Страха нет, одно желание – не поддаться этому чувству, а узнать с какой целью он приволок меня сюда в эту обитель разврата и порока.

– Не смей. Никогда. Так. Смотреть. На меня. Ясно? – рычит, придвигаясь к моему лицу. Моё дыхание становится быстрее, но не отвожу взгляда от этих глаз, уже полностью поглотившимся зрачком.

– Я буду смотреть на тебя так, как хочу. Ясно? – цежу слова, хотя, чёрт возьми, боюсь. До ужаса боюсь этого оскала, животной злости, так ярко играющей на резко выступающих скулах, и огня во взгляде. Боюсь, что сейчас просто разорвёт меня своими когтями. Но продолжаю. Губы предательски дрожат. Закусываю нижнюю, не давая себе показать ему этого.

– Ты в моём замке! Ты в моём доме! Ты здесь живёшь по моим правилам! – повышая голос, резко встает и опрокидывает стул.

– Я твоя заложница? – спрашиваю, продолжая сидеть на месте. Тоже бы хотела встать, но ноги не слушаются, как и все тело.

– Ты та, кто имеет силу, которая нужна мне. Они ищут тебя. Такую же нетронутую, как и прежде. Не отравленную моим ядом. Но найдут ли? Нет, конечно. Даже если и найдут это место, то не подойдут ближе. Да, ты моя гостья по принуждению. Поэтому, будь добра, моя неизученная радость, не заставляй меня злиться. Я не люблю этого, – уже спокойней произносит, взмахом руки поднимая стул и обратно садясь на него.

– Я ведь предала их, воскресив тебя. Вампира, – прищуриваясь, смотрю на его профиль.

– Не вампиры, моя фантазёрка. Не придумывай нам образы. Я истинный, дитя сладострастия, праведный грех, выживший в этом мире, основатель свободы, высший разум. Ведь эпитетов для меня можно подобрать множество, а ты обижаешь нас своими восклицаниями, – и действительно выпячивает губу, как оскорбленный человек.

– Но ведь вы кровь пьёте! – возмущаюсь я тоже такой вот реакции.

– Кровь людей – наш воздух, продолжение наших дней. Мы убиваем очень редко, пьём дозволенную дозу и отправляем на восстановление. Не калечим мирские жизни, не изводим до полного изнеможения. Да и только. Кровь человека – необходимость, – устало вздыхает и откидывается на спинку стула, беря в руку кубок и делая глоток.

– Ну, так уже существуют банки крови, где можно этого добра найти и в разных группах. Зачем так издеваться над девушками? – произношу я.

– Ох, нет, незабвенная моя, нет. Это не то. Только живая кровь дарит нам силы прямо с носителя. А мёртвая кровь только выброшенные на воздух усилия и причинённая боль обоим.

– Но ты… сейчас ты пьёшь из бокала, – ещё больше изумляюсь.

– Я не голоден, поэтому могу позволить себе это. А они нет. Только я, как первый, использую такой метод поглощения для поддержания настроения, и не более, – усмехается, поворачиваясь ко мне.

Желудок снова даёт о себе знать, закрываю глаза, переживая режущие боли внутри.

– Потерпи, уже несут, – тихо произносит Вэлериу, дотрагиваясь до моих влажных волос. Открываю глаза, напрягаясь, от этого прикосновения. Хочется отодвинуться, но сижу и даже не двигаюсь.

– Последняя, надо же. Последняя из рода Василики и такая странная. Твои мысли постоянно хаотичны и изменчивы, а сердце? Сердце такое сочное и яркое, что я наслаждался этим звуком, пока лежал там, – продолжает перебирать мои волосы, опускаясь ногтем к щеке.

– Откуда ты знал, что я услышу тебя? – шепчу, не поворачиваясь к нему.

– Ты зачата от того, в ком была моя кровь, драгоценность моя. Это и позволило мне найти твой разум.

Удивлённо поворачиваюсь, что его ноготь проходится по носу, и он тут же убирает руку.

– То есть ты хочешь сказать, что моя мама… она…

– Нет, Аурелия. Констанца такая же, как и я. Но создана Василикой, а ты зачата с помощью моего лучшего друга. В нём была моя кровь, и он мой прямой последователь. Ты его дочь. Ох, мой милый Георг, – перебивая, задумчиво смотрит сквозь меня.

– Но… как такое возможно? Я… я не такая… я знаю своего отца… видела его фото…

Поднимает руку, цокая быстро языком и играя пальцами прямо перед моим лицом.

– Снова ошибка и ложь. Это был сосуд. Они слишком погрязли в своей гордыне и не приемлют слияния с нами в прямом смысле. Только используют нас для продолжения моего рода. Я подарил им эту возможность, а они так жестоки, – закрывает глаза, прикладывая руку ко лбу, словно сейчас играет на сцене. Настолько невероятно, что я сижу в шоке и не могу сказать ничего. Только наблюдаю, как лицо парня меняется и приобретает оттенок грусти.

– Чтобы зачать ребёнка, им нужен один человек и один из нас. Они не смогли размножаться с нами, дети съедали своих матерей в утробе. Но они решили, что это этот небесный покровитель их предостерегает от расплаты. Выдумали, что Он простит их души за каждую нашу смерть. Нашли способ рожать детей без моего ведома. Но никогда прощены не будут. Уж я-то знаю, каков ваш Господь на самом деле. Лицемер. И ты, – открывает глаза, блестящие от только известных ему чувств, – ты станешь такой же. Не сейчас. Нет, Аурелия, твоя кровь ценна. Она священна для нас. Она живая и самая сильная. Молодость – твой дар. Ты моё оружие против них. Моя немыслимая драгоценность, – подхватывает пальцами мой подбородок, приближаясь ко мне, – моя месть тем, кто решил за других их жизнь. И ты мне поможешь, моя милая. Красавица моя, чистая душой и грязная мыслями. Совершенна.

Бегаю глазами по его лицу, а мои глаза в раз туманятся, являя его взгляду слезы, немедля появляющиеся. Слишком много эмоций внутри, и осмыслить их – нет сил. Только отчаяние и жалость. Ко всем.

– О-о, душевная моя, ты плачешь. Как же ты прекрасна, но не проливай свои слезы по тем, кто уже не с нами, – касается пальцами моих щёк. – Я обещал тебе защиту, и сдержу слово. А сейчас не хочу, чтобы кто-то видел, насколько ты бываешь чувственна. Это только для меня. Сотри слезы, ужин несут.

Отпускает моё лицо и в этот момент открываются двери, несколько мужчин вносят блюда со всевозможными изысками. Сыры, овощи, баранина, картошка, булочки. Так много, и аромат еды наполняет мой рот, пока глаза пожирают тарелки, аккуратно расставляемые мужчинами напротив меня. Передо мной ставят пустую тарелку и кладут серебряные приборы. Как и кувшин с бокалом ставят сбоку от меня. Все это происходит в молчании и очень быстро. Словно я нарушаю их спокойствие своим желанием поесть, и даже недовольство на этих мужских лицах не скрываемо. Они уходят, наконец-то, избавляя меня от их присутствия.

Уже не скрывая своего голода, я накладываю себе приличную порцию картофеля и запечённой баранины. Еда приятно растекается по телу, и сейчас мне плевать, смотрит ли на меня Вэлериу, как быстро я ем и что это совершенно невоспитанно. Я голодна настолько, что пихаю в рот и сыр, и булочку и не могу остановиться. Только через некоторое время мой желудок наполняется достаточно, чтобы отложить приборы и поднять голову. И вот в этот момент, смотря на шокированное лицо Вэлериу, краска стыда набегает на лицо.

– Прости, – шепчу я.

– Странно видеть, как люди с такой жадностью поедают пищу, которая для нас под запретом. Отвык. Это ты прими мои извинения, моя радость, за такой интерес, но слишком много пропустил, – медленно отвечает он, берет кувшин и наливая мне в бокал воды.

Ну что мне ответить, что мне жаль его? Ни черта не жаль… или жаль, не знаю. Уже не могу понять, кому я верю и как в этом разобраться. Делаю глоток воды и закрываю глаза, вздыхая. Это жест наслаждения родниковой водой, которую я не знаю, но отчего-то помню. Она другая, наполненная холодом и жизнью. Ею не напиться, и хочется ещё, но уже не прошу большего, а оставляю бокал.

– Ты очень похожа на Георга. Тот же цвет глаз и нос… до того, как он его сломал в бою. И волосы, они были у него такие же непослушные и буйные, как и характер. Своим темпераментом ты тоже в него. Тихая до определённого момента. Искусна в самом опасном поединке, – неожиданно произносит Вэлериу, постукивая медленно ногтями по столу.

– Я на маму похожа. И глаза её и волосы, только она их выпрямляет…

– Нет же, милая моя, нет. Констанца имеет зелёный оттенок, а у тебя синий. Это его глаза. Его глаза я ни с чем не перепутаю, – перебивает меня. Хмурюсь, поворачиваясь к парню.

– У мамы синие глаза, я в эти глаза восемнадцать лет смотрю! – возмущаюсь, а он изгибает губы в улыбке, слабо качая головой.

– Я тоже их видел, Аурелия. И я видел эту женщину в истинном облике. От меня не скрыть своей сущности, вижу больше, чем другие. Она меняет цвет с помощью современных… как их… накладок, – играет в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить что-то.

– Ты имеешь в виду линзы? – подсказываю я. Кивает.

– Но я не замечала линз. Ты, наверное, просто перепутал, – мотаю головой, но он поджимает губы, показывая мне, что это я глупая, а не он.

– Никоим образом. Я помню всех, буквально каждого встретившегося мне падшего в объятия тьмы или же человека. У меня идеальная память и не только она. Я совершенен во всех смыслах этого слова. Поэтому не спорь со мной, я ведь дольше и лучше знаю Констанцу. И Георг тоже видел её настоящую, – недовольно говорит он.

– Хорошо, – медленно произношу, – скажи мне, если мой отец, предположим, ты прав, и я тебе поверила, один из таких как ты. То как им это удаётся? То есть зачем? Почему? Я совершенно ничего не понимаю.

– Петру разбирается лучше в этом, но и я попробую. Эти ваши премудрости меня только раздражают. Абсурд. Но вернёмся к твоему вопросу. Человеческий мужчина имеет в себе ген, благодаря которому дети рождаются похожие по своей сущности на человека и выживают, как мать, так и дитя. Едят пищу, растут, стареют и тому подобные глупости. Но не все выживают, многие рождаются мёртвыми. А создавать изначально наш вид для твоей матери и ей подобным – невозможно. Только им ве́домые мысли о чистоте крови и вида побуждают их продолжать так стараться создавать подобных существ. Но в твоих жилах течёт наша кровь, кровь другая и изначально греховная. Она активна до определённого момента, – тщательно подбирая слова, отвечает он.

– И они их убивают после этого всего? – шепчу я.

– Да. Одного и второго. Человека, потому что он обратится в низшее существо, желающее только терзать жертв и поглощать не только кровь, но и все, что есть внутри тела. А моих братьев, потому что жаждут истребить нас, – спокойно произносит он, словно мы тут говорим о цветах, которые посажены на клумбах.

– Но почему бы вам… хм, ну тебе и Василике не обсудить все спокойно? Вы же любили друг друга…

– Любовь, – перебивает он, выплёвывая это слово. – Ни о какой любви речи не может идти. Я поддался искушению, пал в забытье и был изгнан из собственного тела. Я признаю свою ошибку за свою веру в это чувство. Но все это ложь, искусная сказка для прелюбодеяний. Никогда не будет мира между нами. Никогда и даже не смей думать о таком!

– Ну, уж ты мне не имеешь права запрещать думать о том, что для меня приемлемо! – повышаю голос, вставая с места. – Для тебя это нормально поедать людей и забирать себе их безвольные души! А для меня приемлемо жить в мире и согласии, на свободе от всего этого ужаса, который ты и она создали! Только вы виноваты в этом!

– Глупость, – фыркает он, встает с места и выходит из-за стола.

– Конечно, глупость, Вэлериу! А сейчас что происходит? Что будет дальше?

– Война, которая должна была состояться ещё шестьсот лет назад. Но я был слишком добр к тем, кто остался, и меня заманили в ловушку. А сейчас у меня есть то, что поможет заманить их, и я выиграю эту войну, – останавливается и поворачивается ко мне.

– Убьёшь всех, – кривляюсь я, качая головой.

– Ох, нет, моя изысканная фрезия, не всех. Тех, кто предал меня. Тех, кто решил за меня мою жизнь. А я ведь мог быть добр и к ним. Все могло быть иначе, но сейчас я больше не буду терпеть власти женщин. Женщина сама по себе истинный грех, а вот мужчины – сила, без которой вы даже продолжить род не можете, а об остальном я умолчу.

– Вот это глупо, вампир. Очень глупо, – ядовито шиплю я. – Война лишь за то, чтобы доказать, кто из полов сильнее – уму непостижимо! Это полная чепуха! В мире живут мужчины и женщины, у кого-то власти больше, у кого-то меньше. Равновесие в природе тоже существует! И нет, Вэлериу, ты всего лишь обижен, что тебя бросили и предали твою любовь.

– Обижен? – рычит он, одним прыжком перепрыгивая стол и оказываясь рядом со мной. Охаю от этого, но не успеваю даже принять такое действие, как он хватает меня за плечи, с силой встряхивая.

– Обижен, Аурелия? – шипит он в моё лицо, моргаю, чтобы хоть как-то унять бегающие точки перед ними. – О, да, я очень обижен за то, что пока грезил о прекрасной жизни с возлюбленной, она обманула меня и опоила, дабы открыть врагам наши ворота. Я до безумия обижен, что моих сестёр и братьев заставили гореть заживо в моём доме! Я обижен так глубоко за то, что мне воткнули нож в сердце и бросили в озеро, умирать и проклинать собственную глупость и веру. Я крайне обижен, что моя душа стала чёрной, а сердца больше нет, и я принял с благодарностью такой подарок, который так же получила та, кто не достойна его! Я обижен до такого состояния, в котором я готов разорвать сейчас тебя!

Губы трясутся от страха, когда его лицо полностью преображается в слишком уродливое, нечеловеческое и яростное. А его ногти порвали платье и уже до боли кромсают мою кожу.

– Ну что, Аурелия, имею ли я право быть обиженным? Конечно, имею. Замурованный на сотни лет, слышащий бесчинства, которым подверглись мои братья и друзья, мой народ. Ты видела, что сделали с твоим отцом. И это был не я, что показывал тебе истину. Это был Георг. Он вёл тебя моими силами, он хотел, чтобы его дочь узнала, насколько её обманывают и насколько она доверчива в своей глупости. Неужели, ни капли сострадания к собственной крови? – уже спокойней продолжает, ослабляя хватку.

– Я… я… – не могу ответить ничего, только закрываю глаза, дабы не разрыдаться от того, что узнала. От бессилия и страха, от жестокости и собственных переживаний.

– Драгоценность моя, не выводи меня больше из себя. Это может для тебя плохо кончиться. А я бы желал, чтобы моя милая девочка была подле меня. Поняла меня, ведь ты же пришла ко мне, движимая той же добротой, которой был подвластен я. Как и каждый из нас. Твой отец. Прекрасный друг, брат и верный подданный. И мне пришлось идти туда, где я встретил обман и смерть. Убивать этих людей, молящихся на меня, так глубоко любящих и признающих мою власть. О, этот ребёнок, так был похож на тебя… ты видела её… а я не мог. Голод… он туманит разум. Убивал и ненавидел того, кому ты поклоняешься. Он обрёк каждую душу на невозможность попасть к нему. Ведь наша жизнь несёт в себе грехи, которые он не прощает. Мной вела злость и боль, но и это не помогло… отравлена наша кровь. О, чистота моего прошлого, не плачь, хотя эти звуки так прекрасны для меня, – прижимает к себе, а я сотрясаюсь в рыданиях, ярко вижу перед глазами то, о чём он рассказывает. Буквально каждое разорванное тело, слышу этот крик отчаяния и чувствую то, что пережил он. И это не может спокойно пройти через меня. Оно разрывает изнутри, когда понимание правды обрушивается на меня и затопляет горем.

– Тебе придётся делать такой же выбор, как и мне, Аурелия. На чьей ты стороне, моей или их. Но я дам тебе время, у нас оно есть, – ласково поглаживает по волосам, когда я всхлипываю на его груди.

– А если я выберу не тебя? – нахожу в себе силы, чтобы спросить это. Поднимаю голову на него, всматриваясь в спокойные светлые глаза, сейчас снова кажущиеся практически светлыми бриллиантами с отблеском неба.

– Если ты скажешь мне, что выбираешь не мою сторону. То я отправлю тебя обратно в Сакре. И в следующий раз встречу тебя клинком, а не улыбкой, – отпускает меня, отходит на шаг, но не прерывает зрительного контракта.

– Но ты сказал, что я тут по принуждению. Выходит, ты лжёшь, – медленно произношу я, вытирая нос рукой и шмыгая им.

– Сейчас ты здесь по принуждению и во имя собственного спасения, которым грезила. Я не вопрошал тебя о выборе стороны. Когда придёт время, тогда мы и поговорим. А на этом откланиваюсь, моя милая, надеюсь, ты найдёшь дорогу обратно в свои комнаты. Не предлагаю присоединиться к нам, ведь пока твой разум не готов принять то, что так жаждет твоя кровь, – немного кланяется мне и проходит мимо, обдавая меня прохладным ветром от его шагов.