нанёс мне. Не мщу за раны, что хранят тонкие и уже незаметные полосы на моём теле. За что я так жестока была с ним? Не знаю. Правда, не знаю, как это вышло. Не могла остановиться, этого не объяснить. Открывается что-то внутри и весь яд, что был, выплёскивается на самого родного, кто у меня был. А я ведь люблю… лгунья. Разве можно любить и причинять такую боль? Я не знаю, насколько больно ему было. Но думаю, что неприятно точно. И он прав, отец бы не одобрил такого.

Кто же такая теперь Мишель Пейн? Сука, которая изводит всех вокруг и саму себя? Пользуется всеми и ничего не ценит? Почему так тихо внутри? Почему так молчаливо? Почему не болит сердце больше?

Не знаю, что мне делать дальше. Приехав в университет, вхожу в аудиторию, где сдают тесты все прогульщики. А в голове нет ничего. Смотрю на листы и даже не думаю, что получу за пустые ответы. Ставлю галочки, пытаясь вспомнить. Но только головная боль, тошнота, дерьмо во рту и в сердце. Я стала дерьмом. И как-то всё равно, когда сдаю работу и бреду в другой кабинет, чтобы сделать то же самое. Пустым взглядом смотреть на листы и писать какую-то чушь, которая вряд ли зачтётся. А хочется писать другое. Господи, как стыдно. Наверное, это никогда не закончится, если я не перееду. В другой город. Страну. Сбегу. Трусиха. Я тоже трусиха, боюсь всего, а теперь той любви, которой уже нет. Хочется крикнуть: «верни мне любовь». Верни моё сердце. Верни радость. Вернись. Хочется каяться бесконечно долго. Но всё в тишину. Не смогу себе позволить произнести это.

Бреду к машине, и так давит на плечи чувство вины, что хочется упасть и заснуть. Навечно. Не помнить ничего. А необходимо работать практически целый день. Съёмка за съёмкой. И мне плевать, кого я снимаю. Девушки, парни, семейные пары с детьми. Они такие счастливые. Смотрю в объектив на малыша в руках у женщины, на то, как её муж обнимает их. Когда-то и я мечтала об этом. Мечтала, что Николас станет первым и последним мужчиной в моей жизни. Что моей любви хватит, чтобы заставить его сердце стучать в тон моему. Что будут у нас дети, и даже кольца не надо. Тихое счастье. Хотела именно его. Всё потеряла в этой жизни. Остались друзья, которые занимаются своими делами, радостно рассказывая мне об этом в обеденный перерыв. И не смею им сказать, что было этой ночью. Не смею признаться. Стыдно. Отключаю телефон, больше не желая слышать радость. Пусть умру внутри, но буду идти дальше с этой болью. Только вот сейчас это лишь слова, а сердце тихо.

– Мишель, остановись, – на плечо ложится ладонь. Вздрагиваю, отнимая от лица камеру, и поворачиваюсь к Дэйву.

Смотрю на него, а он показывает мне головой выйти из студии, предлагая модели пока передохнуть. Оставляя камеру на столике, закрываю дверь и поворачиваюсь к мужчине.

– Что с тобой происходит? Ты видишь, что ты щёлкаешь? Стену! Где ты витаешь? – Не повышая тона, отчитывает меня.

– Прости. Чувствую себя плохо. Прости, – отвечаю я безжизненно, даже не поднимая головы.

– Ты свободна, – говорит он.

– Хорошо. Спасибо, что дал возможность немного поработать. Прости, что подвела, – монотонно произношу я, смотря на носы его жёлтых кроссовок.

– Завтра вечером по почте пришлют новое расписание. Надеюсь, за это время ты придёшь в норму, – кладёт руку на моё плечо и немного сжимает. Поднимаю голову и смотрю в его глаза, наполненные спокойствием.

– Ты… ты не увольняешь меня? – Заикаясь, спрашиваю я.

– Нет, конечно. У всех бывают плохие дни. А у вас, девушек, ещё и свои заморочки. Поезжай домой и отдохни. В понедельник жду, – улыбается, хлопая меня по спине, и входит обратно в студию.

Вздыхаю и разворачиваюсь, пропуская мимо ушей слова Линды. Сейчас мне не до сплетен и слухов, что творятся здесь. Отрывается по кусочкам душа, развеваясь на весеннем и уже потеплевшем ветру. Забираюсь в машину и еду домой. Никого не хочу видеть и слышать. Только себя. Да и то мыслей нет.

Иногда слова извинения ничего не значат, буквально ничего. Заезжены. Неправдоподобны. Даже оскорбительны. Мои извинения можно отнести туда же. Поэтому даже попыток не буду делать. Да, я виновата. Да. Ну а как изменить всё? Никак. Слова не вырвать из памяти. Никогда. По себе знаю. Всё. Закончилось. Моя энергия. Моя вера в себя. Ничего нет. Пыль.

Забираюсь в постель, хоть бы слёзы принесли облегчение. Но и они отвернулись от меня. Изнурённость моральная и физическая сказывается. Закрываю глаза, кажется, всего на минуту. Лишь на минуту, пока перед глазами снова пролетают события, забирая из меня последнее.

Ненавистный звонок в дверь. Подскакивая на кровати, оглядываюсь и оказываюсь в темноте. Ночь уже опустилась на Торонто. Спала. Как-то удалось заснуть, но это не принесло никакого расслабления. Кто-то за дверью буквально не отнимает пальца от звонка, разрывая мою и без того измученную думами голову. Скатываясь с постели, иду к двери и попутно включаю свет. Не могу пока прийти в себя. Сердце бешено колотится, а разум туманный, ещё не отошедший от вредного сна.

Поворачиваю ключ и распахиваю дверь. Поначалу, кажется, что до сих пор сплю. Растираю глаза, хмурюсь и смотрю на мужчину, стоящего за дверью.

– Райли? – Голос низкий ото сна.

– Привет, Мишель, – кивает он. Входит в квартиру, отталкивая меня, что ударяюсь от неожиданности спиной о стену. И всё равно. Закрывая дверь, поворачиваю голову к мужчине, стоящему по центру моей гостиной.

– Что ты хочешь? Зачем пришёл? – Безынтересно спрашиваю я, подходя к нему.

Долгим взглядом осматривает меня, сжимает губы, явно не от радости.

– Что ты сделала с ним? – Его тон заставляет покрыться мурашками мою кожу. Обнимаю себя руками, пожимая плечами.

– Что ты сделала с ним снова? – Повышая голос, наступает на меня. А я просто смотрю на Райли, на его ноздри, раздувающиеся, как у разъярённого быка. И даже не страшно. Никаких эмоций это не вызывает, кроме новой порции тяжёлого дыхания.

– Знаешь, я ни черта не понимаю! Ты заверяла меня, что любишь его. Что хочешь только лучшего, что…

– Уходи. Не собираюсь я слушать это, – перебивая его, отвожу взгляд.

– О, нет, Мишель. Ты меня выслушаешь сейчас. Выслушаешь то, что я буду говорить. С меня довольно такого отношения к нему! – Толкает меня в грудь, что лечу спиной на диван. Подпрыгиваю на нём и сажусь. Поднимаю голову, и нет злости. Ничего не болит больше.

– Я всё понимаю. Буквально всё. И то, что ты пережила… ту ночь, смерть отца. Да, это тяжело. Но ты катишься в яму, Мишель! В грёбаную яму, превращаясь в отвратительного человека, – продолжает он, набирая больше воздуха в лёгкие.

– С утра я пахал, как проклятый, в свой законный выходной. Каждый пахал сегодня, а сколько было уволенных только за один взгляд, что он бросал на злого Николаса. Вода не той фирмы – уволен. Не тот шрифт в отчёте – уволен. Полдня никто не приближался к нему, пока я не услышал стрельбу! Грёбаную стрельбу в кабинете! И знаешь, что он делал? А я расскажу, расстреливал из пистолета фотографию. Угадаешь чью? Вашу! Ни разу в своей жизни я не видел такого. Ни одной эмоции. Ничего. Стрелял час или два, люди бежали оттуда, испугавшись этого человека. Да он чуть меня не застрелил, когда я пытался это остановить. А дальше, думаю, тебе будет интересно узнать продолжение. Ничего. Буквально ничего. Он сидел и смотрел в одну точку, не выпуская из рук оружие! Не двигался. Не говорил. До сих пор сидит, а рядом с ним охрана, чтобы не натворил чего. И сейчас я до ужаса боюсь последствий. Что ты с ним сделала? Я знаю, что это ты. Видел, как расцарапаны его пальцы. Что ты, мать твою, сделала с ним? – Орёт он, размахивая руками.

Сглатываю и продолжаю смотреть на Райли таким же пустым взглядом, как и раньше. До меня даже не долетают его слова. Не дотрагиваются до моего сердца. Холодно внутри и тихо.

– За что? За то, что он избил тебя? Только за это ты так поступаешь с ним? Что ты сказала ему, что сломала его? Мишель, что ты сказала? – Хватая меня за плечи, сильно встряхивает. Голова ещё сильнее болит. Кривлюсь, потирая виски. Закрываю глаза, чтобы унять хотя бы давление в них. Не помогает.

– Мишель, – тише зовёт он меня. Открываю глаза и облизываю губы.

– Я…я…уходи, – отвожу глаза от его вопросительного взгляда.

Отпуская меня, выпрямляется и смотрит долго. Наверное, час, а то и больше. Забываю даже о его присутствии здесь, гипнотизируя столик. Сломала. Я всё ломаю в своей жизни. И его тоже.

– Видит Бог, не хотел я этого делать. Но выхода нет, потому что терпеть это всё, даже у меня сил нет. С каждым днём тухнет тот, кто для меня брат. Ни один из вас сейчас не имеет ничего общего с теми людьми, что я знал. Вы теряете себя с каждой встречей. Ты думаешь, что имеешь право на это? Мучить его, изводить так? Возможно. Но всему есть предел, и ты его достигла. Хочешь наказать его за ту ночь, Мишель? Хочешь. Жаждешь увидеть его измученным и разбитым? Так вот любуйся, радуйся и, наконец-то, пойми правду, – бросает что-то на стол.

– Я считаю, что он достаточно искупил свою вину. Но уже ничего не изменить. Пусть это останется у тебя, как напоминание о том, что слова бывают опасные. Бьют хуже любого хлыста. Разрывают сильнее любого кнута и прожигают глубже любого огня. Проникают иглами под кожу и остаются там. Вот, посмотри и насладись тем, что ты так хотела. Я не думал, что ты такая. Я считал тебя разумной девушкой, сильной, а ты такая сука. Не он несёт в себе боль, а ты. Где бы ты ни появилась, везде всё разрушишь. Каждого человека рядом с собой разрубишь. Эгоистичная стерва, думающая только о себе. Так подумай теперь, кем ты стала. Всего доброго, Мишель, надеюсь, ты сможешь жить с этим теперь. И мне ни капли тебя не жаль. Ты добралась даже до меня и моей жизни. Ты отняла у меня всё.

Слова, повисая в воздухе, крутятся вокруг меня. И даже не замечаю, как уходит, громко хлопая дверью. Так и сижу, смотря на чёрный футляр, лежащий на столе. Тронули ли меня его слова? Нет. Ни капли. Потому что, правда, всё что он сказал.

Нет больше мыслей, ложусь на диван, сворачиваясь клубочком. И так мне холодно, а щёки горят. Первый раз в жизни я думаю о смерти. Наверное, лучше, чтобы меня не было. Но я трусиха, даже покончить с этими мучениями не могу. Просто лежу и ищу хоть что-то внутри себя. Ничего.

Вздыхаю и, поднимаясь, беру в руки футляр. Открываю его, а там покоится диск. Подхожу к компьютеру и, включая его, сажусь на стул, ожидая, когда загрузится и смогу вставить в ячейку диск.

Видео появляется. Тёмная комната. Съёмка сверху. Могу разглядеть двух мужчин, разговаривающих друг с другом. Но это так плохо слышно, что даже не вслушиваюсь. В одном из них узнаю Райли, а в другой рыжий мне незнаком. Спорят о чём-то и, замолкая, поворачиваются куда-то. Задерживаю дыхание, замечая на видео, знакомый оголённый торс. Николас. Это он. Снова о чём-то говорят. Начинает раздеваться, оставаясь полностью обнажённым. Что это за съёмка?

Открывая окно на полный экран, смотрю, как он поднимает руки, а рыжий мужчина сцепляет их металлическими наручниками, свисающими с потолка. Затем ещё туже стягивает металл на запястьях.

– Давай! Мать твою, бей ты! – Его крик могу различить. Распахиваю глаза, наблюдая, как рыжий берёт несколько прутьев, длинных, связанных между собой, из стоящего рядом ведра. Поворачивается и с силой ударяет по спине Николаса.

Издаю стон, смотря, как удары становятся быстрее и быстрее. А его спина уже покрывается алыми пятнами. А этот урод не останавливается. Бьёт его. Сердце издаёт скрипучий звук. Не дышу. Разрывает буквально его кожу. И вижу такое в первый раз. Замахивается и бьёт, разрезая кожу. Вижу кровь, месиво на его спине. Бросает прутья в ведро и уходит куда-то. Доли секунды, вся покрываюсь потом. Возвращается, закуривая сигарету, и подходит к Николасу.

– Нет… – шепчу я, закрывая рот рукой. – Нет… не надо…

– Открой рот, – грубо требует рыжий. Выдыхает дым и знаю, что он делает. Закрываю глаза, а из горла вырывается крик. Словно сама ощущаю, как горящая сигарета прикасается к губам. Чувствую запах мяса и отвратительные позывы желудка.

– Нет, – стону я, мотая головой. – Нет…

Громкий треск внутри меня, и разлетаюсь на кусочки. Слёзы брызжут из глаз. Кусаю пальцы, задыхаясь оттого, что вижу на экране. Снова бьёт его. Ещё сильнее. Там уже не остаётся кожи, а только кровь. До бесконечности это продолжается. По щекам катятся слёзы. Со звуком втягиваю воздух, когда рыжий бросает своё орудие пыток и подходит к Николасу, уже безвольно висящему на цепях. Ударяет его по щеке. Вздрагиваю от этого, мотая головой, не веря в то, что происходит на экране.

Вновь возвращается и берёт из ведра розги. Это они самые, но странные. Очень странные. Длинные. Тонкие. Снова удары сыпятся на кровавую спину.

– Эл… достаточно… уже больше, – Райли выскакивает откуда-то и, вырывая из рук рыжего розги, отбрасывает в сторону. А этот… ублюдок… рыжий ублюдок берёт ведро и выливает на Николаса. Его тело буквально трясёт в сильных конвульсиях. Цепи так громко звенят. И кажется, что чувствую запах палёного мяса. Кровь на его спине становится белой, а потом снова стекает по ягодицам, ногам, образовывая лужу.

Шипение, тихое, слова… какие-то слова… а я не могу расслышать их. Но Райли и рыжий молчат, расстёгивая наручники. Падает на колени, а они просто уходят. Оставляют его вот такого.

– Нет… останься… Мишель! – Крик. Хриплый, наполненный болью пронзает моё создание. Сама кричу, стону и в голос плачу, сжимая руками волосы. Царапаю голову, как же больно. Задыхаюсь. Рвёт изнутри. Да так сильно, что никогда не знала. Когти. Невидимые. Острые. Раздирают мою плоть, наблюдаю, как ползёт он… о, боже, ползёт падая. Камеры постоянно меняются, прослеживая его путь. Это клуб… он там… ползёт по ступеням. С силой отталкивается на руках и встаёт. Картинка теперь снимает его спереди. Вижу лицо. Лицо человека, которого люблю. До крика люблю. Потное. Потерянное. Идёт, словно не его спина сейчас представляет собой месиво из мяса. Идёт. Улыбается. Тянется рукой. Хватает воздух. Его шатает, но он идёт. Алый свет наполняет видео, где сидит на полу и как пазл собирает фотографию. Гладит пальцами. Что-то говорит, но не слышу. Делаю звук громче, не могу разобрать его бормотание. Чёрт… как же это больно.

Через секунду всё заканчивается и снова появляется видео. Полностью разрушенная зеркальная комната, осколки окровавлены, как и постель. Тухнет. Всё потухает вокруг. Сижу, роняя слёзы, и хочется ударить себя. Только бы не чувствовать, как колет сердце за него. Смотрю в тёмный экран и раскачиваюсь. Я, наверное, в шоке. Это было после меня… помню штаны эти. Глотать не могу. Губы трясутся, а руки так и сжимают волосы.

Николас самый сильный человек в мире. Физически сильный. А внутри… его лицо… потерянное… наполненное безумством глаза… такая же улыбка.

Вздрагиваю, трясущимися пальцами нажимая на перемотку зеркальной комнаты. Смотрю, как он собирает фотографию. Делаю звук на максимум, чтобы расслышать, какие слова говорит… зачем же он это сделал. Приникаю к динамику.

– Люблю тебя. Люблю до хруста костей. Прости меня. Когда-нибудь скажу тебе… не время. Не сейчас… спи, родная, спи, отдохни. Прими мою помощь… прими…

Слова только через несколько минут обретают оболочку и ударяют по моей голове. Кричу от боли. Любил. Падаю со стула. Любил. Ударяю кулаками по полу и кричу, позволяя боли полностью вырваться из моего горла. Любил. Но так и не сказал мне этого… любил…

– А-а-а, – стону я, причиняя боль рукам, бью ими о пол, и как зверь издаю гортанные звуки. Невыносимо. Любил. Понять это и умереть. Понять и не верить. Понять и не успеть вздохнуть. Не могу остановиться. Бью, и уже сил нет. Лежу на полу и бью слабо… как же больно мне. Зачем? Зачем же, это всё надо было? Зачем? Чтобы умереть сейчас. Жестоко. Райли точно знал, как полностью вырвать из груди сердце. Он отомстил мне за те слова, что сказала ему. Он разрубил меня.

– Ты любил, Ник… Ник… мой Ник… – шепчу я, не желая останавливать поток слёз. Не желая больше так жить. Он должен был мне всё рассказать раньше. Должен был. Но не сделал этого. Потому что в себе нёс своё раскаяние. И я увидела его. Выходит, что теперь моя очередь. Теперь я должна менять всё. Я должна вернуть его и свою любовь. Должна, иначе не выживу. Не хочу без него дышать. И не буду.