Кажется, что каждую косточку в моём теле можно пересчитать. Боль вспыхивает то в ногах, то в пояснице, то кисти рук ноют. Сухость в горле и полное изнеможение. Что-то прохладное и мокрое лежит на моём лбу, и тонкие струйки воды капают на волосы. Слышу своё хриплое дыхание и приоткрываю глаза, но перед ними все плывёт.

– Госпожа, вы очнулись, – наполнений страхом тихий голос Анны раздаётся рядом со мной, и мокрая тряпка с моего лба исчезает, тут же заменяясь новой.

– Что… Вэлериу, – хриплю, моргая, и облизываю сухие губы.

– Ох, госпожа, как вы нас испугали… я… господин… мы не знали, что думать, – быстро шепчет девушка. Поворачивая голову к ней, смотрю в беспокойные голубые глаза.

Сил нет спросить ещё что-то. Не помню… закрываю глаза, привыкая к тянущей боли в пояснице, и во всём теле. Вечер, прекрасное путешествие по морю и его поцелуи. А потом боль, невыносимая боль от соития. Это произошло? Но почему боль продолжает терзать моё тело, испытывающее слабость и невозможность двигаться. Неужели, так и бывает в первый раз? Почему никто не предупреждает, что это может убивать и сжигать заживо в этой агонии? Почему в книжках пишется все иначе? Почему так жестока реальность ко мне? И где он? Отчего не рядом, ведь должен быть.

– Госпожа, попейте. Вам надо восполнить силы, – Анна приподнимает мою голову и вливает в приоткрывшийся рот воду, которая вытекает и катится по моим щекам, капая на подушку. Глотаю, но горло дерёт, словно его расцарапали ногтями. С каждым глотком немного рассеивается туман в голове, и могу подвигать рукой, дотрагиваясь до своего тела. Обнажённого тела.

– Хватит, – шепчу я, отворачиваясь, и падаю на подушку. Открываю глаза, продолжая руками исследовать себя, достигая бёдер и ничего странного. Только вот боль не отступает. Она внутри меня.

– Господин сейчас в городе. Вы проспали сутки, а женщины напали, – слова Анны заставляют меня резко подняться и тут же упасть со стоном.

– Тише…

– Что? Напали? Как? – спрашиваю её.

– Да. Из-за вас напали, госпожа. То, что случилось между вами… они узнали об этом. Разозлились и напали, но не все. Василики не было и, по словам Петру, ваших родственниц тоже. Мужчины отразили нападение, никто не пострадал, но люди напуганы. Они уже и забыли, что такое опасность. Сожгли несколько домов, но на этом всё. Они требуют честного сражения немедленно, и вернуть вас им, – быстро отвечает Анна.

– Узнали? Но… как? Даже я не понимаю, что произошло…

– Госпожа, вы лишились того, что оберегало вас от греха. И теперь вам предстоит бороться за себя. Воздействие всех будет сильным на вас. Но господин разорвал женщин, что напали на нас. Я никогда не видела такого. Так ужасно и страшно. И я видела их. Они настолько яростны и кровожадны. Это случилось, когда вы были тут. Он и вы. Практически сразу же. Но он скоро будет. Я не должна вам говорить…

– Говори.

– Насколько я знаю, он встречается сегодня с Василикой, – это имя остро вонзилось в сердце.

– И что дальше? Начнётся война? – как-то сухо спрашиваю, потому что нет желания знать. Единственное, что есть в моей голове – с ней, когда я страдаю от боли, причинённой им.

– Мне кажется, господин хочет уладить все миром.

– Миром? Но он сам говорил, что такое невозможно, – изумляюсь я.

– Верно. Возможно, это стратегия, а, возможно, что-то ещё. После нападения, Петру, Лука и господин долго разговаривали. Но никто не знает о чём. Господин сразу же ушёл за пределы стен, Петру сказал, что встречается с ней. А Лука в ярости, но его удерживают мужчины. От вас. Он хочет встретиться с вами. И я тут, чтобы так же обезопасить вас и дать возможность оправиться.

– Ничего не понимаю, – шепчу, хмурясь, и пытаюсь отследить цепочку событий, но пульсация между бёдер отдаётся токовым болезненным разрядом в ноги, что стону от этого и жмурюсь.

– Выпейте ещё воды, – Анна пытается влить в меня жидкость, но я отворачиваюсь и скрючиваюсь, сжимая руками живот.

– Почему так больно? Это всегда так? – скулю я, пытаясь пережить эту боль.

– Нет, госпожа. Это странно. Очень странно. При лишении девственности преобладает боль и кровь, но не такая как у вас. Это быстро проходит и забывается…

– Боже, – стону от очередной опоясывающей пульсации внутри.

– И простите меня, что говорю вам это, госпожа, но между вами близости не было. Господин не может брать девственниц, – ласковые поглаживания по моим волосам и только через минуту до меня доходит смысл.

– Что? Но я помню! Что-то холодное! И боль! – вскрикивая, поворачиваясь к девушке.

– Вас лишила девственности наша акушерка, госпожа. Но не он, – отводит от меня взгляд. А я открываю рот, глотая воздух.

– Что? – шепчу я, не веря её словам.

– Петру рассказал, что женщина была вызвана ещё днём, – сдавленно отвечает Анна и встаёт с моей постели. – Он не мог иначе поступить, госпожа. Для него под запретом всё чистое и девственное до тех пор, пока девушка сама не захочет предаться пороку и отдать часть собственной непорочности ему.

– То есть он знал, что я решусь. Он планировал это. А я так глупа, так искренне верила в то, что и он… боже мой, как же это больно, – закрываю лицо руками, давая волю слезам, и в груди растекается такое щемящее душу раскаяние за своё решение. Он подводил меня к этому. К развращению моих мыслей и использовал меня, чтобы раззадорить женщин. А они узнали… что я стала падшей.

– Не надо, госпожа, не плачьте. Я уверена, когда он вернётся, все объяснит вам. Ведь даже я не понимаю, почему вы так страдаете. Но если вы хотите продолжить эту связь, то другого выхода не было. Это убьёт его, если он возьмёт девственницу, или же того хуже. Ничего страшного не случилось, вы теперь вольны отдаться в его объятия, которые так хотите, – меня за плечи приобнимает Анна, но я выворачиваюсь из её рук.

– Вон. Пошла вон, – шепчу, глотая слезы, и зло поднимаю голову на опечаленную девушку.

– Госпожа…

– Вон! Не хочу видеть никого! Запрещаю! – кричу я, пытаясь пережить эту боль в груди. Это был не он, не Вэлериу лишил меня девственности, а тут находился кто-то ещё. Посторонний. И он знал, а я так глупа. Боже, как же мне невыносимо душно от этих мыслей! Как больно, эта боль сливается с телесной. И ещё больше разрывается моя грудь плачем, когда остаюсь одна.

Это так отвратительно знать, что он даже не удосужился предупредить меня, рассказать всё, а унизил таким способом, что о моём падении теперь известно всем. И из-за него женщины тоже знают, будут сильнее ненавидеть меня, и нет мне спасения больше. Ничего нет впереди. А одна ложь и жуткое ощущение грязи на себе. Отчего так поступил со мной? Предал меня. Я бы поняла, если бы сказал все честно. Поняла бы? Не знаю, но хуже, чем показательное лишение девственности ничего не бывает. Стыдно. Мне так стыдно, что сама же упросила его, практически умоляла об этом. А он грешен. Он властитель этого греха и, конечно, жаждал именно этого. Вот для чего я была нужна – для доказательства, что падшая.

Слезы высыхают, а с ними высыхает все в груди. Пустота. Она такая тихая внутри и давящая на меня, что боюсь дышать. Мне до боли стыдно и обидно, что все мои фантазии о первом разе были сожжены дотла. Я мечтала об ином, чём-то прекрасном и неповторимом, а все оказалась хуже некуда. А самое страшное для меня, что сама шла навстречу к нему, не оглядываясь и не думая. Но теперь же я испорченный товар, который никто больше не захочет. Я отдала свою чистоту. Ради чего? Ради собственного унижения и боли.

Я не знаю, как долго сижу так, смотря в одну точку, и раскачиваюсь, словно полоумная. Хочется помыться, смыть с себя всё, что натворила. Но это разве возможно? Нет. Хотя бы немного очиститься.

Кое-как поднимаюсь с постели и не волнует, что обнажена. Плетусь к ванной комнате, достигая её, и набираю воду, холодную воду, чтобы ощутить и телом тот же холод, который теперь внутри. Я потеряла нечто важное. То, что было мной. Сейчас же я чувствую себя другой. Придавленной к земле и растоптанной. Одинокой и униженной. Жаждущей наказать, но сил на это нет.

Пока зубы не начинают стучать и больше нет возможности терпеть холод, сижу в ванной, а затем выхожу, даже не обтираясь полотенцами, надеваю халат. Ноги ватные, боль внутри не стихает.

Подхожу к дверям на балкон и распахиваю шторы, чтобы увидеть закат. Вспоминаю его шёпот и слова. «Прости». Но разве слова могут утихомирить чувства внутри? Нет. От этого ещё хуже, потому что знал, видел это и продолжал. Я не хочу понимать его помыслы и причины, побудившие так жестоко обмануть меня. Лука был прав, сказав, что выбираю смерть я вместе с ним. Отчего же не услышала его?

– Лука, – шепчу, вспоминая слова Анны. Он хочет видеть меня, но его не пускают. Потому что может рассказать мне правду. Оказывается, он один и говорил её. Что ещё от меня скрывают?

Отворившаяся дверь позади меня отвлекает от мыслей. Замираю, когда щёлкает замок.

– Уходи, – хрипло произношу я, принося себе напоминание, отчего мой голос сел. Чувствую, что это он. Сердце ответило быстрее разума, и не желает затихать, когда внутри меня до сих пор так остро покалывает.

– Аурелия…

– Оставь меня, ты сделал то, что планировал с самого начала. А теперь можешь больше не притворяться, – резко обрываю я его, а в груди нет злости. И хочу испытать её, но одно разочарование на себя.

– Притворяться в чём, радость моя? Что я испытываю к тебе плотское вожделение? Я и не отрицал этого. И продолжаю желать тебя, – спокойствие его голоса приносит мне ещё больше мрачности внутри.

– Зачем? За что ты так поступил со мной? – шепчу, боясь обернуться. Боюсь, что как только увижу, то прощу свою обиду и унижение. Ту боль, которая продолжает терзать моё тело. Поэтому обнимаю себя руками, смотря в окно.

– Лучше было бы, если бы я рассказал тебе о том, что не имею права насладиться твоим телом и твоими поцелуями, твоим огнём без внедрения другого человека? Лучше было бы явить перед тобой того, кем я являюсь. Проклятым и без возможности быть тем, кого ты вообразила себе? Пошла бы ты тогда на это добровольно? Я подарил тебе воплощение твоих фантазий и не каюсь. Я не испытываю ни грамма раскаяния за то, что сделал. Я жажду ещё, – эти слова, сказанные на повышенных тонах, всё же заставляют меня обернуться.

– А должен! – вскрикиваю я и замираю, издавая испуганный вздох. Я ожидала всего, но не то, что парень будет полностью покрыт мазками запёкшейся крови и в разорванной одежде.

– Что с тобой? Это кровь? – шёпотом спрашиваю его, осматривая разодранную грязную куртку, взъерошенные волосы, торчащие в разные стороны. И лицо такое белое, что кровь кажется чёрной на нём, и она везде.

– Не это ли подтверждение моих истинных целей? Что я, в первую очередь, решил объясниться с тобой, а не привести себя в порядок, – разводит руки, чтобы я увидела, насколько изрезана его одежда, что в дырках на животе видна та же кровь, что и на лице.

– Что произошло? Ты ранен? – делаю шаг, но не могу больше, потому что боль сказывается, и кривлюсь от неё, задерживая дыхание.

– Тише, – буквально от нового толчка изнутри и падения на пол меня спасают бережно поднявшие руки.

– Почему… Василика… это она? – облизав пересохшие губы, спрашиваю я, всё ещё не придя в себя, смотрю на это испачканное лицо.

– Всё намного прозаичней, моя драгоценная, – опускает меня на постель.

– Женщины? – делаю новую попытку.

– Ещё ближе. Брат, – усмехается, приглаживая волосы.

– Лука? Он хотел видеть меня, а ты не дал ему…

– Какая ложь. Лука сейчас находится в лесу, наблюдая за территорией. Петру. Уж очень его оскорбило то, что ты была со мной, и не дало покоя, насколько сильно ты переживаешь утрату своей невинности. Что решилась отдать мне себя, а не кому-то другому. Ему.

– Петру? Не могу поверить. Зачем? – изумляюсь я.

– Чтобы не пустить к тебе, – пожимая плечами, садится рядом со мной.

– Ничего не понимаю, Вэлериу. Расскажи мне, прошу, потому что я должна быть зла, а не могу, только печаль в душе и боль. Почему так больно? – закрываю глаза, пытаясь справиться с новым потоком слез.

– Потому что твоя душа принимает свой грех иначе, чем другие девушки. Ты другая. Я буду честен, – поднимаю на него глаза, вижу, как он хмурится и мотает головой от своих мыслей. – Не ожидал такого. Я мог вообразить всё, что угодно, но не твой крик. Не то, что начнёшь сгорать, и не будет возможности помочь в этом. Всё произошло слишком быстро. Твои муки, нападение и мне пришлось решать. Твоё тело было без движения, но я знал, что тебе плохо, даже там. Это забирало мои силы и мою волю. Должен был подумать о том, что твоя кровь будет противостоять твоему решению.

– Как они узнали об этом?

– Через Констанцу предполагаю. Ты разрываешь связь с ними, и это злит их. Они хотели получить тебя такую же чистую, какой ты была.

– Они напали…

– Да, но ничего страшного не случилось. Дома восстановят, мужчины наготове…

– Ты встречался с ней. Зачем? – перебиваю его.

– С ней?

– Василикой.

– Я ни с кем не встречался, только укреплял позиции и расставлял ловушки, обсуждал с Лукой твоё состояние, и он тоже не знает, отчего такое происходит. А Петру сейчас не готов мыслить здраво, пришлось его немного успокоить. Мы пока не готовы отражать нападение и нападать сами. Я не готов, потому что твоя слабость передаётся мне.

– Но Анна сказала, что ты решил заключить мир.

– Нет. Не было такого, это выдумки Петру. Мне жаль, но обратного пути нет. Я не смею прикасаться к тебе глубже, пока не будешь лишена ты Его защиты. А теперь же больше нет ничего, что запретит мне ввести тебя в мой мир, полный пороков, – тянется ко мне рукой, но я отстраняюсь, отворачиваясь от него. Боль всё же не даёт мне простить. Внутри что-то противится этому, не разрешает мне мыслить об этом с ним больше.

– Уходи, – шепчу, отодвигаясь от него.

– Будет больнее, Аурелия, пока ты не пожелаешь окончательно пасть в свой грех, идентичный моему. Твоя кровь будет противиться всему, что ты пожелаешь. Каждая из твоих сущностей начнёт разрывать тебя до безумия. Если бы не была так сильна связь твоя с ними, то сейчас бы мы не вели этот спор, который никуда не приведёт. Сейчас бы ты не испытывала муки, бесценное моё сокровище. Только я могу облегчить это, потому что я начал познавать тебя. Эта процедура была необходима, но и унижать тебя своими словами, действиями я не желал. Иначе я не могу, прими мои слова. Я проклят, запрет стоит на моих желаниях, какими бы благородными они ни были. Были мысли только облегчить твои страдания, но даже это оказалось не в моих силах. Приношу свои извинения за то, что не сдержался и позволил вожделению заполонить мой разум. Забыл, что такое неподдельная искренность и единение с душой. Оставляю тебя, чтобы не искушать самого себя, ведь мне мало. Я слышу аромат твоей крови и тела. Не могу контролировать себя сейчас рядом с тобой, потому что я голоден. Это напоминает мне то время, когда не было выхода и пришлось убивать. И вряд ли это изменится, если ты не вернёшься в мои руки. Мне послано новое испытание в твоём лице. Смирился с этим, возможно, ты принесёшь мою смерть, но грех силен надо мной, как и над тобой. А я так устал бороться против самого же себя. Подари мне мир внутри, потому что разрываешь сейчас ты меня своей болью. Я не могу терпеть её. Она забирает меня. Не даёт мыслить здраво, – приближается ко мне, даже не дотрагиваясь до меня, но чувствую его прохладу рядом со своими волосами.

– Не дай её крови убить тебя, потому что ты свой выбор сделала. А я не смогу тебе помочь, если ты не прислушаешься к другой стороне своей души, – оставляет поцелуй в волосах. Закрываю глаза, задерживая дыхание.

– Прими наш общий грех и прости меня, что принёс с собой только боль. Но не смею отречься от тебя, как и не отдам им. Ей не отдам. Ты моя, с рождения моя. Решай, рубин моей жизни, только сама не губи себя. Дай и мне возможность помочь тебе, ведь внутри ты знаешь, что говорю тебе правду. Я не могу подобрать слов, чтобы передать тебе, насколько мне жаль. Но я рад. Рад тому, что хоть недолго, но видел, кем ты может быть, когда отдаёшься своим желаниям полностью. Что на доли секунды вернул себе душу, которую не помнил. Если бы я мог сделать что-то иначе, я бы ничего не менял. Не каюсь.

Ветерок колышет мои волосы, и разрешаю себе дышать. Распахиваю глаза, и его уже нет, только шторы покачиваются от ветра.

А я не знаю, что мне делать. Теперь все против меня, будут ненавидеть, что навлекла на них женщин. И Петру. Как он мог? Я не верю больше никому, даже самой себе. Только вот унять боль внизу живота с каждой секундой сложнее. Она перекрывает терзания в груди, не даёт больше думать, только переживать это. Мои гены борются друг с другом, чтобы разорвать меня. Как же я ненавижу этот мир. И себя ненавижу за желание прекратить это, облегчить страдания. Его слова постоянно крутятся в моей голове. Знаю, да, знаю, что это было искренне. Это было словно крик о помощи. Но выход меня не устраивает. Или же я хочу так думать?