Несколько часов спустя Куинн ждал Эзме в холле, у подножия лестницы. Ему удалось отделаться рт Рамсли и выбраться из притона, выпив всего две рюмки бренди и не потратив ни пенни.
У двери стояли Максуини и француз-камердинер, готовый помочь Куинну надеть плащ. Несмотря на очевидные удобства его положения, многое в полученном задании было неприятно Маклохлану, Например, приходилось сносить общество типов вроде Рамсли и бывать во всяких злачных заведениях. Куинн дал себе слово покончить с делом как можно скорее и обращать на Эзме как можно меньше внимания.
Он не ожидал, что его решение почти сразу же подвергнется испытанию. Подняв голову, он увидел Эзме, которая спускалась по лестнице. В низком скругленном вырезе бледно-розового шелкового платья отчетливо просматривалась ложбинка между грудями. Рукава-фонарики и длинные вечерние перчатки почти полностью закрывали руки, виднелась лишь полоска розовой кожи. Волосы, собранные в сложную прическу из кудрей и косичек, с лентой того же бледно-розового цвета, что и платье, делали ее похожей на богиню. Венеру… Нет, скорее Афину — богиню мудрости, которая явилась в Шотландию в виде смертной женщины — красивой, безмятежной, спокойной и уверенной в себе, способной решить любую задачу, человеческую или сверхчеловеческую. Ему тут же захотелось снова поцеловать ее — и не только поцеловать. Ласкать и возбуждать ее, ввести ее в мир плотских наслаждений, уложить на кровать и заниматься любовью, пока оба они не насытятся и не будут полностью удовлетворены.
— Вам не нравится мое платье, утеночек? — спросила Эзме, озабоченно сдвинув брови.
Маклохлану пришлось напомнить себе, что перед ним та самая Эзме Маккалан, которая его презирает.
— Нет, напротив… по-моему, это платье очень вам идет, — ответил он. — Оно вас… молодит.
В ее глазах полыхнуло пламя, и Куинн обрадовался. Отлично! Он должен как-то подавлять свои желания. Если для этого придется немного позлить ее, тем лучше.
— Никто и не скажет, дорогая, что вам целых двадцать семь лет. В этом платье вы выгладите на двадцать шесть и ни на день старше!
Он прекрасно помнил, что Эзме Маккалан всего двадцать два года. Неожиданно для него она не стала злиться, а тихо засмеялась. Как хорошо она смеется — как будто ручеек журчит по камушкам…
— И вы, утеночек, тоже отлично выглядите — на сорок и не старше. Вам, безусловно, пошло на пользу то, что по пути домой, вы похудели на пять стоунов!
На пять стоунов?! На семьдесят фунтов?! Неужели он был как откормленный боров!:
— Я так боялась за вас, ведь на корабле вы почти совсем ничего не ели! — ворковала Эзме, пока горничная помогала ей надеть накидку, а камердинер подавал Маклохлану плащ.
— Всего лишь морская болезнь, — солгал он для слуг, пока Максуини открывал им дверь. Ему показалось, или губы Максуини изогнулись в подобии улыбки? — Мы вернемся поздно, — сухо сообщил дворецкому Куинн, пропуская Эзме вперед.
В карете Маклохлан, как обычно, забился в угол и скрестил руки на груди, а Эзме расправила юбки с самым надменным выражением на лице.
— Я и представить не мог, что вам так хорошо удастся изображать дурочку, — холодно заметил он.
— Я тоже, — призналась Эзме. — Оказывается, все очень просто. Надо всего лишь притвориться, что мне лет пять, не больше… А вам удается изображать дурачка?
Маклохлан нахмурился и сгорбился на сиденье.
— Сядьте прямо, не горбитесь.
Он не пошевелился и не ответил.
— Ну, и кто же из нас теперь ведет себя как пятилетний ребенок?
— А вы не ведите себя так, словно вы — моя мать! «Сядь прямо, веди себя хорошо»… С меня хватит, пышечка! — буркнул он. — Я обязан Джейми жизнью, но не желаю быть посмешищем — ни в ваших глазах, ни в чьих-либо еще!
Она посмотрела на него так, словно он просил у нее Скунский камень — древний коронационный камень шотландских королей.
— И вы смеете выговаривать мне, хотя сами постоянно издеваетесь надо мной?!
— Ничего подобного! — возразил Куинн.
— Незачем спорить, — продолжала Эзме. — Вы намеренно игнорируете меня, утаиваете от меня важные сведения, оскорбляете меня… У вас хватило бесстыдства и наглости поцеловать меня — и тем не менее вы требуете, чтобы я относилась к вам с уважением?
Куинн скрестил руки на груди и нахмурился. Похоже, при случае Эзме с радостью пристрелит его и спляшет на его могиле, лишь бы только ее деяние не сочли противозаконным!
— Если предпочитаете, чтобы я обращался с вами как с девственницей-весталкой, так тому и быть! Уверяю вас, мне это совсем не трудно.
Карета остановилась перед ярко освещенным особняком из темно-серого камня, еще более внушительным, чем фамильный особняк семьи Куинна.
— Приехали! — буркнул он. — Не забывайте, зачем мы здесь!
— И вы не забывайте — кстати, и о том, что я сестра Джейми Маккалана.
Эзме взяла Маклохлана под руку и, не глядя по сторонам, направилась к дому. Как он смеет так разговаривать с ней? Какая наглость — требовать, чтобы она относилась к нему с уважением, когда он только и делает, что высмеивает, и дразнит, и… целует ее!
Их проводили в парадную гостиную, обставленную дорогой мебелью, обитой темно-синим бархатом с серебристой парчовой отделкой. В высоких китайских вазах благоухали тепличные розы. Они приехали не первые: в гостиной уже толпились нарядные гости. Мужчины казались похожими друг на друга — в темных пиджаках, белоснежных рубашках, искусно повязанных галстуках, белых бриджах и чулках, в туфлях с начищенными до зеркального блеска пряжками. Дамы же больше всего напоминали пестрый букет цветов. Оттенки платьев варьировались от темно-алых и черных до ярко-розовых и желтых, зеленые ленты и тесьма вполне могли бы сойти за листву. Одинаково модными были прически — кудри, локоны и ленты; гостьи помоложе украсили свои волосы цветами. Дамы постарше щеголяли в тюрбанах, также украшенных цветами или драгоценными камнями. Драгоценности всех оттенков и размеров буквально слепили глаза. Правда, Эзме решила, что скромная нитка жемчуга, которую Джейми подарил ей, когда ей исполнился двадцать один год, прекраснее всех бриллиантов, потому что подарок был сделан с любовью и от чистого сердца.
— А, вот вы где! — воскликнула Катриона, спеша им навстречу.
На ней было платье из бледно-зеленого бархата, которое очень шло к ее глазам. В волосах поблескивали жемчужины, на шее сияло жемчужное колье; руки до локтя были затянуты в белоснежные перчатки. Из-под платья выглядывали мыски таких же белоснежных атласных туфелек. Движения Катрионы были исполнены грации, а улыбка дышала радушием. Ничего удивительного, что молодые люди так и вились вокруг нее; вот и Джейми влюбился в нее по уши. Эзме стало грустно. Интересно, кто полюбит ее с ее любовью к юриспруденции? Способны ли молодые люди оценить ее глубокие познания, разделить ее гордость грамотно составленным завещанием или документом о передаче имущества? Понравится ли женихам ее безразличие к модным нарядам и прическам или то, что ее пальцы вечно выпачканы чернилами?
Очевидно, Маклохлан все же находит ее привлекательной, несмотря ни на что. Правда, не стоит думать, что за его поцелуями стоит какое-то искреннее чувство. Наверное, его просто влечет к ней. Едва ли это надолго.
— Прошу вас, познакомьтесь с моим отцом, — проворковала Катриона, направляясь к пожилому седовласому джентльмену с морщинистым лицом, похожим на печеное яблоко, и худым, как палка.
Граф сидел у камина, который словно поддерживали фигуры двух мраморных полуобнаженных нимф.
Эзме все время ловила на себе любопытные взгляды других гостей. Ей стало не по себе, но она старалась держаться так, словно она давно привыкла к обществу нарядно одетых, богатых аристократов. Время от времени она украдкой косилась на своего спутника. Маклохлан выглядел весьма уверенно. Похоже, многие гостьи откровенно любуются им. А Катриона привлекает к себе внимание всех мужчин старше пятнадцати лет.
— Папа, — сказала Катриона, подводя их к пожилому джентльмену, — это граф Дубхейген и его жена. Они только что вернулись с Ямайки!
— Кто? — спросил старик, хмурясь и приставляя ладонь к правому уху, из которого торчали седые волоски.
— Лорд Дубхейген и его жена! — чуть громче повторила Катриона. — Вернулись с Ямайки!
— А-а-а, Дубхейген! — оживился старик. — Вернулись! Ну, наконец-то! Женились там, значит… Должен сказать, ваша жена — настоящая красавица. — Граф повернулся к Эзме и театральным шепотом продолжал: — Хотя ваш супруг выгляди вполне сильным и крепким, знайте, что в наши дни молодые люди не умеют по-настоящему угодить даме!
Ошеломленная Эзме смущенно хихикнула:
— Меня мой муж вполне, устраивает, милорд!
— Вы счастливчик, Дубхейген! Правда, в вашей семье везло всем, не считая того юного повесы! Как бишь его звали? Помнится, он был пятым по счету и сбежал из дому с цыганами…
— Куинн, милорд, — как ни в чем не бывало ответил Маклохлан. — Только он сбежал не с цыганами. Взял лучшую лошадь отца и ускакал в Лондон.
— Что же с ним сталось? Не сомневаюсь, он плохо кончил.
— Понятия не имею, милорд! Последние девять лет мы с ним не общались.
Эзме знала, что Маклохлан давно отдалился от своих родственников, но десять лет — такой долгий срок…
— С тех пор, как умер ваш отец, да? Ваш батюшка был настоящим джентльменом, не то что нынешние молодые пустозвоны! Он умел драться по-настоящему!
— Да, он был очень силен, — холодно и отстраненно ответил Куинн.
К ним с поклоном подошел широкоплечий рыжеволосый молодой человек; граф благосклонно кивнул ему в ответ, а Катриона едва заметно улыбнулась. Молодой человек неожиданно обратился не к графу и не к Катрионе, а к Маклохлану:
— Простите мою невежливость, милорд. Мне следовало приехать к вам, как только вы прибыли из Лондона, но в тот день меня не было в городе. Я занимался одним очень сложным контрактом в Инвернессе. Разрешите представиться: Гордон Макхит, ваш здешний поверенный.
Эзме обрадовалась. С юристом она может смело вести умные разговоры… без всякого подтекста.
— Я так давно мечтала… — с искренней сердечностью начала она, но вовремя вспомнила, что обязана изображать дурочку и что поверенный может оказаться мошенником — как это ни неприятно. Поэтому она расплылась в широкой улыбке и закончила: — Познакомиться с поверенным моего мужа!
— В самом деле? — улыбнулся Макхит. — Признаться, мы, юристы, не привыкли к тому, что нам рады!
Да, это она знала. Аристократы, как правило, презирают юристов, считают их хваткими и жадными шарлатанами — разумеется, до тех пор, пока не понадобится их помощь.
— Правда, я совсем не понимаю, в чем заключаются ваши обязанности, — продолжала она, снова хихикнув. — И все же спасибо вам за то, что вы наняли слуг и подготовили дом к нашему приезду. Наверное, это потребовало много усилий с вашей стороны — вы ведь занимаетесь и другими делами.
— Уверяю вас, это оказалось совсем не трудно, — ответил Макхит с сильным шотландским выговором, одаряя ее белозубой улыбкой.
Эзме решила, что у поверенного с таким красивым лицом, мускулистой фигурой и безупречными манерами нет недостатка в клиентах — а особенно в клиентках.
— Должно быть, ваша работа очень интересная! — воскликнула Эзме, поворачивая разговор к делу. — Утеночек… ой, то есть лорд Дубхейген… знаете ли, совсем ничего не делает.
— Я бы так не сказал, миледи, — посерьезнел Макхит. — Его светлости приходится принимать немало важных решений…
Эзме беззаботно взмахнула рукой и, взяв Макхита под руку, увела его от остальных.
— Но ведь все эти завещания и контракты — такая сложная штука! Скажите, вы сами составляете документы или у Вас есть помощник?
Несмотря на изысканный ужин и отменные вина, чем дольше Куинн сидел в роскошной стойловой, тем больше мрачнел. Всю жизнь он больше любил питаться в простых пабах и тавернах — или один, в дешевых меблированных комнатах в Чипсайде. Он никогда не чувствовал себя в своей тарелке в обществе, где нужно было постоянно помнить об условностях; с детства презирал бессмысленные правила этикета и необходимость подчиняться иерархии. На парадном ужине он словно играл в спектакле, исполняя роль Огастеса и делая вид, будто светские разговоры ему интересны. К сожалению, его поместили справа от хозяйки, по другую руку которой расположился ее престарелый отец, а Эзме усадили напротив, рядом с красавчиком стряпчим — чтоб ему провалиться! Макхит — вылитый Адонис; пожалуй, если облачить его в килт и дать в руки старинный палаш, половина дам в зале тут же упадет в обморок от восхищения. И голос у него низкий, бархатный, как у актера. Маклохлан считал, что Эзме, в отличие от большинства женщин, не слишком падка на мужскую красоту — во всяком случае, его внешность ее не волновала, хотя многие женщины находили его привлекательным. Но теперь она улыбалась Гордону Макхиту с таким видом, словно он — рыцарь на белом коне, который явился спасти ее. Маклохлан внушал себе, что Эзме обрадовалась, потому что Макхит — тоже юрист. А если она вдруг забудет, что должна изображать дурочку? Нельзя возбуждать подозрения Макхита! К счастью, Эзме держалась как надо: болтала о пустяках, хлопала длинными ресницами и без конца улыбалась. Могло быть и хуже, внушал себе Маклохлан, поворачиваясь к хозяйке дома. Пусть Катриона и не так одухотворена, как Эзме, но на нее хотя бы приятно посмотреть.
В самом деле, нетрудно понять, почему Джейми в нее влюбился. Наверное, он до сих пор помнит ее такой, какой она была пять лет назад — молодая, невинная и свежая, как розовый бутон гибкая, податливая… Эзме, наоборот, словно вся состоит из шипов и с самой первой встречи держится с ним властно, как императрица. И одевается все больше в темные платья, которые ей совершенно не идут и полностью скрывают фигуру. И ее всегдашняя простая прическа — туго зачесанные назад волосы — тоже ее не красила, хотя и подчеркивала яркие, умные глаза. К счастью, манеры у Эзме безукоризненные. Она жадно ловит каждое слово Макхита. Интересно, что этот стряпчий думает об Эзме? Очевидно, она ему нравится. Правда, сегодня перед ней не способен устоять ни один нормальный мужчина: волосы убраны по последней моде, глаза скромно опущены, щеки горят от волнения или от жарко натопленного камина… Пожалуй, платье на ней слишком открытое. Куинну очень хотелось заглянуть в ее сияющие, проницательные глаза, выяснить, какого она мнения о своем соседе. И еще больше ему хотелось укрыть ее от похотливых взоров мужчин. Даже он сам не в силах подавить в себе желание, которое вспыхивает в нем всякий раз, как он на нее смотрит.
Когда гости покончили с крем-брюле и фруктами, граф откашлялся и обратился к нему:
— Скажите, Дубхейген, какого вы, мнения об аболиционистах? Вряд ли вы бы обошлись без рабов на вашей плантации сахарного тростника!
Куинн прекрасно знал, как его брат относится к рабству. Огастес часто порицал Куинна, когда тот спорил с ним, и в ответ доказывал, что младший брат ничего не смыслит в делах. К сожалению, графу и остальным гостям наверняка известно мнение Огастеса по данному поводу. Придется сегодня покривить душой.
— Совершенно верно, — ответил Куинн, хотя ему неприятно было даже произносить такие слова. — Те, кто отрицают пользу рабства, — бестолковые тупицы, которые понятия не имеют, сколько трудов приходится положить ради того, чтобы у них на столах появился сахар!
Эзме насупилась, как и Макхит, который не удержался и возразил:
— Милорд, в наш просвещенный век, когда торговля сахаром так прибыльна, безусловно, имеются альтернативы рабству. Можно, например, нанимать рабочих и платить им…
— Мы им платим, — возразил Куинн, повторяя слова брата, которые он прекрасно помнил. — Мы даем им еду, одежду, кров, лечим их от болезней и ран, а также обращаем их в христианство. Им гораздо лучше жить под нашим покровительством, чем прозябать в язычестве в Африке.
— Но ведь они люди, милорд, — возразил Макхит, — а не бессловесные твари, которых можно покупать и перевозить в трюмах, как скот!
— Тогда что вы, как поверенный, думаете о праве графа выгнать арендаторов из своих высокогорных поместий и устроить там пастбища для овец? — спросил Куинн. — Вы считаете, что арендаторы имеют право нарушить закон?
— Законы нужно соблюдать, — ответил Макхит, — и все же, если закон противоречит нравственности, его необходимо изменить. Не сомневаюсь, когда-нибудь отношение к рабству изменится. Рабство — зло. А арендаторы должны по закону получить возмещение ущерба… Когда-нибудь и к женщинам перестанут относиться как к невольницам, и они обретут все законные права и привилегии.
Эзме повернулась к Макхиту с таким видом, словно хотела его поцеловать. И не только поцеловать…
— Еще чего! — буркнул Куинн, не сразу вспомнив, с чего начался спор. — Какие права могут быть у дикарей, крестьян или у женщин? Даже если наделить их правами, они не будут знать, как ими распорядиться, а тем временем наша страна скатится в болото анархии. Посмотрите, что случилось во Франции!
— Неужели вы считаете, что женщины смогут голосовать? — смеясь, осведомился у Макхита еще один джентльмен, словно поверенный удачно пошутил. — Тогда побеждать на выборах смогут только признанные красавцы!
Вот именно — и уж лучше красавцы, чем богачи или люди со связями! Куинна так и подмывало обрезать гостя, но вместо этого он сказал:
— Наверное, тогда кабинет министров смог бы возглавить мистер Макхит!
— Наверное, — согласился молодой поверенный, — хотя, надо отдать женщинам должное, они способны разбираться в серьезных вопросах не хуже мужчин.
— Что ж, лично я не вижу большого вреда в том, что женщины смогут голосовать, — надменно заметил еще один гость, засовывая большие пальцы под жилет. — Моя жена будет голосовать так, как я ей велю.
Эзме покосилась на говорящего и захлопала длинными ресницами.
— Как вы узнаете, послушалась она вас или нет, — с невинным видом осведомилась она — если голосование тайное?
Прежде чем кто-либо смог ответить, Катриона вскочила на ноги, подав сигнал женщинам удалиться в гостиную. Эзме не слишком торопилась выйти из-за стола. Куинн обрадовался тому, что она не может остаться. Кто знает, что еще она может выпалить в защиту прав женщин? Еще немного — и она утратит самообладание и забудет про то, какую должна играть роль.
После того как дамы покинул и столовую, Макхит отодвинул стул от стола и поклонился пожилому хозяину дома:
— Прошу меня простить, лорд Данкоум, но мне необходимо ехать домой — там меня ждут важные документы. Пожалуйста, передайте вашей дочери, что я очень сожалею, но вынужден уйти пораньше.
— Ничего себе! — воскликнул Куинн после того, как молодой человек вышел. — Горячая голова, а?
— Иногда он демонстрирует радикальные взгляды, — проворчал граф. — И все же Макхит — самый способный юрист в Эдинбурге, поэтому я мирюсь с его выходками. Без его разъяснений, я бы ни слова не понял в некоторых контрактах.
— Неужели? — ответил Куинн. — Неужели он такой замечательный?
Или такой хитрый?