Порой прокручивая все события, что принесли с собой боль, ты не видишь её. Не помнишь, какой она бывает. Ты смотришь красочные воспоминания, где была счастлива, где ещё надеялась на что-то. А потом приходит понимание – красивого окончания никогда не произойдёт. Слишком много причин, преград и ожиданий, которые не оправдались. Винить одного человека, не себя, проще. Намного проще, чем возложить на себя эту ношу. Но, возможно, когда-то давно я бы так и сделала. Сейчас же, медленным шагом прохожу по лесу, который стал для меня тёмным и одновременно откровенным местом, понимаю, что и я там была. В этих ссорах, в страхе жить и быть отвергнутой. В признаниях и собственных иллюзиях, которыми тешу себя до сих пор. Я участвовала во всём, что происходило между нами и с нами. И в большинстве была той самой причиной, из-за которой жизнь обрывалась, заставляя умирать от нехватки кислорода. А как иначе я не знаю, не умею по-другому.

Выхожу к машине, так и стоящей на обочине. Иссушена от эмоций, от слёз, от обиды, от переживаний. Пуста внутри, какая-то апатия наваливается на меня, и я, приближаясь к автомобилю, сажусь рядом и облокачиваюсь о колесо. Не представляю, что можно сказать ещё, чтобы выплыть из вязкой пучины, в которой мы оба сейчас пытаемся дышать. Знаю, как ему сложно, но и мне ведь не меньше. Обещала быть рядом, но ему разве это нужно? Он мечется… устала. От всего устала. Даже дышать устала.

Смотрю на мирно покачивающиеся деревья, и даже мыслей нет. Ни о чём. Только тишина. Мечтаю ли я о чём-то ином с Николасом? К примеру, о детях… какие к чёрту дети, когда ни он, ни я не пытаемся ничего сделать, чтобы укрепить веру друг в друга? Смешно. Свадьба? Не будет такого. Но какой финал? К чему это приведёт меня? Знаю. Одиночество. Когда-нибудь он уйдёт. Навсегда уйдёт. Если уже внутри этого не сделал.

Тяжело вздыхаю, как что-то покалывает кожу. Чувствую что-то непонятное в груди, где сердце начинает убыстрять свой ход.

– Прости, – раздаётся сбоку от меня тихий хрип. Резво поворачиваю голову и встречаюсь с тёплыми каштанами глаз Николаса.

– Я…

– Нет, прости меня, – качает головой, перебивая меня, да и, если честно, слов не нахожу, только понимаю, как сильно люблю его.

– Семья для меня всегда была острым восприятием этого мира. Верил только в них, что тоже смогу. А ничего, Мишель. Ничего нет. Выдумал себе мир, в котором никого не было. Никогда. Знал, что не следовало мне ехать туда. Знал, что всё окончится плачевно, когда мне доложили о том, где ты находишься. Знал. Всё знал и шёл. Прости меня, но я не сомневался в тебе. Ты просто рядом, поэтому позволил так поступить с тобой. Рядом. Чёрт, ты же рядом. Сидишь здесь одна, а я потерян. Прости меня, жалкий и уставший, психически нездоровый ублюдок, который только и несёт с собой боль. Прости меня, просто прости, – опускаясь на землю и отворачиваясь, упирается затылком в машину.

– Я не должна была…

– Ты всё верно сказала, крошка, – приподнимает уголки губ. – Лишь страх того, что ты можешь исчезнуть, возвращает меня. А там темно. Иду на свет за тобой, не хочу иначе. Кто и виноват, то только я. Должен был оборвать эту мнимую связь с ними уже давно. Они моя семья… были ею. Устал, устал от самого себя и проблем, которые раньше не хотел видеть. Ты указала мне на них, и теперь я решу всё. Только не оставляй меня, не дай мне отпустить тебя, потому что тогда пропаду. Один. Один во всём мире без целей и смысла. Без тебя. Пропаду, – находит своей рукой мою ладонь и сжимает её. Плачу. Тихо. Не видит моих слёз, а сдержать их нет сил.

– Я люблю тебя. Всё хорошо, и ты не один, я ведь тоже рядом, такая же нездоровая, как и ты, – перевожу взгляд на его вспухшую руку с блестящей кровью, и внутри всё холодеет.

– Николас. Ты… надо что-то сделать, – шепчу, осторожно дотрагиваясь пальцами до живой кожи и пытаясь понять, как глубоко он поранил себя.

– Пройдёт, – безэмоционально отвечает он.

– Нет. Николас, у тебя должна быть аптечка…

– Виски. В багажнике бутылка виски. Достань, – обхватывая моё запястье, отрывает от своей руки. Быстро кивая, подскакиваю с земли и подбегаю к багажнику. Нажимаю на кнопку и поглядываю на него. Не двигается. Смотрит впереди себя и ни грамма движения. Я знаю, как больно видеть родных в неприглядном свете. Переживала то же самое когда-то с отцом. Он был рядом. Держал меня в своих руках и, шепча необходимые слова, приносил с собой облегчение и новые грани собственного мира.

Роясь в вещах, нахожу аптечку и бутылку воды, а затем виски. Собирая всё в руках, захлопываю багажник и подбегаю обратно к Николасу.

– Надо для начала помыть всё, а потом обеззаразить, – бормоча, расставляю найденное вокруг его ног. Наблюдает за каждым моим движением, пока я дрожащими руками беру его руки, и открывая бутылку, аккуратно поливаю. Смываю грязь и кровь, но боюсь, что это лишь верхушка айсберга. Они опухли, до тошноты страшно смотреть на это. Заставляю себя, распахивая аптечку, и ищу бинты. Только вата, которую складываю и, открывая алкоголь, смачиваю их.

– Не больно? – Тихо спрашивая, собираюсь сама с силами, чтобы приложить вату к его ранам.

– Нет. Не чувствую, – отзывается он. Киваю сама себе и резко прикладываю импровизированные повязки к его рукам. Даже не дёргается, когда у меня внутри всё переворачивается. Не сбивается его дыхание. Ровное. Едва уловимое.

– А тебе? – Его вопрос заставляет поднять голову. Моргаю и хмурюсь непонимающе.

– Тебе больно, – усмехаясь, дёргает руками, что я выпускаю их из своих. Сбрасывает вату и подхватывает бутылку. Одним движением подносит ко рту и делает большой глоток.

– Николас…

– Я купил это для Арнольда. Он любит хороший виски, а я ненавижу, – перебивает, облизывая губы, и снова делает глоток.

Не знаю, что сказать. Только наблюдаю, как он отстранённо крутит бутылку и снова пьёт. Что я могу сделать в этой ситуации? Ничего. Не забрать у него алкоголь, не хочу ругаться, но ему будет только хуже, когда градус забурлит в его крови. Знаю. Тоже переживала.

– Иди ко мне, Николас, – ласково зову его, устраиваясь рядом, и облокачиваюсь на машину. Единственное, что в моих силах, быть с ним. Если надо, то молчать, но не отпускать. Вместе. Дышать одной болью, разрываться и возноситься рядом друг с другом.

Поворачивает на меня голову с затуманенным взглядом.

– Иди, – раскрываю руки и сама подхватываю его за плечи. Тяжело разворачивать его, но сейчас он не понимает, как пережить пустоту внутри. А я знаю. Мне он был необходим тогда, и я жила только благодаря воспоминаниям, связанным с ним. Кое-как удаётся уложить его спиной к своей груди. Словно ему всё равно, позволяет делать с собой любую фантазию. Но она одна – помочь.

– Я люблю тебя, – шепчу и целую его в волосы. Делает глоток из бутылки и молчит. Кладу подбородок на его макушку и смотрю впереди себя.

Не знаю, как долго мы молчим, тишина окутывает своей тяжестью каждую клеточку моего тела. Только булькающие звуки, когда он подносит бутылку ко рту. А мне больно, действительно больно видеть его таким и понимать, что в данный момент я бессильна.

– Я видел тебя, – раздаётся его хриплый голос, но странный, очень певучий. Пьяный.

– Где? – Удивляясь, поднимаю голову с его макушки.

– В магазине. Ты такая смешная. Пряталась, думая, что не увижу. А я видел. Ждал, какой шаг ты сделаешь следующим. Такая маленькая. Глаза… глубокие и большие. Глаза. Мне понравились глаза, – разрывая свою речь смешками, произносит он.

– Сочный засранец! – Улыбаясь, перебираю его волосы. Вспоминаю то время, ту секунду, когда мой мир начал меняться.

– Упрямая кукла, – снова смеётся, делая глоток.

– Почему кукла? – Обиженно спрашиваю я.

– В магазине видел. Люси… она так мечтала о кукле. Говорила мне об этом, и я купил такую. У них глаза большие и кожа гладкая. Нетронутая. Кукла, маленькая крошка со своей судьбой. Без характера и прошлого. А другая… я встретил её… она упрямая очень. Всё делает наперекор, не слушает и кожа у неё другая. Нежная. Мягкая. Руки её… мне нравятся они. Она не умеет бояться, она бесстрашная. Она моя. Мишель, даже имя у неё необычное. Как для чего-то совершенного в этом мире, – в глазах скапливаются слёзы, когда слышу своё имя и закусываю губу, чтобы в голос не расплакаться от щемящей сердце любви, что таится в нём.

– Я любил её… так любил… очень, – продолжает. Хлюпаю носом, пока доходит смысл слов в прошедшем времени.

– Больше не любишь? – Выдыхаю, а рука замирает в его волосах.

– Не знаю. Я ведь заботился о ней с самого детства. Так любил её. Больше всех. Всё готов был отдать, чтобы она никогда не помнила ужас, который переживали мы. Любил её… Люси… так любил, – судорожно выдыхает, а острые зубья страха отпускают сердце.

– И у меня появилась другая крошка, она ведь куколка, а Люси её не полюбила. А я же любил…, наверное, именно так. Иногда я думаю, а что такое любить кого-то. Люси и моя крошка разные. Пришёл я к ней и рассказал, что нашёл способ быть нормальным. Нашёл свой мир, который помог мне увидеть, что я не чудовище. И она была рада за меня, подталкивала туда, поощряла и заставляла больше развиваться. А крошки не было, была боль. Темно и тихо. Думал, что живу правильно. Но она же… она показала мне иное. Насколько на самом деле боль, которую дарил я, может убивать. По частям. Медленно. Необратимо убивает она, – вздыхает. Сдерживаюсь, чтобы не закричать от ненависти к его сестре. Выходит, она вместо того, чтобы помогать ему, наоборот, топила глубже. Чтобы он был зависим от этого, как и от неё.

– Нельзя говорить… заткнись, Николас, заткнись, – дёргается в моих руках, а я крепче прижимаю его.

– Нельзя. Она плачет, потому что я сказал ему «ублюдок». Я сказал… заткнись. Говорить о сердце нельзя. Чувствовать нельзя. Боли нет. Ничего нет. А он связывает меня… неприятно… знаю, что сейчас будет. Не хочу смотреть… кричать хочу… убежать хочу… надо помощь позвать. Ни слова, Николас, не говори ему ни слова, – зло шипит он. Жмурюсь от раздираемой боли внутри. Воспоминания. Он слаб в них, когда разум опьянён. Он живёт ими, а я дышу им.

– Тише… тише… – шепчу, глотая слёзы. Расслабляется под моими руками, мягко гладящими его по голове, плечам и груди.

– Она больше не плачет. Просит, чтобы что-то сказал. Нельзя. Крови так много, а он… встаёт и снова пытается поймать её. Крошка, я должен спасти… – пытается вырваться из моих рук.

– Николас, я здесь. Тише, – всхлипывая, удерживаю его. Падает снова на мою грудь. Кусаю губы, только бы пережить. Дышит рвано, быстро и с его виска скатывается пот. Он горит под моими ладонями, а я шепчу ему на ухо, что всё позади. Затихая, находит бутылку и делает глоток.

– Он любил пить. Ненавижу. Эту слабость ненавижу. Он пьёт… а это так противно. Горько и горит всё. Молчать. Хорошо… тихо… – шепчет он. Сжимаю губы, роняя слёзы на его волосы. Господи, как чудовищно. Его отец чудовище.

– Ненавижу детей. Люси беременна… плачет так. Аборт должна сделать, не слушает меня. Должен помочь… должен… я же люблю её. Должен улыбаться, когда мне противно. Должен ударить… придушить того, кто это сделал. Сама. Хотела сама. Помогать. Дом купить и родителям тоже. Я должен им. Должен… – издаёт стон, а мне терпеть сил нет. Понимать, как использовали его страхи против него. Не говорит об этом, а я чувствую. Каждой клеточкой тела чувствую, насколько он был одинок в своём мире. Чуждый в своей семье и пытающийся доказывать свою человечность.

– У меня никого нет больше…

– Есть. У тебя есть я, Николас, – шепчу я, поглаживая его по волосам.

– Крошка. А я всех потерял, когда она появилась. Всех. Были ли они рядом со мной? Никогда никого не было. Один я. А потом она. Такая глупая у меня, думает, что я не понимаю и не вижу ничего. Всё знаю. И она называет меня. Любимый. Это так красиво… любимый, – последнее произносит по слогам и усмехается.

– Но не заслужил быть таким. Обижаю её, хотя знаю всё. Она рядом… я знаю всё, вижу в её огромных глазах. Пытаюсь… выжить пытаюсь… она уйдёт… от меня уйдёт, потому что сил уже нет, – допивает бутылку и отбрасывает от себя.

– Не уйдёт. Ни за что не уйдёт, Николас. Она любит тебя больше, чем кого бы то ни было. Ты для неё всё, – перебираю его волосы, а он, поворачивая голову, приподнимается на мне и поднимает мутные шоколадные глаза.

– Она такая же, как ты, – улыбается, словно не мне и тянется рукой к моему лицу.

– Губы у неё мягкие. А мне больно было. Там… больно было, страшно было, но она… такая маленькая… крошка… совсем не понимала, куда затягивала меня… я не целуюсь в губы. Никогда. А у неё они такие мягкие. Мне нравятся они, и она улыбается. Она сильная. Знаешь, какая она сильная? – Дотрагивается до моей щеки и его рука безвольно падает.

– Нет, расскажи, – подхватываю его голову, чтобы удобнее лёг.

– Очень сильная. Я вижу её, и всё меняется. Боль отступает, страха нет. Забываю всё. Она умная у меня, простила меня. За всё простила, а я не смог. Только её вижу. Слышу её. Всегда слышу. Я буду защищать её, даже от себя. У меня нет никого больше, кроме неё. Никогда и не будет. Но я не знаю, как жить дальше. Он забирает меня, а я боюсь… я сделал ей больно, – хмурясь, переводит взгляд куда-то вдаль.

– Наказал её, думал, что понравится. Мне нравилось… но не с ней… а я хочу… так хочу… мне необходимо это, и она мне нужна. Она пахнет вкусно. Нежностью. Любовью. Лаской. Она такая маленькая. Моя. Моя крошка… моя, – глаза его закрываются, а через секунду всё заканчивается.

– Господи, – понимая, что заснул, даю волю слезам. Обнимаю его и плачу в его волосы. Плачу тихо и горько, наполняя своё сердце его словами и искренними чувствами, которые он отрицал. О которых страшился говорить. А сейчас… боже, как люблю его. Как хочу уберечь от воспоминаний, хочу залатать каждую рану на его сердце. Глубоко забраться и излечить.

Сжимаю его голову и целую волосы, приподнимая немного, вытираю плечом глаза и кладу ладонь на его щёку. Ни разу он не был таким незащищенным, как в эти секунды. Никогда он не говорил так, как несколько минут назад. Невозможно смотреть на него и не прикасаться.

– Любимый. Я боялась сказать это слово, – шёпотом произношу, поглаживая его лицо.

– Боялась жить, когда мне было это необходимо. И только ты смог распахнуть все двери, которые я закрыла от остальных. Только ты. Николас. Не причиняй себе боль, прошу… молю тебя… потому что от этого ещё сложнее. Мы справимся, обещаю тебе, что справимся. Не закрывайся, дай возможность и мне заболеть тобой до безумия. Хотя уже такая. Сумасшедшая. Прости, прости меня, – утыкаюсь в его голову и вдыхаю аромат пыли, тонкого одеколона и спокойствия.

Мне хорошо, знаю, что это ненормально для человека. Но внутри неимоверно мягко и ласково дотрагиваются его слова до сих пор. Каждый из нас справляется с потерями так, как может. И я не виню его, что сейчас пьян и спит. Возможно, это даже лучше. Так хотя бы не навредит себе вновь, а я смогу насладиться им. Смотреть на него и любоваться, гладить его лицо и целовать. Улыбаться своим ощущениям и понимать, как мы близки. Да, это тоже не входит в рамки условленных отношений, что заявлены миром. Но мне комфортно. Пережив страх, ужас и отчаяние, без сил, хотя я одновременно наполнена жаждой, защищать. До последнего.