Глава 1
Сумма денег наличными и в чеках из конвертов, подаренных на свадьбу, составляла около четырнадцати тысяч долларов. Пат подумывал сначала поместить их на сберегательный счет, но в конце концов положил только несколько тысяч на текущий счет. Остальное поместил в сейф, открытый им на свое имя в Гринвичском сберегательном банке в Вилледже.
Пат с Конни сняли трехкомнатную квартиру в одном из новых многоквартирных домов в Ривердейле, чтобы Конни могла жить вблизи от семьи и своих друзей.
Пат истратил двадцать четыре сотни долларов на обстановку, которую Конни выбрала в магазине Блумингдейла. Ей нравились мебель в примитивном испанском стиле, богато украшенная резьбой, терракотовый кафель, испанские шерстяные ковры. Конни обладала врожденным вкусом в создании интерьеров, и Пат одобрял ее выбор.
Теперь на работу в свой Шестой участок Пат ездил на красной машине, но обычно старался запарковать ее подальше от здания полиции, так как не хотел привлекать внимание к этому новообретенному положению состоятельного человека.
* * *
Вначале Пат действительно верил в то, что Конни избавится от стыдливого поведения в постели. Он пытался воздействовать на ее настроение спиртными напитками. Это имело влияние, но требовалась определенная доза. Если Конни выпивала лишнюю рюмку, то засыпала как мертвая. Подарки вообще не имели никакого воздействия, а вызывали лишь недовольство по поводу того, что он пытается "купить" ее. Приходилось попеременно воздействовать с помощью мягкого освещения, музыки, спокойного убеждения или методов, напоминающих изнасилование. Какое-то время ему казалось, что следовало бы применить приемы садизма или мазохизма, но эта мысль оказалась бесплодной.
Для того чтобы разжечь в ней страсть, он использовал весь свой сексуальный опыт – искал новые эрогенные места на ее теле: уши, пупок, затылок, внутренние поверхности бедер, пальцы на ногах, даже ее прелестный, похожий на цветочный бутон анус. Он воздействовал на них при включенном освещении, в темноте, в полумраке. Она же всему предпочитала полную тьму.
Однажды вечером Конни неохотно согласилась, чтобы он помыл ее под душем. Скольжение его рук по намыленной коже, казалось, помогло пробудить в ней дремлющую страстность. Ее тело начало волноваться, отвечая на прикосновения его пальцев, и, когда он приблизился к влагалищу, почувствовал скромное, но несомненное ответное давление ее таза.
Осторожно, стараясь не нарушить столь редкое настроение, он помог ей выйти из-под душа на толстый махровый ковер ванной и положил ее, все еще мыльную и влажную, на пол. Снаружи ее тело было холодным и спокойным, но внутри он ощутил жар и влагу. Ее рот под его губами тоже был теплым и чувственным.
Осторожными подталкивающими движениями он продвигал твердый, все еще скользкий намыленный член между ее ногами, но только потирал им стенки влагалища, пока Конни не стала двигаться более энергично, обнимая бедрами твердую и скользкую трубку между своими ногами и снова и снова шепча его имя.
– Пат, Пат, о Боже, Пат!
– Теперь ты хочешь меня, дорогая? – прошептал он.
– Да! О, Боже! Да, пожалуйста, да! Хочу тебя сейчас!
И они соединились, переплетаясь сверкающими, скользкими конечностями под горящим оком душевой лампочки, в опаляющем, истощающем совместном оргазме.
Все это время Конни продолжала стенать: "О, Христос! О, Иисус! Святая матерь божья!" и плакать, пока ее слезы не смешались с потоками мыльной воды на ее коже.
Но позже она устыдилась своего поведения.
– Не знаю, что нашло на меня. Должно быть, coшла с ума. Кроме того, уверена, что сегодня – неправедный день месяца.
После этого эпизода, когда бы Пат ни предложил ей вместе принять душ, она бросала на него затуманенный, настороженный взгляд. Никакое убеждение не могло заставить ее повторить этот "подвиг".
Постепенно Пату надоело все это, раз и навсегда. Он подчинился требованиям Конни вступать в сексуальные отношения два-три раза в месяц. В процессе сношения она все время нервно взглядывала то на календарь, то на термометр. Иногда казалось, Конни вот-вот начнет наслаждаться сексом, но она столь упорно отстранялась от него, что обычно он кончал гораздо раньше, чем она начинала движениями отвечать на его усилия растормошить ее.
В самых укромных уголках души Пата таилась грусть по Китти, причем не только из-за радостей секса, но и из-за их длительных бесед, приносивших ему удовлетворение. Китти прекратила всякое общение с Патом после той сцены в ее квартире, а Конни написала, что уезжает на Побережье для обучения в студии Пасадене, а также в поисках работы на киностудиях.
Дойл не присутствовал на венчании, но прислал телеграмму, в которой сообщил, что его срочно вызвали назад в Атланту для расследования какого-то дела. Пат ощущал в большей степени стыд за содеянное, чем злобу на Дойла, избившего его. Он понимал, что ничто не может разрушить ту стену, которая теперь разделяла их.
Примерно через месяц после того, как они поселились в квартире в Ривердейле на Западной двести сорок шестой авеню, Пат получил новое специальное назначение по службе, о котором ему как-то говорил Артур Марсери. Он стал тайным агентом полиции в Нью-йоркском университете.
По роду работы Пат должен был записаться слушателем на курс каких-либо лекций. Он начал изучать гуманитарные предметы. При успешной сдаче всех экзаменов он получил бы звание юриста, не прекращая службу в участке. Пат был ненамного младше некоторых студентов, которые участвовали в войне и, приобретя льготы, поступили в университет.
Пата предупредили, что теперь он не должен производить никаких арестов без предварительной консультации с отделом разведки. Ему было приказано в течение всего срока службы по специальному назначению не появляться в здании участка, а докладывать только по телефону или во время встреч с руководителем работы.
Ему велели еженедельно записывать результаты своих наблюдений. В частной беседе Артур Марсери сказал ему, что лично он весьма интересуется аферами, связанными со спортивными играми. От этих тайных махинаций серьезно страдали крупные букмекеры, как например Фрэнк Эриксон, находящийся под защитой Костелло.
Игроки были настолько важными фигурами, что, распространяя слухи, влияли на ставки, а синдикат, образованный ими, причинял огромные убытки букмекерским конторам.
– Кто бы это ни был, – сказал Артур, – все равно они просто дилетанты, но имеющие влияние на наших противников. Так что если сможешь обнаружить кого-нибудь несли мы не можем воздействовать на них официально, дай мне знать об этом. Может быть, нам удастся справиться с ними собственными силами.
Артур предпочел не вдаваться в подробности, а Пат не стал расспрашивать, что он имел в виду.
Из слухов, циркулировавших в Вилледже, он знал, что все еще существует весьма тесная связь между Дженовезе и Костелло, хотя Дженовезе постоянно брал верх как шеф всех шефов – стал главой всего рэкета и связующим звеном между пятью Семьями Нью-Йорка.
Дело в университете относилось к тому редкому случаю, когда требования закона и нужды Семьи совпадали. Аферы со спортивными играми следовало пресечь. Пату разрешили просматривать отчеты детективов и другие данные, имевшиеся в департаменте на текущий момент. Подозревались три игрока команды Нью-йоркского университета: цветной центровой ростом шесть футов восемь дюймов из восточного Гарлема; маленький, но очень подвижный еврейский паренек с прекрасным боковым захватом и длиннорукий, длинноногий поляк из Питтсбурга, казавшийся простачком, но сражавшийся насмерть под щитом.
Обычно все трое играли в одном, первом, составе команды. Не бывало ни одной игры, в которой, по меньшей мере, двое из них не были бы активными. Идея состояла в том, что необходимо было выяснить, кто им платит и сколько, потому что аферы с играми не ограничивались только Нью-Йорком, а происходили в Кентукки, Огайо и других штатах.
Хотя Пата никто не обязывал сдавать экзамены, он обнаружил, что его интересует учеба, легко сочетавшаяся со службой. Конни оказывала ему неоценимую помощь в проведении множества необходимых исследований и в приготовлении многих домашних заданий. Он по-прежнему периодически встречался с Артуром Марсери, а также с Алом Сантини, Поли Федеричи и другими членами клуба на Малбери, прозвавшими его теперь "Профессором".
Артур объяснил важность работы Пата в качестве тайного агента для его карьеры:
– Ты и на этой работе не выбьешься из рядовых, но запись о таком назначении хорошо смотрится в послужном списке. Особенно, если удастся сделать несколько хороших арестов. После выполнения задания ты, быть может, на какое-то время вернешься в свою патрульную машину, но эту запись можно использовать, чтобы немного позже произвести тебя в детективы или, по меньшей мере, сделать постоянным тайным агентом. Студенты в Нью-йоркском университете отличались от других людей, с которыми Пату доводилось встречаться прежде. Они всегда были в курсе важнейших событий, больше других интересовались сообщениями в газетах и соответственно на них реагировали.
В студенческом кафетерии Пат вскоре заметил группу ребят, показавшихся ему наиболее оживленными и активными. Скорее всего, искать следы авантюр с баскетбольными играми или заговоров коммунистов нужно было именно среди них. Кроме того, их компания казалась ему наиболее интересной. Там велись оживленные беседы, сопровождавшиеся горячими спорами.
Многие из более старших студентов – ветеранов войны – находились в резерве и очень беспокоились, как бы их снова не призвали на войну с Кореей. Один из парней, которого призвали снова, был недавно убит в прорыве под Тейджоном. Арти Уинберг, высокий, худощавый, лысеющий ветеран из Провиденса, был потрясен этим сообщением, которое впервые появилось в студенческой газете "Вайолет":
– Если они призовут меня снова, я не пойду, и точка! Уговорили меня записаться в резервисты, чтобы сохранить звание. Много оно стоит, это их звание!
Джорджи Вайс, единственный из группы, имевший связи с членами баскетбольной команды, был помощником ее менеджера. Нервный, с блестящими глазами, похожий на белку мальчик из Бруклина имел собственное мнение по этому поводу – он считал Макартура маньяком:
– Вот увидите, он втравит нас в войну с Китаем еще до того, как мы выберемся из этой. Произойдет мировая атомная катастрофа. Вы, парни, лучше бы учились, как проползать под столами.
В тот день фирменным блюдом кафетерия был тост с тушеными в сметане кусочками говядины. Уинберг поглядел с отвращением на свой поднос.
– Дерьмо! – сказал он. – Черт подери, вот уж не думал, что снова увижу эту дрянь, да еще и буду есть ее опять!
Высокая полногрудая блондинка с прямыми волосами, свисающими по обе стороны ее лица, проходила мимо. Это была Элли Фогель, слывшая подружкой Уинберга. Она заканчивала биологический факультет.
– Не возражаете, если присоединюсь к вам, мальчики? – спросила Элли.
– Садись, садись, садись! – единодушно закричали все.
– Кто это? – задала вопрос Элли, указывая на Пата.
– Он – новичок, – ответил Уинберг. – Итальянец, но все же я думаю, что сможет научиться чему-нибудь.
– Я говорила тебе и раньше, – сказала Элли, – что не считаю такие шутки остроумными.
Пат улыбнулся:
– Благодарю за защиту, но я хорошо справлюсь с такими выпадами самостоятельно.
– Я и не защищаю вас, просто терпеть не могу эти шовинистические штучки.
– Это потому, что твой народ – фрицы, – возразил Уинберг, – а тебя это смущает.
Элли начала было вставать из-за столика, но Уинберг быстро извинился:
– Ладно, ладно, извини меня, ты права. Такие шутки абсолютно неуместны.
Пат надеялся, что, сидя за столом с Вайсом, сможет перевести разговор на баскетбол. Но после того, как к ним присоединилась Элли, они больше всего говорили о театре. "Парни и куколки" было самым популярным шоу на Бродвее, а Пат был единственным из всей компании, кто его видел. Наконец-то у него появилась тема, которую он мог развивать с большим авторитетом, чем остальные.
– Ну, я-то думаю, что все это глупо, – сказала Элли. – В конце подобного шоу игроки и мошенники превращаются в героев. Вот почему у нас происходят скандалы из-за таких личностей, как Гросс из Бруклина. Люди думают, что азартные игры – это смешно.
– А что серьезного можно найти в этом занятии? – сказал Вайс. – Людям нравятся игры. Ну и что из того?
– А то, что там всем заправляет рэкет, – со злостью ответила Элли, – а эти игроки вовлекаются в наркоманию, проституцию и в прочие виды насилия над личностью. Это все продукт вашего капиталистического общества.
"О, Боже, – подумал Пат. – Одним махом я убил всех мух!"
Он решил, что надо начать подстрекать Элли. Когда она волновалась, ее грудь вздымалась под тонким белым обтягивающим свитером.
– Тебе следует вести себя осторожней, – сказал Уинберг, – а не то Маккарти и его мальчики начнут охотиться за тобой. По-настоящему он еще не принялся за радикалов в университете.
– Хотелось бы мне посмотреть на эту охоту, – с пылом сказала Элли. – Иногда мне кажется, что я с удовольствием предстала бы перед этим комитетом. Многое могла бы им высказать. Именно из-за таких парней, как вы, которые трусливо молчат, страна скатилась в то положение, в котором сейчас и пребывает. А вот и Бэйли. Он у вас считается радикалом. Почему вы никогда не спросите его, что он думает по этому поводу?
Вайс окликнул Джима Бэйли, проходившего с подносом мимо их столика, и пригласил его присоединиться к ним. Это был высокий, серьезный негр со светло-коричневой кожей, длинным орлиным носом и тонкими губами. Только цвет кожи и густые вьющиеся волосы выдавали его черных предков. Бэйли познакомили с Патом. Оказалось, что он был вице-президентом студенческого совета и редактором "Вайолет".
– Как тебе кажется, собирается ли Комитет Маккарти спуститься вниз и заняться радикалами из студентов? – спросил Вайс.
Бэйли серьезно поглядел на него.
– Думаю, что если они позволят радикалам пройти в Конгресс и не зажмут деятелей кино, то скоро окажутся и у нас. Может быть, они уже здесь, среди нас. Наверное, прослушивают наши телефонные разговоры. А еще мне кажется, что в университете уже полно шпиков, шпионящих за нами.
В середине разговора часы пробили один раз, и Пат вышел из-за стола, направляясь в библиотеку. Бэйли шел рядом с ним.
– Какой курс лекций вы здесь слушаете? – осторожно спросил он.
– Гуманитарных наук, – ответил Пат. – Подумываю о получении юридического образования.
Бэйли недоверчиво покачал головой, но ничего не сказал.
– А чем занимаетесь вы? – спросил Пат.
– Политическими науками.
– Планируете стать политическим деятелем?
Бэйли рассмеялся:
– Ученые, занимающиеся изучением политики, не становятся политиканами. Но иногда создаются условия, когда они советуют политическим деятелям, что им делать, пишут для них речи, планируют предвыборные кампании. Никогда не слышал о том, чтобы ученый, занимающийся политическими науками, был избран в правительственные органы. Может быть, дело в том, что нас обучают не тем дисциплинам.
– Да, – сказал Пат, – дело не в том, что ты знаешь...
– Конечно, я прекрасно сознаю, что основная причина, по которой меня избрали вице-президентом студенческого совета, заключается в том, что в правлении нужен был черномазый. Сбалансированный список кандидатов, точно так же, как при организации предвыборной кампании мэра.
– Да, так было всегда, кроме последнего раза, – заметил Пат, – когда в списке оказались одни итальянцы.
Он сменил тему разговора:
– А что вы думаете о студентах-радикалах, о которых говорили в кафетерии? Как вы считаете, они действительно существуют? Неужели Элли – одна из них?
Бэйли пожал плечами:
– Она входит в актив в паре групп. Элли – член марксистского общества. Не думаю, что кто-нибудь из них отличит божий дар от яичницы. Большинство закончит учебу и войдет в отцовский бизнес, забыв о своем радикализме.
– Вы считаете, что ФБР и Сенат или еще кто-то внедрил к нам агентов. Не думаете ли, что коммунисты сделали то же самое?
Бэйли насмешливо взглянул на него:
– Думаю, я правильно принял вас за новичка. Ведь поэтому вы и задали столь глупый вопрос. Коммунисты у нас не заслуживают собственного дерьма с тех пор, как был заключен Пакт о ненападении перед войной.
Они расстались перед библиотекой – Бэйли направился в здание юридического факультета. Поднимаясь по гранитным ступеням, Пат думал, что впервые в жизни ему довелось беседовать с черным, который не был ни полицейским, ни преступником. После первого шока от этой встречи Пат забыл о цвете кожи Бэйли. Следовало признать, что, в то время как большинство черномазых глупы как пробки, Бэйли оказался самым умным за столом, и каждый сознавал это. Позже в баре "Ремингтон" – подвальчике вблизи площади Вашингтона, где обычно студенты встречались после лекций, – Пат снова беседовал с Вайсом:
– Как складываются дела у команды на этой неделе?
Вайс пожал плечами:
– У нас был вообще неудачный сезон, а "Кентукки" в этом году стали играть гораздо лучше.
– Вы считаете, что я должен поставить на соперников нашей команды?
Вайс опять пожал плечами:
– Я считаю, что не следует ставить на кого бы то ни было, даже если рассчитываете на чью-то победу.
– Да, но ведь всегда распространяются какие-то слухи. Ведь именно так и создается некий баланс вероятностей.
– Это несомненно, – сказал Вайс, – особенно если знаешь, что должно произойти.
– Что вы имеете в виду?
– Всегда существуют способы выяснить положение дел. Иногда утренняя версия оказывается неправильной, если вы понимаете, о чем я толкую.
– Нет, не понимаю.
– Есть несколько парней, которые в курсе всех дел. Есть даже такие, которые знают больше, чем профессиональные букмекеры.
– Вот это да! Я бы не возражал, если бы меня тоже просветили, – сказал Пат. – Для этого можно немного и потратиться.
Вайс качнул головой:
– Эти дела меня совершенно не касаются. Сам я играю, а игроки особенно не распространяются при мне о таких делах. Я знаком здесь с одним парнем, Эдди Шарфом. Он гоняет всюду на "мерседесе", путешествует во Флориду и Гавану, когда ему вздумается. А ведь он всего лишь студент, но все время сшивается возле игроков команды. Мне кажется, он знает что-то. Хотелось бы мне выведать, что именно.
Пат составлял докладные записки о наблюдениях каждую неделю. Он понимал, что они могут оказаться полезными для обоих направлений его расследований. Но никто ни разу не намекнул ему, что происходит с его докладными на самом деле. Его информация собиралась в Отделе разведки и дополняла материалы, поступавшие из других источников.
Пат начинал ощущать определенную лояльность в отношении сокурсников и обнаружил, что они ему нравятся куда больше, чем многие коллеги, с которыми он работал в участке. Он стал опускать в донесениях те части наблюдений, которые, по его мнению, могли повредить его друзьям и в то же время были не столь важными.
Он не мог оценить, насколько важным было любое из его донесений. Коммунисты, как ему казалось, вообще не представляли опасности. Что же касалось махинаций с баскетболом, то и к ним Пат относился довольно спокойно.
Во время одной из встреч Артур Марсери дал ему ясно понять, что его действительно не интересовали коммунисты. Эта проблема послужила лишь предлогом для назначения тайного агента, который расследовал бы также махинации с баскетболом. Пат рассказал Артуру о Шарфе прежде, чем написать о нем в докладной. Артур заинтересовался им и велел Пату не упоминать эту фамилию в докладных своему начальству.
Пат по-прежнему любил "отмечаться" у Луи и в кофейнях на Макдугал. Положение Пата как студента в некоторой степени повлияло на его поведение в заведениях Вилледжа. Он постоянно опасался, что может нечаянно наткнуться, например, на коллегу из Шестого, хотя вряд ли кто-то из них жил в Вилледже. Однажды Пат зашел в кафе Риенци. Он еще не успел оценить там обстановку, как вдруг в зале раздался резкий свист, потрясший воздух, и громкий женский голос позади него произнес:
– Эй, Конте! Давай сюда!
Свистела Элли Фогель. Она сидела за угловым столиком с Уинбергом за чашкой ледяного капуччино. Пат присел к ним за столик. Было видно, что Уинберг был сердит. Как только закончились приветствия, Арти обратился к Элли.
– Послушай, ты пытаешься убедить меня, что не существует такого явления, как коммунистическая угроза? Что этот Поль Дуглас – просто кусок дерьма?
– Да, это именно то, что я утверждаю, – ответила Элли. – Говорю, что весь Конгресс – не что иное, как фашистское сборище. Твои так называемые либералы – такие же ничтожества, как и остальные. Нет никакой разницы между партиями, ни одна из них не заслуживает какого-то внимания. И до тех пор, пока мы не признаем учение Маркса, простой народ никогда не добьется достойного существования.
– Хорошо, великолепно! – воскликнул Уинберг, собирая записные книжки, лежавшие перед ним на столике. – Увидимся после революции!
С этими словами он устремился к выходу и так сильно хлопнул дверью, что чуть не выбил из нее стекло.
– Боже, он рассердился по-настоящему!
– Ну и хрен с ним, – сказала Элли.
Пат постарался не выдать, насколько его шокировала эта их пикировка. Он до сих пор не мог привыкнуть к женщинам, говорящим, как мужчины, но при этом выглядевшим весьма женственно.
Он стал рассматривать меню.
– Слушай, да наплюй ты на всю эту дрянь, – сказала Элли. – Как ты посмотришь на то, чтобы мы пошли ко мне и выкурили несколько сигареток с марихуаной?
Она жила на Банк-стрит, западнее Гринвич-авеню, в аккуратно восстановленном старинном доме из песчаника, на четвертом этаже. Квартира представляла собой огромную студию с большим окном в потолке. В комнате стоял лабораторный стол, один край которого был завален химической посудой. Длинные ряды растений расположились под окном и свисали с потолка.
– Выглядит как настоящая оранжерея, – отметил Пат, погружаясь в шезлонг.
– Верно. Ты знаешь, ботаника – мое увлечение, – сказала Элли. – Вот, взгляни сюда.
Она подвела его к окну и указала на высокое растение с листьями, по форме напоминающими звезды.
– Вот отсюда я добываю себе травку.
Он оглядел растение с заметным интересом.
– Ты хочешь сказать, что выращиваешь ее сама?
– А почему бы и нет? Ведь я – ботаник.
– В этом заключается твоя специальность?
Она рассмеялась:
– Нет.
Элли подвела его к самому высокому растению, на конце которого было нечто, напоминавшее волосатую луковицу с отверстием посередине или ощетинившееся влагалище.
– Плотоядные растения, – сказала Элли, – моя специальность. Вот это ловушка Венеры для насекомых. Тебе следовало бы заглянуть ко мне тогда, когда я кормлю своих питомцев. Это действительно потрясающее зрелище.
– А что они едят? – спросил Пат. – Гамбургеры?
Она рассмеялась:
– Вообще-то они могут есть и такое, но любят питаться чем-нибудь живым, например тараканами. Похоже на то, что эти растения ощущают движение насекомых или их запах, который испускает насекомое. При приближении насекомого растение раскрывается и начинает испускать запах, привлекающий насекомое. Оно влетает прямо в ловушку, растение закрывается и переваривает добычу.
Элли стояла очень близко.
– Ты и сама издаешь весьма привлекательный запах, – заметил Пат. – Надеюсь, не собираешься есть меня?
Он покраснел:
– Я имел в виду... В действительности я подразумевал не это. Думал об этих растениях.
Элли расхохоталась:
– Ты и правда смешной. Ведь ты по-настоящему смутился, не так ли?
– Нет, не смутился, но вырвалось не то, что я хотел сказать на самом деле.
Элли подошла к столу, открыла один из стеклянных сосудов, заполненный коричневатой высушенной травой, и начала скручивать с ней две сигаретки из папиросной бумаги, лежавшей в ящике лабораторного стола.
– Ты курил когда-нибудь травку?
– Пробовал пару различных травок несколько раз на вечеринках.
– Это настоящая вещь. В моей сигаретке очень много марихуаны.
Она подвела Пата к высокой мягкой софе. За ней стоял длинный письменный стол, на котором расположился еще один островок джунглей из ее растений. Элли держала обе сигаретки во рту. Глубоко затянувшись дымом, она раскурила их и передала одну Пату.
– Сделай глубокую затяжку, – посоветовала она. – Задержи дым в легких как можно дольше, а затем выдохни, только очень медленно.
Они сидели несколько минут, не говоря ни слова, дымя скрученными сигаретками.
– Теперь попробуй просто расслабиться, – сказала Элли. – Вскоре наступит это состояние.
Оба погрузились в мягкие подушки. Пат лениво разглядывал Элли. Под белым свитером угадывались ее высокие, юные груди. Видимо, она носила тончайший лифчик или вообще не надевала никакого. Пат, сидевший недалеко от нее, потянулся и накрыл ладонью ее руку. И удивился быстроте ее реакции: ока обхватила его руку своей горячей, влажной ладонью и крепко сжала ее.
– Ты очень симпатичный, знаешь об этом?
Пат ничего не ответил. Элли отклонилась назад, устремив глаза в пространство. Дым медленно, но широкими струями выходил из ее ноздрей. Пат нагнулся и очень мягко поцеловал ее в полураскрытые губы. Она довольно сонно взглянула на него.
– Подожди, пока не выкурим сигаретки, – сказала она. – Спешить некуда.
Выражение ее глаз манило Пата. Он почувствовал, как напрягается его член, теснясь в узкой промежности его брюк цвета хаки. Элли с интересом поглядела вниз и заметила растущую выпуклость.
– Боже, ты так легко возбуждаешься, это правда? – сказала она. – Давай посмотрим, что у нас там имеется.
К его удивлению, она нагнулась и начала медленно расстегивать молнию на его брюках.
– Знаешь ли, – сказала Элли, – я действительно мясоед.
Она нагнулась и мягко и весьма искусно обхватила своими коралловыми губами его возбужденный член.
Пат был удивлен, но отнюдь не разочарован. Откинулся на подушки и в дремотном состоянии ждал, когда это произойдет. Марихуана отдаляла реальность, замедляла события, заставляла думать, что все происходящее с ним на самом деле относится к кому-то другому.
Рука Элли с мастерством эксперта скользнула в открытую ширинку и начала поглаживать яички Пата. Обычно он очень быстро достигал оргазма, впервые вступая с сексуальные сношения с какой-либо женщиной. Теперь же Пат пребывал в состоянии полного расслабления и просто лежал, опершись на подушки, с запрокинутой головой. После нескольких минут экзальтированных, но деликатных прикосновений языка Элли он внезапно почувствовал странный зуд и жжение на шее и принялся энергично ее чесать. Элли отвлеклась от своих занятий и поглядела на него вверх:
– В чем дело?
– Не представляю, – растерянно сказал он. – У меня на шее вдруг появилось что-то клейкое, и в этом месте зудит и жжет.
Ее рот перекосился в отчаянии:
– О, Боже! Снова это растение!
– О чем ты говоришь?
– Как бы тебе объяснить... В общем, плотоядные растения ощущают запах людей, занимающихся сексом. От этого возбуждаются их соки, иногда они начинают сочиться, капать. Видимо, немного этой жидкости попало тебе на шею, и теперь она как бы пожирает твою кожу. Оно не причинит никакого вреда. Надо просто смыть жидкость малым количеством воды. Подожди, я сделаю это сама. Она послюнила бледно-голубой носовой платок и осторожно протерла горящую кожу на шее.
Но все уже прошло. Его член поник и лежал, изогнувшись, словно кусок веревки. Пытаясь изо всех сил казаться расстроенным, Пат засунул его в брюки и устремился к двери.
– Послушай, сегодня мне надо изучить целую прорву лекций, – сказал он на ходу. – Но сигаретка была совершенно великолепна. Мне бы хотелось заглянуть к тебе еще как-нибудь.
Элли понимающе улыбнулась.
– Вот и загляни, – сказала она. – И не забывай: растения не пожирают людей. А я их ем.
Глава 2
Пату нравились почти все студенты, с которыми он общался в колледже, но его симпатии не распространялись на Шарфа. Этот денди с острыми чертами лица всегда одевался слишком щеголевато. Никогда не упускал возможности сверкнуть этикеткой от братьев Брукс или Чиппса. Все должны были знать, какие дорогие кашемировые жакеты или туфли от Гуччи он может себе позволить.
В колледже он то щеголял в своих импортных английских пиджаках и кашемировых свитерах, то появлялся в белом университетском кардигане, серых фланелевых брюках и белых башмаках из оленьей кожи. Если он и пользовался какой-то популярностью, то только благодаря своей осведомленности в баскетбольных играх. Иногда Шарф мог весьма точно намекнуть на исход какой-нибудь предстоящей игры. Он, видимо, зарабатывал весьма неплохо, занимаясь организацией коллективных ставок на баскетбольные или футбольные игры, в зависимости от сезона. Было похоже на то, что лекции он вообще не посещал.
Пат намеренно льстил тщеславному Шарфу по поводу его одежды:
– Эй, где ты раздобыл этот потрясный шотландский пиджак? Неужели пошил на заказ?
С продуманной осторожностью в присутствии Шарфа он хвастался бесплатными билетами на разные атлетические игры и притворно восхищался его феноменальной способностью предвидеть исход игры. Артур предполагал, что Шарф действительно участвует в каких-то махинациях с играми и советовал Пату активно поддерживать с ним дружеские отношения.
Артур снабжал Пата всеми необходимыми билетами. Ведь перед играми, интересуясь у Шарфа о возможных результатах, можно было напасть на след главных махинаторов.
Однажды Шарф, известный скряга, несмотря на очевидную безбедность, весьма удивил Пата, предложив ему сходить на матч между Эззардом Чарльзом и Джо Луисом на стадион Янки. Пат был потрясен: билеты на этот матч вот уже месяц были предметом вожделения любителей бокса во всем городе.
– За сколько? – спросил Пат.
– Знаешь, – с некоторым смущением ответил Шарф, – мне этот билет подарили друзья. Тебе он обойдется бесплатно. Только мне хотелось бы пойти на матч с тобой. Дело в том, что у меня с собой будет довольно большая сумма наличными.
– Значит, хочешь, чтобы я послужил тебе телохранителем?
– Можно смотреть на это приглашение и таким образом.
– А почему ты выбрал именно меня? – допытывался Пат.
Шарф улыбнулся и игриво хлопнул его по бицепсу.
– Что это за деньги? – спросил Пат. – Ведь так поздно тотализатор уже не принимает ставки? Или ты планируешь отхватить большой куш?
Пату пришлось выпить с Шарфом четыре рюмки скотча, прежде чем удалось выдавить из него правду, не создавая впечатления, что он в ней сильно заинтересован. Наконец тщеславие возобладало в Шарфе над осторожностью:
– Слушай, мы снова готовимся к баскетбольному сезону. Для этого нужны большие деньги. Часть этой суммы у меня есть, и ее надо передать в общий фонд, понимаешь?
– Вы что, организовали нечто вроде букмекерской конторы на коллективных началах?
– Вроде того. Занимаемся подобными делами вот уже пару последних лет. Именно таким образом я нажил себе состояние. Нам все время везло на ставках!
– Ну, думаю, что если серьезно изучать каждую игру... – начал было Пат.
– Ах, все это сплошная чушь собачья, – не стерпел Шарф. – Мы получаем внутреннюю информацию и на ее основе распространяем нужные нам слухи. Тот парень, которого я подкармливаю, имеет доступ к каким-то другим людям. А те, в свою очередь, связаны с некоторыми игроками в Кентукки, Брайэм Янг и даже здесь, в Нью-йоркском университете.
– Значит, тот парень, с которым ты встретишься на матче, – ведущая фигура в вашем деле? – спросил Пат.
– Ну, знаешь ли, мне неизвестны все подробности. Но думаю, что именно он и есть босс, по крайней мере, в нашей части страны. Это дело, которое не контролируется мафией, понимаешь? Догадываюсь, в какую бы ярость пришли мафиози, если бы узнали, что творится у них под носом!
– Думаю, в этом ты совершенно прав, – согласился Пат.
– Так вот, я должен пронести на стадион около девяти тысяч. Мне вовсе не улыбается перспектива оказаться в этой толпе одному без всякой защиты.
– Не хотелось бы мне вмешиваться в столь сомнительные дела, – нерешительно произнес Пат.
– Ох, да в этом нет никакой опасности. Я проделывал такие операции несколько раз, не привлекая никого в помощь. Но на этот раз, как мне кажется, просочились какие-то слухи об этой сделке, поэтому невредно было бы иметь кого-нибудь рядом. Ты кажешься мне крепким парнем. Я наблюдал на днях за тобой в гимнастическом зале. Ты показался мне весьма стоящим боксером.
Внезапно Пат понял, что Шарф – педераст.
* * *
На следующий день Артур Марсери встретился в клубе с Патом для обычной игры в джин. Артура весьма заинтересовали эти новости.
– Ты знаешь, где произойдет эта встреча? – спросил он.
– Не имею понятия и не думаю, что он предупредит меня заранее, – ответил Пат.
– Ладно, – сказал Артур, – давай встретимся завтра, я постараюсь обдумать план действий.
На самом деле разработка плана заняла два или три дня. Но он показался верхом совершенства всем: и Пату, и департаменту, и Семье.
Пат встретился с Шарфом на условленном углу Восьмой улицы. На стадион они поехали в "меркюри" Пата, и это обстоятельство произвело на Шарфа большое впечатление. В тот вечер на стоянке перед стадионом было много пустых мест. Всего около двадцати двух тысяч зрителей рассеялись по всему огромному пространству стадиона.
О предстоящем матче распространялось множество неясных олухов, но не чувствовалось напряжения, обычно предшествующего матчам прославленных боксеров-тяжеловесов.
Джо Луис располнел – ему уже исполнилось тридцать шесть лет. Все желали ему победы. Эззард Чарльз – бесцветный призовой боксер, не имевший настоящего стиля – был моложе и сильнее прославленного соперника.
Луис выглядел медлительным и усталым почти с самого начала матча. Он топтался на ринге в своей обычной, подкрадывающейся манере и обрушивал на Чарльза целые серии крепких ударов левой, пытаясь достичь положения, из которого смог бы одним ударом уложить противника. В четвертом раунде пару раз казалось, что он вот-вот одолеет противника. Но сделать это ему не удалось. Чарльз был несокрушим. После пятнадцати изнурительных раундов Луис, стоя в своем углу ринга с опущенной головой, выслушал единогласное решение судей в пользу Чарльза.
Джо сказал окружившим его репортерам: "Никогда больше не ступлю на ринг".
На матче Пат расслабился, перебрасываясь с Шарфом шуточками о боксерах. Старался не думать о тяжелом "смите-и-вессоне" в кобуре, прижатой к спине. Когда этот вечер закончится, уже не будет иметь никакого значения, было ли при нем оружие. Его тайное обличье все равно будет раскрыто.
– Где ты встречаешься с этим парнем, Шарф? – спросил Пат, когда матч закончился.
Шарф оглянулся по сторонам.
– На стоянке после матча, на Сто шестьдесят первой улице.
Встреча не могла пройти столь незаметно, как на то рассчитывал человек Шарфа. После окончания матча большая часть зрителей сразу начала протискиваться через все выходы, и стадион быстро опустел. На трибунах не было обычного мусора – обрывков программок, огрызков хлебцев от бутербродов с сосисками. Пату с Шарфом удалось довольно быстро выбраться со стадиона.
– Он говорил, что будет ждать меня у билетного киоска, – сказал Шарф.
Когда они проходили через турникеты, Пат увидел коротконого, плотного мужчину ростом примерно в пять футов шесть дюймов в шелковом костюме и соломенной шляпе с узкими полями. Он стоял за стеной восьмиугольной будки билетного киоска.
– Шарф? – спросил незнакомец.
Услышав его голос, Шарф вперился глазами во тьму:
– Это вы, Мэнни?
– Да. Пошли отсюда. А это кто с вами?
– Это друг. Он осведомлен о нашей встрече.
– Я же предупреждал, чтобы с вами никого не было!
– А вы что же думаете, что я сумасшедший? И не собирался приходить сюда один с такими...
– Хорошо, хорошо. Только успокойтесь. Будем надеяться, что вы не совершили ошибку.
Они пошли в направлении к наземной станции метро на Джером-авеню. Видимо, парень намеревался произвести обмен на открытом пространстве стоянки, но это не входило в планы Пата. Он вглядывался во тьму, пытаясь обнаружить, где прячется его человек, но здесь практически было невозможно укрыться.
– Давайте обождем немного, – предложил Пат. – По-моему, лучшее место – прямо здесь, за билетным киоском. Пусть только схлынет толпа.
– О чем вы говорите? – раздраженно сказал коротышка. – Если мы выйдем на стоянку, мимо нас никто не пройдет.
– Да, конечно. Но вам не приходит в голову, в какую прекрасную мишень вы превращаетесь, проходя все это открытое пространство? Вы можете стать весьма легкой добычей любого бандита!
– Ладно, может быть, вы и правы, – сказал незнакомец. – Вообще-то разница невелика. Все наше дело займет не больше минуты. Давайте тогда провернем все сейчас же.
Шарф сунул руку в нагрудный карман и вынул обычный пластиковый пакет на молнии, которыми обычно пользуются в универмагах и лавках при передаче наличных.
– Все они здесь. Десять штук, – сказал он.
– Порядок. Подождите минуту. Дайте мне проверить, – сказал коротышка.
Он расстегнул молнию и начал медленно пересчитывать банкноты, пропуская каждую между пальцами, чтобы убедиться в том, что каждый раз берет из пачки по одной. Кроме того, на каждой банкноте он отгибал уголок, чтобы проверить ее номинал.
И вдруг волосы на затылке Пата зашевелились. Он скорее почувствовал, чем увидел или услышал, как кто-то, наверное, в кроссовках, неслышно подкрадывается к нему сзади, с левой стороны.
Из темноты послышался спокойный мужской голос. Человек в черных брюках и черной кожаной куртке, в кепке, низко надвинутой на глаза, внезапно появился перед ними. В слабом свете фонарей, освещающих стоянку сверху, сверкнула голубоватая сталь его револьвера.
– Все в порядке. Не надо волноваться, – проговорил мужчина. – Не поднимайте руки и не двигайтесь. Спокойно стойте на месте. Я никому не причиню вреда. Только сохраняйте полное спокойствие.
Шарф в ужасе взглянул на Пата. Тот едва пожал плечами, пребывая в полной растерянности. Мэнни – толстый коротышка – рефлекторным движением стал запихивать деньги в карман пиджака.
– Ведь я предупреждал – не двигаться, – сказал бандит.
Воздух прорвали два оглушительных звука. При каждом выстреле револьвер в руке бандита подпрыгивал. Мэнни отбросило к стенке киоска, и он медленно сполз на землю в нелепой сидячей позе. Его шляпа франтовато сдвинулась набок, закрыв глаз. Шарф застыл в неподвижности с выражением непомерного удивления на лице. Человек в кепке быстро нагнулся за пакетом с деньгами.
Это было как раз то движение, которого дожидался Пат. Он быстро вынул из кобуры на спине заранее отстегнутый револьвер, прицелился в бандита и выпустил четыре пули. Одна ударила нападавшего в шею, другая сбила кепку. Человек в черном безмолвно завращался, в то время как деньги вылетали из его руки. Падая на землю, он выстрелил из пистолета еще раз, возможно, конвульсивно. Пату показалось, будто победитель сегодняшнего боя – Чарльз – нанес ему сильный удар куда-то глубоко под последнее ребро. Как только Пат упал плашмя на землю, держа револьвер в обеих руках, он выстрелил еще два раза в тело бандита. Оно подпрыгивало каждый раз, когда пуля, прорывая кожу куртки, проникала ему в живот. Но больше никаких движений Пат не заметил.
Затем послышался топот бегущих ног. Сторож – толстый, с брюшком человек лет пятидесяти – с вытянутым вперед оружием бежал в их сторону. Лицо его побелело от страха. К тому времени, когда он наконец приблизился, Пат уже зажал в руке свою "жестянку".
– Что случилось? – спросил местный Пинкертон.
– Все нормально. Нахожусь при исполнении служебных обязанностей, – сказал Пат, взмахнув жетоном.
Казалось, сторож сразу воспрял духом.
– Позвоните в полицию и скорую помощь, – приказал Пат. – Кажется, их дожидаются здесь два трупа.
Он наклонился над Мэнни, приподнял веко, и тело упало набок, неуклюже скрючившись. Кровь из ран в груди растеклась ниже подреберья вплоть до элегантных брюк.
– Я прослежу, чтобы никто ничего не трогал, – успокоил сторожа Пат. – Идите и сразу же позвоните в полицию.
Сторож с заметным облегчением трусцой побежал к телефонной будке. Как только он исчез из виду, Пат обследовал внутренний карман Мэнни и нащупал там то, что ожидал – два толстых конверта.
Догадка Пата подтвердилась – Мэнни сделал еще несколько остановок до встречи с Шарфом. Пат быстро переправил оба конверта к себе в карман. Шарф, видимо, удравший подальше во время перестрелки, появился снова. Он подошел со сторожем, несколькими прохожими и задержавшимися зрителями.
– Сейчас они приедут, – сообщил сторож.
Пат улыбнулся и мгновенно ощутил сильное головокружение.
– Кажется, врачи пригодятся и мне самому, – сказал он. – Эта чертова дырка сильно кровоточит.
Сначала, находясь в шоковом состоянии, Пат не сознавал серьезность собственного ранения. Теперь рана в боку начала постоянно напоминать о себе пульсирующей болью. Пат ощущал холодок в том месте, где разорванная пулей одежда пропускала ночной прохладный воздух.
– Шарф! – окликнул Пат.
Парень, видимо, был совершенно потрясен ужасом всего произошедшего.
– Боюсь, мне придется тебя задержать за участие в преступном сговоре.
– О, Боже, – простонал Шарф.
– Сторож, пожалуйста, не спускайте с него глаз, – приказал Пат, устало прислонясь к стене киоска.
Где-то далеко, как бы в подсознании, он услышал завывание приближающейся сирены. Вытянув носовой платок из кармана, Пат заткнул им кровоточащую рану. Это ранение не входило в их план, но, в конечном счете, так все будет выглядеть еще лучше. Затем Пат вспомнил о скорой помощи и конвертах в своем кармане. "Наверное, меня будут обыскивать в больнице?" – подумал он.
Когда прибыла первая полицейская машина из Сорок четвертого, Пат попросил копов присмотреть за задержанным, пока он не вынет ключи из своей машины. Добравшись до красного "меркюри", он открыл багажник и приподнял со дна резиновый коврик. Затем подсунул под него оба конверта, захлопнул крышку багажника и закрыл его на ключ. Все это заняло некоторое время. Кровотечение подтачивало его силы скорее, чем он ожидал. Пат прошел лишь половину пути до киоска и провалился во тьму.
Глава 3
Больничная палата Пата благоухала от множества цветов. На полу стояла огромная корзина гладиолусов с карточкой, подписанной именем "Фрэнк". Ранение оказалось не слишком серьезным. Пуля прошла через мышцу между бедром и нижними ребрами. Она не задела ни одного из внутренних органов. Но Пат потерял много крови, и врачам пришлось повозиться с ним пять или шесть дней, чтобы восстановить его силы.
У Пата накопилось несколько вопросов к Артуру Марсери. Когда Артур его навестил, Пат не смог сдержать своего возмущения:
– Послушай, хочу спросить насчет этого дела. Ведь вы, черт возьми, едва не убили меня.
– Ты должен научиться быстро ориентироваться в любой ситуации. Ты же прекрасно знаешь, что все спланировать невозможно. Наш человек легко возбуждался. Знаешь, слегка чокнутый. Возможно, несколько похож на Вилли Моретти. Мы не могли рассчитывать на то, что он будет все хранить в тайне после окончания дела. Таким образом, все закончилось великолепно и чисто, мы раскрыли дело, тебя ожидает медаль. А скоро получишь хорошее повышение, и все остальные счастливы тоже. Очень счастливы. Услышишь подробности обо всем этом в ближайшем будущем.
Средства массовой информации помогли закончить карьеру Пата в качестве тайного агента в Нью-йоркском университете. Арни Файн написал о самоотверженном поступке Пата прекрасную статью в "Таймс", и на этот раз все другие газеты подхватили эту тему из-за связи данного дела с расследованием о махинациях в баскетболе. Толстый Мэнни Топлиц оказался ключевой фигурой, боссом, в синдикате, управлявшем коррумпированными игроками в большинстве лучших команд страны. Синдикат функционировал в течение трех лет и уже успел обмануть букмекеров на двести тысяч долларов, если не больше.
За время отпуска Пата по болезни и последовавшей за ним период, когда его не слишком загружали работой, он смог закончить семестр и сдать экзамены одновременно. Пат представил в Департамент документы для получения благодарности или награды.
Прошло не менее недели, пока он оказался в состоянии снова сесть за руль своей машины, которую Конни перегнала в Ривердейл. Конверты были на месте, под резиновым ковриком, серые и в пятнах от дорожной пыли. В каждом было по десять тысяч пятидесятидолларовыми купюрами. Он положил эти деньги в свой сейф в банке на Шестой улице.
Разоблачение Пата как тайного агента-полицейского повысило его статус даже среди студентов с революционными и антиправительственными настроениями. По единодушному мнению сокурсников, он проник в их среду, чтобы разоблачить банду подонков, мошенничавших с баскетбольными ставками, и это пришлось им по душе. Джим Бэйли уговаривал его выставить свою кандидатуру на выборы в президенты студенческого совета в следующем семестре, но Пат решил перевестись в школу Бернарда Баруха. Там были организованы курсы лекций, специально спланированные таким образом, чтобы соответствовать рабочему графику полицейских.
Шарф признал себя виновным и был осужден на шесть месяцев заключения в Томбсе. После этого в университете он уже не появлялся. Уинберг занялся организацией отделения Комитета американских ветеранов при университете.
– Ненавижу все эти союзы ветеранов, – объяснял Уинберг, – но скоро к нам придет пополнение парней, вернувшихся с Корейской войны, и не хотелось бы повторения истории, случившейся с Федерацией ветеранов войны или с Американским легионом. Нам нужно образовать несколько групп из людей, способных представить развитие событий в будущем. Подобная организация могла бы оказать наибольшее влияние на общественное мнение в стране.
Элли продолжала работать над докторской диссертацией. Пат думал, что, узнав о том, что он женат, она прекратит и без того весьма непрочные отношения между ними.
– Не глупи, дорогой, – сказала Элли. – Я не более заинтересована в нашей связи, чем ты сам. Просто время от времени наслаждаюсь твоим великолепным телом.
Их отношения складывались на условиях, удобных ей. Его интересы во внимание не принимались. Если он чувствовал желание и предлагал свидание, она обычно оказывалась занятой – работала над статьями или собиралась на конференцию. Но когда она приглашала его на чашку кофе, сигаретку или еще по какой-то причине, он знал, что она мечтает и готова к встрече.
Пат не возражал против такого характера их взаимоотношений. По большей части встречи происходили днем или ранним вечером, и это обстоятельство избавляло его от оправданий перед женой.
Конни была столь нежной и любящей, такой образцовой домохозяйкой, что Пату не в чем было упрекнуть ее, но имелись особенности в их отношениях, которые раздражали его.
Привязанность Констанцы к церкви росла, она вступила в женскую общину и постоянно пыталась уговорить его посещать церковные службы или, по меньшей мере, причащаться в церкви в Ривердейле. Но Пат предпочитал ходить на причастие в церковь Помпейской Богоматери, чтобы ни отец Раймундо, ни Конни не узнали ничего о его исповедях. Да и туда он теперь захаживал не столь часто.
* * *
Несмотря на то что все эти месяцы Пат продолжал занятия в колледже, он гораздо больше времени, чем обычно, оставался дома и часто заходил в гости к Сэму Мэсси, обычно вместе с Артуром. Было похоже на то, что и там он учился. Когда Сэм и Артур говорили о своих общих делах, они, казалось, намеренно раскрывались перед ним, как будто желая, чтобы он узнал больше.
Более всего в этих разговорах Пата поразил размах деловых интересов Сэма, который распространил свое влияние на все предприятия делового мира, отбрасывая свою тень на каждую его часть.
Например, у Сэма были деловые интересы в канадской фармакологической фирме, производившей проверки эффективности нового средства от рака. В Вашингтоне образовалось лобби, пытающееся добиться признания этого лекарства Федеральной фармакологической ассоциацией.
– Вложения в фирму грошовые, – объяснял Сэм, – но если средство получит одобрение, прибыль составит целое состояние.
Еще раньше Пат понял, что у него имеются какие-то дела с мясной компаний "Ройял".
– В настоящий момент, – рассказал он однажды Пату, – мы фактически ничем не владеем в этой фирме, но ссудили им прорву денег. А теперь, похоже, они не успевают расплачиваться с долгами. Конечно, если они столкнулись с неприятностями, выплачивать долги им становится все труднее, и в конечном счете им придется предоставить нам большую степень контроля своей компании. Между тем, мы получаем доходы, когда их операции приносят прибыль. Но если таких доходных операций у них не останется...
Сэм пожал плечами.
– Я лично не участвую в этих прибылях, но позаботился о том, чтобы им стало ясно, насколько важно для них отдавать долги.
Задумавшись о чем-то, Сэм внезапно рассмеялся:
– Я вспомнил Руджиеро. Он как-то одолжил деньги одному человеку на развитие бизнеса. Тот пожаловался на недостаточную безопасность. Руджиеро ответил: "Все нормально. Твои глаза и есть твоя безопасность".
Сэм снова рассмеялся.
– Знаешь, – сказал он, – ты слышишь множество плохого о нашем народе, нашем бизнесе. На самом же деле в этой стране существует бездна сумасшедших законов, не имеющих ни капли здравого смысла. Мы же обычные бизнесмены, как и все другие, но многие законы направлены против некоторых наших занятий. Когда я был совсем маленьким, Капоне сказал мне: "Сынок, все, что я хочу делать, – это торговать пивом. Если бы пиво не было запрещено законом, из меня получился бы самый обычный, заурядный бизнесмен. Но пиво запрещено законом, вот почему я вынужден заниматься другими делами. Но все же интересно, что плохого нашли в пиве?" И, знаешь, ведь он оказался прав, ведь в конце концов была восстановлена законность продажи пива, слишком поздно для Аль Капоне! Так и теперь создано множество законов, запрещающих людям заниматься тем, что они хотят делать: азартными играми, сексом, проституцией. Я лично не занимаюсь такими делами, но почему бы не разрешить людям заниматься сексом и платить за него, если им это хочется?
Этот разговор проходил после обеда, и Пат понимал, что Сэму развязало язык изрядное количество вина. Но все же он чувствовал, что на самом деле Сэм был почти трезв, что многое он говорил специально, чтобы проверить, какое впечатление эти рассказы произведут на Ната.
– Видишь ли, – сказал Сэм, раскуривая кубинскую сигару, – если кто-то в нашем деле не сдержал данного слова или поступил бесчестно, мы не можем обращаться с жалобами в суд. Не можем просить судью, чтобы он наказал виновного, отучил его делать то или это. В таких случаях мы вынуждены поступать, как можем. Пытаемся делать все по справедливости, вот теперь организовали комиссию, в которой обсуждаем сложные вопросы. Сами решаем, справедливы ли наши поступки. И ни один человек, не вмешивающийся в наши дела, никогда не будет наказан. Все это вопросы чисто делового характера.
Но теперь мы обладаем капиталами, – продолжал Сэм, – и можем заниматься такими же делами, как другие. Грузовые перевозки, развлекательный бизнес, ночные клубы, даже азартные игры в определенных городах – все эти занятия стали легальными. Так что теперь мы нуждаемся в большем количестве адвокатов, политических деятелей, работающих на нас. Нам нужно получить доступ к законным каналам власти. Я думаю, что грубой работе скоро придет конец. Уже сейчас, когда мы стали подниматься по социальной лестнице, черные принялись за игорный бизнес, лотереи, букмекерство. Кубинцы и пуэрториканцы следуют по пятам за ними. Именно это я пытаюсь объяснить Энтони, но он все равно хочет работать по старинке.
Сэм раздал карты для игры в джин, и они сели за столик с бокалами испанского бренди.
– Бизнес – штука хитрая. Тут нужно когда поднажать, когда отступить, а когда воспользоваться связями. Иногда просишь кого-то замолвить за тебя словечко нужным людям или выжать чуточку дополнительной информации. Но никогда нельзя перехватывать лакомый кусок у друга. Вот тут и промахнулись эти ребята с договорными баскетбольными играми. Они поступили плохо, так вести себя не годится. Тебя может заинтересовать, почему мы так озабочены азартными играми, но сейчас этим заниматься выгоднее, чем когда-то спекуляцией спиртным. Знаешь, сколько ставок делается нелегально, помимо казино и ипподромов, за год? Я скажу тебе: на двадцать миллиардов долларов. Двадцать миллиардов! Это больше, чем дают наркотики, проституция, ростовщичество и все прочее, вместе взятое.
Сэм пристукнул десяткой и выиграл с десятью очками.
– Знаешь, сынок, ты должен запомнить одно: в бизнесе каждый ухватывает столько, сколько может. К примеру, ты играешь со мной в джин-рамми. Если ты ненароком засветишь мне карту, тогда "снимаешь" колоду, и я знаю лишь одну эту карту, нижнюю в колоде, – этого достаточно. Если я знаю, что ты не копишь десятки, то пойму, что восьмерка, девятка, валет, дама и король пик, по-видимому, безопасны. Знание всего одной карты дает мне большое преимущество. Так что прикрывай ее, когда будешь "снимать" колоду. Между прочим, наверное, ее высочество готово к выходу. Почему бы нам не съездить в "Копакабану" послушать Джими Дюранте? Этот парень пользуется огромным успехом.
Они много раз ездили в "Копа" вместе, но там Сэм обычно оставлял их с Конни вдвоем, а сам занимался деловыми разговорами с друзьями. Если же он продолжал сидеть с ними за одним столиком, то никогда не называл в разговоре людей настоящими именами. Он просто говорил: "Этот Коротышка из Бруклина", или "Еврей из Майами", или "Толстяк в Джерси". Конечно, если быть в курсе основных дел (а Пат начинал разбираться в них), нетрудно было догадаться, что Коротышка из Бруклина – Гамбино, Толстяк в Джерси – Бойярдо, Еврей из Майями – Мейер Лански.
Позже в тот вечер они сидели в глубоких креслах в отдельной кабинке. Конни вышла в дамскую комнату. К ним подошел изящный невысокий мужчина с седеющими волосами, серым лицом и поразительно черными бровями. Его одежда была безупречна: шелковый костюм с лацканами консервативной ширины, белоснежная рубашка, белый галстук. На мизинце блестело массивное золотое кольцо, галстук придерживала заколка с эмблемой атлетической полицейской лиги.
– Привет, Томми, – сказал Сэм, – ты знаком с моим зятем, Патом?
– Рад познакомиться, – скороговоркой ответил Томми.
Пат узнал его. Это был Томми Райан из Вилледжа – приятель Тони Бендера и член Семьи Дженовезе.
– Послушай, – сказал Томми, – так ты уже знаешь про бедняжку Вилли?
Сэм кивнул:
– Какой позор, что он так повел себя. Никогда не одобрял такие поступки. Весьма недостойное поведение в публичном месте. Что должна чувствовать его семья?
Томми пожал плечами:
– Этот контракт еще не был заключен. Думаю, что Джонни включил бы его в это дело и без этих неприятностей.
– Да, но они закрыли ресторан Дюка. Теперь, думаю, прикроют и заведение Джо. Где мы сможем поесть, когда приедем в Форт-Ли? – спросил Сэм.
– Ну, знаешь, Вилли определенно тронулся. Фрэнк неоднократно предупреждал его, чтобы он старался держать рот на замке. Но, как говорит Вито, нельзя позволять, чтобы такой парень шатался везде и выбалтывал все подряд. Ты знаешь, как говорит Вито: "Что мы такое – люди или мыши?" Знаешь, что Вито сказал мне самому?
– Нет, – ответил Сэм.
– Он сказал: "Если я завтра лишусь рассудка, как он, то пусть меня пристрелят, чтобы я не причинил вред нашему общему делу. Ведь именно это и случилось". Правильно.
– Конечно, – сказал Сэм. – Но следовало бы проявить к нему большее уважение. Все мы очень любили Вилли.
– Хотят устроить пышные похороны, – сказал Томми. – И знаешь, Вито от этого не пострадает. Возможно, Фрэнк немного ослабит свое давление.
Сэм кивнул:
– Я все знаю об этом.
Томми взглянул на Пата, как будто внезапно осознав, что, возможно, сказал при нем больше, чем следовало.
– Малыш в порядке, ведь так, Сэм?
– А как ты думаешь, позволил бы я тебе говорить, если бы это было не так?
– Ну, рад был встретиться с тобой, малыш, – сказал Томми и отошел от них.
– Знаешь, мне кажется, что нам лучше тоже уйти, – сказал Сэм. – Сидя здесь, никогда не перестанешь заниматься делами.
Конечно, Пат знал, что Сэм с Томми говорили о Вилли Моретти. Он прекрасно помнил, как сам потешался над его глуповатыми шутками во время приема в ресторане Дюка и при других встречах. Газеты пестрели его высказываниями в последние несколько дней.
Пока они ехали по Вест-сайдской автостраде, Сэм откинулся на спинку сиденья лимузина, прикрыл глаза, но не спал. Внимательно рассматривал различные стройки, доки, суда, склады, мелькавшие мимо них. То и дело он высказывал замечания, главным образом про себя, подобные тому: "Надо запомнить, что этим надо заняться". Становилось ясно, что практически на каждой миле их пути существовали предприятия, каким-либо образом связанные с делами Сэма. Даже на другую сторону реки, где только еще поднимались строительные объекты, Сэм смотрел с нескрываемым одобрением.
– Там, за рекой, когда-нибудь можно будет зарабатывать большие деньги, Пат, – сказал он, ухватившись рукой за его колено. – Огромные пустые площади для застройки. Теперь, когда Моретти выбыл из игры, все наперегонки бросятся занимать там места.
Пат взглянул на Конни, но она, свернувшись клубочком, заснула в другом углу лимузина.
– Я слышал, ты опять надел форму, – сказал Сэм.
Пат кивнул.
– Ладно, какое-то время нам твоя служба может еще пригодиться. Скажу Артуру, чтобы он связался с тобой. Есть кое-какие вопросы, которыми стоило бы, по моему мнению, тебе заняться, когда снова будешь на службе.
– Сделаю, что угодно, если смогу быть полезным, – ответил Пат.
– И запомни, – предупредил Сэм, – никогда не говори ничего...
И он кивнул в сторону спящей Конни.
Глава 4
В далекой Атланте специальный агент Реган Дойл также изучал основы своего ремесла. Он ощущал себя счастливым из-за того, что решил оставить службу а полиции и перейти в ФБР. Но в одном аспекте этой перемены своего служебного положения он разочаровался.
Директор не верил в существование мафии, организованной преступности или преступного синдиката, распространившего свое влияние на всю страну. Реган чувствовал, что, более того, ФБР пока не имеет надлежащих юридических основ для борьбы с этими явлениями.
Директора больше интересовали деятельность коммунистов и кража автомобилей. Коммунисты были его врагами номер один, поскольку он считал, что они представляют угрозу существованию государства. Угонщики автомобилей столь сильно раздражали его потому, что именно они создавали в ФБР фантастическую статистику преступлений. Ведь пересечение границ штата каждой угнанной машиной считалось преступлением федерального масштаба. Дела о таких машинах, задержанных местной полицией, обычно направлялись для расследований в ФБР.
Баррит – непосредственный начальник Дойла – родился в городишке Хедлайт, на юге Джорджии, недалеко от болота Оукфеноки. Он теперь не мог католиков, евреев, негров и протестантов, но более всего он не любил янки. Однако Дойл своим почтительным отношением расположил к себе начальника и вскоре заслужил его похвалу, что овладел южным акцентом "весьма быстро".
В отличие от нью-йоркской местная полиция действовала подобно стае вожаков-бойскаутов, особенно когда дело доходило до исполнения долга. При этом полицейские, не задумываясь, пускали в ход кулаки и дубинки. В маленьких городках на юге Джорджии или в самой Атланте агенты ФБР должны были управлять местной полицией, проявляя такт и заботу и стараясь говорить с сильным южным акцентом.
Полицейский департамент Атланты относился к агентам ФБР с чрезвычайной симпатией. Дело в том, что всякий раз когда работники ФБР задерживали военного дезертира, они передавали его местной полиции, и кто-либо из полицейских получал за арест дезертира вознаграждение в двадцать пять долларов от самого губернатора. Пара таких арестов в месяц позволяла полицейскому существовать безбедно.
Примерно через месяц после назначения в Атланту Дойла перевели в криминальный отдел под руководством Тома Макгвайда, где Реган получил работу, которая действительно доставляла ему удовольствие. Он занимался расследованиями грабежей банков, незаконных перелетов преступников с целью избежать судебного наказания, угонов самолетов и автомобилей.
Кража машины было наиболее распространенным преступлением в Атланте, так как в Джорджии существовал закон, позволявший владельцу передавать документы на свое транспортное средство другому лицу. Вору было достаточно предъявить "документ" о передаче, написанный на любой бумаге, хоть на коричневом бумажном оберточном пакете, чтобы продать новехонькую машину за весьма хорошие деньги. Подозревали, что некоторые банды угонщиков машин действовали по заказам с севера – продавали машины членам мафиозных структур. При этом сами угонщики считались обычными местными преступниками.
За два года службы в Атланте Дойл заслужил пять поощрений за проведенные раскрытия различных преступлений.
Но больше всего он гордился поимкой двух белых преступников – братьев из Пенсильвании. Они похитили шестидесятисемилетнюю бабушку и, приставив к ее горлу острие ножа, перевезли через границу штата в резервацию Чикамауга в Джорджии. Там они развлекались, насилуя и шельмуя почтенную леди, находившуюся на грани жизни и смерти. Кроме того, они засовывали оружие, бутылки, ручки хлыстов и фонарики в тело своей жертвы. После ее спасения пришлось провести три серьезных операции для спасения ее жизни.
Младшего брата нашли в Атланте, где он снимал комнаты за приемной букмекерской конторы, оперировавшей с коллективными ставками. Дойлу удалось поймать его по наводке молоденькой девочки-проститутки, которая дала точное описание бандита. Он лично арестовал негодяя. Перед ним стоял мужчина, одетый только в синюю рабочую рубаху, с полупустой бутылкой освежающего напитка доктора Пеппера. Ниже рубашки он был совершенно голым; его член сморщился до размера крошечного земляного ореха, произрастающего в Джорджии. Глядя на тонкие, но мускулистые руки и длинное лицо с лошадиными зубами и близко посаженными слезящимися глазами, Дойл никак не мог поверить, что человек может совершать такие жестокие преступления.
– Джичи Уоррен, вы находитесь под арестом по обвинению в похищении человека, изнасиловании, педерастии и нападении. Надень штаны, долбаное животное! – жестоко сказал Дойл этому подонку.
Старшего брата поймали в Нью-Йорке, получив информацию от Джичи. Обоих судили, и они оказались первыми белыми жителями Джорджии за всю историю законодательства штата, осужденными и казненными на электрическом стуле за изнасилование. Именно так должны были, по мнению Дойла, действовать органы власти, призванные исполнять закон.
Работа Дойла была нелегкой. Ему приходилось одновременно заниматься расследованиями от пятидесяти до семидесяти преступлений. Кроме ограблений банков, похищений и подобных преступлений, существовали дела, связанные с побегами дезертиров и убийствами.
Весной второго года службы Дойла в городе гастролировала театральная труппа с пьесой "Музыкальный человек", в которой Китти Муллали играла роль библиотекарши Марион. Спектакли проходили в Гражданском центре Атланты. В понедельник гастроли в городе закончились, и они провели фантастически приятный вечер, посетив Клуб "Истинных поклонников искусства" и бар Билла на Пичтри-стрит.
Позже Дойл отвез Китти обратно в гостиницу "Шератон Билтмор".
– Я, конечно, с удовольствием сбежал бы с вами, – сказал Реган, держа руку Китти между своими огромными ручищами, – но, боюсь, Директору может не понравиться такая моя выходка.
Китти с нежностью улыбнулась:
– Было бы очень приятно встретиться снова, Реган. Знаю, что когда-нибудь мы увидимся.
– Я хочу гораздо большего, Китти, – сказал Реган.
Китти потащила его в тень закрытого газетного киоска и благословила длительным, мягким поцелуем, с открытым ртом и ласкающим языком, отчего Дойл вспотел и покраснел.
– Пусть он будет тебе залогом сегодня, – сказала Китти, – и попытайся добиться перевода из этого захолустья.
Глава 5
По пути в Нью-Йорк Стэнли Станрилович стукнулся колесом своего большого белого трейлера, наверное, о камень. Сидя за рулем своего грузовика, он прекрасно проводил время с Кей Старр, тихо напевая слова песни "Колесо фортуны" вместе с певицей: "Колесо фортуны кружится, да, да, да, дам, дам, да, да..."
Стэн хорошо справлялся с последней частью пути от скотобойни до города. Большой серебристый грузовик слегка покачивался на ветру, поддувающему с реки. Он спустился по улице Диган, проехав мимо погруженного во тьму стадиона Янки. Цифровое табло на здании показывало время 1.13 ночи.
"Хорошее время", – подумал Стэн. У него в запасе было десять минут. Он собирался, выгрузив мясо у мясного магазина фирмы "Ройял", заехать в закусочную на рынке. Там в любое время суток можно было съесть несколько датских фруктовых пирожных, запив крепким кофе, а затем, поболтав с другими водителями, направиться обратно в Квинс.
Хорошая идея пришла ему в голову в свое время – купить этот трейлер. Работая в сверхурочные часы, он зарабатывал до четырех сотен в неделю – совсем не пустяковую сумму для любого мужика его профессии.
Стэн счастливо посвистывал сквозь зубы, вторя Пэтти Пэйдж, исполнявшей свой коронный номер – песню "Вальс Теннесси". Когда трейлер повернул на дорогу, ведущую с автострады на Девятнадцатую авеню, Стэн заметил проблесковый вращающийся луч света патрульной машины. Он подумал, что, должно быть, внизу произошло какое-то дорожное происшествие, и начал автоматически сворачивать в сторону, одновременно тормозя. Как только он въехал на Вест-стрит, перед его передними фарами возник коп, сигналивший остановиться и направлявший на Стэна ослепляющий свет своего фонаря.
"Вот сукин сын! – подумал водитель. – То ли проверка веса груза, то ли еще что. Почему они пользуются, черт подери, таким слепящим светом?"
Он остановил грузовик возле одной из опор идущей над городом автострады и начал вытаскивать из кармана бумажник.
– Ладно, парень. Слезай-ка вниз, – сказал полицейский.
Стэн с усталым лицом спустился из высокой кабины. "Да, – подумал он, – наверное, это тормоза. Где-то найдешь, где-то потеряешь".
Он двинулся к полицейскому, светящему фонарем. Прежде чем успел сказать что-нибудь, ощутил оглушительный удар сзади, от которого у него едва не вылезли глаза из орбит, а нижняя челюсть прокусила язык. Затем, как при вспышке огня, он увидел черные ботинки, булыжную мостовую, и на этом все кончилось...
* * *
На следующий день Пат Конте сидел с лейтенантом Артуром Марсери в кофейне "Братья-близнецы" на углу Шестой и Уэйверлей. Пат дежурил в смену от восьми утра до четырех дня. Пока Том работал с радиопередатчиком, он пил кофе в кофейне и просматривал страницы развернутой "Дейли ньюс", ожидая первый вызов. – Этот долбаный идиот Терли! – яростно вскрикнул Пат. – Ведь то была великолепная, чистая работа, а он умудрился все испоганить!
В газете было написано:
НИКАКИХ СЛЕДОВ ПОХИТИТЕЛЕЙ ГРУЗОВИКА. ВОДИТЕЛЬ ПОЧТИ ПРИ СМЕРТИ.
Стэнли Станрилович, тридцати семи лет, из дома 85-11 по Тридцать седьмой улице в Джексон-Хайтс, оказался при смерти, когда сегодня его привезли в больницу Святого Винсента. Его полузамерзшее тело обнаружили висящим на крюках его рефрижератора под Вест-сайдской автострадой сегодня рано утром, Владельцы мясной фирмы "Ройял" заявили, что из грузовика было похищено мяса обшей стоимостью на сорок тысяч долларов.
Кражу не обнаружили бы до утра, если бы владелец фирмы "Ройял" Уильям Бергдорф не заметил брошенный грузовик по дороге на работу на Западной четырнадцатой улице. Именно Бергдорф обнаружил искалеченного водителя и вызвал полицию.
Бергдорф сообщил, что водитель Станрилович, перед тем как потерял сознание, сказал ему, что грузовик остановила полицейская машина. Пока он разговаривал с полицейским, ему нанесли удар по голове сзади.
В больнице подтвердили факт, что Станрилович страдает от гематомы под твердой мозговой оболочкой, возникшей в результате улара по голове, и лицевых ранений. Кроме того, на теле обнаружены глубокие колотые раны от мясных крюков, вызвавшие серьезную потерю крови.
Детектив Мартин Болински из Шестого полицейского участка отказался комментировать этот случай, лишь упомянув, что уже в течение некоторого времени расследует случаи давления мафии на фирму "Ройял".
Бергдорф отказался высказать свое мнение по поводу давления мафии на свою фирму и заявил, что, по-видимому, это был обычный угон грузовика, В районе рынка циркулируют слухи о том, что Бергдорф пострадал от серии неудач в последнее время в что несколько его рабочих были избиты в течение последнего месяца, о чем в полицию не поступало никаких сведений.
– Говорил я этому долбаному идиоту Терли, чтобы он пригнал грузовик ниже, в направлении к рынку Вашингтона, за контору "Ройяла". К утру водитель был бы уже мертв, – возмущался Пат.
– Подожди, а как же случилось, что ты сам не убедился в его смерти, прежде чем запарковать грузовик? – спросил Артур.
– Я не занимался его парковкой, а регулировал уличное движение, пока они вынимали груз. Предполагалось, что Терли позаботится о водителе, но он опознал поляка. Тот оказался одним из тех парней, с которыми он проводил разборку пару недель тому назад. Прежде чем Терли решился оглушить его как следует, этот поляк крепко двинул его по яйцам. Терли решил сперва отомстить ему. Думаю, ему хотелось устроить поляку мучительную смерть. Долбаный идиот! Еще один хороший удар трубой по голове, и он бы покончил с ним, раз и навсегда!
– Ладно, ведь он все равно собирался прикончить его сегодня утром.
– Да, – сказал Пат, – но ведь этот поляк остался жив и намекнул о полицейской машине. Может, разглядел номер участка, правда, сомневаюсь в этом. Я сам слепил его светом фонаря все это время.
– Ладно, в целом все обернется нормально, мне так кажется, – сказал Артур. – Я слышал, что твой старый приятель Ал Сантини как раз сегодня утром вошел в правление "Ройяла" в качестве вице-президента.
– Ты думаешь, Бергдорф может проговориться? – спросил Пат.
– Не строй из себя клоуна. У него от страха уже полные штаны.
– Может быть, я и глуп или еще чем-нибудь страдаю в таком духе, – возразил Пат, – но до сих пор не пойму, как все это должно было сработать. Знаю только, что организация затеяла это дело не просто для ограбления.
– Поверишь ли, я и сам не знаю всех подробностей, – признался Артур, – но, грубо говоря, суть в следующем. "Ройял" снабжает мясом, птицей, яйцами и прочим товаром различные оптовые организации, рынки и несколько ресторанов. Фирмой управляет Бергдорф. Далее, компанию "Правд" по оптовой продаже мяса и птицы возглавляет парень по имени Пит Кастеллана. Он – двоюродный брат Гамбино. "Ройял" испытывала финансовые затруднения. Один из парней, работавший в этой фирме, Томми Бергано, связан с семьей Вито. Он организовал фирме кредит при условии, что Кастеллана войдет в фирму на правах частичного владельца. Ты пока все понимаешь?
– Немного, – ответил Пат.
– "Ройял" назначила обычный один процент в неделю. Теперь, у Кастеллана есть партнер в другой фирме, Кармине Ломбардоцци, усек?
– Понял.
– Так что раньше чем ты узнал об этом, "Ройял" заимела кучу неприятностей и не смогла выплачивать проценты. Поэтому твой друг Сантини был принят в фирму для ее защиты. Так вроде бы обстоят дела сегодня. Теперь "Прайд" начинает скупать мясо у "Ройял" на сумму до двухсот тысяч долларов, понимаешь? И "Ройял" разоряется. Только на этот раз Бергдорф настолько замешан в манипуляциях, что не может ни на кого пожаловаться. А тем временем не меньше чем полмиллиона долларов разошлись неизвестно куда.
– Ладно, – сказал Пат. – Я всего лишь простой ученик колледжа и не в состоянии понимать столь крупные дела.
– Никто и не говорил, что ты должен понимать все это, – возразил Артур.
Глава 6
Операция с фирмой "Ройял", казалось, явилась поворотным моментом в отношениях Пата с Семьей. Несколько дней спустя после его встречи с Артуром в кофейне "Братья-близнецы" Пату позвонил сам Сэм:
– У тебя уик-энд пока свободен, Паскуале?
– Конечно. А в чем дело?
– Для тебя это большой день. И день большой гордости для меня и всей Семьи. Думаю, ты догадываешься, почему. За тобой заедет машина, и мы все поедем к Дону Антонио.
– Спасибо.
– И еще одно: конечно, ничего не говори Констанце. Для нее – это просто поездка на охоту, куда-то в глушь. Все ясно?
– Конечно, – сказал Пат спокойным деловым тоном, но в душе у него все кипело от радости и волнения.
Лимузин Мэсси подхватил его около девяти часов утра в субботу. В машине уже сидели Сэм и Артур Марсери. Конни была довольна, что ее семья так хорошо относится к Пату, но не пришла в восторг от этой идеи с охотничьей вылазкой.
– Все эти ружья, – раздраженно сказала она. – Можно нечаянно поранить кого-нибудь.
– Мы будем осторожны, – успокоил ее Пат. – Кроме того, сама знаешь, что происходит во время таких поездок. Гораздо больше сидения на месте, выпивки и болтовни, чем настоящей охоты.
– Ладно, все равно завтра я буду занята на благотворительном базаре в приходе Святого Адриана.
Большой лимузин поднялся на окружную дорогу Готорна, затем направился выше по Таконик, устремляясь на север, через округа Вестчестер и Датчесс, проезжая мимо круглых коричневых холмов с пятнами снега.
После почти трех часов езды они добрались до заставы в Филлнмонте с надписью, объявляющей о конце Таконика, и повернули на запад, в направлении границы Массачусетса.
Пат с интересом разглядывал пустынные, неразработанные пространства сельской местности с изредка встречающимися белыми столбами изгородей, разделяющих участки выпаса стад, на которых точками рассеялись коровы мясных пород Блэк Ангус и Херефорд.
– Мне нравится здесь наверху, – заметил он.
– Да, это – хорошее место, и оно удалено от главных магистралей, – сказал Сэм.
– Мы едем на ферму Дона Антонио?
– Точно, – ответил Сэм.
– У него здесь много земли?
– Все те коровы, за которыми ты наблюдал по дороге, принадлежат ему.
Теперь они свернули с гладкой дороги на гравий проселка, огороженного каменными заборами, которые подвели их машину к железным воротам. По краям ворот стояли две каменные арочные башенки в готическом стиле. Они фактически являлись будками для охранников.
Коротышка в куртке из плотной ткани с поясом и в шляпе, нелепо сидящей поверх черных теплых наушников, подошел к воротам с дробовиком в руках. Опознав машину, он просигналил второму сторожу внутри будки, и ворота с лязгом отворились. Пат с любопытством оглядел каменные коморки, в которых в любую непогоду укрывались охранники.
– Они похожи на две каменные гробницы, – заметил он.
Артур громко расхохотался. Сэм взглянул на него с нескрываемым отвращением.
– Многие, приезжавшие сюда, говорили точно то же самое, – оправдывался Артур, пытаясь подавить приступы смеха.
Дорога длиной примерно в пятьсот ярдов шла вокруг яблоневого сада и кедровой рощи. Затем они неожиданно оказались на огороженной железной оградой квадратной площадке. Посередине нее на пьедесталах из цветного камня размещалась группа бюстов, выполненных в жутковато реалистической манере. Большинство их изображали детей, а в середине по-королевски гордо возвышалась конная статуя. Она хорошо бы смотрелась в лондонском Гайд-парке, не будь вся раскрашена варварски сверкающими разноцветными красками. Камзол всадника – блестяще-коричневый; жилетка – светло-коричневая, будто полированная; шляпа – федора с пером – коричневая с бежевым; лошадь, поднявшая переднее копыто, будто намереваясь спрыгнуть вниз и присоединиться к остальным смертным, – белая. На мраморной доске памятника была выгравирована только одна фамилия: "Марсери". Буквы надписи были заполнены ярко-красной краской с желтой окантовкой. Каждая из меньших статуй тоже была раскрашена, но в более спокойные цвета: лица были телесного цвета, а волосы – естественных оттенков. Дети были одеты в яркие рубашки и куртки.
– Святая Матерь Божья! – воскликнул Пат, выворачивая шею, пока они проезжали мимо, не в силах оторваться от столь фантастического зрелища.
Сэм казался смущенным:
– Знаешь, никто, кроме членов семьи и близких друзей, не видел этого. Впрочем, Энтони заслужил, чтобы позволить себе такую слабость.
Дорога повернула снова. Внезапно перед ними оказался трехэтажный каменный дом с красновато-коричневой черепицей на крыше. На каждом углу возвышалась каменная башня, увенчанная черным рыльцем водосточной трубы. Трубы на каждой стороне дома и башни образовывали наверху купол наподобие птичьей клетки.
Перед домом была разбита круглая цветочная клумба, теперь по-зимнему погруженная в сон. Кусты были заботливо укрыты джутовыми мешками. За клумбой были запаркованы не менее восьми лимузинов.
Как только они подъехали, из дома выскочил маленький, темнокожий человек с крысиным лицом.
– Я позабочусь о парковке машины, мистер Марсери, – сказал он, но Томми, шофер, отрезал:
– Я запаркую ее сам.
– Хорошо, Томми, – согласился Сэм. – Затем спустись в подвальный этаж, распиши пульку с другими парнями.
Небольшая толпа уже собралась в прохладной с каменными стенами комнате справа от входа. Комнату украшали доспехи и футляры с охотничьими ружьями, но мебель выглядела домашней и удобной. Она состояла из огромных мягких кресел и диванов в ситцевых цветастых чехлах. Пат узнал в толпе несколько знакомых лиц: Дженовезе, Лючезе, Бойярдо, Ломбардоцци, Джерри Катена, Томми Райана Эболи – парня, которого он встречал в "Копа", Майкла Миранду и, конечно, Франческо Саверия, известного многим под именем Фрэнка Костелло. Его удивило присутствие среди них своего старого приятеля Ала Сантини из Общества американских католиков на Малбери.
Гости беседовали, в основном, о спорте и шоу-бизнесе. Иногда упоминали друзей, называя их не настоящими именами, а известными всем псевдонимами, например "Идиоты из Буффало" или "Денди Фима".
Сантини приветствовал Пата с особенной теплотой, но не сказал ни слова о своей работе в "Ройял". Просто схватил Пата за плечо и сильно сжал его.
– Ты превосходно работаешь, малыш, – похвалил он.
Они успели выпить только по бокалу скотча, когда отворились дубовые двери в конце комнаты и вышел Дон Антонио, одетый, как обычно, в черный костюм. Правда, отдавая дань вольной жизни в сельской местности, он позволил себе надеть желтую рубашку и тонкий шерстяной шарф вместо галстука.
– Джентльмены, – сказал он, – прошу к столу.
Все поставили свои бокалы и последовали за Антонио, словно военизированная группа, соблюдающая строгую дисциплину.
Столовая, увешанная геральдическими знаменами, напоминала трапезную в средневековом замке. Стол имел форму подковы, в центре которой стоял столик для церемоний. Перед каждой группой из трех-четырех гостей на столе располагались хромовый бокал с салфетками, солонка и перечница, весьма напоминавшие сервировку ресторана Дюка в Форт-Ли.
– Джентльмены, каждый из вас знает свое место за этим столом, – сказал Дон Антонио.
Все сели. Пат сел рядом с Артуром, чтобы руководствоваться его советами. Во главе стола сидел Дон Антонио, справа от него – Фрэнк Костелло, слева – Вито Дженовезе. За ними разместились Джерри Катена и Томми Эболи, рядом с ним – Майкл Миранда. Было очевидно, что порядок размещения гостей за столом соблюдался не менее строго, чем в Виндзорском замке.
Стол освещали гигантские старинные канделябры; перед каждой группой из четырех гостей стояло по несколько бутылок с винами.
Дон Антонио встал, как только гости расселись по местам. Своим хрипловатым громким голосом, в котором все еще слышался сицилийский акцент, он сказал:
– Вскоре примемся за еду, но сначала проведем небольшую церемонию, согласны?
Гости кивнули. Электрический свет потускнел, и теперь все помещение освещал гигантский канделябр. В то же мгновение Пат заметил, как кто-то шепнул что-то Сантини и он вышел из комнаты.
Дон Антонио произнес звучным голосом: "Паскуале Конте, выйди вперед, пожалуйста."
Пат подошел к столу, стоявшему в центре подковы, и встал прямо напротив Дона Антонио. Незаметный в тени мужчина вышел из-за его спины и положил на стол маленький изящный стилет, выполненный в стиле древних традиций, и "беретту", в которой шокированный Пат опознал свое оружие, захваченное у преступника во время разбойного нападения. Дон Антонио торжественно оглядел двадцать пять человек, собравшихся около церемониального стола.
– Перед вами, как вы знаете, человек настоящей Семьи Паскуале Конте. Я представляю вас ему, хотя многие из вас знают его. В недавнее время мы "произвели" очень мало таких людей, и поэтому всякий раз, когда такое происходит, подобное событие следует считать очень важным.
Головы собравшихся вокруг стола торжественно кивнули в знак согласия.
– Мой брат, Сэм, говорит мне о том, что времена меняются, поэтому на сей раз мы проведем церемонию на итальянском и английском языках.
Пат стоял, расставив ноги и сложив руки за спиной, в позиции "вольно" для военного. С его лица сочились капли пота, то ли от жара канделябра, то ли от напряженности переживаемого момента. Он не был уверен, от чего именно.
Эти античные позы и жесты могли показаться комичными, но Пат воспринимал все это серьезно. Это был самый значительный и наиболее важный момент, который он пережил за всю свою жизнь.
Дон Антонио начал произносить что-то, напоминавшее итальянскую молитву, при этом он иногда жестами указывал на нож и огнестрельное оружие. Пат, бывая на Малбери, узнал множество итальянских слов, но их оказалось недостаточно, чтобы полностью понять то, что произносилось на скиджи – сицилийском диалекте. Единственное, в чем он был уверен, так это то, что здесь происходило нечто, относящееся к его посвящению оружию и ножу.
Дон Антонио, пронзительно глядя прямо в глаза Пата, сказал на английском языке:
– Это оружие и нож представляют жизнь и смерть. Они определяют силу нашей связи с Семьей. Мы можем выжить с их помощью и погибнуть из-за них, в зависимости от воли Семьи. Вытяни палец, которым нажимаешь на курок.
Пат вытянул вперед указательный палец, Антонио вел себя властно. Он был похож на священника, руководящего проведением торжественной мессы. Вперед выступил Сэм и взял со стола стилет. Зажав палец Пата в своей руке, он быстрым и ловким движением вонзил острие ножа в кончик его пальца. Пат ощутил острую боль, но даже не моргнул глазом. Когда выступила капля крови, Сэм наклонился и высосал ее с пальца. Затем он прошептал: "Протяни другую руку, ладонью вверх".
Пат повиновался. Сэм положил ему на ладонь крошечную цветную литографию, похожую на те, какие раздавались в церкви Святого Диомаса. Пламенем серебряной зажигалки Сэм поджег край бумажки. Вскоре всю ее охватил огонь. Пат стоял, не шелохнувшись, пока пламя не угасло. Боль была терпимой, так как жар сразу поднимался вверх.
Все это время дон Антонио читал по-итальянски клятву, а затем Пат по-английски повторил ее слова:
– Клянусь своей честью быть верным Семье, как и Семья верна мне. Клянусь, что буду, как эта святая реликвия и несколько капель моей крови, сейчас сожженные перед вами, отдавать свою жизнь и свою кровь за Семью, пока пепел и моя кровь не вернутся в свое первородное состояние.
– Теперь, после испытания огнем и кровью, – сказал дон Антонио, – ты стал одним из нас.
Затем он произнес другую речь по-итальянски и объяснил сказанное:
– Сейчас, когда ты стал одним из нас, ты вошел в нашу Семью. Семья важнее всего – твоей религии, твоей страны, твоей собственной семьи, твоей жены, твоих детей, если таковые будут у тебя. Семья – это высший вид преданности. Те, которые не подчиняются ее правилам, кто предает Семью, уходят от нас с помощью ножа или оружия. Ты понимаешь, Паскуале Конте?
– Понимаю.
– Тогда отныне ты – один из нас, и Сэм – твой крестный отец.
Сэм расцеловал Пата в обе щеки, глаза его увлажнились от пережитых эмоций.
– Это самый замечательный и торжественный день в моей жизни, – сказал Сэм.
Пат стоял, напряженно улыбаясь, пока остальные подходили пожать ему руку, все еще испачканную кровью.
– Теперь садись на почетное место за столом, пока мы будем посвящать следующего. Позовите Сантини, – сказал дон Антонио.
Глава 7
После официального признания Пата членом Семьи его жизнь практически не изменилась. О принятии Пата в Семью знали только главные ее члены. Даже в Маленькой Италии его положение оставалось прежним. Но связь между конкретными делами и Семьей становилась для него все более очевидной. Например, он понимал теперь, почему только определенные уборочные грузовики обслуживали главные ночные клубы; или почему только определенные фирмы, поставляющие белье, заботятся о снабжении этих заведений салфетками, полотенцами и скатертями. Или почему в заднем проходе убитого на Тридцать седьмой улице – некоего Джианинни – был найден грош – цена, которую Семья отдала за его жизнь в знак того, что он оказался предателем. Пат продолжал заниматься в колледже Бернарда Баруха, а кроме того, стал готовиться к экзамену на звание сержанта. Не сдав экзамена, невозможно было получить повышение в звании и должности, даже если имеешь влиятельного "раввина". Хотя при могущественном покровителе можно было ожидать льгот при назначении на работу после получения звания.
Постепенно служба в патрульной машине начала утомлять Пата, которому хотелось теперь работать в детективном бюро. Но его постоянный советник, лейтенант Артур Марсери, считал, что в настоящий момент он может принести больше пользы, будучи рядовым.
Прошло три месяца после посвящения, прежде чем Пату, как новому члену Семьи, поручили "убрать человека". Задание было нетрудным для исполнителя, находящегося в том особом положении, какое занимал Пат. Речь шла о ранее надежном "друге Семьи", который, по некоторым признакам, превращался в опасного врага.
Капитан Уолтер Кессель был помещен в больницу Святого Винсента после инсульта. Некоторые люди поговаривали, что причиной его болезни стали определенные заявления, поступившие в Комитет Кефовера от бывшего мэра О'Дуайера и его друга Джеймса Морана. Эти заявления касались весьма высоких доходов капитана. Кроме того, сам Кессель находился в списке лиц, подлежавших допросу в комитете вследствие его связей с итальянской лотереей, оперировавшей в Вилледже и восточном Гарлеме. Таким образом, его дело оказалось в неприятной близости к делам Вито Дженовезе.
Прошел слух, что имя Кесселя вошло в список людей, получавших регулярный доход наличными, кроме обычных взяток, согласованных между полицией и лотереей заранее. В результате у комитета скопилось достаточное количество улик, чтобы арестовать капитана. У Уолтера Кесселя оставалось всего несколько выходов из такого критического положения: при допросе в Комитете Кефовера дать исчерпывающие показания и тем повредить делам Семьи; все преступления взять на себя и сесть на много лет в тюрьму; или покончить жизнь самоубийством. Но природа, случай или сам Господь оставили ему другую временную альтернативу. За две недели до того, как Кессель должен был явиться в комитет, у него случился обширный инсульт. В результате в течение года он находился в охраняемой больничной палате, и все ждали, пока к нему снова вернется речь.
Семья имела надежный доступ к информации в любой больнице города. Незадолго до того, как О'Дуайер был вынужден оставить пост мэра и переселиться в Мексику, он назначил помощником комиссара больничного департамента Доменика Дзезега – одного из друзей Семьи. Он недавно сообщил, что состояние здоровья капитана улучшается и Кессель уже может двигать руками и ногами и произносить несколько неразборчивых звуков.
* * *
Однажды после традиционной игры в джин по вечерам в среду Артур беседовал с Патом в ресторане Рокко на Томпсон-стрит.
– Я хотел бы знать, смог бы ты увидеться с капитаном Кесселем, – сказал Артур.
Пат вращался в семейном кругу уже достаточно долго, чтобы знать, что означает "увидеться" с кем-нибудь.
Артур продолжил:
– Насколько мне известно, его состояние улучшается, постепенно восстанавливается речевая способность, и, Бог знает, может быть, скоро он встанет и выпишется из больницы.
– Я не слишком хорошо с ним знаком, – сказал Пат.
Пат был знаком с Кесселем, так как тот присутствовал на заседаниях Совета Чести, когда рядового Конте дважды награждали медалями, но близко знаком с ним не был.
– Ну и пусть. Правда, врачи не разрешают, чтобы его часто навещали. Но полагаю, что если полицейский в форме придет к нему как старый знакомый, его должны впустить. Ведь капитан пока не может ответить на вопрос, действительно ли ты его старинный приятель. Не так ли?
– Полагаю, что не сможет ответить вообще никогда.
Через несколько дней полицейскому в форме с серебряными шестерками на петличках мундира разрешили навестить выздоравливающего капитана. Пат Конте принес с собой несколько журналов, номер "Конфиденциал" и стопку детективов Мики Спиллэйна. Он прихватил также одноразовый шприц для подкожных инъекций, заранее заполненный инсулином.
Арти Уинберг – приятель Пата по Нью-Йоркскому университету – был диабетиком, и он много раз беседовал с ним по поводу этой болезни. Во время таких разговоров Арти неоднократно говорил, что инсулин отпускается без рецептов и в любых количествах. Пат умудрился организовать встречу с Уинбергом, как в добрые старые времена. Они выпивали у Арти в квартире, и оказалось совсем несложным вытащить из аптечки пару игл, когда они расставались. Инсулин Пат купил в аптеке Хадсона на Лексингтон-авеню. Это была большая аптека с низкими ценами на лекарства, а потому вряд ли кто-нибудь смог бы вспомнить человека, купившего одну упаковку ампул с инсулином. Во всяком случае, Пат полагал, что никто не будет впоследствии искать наличие в теле инсулина или следов укола.
Дневная дежурная сестра сообщила ему, что полиции не разрешается впускать к больному посетителей, но он объяснил ей, что идет на работу. Полицейский, развалившийся в кресле у входа в палату, едва взглянул вверх, когда Пат входил к больному, показав охраннику на журналы и книги, принесенные капитану.
Кессель выглядел озадаченным, но не удивился и не встревожился, когда увидел Конте в палате. Пат улыбнулся и сказал: "Привет, капитан. Я принес вам несколько журналов и книг". Половина лица капитана дернулась в гримасе, которую при желании можно было принять за улыбку. Пат повернулся к нему спиной и вынул заряженный инсулином шприц. Кончик иглы был защищен пластиковой крышечкой. Пат заранее не входил в подробности, но знал, какой эффект последует за уколом. Инсулин извлечет весь сахар из крови капитана, мозг перестанет получать питание, и больной незаметно впадет в сон, медленно переходящий в смерть. Инсулин должен быстро поглотиться телом. При этом не наблюдается характерных симптомов, и даже при самом тщательном вскрытии невозможно обнаружить сколь-либо заметных следов инсулина.
Что касается следа от укола, то капитан был исколот не менее чем подушечка для иголок – так много лекарств вводили ежедневно в его тело посредством инъекций в течение этого года. Медицинские эксперты вряд ли заметят еще один след от укола. Сам укол должен был пройти легко, так как был подкожным, а не сложным внутривенным – следовало просто воткнуть иглу и нажать на поршень шприца.
Пат сел и, перелистывая страницы журнала, начал терпеливо ожидать, ничего не говоря капитану, который, видимо, подумал, что Конте зачем-то прислали из департамента, и постепенно перестал обращать внимание на пришедшего.
Пат рассчитывал, что всю операцию можно завершить за три четверти часа, если ее никто не прервет. Но его задача намного упростилась, когда через десять минут глаза изможденного, поседевшего человека в кровати закрылись и он заснул. Пат знал, что у больного была полностью парализована левая сторона тела, и он специально сел у этого края кровати. В палате было тепло, и тело больного было укрыто только простыней. Процедура заняла не более минуты. Пат воткнул иглу в тело сквозь простыню и нажал на поршень, чтобы он дошел до дна шприца. Парализованное тело, будучи нечувствительным, никак не отреагировало на укол. Так же вел себя и капитан – он даже не шевельнулся, продолжая спать.
Пат вынул иглу, положил ее в карман и вышел из палаты так быстро, что погрузившийся в кресло охранник вряд ли смог заметить время его выхода, не говоря уж о том, что сумел запомнить его внешность. Во всяком случае, Пат был спокоен. Смерть не должна была вызвать подозрений, и по всей вероятности, вскрытия не будет.
Смерть капитана Кесселя не повлекла вскрытия. Она вызвала лишь появление нескольких строк в газете. Не было бы и этого, если бы капитан не имел столь значительного послужного списка в полиции нравов. Нигде не было упомянуто о расследовании комитетом Сената и окружным прокурором Хоганом подозрительной финансовой деятельности капитана, так как в любом случае такие дела не попадали в печать. В газете просто указали, что капитан умер в результате осложнений, последовавших за инсультом, возможно, из-за тромба, образовавшегося в мозговом сосуде.
Пат не вдавался в детали, рассказывая Артуру Марсери об этом задании, и Семья не потребовала от него подробного отчета. Им просто нужно было, чтобы работа была выполнена. Но Артур взирал на него после этого с очевидным восхищением.
– Не перестаю задумываться над этим делом, – сказал он. – Ведь это не было чистым везением? Я хочу сказать, ведь это не произошло случайно?
Пат рассмеялся и сказал:
– Ну, у меня для ожидания подходящего случая было слишком мало времени, не так ли?
* * *
Конечно, не все "работы" Пата проходили столь же незаметно. Он производил много арестов, необходимых для организации. Владельцы ресторанов и баров в Вилледже, не принимавшие защиты от Тони Бендера или Томми Эболи, часто оказывались перед угрозой ареста или штрафа. То же самое происходило с владельцами лавок, установившими в зале китайский бильярд или сигаретный автомат, приобретенные из источников, не имевших отношения к Семье.
Вся эта деятельность Пата приводила к значительному удлинению списка арестов, произведенных в Шестом участке. В результате он заслужил признательность и уважение капитана Кернера – командира участка.
Пат сдал экзамен на чин сержанта весьма успешно – попал в число пяти процентов полицейских, получивших наивысшие оценки. Он в большей степени, чем другие, привык к атмосфере экзаменов, так как к этому времени уже год проучился в колледже. Вопросы были несложными и не содержали подвохов. Теперь оставалось только ждать нового назначения. Полученные за годы службы награды и благодарности добавили значительную сумму очков к оценке на экзамене, и Пат оказался в самом начале списка экзаменовавшихся. Ожидание назначения не должно было затянуться надолго.
Глава 8
Работы Пата по заданиям Семьи носили нерегулярный характер. Слишком большая его активность могла привлечь нежелательное внимание, а в данный момент его пребывание в ранге рядового полицейского было для Семьи весьма выгодно.
Если за запрещенную игру владелец игрового заведения не платил соответствующую мзду, можно было легко арестовать его. При этом улучшалось мнение о работе Пата и всего участка. Кроме того, владельцам таких заведений становилось ясно, что все они, занимаясь игорным бизнесом, должны искать покровительства организации, в данном случае Тони Бендера и его шефа – Томми Эболи. Иначе непокорные могли столкнуться с серьезными неприятностями.
Эболи был весьма активным дельцом и действовал как настоящий ростовщик. Если мзда (или "интерес") не была выплачена вовремя, то провинившийся ломал ногу, или ему случайно защемляли яичко, или у него оказывалась раздробленной кисть руки. Более того, если должник владел баром, в котором собирались известные педерасты или наркоманы, или он обслуживал представителей сексуальных меньшинств, или вода для мытья рук посетителей оказывалась недостаточно теплой, то владельцу грозил арест. Он получал предупреждение, что должен расплатиться с долгами, и как можно быстрее.
Иногда Пат посещал такой бар или лавку и давал понять, что через осведомителей получил сигнал, что сегодня ночью заведению грозит пожар, бой витрин или ограбление.
– Конечно же, мы не дремлем, – говорил Пат, – но не можем наблюдать за одним местом всю смену. Так что если вы испытываете затруднение в отношениях с какими-то людьми, может быть, следовало бы устранить эти недоразумения как можно скорее.
Вряд ли могло иметь значение то обстоятельство, что владелец заведения подозревал Пата в личной заинтересованности. У него не нашлось бы доказательств, да и Пат только выполнял свои обязанности.
Деятельность Пата не всегда была связана с "грязными" деньгами. Иногда приходилось улаживать вопросы чести. Так, Мейер Лански из Майами прислал сообщение, что дочь его приятеля была изнасилована в комнате над баром "Пони" на Западной третьей улице, и не одним, а двумя "чернозадыми гомиками, переодетыми в женщин", которые заманили туда девушку "сомнительными предложениями". Пат и Том получили эту жалобу для расследования.
Только Пат знал, кто позвонил в участок и сообщил, что в квартире над баром "Пони" слышны выстрелы. Они домчались до бара с угла Шестой и Восьмой улиц ровно через девяносто секунд. Как обычно, пока Том вылезал из-за руля, Пат уже выскочил из машины и мчался по лестнице.
В ладони Пата были зажаты два пластиковых конвертика. Мгновенно они были "обнаружены" в спортивном костюме из пурпурного атласа у высокого негра с козлиной бородой. Вторым насильником оказался коротышка-пуэрториканец с рыжеватыми волосами, бледно-голубыми глазами и плоским, широким, веснушчатым носом. Пуэрториканец был разъярен тем, что его другу "подсыпали". Он был готов выцарапать Пату глаза.
Было очевидным, что в квартире находился только один "мужчина". На диване лежала девушка с глазами, устремленными в бесконечность Она находилась в столь сильной прострации, что вообще ни на что не реагировала. Ее руки были настолько исколоты, что напоминали лунную поверхность, усеянную бесчисленными кратерами. Пата занимал вопрос, сколько заплатил этот псих за использование этого бледного, изнуренного тела. Похоже, единственной причиной, привлекшей педиков к несчастной, была ее великолепная грудь, свисавшая из расстегнутой индийской мадрасской блузы, – бледная прекрасная полусфера с крошечной клубничкой на вершине. Эта прелесть должна была бы принадлежать другой девушке.
Пат, подмигнув Тому, предложил ему осмотреть квартиру, пока он будет "допрашивать" преступников в холле. Выйдя из квартиры, негр в атласном костюме попытался сбежать, споткнулся и скатился вниз по пролету лестницы с новенькими железными ступенями. Пата не только не потряс, но даже не удивил этот несчастный случай.
За негром числился столь пространный список проступков и арестов, что его можно было сравнить лишь с длиной его козлиной бороды, Наличия наркотиков хватило для его заключения на срок от двух до пяти лет.
* * *
Пат за участие в столь деликатном деле был вознагражден Мейером неделей комфортного пребывания в новехонькой гостинице "Фонтебло" в Майами.
Конни была озабочена:
– Ты уверен, что нам окажется по средствам столь роскошная гостиница?
– Это подарок от друга, – объяснил Пат.
– За что же он так щедро отблагодарил тебя? – любопытствовала Конни, складывая одежду для отдыха в дорожные сумки.
– Это было обычное дело. Нет смысла посвящать тебя в подробности, – с раздражением ответил Пат. – И, Бога ради, купи себе достойный купальники модные летние вещи, в которых можно было бы без стыда показаться на курорте! Все твои тряпки выглядят так, будто модельером была твоя бывшая мать-настоятельница! Ведь не такой уж смертельный грех ты совершишь, если будешь выглядеть сексапильной, не так ли?
Конни все еще не оставляли сомнения и заботы относительно этого путешествия.
– Эта поездка должна стоить не менее тысячи долларов. У тебя не будет неприятностей, если кто-то узнает, что ты принимаешь столь дорогие подарки?
– Послушай, я заслужил ее. Это все, что ты имеешь право знать. Ты занимайся готовкой, уборкой и молитвами. А я позабочусь о финансах.
* * *
Постепенно, развивая дружеские отношения с влиятельными людьми, Пат узнал множество способов улучшения своего финансового положения.
На территории Шестого участка было множество заведений, которым Пат уделял особое внимание во время патрульных поездок. Часть их была в сговоре с полицией и регулярно платила взятки за особое наблюдение и защиту. Другие находились под крылышком Бендера и требовали еще большего внимания.
На Вест-стрит вблизи от федеральной тюрьмы размещался матросский бар. Бар неофициально служил биржей труда для портовиков, букмекерской конторой и приемной ростовщика. В Семье было известно, что Бендер наживает на этом невзрачном заведении от двадцати пяти до пятидесяти тысяч в месяц. Бар нуждался в серьезной защите, так как букмекер и ростовщик работали с большими суммами наличных. Сэмми Уэйн – владелец бара – отстегивал по сотне в месяц Пату и Тому только за то, чтобы у них не возникало взаимных неудовольствий.
Однажды ночью в августе, сразу после четырех часов – конца смены, Пат и Том объезжали квартал для последней проверки бара и захвата пары педерастов. Передняя дверь бара уже была закрыта. Пат вышел на Двенадцатую авеню, чтобы войти через боковой вход. Когда он толкнул скрипучую деревянную дверь, то сразу услышал приглушенное шарканье ног по посыпанному опилками полу и придушенный захлебывающийся стон. Перед ним мелькали силуэты каких-то людей. Пат быстро прошел через вход, отступил в тень, подальше от света уличного фонаря, и вынул из кобуры служебный револьвер. В тусклом свете, проникающем из глубины бара, он видел мужчину, упершегося ножом в поясницу Сэмми и натягивающего веревку, в то время как второй бандит стоял на "стреме".
– Стреляй в него, – завопил мужчина с веревкой.
Пат бросился в сторону – пуля разнесла в щепки часть дверной панели над его головой. Он выстрелил почти инстинктивно в направлении вспышки бандитского выстрела и был весьма доволен собой, когда один из силуэтов исчез, как утка в тире на Кони-Айленде.
В тот же момент Пат ощутил отвратительный удушливый запах экскрементов и услышал, как тело человека падает на покрытый опилками пол. Звук был такой, словно рухнул мешок с картофелем. Выстрел из глубины зала разбил бутылку виски Джэк Дэниэлс, и пуля с воем срикошетила в направлении деревянных крашеных кабинок зала. Стрелял Том, который из машины услышал выстрелы и бросился на помощь.
– Все оставайтесь на месте, – приказал Пат.
Он просигналил, Том вошел через открытую дверь, и они включили ослепительный верхний свет. Сэмми лежал на полу в мокром переднике, его глаза странно вывалились из орбит, язык высунулся, будто дразня, а лицо приобрело пурпурный цвет. Очевидно, он был в состоянии, настолько близком к смерти, что мускулы сфинктера уже перестали функционировать, отчего он лежал в коричневой вонючей жидкости.
– Позвони в скорую помощь. Пусть прихватят искусственные легкие. Может быть, он еще жив, – сказал Пат Тому.
Том защелкнул наручники на мужчине, лежавшем на полу.
– Этот парень получил пулю в плечо. Он тоже поедет в этой скорой помощи.
Пат приказал другому бандиту – блондину с отекшим лицом и водянистыми голубыми глазами:
– Подними руки вверх, как следует вверх.
Мужчина повиновался.
– Хорошо. Теперь раздвинь ноги, – сказал Пат.
Бандит стоял в странной позе, как будто был деревянным прыгающим на шарнирах человеком-игрушкой. Пат оперся левой рукой о стойку бара, старательно нацелился и сильно ударил его между ног. Блондин от боли сложился вдвое. Пат поднял колено и с удовольствием услышал звук крошащихся костей, когда его коленная чашечка ударила в пухлый подбородок.
Оба бандита были задержаны за вооруженный грабеж и попытку убийства. Но присутствие веревки на месте преступления указывало на то, что это было нечто более, чем обычное бандитское нападение. Веревка была "фирменным знаком" бруклинской банды Профачи. Пат понимал, что это происшествие означает се-мейную неприятность.
Джули Пьяченца – раненый бандит – умер от заражения крови в отделении больницы Беллвью. Паджи Кемельмоне – пухлый блондин – принял участие в бунте арестантов в тюрьме Томбс и умер от ранения заточкой, сделанной из кроватной пружины.
Сэмми Уэйн выжил после попытки удушения, так как прямо в машине скорой помощи, пока она мчалась в больницу Святого Винсента, ему начали давать кислород и подключили к автомату искусственных легких.
Так как во время задержания стрельба производилась с обеих сторон, работа полицейских была признана достойной награждения. Кроме того, этому происшествию выделили по колонке газеты "Дейли ньюс", "Пост" и "Джорнел".
Теперь у Пата было так много наград, что газеты часто называли его "героем-копом". Такое отношение репортеров к Конте вызывало гомерический смех в гардеробной участка, но в нем слышались нотки зависти.
Состоялось заседание представителей Семьи Дженовезе и бруклинской группы Профачи.
Профачи клялся, что ничего не знал о проделках обоих своих бандитов, к тому времени уже умерших. Тот факт, что оба столь мученически погибли, уладил дело для бруклинской организации.
Глава 9
Наконец пришел долгожданный приказ о перемещении Регана Дойла в Чикаго. Очутиться после Атланты в загрязненной атмосфере Чикаго было все равно, что погрузиться в зловонное болото. Чикагский полицейский департамент был известен по всей стране как самый коррумпированный в Америке. Каждого капитана подбирал окружной комитетчик, и, если вновь назначенный не шел на поводу, его быстро увольняли.
Колтрейн – новый начальник Дойла – предупредил его, чтобы он не делился какой-либо информацией с полицейским департаментом, не доложив об этом вначале в Бюро.
Директору ФБР, не желавшему верить в существование организованной преступности, пошло бы на пользу побыть некоторое время в Чикаго, где мафия контролировала не только азартные игры, проституцию и наркотики, но и легальный бизнес: строительные подряды, сеть распределения продуктов, прачечные, развлекательные аттракционы и, кроме того, сотни баров с девочками и двадцать один притон, где с "карася" брали двадцать пять долларов за бутылку газированного калифорнийского вина и десять долларов за оральный секс в кабинке.
Все признавали Первый участок Департамента полиции Чикаго собственностью мафии. У Сэма Момо Гианканы – известного босса мафии – многие родственники состояли на откупе по всему Первому участку.
Практически город не изменился со времен гангстерских войн тридцатых годов, когда Торрио, Капоне и Большой Джим Колисимо одержали победу над О'Баньоном и его приятелями. Но чиновники ФБР продолжали твердить: "Организованной преступности не существует. Мафии нет, опасайтесь коммунистов".
Дойла охватывало разочарование каждый раз, когда он собирал доказательства организованной преступности, но не мог завести на отдельные случаи дела. Даже получив сведения о крупной команде взломщиков, оперирующей внутри полицейского департамента, Реган не смог добиться у Вашингтона поддержки в расследовании.
Хотя ФБР обладало властью для проверки коррумпированных полицейских департаментов, без поддержки "свыше" проект был безнадежен. В самые мрачные минуты Дойл подумывал об отставке или переходе в частную охранную службу.
Вскоре после переезда Дойла в Чикаго в городе появилась Китти в качестве прима-актрисы представления, устроенного в честь конференции фирм-производителей сантехнического оборудования. Представление называлось: "Не позволим бизнесу вылететь в трубу".
К этому времени Дойл уже не дорожил своей работой так, как раньше, и они с Китти провели целую неделю в Блэкстоне. В постели Китти была самой нежной, любящей и прекрасной из всех женщин, которых он знал, но его постоянно грызло сомнение, мучая постоянным вопросом: "Кто научил ее такому искусству любви?" У него хватило ума не заговаривать с ней на эту тему, но однажды воскресным утром, когда они завтракали кусочками бекона, он вдруг заговорил о женитьбе:
– Китти, ты единственная женщина, которая по-настоящему "достала" меня. Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду.
Китти кивнула, с хрустом пережевывая кусочки бекона своими великолепными зубами.
– Дело не только в том, что нам хорошо в постели, – продолжал Дойл. – Просто, когда мы вместе, я счастлив и все идет прекрасно. Если мы выходим куда-нибудь, люди смотрят на нас и любуются нами и тогда происходят забавные вещи. Помнишь, как один парень пригласил нас в свой подвальчик на Уобэш-авеню, где собрались на джем-сейшн музыканты диксиленда или как мы веселились во время вечеринки на яхте на озере?
– Это было очень здорово, Реган, – согласилась Китти.
– Так вот, я сделал неплохую карьеру в Бюро. Вероятно, в следующий раз меня переведут в Нью-Йорк, а ты, поездив по стране, быть может, добьешься успеха в театре. Почему бы нам не пожениться?
Китти обхватила теплыми мягкими руками голову Регана, едва не сбив поднос:
– Реган, ты такой милый. Наверное, ты самый славный парень в целом свете.
Реган понял, что это означало "нет". Он уткнулся носом в щель между гладкими полушариями и задержался там на пару минут, чтобы Китти не увидела, как он обиделся. Вскоре он вынырнул, чтобы отдышаться.
– Что ж, это всего лишь идея, – заметил он.
– Это хорошая идея, Реган, – серьезно сказала Китти. – Я думаю, она сработает. По-моему, нам будет хорошо вместе, но я никогда не посвящу себя замужеству, пока во мне занозой сидит театр. Поверь, участвовать в шоу "Не позволим бизнесу вылететь в трубу" – не мой идеал актрисы...
В тот день они решили сходить в Брукфилдский зоопарк. Во время одевания Реган спросил у Китти, не видела ли она Пата и Конни.
– Я встречаюсь с ними раз-два в год, когда бываю в Нью-Йорке, – ответила она. – Похоже, они очень счастливы, и Пат прекрасно продвигается по службе.
После ее ответа Реган долго молчал, поскольку толком не знал, как ему реагировать на имя Пата, но чувствовал, что лучше всего вообще не вспоминать ту неприятную для него ночь.
Он сделал в блокноте пометку, чтобы попросить завтра о перемещении в Нью-Йорк.
Глава 10
Когда Пат стал сержантом, он попросил, чтобы его перевели в Семнадцатый участок. Его уже не интересовали мелкие полицейские взятки. Теперь он занимался более серьезными делами, и куча денег в его сейфе росла с каждым годом.
Конечно, ему приходилось время от времени тратиться. Когда он выходил поразвлекаться, то посещал уже не соседние бары в Вилледже и на Малбери-стрит, а ходил в "Копу", или "Везувий", к Джилли или в "Ла Скалу". Иногда ему надо было появляться в таких местах отдыха, как Голд-Ки или Лейк-Клуб.
Деньги уходили, но и приходили тоже. Во многих случаях Пат вел себя как "денежный мешок". Он тратил деньги, покупая коллекции, а также "швырял" деньгами, устраивая дела Семьи, часто такие, которые не имели отношения к Департаменту полиции.
Семья, к этому времени самая большая Семья – Семья Дженовезе тоже претерпевала некоторые изменения. Вито укреплял хватку, в то время как Костелло ее терял.
Расписание Пата было нерегулярным, поэтому он все меньше времени проводил с Конни. В нерабочее время он занимался своей сверхурочной деятельностью. Иногда они с Конни ездили отдыхать в Майами, Лас-Вегас, Лос-Анджелес, на Багамы, но она ненавидела большие курорты и места азартных игр.
Единственная поездка, когда Конни была счастлива, – двухнедельное путешествие в Италию и Швейцарию во время отпуска Пата. В кармане у Пата лежал пакет для мистера Лукания – Чарли Лаки. В Неаполе они с Конни пробыли только два дня, затем поехали на машине на север и провели четыре дня в Риме, где Конни попала на аудиенцию с Папой Римским, устроенную Сэмом Мэсси.
Потом они поехали во Флоренцию, в Милан и дальше направились через Доломиты в Швейцарию. В Цюрихе, где у Пата было дело в банке "Креди Сюисс", они остановились в отеле "Идеи Сюр Лак". Пребывание в Цюрихе оказалось их вторым медовым месяцем.
Однажды вечером после фантастического обеда в отеле, в течение которого они прикончили две бутылки Доуля и завершили еду персиками, плавающими в Киршвассере, Конни воспламенилась. И Пат тоже, видя, как она выбирается из черного платья, ощутил нежность и возбудился. Ее тело все еще было крепким и красивым: груди высокие и выдающиеся вперед, живот гладкий и без морщин, под пушком между ногами просвечивает, розовая кожа. Он начал целовать ее тело, которое горело, как в лихорадке. Когда Пат коснулся пушистого треугольника между ее ног, она застонала от страсти. Никогда Конни не была такой готовой ответить на его желание. Изогнувшись под прикосновением Пата, она решительно потянулась к его твердому органу. Внутри у нее было скользко и очень горячо. Он двигался длинными медленными толчками, и она во второй раз со времени их женитьбы вслух забормотала: "О, Господи, о, Господи, как хорошо. О, Господи, еще еще".
Пат с Конни заснули в объятиях друг друга – впервые за последние три года. На следующее утро они остались в постели и заказали в номер американский завтрак – яйца, ветчину, апельсиновый сок.
– Господи, как мне надоел этот континентальный дерьмовый завтрак, – сказал Пат, когда они стояли на балконе и смотрели на прогулочные лодки, двигавшиеся по поверхности озера Цюрих.
– Знаешь, – лениво заметил Пат, – давно у меня не было такого чувства умиротворенности. Нью-Йорк отсюда кажется таким далеким. Здесь теряется ощущение времени. Едва ли я вспомню, какой сегодня день недели или месяц.
– Я тоже не смогу, – мечтательно ответила Конни. – Я оставила календарь дома и термометр тоже.
Пат ощутил мгновенную панику, но потом улыбнулся. Почему бы и нет? У них теперь были деньги. У них было благополучие, и они планировали переехать из квартиры в дом, расположенный кварталах в пяти от Сэма, – приятный кирпичный дом, похожий на те, которые стоят вокруг озера здесь, в Швейцарии, с задним двориком и деревьями спереди. Дом принадлежал "Поставщикам провизии Бергоффа", но Бергофф разорился и был готов на хорошую сделку, особенно с другом Ала Сантини.
Внезапно Конни вспомнила, что это был за день – воскресенье. Они нарядно оделись и пошли на мессу в Гросс-Мюнстерский собор, построенный Шарлеманом.
Позже Конни сказала:
– Я молилась Святой Терезе. Я просила у нее, чтобы у нас был красивый мальчик. Мы назовем его Патриком, как и тебя.
– Ты несколько торопишься, – кисло заметил Пат. – Кроме того, меня зовут Паскуале.
Глава 11
Через два месяца после возвращения из Швейцарии Конни второй раз сходила к молодому доктору Пиледжи и обнаружила, что Святая Тереза откликнулась на ее молитвы. Прямо от врача она пошла в собор Святого Адриана и поставила свечку святому.
В тот день Пат дежурил в Семнадцатом участке с двенадцати до восьми утра. Когда он выходил в ночную смену, он обычно покупал пакет печенья. Конни старалась встать, когда он возвращался, чтобы помочь ему сделать завтрак, но если она спала, он просто ел печенье со сливочным сыром и кофе и прыгал в кровать. Из-за беспорядочного расписания у них были отдельные, но смежные спальни.
Тем утром Конни проснулась со звоном будильника, который она поставила, чтобы проснуться, когда Пат вернется. Как только она услышала звук подъезжающей машины, она стала выжимать сок из апельсинов. Это для Пата. Она смолола и поставила кофе. Когда он завтракал один, то всегда пользовался быстрорастворимым.
Пат, как только вошел, сразу же учуял запах молотого кофе.
– Конни, ты встала? – крикнул он.
– Я здесь, в кухне, – ответила она.
Кухня была большой и солнечной, с окнами с трех сторон. Позади был выход к гаражу. Пат вошел через него. Коснувшись губами лба Конни, он взял стакан с соком.
– Великолепно. Это мне пригодится, – заметил он и одним глотком отхлебнул половину.
Повесив китель на стул, он сел с утренним выпуском "Дейли ньюс", чтобы просмотреть результаты матчей.
Конни так и не смогла привыкнуть к виду Пата, сидящего на кухне без пиджака с торчащим из-за пояса пистолетом, но она была счастлива. Поджарив яйца с маслом и свежим зеленым перцем, как любил Пат, она взяла у него пакет с печеньем, сломала одно и положила на тостер для подогрева.
– Восхитительно, – пробормотал Пат, переходя к следующей странице спортивных новостей.
Конни принесла ему кофе и бутылочку сахарина, который он стал употреблять, чтобы не толстела талия. Фигура Пата все еще была стройной и атлетической, но когда он сидел, над ремнем показывалось подобие брюшка.
Конни села напротив за желтый кухонный столик и стала смотреть, как он пьет кофе и листает газету. Через некоторое время Пат почувствовал, что она на него смотрит, и с вопросительным видом опустил газету.
– Пат, – сказала она, – У меня есть чудесная новость.
Такое заявление Конни обычно означало, что или собор Святого Адриана раздобыл восемьсот долларов для азиатских детей-сирот, или она договорилась покрасить ванную по знакомству всего за двадцать пять, или еще какую-нибудь малозначительную новость. Он поднял глаза, делая вид, что ему интересно:
– Да?
– Пат, – сказала Конни, потянувшись, чтобы взять его руку, – Святая Тереза услышала мои молитвы.
– Очень приятно.
– У нас будет ребенок.
Секунд десять он смотрел на нее, не понимая, затем до него дошло. Он широко улыбнулся, не в силах скрыть восторг:
– Это восхитительно, Конни! Серьезно, это восхитительно! Когда ты узнала?
Она рассказала ему все в деталях, и он показался ей ближе и более заинтересованным в ней, чем за два последних месяца, прошедших после поездки. Потянув вокруг стола, Пат посадил ее на колени, осторожно держа за талию.
– Я рад. Это то, что мы ждали. А как ты считаешь? – спросил он.
– Сейчас все хорошо. У нас есть дом. Достаточно денег. Здесь хороший район для ребенка.
– Ты уже говорила Сэму?
– Собиралась позвонить попозже.
– Давай вместе ему позвоним, – предложил Пат.
Сэм был вне себя от восторга:
– Господи, я буду дедушкой! Я уж думал, что это никогда не случится! Давайте, я устрою приятную семейную вечеринку.
– Нет, это мы ее устроим. Но я хотел бы подождать несколько месяцев, пока мы не удостоверимся, что все будет в порядке.
Конни сияла от счастья.
* * *
Пат выбрал время для вечеринки в июне. Поскольку Конни была уже на седьмом месяце, он настоял на том, чтобы все блюда для стола были привозными. Сэм порекомендовал поставщика Чарли Найтингейла, который работал на Вилли Мура в округе Берген. Чарли должен был разжечь на заднем дворе древесный уголь, чтобы приготовить огромный филей чистого, выдержанного говяжьего мяса.
Звонок Ала Сантини в "Ройял" обеспечил нужное количество высококачественного мяса. Конни настояла на том, чтобы самой сделать лазанью в качестве добавочного блюда, и Пат не возражал, так как Эсперанца должна была помогать. Льюис, черный дворецкий и подручный Сэма, должен был встречать гостей и принимать у них одежду. Приглашено было более пятидесяти человек, включая университетских друзей Пата – Арти Уинберга и Джима Бэйли – и нескольких других приятелей из старой команды с улицы Малбери – Ала Сантини, Поли Федеричи и Поля Ганчи.
Чтобы оживить вечер, Сэм пригласил "музыкальную банду" – аккордеониста, скрипача и пианиста, которые перемежали "Торна а Сорренто", "Маре, Маре, Меццо Маре" и классику Монтовани.
Во время вечеринки женщины болтали о детях и восхищались, как Конни обставила дом, использовав эклектическую комбинацию стиля модерн с провинциальным французским стилем.
Мужчины говорили о работе, спорте, политике и сексе. Поли Федеричи был главным редактором "Бронкс хоум ньюс". Поль Ганчи владел похоронным бюро на краю старого района Малбери. В Семье ходили слухи, что именно Ганчи изобрел гроб с двойным дном. В таком гробу можно спрятать тело, которое по определенным соображениям должно исчезнуть.
Среди приглашенных был Гвидо Патерно – банкир и финансист Семьи. Недавно его избрали директором Первого американского банка, в котором он был самым крупным вкладчиком. Банк имел отделения в других городах и был связан с частными банками на Багамах, в Монреале и на Бермудах.
Примерно в пол-одиннадцатого гости начали расходиться, шумно прощаясь с объятиями и двойными итальянскими поцелуями.
Оставив Конни с гостями, чтобы она помогала им искать их пальто и окончательно прощалась с уходящими, Патерно с Патом перешли в комнату первого этажа, которую Пат превратил в свой кабинет с конторским стулом, антикварным письменным столом из красного дерева, кожаным диваном и стеной книг. Под досками пола Пат сам сделал незаметный подвальчик из бетона и стали.
Пат предложил Патерно сесть на диван и, достав из маленького холодильника лед и грант двенадцатилетней выдержки, разлил его. Выпив друг за друга и за ребенка, они занялись делом.
– Гвидо, – сказал Пат, – этим делом я занимаюсь самостоятельно. Что бы ты сделал с облигациями правительства на триста тысяч долларов?
– Я мог бы гарантировать тебе двадцать – двадцать пять процентов, – ответил Гвидо после размышления. – Почему бы нам не продать их здесь, в Нью-Йорке?
– А что, если бы я открыл счет в швейцарском банке?
– Ну, будет трудно перевести туда деньги.
В прихожей Конни искала черную норковую шубу Сильвии Ганчи. Она находилась в глубине большого стенного шкафа для одежды. Сняв тяжелую блестящую шубу с крюка, Конни услышала голоса, идущие от стены. Этот шкаф граничил с большой комнатой, которая служила Пату кабинетом. Возможно, Констанца не стала бы прислушиваться, если бы не узнала громкий, возбужденный голос Пата.
– Ты с ума сошел, Гвидо! – горячо говорил он. – Я быстро все улажу в Монреале. Мы сможем получить полную цену. Мы разместим деньги в отделении твоего банка в Монреале. Я тебе дам десять процентов. Это хорошие проценты. Затем я сам провезу деньги из Монреаля прямо в Цюрих, и нигде это не будет зарегистрировано. Может быть, на обратном пути я закину пятьдесят тысяч Чарли Лаки в Италию, так чтобы деньги на меня работали. Эти пятьдесят я могу за два месяца превратить в сто пятьдесят.
Гвидо, казалось, заинтересовался:
– Может быть, я мог бы немного подкинуть отравы? Ну, белый порошок, ты понимаешь. Хочешь в это включиться?
– А я думал, Фрэнк приказал не лезть в дела с белым порошком.
– Э! Сейчас все этим занимаются. Вито ничего не говорит Фрэнку, но это большая часть его бизнеса. Если наша Семья хочет остаться на плаву, мы должны тоже этим заняться.
Наступило молчание, затем послышался приглушенный голос Гвидо. Очевидно, они разливали спиртное, но он говорил:
– Мои проценты... возьми их с собой и обрати в товар...
Дальше голоса перестали быть различимыми. Видимо, они отошли от стены в сторону холодильника, Конни оперлась о стену, держась за живот и размышляя.
Раньше ей казалось, что нет ничего странного в той жизни, которую они вели. Она была уверена, что с большой квартирой в Ривердейле им помог Сэм. По дому Пат не обсуждал с ней финансовую сторону, но Конни предполагала, что основная часть оплаты произведена из свадебных подарков. Она никогда не обращала особого внимания на денежные дела, но слышала, что этот дом стоит не меньше ста тысяч. Никто никогда не обсуждал их образ жизни. Она привыкла к подаркам и помощи со стороны отца.
Конни имела смутное представление о том, что Пат вовлечен в какие-то деловые связи с Сэмом и Артуром тоже, но не знала, что это за дела. Однако, основываясь на немногочисленных знаниях, полученных из отделов новостей газет, она ясно поняла, о чем шла речь в услышанном разговоре. Она плохо разбиралась в акциях и облигациях, но в данном случае с ними определенно было связано что-то нелегальное. Насчет же белого порошка все было понятно. Это, должно быть, героин или кокаин.
Не отсюда ли брались средства на все их шикарные путешествия, которые, как говорил ей Пат, оплачивал некий "друг"? Не из-за этих ли манипуляций они ездили во второй медовый месяц с остановками в Неаполе и Цюрихе – в ту поездку, из которой она и приехала с пузом? За дар Святой Терезы было заплачено наркотиками в венах какого-нибудь больного бедняги в Гарлеме.
– Святая Богоматерь, прости нас! – прошептала Конни.
Внезапно ее семимесячный живот показался ей очень тяжелым, свет над головой помутился и замерцал разными цветами. Лицо Конни повлажнело, дыхание начало выходить короткими хрипами. Ей казалось, что огромный комок плоти и крови в ее животе стремится пробиться к ее горлу.
Почувствовав, что сползает на пол, она постаралась за что-нибудь ухватиться. Ее рука нашла деревянный стержень над головой, на котором висели остальные пальто. Но стержень не был предназначен для такого веса, стенная накладка оторвалась с резким скрипом, и Конни неуклюже упала на пол, оказавшись под грудой одежды.
В комнате рядом Пат и Гвидо услышали странные звуки и выбежали из комнаты в тот же момент, когда Сильвия, подбежав, открыла полузакрытую дверь стенного шкафа. Увидев происшедшее, она издала пронзительный крик:
– Помогите! Помогите! Это Конни! Быстро. Помогите кто-нибудь!
Пат, бросив взгляд в шкаф, во всю мощь легких крикнул:
– Позовите Пиледжи!
Вбежав в кладовку, он начал стаскивать упавшие пальто с Конни, лицо которой было влажным и мертвенно бледным, ноги неуклюже раскинуты. Синее шелковое платье задралось намного выше колен. Пат взял ее подмышки и потащил на свежий воздух.
Глава 12
Пату удалось выпроводить оставшихся гостей и отнести бессознательную Конни в ее спальню наверху.
Врач посветил ей в глаза фонариком-карандашом, потрогал пульс, ощупал живот и прослушал сердце стетоскопом. Он попросил Пата помочь стянуть с нее длинное платье.
– С ней все в порядке, доктор? – спросил Пат.
Он заметил, что глаза у Конни остекленели и были полузакрыты.
– Все в порядке, насколько я понимаю, – сказал молодой врач.
Это был не тот старый доктор Пиледжи, который так долго лечил семью, а молодой Пиледжи с длинными рыжими волосами и сильной верой в психиатрию по Фрейду.
– Она испытала какой-то шок. Вы не помните каких-либо происшествий сегодня, которые могли бы это вызвать?
Пат удивленно покачал головой.
– Ну, я просто беспокоюсь, что это может вызвать преждевременные схватки. Сколько у нее, уже семь месяцев?
Пат кивнул.
– Что же, было бы хорошо, если бы роды не были преждевременными. Посмотрим, что мы можем сделать, Вы меня извините?
Он выгнал Пата за дверь, перед тем как продолжить осмотр.
– Думаю, все будет в порядке, – сказал он позже. – Я дал ей пару таблеток секонала, но лучше ее держать под присмотром. Я зайду завтра. А вы пока могли бы поискать причину шока или испуга. Это может быть полезным. Не испытывала она тревоги насчет болей при родах?
– Нет, – сказал Пат. – Думаю, она с радостью их ждала.
– Что же, поговорим с ней завтра. У нее были случаи истерики?
– Ну, иногда она шумит. Я не назвал бы это истерикой. Она немного нервная.
– Гм, – ответил врач, оставив Пату догадываться, что это означало. – Ну, а как насчет секса? Было ли с этим нормально? Надеюсь, вы не будете возражать против моего вопроса.
– Я не против. Я только думаю, что это не ваше собачье дело.
Пат проводил врача до двери.
– Не принимайте мои слова близко к сердцу, – сказал молодой Пиледжи. – Просто я думаю, это может иметь отношение.
– Займитесь лучше медициной, доктор, – заметил Пат, помогая врачу найти свои пальто и шляпу.
* * *
Утром Пат позвонил в свой участок и сказал, что берет день отгула. Затем позвонил Сэму и спросил, не может ли Эсперанца посмотреть за Конни несколько дней. Эсперанца пришла в восемь часов, принесла журнал "Ньюс", который он просил, и пошла наверх отнести Конни завтрак.
Покончив с кофе, Пат тоже пошел наверх. Конни сидела, тупо глядя на нетронутый поднос. Она, казалось, не отошла еще от сонных пилюль и едва ли заметила его приход. Он поцеловал ее влажный лоб и сел на стул у кровати.
– Все будет хорошо, Конни. Позже придет врач. Он сказал, что все будет хорошо.
Конни что-то пробормотала, он не расслышал что и наклонился ближе.
– Подонок! – сказала она голосом, лишенным всяких эмоций.
Он не был уверен, что понял ее.
– Извини, я не расслышал, – сказал Пат.
– Подонок!
На этот раз он услышал. Он подумал, не сошла ли она с ума.
– Ты чертов торговец наркотиками и мошенник! Я слышала ваш разговор.
Пат казался изумленным не на шутку.
– О чем ты говоришь?
– Я была в шкафу для одежды. Я слышала, как ты говорил с Патерно.
– О чем ты говоришь?
– Я слышала, как вы говорили о белом порошке и об украденных облигациях и о поездке в Монреаль, и теперь я знаю, для чего были нужны все эти поездки в Гавану, в Италию. Ты – мафиози.
– Послушай, – заметил Пат. – Лекарство, наверное, слегка подействовало тебе на мозги.
– Нет. Я, может, слегка обалдела от пилюль, но я все помню очень хорошо. Я сидела там и думала, и внезапно поняла, что это происходит уже много лет, а я просто не замечала.
Как заметил Пат, ее мышление действовало, но говорила она мертвым голосом, как какой-нибудь электромоторчик в электропроигрывателе.
– Слушай, – сказал Пат. – Я не говорю, что ты не права. Я просто говорю, что ты не понимаешь. Это бизнес, и он не имеет отношения к мафиози, преступлениям или насилию. Просто бизнес. Ты же не хочешь, чтобы я всю жизнь был придурком-полицейским?
– Мой отец... Сэм знает об этом?
Пат издал короткий невеселый смешок.
– Знает?! Ты смеешься? Он – босс, человек номер один. Чья, по-твоему, была вся эта чертова идея?
– О чем ты говоришь?
Глаза Конни открылись в первый раз за все утро.
– Бога ради, когда ты повзрослеешь? Ты не знаешь, что именно дон Антонио и твой отец втянули меня в эту Семью? Не знаешь, что они растили меня, как тепличный цветок? Ты думаешь, можно получить прекрасные цветы, не вымочив их корни в дерьме? Оно и дает всему рост. Не знаешь, что вся наша свадьба была спланирована твоим отцом, чтобы было кому продолжать семейное дело? Бога ради! Чему там тебя учили в этой обители Святой Агнес? Ты думаешь, твой дядя Раймундо не погряз во всем этом до самого крахмального воротничка?
Взяв полный стакан апельсинового сока, Конни запустила им Пату в голову.
– Ты – подонок! – крикнула она. – Чертов подонок! Убирайся отсюда! Ты – чудовище!
Конни бросила в Пата сахарницей и тостом. Он увернулся. Внезапно глаза Конни закатились, и она начала выть долго и придушенно, перемежая вой рыдающим смехом и воплями. Одновременно Констанца стала корчиться на кровати, бросая свой живот из стороны в сторону и сбивая ногами мешающие одеяла.
Пату удалось захватить покрывалом ее руки, сшибив на пол поднос, так что она могла только мотать головой, вопя и кусая губы. Теперь уже Пат испугался. Он дал ей две пощечины, но без толку. Снизу бежала Эсперанца, крича:
– Что происходит, что происходит, сеньор?
– Вызови доктора Пиледжи. Его телефон есть в книжке.
– Я не умею читать, сеньор.
– О, Господи. Ладно. Постарайся удержать ее на кровати в спокойном виде. Я вызову врача.
Эсперанца села на кровать и стала гладить лоб разбушевавшейся женщины.
– Хорошая, хорошая девочка, – говорила она, и эти слова, по-видимому, действовали успокаивающе.
Конни лежала теперь тихо, только грудь ее вздымалась. Пат пошел в свою спальню и позвонил Пиледжи:
– Вам лучше приехать побыстрее, доктор. Констанца в истерике.
– Этого-то я и боялся, – ответил Пиледжи. – Сейчас буду.
Пат хотел вернуться в комнату Конни, но было очевидно, что при его появлении все началось бы снова, поэтому он пошел в свой кабинет и начал думать. Что она слышала? Немного, наверное. Они не упоминали никаких имен. Только произнесли несколько фраз. Они говорили о поездке, облигациях и белом порошке.
Пат часто задавал себе вопрос, понимает ли Конни, что их образ жизни далеко не соответствует его официальным доходам. Однако он видел, что она принимает неожиданную роскошь без всяких вопросов. Хотя она и занималась покупкой продуктов и вещей, но не имела представления о таких более значительных проблемах, как стоимость машин, домов, поездок, зарплата слуг и т. п. Пат оплачивал счета и не распространялся о своих финансах. Для Конни это было нормальным. Сэм Мэсси приучил ее к непонятным делам и неожиданным "милостям" таинственных друзей.
Так как Констанца давно бросила читать газеты, считая насилие и трагедии огорчительными, а увлекалась в основном женскими и популярными журналами, романами или религиозными писаниями, она редко встречалась с обычной писаниной о менее романтических делах Семьи.
Пат всегда считал, что не существует людей, настолько невинно судящих о происходящем, как Конни. Было ясно, что она слышала и верила только в то, во что хотела, и обладала способностью отгораживаться от неприятной правды. Он часто думал, всегда ли Конни будет такой простой и наивной. Могла ли она, живя с Сэмом, не знать о том, что все время идут какие-то темные дела? Не была ли ее постоянная беготня в церковь средством забыть об ощущении какой-то вины?
Поэтому впечатляло то, какое воздействие оказало на нее услышанное. Что точно она слышала и что могла понять?
Вскочив со стула, Пат побежал в прихожую и постучал по стене шкафа, граничащей с его кабинетом. Это была не более чем толстая фанера. Пат всегда заботился о том, чтобы его не подслушивали, и допустил такую промашку в собственном доме. Две остальные стены выходили на улицу, а дверь – в коридор, где всякий на виду, но о третьей стене он не подумал.
Пришел Пиледжи и, поговорив с Конни, дал ей еще снотворного. Затем спустился поговорить с Патом.
– С ней будет все в порядке? – спросил Пат. – С ребенком будет все в порядке? Она будто бы с ума сошла.
– Ну, – рассудительно сказал врач, – мы не любим использовать это слово, но, я думаю, у нее первичный психоз.
– Вы имеете в виду, что она и в самом деле сумасшедшая?
– Нет, не совсем так. Но иногда шок на такой стадии может вызвать непроизвольный аборт. Я считаю, что ей нужен круглосуточный надзор, или лучше послать ее в "Роуз Брайар" в Уэстчестере.
– Что это такое? – спросил Пат.
– Частная психиатрическая лечебница, но они осуществляют все медицинские услуги. Думаю, ей нужна некоторая шокотерапия.
– Господи, а это не убьет ребенка? – спросил Пат.
Врач объяснил, что терапия, наоборот, быстрее поможет вывести Конни из такого состояния и не существует никаких данных о ее вреде детям.
– Но будет необходимо наблюдать за лей и потом, – сказал Пиледжи. – Иногда бывают комбинации невротического и психотического поведения после родов, которые могут привести к попыткам самоубийства и прочим неприятностям. Не хочу вас тревожить, но думаю, что вы должны представлять себе ситуацию. Вы сможете послать ее в Уэстчестер?
– Да, – ответил Пат. – Мне это по карману. Она была в ярости. Говорила всякие вещи. Думает, что я какой-то преступник. Это, наверное, часть ее сумасшествия?
– Ну, – сказал доктор Пиледжи, – люди часто обманываются самым странным образом. Не обращайте внимания. Я могу вызвать частную "скорую помощь", если желаете.
– Да-да. Делайте все, что необходимо. И на самом высоком уровне.
Глава 13
Сэм размышлял, сидя на заднем сиденье своего "линкольна", в то время как Томми вел машину по Соумиллу на север, к Чаппакуа. Конни звонила ему утром в возбужденном состоянии и настояла на том, чтобы он приехал поговорить с ней.
– Золотце, я планировал приехать в конце недели и провести с тобой день, – ответил Сэм.
– Я не хочу, чтобы ты приезжал в конце недели. Я хочу, чтобы ты приехал сейчас. Ты должен приехать. Слышишь, папа? Я не шучу.
Сэм отменил несколько встреч, купил огромный букет гладиолусов и отправился в "Роуз Брайар".
Конни содержалась в отдельной комнате. Она была бледной, с холодными глазами, и ее живот невероятно возвышался на кровати. Сэм попросил сестру поставить букет в вазу и затем оставить их одних.
– Позовите меня, когда будете уходить, – ответила сестра. – Я должна быть с ней постоянно.
– Не беспокойтесь. Просто будьте снаружи. Я вас позову.
– Ну, – обратился он к дочери, когда дверь закрылась, – как ты?
Конни, как бы не узнавая его, мрачно смотрела прямо перед собой.
– Что такое, куколка? Ты не очень хорошо себя чувствуешь? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Мы – мафиози, папа?
– О чем ты говоришь? Это старушечьи россказни. Такой вещи не существует. Мы просто делаем бизнес с друзьями по Семье. Для этого и нужна Семья, в которую входят те, кому мы можем верить. Здесь ничего плохого нет, разве не так? Это просто бизнес. Не верь тому, что пишут в газетах.
– Мы – мафиози.
Конни смотрела перед собой.
– Ты просто не понимаешь. Семья защищает своих членов и все. Никому от этого вреда нет, кроме, разве что, нескольких людей, которые хотят нанести вред Семье. Нам нужно защищать друг друга. Только так мы можем быть сильными. Это тебя не должно заботить. У тебя есть муж. У него серьезная работа. Он работает в полиции. Он – герой. Тебе нет необходимости беспокоиться о других делах.
– Но ты тайком от меня устроил так, что Пат женился на мне.
Сэм пожал плечами:
– Как тебе сказать, дорогая? Ты встретилась с ним сама. Ты его полюбила. Это нормальный ход событий. Он, как джентльмен, спросил разрешения. В нашей прежней стране все женитьбы организовывались. Об этом деле – о любви – мы никогда и не слышали. Мы находили хорошую жену, хорошего мужа, мы жили вместе, делали детей, мы были счастливы. Мы не знали о любви. Ты же, по крайней мере, любила.
– Господи Иисусе, и Мария, и Иосиф! – горько сказала Конни.
– Послушай, ты мой ребенок, единственная девочка. Если бы Паскуале тебе не понравился, я бы не допустил этой женитьбы, но он тебе понравился, и очень понравился. Теперь вы станете настоящей хорошей семьей, а я буду дедушкой.
– Дедушкой кого? Убийцы и торговца наркотиками? О, твой внук присоединится к чудесной традиции! А что ты еще делаешь? Продаешь школьникам грязные открытки? Раздаешь марихуану по углам? Или ты просто отдаешь приказы, а это делают другие? Пат занимается своей контрабандой и убийствами из любви к своему дорогому тестю?
С каждым вопросом ее голос повышался, пока не, дошел до крика.
– Конни, пожалуйста, ты себя расстраиваешь. Это вредно для ребенка. Вот, выпей воды...
Сэм потянулся к термосу у кровати, но она сердито выбила его у него из руки. Термос со звоном упал на пол, и под кроватью образовалась лужа.
– Это сестра уберет. Постарайся успокоиться, девочка, – сказал Сэм.
– Ты то же самое говорил моей матери? – все еще громким и резким голосом спросила Конни. – Ты это ей говорил перед тем, как убить?
Голос Сэма стал холодным и жестким:
– Конни, ты говоришь, как ненормальный человек. Если ты будешь вести себя подобным образом, то можешь никогда отсюда не выбраться. Ты же хочешь выздороветь и родить ребенка, разве не так? Откуда у тебя эти ненормальные идеи?
– Ты и обо мне позаботишься, не так ли, если я буду продолжать говорить о твоем гнилом бизнесе? Позаботишься о своей девочке и маленьком внуке внутри? Это тебе легче, чем муху убить. Скажи, ты рассказываешь о своих ужасных деяниях за последнее время, когда ходишь на исповедь по воскресеньям?
– Конни, так не годится. Я пойду и скажу, чтобы тебе дали успокоительное.
– Да, ты бы хотел, чтобы они меня тоже сделали наркоманкой. Почему бы и нет? Ты же занимаешься бизнесом. Исповедуешься ли ты своему брату, чтобы это не пошло дальше, не достигло Бога? Но Бог смотрит на тебя все время. Он знает! И я знаю!
– Послушай, – сказал Сэм размеренным тоном. – Бог к этому не имеет никакого отношения. Бог – это для женщин.
Конни смотрела на него горящими глазами, грудь ее вздымалась. Затем так же внезапно, как и возник, эмоциональный шторм прошел. Глаза, снова став холодными, смотрели прямо в пустоту комнаты.
Сэм молча сидел, опасаясь, что любые его слова могут возбудить ее опять. Наконец он вздохнул, безнадежно пожал плечами и встал.
– Что ж, мне пора обратно в город, – сказал он. – Если тебе что-нибудь будет нужно – что угодно – дай мне знать и, пожалуйста, не расстраивайся насчет Семьи, насчет бизнеса. У тебя именно то, что сказал врач, – некоторое сумасшествие из-за ребенка. Такое бывает у многих.
Конни ничего не ответила, но закрыла глаза, и Сэм увидел слезы, текущие по ее лицу. Он вышел на цыпочках и тихо прикрыл дверь. Сестра, дремавшая в кресле в коридоре, вскочила на ноги:
– Все в порядке?
– Да.
Сестра пошла было обратно в палату.
– Подождите минуту, – позвал ее Сэм.
Он достал из кармана сверток банкнот, отделил одну и сунул ее в руку сестры.
– Я хочу, чтобы вы использовали все возможности, чтобы очень хорошо заботиться о моей девочке – очень хорошо, – сказал Сэм и пошел по коридору.
Опустив глаза, сестра увидела, что держит сотенную бумажку.
Этим вечером Конни казалась веселой. Попросив свой косметический набор, нанесла на лицо немного пудры и румян, чтобы смягчить больничную бледность. Сестра, увидев это, улыбнулась и продолжала читать журнал.
Из косметички Конни достала дамскую бритву с длинной ручкой, которой она брила под мышками. Осторожно отвернув верх, она вытащила тонкое синее лезвие "Жиллетт". Сестра, облизывая пальцы, листала журнал. Спрятав лезвие под одеяло, Конни быстро вонзила его сначала в левое запястье, затем в правое. Потом легла, тихо истекая кровью под одеялом, с умиротворенной улыбкой на лице.
Только через пять минут сестра заметила два красных пятна, проступивших сквозь хлопчатобумажные покрывала, и закричала:
– Господи, что случилось?
Откинув покрывало, она увидела руки, лежавшие каждая в своей луже крови. Конни была уже почти в коме, когда сестра схватила трубку телефона, чтобы вызвать экстренную помощь. Сердито сжав запястья рукой, чтобы пережать вены и остановить кровь, сестра поглядела на Конни, уже терявшую сознание, и сказала:
– Вы очень плохая женщина! Вы это знаете? Очень плохая.
Глава 14
После попытки самоубийства Конни постоянно держали под воздействием успокоительных средств. Ее глаза, когда она смотрела на Пата, уже не горели ненавистью, а были пустыми.
Когда Пат сказал ей, что на пару недель должен уехать в Канаду, она просто посмотрела на него неодушевленным взглядом и сказала:
– Я буду молиться за тебя.
Констанца часто молилась в последнее время и просила больничного католического священника заходить к ней по меньшей мере один раз в день.
Перед отъездом Пат принес ей книгу Дугласа "Ряса" и последние выпуски газет, а также цветущую бегонию, но Конни ни на что не отреагировала. Она просто повторила:
– Поезжай, если хочешь. Я буду молиться за тебя.
И Пат ушел.
* * *
Он проехал 358 миль до Монреаля и взял номер в гостинице "Риц Карлтон" на Шербрук-Вест-стрит.
Ему нужно было встретиться с Алом Агуеси – канадским представителем Стива Маггадино – в ресторане на крыше небоскреба. Агуеси заказал столик на имя мистера Альберта и описал Пату свой внешний вид. Агуеси должен был выглядеть молодым и амбициозным рабочим – человеком, с которым надо считаться.
Агуеси был где-то на год старше Пата. Подходя к столику, Пат увидел, как ему улыбается румяный, атлетического вида молодой человек в блейзере с серебряными пуговицами и в полосатом галстуке.
– Мистер Альберт?
– Именно. Вы, должно быть, из Нью-Йорка?
Агуеси пожал Пату руку.
Они быстро проработали детали продажи облигаций и встречи в Цюрихе, где деньги должен был забрать посланник Чарли Лаки. Пату понравился Ал, он узнал в нем свой образ во время восхождения к вершине. Особенно он восхитился британским покроем и немодным видом одежды Ала.
После обеда канадец повел его по старинным частям Монреаля: по Берри-стрит до реки Святого Лаврентия, мимо древних домов с медными пластинками с датами. Все вокруг говорили по-французски, и все вывески были французскими.
Пат с Алом говорили о спорте, в основном о хоккее, который Агуеси очень любил, немного о баскетболе, немного о сексе и совсем мало о делах Семьи, если не считать упоминаний об общих знакомых.
Ал спросил, путешествует ли Пат в одиночестве, и этот вопрос навел их на мысль о девочках. После прогулки они пошли в "Шато Шамплен" и посмотрели непристойную пьесу. Что касается таланта, то девочкам было далеко до Нью-йоркских, но они были свежими и шустрыми. Пат выразил особое восхищение брюнеткой со щеками, похожими на яблоки. Она спела несколько песен Эдит Пиаф.
– Это Мими Шапель, – сказал Ал. – Моя хорошая знакомая. Хочешь познакомиться?
– Еще бы!
Ал написал записку и отдал ее официанту, и через десять минут девица сидела у них за столом. К сожалению, она почти не говорила по-английски, и Алу пришлось стать переводчиком.
– Скажи ей, что я считаю ее великолепной.
– Monsieur dit que tu es tres belle, – перевел Ал.
Мими, улыбнувшись, сказала:
– Пасибо.
– Скажи, что мне хотелось бы взять ее домой как сувенир.
– Monsieur dit qu'il t'aime.
– Пасибо, – сказала Мими, улыбаясь Пату глазами. Разговор в таком же духе продолжался примерно час, затем Ал демонстративно зевнул и посмотрел на часы:
– Я думаю, что нам лучше начать двигаться.
Пат смотрел на розовощекую канадку горящим желанием взглядом:
– Я бы не прочь еще поболтаться.
– Не беспокойся, – заметил Ал. – Все уже схвачено.
Пат заметил, что, уходя, Ал просто подписал чек, и ему не было задано никаких вопросов. Все распрощались: "Мерси, месье Альберт" и "Оревуар, мистер Альберт". Ал оставил Пата у вращающейся двери отеля.
– Какой у тебя номер комнаты? – спросил он, и Пат ему сказал.
– Сразу поднимешься наверх?
Пат пожал плечами:
– Я уже готов под кусты, по-моему.
– Ладно. Чуть позже тебя ожидает сюрприз. Не ложись спать сразу же.
– Ради этого могу и подождать, – улыбнулся Пат.
Примерно через десять минут, когда он залез в свою пижаму, раздался неуверенный стук в дверь. Это была улыбающаяся Мими. Пат провел ее в комнату.
– Мистер Альберт говориль вы хотеть меня видеть, – сказала Мими с застенчивой улыбкой.
– Мистер Альберт говорил правду, – заверил Пат, помогая ей снять пальто.
– Мистер Альберт говориль вы хотеть объехать мир.
– Я был бы в восторге, – ухмыльнулся Пат.
Он получил наслаждение, какого никогда не испытывал. Мими не позволила ему делать ничего, настояв на том, что сама сделает все. Она целовала, лизала, кусала, гладила и ласкала его тело, не пропустив ни одной части.
Около половины четвертого утра Пат наконец задремал совершенно истощенный. Мими тихо поднялась, оделась и ушла. Через десять минут раздался резкий звонок телефона. Пат ответил, с трудом вспомнив, в каком городе он находится.
– Это бюро регистрации, сэр, – сказал голос из телефона. – Молодая леди сейчас уходит. Все ли в порядке?
"Господи! – подумал Пат. – Облигации! Наличность!" У него находились деньги и ценные бумаги примерно на четверть миллиона, а он даже не побеспокоился подняться, когда дама уходила. Быстро подбежав к стенному шкафу, Пат проверил внутренний карман спортивной куртки. Все было на месте. Вернувшись к телефону, он сказал:
– Отпустите ее. Все в порядке.
Затем Пат упал на кровать и заснул мертвецким сном.
Утром приехал Ал Агуеси на взятом напрокат "кадиллаке". Они вместе позавтракали в кафе отеля и в машине, на пути к аэропорту, обменяли облигации на наличные.
– Удачи и приятного путешествия, – сказал Агуеси при расставании. – Надеюсь, мы сможем когда-нибудь снова заняться бизнесом.
"Господи, – подумал Пат, – по сравнению с Нью-Йорком здесь все было настолько по-джентльменски".
В Цюрихе у самолета его встретила блондинка по имени Митци Диклер, которая была секретаршей Цюрихского отделения банка Патерно. Она заказала для него номер в гостинице "Бор-о-Лак". Ввиду существующей ситуации у Пата не было желаний оживлять воспоминания об уик-энде в "Идене". Мисс Диклер позаботилась о том, чтобы он хорошо пообедал и провел комфортабельно ночь.
На следующий день Пат поехал во внушительную контору Патерно на Банхофштрассе и завершил операции по переводу наличных в Неаполь и открытию счета на двести тысяч долларов в банке "Креди Сюисс".
Вечером Пат позвонил в "Роуз Брайар", чтобы поинтересоваться состоянием Конни, но она отказалась с ним говорить, поэтому он побеседовал с сестрой, сообщившей ему, что его жена отдыхает в комфортабельных условиях, но ей все еще дают успокоительные.
– Послушайте, – сказал Пат, – а не повредят ли все эти успокоительные ребенку?
– Сомневаюсь, – ответила сестра, – но я все же не врач.
– Что же, если она придет в себя, скажите, чтобы хорошо себя вела. Я позвоню еще.
Повесив трубку, он ощутил, как теплые груди мисс Диклер трутся через пижаму о его спину, а теплый язык делает круги в ухе.
– Секундочку, золотце, – сказал он, – подожди, пока я пополощу рот и уничтожу этот дикий вкус после вчерашнего пьянства.
Пат решил подождать два-три дня, чтобы получить четкое подтверждение того, что деньги в Неаполе прошли. Он понимал, что оттягивает возврат к тяжелой ситуации дома, но он никогда еще не испытывал такого изысканного чувства свободы и благополучия. Именно для этого он все время и работал: чтобы его любили женщины, чтобы иметь возможность путешествовать, чтобы чувствовать джентльменское отношение к себе, чтобы питаться, как кинозвезда.
Его следующий звонок в Чаппакуа был из "Палас-отеля" в Сент-Морице. Здесь в магазине подарков он купил пятисотдолларовые часы "Патек-Филипп" для себя и для Митци. В штатах такие часы стоили больше полутора тысяч, но все же не выглядели претенциозными.
На звонок ответа не было. Когда он слушал трансатлантические шумы, у него возникло ощущение, что до Констанцы не добраться. "Интересно, не рожает ли она", – подумал он.
На следующий день они с Митци направились по магистрали № 27, проехали озеро Сильваплана и остановились в Малохе – маленьком курортном городке, где родилась Митци. Там они отведали фирменное блюдо этих мест – сухую говядину, навестив коренастого фермера – отца Митци, который, не проявив ни малейшего интереса к Пату, с мягким гостеприимством принес им белое вино Фендант и дымящийся плавленый сыр.
Пат пытался звонить из деревенских телефонов, но связь осуществлялась через Цюрих или Женеву и надо было ждать несколько часов.
Белые, зеленые, пурпурные и синие горы, которые Пат никогда раньше не видел, были именно такими, какими он их себе представлял. Невозможно было и сравнивать этот открытый, чистый мир с забитыми народом городами его детства или даже с приятными видами на Гудзон в Ривердейле.
На ночь Пат с Митци остановились в Локарно, и Пат был рад услышать знакомую итальянскую речь. Они сняли номер в маленьком, но роскошном отеле на Пьяцца-Гранде. До обеда у них еще оставалось время для покупок, и Пат приобрел для Митци пишущую машинку "Гермес" и шведскую блузку с кружевами. Блузка была его идеей.
Путешествуя с Митци, Пат находился почти все время в постоянном возбуждении, потому что у нее была привычка в любой неподходящий момент касаться его тела. Это могло ему со временем надоесть, но пока было приятно. Когда он вел машину, ее рука постоянно находилась у него между ног, как птичка, сидящая на яйцах.
На следующий день они проскочили двести чудесных миль через Бриг до Монтро, проехав мимо Женевского озера, где Митци показала ему знаменитый замок Шильон, о котором Байрон написал поэму. Пат в школе изучал эту поэму, но не мог вспомнить, что там такое случилось с узником.
– Все дело в политике, – объяснила Митци. – На самом деле Франсуа Бонивара выпустили из этой тюрьмы через четыре года после написания поэмы, так что у нее все же был счастливый конец.
После обеда на озере они доехали до Веви и остановились в "Отеле Трех Корон", в номере с балконом, выходившим на озеро. Пат перенес белый телефон к столику у балкона, налил себе искрящегося белого вина и стал звонить в "Роуз Брайар".
На этот раз к телефону подошла сестра и сказала, что рядом находится доктор Пиледжи. Она спросила, не желает ли Пат поговорить с ним. Пат был не против. Пиледжи взял трубку:
– Привет, Пат. Вы там очень заняты?
– Да, – сказал Пат. – У меня было много дел. Как Констанца? Она еще не родила?
– С Констанцей все в порядке, – после паузы сказал врач. – Хотя она еще немного нервничает.
– А ребенок? Он уже родился?
– Да, сегодня утром. Мальчик.
– Восхитительно! – сказал Пат. – Я возвращаюсь первым же самолетом.
Он повесил трубку и сжал Митци в медвежьих объятиях.
– Я – отец мальчика! – завопил он. – Я – папаша!
– Чудесно, – заметила Митци. – Нам следует заказать шампанского, чтобы это отпраздновать. Я знала, что своей штукой ты можешь производить чудесные вещи, – весело добавила она.
* * *
В "Роуз Брайаре" Констанце позволили отдохнуть пару дней перед тем, как показать ребенка. Его показали бы и раньше, но она об этом их не просила, что тревожило весь больничный персонал.
В конце концов Конни, истощенная и бледная, слабым голосом попросила принести ребенка. Здоровенная медсестра вручила ей маленький сверток. Вместе с сестрой пришел Пиледжи. Констанца мельком посмотрела на удлиненную, покатую головку, косые глаза и огромный, непристойно болтающийся язык, затем потянулась к ребенку и нежно прижала его к себе.
В комнату поспешно вошел отец Марони – его вызвали, когда ребенка взяли из детской. Он встал позади сестры, в то время как Пиледжи и Констанца со странным интересом рассматривали сморщенный кусок человеческой плоти. Конни повернулась к священнику и спросила.
– Это Божья воля, не так ли?
– Пути Господни неисповедимы, дитя мое, – ответил священник.
– И Он наказывает нас за грехи наши?
– Пожалуйста, Констанца. Ты не должна так думать. Это не имеет к делу никакого отношения. Нам не понять Его путей.
– Дайте мне телефон, пожалуйста, – сказала Констанца.
Она взяла лежавший у кровати листок с телефоном Пата в Веви. Ей ответил Пат сонным голосом. В Швейцарии в это время было два часа утра.
– Это Констанца, Пат. Извини, что беспокою тебя, – сказала она мягко. – Я просто хотела сообщить тебе, что ты стал отцом восьмифунтового мальчика – восьмифунтового монгольского идиота!
Констанца аккуратно положила трубку.
Ребенок произвел странный писклявый мяукающий звук, и Констанца стала нежно его покачивать:
– Тихо, мой дорогой. Ты – мамин сладкий сынок" Ты – наш особый, Божий ребенок...
Глава 15
Пат, близко знакомый с миром смерти и жестокости, не знал, как отнестись к этой новой для него ситуации.
После родов Конни еще некоторое время лечили в "Роуз Брайаре" от того, что врач определял лишь как "нервное состояние". С первой же недели после приезда Пат ушел в работу, но он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме аморфного куска протоплазмы, которому он дал жизнь. Больше всего его беспокоил тот момент, когда Конни упала в обморок в стенном шкафу во время его разговора с Патерно.
Он пригласил Пиледжи выпить и попытался выяснить у него, не мог ли этот шок воздействовать на ребенка. Он чувствовал, что должен это знать.
– Многие характерные черты ребенка, – начал Пиледжи, – являются результатом модифицирующих влияний, которые он испытывает в утробе, а также генетической наследственности – таких вещей, как эндокринные отклонения, эмоции матери, недостаток кислорода, наркотики, употребляемые матерью. Все это могло оказать воздействие на ребенка, хотя болезнь Дауна обычно не считается следствием подобных вещей.
– Но все-таки они могли повлиять?
Пиледжи пожал плечами и добавил льда в свой коктейль.
– Если бы вы только представляли себе, как мало мы об этом знаем, – сказал он. – Если вы пугаетесь чего-либо, возбуждаетесь или огорчаетесь, вы чувствуете, что у вас в организме происходят разные явления. Многие из этих реакций идут от ваших эндокринных желез, которые стимулируются эмоциями. У беременной женщины такая бурная деятельность желез может воздействовать на ребенка. Я не совсем уверен, но думаю, что влияние может быть очень значительным.
– Вы имеете в виду, что если женщина расстроена или испугана, это сказывается на плоде?
– Ну конечно, – сказал Пиледжи. – Стресс или усталость перераспределяет количество веществ в крови, которая циркулирует и через будущего ребенка. Эти колебания могут изменить плод. В случае хронической усталости или страха плод часто очень активен, и это тоже не проходит для него бесследно.
– Но я думал, что все это бабушкины сказки о влиянии внешнего окружения на ребенка.
– Ученые тоже так думали, но теперь более склоняются к тому, чтобы верить в это. Констанца поглощала много успокоительных средств, что могло вызвать кислородное голодание и повредить мозг ребенка.
– Зачем же вы тогда их ей давали?
– Она была в состоянии постоянной истерики. И сейчас она на грани срыва. Если бы мы не держали ее под контролем, это могло было быть хуже для ребенка, да и для нее тоже. Иногда невроз во время беременности развивается в настоящий психоз при родах или сразу же после. Поэтому она и попыталась совершить самоубийство. Шоковая терапия помогла, но не полностью излечила ее. Теперь мы должны следить за ее психикой. Могут быть изменения личности, общая депрессия или возбужденное состояние, страхи, подозрительность, различные фобии. Она может стать чрезмерно разговорчивой, или впасть в бессонницу, или стать раздражительной. Любое из этих явлений может означать серьезную психологическую проблему.
– А почему вы как-то спрашивали про нашу сексуальную жизнь?
– Ну, она может иметь к вашей проблеме некоторое отношение. Бывают случаи фригидности или отвращения к сексу, случаи недостаточного сексуального образования или боязни, особенно если в детстве была сильная, но неудовлетворенная привязанность к отцу, когда отец был чрезмерно властным либо много отсутствовал. Надо опасаться того, чтобы Конни не стала выназывать враждебность к ребенку, но в данном случае все наоборот, не так ли?
– Верно, – сказал Пат. – Мне сказали, что она не отпускает ребенка от себя. Она держит его при себе, напевает, разговаривает с ним, как будто бы он нормальный.
– Ну, он же ваш ребенок.
– Что вы имеете в виду под "он"? Это не он, это оно. Что же, когда ему будет лет десять, я должен буду выводить эту "вещь" в Центральный парк и играть с ним в бейсбол? Должен приглашать друзей и родственников, чтобы они посюсюкали над ним? Такого ли семейного наследия ждет Сэм?
Пат снова налил себе виски, и на этот раз на целых четыре пальца. Врач накрыл рукой его стакан.
– Послушайте, – сказал он. – Мне надо идти, но я бы не хотел, чтобы вы тоже впали в ненормальное состояние. С вами произошла большая трагедия. Никто не знает, кого здесь винить. Вы не можете винить ни себя, ни ее. Это просто произошло.
– Да, Божья воля, как говорит Констанца, верно?
Пиледжи пожал плечами:
– Я не очень религиозен, но по сути дела такое объяснение ничем не хуже других.
Эсперанца, которая теперь постоянно находилась в доме, проводила врача, а Пат налил себе еще на четыре пальца виски. Сам он почти уже не верил в Бога, но у него было неприятное ощущение, что его действия в последние месяцы беременности могли каким-то образом вызвать эту катастрофу, и, судя по тому, что сказал врач, это было возможно.
* * *
Через четыре недели Констанцу отпустили домой с условием, что она будет находиться под постоянным наблюдением сестры. Сестру, Марго Ортен, нашел Пиледжи. Ей было лет тридцать пять, у нее были длинные прямые светлые волосы и блестящая, грубая кожа лица.
Мисс Ортен поместили в маленькой комнате рядом со спальней Констанцы, которую планировали сделать детской. Кроватку ребенка поставили рядом с кроватью Констанцы, которая отказывалась спать отдельно от него. Она укладывала его рядом с собой, и он лежал, испуская звук, более похожий на писк животного. Если Пат еще не был достаточно пьян, ложась спать, то этот писк заставлял его снова спускаться в свой кабинет, чтобы добавить нужное количество спиртного.
Переживания странным образом усилили красоту Констанцы. Ее глаза приобрели лихорадочный блеск, который можно было принять за страстность, губы без косметики стали краснее, чем раньше. В то время как лицо было мертвенно-бледным, на щеках играл розовый румянец, усиливавший ее кукольную красоту.
В те дни Конни обычно не надевала верхнюю одежду и не выходила из дома. Хозяйством занималась Эсперанца, которой по мере возможности помогала мисс Ортен. Кроме родственников, мало кто приходил в дом, если не считать отца Бернарда Донато из обители Святой Агнесы, который по меньшей мере час в день беседовал с Констанцей, держа ее за руку.
Пат, чувствуя вину или впадая в сентиментальное настроение от алкоголя, иногда пробовал говорить с Конни, но она или холодно избегала разговора, или колола его замечаниями по поводу его занятий.
– Зачем сюда все время ходит этот придурковатый священник? – однажды сердито спросил ее Пат. – Ты видишь, что сделали твои молитвы Святой Терезе!
Он махнул стаканом в сторону ребенка, бессмысленно уставившегося в потолок.
– Я больше не молюсь Святой Терезе. Я молюсь Святой Марии Горетти.
– Надеюсь, она послужит тебе лучше, чем предыдущая, – сказал Пат, выходя.
Несколько раз он пытался ее поцеловать – не для удовольствия, а просто на ночь, но Констанца всегда отворачивала голову, так что поцелуй неуклюже попадал в висок.
Однажды Пат взял требник, лежавший у кровати Конни, и из него выпала вырезка из журнала "Тайм". Пожелтевший листок, казалось, был двухгодичной давности. В статье было написано:
МАЛЕНЬКАЯ МУЧЕНИЦА
На прошлой неделе в Риме, впервые в истории, мать присутствовала на канонизации своей дочери в святые. На особо почетном месте, рядом с папским троном, сидела восьмидесятишестилетняя Ассунта Горетти со своими двумя сыновьями и двумя дочерьми и рыдала: "Доченька, моя маленькая Мариэтта".
В 1902 году девятнадцатилетний Алессандро Серенелли попытался изнасиловать Марию Горетти – одиннадцатилетнюю дочь бедных испольщиков с Понтинских болот, что к югу от Рима. Она сопротивлялась ему даже тогда, когда он нанес ей несколько смертельных ран. Умирая, Мария простила Серенелли и пообещала, что будет молиться за него в раю. За свое преступление Серенелли пропел двадцать семь лет в тюрьме и сейчас является подручным в капуцинском монастыре, присматривая за свиньями. День канонизации Марии он провел в молитвах, более усердных, чем всегда.
Снабженный восковой маской скелет Святой Марии доставлен в Рим для публичного почитания. Призывая мир следовать примеру "маленькой мученицы от чистоты", Папа Пий XII спросил Присутствующую в толпе молодежь, станут ли они сопротивляться любым посягательствам на их добродетель. "Si!" – крикнули они хором.
– Бог мой! – воскликнул Пат, прочитав статью. – И это та Святая Мария, которой ты молишься?
– Она – моя личная святая, – серьезно ответила Констанца.
Пат пошел в свой кабинет, напился и спал в ту ночь на кожаном диване.
На следующий день, когда ребенок дремал в кроватке, Пат попытался заняться с женой любовью, но ему просто не с чего было начать. Если он брал ее за руку, она ее раздраженно отнимала, если гладил по плечу, – отстранялась.
– Конни, что ты делаешь? Это сумасшествие, – сказал он, – Мы женаты. Я не могу так жить!
– Ты найдешь удовольствие где-нибудь в другом месте, – ответила она. – Разве не мало тебе одной Божьей трагедии?
Пат сердито выскочил из комнаты и пошел в кабинет, где стал смотреть по телевизору игру и выпил целую бутылку виски. Он слышал, как наверху сестра Ортен принесла Констанце стакан теплого молока и таблетку секонала и переложила ребенка в кровать.
Через несколько минут сестра с распущенными длинными светлыми волосами спустилась вниз. Пат увидел, как она прошла мимо открытой двери кабинета с пустым стаканом от молока на подносе. Фланелевый халат, завязанный у пояса, снизу раскрывался, и Пат видел кружевную окантовку ночной рубашки.
"По сути дела, – подумал он, – если прикрыть ей лицо, то она не так уж плоха". Он налил себе еще и вернулся к бейсболу, но снова услышал шарканье тапочек сестры по лестнице. Он потерял интерес к игре и, сердито выключив телевизор, прислушался к звукам наверху. Раздался резкий щелчок выключателя в комнате сестры, и наступила тишина, когда мисс Ортен выключила радио.
Пат налил себе еще и вспомнил о первых свиданиях с Констанцей, о ее ясных глазах и черных волосах на фоне белых простыней. Может быть, сейчас, когда дом затих, она будет более сговорчивой. Может, если он коснется ее, погладит, пока она еще не совсем проснулась, они смогут заняться любовью. Мужчина не в состоянии жить так неделю за неделей рядом с прекрасной женщиной, наблюдая сквозь ночную рубашку эти маленькие безукоризненные груди, бедра, ведущие к пушистой серединке.
Пат взял с собой стакан, когда шел наверх в свою спальню, поставил его рядом с кроватью и стал раздеваться. Затем надел шелковый халат, который купил в Локарно. В ванной, которая находилась между их спальнями, поискал дезодорант и прополоскал рот "Лаворисом".
Неуверенными – от выпитого – движениями Пат выключил свет в ванной и как можно тише открыл дверь спальни Констанцы. Он слышал тонкое сопение существа в колыбели и ровное дыхание Констанцы. Пройдя на цыпочках, Пат сел на край кровати, стараясь как можно меньше ее трясти. Осторожно подняв одеяло, он скользнул в тепло и ощутил бедро Констанцы через тонкую ткань рубашки.
Мягко и осторожно Пат провел рукой по ее телу от крепких грудей по мягкому изгибу до глубокого пупка и дальше по округлости живота вниз. Было что-то особо возбуждающее в ощущении сквозь ткань этой теплой плоти. Опустив руку, он нашел край рубашки и поднял ее вверх. Ночь была теплой, и он, открыв одеяло, смотрел на эти две прекрасные округлые колонны.
Пат потер пальцем между ее губ и почувствовал ответ в виде легкого увлажнения: ноги слегка раздвинулись и Констанца тихо застонала во сне. Ровное дыхание прервалось. Он был уверен, что она не спит и получает удовольствие. Все еще лаская ее, Пат оперся на локоть и поцеловал ее в грудь и в шею. Затем очень осторожно он прижался к ее губам и языком раздвинул их – они были горячими.
Пат понимал, что Конни что-то чувствует и отвечает ему. Он знал, что если бы он только мог пробиться мимо этого ненормального подсознательного чувства вины, мимо Богом проклятого часового, охранявшего вход ее влагалища, то чего-нибудь добился бы, получил бы хоть какую-то реакцию на свою страсть.
Пат почувствовал, что ее рот открывается и отвечает ему. Внезапно ее тело напряглось, и он понял, что она проснулась по-настоящему.
– Что ты делаешь? – спросила она громким, как вопль, шепотом.
– Что я делаю? Занимаюсь с тобой любовью, вот что я делаю.
– Занимаешься любовью? Любовью?
Она дико рассмеялась.
– Да, я знаю о твоей любви. Я жду твоей любви.
В темноте Пат едва увидел, как она потянулась к ночному столику. Он думал, что она собирается включить свет. Заметив металлический блеск, он резко дернулся в сторону, так как узнал ее длинные, острые ножницы. Пат опирался на локоть, другая рука была у нее между ног, поэтому он не мог отклонить быстрый удар и почувствовал резкую боль в груди, когда лезвие воткнулось прямо под сосок.
– Если ты еще раз коснешься меня, я тебя убью.
– Бог ты мой, – крикнул он. – Ты и в самом деле псих! Ты – псих!
Пат соскочил с кровати: кровь текла по его обнаженному телу. Констанца лежала и смеялась. Вся кровать была теперь испачкана кровью.
Сердито, но без страха Пат выхватил ножницы из ее расслабленной руки и швырнул их в угол. Затем побежал в ванную и прижал к ране тампон.
– Ортен! – завопил он. – Сестра Ортен! Выйдите сюда. Поспешите, черт бы вас побрал!
В соседней комнате раздался шорох, и появилась заспанная медсестра. Глаза ее расширились, когда она увидела кровавый след от кровати к тому месту, где стоял совершенно голый Пат.
– Она свихнулась, – сказал Пат. – Сделайте ей укол или что-нибудь, а потом помогите мне. Я истеку кровью!
Сестра подбежала к столику с медикаментами, быстро нашла иглу и ампулу. Конни восприняла укол мирно, почти с благодарностью, все еще довольно ухмыляясь.
Затем мисс Ортен занялась Патом, который все еще стоял голым в ванной и старался остановить сочившуюся кровь. Она быстро обработала рану и прижала к ней марлевый тампон, приклеив его липкой лентой.
– Вам будет не очень приятно, когда вы будете все это отдирать, – прошептала сестра.
Пат нашел, что давление ее холодных пальцев успокаивает.
– Прижмите еще немного, – улыбаясь, сказал он.
Сестра Ортен улыбнулась в ответ и прижала пальцы к ленте.
Они стояли на расстоянии нескольких дюймов и их тела неизбежно должны были соприкоснуться. Пат почувствовал, что ее дыхание углубилось, лицо покраснело. Прижимавшая ленту рука слегка продвинулась и коснулась кудрявых волос на его груди. Пат прижал палец к губам, взял ее за руку и повел к себе в спальню, закрыв за собой дверь.
– Вы ей дали хорошее снотворное? – спросил он. – Она спит?
Сестра в ответ только улыбнулась. В темноте ее прыщи не были видны. Зубы ее блестели в лунном свете. Тонкая ночная рубашка вертикальными складками свисала с ее полных грудей. Без всяких вопросов или объяснений Пат подвел ее к кровати, снял с нее рубашку через голову и обнял.
– Господи, я ждала этого, – сказала она и уверенно потянулась к его уже стоящему члену.
У нее было крепкое тело с огромными, тяжелыми, но крепкими грудями с большими коричневыми кругами вокруг сосков, которые тоже были большими, и огромная область светлых волос внизу.
– Полегче, – сказал Пат, когда она завалила его на себя. – Вы имеете дело с раненым человеком.
Глава 16
Ребенка окрестили Себастьяном. Имя выбрала Конки – по имени Святого Себастьяна, мученика. Пат мог только вспомнить картину, виденную им в галерее Палатина во Флоренции. На ней был изображен сильный, красивый мужчина с телом атлета и лицом девушки. Он был привязан к дереву, а над ним летал улыбающийся ангел. В его горло была воткнула стрела, и кровь текла по обеим сторонам шеи. Другая стрела вонзилась в ногу На заднем фоне неясно виднелись пешие и конные фигуры.
За неделю до крещения его друзья с Малбери прислали корзину сыра "рикотта". Это был традиционный подарок отцу перворожденного мальчика. Пат мог только надеяться, что до них не дошли новости о том, что у него был за отпрыск.
Конни все время сидела у себя в спальне, почти не спускаясь вниз, и за ней ухаживали Эсперанца и медсестра. Отец Донато приходил не меньше четырех раз в неделю, как и Пиледжи. Молодой врач советовал пригласить специалиста для ребенка и психиатра для Конни. Но каждый раз, как поднимался этот вопрос, она угрожала, что снова впадет в истерику, поэтому эта идея была на время забыта. Пат не огорчался.
– Послушайте, доктор, – сказал он как-то Пиледжи. – Я вас уважаю. Я уважаю вашу профессию. Но неужели вы и в самом деле думаете, что врач может помочь этому существу наверху? Если бы Бог был милостив, он позволил бы ему умереть.
Пиледжи ничего не ответил.
– А что касается Конни, то она думает, что она – одна из римских мучениц. Она не примет помощи от психиатра, только от чертова святого. Пока вы удерживаете ее в умиротворении, я буду счастлив.
– Я сделаю все, что смогу, – сказал Пиледжи.
Не имея семейных обязанностей дома, Пат мог посвящать больше времени своей работе. Через шесть месяцев после рождения ребенка его перевели в Отдел детективов и приписали к Шестому детективному взводу, отвечавшему за Гринвич Вилледж.
Потратив часть новоприобретенных средств, он купил белый "линкольн капри", но оставил и старую машину, чтобы ездить на работу. Нежелательно, чтобы его сослуживцы видели новую машину – это только вызовет лишние пересуды. Машину он купил на имя Ала Сантини.
* * *
Сэм Мэсси в этом году был очень занят политикой. Маркантонио наконец умер, в бедности и немилости, а Десапио с помощью Костелло стал правителем Таммании во время предварительных выборов мэра. Лючезе, имевший поддержку Сэма и Дженовезе, поддерживал Импеллиттери против кандидата Вагнера, выдвинутого Десапио, но Вагнер с легкостью победил.
– Это, черт побери, будет нам помехой, – горько говорил Сэм Пату. – С Импи все было в порядке. Ты знаешь, у нас были к нему подходы. Он встречался с Лючезе и Томом Мэрфи.
– Их уже видели вместе, – сказал Пат.
Сэм пожал плечами:
– Это их дело. Кто знает, о чем они говорили? Но для нас это было удобно. Фрэнк Костелло уже неудобен для Семьи. Думаю, он слишком много о себе думает. Вито прав. Надо как-то освободиться от Костелло, но он слишком уважаем сейчас, чтобы просто от него отделаться.
Пату было лестно, что Сэм все больше и больше вводил его в курс внутренних дел организации. Рождение такого внука очень опечалило Сэма. Он посылал ему игрушки и одежду, будто бы им гордился. Трагедия сблизила его с Патом.
– Как ты думаешь, Пат? – спросил он однажды. – У нее будет еще ребенок?
– Если честно, Сэм, то я буду этим очень удивлен. Она действует так, будто боится, что такое произойдет снова. Думает, что Бог наказал ее за что-то. Ты знаешь, она как-то услышала разговор о Семье. Это было как раз перед родами, и она была очень расстроена. Я сказал ей, что в этом нет ничего особенного, но она впала в истерику.
Сэм понимающе кивнул:
– Совсем как ее мать. Она принесла мне много тревог в этом плане.
* * *
Проводя меньше времени дома, Пат чаще стал появляться на Малбери, где, играя в карты или бильярд, узнавал все новости. Поль Ганчи убеждал его прийти на заседание Итало-американской лиги. Поль возобновил старую дружбу с Поли Федеричи, который был вице-президентом лиги. Насколько Пат понимал, в этой лиге только болтали и ничего не делали. Говорили о великом итальянском наследстве, об установке статуй в разных частях города, о предубеждениях в школах, но членов лиги было не более двадцати пяти. Лучше всего члены лиги проводили общественные мероприятия – старомодный ужин со спагетти в ресторане на Малбери-стрит, пикник на озере Спринг с пивом и играми.
Элли все еще училась в Нью-йоркском университете, стремясь получить степень доктора, и Пат иногда заходил на сандвич или даже оставался на ночь. Секс с Элли стал лучше – менее диким и более спокойным, но ее постоянная болтовня о политике иногда надоедала ему, особенно когда она показывала ему вырезки из газет, где говорилось о жестокости полиции.
– Послушай, – говорил ей Пат, – что касается меня, то я никого не бью и не мучаю. Но если я попадаю в стычку и знаю, что противник вооружен, то вопрос в том, останется жив он или я, – вот и все, детка.
К середине декабря стали приходить рождественские открытки. Пат был удивлен тем, как много появилось v него знакомых. Пришли открытки почти от всех членов Итало-американской лиги, от знакомых с Малбери, от друзей по университету, школе и колледжу, а также от некоторых членов Семьи.
В прошлые годы рассылкой открыток занималась Конни, но сейчас, потеряв чувство времени с заслюнявленным ребенком в постели, она не могла думать о рождественских херувимах и Санта Клаусе. В этом году Пат Рождество не встречал.
Новый год Пат проводил в одиночестве, попивая виски и глядя на Гая Ломбарде по телевизору. У него было множество приглашений, но он знал, что если уйдет в эту ночь, Конни будет возмущена. Немного выпив, Пат решил зайти к ней. Открыв бутылку Асти Спуманте, он поставил ее на поднос вместе с двумя охлажденными стаканами и без пятнадцати двенадцать вошел в ее комнату.
– Счастливого Нового года, дорогая, – сказал Пат.
Конни тупо посмотрела на него, и он понял, что она уже приняла успокоительное. Осторожно поставив поднос у кровати и налив вина, Пат дал ей стакан. Она подняла его, тупо на него глядя, стакан наклонился, и немного пенистого вина пролилось на ее бледную грудь. Пат промокнул ее салфеткой, как ребенка, и ощутил возбуждение при виде этой все еще крепкой груди и безукоризненной кожи. Подняв стакан, он чокнулся в ней и еще раз сказал:
– Счастливого Нового года.
Конни пила вино, ничего не говоря, но глядя на него поверх стакана.
– Послушай, – сказал Пат, – это был тяжелый год, но были же и хорошие события. Я получил повышение, и скоро у меня будет степень юриста. У нас здесь прекрасный дом...
Пока он говорил, Кон ни допила вино, поставила стакан на ночной столик и скользнула под одеяло, натянув его до подбородка. Пат, осекшись, допил вино и сказал:
– Что же, спокойной ночи и счастливого Нового года.
– Ты бы выключил верхний свет, когда будешь уходить, – попросила Конни, и Пат так и сделал.
Когда он выходил из темной комнаты, Конни горько сказала ему вслед:
– Маленький Себастьян тоже говорит: "Счастливого Нового года".
Из своего кабинета Пат позвонил Элли Фогель и, к его удивлению, она оказалась дома и была одна. Схватив бутылку шампанского, он сел в свой "линкольн" и поехал в Вилледж. Элли ждала его, лежа голой в кровати.
Встав, Элли достала из холодильника красную икру, крекеры и плавленый сыр и поставила пластинку с музыкой Вивальди. Пат ни о чем не думал, а просто наслаждался моментом – не самый худший способ встречи Нового Года.
К своему дому Пат подкатил около десяти часов утра, чувствуя себя очищенным, отдохнувшим и совершенно измотанным – Элли мало чем отличалась от своих растений-хищников. Он сделал остановку на Бродвее у открытого маркета, чтобы купить апельсинов и свежего итальянского хлеба с семенами сезама. Придя домой, он сложил все это на кухне. Собираясь идти наверх, Пат услышал какие-то звуки из своего кабинета и заглянул в него. Конни стояла там в своем шерстяном купальном халате с распущенными по плечам волосами. Она смотрела через окно в сад.
– Что ты делаешь, детка? – спросил он. – Ты чувствуешь себя лучше?
Она обернулась:
– Я подумала, что могла бы прибрать в кабинете. Здесь такой беспорядок.
Но Пат заметил, что она не взяла с собой ни швабры, ни пылесоса.
"Ладно, – подумал Пат, – по крайней мере, она начинает проявлять хоть какой-то интерес. Может быть, это хороший знак".
Глава 17
Осенью 1954 года принесли письмо, написанное крупным, округлым почерком Китти Муллали. Оно пришло из Пасадены и было адресовано им обоим. Пат открыл и прочитал его перед тем, как нести наверх. Китти писала, что в последнее время много работает в театре и у нее было несколько ролей без слов в кино, но ей надоело побережье и она возвращается на восток, чтобы попробовать себя в одном второстепенном театре, который стал испытательным полигоном для актеров. Конни, прочитав утром письмо, обрадовалась этим новостям. В этот день она была более уравновешенной и веселой – такой ее Пат давно уже не видел.
– Хотелось бы знать, когда она сюда приедет, – сказала Конни. – Я думаю, она перед отъездом нам позвонит. Мы не будем писать ей туда. К тому времени, когда дойдет наше письмо, она уже уедет.
Впервые за многие месяцы Констанца говорила и думала ясно. Возбужденно повернувшись к Пату, она воскликнула:
– Интересно, будет ли она снова встречаться с Реганом, ведь он сейчас в Нью-Йорке. Ты его не видел?
– Нет. Мы с ним не контактировали.
После той ночи много лет назад Пат с Реганом больше не встречались, но Дойл прислал рождественскую открытку, вероятно, только ради Конни.
* * *
Вернувшись, Китти опять поселилась в своей квартире, которую сдавала во время отсутствия в Нью-Йорке, и через месяц получила роль дублера в "Трехгрошовой опере" в Театре Делю на Кристофер-стрит.
Несколько раз Китти приходила к ним на ленч, но почему-то тогда, когда Пат был на дежурстве. "Не делает ли она это намеренно?" – думал он. Он звонил ей несколько раз, но ни разу не дозванивался и оставлял ей сообщения на автоответчике. Она иногда звонила им домой, и так получалось, что всегда ей отвечала Конни.
Наконец однажды ранним утром Пат дозвонился до Китти, ее голос был еще хриплым со сна.
– Китти, это я, Пат, – сказал он.
– Я слышу, – сонно проговорила она. – Как дела?
– Представляю, чего ты наслушалась. Странно, но ты столько раз была у нас, а я тебя еще не видел.
– Да, ну и что, – сказала она, помолчав.
– Послушай, я хочу тебя увидеть. Мне надо с тобой поговорить.
– Пат, ничего хорошего из этого не выйдет. Не стоит начинать все сначала. Думаю, на этот раз это может действительно доконать Конни.
– А кто говорит о том, чтобы начинать снова? Я просто хочу увидеться с тобой.
– Я тебя знаю, – сказала Китти потеплевшим голосом. – Ты не тот человек, который может просто "увидеться со мной".
– Слушай, сейчас утро, и ты, наверное, скоро пойдешь на работу. Как насчет того, чтобы я принес тебе пару пирожных? Готов спорить, что в Пасадене таких пет. Мы можем вместе позавтракать.
– Я не понимаю, какой в этом смысл.
– Просто поговорим о старых временах, о том, чем ты занимаешься. Я знаю, чего ты боишься. Не будет никаких приставаний.
– Ты уверен?
– Разве я стану тебе врать?
Китти рассмеялась:
– Глупейший вопрос. Ладно. Приезжай, но не забывайся. Никаких глупостей.
Он примчался к ней через полчаса. Паркуя машину, Пат разместил свой значок детектива на лобовом стекле. Поднимаясь по лестнице, он прыгал через две ступеньки.
На Китти были джинсы и свободная мужская рубашка. Волосы были завязаны сзади, лицо чисто вымыто, без косметики, синяя оксфордская рубашка оттопыривалась на кончиках грудей, как драпировки на римских античных статуях, и Пат представил дымящееся пространство между рубашкой и ее телом. В комнате стоял аромат свежего кофе, и сервированный столик стоял у окна, выходившего на Одиннадцатую улицу.
Дружески отпихнув Пата, Китти целомудренно его поцеловала, но он отметил про себя, что она ненадолго на нем повисла.
– Пат, как чудесно тебя видеть. Проходи, садись. Надеюсь, ты не против консервированного сока.
– Против, но от тебя приму, – улыбнулся Пат.
Пат чувствовал великую радость и близость, которые всегда его окружали, когда Китти была поблизости, – такого не бывало ни с Элли, ни с другими и уж, конечно, ни с Конни. Они болтали, как пара подростков, пока Китти возилась с завтраком.
– Это все, что я смогла изобразить за такое короткое время.
– Восхитительно, – сказал он.
Китти с энтузиазмом слушала о его продвижении по службе и о приключениях детектива, смеялась над анекдотами. Она, в свою очередь, весело рассказывала о студиях на Побережье, о психах, старающихся пробиться в кино, о странных театральных мальчиках и еще более странных девочках.
– У тебя там были поклонники? – спросил Пат.
– Нет... Несколько приятелей, но ничего серьезного. Там все какое-то нереальное. Я так и не смогла к этому привыкнуть.
Пат ощущал невообразимую физическую отдаленность от Китти. Ему хотелось дотянуться до нее через стол. Он был уверен, что если он прикоснется к ней, сна ответит, но как только он делал движение, она отстранялась, сохраняя дистанцию между ними.
Наконец Китти встала и пошла к раковине мыть посуду. Пат пошел за ней, обнял ее за гибкую талию, ощущая теплую кожу под рубашкой.
– Брось, Пат. Ты же сказал...
– Плевать, что я сказал.
Пат поцеловал ее в ухо.
– Пожалуйста, Пат. Это нехорошо.
Пат покрутил языком в ее ухе, затем укусил мочку. Китти облокотилась на раковину, не двигаясь и не отзываясь. Он поцеловал ее в шею и засунул руку под рубашку, коснувшись соска.
Китти резко вздохнула, как от боли, и Пат, повернув ее к себе, вставил ногу между ее джинсовыми "колоннами". Взяв ее сзади за волосы, он отвел ее голову назад, пока ее рот не раскрылся, и сунул ей язык между губами. На мгновение рот Китти приоткрылся, затем он почувствовал резкий укол боли, когда ее острые белые зубы сомкнулись на его языке.
– Ух ты, стерва, – воскликнул он, инстинктивно давая ей пощечину.
– Я тебе говорила, что я серьезна, Пат. Я не хочу начинать снова.
– Начнешь, детка, – сказал Пат, одним движением срывая с нее рубашку, так что пуговицы полетели в раковину.
– А ну сделай-ка это еще раз, стерва. Сделай.
Он, снова одной рукой схватив ее за голову, вонзил свой язык ей в рот, другой рукой возясь с пуговицей и молнией на ее джинсах.
Теперь Пат слышал, что ее дыхание стало глубоким и медленным, и понял, что добился своего, когда ее ноги медленно раздвинулись под давлением его пальцев. Не отпуская ее, он провел ее в комнату и уложил на ковер, где в беспорядке были разбросаны газеты. Пат стащил с нее джинсы, как шкуру с белки. Под ними ничего не было. Он встал на колени между ее раздвинутых ног и глубоко засунул.
Пат совершал глубокие толчки и ему казалось, что кто-то при помощи струны тянет из него все внутренности, и Китти привязана к той же струне – ее орган работал в совершенном ритме с ним.
– О, Господи! О, Господи! Кончай сейчас, сейчас! – сказала она, и они завершили вместе среди мятых страниц газеты "Таймс".
– Ты самая лучшая! Абсолютно лучшая.
Дыхание Пата медленно выравнивалось.
– Господи, я тебя ненавижу.
Ноги Китти все еще кольцом обхватывали его спину.
* * *
На той неделе Пат работал с восьми до четырех, и, придя домой на следующее утро, он нашел записку от Констанцы:
"Получи в химчистке свою спортивную куртку. В среду к обеду придут Реган и Китти. Я готовлю телячий бок, хорошо?"
Подписано было "Конни". Жизнь была бы гораздо приятнее, если бы дома было хоть какое-то подобие нормальной обстановки. Может быть, приезд Китти пробудит у Конни какой-нибудь интерес к жизни, кроме беготни в церковь и возни наверху. Интересно, как они встретятся с Дойлом, и интересно, виделся ли Дойл с Китти после того, как она приехала.
Глава 18
Пат не терял времени, утверждаясь в своей должности детектива, заставляя ее "работать" на себя. Через несколько месяцев после назначения детективом он навел Артура Марсери на мысль, что при помощи Фрэнка Костелло мог бы получить назначение в Отдел разведки, работавший согласованно с Береговой охраной.
Артур и Пат теперь стали встречаться в клубе Могаверо на Мэдисон-стрит в Малой Италии, неподалеку от Малбери. Это было хорошее место для дел. Все шишки появлялись в клубе время от времени – Бендер, Эболи, Миранда, Синеглазый – Джимми Ало, Билл Боннано. Здесь можно было собрать информацию о том, что происходит в организации.
Сам Могаверо, в толстых роговых очках, в белой рубашке с галстуком больше похожий на маклера, имел в своем послужном списке убийство и уклонение от налогов, что помешало его собственным береговым операциям. Но он все еще был хорошим, контактным человеком и мог устроить любые дела как на побережье, так и в аэропортах.
Попивая кофе-эспрессо, Пат объяснил свою просьбу Артуру.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Пат, – сказал Артур. – В таком месте человек может очень хорошо устроиться, но, работая в разведке, ведь ты не забудешь свою Семью?
Пат возмутился:
– Смеешься, что ли? Естественно, ты будешь иметь двадцать процентов. Семья, то есть. Кроме того, получив доступ к всевозможной информации, я мог бы отмазывать наших при засветке и к тому же неплохо подзарабатывать. Господи, все этим занимаются. Почему бы нам не заняться?
– Я думал, ты и так неплохо имеешь, переправляя белый порошок от Чарли.
– Мне это дело больше не нравится, – сказал Пат. – Слишком опасно. Знаешь, в августе была устроена грандиозная облава на наркоторговцев. Я слышал, что аресты проводились по наводке этого стукача Джаннини.
– Ну, – сказал Артур, – наркоторговцы говорят, что Джаннини продался потому, что попытался обставить Лаки и Вито на поставке своего собственного порошка.
– Это была сложная комбинация. Я из дела выхожу – слишком оно рискованное. Кроме того, Конни была очень расстроена, когда услышала слухи о том, что я этим занимаюсь.
Артур удивленно поднял глаза:
– Ты имеешь в виду, что Конни знает?
Пат пожалел о том, что сказал.
– Нет, она не знает сути дела, но забирает в голову ненормальные идеи и очень круто настроена против белого порошка. Ты знаешь, мы нашли ценнейшие связи, с помощью которых можно разгрузить все, что прибудет по воде, – рыбу и мясо, телевизоры и импортируемые машины.
– Да, это большое дело. По мне, так выше головы не прыгнешь, – смеясь, сказал Артур.
– Ну, я обсуждал это с Сэмом, и он со мной согласен.
– Ладно, ладно, – сказал Артур. – Идея ясна. Ты получишь назначение. При своей скорости продвижения по службе ты скоро будешь не только лейтенантом, но и капо – чем-то вроде лейтенанта в квадрате.
Вскоре Пату сообщили, что с новым назначением будет все в порядке.
* * *
Билл Боннано женился на Розали Профачи – дочери Джо Профачи. Бракосочетание праздновали в ресторане "Астор". Это была королевская свадьба, и приглашены были все, кто хоть что-то из себя представлял – Вито, Фрэнк Костелло, Ал Анастасиа, который враждовал с ними обоими, и еще много людей со всей страны. Из Буффало приехал старый Стефано Маггадино – кузен Боннаны. Его посадили на почетное место на возвышении. На приеме было более тысячи гостей, и их развлекал Тони Беннет.
Глядя на это сборище, Пат думал: "Позор, что ФБР до сих пор не добралось до организации. На этой свадьбе они собрали бы большой урожай. Стоит только просмотреть список приглашенных". Пат знал, что Директор ФБР не верил в существование организованной преступности.
Пату было приятно отметить, что его посадили по правую руку от Сэма, немного дальше за их столом сидел Артур. Дон Антонио, в старомодном смокинге, сидел во главе их стола.
Было много тостов, веселых анекдотов и больше, чем обычно, сплетен, потому что гости за столом хорошо знали друг друга и всем доверяли.
Дон Антонио дразнил отца Раймундо, вспоминая то время, когда Папа Римский присвоил Джо Профачи почетное звание Рыцаря Святого Григория. Антонио чуть не задохнулся от смеха:
– Представляешь, Профачи ел спагетти в "Луне", когда услышал, что Папа лишил его этого титула. Знаешь, что с ним случилось? Его вырвало на стол! Прямо в ресторане! И это уважаемый человек?
– Ну, – сказал Сэм. – Я не думаю, что он сейчас пользуется уважением. Здесь, в Бруклине, он становится непопулярным. Если не будет держать ухо востро, может оказаться в беде.
Пат сидел тихо и впитывал в себя информацию.
Это был сезон свадеб. В Ньюпорте, штат Кентукки, Майк Коппола женился на даме из "внешнего" мира по имени Энн Драхман. Сэм, который знал Копполу смолоду, не одобрял этот брак.
– Прежде всего, – сказал он Пату за стаканом вина, – никогда не следует жениться на посторонних. Им нельзя верить. У меня есть предчувствие, что эта дама еще принесет нам немало хлопот. В нашем деле за женщинами нужен глаз да глаз. Не следует им что-нибудь рассказывать. Это касается и тебя, сынок. Я много натерпелся от мамаши Констанцы, много, да покоится ее прах с миром.
– Сказать по правде, Сэм, – сказал Пат, – кроме здоровья Конни есть еще одна причина, по которой я ее сюда не привел. Мне в последнее время просто не нравится ее отношение к нашему делу. По сути она ничего не знает, но все время делает замечания по поводу семейного бизнеса.
Сэм понимающе кивнул:
– Да, я знаю. Это неприятно. О, как я вижу, режут торт. Пошли, посмотрим.
Молодой Билл Боннано, высокий и тонкий, похожий на студента колледжа, стоял рядом с Розали, которая очень походила на Конни, но была пухлее. Торт был высотой в девять футов и состоял из семи слоев, разделенных огромными колоннами, и купола наверху. Сэм стоял, кисло на него глядя.
– Ты знаешь, – сказал он, – Большой Джо прочит этого парня на свое место, но я тебе вот что скажу: он и ногтя твоего не стоит. Слишком много времени провел в колледже.
Среди гостей Пат увидел Ала Агуеси, и они вместе выпили. Агуеси при расставании сказал ему, что Палата Коммерции в Буффало назвала Человеком года Джона Монтану – помощника Стива Маггадино.
– Видишь, – сказал Агуеси, – все понемногу меняется. Все легализуется, и так оно и должно быть. Кстати, ты еще совершаешь поездки?
– Нет, – сказал Пат. – Пока держусь поближе к дому.
– Ну, еще увидимся. Не забудь со мной встретиться, если приедешь в Монреаль.
– Конечно.
* * *
На обратном пути в Ривердейлу в новом "крейслер-империале" Сэма они вспоминали события вечера.
– Приятное было мероприятие, – сказал Сэм. – Очень приятное. Должен признать, что эта свадьба была лучше, чем твоя, но ты тогда не был такой шишкой.
– Да я и сейчас не такая большая шишка.
– Ты продвигаешься, сынок. Я горжусь тобой.
Пат покраснел от удовольствия.
– Скажи, тебе не надоело служить в полиции? Когда ты закончишь свою учебу на юриста?
– Еще через несколько лет, – ответил Пат. – Занятия отнимают много времени, ведь надо ходить на них по вечерам. Кроме них у меня масса других дел.
– Ну, я начинаю верить, что образование не менее важно, чем бизнес, которым мы занимаемся, так что продолжай в том же духе. Знаешь, обстоятельства меняются очень быстро, но большинство людей за ними не успевает. Костелло, по-видимому, совсем отстал от дел. И этот сумасшедший Анастасиа – единственное, что он умеет, – напасть, убить, пролить кровь. Мы покончили с этими делами после Кастелламаре, по крайней мере я так думаю. Ужасно, что трудно утрясти конфликты мирным путем. Могу только надеяться, что наша Семья останется в стороне от всего этого.
– Я тоже на это надеюсь, – сказал Пат, выходя у своего кирпичного дома, расположенного в полумиле от виллы Сэма.
Сэму, казалось, было неловко:
– Как... э-э... ребенок?
Пат пожал плечами.
– Он всегда будет придурком, Сэм. Давай обратимся лицом к этому факту.
Глава 19
Обед с Китти и Реганом оказался на удивление приятным. Конни впервые за многие месяцы оделась. На ней была длинная юбка из шотландки и блузка с вырезом.
На Китти было обтягивающее вязаное платье с воротником и повязанным вокруг шеи платком из шифона. Дойл выглядел непринужденно в спортивной куртке, широких брюках и легких туфлях.
– Вижу, ты оставил дома свою форменную фуражку, – улыбаясь, заметил Пат.
– Я ношу ее только на дежурстве, – ответил Реган.
Казалось, годы стерли горечь того инцидента, – по крайней мере Пат на это надеялся. Они обедали за столом в большой комнате, которую Конни отделала в стиле Регентства, с бледно-зелеными и белыми деревянными панелями. В центре стола стояли гардении и свечи.
– Элегантно, – садясь, сказал Дойл, и Китти с ним согласилась.
После обеда все сидели в гостиной, пили бренди и вспоминали старые времена. Дойл рассказывал смешные истории.
– Расскажи нам о Чикаго, – сказала Китти.
– О, Чикаго – это совсем другой город. Я имею в виду, полицейские там... – он покосился на Пата. – Ладно, забудем. Во всяком случае, там не так, как здесь.
Было ясно, что Дойл не стремился к ссоре, все знали, что в Чикаго самый прожженный Департамент полиции. Даже нью-йоркская полиция не могла сравниться с ней в крючкотворстве. Но в Чикаго мэр указывал полиции, что делать, здесь же часто бывало наоборот.
Они договорились снова встретиться в скором времени. Когда гости уже шли одеваться, Китти сказала Конин:
– Ужасно хочется увидеть ребенка. Он спит?
– Да, но он ничего не будет иметь против. Пошли.
Пат испытал облегчение, когда Дойл сказал, что останется в гостиной. Китти вскоре спустилась, бледная и растерянная, но Конни, казалось, ничего не замечала.
– Прелестная крошка, правда? И такой хороший.
– Да, – ответила Китти.
* * *
1957 год оказался тяжелым для Семьи. Почти с самого начала года что-то назревало. Вито Дженовезе собирал союзников, в том числе Профачи и Лючезе, для своей кампании по борьбе за то, чтобы стать capo di tutti capi – боссом всех боссов. Его некому было остановить, кроме Костелло, который вместе с Вито контролировал Семью старого Чарльза Лучиано. Но Костелло был силен только в политике, а с уменьшением влияния Десапио и при общем нежелании Костелло ввязываться во вражду он постепенно терял свой престиж.
В конце апреля дон Витоне встретился с Тони Бендером и Винни Мауро и заявил, что у него есть верные сведения о том, что Костелло связался с полицией. Иначе почему его отпустили после того, как арестовали за уклонение от уплаты налогов? Было ясно, что Костелло стал подсадной уткой. Он был слишком стар и болен, чтобы оставаться в тюрьме, поэтому заговорил.
Дженовезе принял решение в одиночку, не советуясь с Центральным советом, выдававшим разрешения на убийства. Огромному тупоумному бывшему боксеру по имени Винценте Гиганте он поручил нажать на спусковой крючок.
Фрэнк Костелло обедал со своей женой Бобби и друзьями в ресторане "Монсеньор", когда его позвали к телефону. Поговорив, он извинился и сказал, что ему надо вернуться в гостиницу "Мажестик", где он снимал огромные апартаменты. Подъехав к элегантному старому зданию, он дал таксисту щедрые чаевые и оставил в такси своего друга Фила Кеннеди. Когда он шел по вестибюлю, из-за колонны выступил громила в плаще.
– Это тебе, Фрэнк, – сказал он и всего с расстояния пяти футов сделал один выстрел в голову Костелло.
Выстрел прогрохотал между мраморных стен вестибюля, но никто и двинуться не успел, как громила выскочил и черный лимузин, проскочив на красный свет, унесся по Центр-Вест-парк.
В лимузине сидел здоровенный Гиганте, усталый и счастливый, уверенный в том, что совершил главное дело своей жизни.
В вестибюле же гостиницы Костелло даже не лежал, а сидел на черной пластмассовой скамейке, прижимая к голове платок, и всех успокаивал, что с ним все в порядке. Кеннеди помог ему сесть обратно в такси, и они понеслись в больницу Рузвельта. Кеннеди, понимая, что одежду Фрэнка могут обыскать, когда он окажется в больнице, предложил Костелло передать ему все, что у того может быть сомнительного, но Фрэнк покачал головой, уверенный, что у него ничего такого нет. Оказалось, что травма была незначительной – просто царапина по черепу, но обрывок бумаги, найденный в его кармане, уже значил кое-что. На нем было записано следующее:
Общий выигрыш казино от 4/27/57, 651 284 (чек)
Выигрыш казино минус маркеры (долговые расписки) $ 434 695
Автоматы $ 62 844
Маркеры % 153 745
Майк $ 150 в неделю, всего 600
Джейк $ 100 в неделю, всего $ 400
Л. – $ 30 000
А. – $9 000
Тревога по поводу этой рукописной записки Фрэнка разнеслась по всей стране, достигнув Лас-Вегаса, Нового Орлеана, Майами. И полиция и все другие очень интересовались этой бумажкой. На голове у Фрэнка еще не зарос шрам, как он оказался перед судом. Фрэнк заявил, что ничего не знает, и не стал отвечать на вопросы. В конце концов он отсидел пятнадцать дней в тюрьме за неуважение к суду, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что было бы, если бы он заговорил.
А в это время швейцар опознал Гиганте. Все члены Семьи дона Витоне внезапно уехали на каникулы на Атлантическое плоскогорье на виллу стоимостью в четверть миллиона долларов и окружили себя тридцатью вооруженными людьми. Опасались, что будет еще одна ночь, подобная Сицилийской Вечере.
Фрэнк Костелло отошел на задний план. У него просто не было средств борьбы. Он столько времени проповедовал мир, что ничего не мог. Но сумасшедший Альберт Анастасиа все еще был в силе, и никто не мог предсказать, что он будет делать.
Вендер собрал своих людей в "Манхеттен-отеле" и разослал около тридцати вооруженных боевиков в разные части города на случай мести со стороны Анастасиа.
Существовала постоянная опасность того, что разразится большая война типа Кастелламарской. Дон Витоне связался со всеми наиболее влиятельными семейными капо для выражения лояльности, включая Сэма Мэсси и дона Антонио. Во время заседаний Вито с лисьей улыбкой объяснял, что напасть на Костелло было необходимо, так как Костелло планировал его убить. Пат Конте не присутствовал на этих заседаниях, и Артур передал ему, чтобы он просто сидел тихо и держал ушки на макушке. Очень немногие знали, что Пат связан с Семьей Марсери.
Примерно через месяц напряжение спало. Стало ясно, что никакой мести не будет. Никто не хотел выступать за Костелло против Джеиовезе.
Через пять месяцев после этих событий пропал некий Джо Скалис. Прошли слухи, что Скалис был приглашен в дом Винсента Скилланте, где ему прострелили оба глаза, разделили на сто пятьдесят однофунтовых частей и избавились от него, сплавив в мусор. Анастасиа клялся, что Скалис был убит потому, что пытался продавать членство в организации по пятьдесят тысяч долларов. Но дон Витоне утверждал, что это Анастасиа пытался продавать членство, а Скалис был убит потому, что мог его разоблачить.
Дженовезе знал, что Анастасиа встречается с Костелло в разных отелях города. У Вито был хороший источник информации. Карло Гамбино – правой руке Анастасиа – его босс не нравился. Анастасиа становился все более злобным, неосторожным и жестоким, как будто сходил с ума. Гамбино стал работать на дона Витоне, задумав расправиться с Анастасиа. Он поручил это дело Джо Профачи, жаждавшему действия.
В середине дня 25 октября Пат Конте сидел в полицейской машине без опознавательных знаков, стоявшей рядом с отелем "Парк-Шератон" на Шестой улице. Анастасиа был внутри, в парикмахерской. Ал пришел днем и сел в свое забронированное кресло. Парикмахер наложил ему на лицо горячее полотенце, чтобы смягчить его иссиня-черную бороду. Через десять минут в парикмахерскую вошли два человека в кепках и масках. Они прошли прямо к креслу Анастасиа, оттолкнули парикмахера и опустошили свои револьверы в уродливую голову Большого Ала. Затем быстро вышли и уехали.
Пат, увидев, как отъехала машина, бросился в парикмахерскую как бы на звук выстрелов. Поняв, что работа сделана, он, пока его никто не видел, уехал. Не было смысла засвечиваться на месте преступления.
* * *
Теперь боссом всех боссов стал Дженовезе. Но было еще много работы по разделу территорий и занятий. На 14 ноября было назначено большое заседание в Кэтскиллсе в поместье "Апалачин", принадлежащем Джозефу Барбаре – члену Семьи Маггадино.
– Ты хочешь, чтобы я тебя подвез в Кэтскиллс? – спросил Пат Сэма.
– Нет, я возьму Томми. Чем меньше ты видишь и чем меньше тебя видят, тем лучше.
– Послушай, ба, – сказал Пат. – Думаю, ты должен поднять кое-какие вопросы на заседании. Как тебе известно, в 1956 году был принят новый Акт о борьбе с наркотиками, и он очень крутой. Мы больше не сможем подкупать судей, потому что за это полагается пять лет. Большой Джо Рометто уже залетел из-за этого на сорок лет. Ты знаешь, что я давно прекратил работать с белым порошком, и ты меня одобряешь.
– Верно, – сказал Сэм. – С этим можно попасть в беду. Мне не нравятся наркоторговцы, с которыми приходится иметь дело.
– Вот именно. Это, как правило, придурки, которым нельзя верить. Я думаю, что теперь, при этих новых сроках, нам нужно выходить из этого бизнеса, особенно связанного с импортом. Если уж иметь с ним дело, то только финансировать некоторых из тех, кто им занимается, но не касаться самого порошка. Я предполагаю, что этот вопрос будет слабо освещен доном Витоне на заседании. Вообще я считаю, что это заседание – дурная идея. До сих пор властям было неизвестно, есть организация или ее нет, а если есть, то кто в нее входит. Даже в ФБР считают, что ее нет. Так зачем же им помогать и подкидывать материал? Я теперь, поработав в Отделе разведки, понимаю, что разные кусочки всегда можно собрать в целую картину. Поэтому на заседании не давай никаких сведений.
– Что я могу поделать? – пожал плечами Сэм. – Вито назначил заседание. Я должен ехать. Я должен подчиняться.
– Все же не забывай, Сэм, что ты – единственный из всех, кто связан со всем бизнесом, не имеешь "послужного списка" в полиции. Твое имя нигде не задействовано, так что держи его чистым. Даже не бери с собой оружия.
– Я отдам его Томми, – сказал Сэм.
– Ладно, значит, это проблема Томми.
Они пожали друг другу руки и обнялись при расставании. Пат пожелал Сэму удачной поездки.
– У тебя голова варит, Пат, – сказал его тесть. – Скоро ты поднимешься еще выше, особенно когда станешь юристом. Ты очень умен, и то, что ты сказал насчет порошка, заставляет меня задуматься. Я на заседании подниму некоторые из этих вопросов.
Совещание в "Апалачине" дало всем "шишкам" организации множество материала для раздумий. Благодаря бдительности сержанта полиции Эдгара Кроссвелла пятьдесят восемь капо попались – их поймали или тогда, когда они продирались сквозь кусты, или во время попыток выехать из поместья, окруженного полицейскими и работниками Управления по борьбе с алкоголем и наркотиками. Остальные сорок, включая Сэма, ухитрились остаться чистыми, оставшись в доме и переждав, пока не спадет жара. Сэм был достаточно умен и понимал, что полиция не войдет в дом без ордера, а оснований для выдачи ордера на обыск не было. Просто семья встречала друзей из прежней страны.
Но Апалачинская облава привлекла нежелательное внимание прессы, даже большее, чем заседания Комитета Кефовера в 1951 году. Особенно всех заинтересовали убийство Анастасиа и покушение на Костелло.
Это был прорыв, которого ждал специальный агент Реган Дойл.
Глава 20
Специальный агент Реган Дойл уселся на крутящийся стул в своем крошечном кабинете в Главном управлении ФБР на Шестьдесят девятой улице. Перед ним лежала куча вырезок из газет за неделю о рейде в "Апалачине". В "Нью-Йорк пост" была помещена статья Сида Фридлендера под заголовком: "Мафия – это фольклор или синдикат смерти?" В статье упоминались Лаки Лучиано, Фрэнк Костелло, Вито Дженовезе, трехпалый Браун, Вилли Моретти и Альберт Анастасиа. Подзаголовок гласил: "Мафиози встречаются, и полиция боится новой войны между бандами". На четвертой странице был напечатан анализ Апалачинского рейда под заголовком: "Главари банд боятся выскочек", а на противоположной странице была статья: "Старая седая мафия – это уже не то, чем она была раньше".
Министр юстиции США Уильям Роджерс, прибыв в Нью-Йорк, одобрил разгон Апалачинского заседания. В ФБР на каждого из арестованных были открыты дела, но когда Милтон Уэссел, прокурор регионального отдела по расследованию Апалачинских событий, попросил, чтобы к его группе были подключены люди из ФБР, Гувер ему отказал. Он заявил, что вся эта операция была "экспедицией по рыбной ловле", и объяснил Конгрессу: "У нас нет ни людей, ни времени для таких спекулятивных мероприятий". Уэссел предложил создать группу в Отделе расследования преступлений, чтобы свести следователей с прокурорской властью, но Конгресс проигнорировал его идею.
Реган, служивший раньше полицейским в Шестом участке на территории, контролируемой Тонн Бендером, был осведомлен лучше обычного агента. Он знал, какие места были под крылом Бендера, какие профсоюзы контролировались им и т. п. Дойл был уверен, что Пат, который жил в этом районе дольше него, имел гораздо больше информации. Но что толку настаивать, если сам шеф Бюро ни во что это не верит? И все же он накапливал материал.
Из-за его интереса к данному предмету он был приписан к Отделу по расследованию грабежей и здесь тоже обнаружил, что осведомители выдают информацию об организованной преступности, но эти сведения в основном откладываются в долгий ящик. Из Вашингтона приходили приказы указать осведомителям, чтобы они перестали так много говорить об организации, а занялись непосредственно грабежами.
И все же при изучении грабежей Регану стало ясно, что за каждый тип преступления отвечала отдельная Семья мафии. Например, Гамбино и Профачи контролировали продажу мяса, каперсов, краденых креветок и омаров. Бендер и Дженовезе очень интересовались телевизорами, радио, стиральными машинами, сушилками, а также всем, что приходило по воде. Сигареты шли к Профачи в Бруклин.
Реган чувствовал, что, работая в Отделе по расследованию грабежей, он на правильном пути. Он теперь не ловил солдат в самовольной отлучке и не изучал идеологию студентов. Он имел дело с настоящими преступлениями. Когда-нибудь Бюро признает организацию как основную причину преступлений в Америке. А пока Реган сам собирал материал.
Жизнь в Нью-Йорке отличалась от жизни в Чикаго. Дойл работал днями и ночами и много времени проводил в таких местах, как ресторан "Копакабана", которым частично владел Костелло, и "Плеймейт-клуб" на Пятьдесят пятой улице, который, как всем было известно, принадлежал Винни Мауро из Семьи Дженовезе.
Реган посещал также более тихие места, где встречался со своим растущим штатом осведомителей, например кафе "Автомат" на Таймс-сквер, где можно было долго сидеть незамеченным. По понедельникам в "Копакабане" происходили важные события: гангстеры в эти дни рассчитывались и утрясали все свои многочисленные дела. Непросто было подобраться поближе к тому, что происходит, но Реган стремился запомнить лица – некоторые из них были важными "шишками". Он также высматривал потенциальных осведомителей.
Как-то на втором месяце своего пребывания в Нью-Йорке Реган зашел в "Копакабану" и, осмотрев зал, с удивлением заметил через несколько столиков знакомую спину. Это был Пат Конте в стильном коричневом габардиновом костюме, в темно-коричневой рубашке со светло-коричневым галстуком и золотыми запонками. Было ясно, что Пат зарабатывает гораздо больше, чем простой патрульный Шестого участка. Но он уже был сержантом, и Реган подумал, что сержант может позволить себе одеться получше. Он знал также, что Пат не брезговал мелкими взятками. Вероятно, он получил костюм от кого-либо из присутствующих.
Бросив на стойку купюру, он попросил бармена поднести выпивку Пату. Пат удивленно поднял глаза, когда перед ним оказалась рюмка гранта. Бармен указал на Регана. Лицо Пата осветилось улыбкой. Прихватив рюмку, он сел рядом со старым другом.
– Ну, очищаешь город? – спросил он Регана. – Не думаю, что вы здорово освоились на этой территории. Работаешь?
Реган пожал плечами:
– Более-менее, сам по себе, можно сказать. Мы это называем добровольные сверхурочные. Просто впитываю в себя атмосферу.
– Да, – сказал Пат, – я тоже.
– Чем ты сейчас занимаешься? Я слышал, ты сейчас работаешь в Отделе разведки.
– Ну, меня прикрепили к Береговой охране.
– Хорошая работа?
– Так себе.
– Что ты там делаешь? – спросил Реган. – Просто болтаешься?
– Да, ну, ты же знаешь. То же, что и ты.
– Слушай, – сказал Реган, – почему бы нам как-нибудь где-нибудь не встретиться, чтобы побеседовать? Здесь мне не очень хотелось бы говорить слишком много.
– Да, я тебя понимаю.
– Я работаю над некоторыми идеями. Может, мы бы вместе подумали.
– Конечно. Прекрасно придумано, – сказал Пат. – Почему бы нам не сходить на ленч завтра в "Менни Вулфс?" Ты сможешь вырваться?
– Да, но я не могу это включить в мой отчет по расходам.
– Ничего, – улыбнулся Пат. – Плачу я. Я всегда могу представить работника ФБР как информатора. Никто не будет возникать.
– Тебе дают средства и на такие расходы? – удивился Реган. – Я и не думал...
– О, да! Береговая охрана – это горячее место. Они дают мне большую свободу действий. Я слышал, ты работаешь в Отделе грабежей.
– Откуда ты знаешь?
Реган был поражен.
– Слушай, – сказал Пат. – Это не такой большой город, как ты думаешь. Слухи разносятся.
Некоторое время они пили и смотрели на толпу.
– Здесь много важных "шишек", – заметил Реган.
– Я думаю, – сказал Пат и заказал еще пару напитков. – Но меня интересуют только те, кто связан с Побережьем. Полагаю, здесь может найтись много чего интересного.
Он сменил тему:
– Как Китти?
Глаза Регана слегка сузились, затем снова раскрылись – ясные и простодушные.
– Великолепно. Она все еще играет в "Трехгрошовой опере"... Разве ты не встречаешься с ней, бегая по делам службы?
Пат улыбнулся:
– Я живу между работой и семьей, у меня нет времени на такие вещи. Кроме того, в университете у меня есть некоторые дела, на это тоже уходит время.
– Да, ты непрост, – рассмеялся Реган.
– А как насчет тебя?
– Ну прежде всего я не могу свободно везде разгуливать, и, кроме того, Бюро очень чувствительно насчет личной жизни сотрудников. Даже если бы меня просто увидели в подобном баре, то могли бы обратить этот факт против меня, но я заранее договорился с начальником. Не знаю, как, по их мнению, мы должны что-то разнюхивать, если не можем ходить в те места, где что-то происходит. Иногда...
– Да-а?
– Знаешь, пару раз я просил Китти выйти за меня замуж, но она слишком привязана к своей карьере. Говорит, когда она станет звездой, может быть...
– Ну, при такой скорости это может занять долгое время, не так ли?
– Да. Знаешь, я думаю, она не отказалась бы жить со мной без женитьбы, но, если это произойдет, Директор будет возмущен. Он выкидывал людей из Бюро и за меньшие провинности.
Пат допил и похлопал Регана по плечу:
– Что же, прими холодный душ. Это помогает, – сказал он и ушел.
Со своего места у стойки Реган видел, как Пат садится в белый "линкольн", который подогнал швейцар.
Глава 21
Поскольку Реган работал по грабежам и розыску преступников, а Пат – в Береговой охране, то их пути неизбежно сходились. Пат знал, что в отделе никто не знает о его связях с Семьей, и собирался сохранить это в тайне.
Большая часть работы Пата на Семью состояла в том, что он информировал о событиях, происходящих на Побережье и в городе. В качестве полицейского он был крайне ценен при борьбе внутренних сил в самой организации. Одновременно Пат делал карьеру на работе.
К примеру, он предоставил Регану большое количество информации о налетчиках. Это были налетчики Семьи Профачи, которая тогда враждовала с Дженовезе. Это привело не только к тому, что доходы Семьи Профачи снизились, но и к тому, что члены этой Семьи стали подозревать друг друга, так как не знали, кто их выдает.
Пат постепенно становился уважаемым, значительным членом Семьи, и его уже больше не просили участвовать в "грязных" делах. Но поскольку он имел доступ к полицейским машинам и мог перекрывать дороги, то иногда оказывал некоторую помощь и в этих делах.
По совету Сэма Пат приобрел ферму в Анкрамдейле, округе Коламбия, милях в ста к северу от Нью-Йорка, неподалеку от виллы дона Антонио. Там было много известняковых пещер, каменоломня и заброшенная свинцовая шахта.
– Ты знаешь, дом дона Антонио становится слишком известным, – сказал Сэм. – Слишком многие о нем знают. Было бы очень полезно иметь кусочек земли, о котором никто не знает. Мы запишем его на имя Патерно. А ты пока неплохо вкладываешь деньги?
– Я получаю пять процентов в месяц, – улыбнулся Пат. – Количество денег растет. Я рад, Сэм, что мы бросили наркотики. У меня было плохое предчувствие.
Это предчувствие оправдалось. В сентябре дон Витоне вместе с тринадцатью другими был обвинен в нарушении нового закона Боггса – Дэниела о наркотиках. Дженовезе, лучше других разбиравшийся в законах, сумел отсрочить катастрофу почти на год. За этот год он не только уворачивался от поездки в федеральную тюрьму в Атланте, но работал по укреплению своей империи и своего авторитета как босс всех боссов.
Если Лучиано мог вызволить людей из Неаполя, то Дженовезе мог вызволить их из Атланты, но нужно было привести в порядок некоторые дела. Дон Витоне не доверял никому, даже собственной Семье. Тони Бендер становился все более амбициозным и проводил с Маленьким Эги Пизано времени больше, чем это могло понравиться дону Витоне. Маленький Эги играл в организации довольно значительную роль, и у него были хорошие связи с группой Лански во Флориде. Он был гораздо умнее Бендера, да и многих других тоже.
В начале сентября 1959 года Сэм Мэсси передал своему зятю важную весть.
– Не знаю, в чем дело, – сказал Сэм, – но дон Витоне хочет с тобой встретиться завтра вечером.
– Как ты думаешь, в чем тут дело, ба?
Сэм, казалось, был озадачен.
– Не знаю, но дону Витоне известно, что ты выполнял множество разных поручений и ухитрялся хранить это в тайне. Он даже не все о тебе знает, но слухи распространяются. Наверное, у него для тебя важная, но строго конфиденциальная работа. Думаю, он этим проявляет к тебе достаточное уважение.
Пат встретился с этим похожим на лису человеком. Дон Витоне сидел, закутавшись в синий плащ, и ни разу не снял белой фетровой шляпы. Он не излагал Пату никаких планов, но дал ясно понять, что за работа должна быть выполнена. Пат начал действовать.
* * *
25 сентября Маленький Эги "гудел" в городе. Он сидел в "Копе" и пил с Джанис Дрейк – женой комедианта Алана Дрейка. Алан был человеком, чей талант Эги ценил и поддерживал, но не даром. Джанис была тем типом пышной блондинки, с которыми Эги любил появляться на людях. В "Копе" они столкнулись с Тони Бендером и другими и все поехали обедать в "Сан-Марино" на Лексингтон-авеню.
У Маленького Эги были большие планы. Он собирался не только заменить Дженовезе на посту босса всех боссов, но также сместить Лански в Майами. Много времени он посвятил тому, чтобы переманить людей из организации на свою сторону. Когда Эги позвали к телефону в баре "Сан-Марино", он заинтересовался. Кажется, звонок был от Синеглазого Джимми Ало. Эги давно пытался переманить Ало, и сейчас тот, по-видимому, был готов поговорить. Эги вернулся к столу и бросил на него стодолларовую бумажку.
– Это за мою часть обеда, – сказал он. – У меня важная встреча в Куинсе. Мне пора.
– Я могу поехать с тобой, дядя Гус? – поинтересовалась Джанис.
Эги некоторое время смотрел на нее с сомнением, но потом сказал:
– Конечно. Почему бы и нет?
Рядом с аэропортом Ла Гуардия, как и было договорено, его встретили два человека в плащах и коричневых фетровых шляпах. Они объяснили, что Синеглазый Джимми вернулся к себе в квартиру неподалеку и они должны доставить Эги к нему.
– Это здесь рядом. Мы покажем, – сказал один из мужчин.
Эги распахнул для них заднюю дверь своего нового "кадиллака". Когда они ехали по боковой дороге вдоль аэропорта, он не заметил, что за ними едет еще машина с потушенными фарами. Они проехали пару сотен ярдов по темной боковой дороге, когда Эги забеспокоился:
– Эй, Джимми живет не в этом направлении...
– Не беспокойся, Гус, – смеясь, заметила Джанис, – так, может быть, ты срежешь дорогу.
– Верно, леди. Этот путь короче, – заметил один из мужчин.
Второй в это время смотрел в окно, высматривая другие машины, затем обернулся на машину позади.
– Ладно, – сказал он. – Так пойдет.
Первый мужчина достал руку из кармана. В руке у него был автоматический пистолет 32-го калибра с блестящими накладками.
– Останови машину, Эги, – сказал он, и Эги съехал на обочину.
В этот момент второй мужчина тоже достал пистолет, протянул руку и, вытащив ключи от машины из зажигания, бросил их на пол.
– Теперь открой окно, – сказал второй.
Эги так и сделал. Мужчины вышли из машины, каждый со своей стороны, и почти одновременно выстрелили за ухо ближайшего пассажира – за левое ухо Эги и сквозь прекрасные светлые волосы Джанис Дрейк. Тела дернулись в унисон и упали друг на друга, как парочка целующихся школьников.
Мужчина поднял руку: ехавшая за ними машина тихо приблизилась с уже распахнутыми задними дверями. Мужчины вскочили в нее с двух сторон, и она отъехала.
Кудрявый мужчина за рулем сверкнул быстрой улыбкой. Это был Пат Конте.
– Полагаю, все в порядке?
– Да.
– Ладно. Посмотрите на пол. Там два конверта. Можете пересчитать, если хотите.
– Нет, все в порядке, мистер Конрад. Мы вам верим. Мы знаем, где вас найти.
– Ладно, – сказал Пат и подъехал к станции метро Индепендент на Семьдесят четвертой улице. – Я советую вам поехать отсюда на метро, и не берите такси, пока не окажетесь в городе.
– Хорошо.
Пат сидел в своей полицейской машине без опознавательных знаков и смотрел, как они входят в метро. Затем, проехав пятьдесят ярдов по улице, он вошел в будку и позвонил. Разговор был коротким, без упоминания каких бы то ни было имен. Затем он позвонил еще раз. Был уже почти час ночи, но на звонок ответили почти сразу, сонным голосом.
– Привет, Китти, – сказал Пат. – Это вечно любящий тебя синеглазый мальчик.
– Ладно, я дома, – ответил сонный голос.
Пат вскочил в машину и поехал обратно к Одиннадцатой улице, насвистывая любимую песенку Китти.
Глава 22
Убийству Маленького Эги и его подружки были посвящены сенсационные статьи в газетах. Это убийство вызвало трения между Профачи и молодыми Галло, которые были недовольны мерзкими методами старика.
В Ривердейле в своем доме Сэм Мэсси, улыбаясь, налил зятю рюмку бренди Карлос Примеро.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал он.
Пат взял из серебряной коробки сигару и раскурил ее.
– Ты уверен, что они не знают тебя и не знают, кто заказал убийство?
Пат улыбнулся:
– Они были из Детройта. Они не знают меня. Они не знают ничего. Они приехали на один день, получили деньги и уехали домой. Так всегда делается. Я даже не связывался с людьми из организации в Детройте. Использовал некоторые контакты, которые нащупал на работе.
– Прекрасно, прекрасно, – повторил Сэм. – Этот сукин сын Эги давно этого заслуживал, но дон Витоне убивает сразу двух зайцев, верно? Он наносит удар по Профачи, там, где ему больнее всего, и отделывается от Эги.
– Думаю, дон Витоне учился у Макиавелли, – заметил Пат. – В его книге я прочитал: "Раны лучше излечиваются не словами, а ампутацией".
Сэм улыбнулся:
– Ты учишься, ты учишься. Я рад этому. Ты многому учишься.
– Это твой брат, отец Рэй, подковал меня насчет Макиавелли. Он его очень любит. Именно Макиавелли первым понял, что Италия может стать великой, если объединится под одним правителем. Позор, что никто его тогда не слушал. Он учил, что первым делом надо отделить политику от этики.
– Да, да, это был мудрый человек, – заметил Сэм, покачивая стаканом с бренди.
После третьей рюмки Пат почувствовал легкость в голове. Прошла всего одна ночь после убийства, и вот он сидит здесь, а заголовки кричат со страниц газет перед ним... странные, почти комические рассуждения о мотиве, неверные намеки на виновных... От этого он испытывал какое-то ощущение власти – не из-за денег или положения, но просто потому, что он мог управлять событиями.
– Но ты знаешь, – сказал Пат, – нам надо покончить с насилием, кровопролитием, особенно внутри Семьи. Это привлекает нездоровое внимание. Сначала Анастасиа, затем возня с Костелло, теперь это убийство. В конце концов нами займется федеральная полиция, а от них отделаться будет гораздо труднее, чем от людей из Департамента полиции Нью-Йорка. Тебе следовало бы послушать Регана Дойла. Он смахивает на добермана-пинчера, рвущегося в атаку. Однажды я беседовал с отцом Рэем, и он говорил о Макиавелли, который сказал, что есть два вида людей: лисы и львы. Лисы живут своими мозгами. Я даже помню его слова: "Они надеются на хитрость и обман". Львы используют силу вместо мозгов. Он сказал, что они "консервативны, патриотичны, лояльны по отношению к традиции, к семье, церкви, стране. Они не доверяют новому и обязанности и характер ставят выше мозгов". Дон Витоне – это лиса. Если бы он держался подальше от белого порошка, то и сейчас бы был на коне. А теперь пора какой-нибудь другой лисе его заменить.
Сэм встревоженно поднял глаза:
– Ты осторожнее с бренди, сынок. Что-то ты слишком разболтался. Наш друг Эги раньше говорил так же....
– Ну, я просто теоретизирую.
– Надеюсь, что это так, – заметил Сэм.
– Во всяком случае, ты знаешь, кто настоящая лиса. Это не Лаки. Это не дон Витоне. Это тот тощий еврей в Майами, Лански. Он никогда не пачкает своих рук. Он просто сидит и гребет под себя. Макиавелли был бы им восхищен. А у нас немного от лисы и немного от льва. Может быть, слишком много от льва.
Пат допил стакан, и Сэм поспешно налил ему еще.
– Стоп, стоп. Ты знаешь, что я люблю такие разговоры. У меня никогда не бывало такого, когда можешь говорить с человеком, его уважая, и не бояться, что он воткнет когда-нибудь тебе нож в спину. Мне жаль, что так с ребенком получилось... но я все же рад, что Конни выбрала тебя.
– А я рад, что вы меня приняли в свою семью, – сказал Пат.
Он понимал, что оба они стали сентиментальными от бренди, но это ему нравилось.
– Если оставаться и дальше, я позвоню домой Конни и скажу, что приеду поздно.
Он взял телефон с кофейного столика и набрал номер. Трубку взяла Эсперанца и подключила Конни.
– Я думала, ты сегодня придешь домой, – тупо проговорила Конни.
– Ты опять принимала транквилизаторы? – спросил Пат.
– А почему бы и нет? Что есть такого ценного в жизни, что бы я упускала?
– Слушай, я же тебя просил бросить их принимать.
– Следи за собой, Конте. Как-нибудь поскользнешься.
"Она распускается с каждым днем", – подумал Пат.
– Послушай, а чем ты сейчас расстроена? – спросил он.
– Ты опять что-то натворил. Я знаю это. Я не хочу крови на пороге моего дома. Не хочу, чтобы мне стыдно было ходить в церковь.
– Ох, Бога ради. Выпей стакан теплого молока и ложись спать. Я скоро буду.
– Чтоб ты сдох, – ответила Конни и повесила трубку.
Пат представил себе, как она перекрестилась после этих слов.
– Ты знаешь, – сказал Пат, снова взяв стакан, – по-моему, твоя дочь – ясновидящая. Не знаю, как это у нее получается, но каждый раз, когда что-нибудь случается, она чувствует это своими "антеннами". Она никогда не знает, что происходит, но всегда знает, что что-то происходит.
– Я знаю, знаю, Паскуале. Иногда мне кажется, что она – только дочь своей матушки, и только ее, без моей примеси. Слушай, пей, – сказал он, подливая ему в стакан еще испанского бренди.
Глава 23
Реган Дойл начинал чувствовать себя в своем Нью-йоркском отделении Бюро кем-то вроде бунтовщика. Он всегда считал себя исполнительным, опрятным агентом, который нравится Директору, но места, которые ему надо было посещать ради своего частного расследования, никак не подходили к его образу "чистюли".
После Вашингтонского Нью-йоркское отделение ФБР было вторым по значимости, и его начальник, Харвей Фостер, считался не только отличным работником, но и специалистом по связям с общественностью. Он много делал для того, чтобы Бюро стало таким, каким его хотел видеть Директор. Регану казалось, что в Бюро больше думают о статистике, скорости делопроизводства и поиске потерянных предметов, чем о настоящей борьбе с преступностью. Большая часть работы состояла в поиске надежных осведомителей, так как в преступном мире не было агентов Бюро. Лучший способ добиться похвалы или продвижения состоял в поиске осведомителей.
Иногда Реган думал, правильно ли он сделал, уйдя из полиции. В Бюро не было никакого сотрудничества. Каждый день агенты должны были заполнять форму ФД-256, называемую "Карта номер три". Карты номер один и номер два представляли собой журналы прихода и ухода. В карте номер три агент должен был перечислять все места, которые он собирался посетить. С помощью этой карты его всегда можно было найти. Внизу карты были указаны аббревиатуры, например ДСУ – добровольные сверхурочные, которые очень ценились Директором, так как эти сотни тысяч лишних часов помогали ему вышибать финансирование у Конгресса. Но агент довольно скоро начинал понимать, что в эти ДСУ можно включать ужин, посещение кино и даже несколько коктейлей в "Копе" для вербовки осведомителя.
Легче всего было завербовать осведомителя при использовании метода полиции – ареста и угрозы большим сроком при его молчании. Работникам ФБР делать это было сложнее, так как его агенты меньше занимались практической работой, а для ареста нужно было разрешение министра юстиции. И все же агенты могли сблефовать, пригрозив обвинениями в федеральных преступлениях, даже если эти преступления и не были совершены. Насколько Реган знал, никто в Бюро не занимался тем, чтобы, по примеру полицейских, подбрасывать подозреваемому наркотики или другие улики. "Но это неплохой путь, чтобы раздобыть осведомителя", – думал он.
После Апалачинских событий в Бюро поднялась кампания по сбору информации об организованной преступности, и были сделаны аресты, несмотря на то, что Директор отрицал существование такого вида преступности.
Бюро начало секретную операцию под названием "Программа Главный хулиган". Вне Бюро об этой программе никто не знал, даже полиция. Операция состояла в том, чтобы собирать сведения о главарях в каждом районе.
До сих пор информация об организованной преступности накапливалась в папке под названием "Общие расследования". Вначале почти все данные шли из полиции от детективов. Это был односторонний поток, и полиция против этого возражала. ФБР имело доступ к досье полиции, но полиция не имела доступа к материалам ФБР, поэтому сотрудничество было достаточно формальным.
В этом плане Реган имел преимущества перед другими агентами. Из пяти агентов, которым было поручено заниматься организованной преступностью, он был единственным, кто имел знакомство с Нью-Йорком с точки зрения полицейского. Том Донован, его начальник, поощрял его усилия. Однажды за гамбургером у Мориарти он разоткровенничался с новым сотрудником:
– Знаешь, Реган, я не говорю, что ты все делаешь неправильно. Но, сказать по правде, такой деятельностью ты вряд ли заработаешь себе быстрое повышение в Бюро. Чтобы продвинуться в Бюро, надо много работать сверхурочно, держать нос по ветру, опрятно одеваться и не обижать никого политическими привязанностями.
Реган заметил, что Донован пьет уже третью банку пива, иначе он бы не говорил так свободно. Это был длинный худой человек, похожий на героя старого вестерна, Рэнди Скотта, с короткими светлыми волосами и обветренным лицом. Реган подумал, не загорает ли он под лампой, так как на неделе он наверняка не мог быть долго на солнце.
Донован доверительно наклонился к нему:
– Не хотел бы я, чтобы это кто-нибудь услышал, особенно в Бюро. Директор стареет, но все еще обладает огромной властью в Вашингтоне. Знаешь, у него есть досье на всех сенаторов и конгрессменов – личные досье, не входящие в архивы Бюро. Я узнал об этом, когда работал в Вашингтонском отделении Бюро. Под влиянием всей этой стрельбы здесь и событий в "Апалачине" он должен немного поддаться. Он боится, что создадут какую-нибудь новую федеральную группу и власть Бюро станет меньше...
Реган слушал без комментариев. Может быть, Донован его проверял. Дойл знал, что у Донована есть микрофон.
– Знаешь, – сказал он, как бы читая мысли Регана. – Я заказал еще техническое оборудование. Микрофоны, передатчики, "жучки", все такое. Мы должны иметь возможность проверять некоторых из осведомителей. Не можем же мы верить какому-нибудь придурку или своднику из бара на Восьмой улице.
– Ну, я-то их проверял... – начал было Реган.
– Нет, нет, твои осведомители надежны. Мы никого не арестовываем, но пишем великолепные досье, не знаю, зачем. Но есть способы поставить "жучок" в телефон или даже в комнату и не возиться с официальным разрешением. У тебя ведь много друзей в полиции?
Реган пожал плечами:
– Я знаю там множество людей.
– Поэтому тебе должно быть известно, что поставить "жучки" им легче, чем нам. Мы просто можем получать информацию от них. И у нас нигде не будет отмечено, что мы кого-то подслушиваем.
Реган кивнул.
– Ты понял идею?
Реган снова кивнул.
– Все эти доказательства по большей части не годятся для суда, но они могут дать нам наметки, мы сможем проверять входящую информацию. В будущем нам придется больше работать такими методами. Это сейчас основное направление.
Реган все больше думал о Пате как о возможном помощнике, и ему хотелось даже рассказать ему кое-что о том, что происходит в Бюро. Реган был уверен, что является единственным человеком в Бюро, имеющим хорошие связи с полицией, а поскольку Пат работает в Отделе разведки, этот контакт тем более ценен. Но Пат не скрывал, что скептически относится к возможностям Бюро в поиске преступников.
– У вас там работает кучка фермеров, – как-то сказал он Дойлу. – Они ничего не знают о городе. Никогда не слышали о "чувстве улицы". Они все еще гоняются за Диллинджером в полях Канзаса. Знаешь, сколькими делами ФБР занималось со времени своего основания? Не более чем двумя. В 1929 году, во время покушения на Аль Капоне, и в 1939-м, когда Лепке решил сдаться Винчеллу и ФБР помогло организовать встречу, но эта идея была самого Лепке, так как он не хотел сдаваться Дьюи. Дьюи обвинял его в убийстве, а федералы имели против него только наркотики.
– Да, – заметил Реган, – но Лепке все же оказался на электрическом стуле, правильно?
– Большое дело. Все же это было государственное обвинение, так?
– Ладно, ладно, – засмеялся Реган. – Так. Слушай, мы же по одну сторону баррикад, разве нет?
– Не знаю, – сказал Пат. – По одну ли? Я предоставляю вам пленки и досье, передаю ФБР осведомителей, а что получаю взамен? А как насчет того, чтобы познакомить меня с тем, что происходит в Бюро, если там вообще что-то происходит?
– Ну, у нас есть несколько записей, которые могут тебя заинтересовать, но их непросто дать тебе прослушать. Может, я доберусь до расшифровок и вытащу их из Бюро.
– Черт, стащи ленты, и я их перепишу.
– Я действительно лезу не в свое дело.
– Конечно. Мы все так делаем. Но ты ничего не совершаешь противозаконного. Иногда мы немного кого-то и надуваем. Черт, это так же легально, как и все другое. Ведь идея в том, чтобы ловить мошенников, так?
– Я еще не пробовал это делать.
– Послушай, мы же все время рискуем.
– Ну, мне не хотелось бы делать что-то противозаконное. Слишком много поставлено на карту, и у нас не очень большая защита наверху. Если вы в полиции делаете что-то, то всегда кто-нибудь может вмешаться. Но в Бюро все по-другому. Тебя просто исключают из рядов за пренебрежение обязанностями. Это значит, что ты не только в Бюро, но и нигде не найдешь работы, так как все обращаются в Бюро, чтобы проверить работника.
– Значит, тогда придется перебежать на другую сторону, верно? – улыбаясь, сказал Пат.
Реган стал серьезным:
– Я вот что скажу. Я слышал о множестве полицейских, перебегавших на другую сторону, но ни об одном агенте ФБР, сделавшем это.
Пат снова улыбнулся:
– Ладно, ладно. Не будем сравнивать работу каждого. Но я хотел бы послушать эти ленты. Я тоже подбираю кое-какой материал по организованной преступности.
– Но ты же мне говорил, что никакой мафии нет, – заметил Реган.
– Слушай, итальянцы не единственные преступники в мире. Есть еще масса мексиканцев, португальцев, евреев и других, так? И если ирландцев не так уж много, то это потому, что их всех поймали.
– Или они поумнели.
– Ну хорошо, я бы послушал эти записи. Знаешь, я сдал экзамен на лейтенанта, и пара хороших наводок не помешала бы.
– Ну ладно, посмотрим, что можно будет сделать. Кое-что там мне кажется интересным. Речь идет о двух парнях из банды Профачи. Я о них никогда не слышал – это братья по фамилии Галло. Ты никогда о них не слышал?
– Нет, – ответил Пат. – Никогда не слышал.
Глава 24
Пат обещал держать свое слово Регану, а насколько хорошо он будет его держать, зависело от того, какой информацией заинтересуется сам Пат. Он дал Регану великолепную наводку на груз оружия, находившийся в одном из доков Тони Анастасиа в Бруклине. Оружие через Майами должно было отправиться новообразованному правительству Кастро на Кубе.
Пат не беспокоился о том, что подводит Тони Анастасиа, который был братом Большого Ала. После смерти брата Тони было трудно держать в руках Международную ассоциацию портовых рабочих. Пат чувствовал, что поскольку этот участок побережья контролировала Семья Профачи, он делает одолжение Сэму Мэсси и дону Витоне. По теории Пата, выведенной из учения Макиавелли, лучше лишать противника источника доходов, чем заниматься кровопролитием.
Захват оружия работниками ФБР служило двум целям. Это укрепило бы доверие Регана к Пату и нанесло бы удар по Семье Профачи.
Сэм был озабочен дружбой Пата с Дойлом.
– Знаешь, – сказал он, – мне никогда не нравились агенты ФБР, хотя пока особых тревог они нам не доставляли.
– В том-то и дело, – сказал Пат. – У них сейчас большая суматоха. Скоро они начнут везде совать нос, и мне хотелось бы быть в курсе их дел. Мы можем использовать их так же, как полицию, чтобы вывести кого-нибудь из строя, не советуясь ни с кем.
– Имей в виду, – заметил Сэм, – я не обещаю, что мы будем давать им сведения о нашей Семье или об организации. Но когда ты объяснишь все дону Витоне, он среагирует так же, как и я. В конце концов, он и сам настоящая лиса, верно?
– Верно.
* * *
Сведения насчет нелегального провоза оружия были получены от Фрэнка Мэддена и Билли Джордано, которые обвинялись в убийстве. Наводка сработала отлично. Реган смог провести операцию и перехватить груз до того, как его погрузили на корабль. Информация об арсенале, из которого было украдено оружие, была послана в Вашингтон.
Через неделю Реган встретился с Патом за ленчем у Шраффтса на углу Пятьдесят седьмой и Третьей улиц. Пат с отвращением оглядел заведение.
– Почему ты выбрал это место? – спросил он. – Все эти дутые бизнесмены и старухи в шляпах с цветами...
– Послушай, – сказал Реган, заказав двойной бурбон, – Бюро и так достаточно на меня наседает из-за всех этих мест, где я появляюсь, чтобы искать информацию об организованной преступности. А так они подумают, что я здесь пью содовую с мороженым. На самом деле здесь самые лучшие напитки в городе, если есть деньги.
Пат одобрительно улыбнулся:
– Умно, очень умно. Но в хилой же компании ты работаешь, если надо думать о цене пары напитков.
– Ну, Пат, – сказал Реган с оттенком горечи, – у нас нет таких возможностей получать дополнительные доходы, как у вас.
Пат рассмеялся.
– Слушай, у меня тоже нет таких возможностей. Я просто женился на богатой девице. И у меня добрый тесть.
– Я имею кое-какую информацию о твоем тесте. Я слышал, что его компания песка и гравия "Ривердейл" и несколько других предприятий завязаны на банду.
Пат презрительно рассмеялся, блеснув широкой улыбкой:
– Старик Сэм? Ты смеешься. Зачем ему такие связи? Он занимается легальным бизнесом. Знаешь, я работал в его строительной компании в Бронксе, когда был моложе.
– Я этого не знал, – заметил Реган.
– Еще бы. Я работал там до того, как встретился с Констанцей. Если у человека итальянское имя, это не значит, что он занимается каким-нибудь рэкетом. Посмотри на меня. Посмотри на Ральфа Салерно. На стороне закона тоже много итальянцев. Посмотри на себя. Ты сам наполовину итальянец.
Реган улыбнулся:
– Никогда не слышал о человеке, который так любит своего тестя.
– Ну, тещи у меня нет, так же как отца и матери. Серьезно, я буду рад, если ты проверишь Сэма. Я сам это сделал, просто чтобы посмотреть, с кем я имею дело. Здесь все чисто. Его ни разу ни за что не привлекали. Он, вероятно, не понял бы, о чем речь, если бы ты заговорил с ним обо всех этих бандах.
Реган сделал гримасу:
– Ох, брось, Пат. Нельзя достигнуть такого положения в строительстве, не зная хоть чего-то об этих вещах.
Пат пожал плечами:
– Ну, что-то он об этом знает, как любой человек, который читает газеты. Поверь, если бы он занимался какими-то другими делами, то об этом я знал бы.
– Надеюсь, что так, – сказал Реган. – Но я заметил, что если он получает работу, то всегда контракт подписывают эти липовые союзы, контролируемые бандами.
Пат посмотрел на него задумчиво:
– Ты проделал много работы по моему тестю, не так ли?
Реган пожал плечами:
– Почему бы и нет? Никто не свободен от подозрений.
– Ну, насколько я понимаю, Сэм Мэсси от них свободен, и ты лучше отстань от него, если нуждаешься в моем сотрудничестве.
Реган почти целых десять секунд смотрел Пату прямо в глаза.
– Никто не свободен от подозрений, Конте, – повторил он. – Даже ты.
Пат подумал, не поймать ли его на слове, но не стал этого делать.
– А хорошую я тебе дал подсказку насчет доков, не так ли? – спросил он, отказываясь принимать вызов.
– Да, замечательную.
– Ну так ты мне задолжал. Что ты для меня приготовил? Это не улица с односторонним движением, как ты знаешь.
Реган почесал голову:
– Ну, в ФБР есть лента, записанная в Бруклине. У нас там "жучок" на этом телефоне в Сахара-Лаундж. Это место сбора банды.
Пат с интересом кивнул.
– Знаешь, Бюро немного помогло Комиссии Маклеллана, – продолжал Дойл. – Этот Бобби Кеннеди – подросток – действительно решил добраться до Джимми Хоффы, и уже почти добрался. Так что мы проверяем подростков, которые там болтаются. С нашей стороны это самоубийство – ставить там "жучок", но мы заплатили телефонисту, а сами остались чистыми. На "жучке" стоит передатчик, так что по проводам нас не вычислить. Мы просто принимаем сигналы по радио в машине неподалеку и записываем.
– Да, это удобно, – заметил Пат. – Могу я послушать ленту?
– Да, я ее расшифровал. В следующий раз принесу расшифровку.
– Я пойду вместе с тобой к тебе в контору и заберу ее сейчас.
Реган отрицательно покачал головой:
– Бюро не доверяет нью-йоркским полицейским. Если я приведу тебя, будет куча вопросов. Считается, что не мы даем вам информацию, а вы.
– Я ведь тебе кое-что предоставил, а?
– Верно, но считается, что я тебе не должен ничего давать.
– Рука руку моет, верно?
– Верно, – сказал Реган.
На следующий день у Шраффтса Реган сунул Пату ненадписанный конверт. Это была не расшифровка ленты, а копия обзорного рапорта:
Главному агенту, Нью-Йорк (2473420)
Дата: 9.12.60.
От: секретного агента Регана С. Дойла.
Тема: надзор.
Следующая информация выбрана из сведений, полученных 9.11.60 от НИ1407-М, При распространении этой информации вне стен Бюро ее необходимо соответственно перефразировать, чтобы защитить ее источник.
Во время беседы между Джои Галло и неизвестным собеседником по имени Тони Джои жаловался на плохое обращение старика.
Галло: Этот хрен жадный, зимой снегу у него не допросишься. Знаешь, после дела с Фрэнки Шотсом я думал, что он действительно о нас позаботится, но он не дает нам ничего. Пару машин, и все. Этот сукин сын устраивает одного из этих Мусташ Питов в бакалейный магазин, выкладывает пятнадцать – двадцать кусков. Нам же – ничего. Мы что, сироты? Мы все для него сделали, так где же результат?
Голос (Тони?): Я знаю, я знаю. Он всегда был таким. Он все еще действует теми же методами, ты знаешь? Так ничему и не научился, этот хрен.
Галло: Знаешь, как-то они мне говорят: "Фрэнк Костелло владеет Луизианой". А кто это дал Луизиану Фрэнку Костелло? Эйзенхауэр ему дал? Любой сукин сын, у которого хватит сил, чтобы захватить что-то и удерживать, должен это взять. Если у него не хватает сил взять, то никто ему и не даст, будь это Луизиана или что-то другое, если понимаешь, что я имею в виду.
Голос: Да, понятно, У вас там дела по-старому?
Галло: Вот именно. Они не могут отдавать территорию. Мы все привели в порядок в Бруклине: Президент-стрит и всю округу. И что они мне дали? Они не отдали мне даже игры в кости. Для игры в кости разве нужно быть звездой? Знаешь, они хорошие, когда хотят, чтобы ты на них поработал, укокал кого-нибудь, или... (слова неразличимы).
Голос: Следи за тем, что говоришь, Телефон может прослушиваться.
Галло: Да, верно. Ну, когда им нужна работа, они хорошие, верно?
Голос: Верно.
Галло: Но мы не годимся для того, чтобы приходить в его чертов дом. Ты знаешь, что я никогда не был у него дома?
Галло: Да.
Голос: Слушай, сказать по правде, я бы хотел посоветоваться. Могли бы мы где-нибудь встретиться? Не люблю говорить по телефону. Знаешь, Тони, ты единственный человек, который знает, что происходит. В Вилледже ты занимаешься такими же делами. Несколько машин, пару игр – это все, что нам надо. Ты понимаешь. Но нам нужна поддержка.
Голос: Ладно, хватит, хватит... Знаешь место, где мы всегда встречаемся? Куда я хожу по четвергам? Понимаешь, что я имею в виду? Место, где подают хорошие спедини?
Галло: Да, название начинается на "Л"? Верно? Это неподалеку.
Голос: Именно. Ты меня понял. Встретимся в четверг, в обычное время.
Галло: Хорошо, хорошо.
Последняя страница была укороченной и имела неровный край, как будто ее оторвали по линейке. Пат улыбнулся. Было ясно, что Реган не полностью ему доверял.
Выводы были на оторванной части, но Пат был уверен, что Реган не мог понять разговор полностью. Имя Тони и ссылки на игру в кости и игральные автоматы в Вилледже говорили о том, что Голос был голосом Тони Бендера.
Старик – это Профачи. Было известно, что братья Галло отвечали за убийство Фрэнки Шотса Аббатемарко – шестидесятидвухлетнего боевика Профачи, – который был одним из главных в Семье и получал около миллиона в год. Фрэнки долго не платил боссу – Профачи – его долю. Извинившись, он перенес срок платежа, но вовремя с деньгами не появился. Профачи не прощал такого.
4 ноября 1959 года двое мужчин в красных платках на лицах перехватили Фрэнки Шотса, когда он выходил из грилль-бара "Карделло" на Четвертой улице в Бруклине. Четыре пули попали в живот, горло и лицо. Пули отбросили его обратно в бар, где он вцепился в стойку и сполз на пол. Стрелявшие последовали за ним. Один из них, короткий и толстый, залез в карман пальто Фрэнки, достал его пистолет и выстрелил в него еще три раза.
Когда прибыла полиция, Фрэнки был без сознания. Он лежал, умирая, на полу, белая шляпа аккуратно лежала рядом с головой, куда она упала, и ее край постепенно становился красным.
Отдел Пата из неофициального источника получил сведения, что коротким и толстым был Джо Джелли – соратник Галло. Полицейские нашли его и засадили за решетку, но ничего из него не вытянули. Он был задержан за ношение неопознанного ключа. Джелли упорно твердил, что не знает, откуда этот ключ. Детективы знали, что это ключ от квартиры подружки, но у Джелли была очень ревнивая жена и он в этом не признавался. Ему вменили в вину ношение орудия взлома.
Было ясно, что убийство было совершено по приказу Профачи, но никто не мог этого доказать. Это было понятно по поведению Сумасшедшего Джои Галло. Осведомители донесли, что когда Джон Симоне, личный телохранитель Профачи, пришел успокаивать Джои, тот плюнул ему на башмак и чуть не случилось очередного убийства.
Пат был в курсе дел Бендера, и его знаний было достаточно для того, чтобы понять разговор. Было ясно, что Бендер говорил о ресторане "Луна", куда Пат любил ходить по четвергам, чтобы спокойно съесть тарелку спедини и выпить красного вина.
Пата заинтересовала возникающая связь между Галло и Бендером. Об этом определенно не знали ни дон Витоне, ни Сэм Мэсси. Вскоре Пат встретился с Сэмом и доном Витоне и рассказал им о полученной информации.
– Вы собираетесь, что-нибудь с этим делать, дон Витоне? – спросил Пат.
Дженовезе, лицо которого казалось еще более бледным под широкополой белой шляпой, пожал плечами:
– Мы позаботимся об этом, когда придет время. А пока я бы не отказался поддать немного жару. Вы можете это сделать?
– Конечно, – сказал Пат. – Мы расстроим встречу.
– Хорошо, – согласился дон Витоне, – но следите за тем, чтобы никто не узнал ничего лишнего. Я имею в виду, что если будет обыск, вы постарайтесь присутствовать и проверьте все.
– Послушайте, их не за что будет задерживать. Я просто немного потрясу их, особенно Тони.
Пат написал рапорт Джону Брэди – инспектору Отдела разведки и получил разрешение на проверку ресторана "Луна" в четверг. Точно в восемь тридцать вечера Пат вместе с четырьмя здоровыми детективами вошел в набитый ресторан. За большим столом совещались похожий на ученого Тони Бендер и Сумасшедший Джои, обмакивавший хлеб в блюдо. Тут же были Жук – Фрэнки Карузо из Бенсонхерста, Джои Агоне и другие. Их арестовали по обвинению в том, что они что-то замышляют, так как у каждого был большой "послужной список".
Бендер покорно поднял глаза и увидел Пата в гражданской одежде, руководящего операцией. Пат подмигнул Тони, оставив его гадать о смысле своих действий. Тони, конечно, знал, что Пату иногда приходится арестовывать кого-нибудь из своей Семьи, но Пат никогда не забирался так высоко. Ему следовало бы об этом подумать. Их всех допросили и отпустили, так как обвинения были сняты. Но Бендер явно ничего не понял.
Глава 25
1960 год был хорошим годом для Пата Конте. Он сдал экзамен на лейтенанта и ждал повышения, а также закончил последний курс вечерних занятий в Колледже Бернарда Баруха. В конце июня он успешно сдал там экзамены.
За семь лет после рождения ребенка Пат и Конни мало развлекались. После сдачи экзамена на лейтенанта Пат решил устроить вечеринку на открытом воздухе на ферме в Анкрамдейле, где он обычно проводил выходные и отпуска.
Были приглашены родственники и несколько близких друзей. Пату хотелось позвать Китти, и Констанца была "за", но вместе с Китти надо было приглашать и Регана Дойла. Хотя за последний год Пат с ним опять сдружился, ему не хотелось, чтобы Дойл видел некоторых из его близких родственников. Исследования Дойла в ФБР становились все более тщательными, и он даже узнал немного о деятельности Семьи. Если бы он пришел, присутствие некоторых членов Семьи навело бы его на определенные мысли. Связи Сэма Мэсси все еще были тайной для внешнего мира, но Дойл смог бы все понять, увидев кое-кого из гостей.
Пат и Конни на этой почве даже поссорились. Она утверждала, что он не приглашает Китти и Дойла потому, что стыдится ребенка. Их сын в свои семь лет был не больше двухлетнего и не мог ни ходить, ни оправлять естественные надобности. Он только сидел с высунувшимся языком в колыбели, качаясь туда-сюда и производя странные звуки.
– Послушай, Конни, – в отчаянии сказал Пат. – Признаюсь, я не ношу фотографию ребенка в бумажнике, но это не имеет отношения к тому, почему я не приглашаю Китти и Дойла. Просто я хочу, чтобы был узкий семейный круг.
– Почему тогда ты приглашаешь Патерно, и Ганчи, и Ала Сантини и всех с Малбери-стрит?
– Потому что это практически моя семья. К тому же, я состою в Итало-американской лиге, и это становится все более важным; я окончил колледж и смогу посвящать этому больше времени.
– Бог накажет тебя за то, что ты стыдишься собственного ребенка.
– Бог уже наказал меня, наградив его им.
– У Бога была на это причина, и когда-нибудь ты ее узнаешь.
– Господи, ты все еще занимаешься болтовней с этим полоумным священником, – с отвращением сказал Пат. – Ты только посмотри на это существо!
– Это Себастьян, – заметила она. – Его зовут Себастьян.
– Ну, посмотри на него. Посмотри на большие промежутки между пальцами ног. Господи, у него перепончатые ноги.
Безмолвно плача, Конни оперлась на кроватку.
– Ладно, ладно, извини, – сказал Пат. – Я скажу сестре Ортен, чтобы ее кто-нибудь подменил, и утром мы поедем в Анкрамдейл.
– Пат, не могли бы мы взять с собой Себастьяна? Он любит природу, и Семья захочет его увидеть.
Лицо Пата перекосила гримаса отвращения:
– Послушай, Конни, пойми. Семья не хочет его видеть. Они пугаются, глядя на него, а он совсем не соображает, где находится. Какая разница, в городе он или на природе? Сестра может почитать ему одну из этих тупых книжек с картинками. Ему нравится ее голос.
– Ты самый жестокий человек на свете, – горько сказала Конни. – И на свой чертов пикник можешь ехать один.
* * *
В субботу Пат поехал на пикник в своем "линкольне". За компанию с ним поехал Артур Марсери.
– Ты должен радоваться, что никогда не был женат, Арт, – сказал Пат. – Если бы не Семья...
– Да, тебе не повезло с ребенком, – сочувственно ответил Артур. – Но ты прав, я рад, что не женился.
– Ты когда-нибудь думал, сколько стоит ребенок? Знаешь, колледжи, каникулы, лишние комнаты? Мой сын не пойдет в колледж, – дико смеясь, сказал Пат. – Думаю, когда ему стукнет двадцать три, если он доживет до такого возраста, отправим его в детский сад.
Артур переменил тему:
– Думаю, еще до Рождества у тебя будет что отпраздновать. Скоро, по-видимому, освободится место лейтенанта.
Пат приободрился:
– Это было бы великолепно. Нам надо как-нибудь встретиться и поговорить. А ты как? Станешь капитаном?
– В следующем месяце, – счастливо ухмыльнулся Артур. – Пора бы, как ты думаешь?
– Ты всегда идешь впереди меня, – улыбнулся Пат.
Артур серьезно на него посмотрел:
– Скоро ты поймешь, что я стою на месте. Не знаю, понимаешь это ты, но я – сплошное разочарование для Семьи. Они думали, что я буду умным, приведу всех в новую эру. Но у меня почему-то нет генов агрессии. Может, в детстве я был слишком мягким. Лучшее, что я сделал для Семьи, – принял тебя под свое крыло в Департаменте. Мне много раз это говорили. Но капитан для меня – то, что надо. Здесь я останавливаюсь. А перед тобой большое будущее. Теперь ты – надежда Семьи.
Пат был тронут словами Артура. Он чувствовал свое растущее влияние, и знал, что Артур никогда не справился бы с некоторыми делами, которые выполнял Пат. Он с теплом подумал, что относится наконец к настоящей Семье.
– Ничего нет плохого в том, что ты не агрессивный, Артур.
– Слава Богу что ты так думаешь, – заметил Артур.
Они подъехали к небольшому старому деревянному коттеджу у фермы. Вечеринка проводилась в кирпичном здании на краю каменоломни. Строение раньше использовалось для обработки камня, но Пат превратил его в большую комнату для игр. Каменоломня с крутыми белыми краями давно заполнилась водой и представляла собой соблазнительный бассейн. В здании со стороны озера Пат проломил стену и устроил проходной бар и патио. В баре находился большой кирпичный камин с тяжелыми решетками.
Шофер Сэма, Томми, отвечал за еду, состоявшую из итальянских горячих и сладких, с перцем и луком, колбасок-гриль, жаренных на углях кур, бифштексов и котлет. В обоих концах патио стояли бочонки с пивом, а Джорджи – младший брат Томми, готовил в баре крепкие напитки.
Когда Пат понял, что Конни не будет, он решил превратить пикник в холостяцкую вечеринку. Всего было около двадцати гостей, в том числе отец Рэй и Сэм Мэсси, Ганчи и Патерно. Пат пригласил бы и дона Витоне, но тот, к сожалению, был очень занят игрой в мяч во дворе федеральной тюрьмы в Атланте. Тони Бендер отговорился тем, что у него назначена встреча в Бруклине. Но Джерри Катена изобразил что-то вроде суррогата дона Витоне.
Появился и Джим Бэйли – теперь ведущий корреспондент "Нью-Йорк пост". Пат приветствовал его итальянским объятием и присоединился к толпе у бара.
– Джим, мальчик мой, как поживаешь? – спросил он. – Мы же не виделись пару лет?
– Около того.
– Ну, я читал твои статьи, они очень, очень хорошие. Мы все знали, что в тебе что-то есть.
– А я следил за твоими успехами. Ты завоевываешь себе имя в газете. Герой-коп и прочая ерунда.
– Что же, у меня хорошие корреспонденты, – рассмеялся Пат.
Отец Рэй, лучась улыбкой, взял обе руки Пата в свои.
– Итак, ты теперь занимаешься правоведением? Ну не чудесно ли? Помню, как ты еще пареньком дрался на улицах.
– Ну, отец Рэй, я прислушивался к тому, что вы говорили. Думаю, время драк прошло, не так ли?
– Да. Теперь время быть лисой. Львы теперь не в моде. Может быть, ты бы подумал о политике? – улыбаясь, сказал отец Рэй. – Кто твой негритянский друг?
– О, это парень, которого я знаю с университета.
Отец Рэй, казалось, был доволен:
– Отлично, отлично. Нам нужны все.
День был великолепным. На фруктовых деревьях еще оставались цветы, но в воздухе уже чувствовалось приближение лета. Сэм одобрительно оглядел владение.
– Знаешь, Пат, – сказал он. – Я подумываю о том, чтобы и себе купить такую же ферму. Здесь красивая земля, и мне нравится то, что ты сделал.
– Мне тоже нравится, – ответил Пат. – Мне легче переносить город после поездок сюда. Я думаю купить несколько коров, если найдется, кому за ними смотреть.
– Прекрасно. Будешь настоящим фермером. Я горжусь тобой, сын.
Сэм накинул фланелевый пиджак, взял Пата под руку, и они подошли к краю бассейна и стали смотреть на воду.
– Прекрасный водоем, – заметил Сэм. – Знаешь, сейчас любой участок земли с водой стоит кучу денег. Все хотят выбраться из города.
– Бассейн прохладный и приятный для купания, – сказал Пат.
– Знаешь, я произвел обследование этого участка, – сказал Сэм. – Каменоломня идет прямо вниз на триста футов. Это скала, из такого камня можно строить дома. Сразу от края здесь большая глубина, триста футов, прямо вниз. Я как-то закинул туда веревку. Господи, если что-нибудь упадет на дно, никто этого в жизни не найдет! На такую глубину не может спуститься даже водолаз.
Сэм не просто болтал или выражался поэтически. Было ясно, что он что-то имеет в виду. Он, осматривая край белого известняка, говорил:
– Если тебе потребуется камень, чтобы что-нибудь построить, взорви часть этой стены. Часть камней, конечно, упадет вниз, но у тебя все равно будет достаточно материала.
Пат с интересом кивнул:
– Если кто-нибудь окажется на дне и потом покроется камнями, то достать это будет просто невозможно, не так ли?
Пату стала яснее его мысль.
– Есть множество способов, какими могут исчезать вещи или люди, – заметил он. – Я знаю одну свалку выше по реке Бронко. Там есть пресс для мусора, который забирает целый самосвал. Если какой-нибудь предмет туда падает, то его уже больше никто и никогда не увидит. Все превращается в маленький куб и идет на переработку.
– Конечно, конечно, – сказал Сэм, – но, знаешь, это устаревший метод, и, кроме того, нужен оператор пресса, водитель грузовика, люди для загрузки машины в пресс, крановщик. Столько народу только для того, чтобы превратить в лепешку, например, одну машину. Мне всегда казалось, что если ты не хочешь, чтобы кто-то знал о твоих делах, то чем меньше людей в курсе дела, тем лучше. А самое простое, если не будет никого, иначе ты всегда будешь беспокоиться. Знаешь, в старые времена у нас были законы молчания, чести, уважения, но все сейчас меняются быстро. Люди перебегают из одного лагеря в другой. На них нельзя положиться.
– Это не только сейчас, – возразил Пат. – Так было всегда, всю историю. Вот что я запомнил из Макиавелли:
О людях в общем можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, лицемерны, избегают опасность и алчут добычи. Пока вы осыпаете их милостями, они целиком ваши; они предлагают вам свою кровь, свою плоть, жизнь, детей, если необходимость в этом весьма отдаленная; но если она близка, они бунтуют"
– Ты – настоящий профессор, – рассмеялся Сэм. – Но он был парень что надо, этот Макиавелли, а? Первоклассный теоретик.
Они сели на скамейку из красного дерева рядом с вышкой для прыжков в воду и закурили по сигаре "Упман".
– С кубинскими сигарами стало труднее, когда Кастро захватил власть, – заметил Сэм, – но все же мне присылают иногда коробку из Майами. Я тебе достану.
– Спасибо, – сказал Пат.
Сэм выдул большое облако дыма над черной водой.
– Да, что он там говорил, Макиавелли, что они неблагодарны и непостоянны, избегают опасности... алчные. Да. Знаешь, в этом много правды. Кстати, почему здесь нет твоего "равного по званию" из Вилледжа, Тони Бендера?
– Я его приглашал, но он сказал, что у него встреча в Бруклине.
– Бруклин, Бруклин. Слишком часто он туда ездит. У него сплошные встречи. Мы нечасто его видим. Он, кажется, чересчур дружит с этими молодыми пустышками Галло. Не знаю, что полезного для нас в этих отношениях.
Пат смотрел на березовую рощу за кратером карьера.
– С тобой кто-нибудь об этом говорил? – спросил Пат.
– Да, я встречался с Евреем из Майами. Веришь ли, они знают все, что происходит. У них множество связей, если понимаешь, что я имею в виду.
– То, о чем ты говоришь, будет сложным делом, – заметил Пат. – Может вызвать массу неприятностей.
– Прежде чем устраивать нам неприятности, надо точно знать, кто это сделал, так? А если все расспросы в Семье ничего не дадут, то никто и не узнает правду, так? Поэтому в этом деле нельзя доверяться постороннему.
– Когда, по-твоему, такое должно произойти?
Сэм выдул еще облако дыма:
– Ну, мы можем подождать, присмотреться. В Бруклине много чего еще может случиться. Кто знает? Бог может избавить нас от хлопот при помощи несчастного случая. Много пуль будет летать над рекой, пока утрясутся все проблемы.
– Ну, иногда я думаю, что Профачи сам вызвал неприятности себе на голову. Нужно идти в ногу со временем и быть пощедрее, чем он. Он ничего не дал этим Галло, и они решились на большую игру.
– Да, – сказал Сэм, – но мне не нравится ни одна из этих сторон. Думаю, в выигрыше в конце концов останется Гамбино.
Сэм оказался прав. Через полгода в Бруклине разразилась гроза. Галло планировали нанести уничтожающий удар и справиться с группой Профачи за день.
– Мы сделаем, как Фидель Борода, – как-то заметил Джои Галло, что было зафиксировано многочисленными полицейскими "жучками", которыми была утыкана квартира Галло на Президент-стрит.
Однажды днем в процессе скоординированных рейдов четыре главаря Семьи Профачи были под угрозой пистолета похищены из клубов и баров. Но хитрого старика Профачи не оказалось дома, когда группа появилась на Бенсонхерсте.
Идея Ларри Галло состояла в том, чтобы взять заложников и после этого урегулировать вопросы с Семьей Профачи. Ранее Галло не были так сильны, поскольку еще не были организованы в Семью и не могли собраться перед переговорами с Профачи и обсудить свои проблемы. Теперь Галло со своим союзником Джо Джелли чувствовали, что, захватив четырех из пяти главарей, они смогут диктовать свои условия. Ларри считал, что, как только их требования выслушают и выполнят, они могут отпустить заложников. Но у Джои было другое мнение:
– Перед разговором с Семьей Профачи мы убьем одного из них и потребуем сотню тысяч как залог доверия.
Но Ларри и Джо Джелли отговорили его от ненужного кровопролития, хотя Ларри и пришлось его для этого стукнуть. И, чтобы избежать преждевременного взрыва, они услали Джои на каникулы в Калифорнию, чтобы он остыл.
Через нейтральных посредников была назначена встреча, и заложников оставили невредимыми. Ларри был не против кровопролития, но он считал, что в данной ситуации это будет неумно, поскольку одновременно они не могут уничтожить самого Профачи. Если бы кто-нибудь из заложников был убит, то у Профачи хватило бы сил, чтобы уничтожить всю Семью Галло. Пленников следовало использовать как пешек. Профачи передал, что он поговорил с Галло, и через две недели после похищения трех заложников отпустили. Это были Джо Маглиокко, Шейх – Салли Мусаккия и брат босса Фрэнк Профачи.
Но Джона Сцимоне, самого "крутого" и хладнокровного из них, оставили. Отчасти потому, что во время своего пребывания в "Манхэттен-отеле", где они его держали, он дал им понять, что думает перейти на их сторону. Чтобы устранить подозрения, они продержали его еще неделю. В конце концов вопрос был обсужден на совещании глав пяти ведущих Семей.
Встреча проводилась на первом этаже ресторана на Лонг-Айленде. Сумасшедший Джои к этому времени вернулся, и его было трудно удерживать от того, чтобы он не вверг в беду всю Семью, но Ларри его утихомирил и описал все несправедливости, которые их банда терпела от Семьи Профачи.
Том Бендер, встав, поддержал Галло.
– Больше всего, сказал он, им нужен мир. Нет смысла привлекать внимание извне излишними убийствами и насилием.
Гамбино и Лючезе не выразили никакого мнения, и в конце концов было решено, что пусть Джо Профачи и Галло сами выясняют свои проблемы любым способом.
Галло были уверены в себе. У них был Сцимоне как пятая колонна, а боевик Профачи Змея – Кармине Персико выразил им свое дружеское отношение. Через день после совещания Пат встретился с Тони Бендером за бифштексом у Ломбарди, и тот рассказал ему, как проходила встреча.
– Если бы боссы действительно хотели мира, – сказал Пат, – они не оставили бы это дело молодым бездельникам. Мира не будет.
– Ну, – пожал плечами Бендер, – что будет, то и будет. Понимаешь, что я имею в виду?
Глава 26
Пат был доволен почти всем – повышением по службе, назначением обратно в Шестой участок, удобными отношениями, которые сложились с Китти. Он виделся с ней обычно по понедельникам и четвергам. Регулярного графика у них не было, но по выходным он бывал дома или на ферме, поэтому к понедельнику его желание неимоверно возрастало. Китти по понедельникам не выступала в театре, и они могли вместе сходить пообедать или в кино.
По четвергам Пат встречался с Китти в порядке подготовки к долгому концу недели, поскольку по пятницам они с Конни и маленьким Себастьяном, воняющим и булькающим в коробке с подстилкой, уезжали на ферму.
Кроме секса, который становился все совершеннее, Пата привлекала в Китти легкость общения с ней.
В один из понедельников сентября Пат направлялся на раннее свидание с Китти. На работе он обсуждал с капитаном участка день выборов. Идя по улицам мимо предвыборных афиш с портретами Кеннеди и Никсона, он думал о выборах. Семья была единодушна в одном; Кеннеди – это плохо для организации. Действия его брата Роберта в Комиссии Маклеллана ясно говорили о том, как пойдут дела, если Кеннеди победят. Они уже давили на ФБР, требуя, чтобы оно больше занималось организованной преступностью и меньше поисками украденных автомобилей.
Дойл выступал за Кеннеди.
– Не только потому, что они – ирландцы, – сказал он как-то Пату, – но и потому, что второй кандидат – мошенник. У нас есть такие материалы на него, что ты бы поразился.
– Я думал, Бюро за Никсона, потому что он выгонял из правительства коммунистов.
– Да, Бюро, может быть, но я – нет.
Пат прекратил на этом дискуссию. Если он и интересовался политикой, то только в локальном масштабе. Его больше волновало, как меняется влияние Десапио в Демократической партии и что происходит в Вашингтоне. В одном он был уверен, что, независимо от того, победит Никсон или нет, республиканцы никогда не будут править Нью-Йорком. Так что вопрос заключался только в том, какую фракцию демократов поддерживать. Лучше, наверное, обе.
* * *
Этой осенью Пат еще раз прославился, освободив заложника и убив при этом двоих похитителей. Знакомый репортер сказал ему, что его известности скоро хватит на целую книгу.
Уинберг тоже был поражен его растущей славой.
– Это позор – дать всей этой известности пропасть попусту, – заявил он. – Ты никогда не думал заняться политикой? С такой славой ты стал бы известным кандидатом, у тебя все для этого есть.
– Смеешься? Я – сыщик, а не политикан.
– Совсем не смеюсь, – сказал Уинберг. – Подумай об этом. Ты же не хочешь всю жизнь быть полицейским, а? Тебя поддержат множество влиятельных групп. Город испуган ростом преступности. А кандидат, ратующий за закон и порядок, – этоименно то, что надо.
Пат успокоил своего друга, пообещав подумать. Это было для него новым делом, но некоторые аспекты всего этого его привлекали. Он обсудил эту идею с отцом Рэем за стаканом чинзано.
– Твой еврейский друг мыслит разумно, – сказал Раймундо. – Я никогда и не думал, что ты проведешь всю жизнь в полиции. Это подходит для Артура. У него небольшие притязания. Но ты поразмысли серьезно. Если ты решишь пойти этим путем, то за тобой будет стоять Семья, а мы не без влияния в политике. Пока мы озабочены проблемой Десапио, но все скоро переменится и откроются возможности для наших людей.
– Вы, похоже, уже об этом думали, отец Рэй.
– Думал, думал. Просто наберись терпения. Ми во что не ввязывайся. Жди момента.
Когда завершилось в пользу Пата дело об убийстве похитителей, руководящий работник Департамента полиции по связям с общественностью заявил, что для его ведомства было бы небесполезно, если бы Конте читал лекции в колледжах и других заведениях. Пат уже проявил свои ораторские способности в обществе "Коламбиа" и в Итало-американской лиге, о чем стало известно и на работе. Пат был рад отдохнуть, и ему нравилось низкопоклонство толпы. На следующей неделе он выступил в Высшей школе Джулии Ричман.
* * *
После выборов Пат встретился с Дойлом за выпивкой у Шраффтса.
– Я плачу, – сказал Дойл. – Отпразднуем выборы. За нашего президента Джека Кеннеди и за нового министра юстиции Бобби Кеннеди.
– И за всех наших бравых полицейских, – помолчав, добавил он.
– За это я выпью, – сказал Пат. – Вообще, Джон Кеннеди мне даже нравится.
– А как насчет Бобби?
Пат пожал плечами:
– Посмотрим. Я знаю одно – твой босс не очень его уважает.
Дойл внимательно огляделся и начал было:
– Да ну его в зад...
– Да?
– Ничего. Здесь могут быть микрофоны, – сказал Дойл.
Глава 27
Пока лейтенант полиции Пат Конте шел к славе, Дойл стремился заставить руководство Бюро понять, что организованная преступность все же существует. Он только начал систематизировать собранные данные, когда инспектор Джонс сообщил, что Реган должен ехать в Вашингтон на трехнедельные курсы по подслушиванию, установке микрофонов и открыванию замков. Секретные курсы проводились на чердаке трехэтажного здания Отдела опознания, где туристы появлялись редко. Учебная комната была устроена в углу чердака, и здесь Дойла учили, как делать в стене дыру, как устанавливать микрофон и как восстанавливать штукатурку и краску, чтобы не осталось следов.
По субботам, когда в здании никого не было, у агентов бывала "пробежка по спагетти" – им надо было найти определенный провод в немыслимой путанице проводов комнаты. Самым секретным был курс по открыванию замков. Каждому агенту выдали набор инструментов с инструкциями по их использованию и предупредили, что если их поймают с этими инструментами, то им светит десять лет тюрьмы за ношение их.
Дойл понимал, что на курсы присланы только особо доверенные агенты. Их учили, как по телефону или путем наблюдения установить, дома ли хозяева, послать за ними хвост с двухволновым передатчиком на случай, если они решат вернуться. Второй агент должен сидеть в машине и смотреть, чтобы поблизости не было репортеров, полицейских или воров. Если агента за таким занятием застанет полиция, то придется объясняться, так как на эту работу агенты ходят без удостоверений.
Дойл пошел на ленч в столовую с Джеком Келлером – агентом, присланным на курсы из города Батт штата Монтана.
– Я думал, у вас там места типа Сибири, – заметил Дойл. – Как ты ухитрился получить назначение туда?
– Ерунда, приятель, мне там нравится. Я сам с гор и не хотел бы служить больше нигде.
– Ты, должно быть, единственный, кто предпочитает город Батт, – покачал головой Дойл.
– Слушай, – сказал Келлер. – Я думал об этой работе по подслушиванию. Если тебя на этом заловят, то выгонят с работы, так?
Реган откусил ветчину и пожал плечами:
– Таковы правила игры, я думаю.
– Ну, а что ты будешь делать, если тебя схватят? – настаивал Келлер. – Я имею в виду, если полиция ворвется, когда ты будешь этим заниматься?
– Думаю, грохну полицейского по башке стулом или ломом или чем-нибудь и побегу как сукин сын. Что же мне еще делать?
– Да, – сказал Келлер. – Думаю, ты прав, но я не к этому стремился, когда поступал в агенты.
* * *
Когда Дойл вернулся в Нью-Йорк, он уже знал о внутренних распрях, начавшихся после того, как Боб Кеннеди стал министром юстиции и забрал себе в голову, что ФБР – отделение Департамента юстиции, чем оно, конечно, и являлось, но к нему никто так не относился. Бюро всегда считалось личным владением Директора.
Министр и его брат-президент стремились к созданию Национального подразделения полиции или хотя бы Координационного бюро по криминальной информации. Гувер был решительно против этого. Наконец, Директор, загнанный в угол, организовал нечто под названием Особый отдел расследований.
Дойл был одним из четырех человек в Бюро, прошедших подготовку по подслушиванию, и его быстро перевели в новый отдел. Его часто посылали на работы по установке микрофонов, что его нервировало, но и имело свою отдачу. За каждую успешную установку агент получал наличными пятьсот – тысячу долларов, так что в первый год он получил пять тысяч долларов добавки к жалованью.
Иногда агенты получали сведения о строительстве или ремонте здания для известного гангстера, и тогда они приходили под видом рабочих и устанавливали устройства. Несколько микрофонов они ухитрились поставить в еще строящихся зданиях, поэтому эти "жучки" обнаружить было практически невозможно.
С "жучками" на телефонах было сложно, так как для их установки требовалось разрешение. Все остальные устройства Бюро могло устанавливать по собственному усмотрению.
Дойл был одним из немногих, имевших доступ в маленькую комнату, – "Слушалку", или Бюро технического надзора Особого отдела расследований. Там принималась вся информация с "жучков" и микрофонов. Если сведения поступали с нелегально установленного микрофона, им присваивался номер фиктивного осведомителя, так что они оказывались нигде не зарегистрированными.
Пат догадался о специальной подготовке Дойла в этой области и, хотя Дойл ничего не признавал, он часто его поддразнивал:
– Знаешь, мне кажется, что ты слушаешь столько записей, что стал говорить с итальянским акцентом.
Дойл улыбнулся:
– Я многому учусь.
– Что-то я не вижу, чтобы ты кого-то арестовывал.
– Не беспокойся. Этот Кеннеди не так прост. Скоро будет много дел.
– Не будет, пока у вас в Вашингтоне заправляет старый Директор.
У Регана Дойла стало возникать ощущение, что его старый приятель, кузен Пат Конте слишком интересуется сведениями о микрофонах ФБР, – то ли ради хорошего ареста или почему-либо еще. Поэтому Дойл стал более осторожен со своей информацией.
Было непросто интерпретировать получаемый материал, но становилось ясно, что назревают неприятности с братьями Галло в Бруклине. Полиция тоже об этом знала. Начальник округа Южный Бруклин Раймон Мартин отрядил восемь лучших детективов, чтобы они патрулировали территорию Галло, стараясь делать это заметно, в надежде, что такие их действия помешают накалу обстановки.
Пат старался держаться подальше от Президент-стрит, но он поддерживал связи с полицейскими, которые там работали, и с группой Раймона Мартина.
Хотя подслушивание не давало Дойлу точного представления о том, что происходит, но было ясно, что Галло стремились поддерживать связи с Томи Бендером и приманивали Кармине Персико и другого боевика Профачи – Сальваторе д'Амброзио. Персико был жестоким убийцей – даже среди этих бандитов он был единственным, кто в восемнадцать лет был обвинен в убийстве.
Галло считали, что их связи с Персико и Сальваторе крепнут. Персико с Сальваторе даже пригласили Джо Джелли на рыбную ловлю на тридцатидвухфутовой яхте Сальваторе, стоявшей в бухте Шипохед. Никто поначалу и не заметил, что толстяк не вернулся с рыбалки.
На следующий день Джон Сцимоне позвонил Ларри Галло, сказал, что у него есть хорошие новости для Ларри, и предложил встретиться в ресторанчике "Сахара" около пяти дня. Ларри был очень рад звонку. "Сахара" была любимым заведением Галло. Она была известна как место сборищ людей Профачи, и, поскольку Сцимоне считался человеком Профачи, в этом приглашении не было ничего подозрительного.
Когда Ларри ровно в пять прибыл, Сцимоне ждал его около "Сахары" снаружи. В знак доброго отношения Сцимоне сразу же, выйдя из машины, вручил Ларри стодолларовую бумажку. Ларри почувствовал, что день будет для него счастливым. Ни за что стодолларовые бумажки не дают. Сцимоне постучал в окно, и Чарли Клеменца впустил их, хотя заведение еще не было открыто. Даже свет не был включен, а горело только несколько лампочек за стойкой.
Клеменца, улыбаясь, налил им за счет заведения. Галло стремился услышать обещанные хорошие новости, но Сцимоне не спешил.
– Я тебе все расскажу, приятель, только схожу поссать, – сказал он, оставляя Ларри в баре.
Ларри был так увлечен, болтая с Клеменцей, который полировал стаканы за стойкой, что не заметил, как из темной кабинки выскочили двое мужчин и обвили его шею веревкой. Это были Кармине и Сальваторе. Они затягивали веревку, пока Ларри не стал терять сознание. Затем они ее ослабили и потребовали, чтобы Ларри позвал в "Сахару" брата.
– Идите в... – сказал Ларри, стараясь освободиться от веревки.
– Все ясно. Давай его кончать, – сказал Кармине и затянул веревку.
Ларри обмяк, его мочевой пузырь выпустил содержимое. Но до того как все было кончено, через заднюю дверь заведения вошел сержант Эдгар Мегер, патрулировавший Утика-авеню. Он заметил, что задняя дверь открыта, и зашел посмотреть, все ли в порядке. В баре никого не было, кроме Клеменцы, который сказал, что все в порядке. Уходя, Мегер заметил пару торчавших из-под стола ног. Когда он наклонился посмотреть, трое мужчин бросились к двери.
– Блей, держи их! – крикнул Мегер своему напарнику.
Патрульный Мелвин Блей, стоявший снаружи, попытался остановить бегущих. Один из них выстрелил в Блея и пуля ободрала ему щеку. Бандиты сели в машину и умчались.
Через несколько дней рядом с любимым магазином сладостей Джо Джелли на Бат Бич притормозил "кадиллак". Из него был выброшен сверток. Там был синий кашемировый плащ Джо Джелли с завернутой в него мертвой рыбой. Перемирие кончилось.
В четверг Пат зашел к Бендеру в "Луну".
– Ну что, Тони, – мягко сказал он. – Похоже, твои ребята с Президент-стрит в беде.
Тони резко, почти испуганно поднял глаза.
– Что ты имеешь в виду, говоря "мои ребята"? Я едва их знаю!
– Серьезно? А я думал, это твои друзья. Такие ходят слухи.
– Да, ну. Я едва их знаю, – повторил Бендер, продолжая еду.
* * *
В это время на Восточной шестьдесят девятой улице Дойл пытался составить полную картину из кусочков, но в этом он далеко отстал от Пата Конте, который с самого начала знал всех игроков. Дойл не только много работал сверхурочно, прослушивая записи, но и изучил некоторые ранее совершенные преступления, расследованные Комитетом Кефовера и Комиссией Маклеллана. Где-то, он был в этом уверен, должна была найтись их связь с семьей Марсери.
Просматривая отчеты Комиссии Маклеллана, Дойл наткнулся на запись беседы Роберта Кеннеди с неким Чарлзом Лихтманом, у которого, по-видимому, возникли сложности из-за того, что он владел несколькими музыкальными автоматами в округе Уэстчестер.
Дойл старался найти связь между Бендером и бруклинскими делами. Его также интересовала предыстория профсоюзов музыкальных автоматов и то, как она повлияла на Галло, которые контролировали Союз операторов музыкальных автоматов. Это был союз без членов и без деятельности, но владельцы баров должны были или платить в союз, или иметь дело с Галло. Это было удобно союзу, так как Джои Галло также владел Компанией прямых поставок на Пятьдесят первой Президент-стрит, которая контролировала как музыкальные автоматы, так и автоматы-бильярды.
Дойл сделал ксерокопию со следующего отрывка:
Кеннеди: Итак, вы хотели вернуть себе Союз автоматов и пошли туда?
Лихтман: Я возвращался туда много раз, но обнаружил, что мистер Гетлан держит его крепко, потому что ввел туда нескольких гангстеров.
Кеннеди; Вы говорили с человеком по имени Валачи?
Лихтман: Да, сэр.
Кеннеди: Кто такой Валачи?
Лихтман: Я его знаю с Гарлема. Он думал, что сможет помочь мне.
Кеннеди: Он сообщник Энтони Стролло, иначе Тони Бендера, а также Винсента Мауро. Обвинялся в нарушении закона о наркотиках и был приговорен к пяти годам. Имеет семнадцать арестов и пять судимостей. Он сказал, что сможет помочь вам?
Лихтман: Да, сэр.
Кеннеди: Что произошло потом?
Лихтман: Он сказал, чтобы я подошел к бару на углу Сто восьмидесятой и бульвара Саузерн и ждал в баре.
Кеннеди: Кого вы встретили в баре?
Лихтман: Ну, я там встретил Гетлана и видел этого черного, Когда пришел Валачи, они ушли в заднюю комнату совещаться.
Кеннеди: Кто еще был в задней комнате?
Лихтман: Не знаю, кто там еще был.
Кеннеди: Не знаете, был ли там Синеглазый – Джимми Ало?
Лихтман: Его я не видел, Я видел Томми Мило.
Кеннеди: Он известный гангстер в Нью-Йорке?
Лихтман: Думаю, да.
Кеннеди: Они обсуждали, кто должен контролировать Союз музыкальных автоматов в Уэстчестере?
Лихтман: Да.
Кеннеди: Что они решили?
Лихтман: Они мне сказали, и Валачи это говорил, что мой партнер, Джимми Каджиано, принял пятьсот долларов и продал меня, и поэтому я ничего не могу получить обратно. Если у вас нет связей с рэкетом, вы никто. Вы оказываетесь не у дел.
Кеннеди: Валачи, имевший такой "послужной список"...
Дойл подумывал, как бы связаться непосредственно с Кеннеди без трений с Бюро, и решил поглубже "раскопать" связи между Бендером, Вито Дженовезе, которого он хорошо знал со времен службы в Шестом участке, и Сэмом Мэсси, чьи связи с Бендером и Дженовезе были менее явными, но чьи компании занимались бизнесом в районах, контролируемых этими двоими. Конечно, Реган лично интересовался делами семьи Марсери и ее члена – лейтенанта полиции Пата Конте.
Глава 28
Во многих отношениях Сэм Мэсси и его правая рука Пат Конте были для Тони Бендера единственной прочной связью с верхами – с Вито Дженовезе в его царственной камере в Атланте, а через него с Лански в Майами и с Чарли Лаки, без которого не обходилось ни одно большое дело.
Бендер понимал, что из-за дел с Галло на него теперь упала тень. Кроме того, из-за одной операции Тони с наркотиками дон Витоне вместе с несколькими другими членами организации оказался в тюрьме Атланты. Посоветоваться Бендеру было не с кем, потому что каждый сейчас раскидывал щупальца, подбирая надежных союзников на случай беды.
Из всех боссов Сэм Мэсси имел наиболее незапятнанную репутацию и был весьма уважаемым. Он никому не перебегал дорогу. Он был близок с доном Витоне, дружен с Профачи и Гамбино и не лез на чужую территорию. Хотя об этом и не было объявлено, но было ясно, что Пат Конте – авторитетный член Семьи Марсери.
Номинально Бендер был выше по положению, но связи Пата Конте с доном Витоне и Лаки делали его более могущественным.
Бендеру очень хотелось "подлатать" свои связи с верхами, и он пригласил Пата пообедать с ним в "Луне" в четверг.
Пат уже достиг такого положения, что не мог быть уверен в лояльности Бендера. Он не все знал о делах Бендера, и ему не хотелось оказаться в таком месте, где он будет под дулом пистолета Бендера. "Луна" в этом отношении была безопасным местом. В организации не было принято предпринимать что-либо в Малой Италии. Пат знал, что телефон в "Луне" прослушивается, и подозревал, что там есть также микрофоны. Вполне вероятно, что Дойл имел доступ к записанному в "Луне". "Интересно, – думал Пат, – сколько времени пройдет до упоминания моего имени в каком-нибудь сомнительном аспекте?"
После того как Роберт Кеннеди стал министром юстиции, ФБР стало уделять мафии гораздо больше внимания. Агенты Бюро начали более явно использовать недозволенные "жучки", чего раньше никогда не было. Пат чувствовал, что слежка идет по всей Малой Италии и замечал подозрительные грузовики на Малбери. Он напомнил себе, что надо будет исследовать этот вопрос. Если Дойл ничего не скажет, он попробует узнать это из других источников.
Одно было несомненным. В скором времени Дойл узнает о деятельности Семьи.
Чтобы не рисковать, на встречу с Бендером Пат захватил маленький приемник и настроил его на станцию рок-музыки.
Бендер, в очках и в светло-сером костюме похожий на ученого, все еще обладал манерами крестьянина, всасывая в себя пищу так, что она свисала у него с подбородка. Пат заказал полбутылки Бароло и закуску. Уменьшение физической нагрузки из-за нового положения привело к тому, что талия Пата стала увеличиваться, поэтому он избегал обильной еды.
Они с Бендером немного поговорили о делах и об общих знакомых, но старательно избегали касаться чувствительных тем, например деятельности Галло в Бруклине.
– Как жена и ребенок? – спросил Бендер, затем покраснел. – Я имею в виду, дома все в порядке?
Пат улыбнулся, сжав губы:
– Конечно. Все великолепно. Жена дома смотрит за ребенком, а я выполняю свою работу. Она говорила мне, что на следующий год ребенок научится приветственно помахивать ручкой, а ведь ему всего восемь лет.
– Да, очень жаль, что так плохо, – заметил Бендер.
Пат, взглянув на часы, перешел к делу:
– Через некоторое время я должен идти читать лекцию о детской преступности. Ты хотел о чем-то поговорить?
– Знаешь, все эти тревоги, которые обрушились на нас, требуют много денег. Я понимаю, что дон Витоне здорово потратился на официальные процедуры и на залог, чтобы его отпустили.
– Ну и что, – сказал Пат, – у тебя какое-то предложение?
– Понимаешь, тот порошок, из-за которого все и началось, хранится в Управлении полиции на Брум-стрит. У меня есть номер, под которым его держат как вещественное доказательство. Я знаю имя детектива, его личный номер и все, что касается этого дела.
– Да, это интересно, – заметил Пат. – Детектив берет взятки?
Бендер с отвращением покачал головой:
– Драный придурок, имеющий пятьдесят тысяч в год.
– Какое же я имею к этому отношение?
– Ну, порошок при проверке может оказаться не чистым и уже не будет считаться вещественным доказательством. Никто от этого не пострадает.
Пат разрезал крутое яйцо, положил на него анчоус и сунул половинку в рот. Приемник на столе шумно передавал песню Элвиса Пресли из Мемфиса.
– О какой сумме ты говоришь?
– Пятьсот тысяч.
Пат рассмеялся:
– Ты знаешь, сколько это стоит. Кроме того, мы не любим работать с белым порошком.
– Это другое. Ты просто провезешь его пару миль, и нигде ничего не будет зарегистрировано.
– Это стоит миллион, – сказал Пат.
Они оба знали, что такова и была цена. Но Бендер все равно должен был попытаться ее скинуть – это часть игры.
– Миллион наличными, – повторил Пат.
– Хорошо.
– Ладно. Где обменяемся?
– Как насчет небольшого парка рядом с Гранд-Арми-Плаза?
– Ты привезешь?
– Нет, пошлю кого-нибудь. Ты остановись справа от здания, прямо перед аркой. Около двух ночи завтра, хорошо?
– Да, – сказал Пат. – Но я не буду там болтаться дольше, чем надо. Кто приедет вместо тебя? Я хочу, чтобы это был кто-нибудь, кого я знаю.
– Ты его знаешь. Это Хал – парень, который иногда работает на Луи.
– Да, я его знаю. Он будет один?
– С ним будет шофер. Они подъедут сзади и три раза моргнут фарами, кроме того, ты узнаешь Хала.
Пат обмакнул кусок свежего итальянского хлеба в оливковое масло и встал, оставив большую часть тунца на тарелке.
– Ты не доел, – заметил Бендер. – Это же отличная еда.
– Ничего. Мне пора на лекцию. Ты оплатишь счет?
– Конечно, конечно. А как ты думал?
– Ладно. Чао, детка.
* * *
Помещение, где хранились вещественные доказательства, находилось на втором этаже Управления полиции на Брум-стрит. Там было множество прилавков и множество полицейских. Чтобы взять или сдать материалы, надо было ожидать детективов у узких окошек. Вещественные доказательства хранились в большом помещении, похожем, скорее, на чердак какого-нибудь дома. В конце комнаты было огороженное проволокой место, где находились наркотики, деньги и порнография.
На Пате была надвинутая на глаза коричневая шляпа и старый плащ. Клерк, едва взглянув на него, сунул ему журнал регистрации, и Пат написал: "Детектив первого класса Реган Дойл, знак № 3764". В суматохе клерки даже не смотрели на людей, получавших вещественные доказательства. Считалось, что посторонний не сможет сыграть роль полицейского, так как не знает процедур. Но все же, вручая Пату семидесятипятифунтовый саквояж, клерк бросил на него острый взгляд.
Утро Пат провел, закупая в разных местах, чтобы не привлекать внимания, разные предметы: два пластиковых сосуда для смешивания, сито, пятифунтовые пакеты сахарного песка и полиэтиленовые мешки, рассчитанные на один фунт.
Днем Пат засел в раздевалке одного из строительных трейлеров Сэма Мэсси. Он тщательно отмерил в сосуд фунт сахарного песка и добавил чайную ложку кристаллического белого порошка. Перемешав, он высыпал смесь в новый полиэтиленовый мешок. Смесь ложки героина и фунта сахарного песка – стандартный полицейский тест на героин.
Пат заблаговременно надел пару резиновых перчаток, чтобы не оставлять отпечатков на внутренней поверхности мешков, и защитную маску, чтобы самому не нанюхаться героина во время перемешивания. Кроме того, поверх всего он надел висевшую в шкафчике рабочую одежду, которую потом бросил в кучу, приготовленную к стирке.
Пат поражался, как ему не пришла в голову такая прекрасная идея. Это был почти идеальный метод уничтожения вещественных доказательств. Поскольку тест покажет, что в мешках действительно есть какое-то количество героина, то ни у кого не будет никаких вопросов. Даже если и обнаружат, что там в основном сахарный песок, то никто не докажет, что его не было, когда эти мешки были изъяты полицией.
Мешки со смесью сахарного песка и героина Пат сложил в саквояж и закрыл его. Настоящий героин он упаковал в четыре летных сумки, которые тоже купил утром. Перед самым закрытием Управления Пат сдал саквояж обратно. Он отсутствовал менее восьми часов.
Сто пятьдесят мешков с героином удобно устроились в багажнике белого "линкольна".
Глава 29
Пату не все нравилось в процедуре передачи денег. Ему не хотелось сидеть одному на пустой улице, без всякой защиты, с героином на миллион долларов в багажнике. Соблазн нападения был слишком велик. Он решил привлечь в дело еще одного человека для безопасности. Он позвонил Томми, шоферу Сэма, и сказал, что заплатит двести долларов за ночь работы. Томми был рад подработать.
Сэм разрешил использовать Томми. В час тридцать ночи они объехали парк. В конце парка была огромная арка, напоминавшая Триумфальную арку в Париже, а за ней – Бруклинский музей.
Площадь была почти пуста, запоздавших прохожих было мало. Почти во всех окнах домов вокруг площади был выключен свет. Бруклин спал. Объезжая здание, они не видели никого, кроме пары человек, выгуливающих собак. Внимательно их рассмотрев, Пат решил, что они к делу не относятся.
Томми, конечно, не имел понятия о деле. Он только вел машину. Не в его привычках было задавать вопросы. Когда они два раза объехали вокруг дома, Пат попросил Томми вернуться на два квартала назад и медленно ехать по Флатбуш-авеню. Сам он проверял каждую из припаркованных машин, светя на них фонариком.
Убедившись, что все чисто, он приказал Томми остановиться под фонарем. Выйдя, он прошел к багажнику и еще раз проверил сумки с героином.
Поверх сумок лежал дробовик паркера ручной работы – подарок Сэма, с которым он охотился в Анкрамдейле. В каждом стволе был патрон с пулей на оленя. Пат достал ружье и сунул в карман еще полдюжины патронов. Пистолет был хорошим оружием, но на таком расстоянии Пат предпочитал дробовик.
Он встал за железным забором, рядом с воротами, и спрятался в кустах форзиции. До назначенного времени еще оставалось пятнадцать минут. Пат присел на корточки.
Томми слушал радио, пока Пат не приказал ему выключить его, чтобы слышать приближающиеся звуки.
Точно в два часа на пустой Флатбуш-авеню показался черный "бьюик". Без колебаний он подъехал и остановился позади белого "линкольна". Фары моргнули три раза, и Томми, следуя инструкциям, открыл дверь, вышел и встал рядом с машиной. В то же время открылись дверцы "бьюика", и с каждой стороны вышло по человеку. Правый был маленьким и жилистым, а другой – высоким и стройным, но с широкими плечами. На обоих были фетровые шляпы и темные деловые костюмы. У обоих в руках были пистолеты.
– Ты кто? – заговорил маленький. – Ты не Конте!
– Я вместе с Конте, – ответил Томми.
– Где Конте?
– Здесь, – ответил Пат, выйдя из-за забора и подняв дробовик.
Они удивленно обернулись. Пат заметил, что на обоих были маски из чулок. Когда они обернулись к Пату, Томми достал из-за пояса большой армейский пистолет 45-го калибра. Но не успел он его поднять, как высокий резко обернулся и прострелил ему левый глаз.
Томми без звука упал рядом с "линкольном". Не успел высокий повернуться обратно, как Пат выстрелом из паркера снес ему полшеи и часть головы и взял на мушку маленького, скорчившегося у дверцы человека.
– Ладно, бросай пистолет, – сказал Пат.
Он уже слышал, как на противоположной стороне площади открываются окна. Полиция будет здесь в любую минуту. Он поразился, почему он не выбрал для встречи более изолированное место.
– Пройди сюда, за машину, – сказал Пат, указывая на багажник "линкольна".
– Полегче, Конте, – сказал маленький. – Подожди, обо всем можно договориться.
Его голос был искажен маской, но Пату он показался знакомым. Пат быстро прошел мимо него к борту машины.
– Ладно, – сказал он. – Теперь повернись ко мне.
Человек в маске повернулся, стоя за "линкольном". Раздался грохот второго выстрела из паркера, проделавшего в его груди дыру размером с грейпфрут. Он упал назад, на блестящую переднюю решетку капота "бьюика".
Пат подбежал к "бьюику" и быстро осмотрел его внутренности. На месте водителя лежал черный плоский чемоданчик. Он схватил его и открыл – тот был не заперт. Там лежало несколько пачек стодолларовых банкнот. Взяв одну, Пат ее пролистнул. Это была "кукла" – газетная бумага с банкнотами наверху. Сверху лежало двенадцать пачек. Пат мрачно улыбнулся. В чемоданчик все равно бы не влез миллион долларов. Его не проведешь.
Пат мог только надеяться, что никто не видел случившегося из окна. В здании рядом размещались только конторы, а со стороны дома напротив машины были защищены высокими деревьями. Но все же могли быть свидетели, и с этим Пат ничего не мог поделать.
Быстро открыв багажник "линкольна", он достал сумки, прошел вперед и, подняв заднее сиденье, запихал в пространство под ним как можно больше мешочков. И все же у него осталось двадцать лишних мешочков. Стоимость десяти килограммов героина составляла полмиллиона долларов, но все же ими придется пожертвовать. Быстро сунув их обратно в сумки, он подбежал к "бьюику" и бросил их на заднее сиденье. Он уже слышал звук приближающихся сирен и знал, что уехать невозможно, не наткнувшись на патрульную машину.
Он видел, что две машины несутся с дальней стороны площади и еще одна приближается по Флатбуш-авеню. Через пять минут вся широкая авеню будет забита патрульными машинами. Пат ждал, выставив вперед свой значок.
Пока машины приближались, Пат лихорадочно думал о том, что он будет говорить. Даже во время стычки он подсознательно думал об алиби, и сейчас оно было готово.
– Лейтенант Конте на службе, – сказал он приблизившемуся сержанту.
– Это касается работы, которую я выполняю для Бюро уголовных расследований. В два часа у меня должна была быть встреча с осведомителем на углу, но не успел я с ним встретиться, как этот "бьюик" подъехал сзади, из него выскочили двое, застрелили моего шофера и приказали мне залезть в багажник. К счастью, у меня был дробовик, с которым я охочусь, и мне удалось увернуться и застрелить обоих.
Полицейский восхищенно свистнул:
– Вам очень повезло.
– Еще бы, – сказал Пат.
– И какая точность!
– Ну, когда ты в такой ситуации, выбора нет, разве не так?
– Вы же Конте, герой-коп. Вас так называют?
– Верно, – улыбнулся Пат.
– Ну, тут будет много шума.
– Надеюсь нет, – сказал Пат. – Мне и так хватает известности.
– Вам этого не избежать, – заметил сержант. – Нам лучше вызвать детективов.
– Верно, – сказал Пат. – Вызовите Северный Бруклин. Я подожду здесь. Вы можете отпустить некоторые из машин.
– Есть, лейтенант.
Сержант отдал приказы.
– А сколько здесь у вас мертвецов? – спросил он.
– Трое: водитель моей машины и двое нападавших.
– Вы знаете, кто они?
– Еще нет, – сказал Пат. – Они еще в масках.
– Как вы думаете, что им было нужно?
Пат пожал плечами:
– Кто их знает? Может быть, хотели разделаться со мной, если я как-то досадил им в прошлом, или просто, не зная меня, они заприметили машину и решили, что это будет хорошая добыча.
– Весьма странно, – заметил сержант. – Весьма странно.
– Думаю, нам лучше оставить все как есть, – сказал Пат, – до приезда детективов. Дело будет шумным. У нас здесь три мертвеца, и, Бог знает, кто эти налетчики.
– А кто был тот парень с вами? – спросил сержант.
– Это друг моего тестя, он просто помогал мне.
Глава 30
Через пятнадцать минут прибыли детективы. Перестрелка с тремя убитыми была редкостью даже в Бруклине. У дальней стороны Флатбуш-авеню припарковался черный "плимут". Из него вышли двое в плащах и предъявили полицейскому, отгонявшему зевак, свои удостоверения.
Когда они оказались под фонарем, Пат увидел, что один из них – Дойл. Пат все еще придумывал историю, чтобы выгородить себя. Но что здесь делает Дойл? Казалось, это дело не касалось федеральных служб.
После небольшой беседы полицейский пропустил их за кордон. Дойл направился прямо к Пату.
– Что происходит, Пат, мальчик мой?
Пат пожал плечами:
– Ума не приложу. Просто одно из странных, неожиданных событий.
– Ты в них часто попадаешь, не так ли?
– Что ты этим хочешь сказать? Не крути мне мозги, Дойл. Это была трудная ночь.
– Я думал, ты работаешь на Бюро уголовных расследований. Что ты делаешь здесь в такое время?
– Ты что, меня допрашиваешь? Тебе до этого нет дела, Дойл. Возвращайся к своим микрофонам.
Дойл изобразил широкую невинную улыбку:
– Не шуми, Пат. Я просто спрашиваю по-дружески, верно?
– А что ты здесь делаешь, вот это вопрос, – сказал Пат.
– Мы много чего уже знаем об организованной преступности, Пат. Ты это понимаешь. Вот Дункан здесь – он из команды по борьбе с наркотиками. Мы работаем вместе. Мы слышали, что здесь могут быть замешаны наркотики.
– Ты хочешь меня подловить? – подозрительно спросил Пат.
Дойл казался удивленным. "Он переигрывает", – подумал Пат.
– Господи, нет, Пат! Просто стараюсь держаться в курсе. Думаю, ты мне потом изложишь детали. Не забудь, ты мне кое-чем обязан.
– Скоро с тобой встретимся, Дойл. А пока я занят.
К этому времени по меньшей мере дюжина машин блокировала улицы. Последним прибыл "форд-купе" без опознавательных знаков. Из него вылез человек с коренастой фигурой и с лунообразным лицом. К его пиджаку был приколот значок детектива.
Пат, оставив Дойла, пошел к "форду". Лунолицый детектив с напарником двинулся прямо к "линкольну" и "бьюику", вокруг которых валялись три трупа. Походка и бледное лицо коротконогого детектива что-то напомнили Пату. Это, был Гарри Гоффман, его бывший сержант с Элизабет-стрит. Пат махнул ему рукой.
– Гарри, старый сукин сын. Что ты здесь делаешь? Ты теперь детектив?
– Верно, – сказал Гоффман. – Капитан, округ Северный Бруклин.
– Что такое? Так официально?
– Ну, пока еще нет. Просто пытаюсь уяснить картину. Ты, похоже, готов к очередной медали, а, раздолбай, – нерадостно рассмеялся Гоффман.
Пат теперь вспомнил, что Гоффман был компанейским, прямолинейным парнем. Вероятно, он быстро продвинулся потому, что Стив Кеннеди стал комиссаром, полиции.
– Я сам еще не полностью понял картину, – медленно и осторожно проговорил Пат. – Мне нужно было встретиться с осведомителем в парке. Мы договорились о встрече под фонарем. Я должен был получить сведения для хорошего ареста.
– Почему ты не устроил встречу в Бруклине?
Пат рассмеялся:
– Послушайте! Я получаю информацию от осведомителя, которого нашел сам. Я не хочу никому его передавать. Кроме того, как я понял, информация может иметь связь с моей работой на Бюро уголовных расследований.
– Я думал, тебя освободили от активной деятельности ради связей с общественностью, – заметил Гоффман.
Пат ухмыльнулся:
– Став полицейским однажды, остаешься им навсегда. Не думаешь же ты, что я до конца жизни буду читать лекции? Это просто временная обязанность.
– Ага, – буркнул Гоффман, доставая записную книжку. – Что же, давайте составим грубый набросок. Сколько здесь вообще трупов? По радио я слышал, что три.
– Именно, – сказал Пат. – Мой водитель и эти две обезьяны у "бьюика".
– Это твой водитель по работе? – спросил Гоффман.
– Нет. Он работает у моего тестя. Это было мое собственное расследование.
Бледные глаза Гоффмана окинули его холодным взглядом из-за очков в металлической оправе.
– Вообще ведь это не положено, не так ли?
– Хороший полицейский должен уметь принимать решения на месте, – ответил Пат.
– Ладно. Опиши мне пока картину в общих чертах. Эксперты здесь все осмотрят, а подробные показания мы возьмем в Управлении.
– Конечно, – сказал Пат. – Ну, я подъехал и ждал осведомителя, когда позади остановился этот "бьюик". Я вышел, и Томми, водитель, тоже вышел посмотреть, кто это, а эти два парня выскочили и набросились на нас. Томми достал пистолет – у него есть лицензия, – этот длинный в него выстрелил. Это произошло так быстро, что мне некогда было доставать свой, поэтому они обыскали меня, заставили открыть багажник, и я не знаю, хотели ли они меня вырубить и засунуть туда или просто засунуть и покатать. Но у меня там был паркер 12-го калибра, с которым я охочусь на оленей у себя на ферме.
– Сезон охоты на оленей начинается через месяц, – заметил Гоффман.
– Да, но на собственной земле можно охотиться всегда, – ответил Пат, – и иногда я охочусь на них, когда они начинают трепать мои яблони.
– Да, так что же случилось? – спросил Гоффман.
Его голос совсем не казался дружеским. Он говорил как полицейский, имеющий дело с преступником.
– Послушайте, – сказал Пат. – Не напрягайте меня. Меня чуть не угрохали!
– Верно, – ответил Гоффман, – но это серьезное дело. Будет много шума. Три мертвеца. Такое не каждый день случается.
– Ладно. Так вот, я повернулся, но в багажнике было темно. Я на ощупь нашел дробовик и разделался с ними.
– Подожди секунду, – сказал Гоффман. – Дробовик был заряжен, с патронами?
Пат поколебался. Он знал, что это сложный момент, но иначе было не объяснить.
– Да, я иногда вожу его заряженным. Честно говоря, на такой работе всего можно ожидать, а что толку от незаряженного ружья?
– Ты имеешь в виду, что возил его не только для оленя?
Улыбнувшись, Пат пожал плечами.
– Ты повернулся и убил их, когда они держали тебя на прицеле, и они даже не успели выстрелить? – спросил Гоффман.
– Эти парни обыскали меня и не ждали неожиданностей. Откуда мне знать? Может быть, они накачались наркотиками.
Второй детектив, который привез Гоффмана, рыскал на месте происшествия. Обернув руку платком, он открыл заднюю дверь "бьюика". Расстегнув одну из сумок, он издал невольный возглас:
– Господи! Капитан, идите сюда. Посмотрите!
Гоффман с Патом быстро подошли к "бьюику". Детектив, – судя по акценту, коренной бруклинец – держал открытую сумку с однофунтовыми мешками белого порошка.
– Целая партия! И какая партия!
Гоффман достал из машины остальные сумки.
– Я это забираю, – сказал он и понес сумки к своей машине. – Не хочу, чтобы оно оставалось здесь валяться. Ну и случай!
– Вот именно, – подтвердил второй детектив.
Он открыл чемоданчик, лежавший на переднем сиденье, и осветил его фонариком.
– Как вам это нравится! – воскликнул бруклинец.
Гоффман удивленно свистнул и сказал:
– Неси сюда, но осторожно. И не забудь, где он лежал.
Детектив положил чемоданчик на капот и, взяв одну из пачек, пролистнул ее.
– Фальшивка, – с отвращением сказал он.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Гоффман. – Фальшивые деньги?
– Нет. Тут только одна банкнота сверху, а остальное бумага.
– Все более и более странно, – заметил Гоффман.
– Именно, – согласился Пат.
Гоффман повернулся к нему.
– Так почему же эти парни с машиной, полной дерьма, напали на тебя и зачем они таскали этот чемодан с дутыми деньгами?
– Не спрашивайте меня, – пожал плечами Пат. – Я для них просто объект нападения, но, думаю, меня кто-нибудь подставил. Меня ненавидит множество людей, как ты знаешь.
Гоффман задумчиво посмотрел на него:
– Думаю, это так.
– Может быть, осведомитель надул меня. Может, он сказал этим парням, что я собираюсь напасть на них. Может, они даже не знали, что я – полицейский.
– Или, может, они знали и все же думали, что ты собираешься на них напасть, – заметил Гоффман.
– Ну, может быть, и так.
Подъехал вагончик-лаборатория, из него вышли четыре человека, обвели мелом тела, сфотографировали их, опылили порошком машины, чтобы найти отпечатки пальцев.
– Странно, как никогда, – сказал Гоффман. – Послушайте, уже поздно. Подождем, пока эксперты соберут свои материалы, а ты приедешь в Бруклин завтра. Мы снимем полные показания. Ты, конечно, знаешь, что пока дело не выяснится, мы будем вынуждены обвинить тебя в убийстве.
– Со мной это не раз бывало, – ответил Пат.
– Ну, с известностью, которой ты достигнешь в связи с этим делом, через год ты сможешь стать мэром, – заметил Гсффман с некоторой горечью в голосе.
– Я смог бы им стать и без этого, – ответил Пат.
Глава 31
Лейтенант Артур Марсери считал, что после инцидента в Бруклине Пат мог вполне рассчитывать на получение Медали Чести – высшей награды в департаменте. Начальник Пата, главный инспектор Джон Брэди из Бюро по уголовным расследованиям, согласился с ним. Он заставил Пата написать отчет о происшествии и передать его для рассмотрения в Совет Чести.
– Они непростые люди, но мы используем все пути. По сути дела, если пройдешь предварительную комиссию, то наверху особых трений не будет, – говорил Артур.
Он и Пат сидели, потягивая чай со льдом, на задней террасе дома Пата в Ривердейле.
– А кто входит в комиссию? – спросил Пат.
Артур пересчитал их по пальцам:
– У но – Джордж Колби, первый комиссар. Он назначенец от политики и будет держать нос по ветру. Дуз – Джонни Бихен, главный детектив. Он наш друг. Ты встречался с ним много лет назад у отца Раймундо. В тот же вечер, когда ты встретился с Конни. Можешь рассчитывать на его голос. Трэ – Бен Мани, шеф Отдела по борьбе с организованной преступностью. Его голос тоже у нас в кармане. Все большие дела, которые он раскрывал, передавал ему я. Симус Дойл, шеф полевых служб – дядя Регана. Тебе лучше знать, как он будет голосовать.
– Как ни странно, я точно не знаю. Поначалу Дойл был очень дружелюбен, но в последнее время он очень подозрителен. Думаю, он под нас подкапывается. Особенно под нашу Семью. Я полагаю, что его дядя будет голосовать против.
– И ты никак не можешь на него воздействовать?
Пат подумал и сказал:
– Симус Дойл такой чертовски прямолинейный. Не думаю, что его можно подловить на воровстве карандашей со столов. Но я подумаю. Однако чего ради так беспокоиться? У меня столько медалей, что можно ими утопить баржу. Все равно, по меньшей мере еще пару лет я не смогу стать капитаном...
– Ты хоть понимаешь, что, если получишь эту медаль, наград у тебя будет больше всех в Департаменте?
Пат, казалось, был доволен:
– Что, действительно так?
Артур был серьезен:
– Знаешь, сейчас у тебя есть диплом юриста. Мне этого никогда не достичь. Семья теребит меня насчет того, чтобы устроить тебя на лучшую, более престижную работу...
– Например?
– Ты уже самый известный полицейский в городе. Эта медаль сделает тебя героем. Стоит подумать о какой-нибудь работе в правительстве, может даже в комиссии по выборам.
– Не высоко берешь?
Артур бросил на Пата циничный взгляд:
– Не пытайся меня одурачить. Я тебя достаточно хорошо знаю. Ты всю жизнь стремился сделать карьеру. И я думаю, ты прав. Ты создан для этого. Ты хорошо произносишь речи и выступаешь на телевидении. У тебя прекрасный послужной список, ты можешь держать толпу в руках, участвуешь в работе обществ. Ты производишь хорошее впечатление. Ты – человек Семьи, и, что самое главное, за тобой сильная организация и бездонные выборные фонды. Разве ты можешь проиграть?
Пат, казалось, задумался:
– При всей моей скромности я должен признать, что ты прав. Эта мысль когда-то приходила мне в голову. Что же делать дальше?
– Прежде всего, давай получим медаль. Потом подождем и посмотрим, где лучше вклиниться.
* * *
Но проблема оказалась сложнее, чем думал Артур. Совет Чести назначил особую комиссию во главе с капитаном Гарри Гоффманом, чтобы рассмотреть просьбу начальника Пата о награждении его медалью. В комиссию входили капитан Дональд Макквод из Отдела уличного движения и капитан Эдвард Вебер из Отдела чрезвычайных ситуаций.
Гоффман, работая над этим делом, чувствовал, что в нем много такого, чему не найдено объяснения. Он думал не о том, достоин ли Пат медали. Он думал о том, не обвинить ли Пата в убийстве.
Через три недели Пата вызвали на собеседование с комиссией в Управление на Центр-стрит.
Пат, перед тем как пойти на комиссию, много поработал. С педантичной точностью он просмотрел всю свою биографию. В ней было множество пробелов, и Пат был уверен, что Гоффман будет ими интересоваться. Пора было покопаться в его библиотечке записных книжек в черных обложках, куда он заносил ценную информацию о сотрудниках.
Вечером перед посещением комиссии Пат отодвинул ковер и поднял паркетины, прикрывавшие его бетонный сейф в полу. В четыре часа утра он все еще корпел над записями. Он нашел линию поведения с капитаном Гарри Гоффманом. С Маккводом тоже проблем не будет, но что у него есть на Вебера?
В пятнадцать минут пятого в кабинет вошла заспанная Конни.
– Что ты тут делаешь в такой час? – сонным голосом спросила она.
Пат захлопнул записную книжку и сделал вид, что в сердцах бросает ее на кучу бумаг.
– Не беспокойся. Просто готовлюсь к собеседованию.
– Зачем тебе столько готовиться? Это же не суд. Что это за маленькие книжки?
– Мои записные книжки. Иди спать, – нетерпеливо сказал Пат.
– Не знаю, зачем тебе столько материалов для простого собеседования. Я этих книжек никогда раньше не видела.
– Бога ради! Иди спать и не мешай мне!
– Я-то пойду, – безмятежно сказала Конни, – но я знаю одно – то, что ты делаешь, не имеет никакого отношения к медалям за героизм.
Она повернулась и ушла. Через двадцать минут, переписав необходимый материал, Пат утомленно положил книжки обратно в сейф и пошел в свою спальню, все еще стараясь решить проблему с капитаном Вебером. Когда он уже засыпал, его осенило. Вебер был дядей Тома Беркхолдера! Сбросив одеяло, Пат побежал вниз, открыл тайник и стал искать ранние записи, когда он патрулировал вместе с Томом. Он возбужденно настрочил несколько страниц, положил книжку на место и пошел наверх, чтобы успеть поспать пару часов до восхода.
На следующий день Пат прибыл в Управление за час до назначенного срока, надеясь подловить кого-нибудь из членов комиссии, но они, по-видимому, собирались появиться в последний момент.
Заседание проводилось в большом конференц-зале, использовавшемся обычно для важных совещаний. Три полицейских офицера расселись вокруг дубового стола с папками, в которых был отчет Пата о перестрелке в Бруклине и рекомендация его начальника о награждении его медалью. У трех капитанов явно имелись заметки, основанные на расспросах различных свидетелей.
Вопросы задавал Гоффман; двое других делали записи.
Гоффман: Нас всех впечатляют ваши награды и рекомендации, лейтенант Конте, и мы со вниманием отнеслись к представлению вас к Медали Чести, но у нас еще есть несколько вопросов касательно этого инцидента. Первый: что же вы делали на Гранд-Арми-Плаза в час ночи?
Конте: Я говорил вам, должен был встретиться с осведомителем.
Гоффман: Нигде не зарегистрировано, что вы участвовали в то время в каком-либо расследовании.
Конте: Я не имел представления о том, что мне хотел сказать осведомитель, но подумал, что его стоит послушать.
Гоффман: Почему за рулем у вас был гражданский водитель и оплачивали его вы сами?
Конте: Я, по-моему, объяснил в рапорте, что не хотел официально вовлекать сюда Департамент, пока не узнаю, в чем дело.
Гоффман: Понятно... Как насчет "линкольна"? Он ваш?
Конте: Он принадлежит Алу Сантини – бизнесмену.
Гоффман: Как получилось, что вы пользовались этой машиной?
Конте: Он – друг нашей семьи. Он часто дает его мне, когда мне нужна машина.
Гоффман: А может быть, это в действительности ваша машина?
Конте: Нет. Просто мистер Сантини – добрый и щедрый друг.
Гоффман: Как вы объясняете наличие наркотиков и денег во второй машине?
Конте: Я не имею ни малейшего представления, почему они там оказались, сэр. Может быть, мой осведомитель подводил кого-нибудь под арест.
Гоффман: Честно говоря, Конте, от всего этого дела плохо пахнет, как и от вашего рассказа. Я думаю, что вы убили этих...
Конте: Подождите секунду, капитан. Если у вас есть обвинения, то предъявите их. Это заседание по поводу медали, не забывайте. Во всяком случае, зачем мне их убивать? Наркотики все же остались в машине, и деньги тоже. Десять килограммов, как я понимаю.
Гоффман: Пять килограммов, насколько я знаю. Мои люди взвешивали.
Конте: Да?
Расспросы продолжались таким образом более часа без всякого успеха для какой-либо из сторон. Гоффман наконец закрыл заседание, объявив о продолжении расследования. Когда другие офицеры вышли, Гоффман отвел Пата в сторону.
– Конте, я вас на этом прижучу. Если вы думаете, что я поверю вашим сказкам, то вы с ума сошли. Вы работаете в банде со своего первого дня в полиции. Я с вами мягко обращался, когда вы работали в Шестом. Но в этот раз я вам припаяю убийство.
Пат оставался бесстрастным:
– Я вам вот что скажу, капитан. Если вы настаиваете, то давайте вернемся в зал заседаний и я вас познакомлю с материалами, которые могут повлиять на ваше решение.
Коренастый офицер озадаченно пошел за Патом, который открыл свою папку. Ссылаясь на заметки, письма и документы, он объяснил Гоффману, что на его репутации будет пятно, если станет известно, что брат Гоффмана, Норман Гоффман, работает на Мейера Лански в Гаване. Кроме того, известно, что Гоффман провел по меньшей мере три оплаченных отпуска в отеле "Насьональ" и делает пятисотдолларовые ставки в Сан-Суси. И наконец, в том "бьюике" в Бруклине было десять килограммов наркотиков, а не пять. Сержант Арчи Боннер, помощник Гоффмана, через две недели после инцидента за наличные приобрел новый дом в Вэлли-Стрим и "мерседес". Если сержанта Боннера поприжать, то он мог бы раскрыть источник своего неожиданного богатства.
– Ввиду этих новых сведений, Гоффман, – сказал Пат, закрывая папку, – я думаю, что вам лучше изменить подход. И поверьте мне, это еще не весь материал.
Не дожидаясь ответа, он вышел и заглянул в кофейню на Брум-стрит. Капитан Эдвард Вебер поглощал вафли с беконом. Пат скользнул на стул напротив него. Вебер поднял глаза:
– Да?
– Я просто хотел спросить вас про моего старого приятеля, Тома. Как вы знаете, я с ним вместе патрулировал. Я слышал, он теперь сержант в Южном Манхэттене.
Вебер крякнул, разрезая вафли на ровные квадратики.
– Восхитительные времена были, когда мы в пятидесятых годах ездили по Шестому. Интересно, сохранились ли у Тома прежние привычки. Ему очень нравилась особая жизнь Вилледжа, если вы понимаете, что я имею в виду.
Вебер сердито на него посмотрел:
– Что вы хотите сказать, Конте?
– Ваш племянник – "голубой", и я могу это доказать.
Вебер чуть не подавился:
– Ты, грязный сукин сын!
– Не принимайте такую мелочь близко к сердцу, капитан. Это еще не самое плохое. У меня есть список выплат и контрактов, в которых он участвовал, от которого у людей из Отдела внутренних дел глаза полезут на лоб. Но это тоже еще не все. Том Беркхолдер может быть обвинен в убийстве за то, что избил и сбросил с крыши одного из своих "голубых" друзей. Спросите его. Конечно, мы, может быть, этого и не докажем, но определенно газеты поднимут шумиху. Я вам гарантирую. Наслаждайтесь своим завтраком. А насчет комиссии: я уверен, что все ваши вопросы будут удовлетворены.
Пату нужно было увидеть еще одного члена комиссии. Дональда Макквайда он встретил в вестибюле Атлетического клуба, где капитан, стараясь держать себя в форме, играл в сквош.
– Вы понимаете, – сказал Макквайд, – что с вашей стороны очень неэтично встречаться со мной отдельно. Это выглядит так, как будто вы стремитесь на меня повлиять.
– Не глупите, капитан. Я просто наткнулся на некоторые записи, касающиеся вашего племянника – актера в Вилледже. Вы можете их просмотреть. Конечно, это только выдержки из официальных документов...
Пат вручил ему пять страниц, где говорилось о вызовах полиции в различные квартиры, которые снимал молодой Макквайд. Они содержали записи приезжавших по вызову офицеров о наркотиках, оргиях, гомосексуализме и чрезмерном шуме.
– Просто почитайте на досуге, капитан, – спокойно сказал Пат. – Конечно, я считаю эту информацию конфиденциальной – на данный момент.
Капитан сидел, покраснев, просматривая отчеты с датами и именами полицейских.
– Ну, мне пора идти, – сказал Пат. – Вы в отличной форме, капитан. Очевидно, сквош – это очень полезная игра.
На пути к медали было еще одно препятствие – Совет Чести. В общем, он должен был принять рекомендации предварительной комиссии. Но проблема состояла в председателе – Симусе Дойле.
Несколько дней Пат пытался с ним встретиться конфиденциально. Но председатель был человеком жестких формальностей. Наконец Пат просто пришел к нему в приемную и заявил, что обладает важной информацией. После паузы и некоторой беседы с сержантом-секретарем его ввели в просторный кабинет на третьем этаже.
Дойл вел себя холодно. Он сидел за своим столом в темно-сером гражданском костюме с карандашом в руке и служебным блокнотом перед собой.
– Чем могу быть полезен, лейтенант? У меня очень мало времени.
– Вы знаете, кто я?
– Я читаю газеты.
– Вы знаете, что я также двоюродный брат вашего племянника, Регана?
– Какое это имеет отношение к делу?
– По-моему мнению, ваш племянник пытается добраться до моей задницы. Я не отказался бы поговорить об этом где-нибудь в другом месте, но если желаете, то можно и здесь.
– Ну и что, если и пытается? Ваша задница что, священна? Вы по уши погрязли в банде. Вы думаете, мы этого не знаем? Если ФБР вас и прижмет, то это тоже хорошо. Господи, и из всех людей именно вас представили к медали! Я вам скажу, Конте, пока я еще член этого совета, у вас нет никаких шансов.
– Что вам конкретно от меня нужно, Дойл, председатель Дойл?
– Я хочу, чтобы вас выгнали из Департамента – с позором, если возможно. Хочу, чтобы вас взяли за задницу за убийство или за что-нибудь другое. Вы – грязное пятно на чести Департамента.
Пат изобразил легкую, холодную улыбку:
– Председатель, у вас по сути дела ничего против меня нет. Предварительная комиссия даст мне рекомендацию. Они ничего про меня не раскопают. Я чист. Я предлагаю вам сделку.
– Я не иду на сделки с...
– Я меняю карьеру и репутацию Регана на медаль плюс почетное увольнение из Департамента с рекомендацией по форме А-1 и с соответствующей характеристикой.
– Вы с ума сошли!
Пат достал из портфеля пачку ксерокопированных листков.
– В определенный вечер, который у меня тут записан, Реган Дойл напал на полицейского офицера, выдал себя за детектива, использовал свое удостоверение для личных целей и провел тот вечер с незамужней женщиной по имени Китти Муллали в квартире на Одиннадцатой улице. Я могу это доказать – есть свидетели и документы. Не слишком ужасно, вы скажете. Но и вы и я знаем, что этого достаточно, чтобы Регана уволили из ФБР без всякой возможности получить другую работу в полиции или службе безопасности. Это может очень ему повредить.
– И вы поступите так со своим кузеном, и... эта девица, она много лет была вашей подругой?
Пат рассмеялся.
– Не вешайте мне на уши эту ерунду про кузена. Вы сделали все, чтобы выжать из его вен итальянскую кровь. А Реган делает карьеру на том, что старается схватить за задницу и меня, и всю мою семью. Это вряд ли выглядит по-родственному. Вот вам сделка. Как хотите. Когда я получу медаль, я буду знать, что все в порядке. Но не забывайте, это для вас выгодная сделка. Вы в любом случае уволите меня, но не сможете поднять шума по другим делам. Если бы вы могли, вы давно бы до меня добрались. До свидания, председатель, – сказал Пат, резко отдавая честь. – Спасибо, что потратили на меня время.
Глава 32
По пятницам Сэм обычно обедал с Патом и Конни. В эти вечера Констанца готовила сама, и, вдали от важных дел и тревог, они наслаждались простой итальянской кухней.
В пятницу, следовавшую после дня награждения Пата Медалью Чести, Сэм принес бутылку Асти Спуманте в честь этого случая. Беседа, как бывало всегда, когда присутствовала Конни, была прерывистой и беспредметной. Над мужчинами всегда нависала тень мученичества Конни, которое она приняла на себя, ухаживая за сыном, сидевшим наверху, ухмылявшимся и постоянно бившим в крутящуюся деревянную игрушку, подвешенную над кроватью.
Конни давно уже перестала просить Сэма подняться и посмотреть на внука. Попытки Сэма казаться заинтересованным были настолько неуклюжими, что вызывали только боль. Время от времени Сэм спрашивал: "Я мог бы чем-нибудь помочь? За деньгами дело не станет, если мы сможем помочь мальчику". Но Пат снова и снова объяснял, что в случае болезни Дауна надежды нет.
Конни, тем не менее, посвящала многие часы исследованиям и добровольной работе в Национальной ассоциации умственно отсталых детей. К несчастью, большая часть работы Ассоциации была посвящена детям, которых еще можно было чему-то обучить, но Себастьян не входил в их число.
– И все же, – говорил Сэм своей дочери, – ты занимаешься чудесной работой. Отец Донато сказал мне как-то, что тебя очень ценят и в Ассоциации, и в церкви.
– Конечно, ба, – ответила Конни. – Доедай телятину. Я принесу тебе следующее блюдо.
Когда она ушла на кухню, Сэм смущенно повернулся к Пату:
– Я пришел, чтобы отпраздновать твою медаль и поговорить о твоем будущем, ко ее жизнь, я думаю, вся в ребенке.
– Это верно, – сказал Пат. – Она все еще изучает проблему болезни Дауна, приглашает специалистов и надеется на изменения. Но он безнадежен. Его давно следовало отдать в специальное заведение, но она говорит, что пока у нас есть деньги на его содержание, он будет у нас – ему здесь лучше. Не знаю, что она имеет в виду под "лучше". Ребенок едва меня узнает.
– Ну-ну, – сказал Сэм. – Она же мать. Ты же знаешь, они все такие.
Они задумчиво жевали прекрасную белую телятину и слушали жужжанье приборов на кухне.
– Так в чем же дело? Артур сказал мне, что ты уходишь из полиции.
– Да, – ответил Пат, – мы вроде бы об этом договорились, но еще месяца два я могу обдумывать следующий шаг. Я думал о том, не поработать ли мне юристом. Но Артур сказал, что для меня есть хорошая работа в Олбани. Комиссар даст мне рекомендацию. Я в этом уверен.
– Ну, – сказал Сэм, – у нас еще есть некоторое влияние в Олбани, через Маггадино в Буффало. Они там все республиканцы, как ты знаешь. А что за работа?
– Особый советник губернатора по уличной преступности. С моим опытом я вполне подхожу для этой должности, я смог бы показать, как государственные программы помогают борьбе с преступностью.
– Отлично, отлично, – заметил Сэм. – А то скоро даже в собственном доме не будешь чувствовать себя в безопасности. Сейчас слишком много преступлений. Ты смог бы сделать много полезного на такой работе. Пора бы им заняться настоящими преступлениями, а не лезть в легальный бизнес. Но есть ли здесь будущее? Может, тебе лучше сразу заняться юридической практикой? Ты знаешь, мы могли бы использовать тебя в организации. У меня множество деловых интересов, в которых требуется совет юриста. У нас есть связи с некоторыми из лучших юридических фирм.
Пат задумчиво резал нежное мясо.
– Вот я что тебе скажу, ба, – затем обратился он к Сэму. – Мне бы хотелось встретиться с тобою, доном Антонио и отцом Рэем. У меня есть идеи. С этими новыми законами, касающимися наших дел, когда Кеннеди подгоняет всех в Вашингтоне, нам пора, я думаю, заслать своего человека в Вашингтон, такого, на которого мы могли бы положиться.
Сэм с интересом взглянул на него.
– Демократы, – продолжал Пат, – меня сейчас не поддержат, когда там всем заправляет Вагнер, а Десапио потерял силу. К тому же и мы натерпелись хлопот с Десапио. Но я думаю, что с моей известностью и с тем, чего я достигну на этой работе, мы смогли бы выдвинуть независимую кандидатуру и попытаться пройти в Конгресс на следующих выборах.
– Ты так считаешь? – спросил Сэм.
– Мы можем получить поддержку от всей страны. У Маггадино есть друзья на севере. Здесь, в Нью-Йорке, мы можем рассчитывать на своих друзей. Лючезе обладает большой политической властью. Костелло нам не поможет, но все же он может дать хороший совет. Итальянцы будут голосовать за нас. Евреи начинают тревожиться из-за негритянской преступности. Они раньше были законопослушными гражданами, но теперь, когда возникла угроза их школам и домам, они встревожены. Они будут голосовать за кандидата, стоящего на стороне закона, за такого, как я.
– На это потребуются деньги, – заметил Сэм.
– У меня и у самого их достаточно. Это последнее дело дало большую прибыль, как ты знаешь.
– Да-да.
– И я подумал, что нам могут помочь и другие. В конце концов каждому хотелось бы иметь друга в Вашингтоне.
– О, да, тебе помогут и даже очень охотно, – сказал Сэм. – Я не думаю, что тебе придется лезть в собственный карман.
Конни вошла с дымящимся блюдом. Сэм взял из серебряного ведерка Спуманте, с хлопком открыл его и разлил искрящееся вино.
– А теперь, – Сэм поднял стакан, – мы выпьем за нашего героя, а? Салют!
Скромно улыбнувшись, Пат поднял бокал. Конни подняла свой на несколько дюймов в сдержанном приветствии. Сэм неодобрительно посмотрел на нее.
– Что такое? Ты разве не гордишься своим мужем?
Конни изобразила вялую улыбку:
– Конечно, я горжусь всей своей семьей.
И они одновременно выпили пенистое горько-сладкое белое вино.
* * *
Пат, конечно, знал, что решение по вопросу, о котором он говорил Сэму, должно быть одобрено боссами – Вито в Атланте, Мейером в Майами и Чарли Лаки в Неаполе. По сведениям Пата, у организации уже были два-три друга в Конгрессе, включая одного от Южной Калифорнии и одного от Нью-Джерси. Но в последние годы не было ни одного надежного конгрессмена от штата Нью-Йорк, который защищал бы интересы итальянских Семей.
Чтобы баллотироваться как независимый кандидат, следовало начинать работу задолго до выборов. Это значило, что надо получить петиции от каждого из пятидесяти районов штата. При наличии петиций связи организации, распространяющиеся на весь штат, окажутся бесценными. Без этих связей для баллотировки требуется огромная сумма. Новая работа Пата дает ему возможность попутешествовать, поездить по небольшим городкам, пропагандируя свою предвыборную программу под лозунгом: "Война уличной преступности".
Пат чувствовал, что во время предыдущих поездок он основал хорошие связи с Семьей Маггадино. Однако репутация Пата была несколько подорвана его знакомством с Алом Агуеси, который, живя в Буффало, болтал много лишнего. Ал со своими братьями оказался замешанным в большом налете на торговцев наркотиками, после которого в федеральной тюрьме оказались Валичи, Винни Мауро, дон Витоне и другие.
Теперь Ал был вне игры и жаловался, что организация недостаточно помогает его братьям. Валачи пытался предупредить его, что плохо говорить о боссе – это не совсем хорошая политика. Стефано Маггадино был стар, раздражителен и не нуждался в молодых выскочках.
В 1961 году сразу же после Дня Благодарения Пат увидел в газете небольшую заметку. Сожженное и изуродованное тело человека по имени Алберт С. Агуеси из города Скарборо в Канаде было найдено в поле неподалеку от Рочестера, штат Нью-Йорк. Пат, использовав свои связи, получил полицейский рапорт об убийстве. Полицейские из Буффало следующим образом описывали состояние Ала Агуеси:
Его руки и лодыжки были связаны, и он был задушен. Челюсть сломана, половина зубов выбита. Значительные куски мяса отрезаны от икр. Тело, изуродованное до неузнаваемости, было облито бензином и подожжено. Это было сделано не только для того, чтобы расправиться с ним, но и для того, чтобы запугать тех, кто имеет безрассудство пытаться мстить одному из донов империи.
Этот рапорт доставили из офиса помощника шефа детективов Майкла Амико, возглавлявшего Отдел криминальных расследований в Департаменте полиции Буффало. Амико много знал о делах организации и охотно просветил Пата насчет деталей убийства, поскольку Пат "участвовал" во всеобщей войне против преступности.
* * *
1961 год окончился для Семьи очень плохо, и 1962-й начинался не очень хорошо. ФБР старалось привязать Лаки к тому делу о наркотиках, которое так неудачно начал Тони Бендер.
В конце января 1962 года итальянская полиция по просьбе ФБР начала "трясти" Чарли Лаки. Терпеливо улыбаясь, откинувшись в креслах, полицейские слушали уже неоднократно повторенный рассказ Лаки о том, что он занимается легальным бизнесом, стараясь честно заработать себе на жизнь, и не имеет никакого отношения к преступному миру. Лаки казался нервным и расстроенным. Наконец он попросил устроить перерыв в допросе, так как ему надо было ехать в аэропорт, чтобы встретить важного кинопродюсера по имени Мартин Гош, который хотел сиять фильм о жизни Чарли Лаки.
Полицейские отпустили Лаки, приставив к нему англоговорящего детектива по имени Чезаре Реста. Реста и Лаки ждали прибытия самолета из Рима. Лаки нервничал и постоянно бегал пить ледяную воду из бумажных стаканчиков.
Когда Гош прибыл, Лаки представил ему Ресту по имени, но не по званию. Трое мужчин двинулись к выходу из аэропорта. Но не прошли они и нескольких шагов, как Лаки побелел, его прошиб холодный пот, и, спотыкаясь, он схватился за плечо продюсера, бормоча: "Мартин, Мартин, Мартин". Через десять секунд он умер от сердечного приступа.
У дона Витоне возникли смешанные чувства, когда до него дошли эти новости. Ему было жаль терять старого друга, но он был рад, что дело Чарли не дойдет до суда, так как Лаки действительно был связан с контрабандой наркотиков. С другой стороны, дон Витоне понимал, что ему сейчас надо укрепить свою хватку как первого человека в Штатах. Одной из первых забот был Бендер.
Дон Витоне стал искать человека, который хорошо знал Бендера, которому Бендер доверял и на которого можно было положиться в том плане, что он хорошо выполнит работу.
Глава 33
Новое назначение Пата в Олбани удовлетворило всех. В то время как титул Особого советника по уличной преступности был призван говорить о том, что он относится к органам правопорядка, работа Пата на девяносто процентов состояла из связей с общественностью.
В больших городах люди протестовали против нарушения гражданских прав и против зверств полиции, но в маленьких городках штата Нью-Йорк демонстраций, черного национализма и анархии люди боялись больше, чем полиции.
Пат изобрел себе униформу. Она состояла из синего двубортного пиджака с золотыми пуговицами, синей рубашки со скромным полосатым галстуком и серых брюк. Пиджак напоминал полицейский китель, но все остальное разрушало стереотип полицейского как грязного и зверского типа и помогало создать образ ярого поборника закона и морали.
Поскольку нью-йоркские газеты распространялись по всему штату, Пата знали в большинстве мест, которые он посещал. В противном случае он заблаговременно посылал пресс-релиз, описывающий его подвиги. Из тех городов и городков, которые он посещал, было мало таких, где его приезд не отмечался фотографией и двумя колонками в местной газете. У Пата всегда была с собой пачка глянцевых фотографий 8Х10, и газетам всегда были обеспечены материалы о его работе.
Находясь в Олбани, Пат изредка делал звонки вежливости сержанту Кроссвеллу, устроившему рейд в "Апалачине", и обсуждал его успехи в борьбе с преступностью, но больше времени он проводил с Джерри Фоули – бывшим газетчиком, прикрепленным к отделу общественных связей губернатора Рокфеллера, – и изучал хитрости создания образа общественно полезного деятеля.
Рыжий Фоули здорово соображал в политике, умел владеть массами и находить местных руководителей-добровольцев. Его советы были ценными и практичными.
– Прежде всего, ты говоришь чересчур хорошо. Попробуй выступать не как выпускник колледжа или юрист, – поучал он Пата. – Не отходи от своего образа героя-копа. Будь естественным и простым в общении. Подстригись. Баки не любят в некоторых местах. Я обычно предлагаю кандидату поставить коронки на зубы, но у тебя с этим все в порядке. Можно заводить романы с женщинами-общественницами, но не связывайся с ними без необходимости. Просто пусть они думают, что если бы ты не был женат, ты бы с ними повалялся, но не делай этого. Тебе есть что терять. Ревнивая женщина или иск на алименты может все разрушить.
Разговоры с Джерри были похожи на лекции по практической политике. Ничего подобного Пат в колледжах не слышал.
Как и всегда, Пат тщательно записывал имена и занятия людей, с которыми встречался, путешествуя по Рочестеру, Буффало, Бингэмптому, Пугкипси и др. В каждом городе он встречался с лидерами демократов и республиканцев, оценивая силу каждой партии, определяя, кто может быть потенциальным бунтовщиком, проверяя, нет ли движений третьих сил, и находя друзей Семьи или друзей друзей.
Пат обнаружил, что со своей репутацией и с указаниями, полученными от местного главы, он способен сразу же овладеть аудиторией. Также, к своему удивлению, он понял, что ему нравится выступать. С помощью Фоули он начал учиться ритму речи, эффектным паузам, приемам, гарантировавшим аплодисменты. Его основными темами были потеря авторитета семьи, растущая либерализация школ, дикость молодежи, угрожающий рост трущоб, под которыми все понимали негритянские гетто.
Обычно Пат выступал в высших школах, перед различными обществами и движениями, женскими группами. Губернатор был в восторге от его выступлений. Пат вполне отрабатывал свои двадцать четыре тысячи долларов в год. Еще столько же ему полагалось на текущие расходы, но они не были такими уж большими. Как правило, он уезжал не больше чем на четыре дня.
Пат ездил на скромном "плимуте", выданном ему из резерва штата, с гербом Комиссии по раскрытию преступлений. Он носил почетный знак полиции и по привычке брал с собой свой старый "смит-и-вессон".
Когда Пат еще не путешествовал так много, у него был свой кабинет в здании Верховного суда штата на Фоули-сквер. Так как ему было достаточно удобно поддерживать связь с Малбери-стрит, он редко не имел контакта с Семьей более недели, встречаясь с Сэмом или посещая "Луну", "Теддиз" или "Алто-Найтс".
Пат читал много лекций в городах, особенно в Куинсе, Бруклине и Бронксе, где все были помешаны на защите от насилия. Пат с иронией думал, что, в то время как тюрьмы перестраивают, чтобы сделать их более удобными для преступников, горожане окружают себя решетками и запорами, поэтому в камерах оказываются честные люди, а преступники гуляют на свободе.
В каждом районе штата Пат посещал общество "Коламбия", где его спонсором был капитан Артур Марсери, Добровольную ассоциацию патрульных и Ассоциацию лейтенантов.
Выступления Пата имели такой успех, потому что они были искренними. Пат действительно ненавидел уличных хулиганов. Он ненавидел тех, кто насилует невинных женщин. Он ненавидел мулатов, которые вырывают у людей бумажники и грабят их в темных аллеях. Он ненавидел пьяных мотоциклистов и "голубых". Он ненавидел девок и ковбоев, заполнявших бары. Он ненавидел банды мотоциклистов, одетых в черную кожу, и вандалов, разбивающих фонтанчики для питья и писавших на стенах, он ненавидел взломщиков, наглых надувал, воров, сексуальных извращенцев, сводников.
При помощи эффектного начала он обычно сразу завоевывал внимание аудитории.
– Как вы представляете себе среднего полицейского офицера? – иногда начинал он, стоя перед аудиторией в своем темном пиджаке со сверкающими пуговицами. – Толстопузый гигант, неотесанный и необразованный. Вы думаете о нем как о человеке, который становится жестоким, когда кто-либо на его территории нарушает закон. Его изображают в виде комбинации Самсона в физическом плане, интеллектуальной посредственности и эмоционального урода. Разве удивительно, что подобное представление заставляет среднего горожанина или терпеть, или не замечать, или даже избегать полиции? Полицейский занимает место где-то посередине между законопослушными и преступными элементами общества. Именно этот образ, поддерживаемый злопыхательской прессой и близорукими доброжелателями, и вызвал необычный рост преступности, в шесть раз обгоняющий рост населения.
Эти слова обычно вызывали вздох ужаса. Затем он подтверждал свои слова, ссылаясь на авторитеты. Он говорил:
– Комиссар Арм подчеркивал, что никогда еще полиция не пользовалась такой низкой степенью уважения. Никогда еще она не подвергалась такой неустанной – и в основном незаслуженной – критике. Никогда еще публика не выражала такое недоверие полиции.
Эти слова обычно вызывали взрыв аплодисментов.
– Причиной такого положения вряд ли можно считать действия нескольких полицейских. По-видимому, идет какая-то кампания, направленная на ослабление полиции и пренебрежение законностью и порядком.
Если аудитория была патриотически настроена, Пат обычно заканчивал словами Уильяма Паркера – комиссара полиции Лос-Анджелеса: "В Америке возникла ситуация, когда несчастный полицейский оказывается во всех отношениях беззащитным. Это опасная традиция, так как общество теряет способность защищать себя и у полицейского возникает неуверенность, из-за которой он действию может предпочесть бездействие. К такой ситуации давно стремятся кремлевские лидеры. При решительно настроенной полиции давняя мечта Коминтерна – кровавая революция – не будет возможна".
Пат знал, что на эту фразу можно положиться, если хочешь вызвать бурную овацию, часто даже стоячую.
На речи Пата часто ссылались, и не только в отделах новостей местных газет, но и в статьях ведущих газет на следующий день.
Пат обратился в службу газетной информации и стал заполнять третий том своих записных книжек, уже распухший от его геройских речей.
* * *
В конце марта 1962 года Пат припарковал свой плимут у знакомого дома в Ривердейле. Сэм Мэсси ждал его в кабинете – камин был разожжен, бренди разлито. На Сэме была шерстяная кофта на пуговицах кремового цвета и желтая рубашка. Очки для чтения в черной роговой оправе висели низко на носу, и Пат заметил на его загорелом лице морщины, говорившие о приближении старости. Сэм беззаботно взъерошил свои волосы стального цвета.
– Не хотелось бы тебя беспокоить, сынок. Ты мне действительно как сын.
– Что такое, ба? Я могу чем-нибудь помочь?
– Есть кое-что, что только ты можешь сделать. Я связывался с Атлантой на этой неделе.
– Дон Витоне?
Сэм кивнул.
– И как он?
– Как он! – фыркнул Сэм. – Как может быть человек, по уши погрязший в наркотиках, когда все стремятся нанести ему удар в спину? Он расстроен. Сначала эти парни в Бруклине, затем Профачи, а теперь на него насел Гамбино, но самый большой возмутитель спокойствия находится в его собственном доме.
– Бендер?
Сэм кивнул.
– По правде говоря, все было решено до того, как Лаки умер, – сказал он. – Дон Витоне послал запрос в Центральный Совет и получил согласие. Теперь кому-то надо добраться до Бендера, но мы не хотим, чтобы об этом стало всем известно. Это очень тонкая работа. Если об этом станет известно, то начнется ад. Нам не нужно больше насилия. Дон Витоне боится, что он расколется, если ФБР прижмет его на наркотиках.
Наступило длительное молчание. Пат ждал.
– Не хотелось бы тебя просить, сынок, но ты мог бы справиться с этим делом?
Пат улыбнулся, вспомнив о Гранд-Арми-Плаза.
– Я справлюсь, – ответил он.
Сэм положил ему руку на колено:
– Ты знаешь, что ты мне больше, чем сын. Я не хочу подвергать тебя опасности. Ты делаешь важное дело, и, думаю, нам все же удастся переправить тебя в Вашингтон, поэтому нам не нужны скандалы, но никому нельзя верить в наши дни, кроме членов своей семьи. Дон Витоне подчеркнул, что он не хочет, чтобы об этом знали даже Джерри Катена или Джимми Синеглазый, или другие.
– Чтобы выманить его из дома, мне нужна пара человек, которым он доверяет.
– Ладно, мы таких найдем, но я не хочу, чтобы они знали, где он найдет свой конец. Думаю, место в Коламбии вполне подходит. Знаешь, этот известняк похож на мрамор. Он как памятник. Как памятник на кладбище.
– Да, – сказал Пат. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Я появлюсь там через пару недель. Мне нужно взорвать немного камня для забора и патио.
– Это хорошая мысль. Надо, чтобы место было готово.
Глава 34
Выманить Бендера из его роскошного дома на Палисад-авеню в Форт-Ли должен был Томми Райан Эболи. Пат не удивился этому выбору. Он знал, что Райан, хотя и был боссом, мог и сам заправлять делами. В ранние годы в Вилледже именно Райан вместе с Джонни Ди обработал двух братьев, оскорбивших Бендера. Они отколотили братьев бейсбольными битами. Братья потом полгода провели в больнице.
Райан сказал Пату, что заняться Бендером ему поручил Майк Дженовезе, неделю назад посетивший своего брата в Атланте.
Как и большинство других капо, Райан не был похож на убийцу. Он был на пять дюймов ниже Пата, седой, лысеющий на макушке, с грустным ртом и длинным римским носом.
Пату льстило, что его пригласили участвовать в этом деле, которое вершилось на самом высоком уровне.
Ранним прохладным апрельским утром в воскресенье Томми Райан позвонил Бендеру и сказал, что они с Патом Конте хотят с ним встретиться, чтобы выяснить детали стычки на Гранд-Арми-Плаза. Бендер утверждал, что он здесь ни при чем, что слухи о семидесяти пяти килограммах героина просочились наружу и налетчики были посторонними. Бендер понимал, что Пат ему не верит. Но Райану, выступавшему в качестве посредника, Бендер не мог отказать во встрече.
Точно в десять часов утра Бендер взглянул на свои золотые французские часы, поцеловал стареющую рыжеволосую жену Эдну и сказал ей, что выйдет за сигаретами и скоро вернется.
– Энтони, – сказала Эдна, – надень пальто, холодно. Ты уже не такой молодой.
– Ничего, – возразил Бендер. – На мне теплое белье, которое ты мне подарила, и, кроме того, я сразу же вернусь.
Было сомнительно, что Эдна поверила истории про сигареты, но она привыкла не задавать вопросов. Выглянув в окно, она увидела черный "кадиллак" с двумя фигурами на заднем сиденье и третьей за рулем. Опустив занавески, она вернулась к своему кофе.
До того, как подъехать к дому Бендера, "кадиллак" притормозил на углу Двести тридцать второй улицы и Ривердейл-авеню, чтобы подобрать Пата Конте. Пат вышел из дома, сказав Конни, что идет на встречу с некоторыми людьми и его не будет до вечера.
Он удивился, увидев в машине маленькую темноволосую женщину в пальто из искусственного Меха а в широкополой шляпе.
– Кто это? – спросил он Райана, сидевшею за рулем.
Райан громко расхохотался:
– Это Шалуц. Ты знаешь, Чарли Джалиодотто.
– А, да, – сказал Пат. – Я сяду назад.
Он сел на заднее сиденье рядом с крошечной фигуркой и спросил:
– И как оно, Шалуц?
Тот выпрямил наманикюренные пальцы:
– Средненько.
Пат встречал его раньше только однажды, в "Копакабане", но тогда на нем была мужская одежда. Ходили слухи, что Джалиодотто совершил не меньше тридцати убийств. Его называли "голубым боевиком", но только за глаза. Пату было бы неприятно сидеть к нему спиной на переднем сиденье, поэтому он и сел с ним рядом. Сложив руки, Пат держал их неподалеку от наплечной кобуры со "смитом-и-вессоном".
Райан все еще смеялся:
– Все подумали, что будет лучше, если Шалуц выполнит задание. Господи, я слишком хорошо знаю Тони. Мне бы не хотелось этого делать, а ты и так уже сделал слишком много, и нам не хотелось тебя просить. Лучше всего оставить это Шалуцу.
Человечек в шляпе улыбнулся и похлопал по своей большой черной сумке. Райан, напевая про себя, ровно вел машину. Если его и тревожила задача, он не подавал виду. Шалуц напряженно сидел на краешке сиденья, плотно прижав к полу ножки в туфлях на низких каблуках. Он нервно открывал и закрывал сумочку.
Райан два раза легко нажал на гудок, когда они повернули к дому Бендера. Через несколько мгновений из дома выбежал энергичный человечек в темном мохеровом костюме, поблескивая очками на солнце. Кивнув Райану и Пату, он скользнул на красное сиденье.
– Кто эта дама? – спросил он Райана.
Шалуц теперь сидел, углубившись в кресло, уши его закрывал черный парик, шляпа бросала тень на лицо.
– Все в порядке, – сказал Райан. – Это девица Конте.
Он мягко повел машину по Палисад-авеню на север, к мосту.
– Не думаю, что нам следует говорить при ней, – осторожно заметил Бендер.
Он положил руку на спинку. Пат видел его кольцо с сапфиром, окруженным бриллиантами, огромные золотые запонки и золотые часы. "Одна его левая рука стоит не меньше двадцати пяти тысяч", – подумал Пат.
Бендер, казалось, был недоволен лишним присутствующим, но ничего не говорил. Он шутил с Райаном:
– Что-то волос у тебя не прибавляется, Томми.
– У тебя тоже, – ответил Райан.
– Что слышно от дона Витоне?
– С ним все в порядке. Его недавно видел Майк. Он туда ездил. Единственная проблема состоит в том, что дон Витоне плохо играет в мяч и другим приходится на головах стоять, чтобы дать ему выиграть.
Бендер нервно хихикнул:
– В этом весь Вито. Знаешь, я еще помню его свадьбу, мы с ним стояли рядом.
– Знаю, знаю, – сказал Райан. – Он о тебе хорошего мнения.
– Конечно, – заметил Бендер.
Он повернулся к Пату на заднем сиденье:
– Я знаю, что произошла ужасная неувязка. Мне очень жаль Томми, но я клянусь могилой моей матери, что я не имею к этому отношения.
– Мы поговорим об этом позже, – тихо заметил Пат.
Шалуц постоянно открывал и закрывал сумочку. Это сводило Пата с ума. Райан проехал мост и двигался дальше по Палисад-авеню. Бендер выглянул из окна.
– Помнишь Ривьеру? Вот это было место! Мы там зашибали кучу денег. Жаль, что с этим пришлось покончить.
Машина выехала на магистраль Паркуэй.
– Послушайте, куда мы едем? Я сказал жене, что скоро вернусь. Мы можем решить дело за несколько минут. Надо просто сесть и обсудить.
Бендер, казалось, забыл, что идея о встрече принадлежала не ему.
– Мы просто проедем к реке, – сказал Райан.
Машина выехала на большую парковочную площадь с видом на Йонкерс через реку. Весна была не за горами, но день был сырым, и гуляющих, к счастью, не было видно.
– Прекрасный вид, не так ли? – спросил Райан.
– Восхитительный, – сказал Бендер.
– Слушай, – сказал Райан. – Я бы хотел минуту поговорить с Патом и узнать его позицию. Потом мы вернемся, избавимся от дамы и поговорим там, где нет ни микрофонов, ни жучков. Понимаешь?
Бендер улыбкой одобрил идею. Пат с Райаном вышли и двинулись к пихтовой рощице на склоне реки. Шалуц этого ждал. Через несколько секунд раздалось четыре револьверных выстрела. Райан с сожалением вздохнул:
– Думаю, дело сделано. Знаешь, ему этого было не избежать. Если бы не он, Вито не был бы сейчас в беде, и Мауро...
– Не надо меня убеждать, – перебил Пат. – У меня с ним были и свои счеты.
– Да, верно. Этот сукин сын чуть не убил тебя, да?
– Sanque lave sanque, – сказал Пат. – Кровь смывается кровью.
– Здорово сказано, – рассмеялся Райан, – Оказывается, ты говоришь по-итальянски.
– Знаю всего несколько слов.
Шалуц заявил, что может сломать ногти, если будет помогать им с телом Бендера, лежавшим на красном полу "кадиллака", поэтому его поставили смотреть за въездом, в то время как Райан с Патом перенесли вялое тело в багажник.
– В машине будет очень грязно, – там много крови, – заметил Пат.
Райан рассмеялся:
– Не беспокойся. Утром машина будет на пути в переплавку на заводе в Гари.
Пат захлопнул багажник и сел на заднее сиденье. Он не хотел садиться с Райаном, так как пол и приборная доска все еще были заляпаны кровью и мозгом, хотя Шалуц и пытался все стереть.
Во время двухчасового пути в Анкрамдейл они говорили мало, в основном о спорте и о боксе. Райан был уверен, что Сонни Листон скоро отберет титул чемпиона у Патерсона:
– У Патерсона силенок маловато. Листон его победит.
– Слушай, – заметил Пат. – Если бы Арчи Мур был помоложе, он бы с ним справился.
– Ты прав, ты прав, – сказал Райан.
На ферме рядом со скамейкой из красного дерева, на которой Пат во время пикника философствовал с Сэмом, лежала тяжелая цепь и четыре бетонных блока. Они несколько раз обмотали цепь вокруг ног и плеч вялой фигуры.
– Хорошо, что он не так уж много весит, – заметил Райан. – А то бы нам ни за что его было бы не поднять и не бросить.
– Я привяжу один из этих блоков к ногам, – сказал Пат. – Думаю, этого будет достаточно.
– Подождите, – сказал Шалуц, – так не пойдет.
Порывшись в сумочке, он достал складной нож с перламутровой ручкой. Присев рядом с телом, он быстро срезал рубашку с монограммой и отстегнул пояс с инициалами, затем вонзил сверкающее лезвие в белый живот трупа и стал его резать по линии талии.
– Что ты делаешь? С ума сошел? – спросил Пат.
– Если не взрезать живот, трупы всегда всплывают, даже с грузом. Там собирается газ.
Пат отвернулся, пока Шалуц доканчивал работу, затем они с Райаном взяли тело за плечи и ноги.
– Подождите секунду.
Шалуц схватил правую руку Бендера, все еще унизанную драгоценностями.
– Оставь это, – сказал Райан. – Ты с ума сошел? Разве у тебя нет уважения к мертвым?
Сосчитав до трех, они бросили тело в темную воду.
– Подрядчики придут завтра, – сказал Пат, – чтобы взорвать еще часть берега. Много камня упадет и на дно.
– Отлично, – заметил Райан. – Ну что же, еще увидимся.
Он с Шалуцем сели в "кадиллак" и уехали.
Пат потянулся и прошелся по дорожкам. Он обрадовался, увидев, что на клумбах уже пробиваются крокусы, а на фруктовых деревьях формируются почки. Вздохнув, он забрался в "плимут". Он его пригнал сюда за день до этого, вернувшись в город вместе с Сэмом.
Двигаясь по знакомой дороге к городу, Пат не чувствовал ни облегчения, ни угрызений совести. Он мечтал о том, чтобы это была его последняя работа такого плана. Надо было кончать с такими вещами. Но хотя Райан и был капо, он все же участвовал в таких мероприятиях. Пат решил, что это дело вкуса.
Глава 35
Когда Пат добрался в тот вечер до дома, Конни в неглиже ждала его на кухне. Стол был завален книгами и картонными папками – она работала над докладом о возможности образования детей с болезнью Дауна.
– Тебе не было нужды меня ждать, Конни.
– Знаю, но мне все равно надо работать. Хочешь чего-нибудь поесть?
– Просто выпью молока. В холодильнике что-нибудь есть?
– Только мясо и холодные спагетти.
– Отлично.
– Я подогрею тебе.
– Ничего, и так сойдет. Я поем их холодными.
Он достал из холодильника два блюда и молоко. Конни, вздохнув, встала из-за стола и принесла ему тарелку, салфетку и вилку.
– Ты мне не говорил, что поедешь на ферму сегодня, – сказала она.
– С чего ты взяла, что я там был?
– У тебя ботинки и брюки в известковой пыли.
– Ну, да, – сказал Пат. – Мне надо было забрать машину. В прошлый раз я ее там оставил и вернулся с Сэмом.
– Ты имеешь в виду, что ездил с ним вчера?
– Разве я это говорил?
– Нет, но я знаю.
– Ну, Сэм хотел дать мне несколько советов по строительству, а я устал вести машину и поехал с ним.
– А как ты туда доехал сегодня?
– Ну, один из парней меня подкинул...
– Во всем, что ты говоришь, нет ни капли правды.
– Ох, Бога ради, занимайся своими чертовыми докладами и не лезь в мои дела, – рассеянно сказал Пат.
Первые несколько дней в газетах "Ньюс" и "Таймс" ничего об исчезновении Бендера не появлялось, но еще было слишком рано. Пат сомневался, будут ли вообще какие-то сообщения, или же позволят Бендеру тихо исчезнуть со сцены.
Через три дня после того, как муж уехал, Эдна Бендер появилась в Управлении полиции Форта-Ли и заявила, что ее муж не возвращался с тех пор, как "ненадолго вышел" в воскресенье.
– У вас есть какие-либо идеи о том, что с ним могло произойти? – спросил ее капитан.
– Я не из тех жен, которые роются в карманах мужа, – сказала Эдна. – Тридцать лет он давал мне деньги на хозяйство и все, в чем я нуждалась. На прошлой неделе он расчистил бассейн и подготовил сад к весне. Три дня я сидела у приемника, надеясь услышать новости, но я не знаю, зачем он уходил.
Потом ее расспрашивали репортеры.
– Говорю вам, я не знаю, что с ним случилось, – говорила она. – Может быть, он заболел и не стал тревожить меня телефонным звонком или же он попал в беду. В нашем районе молодежь часто грабит на улицах. Возможно, его схватили, затем узнали и, испугавшись, убили и оставили в лесу. Из тех, кто знал Тони, никто не посмел бы и волоска на его голове тронуть.
Окружной прокурор Гай Калиоси заявил, что не станет тратить деньги налогоплательщиков на поиски Тони Бендера. Шеф полиции Форта-Ли Теодор Греко сказал, что не собирается разыскивать пропавшего капо.
– Он жил здесь шестнадцать лет и всегда был хорошим гражданином, – сказал шеф.
Но в конце концов он доложил о его пропаже по инстанции. В рапорте был описан внешний вид Бендера, его одежда и бывшие на нем драгоценности.
"Хорошо, – подумал Пат, – что мы не разрешили этому гомосеку хапнуть драгоценности".
Несколько недель репортеры Нью-Йорка возились с этой историей, но не нашли никаких концов. Бобби Кеннеди заявил, что Бендер – это один из десяти главных мафиози в Штатах. Комиссар ФБР по наркотикам назвал его одним из главных контрабандистов мира по наркотикам. Был составлен список врагов Тони. Бендер считался соперником Альберта Анастасиа и, возможно, был его убийцей. Инспектор Раймон Мартин из Бруклина заявил репортерам: "Вполне возможно, что о Тони Бендере позаботились его враги по подпольному миру".
К удивлению Пата, ФБР сразу же занялось этим делом. Несколько агентов, среди которых был и Реган Дойл, набросились на Эдну.
– Я не понимаю, как с ним что-то могло произойти, – говорила Эдна, – поскольку вы так хорошо наблюдали за ним все эти годы.
Пат встретился с Реганом на следующий день после встречи Дойла с Эдной и спросил его о деле Бендера.
– Я был в доме Бендера, – ответил Реган. – У него там какая-то сумасшедшая жена.
– Как получилось, что этим занялось ФБР?
– Ну, он действовал в Нью-Йорке и жил в Джерси, и, кроме того, во время его исчезновения у нас проходило дело о наркотиках, так что все вполне логично. Честно говоря, я постарался, чтобы мы занялись этим.
– У вас на него что-нибудь есть?
– Очень много, – ответил Реган. – Но в суде пройдет малая часть.
Он задумчиво посмотрел на Пата:
– Ты его хорошо знал, не так ли?
– Конечно, – сказал Пат. – Я достаточно долго работал в Шестом.
– Я тебя видел с ним пару раз в "Копе"?
– Само собой. Я тогда работал на Бюро уголовных расследований. Так я находил своих осведомителей. Ты ведь тоже с ним встречался, не так ли?
– Нет, – сказал Дойл. – Лично с ним я не знаком, но знаю некоторых других. В ближайшие дни мне много еще придется с ними беседовать.
– Слушай, может быть, Бендер чешет себе шары на каком-нибудь тропическом острове. Он слишком крут, чтобы его так просто можно было достать. Он еще появится.
– Ты действительно так думаешь?
– Конечно. А почему ты думаешь по-другому? Тебе есть за что зацепиться?
– Почему он просто вышел из дома, сказав жене, что скоро вернется?
Пат усмехнулся:
– Ты с ней говорил, не так ли? Может быть, его решение не было таким уж внезапным. Возможно, он не говорил ей, что скоро вернется, и она это так сказала полиции.
Реган сменил тему:
– Кстати, поздравляю тебя с медалью и с новой работой.
– Твой дядя Симус не излагал тебе никаких деталей? – спросил Пат.
Он гадал, не выдал ли его старый капитан. Реган вел себя спокойно. Между двоюродными братьями шла игра в кошки-мышки. Реган не признавался, что подкапывается под Пата, а Пат делал вид, что не знает истинных целей Регана.
* * *
Через три месяца после убийства Бендера Джо Профачи умер от рака в госпитале на Лонг-Айленде. За эти месяцы он не видел никого, кроме своего шурина – Джо Маглиокко – Толстяка. Пат не ходил на похороны, как и все другие важные члены организации. Все знали, что все там будет забито ФБР и полицией.
Лидеров организации теперь можно было сосчитать по пальцам. По мере того, как боссы старели, наверху открывались места, но, конечно, люди поднимались и снизу, как братья Галло, которые после смерти Профачи значительно укрепили свои позиции. Но Галло вскоре разорились, и некоторое время в Бруклине было все тихо.
Через две недели после смерти Профачи в тюрьме Атланты, заключенный номер 82811 – Джозеф Майкл Валачи – двухфутовой трубой пробил голову пожилому вору по имени Джон Джозеф Сауп, чье единственное преступление состояло в том, что он был очень похож на Джозефа Дипалермо, которого, как считал Валачи, братья Дженовезе подослали, чтобы его убить.
Поскольку это произошло в федеральной тюрьме, дело сразу же попало в ведение министра юстиции США. Валачи перевели в Уэстчестерскую тюрьму, к северу от Нью-Йорка и держали в больничном крыле отдельно от других. В ФБР тогда еще не знали, что Валачи решил расколоться. От Бюро по наркотикам дело быстро перешло в ФБР.
Только к концу сентября Пат стал догадываться, что происходит. Он составил вместе куски информации, полученные от Дойла об агенте ФБР Бобе Тауэрсе, который работал, как сказал Реган, с великолепным осведомителем.
Пат часто заезжал в исправительные учреждения. Поэтому ничего странного не было в том, что он посетил коменданта Уэстчестерской тюрьмы, как бы собирая материал для лекций. Комендант за чашкой кофе рассказал, что в больничном крыле агенты ФБР работают с важным членом преступной организации.
– Не знаю, кто он. Он у нас проходит под именем Демарко. Это не настоящее имя, ему его просто дали, чтобы гангстеры до него не добрались. Я знаю только одно. Он убийца. В Атланте он кому-то вышиб мозги.
Через Майка Дженовезе и Томми Райана Пат слышал о глупом деянии Валачи в федеральной тюрьме, и теперь все встало на свои места. Информацию ФБР поставлял Валачи.
Глава 36
Когда ФБР внезапно заинтересовалось организацией и когда Валачи "запел", как канарейка, вся организация по всей стране оказалась под угрозой, и особенно Семья Дженовезе, так как главной целью Валачи был дон Витоне. Многие из тех, кто раньше не верил в существование мафии, теперь изменили свое мнение. Седовласый преступник целую неделю рассказывал свою историю, и его рассказ транслировался по всей стране. Просматривая список известных преступников, он выбрал двести восемьдесят девять членов Семьи и рассказал об их связях, но некоторых друзей не упомянул, чтобы не обнаружилась их связь с преступлениями.
Семья собиралась на срочные совещания. По телефонам разговоры не велись, также избегались места, где могут быть микрофоны. Даже частные машины и спальни были под подозрением. Пата на лекциях все чаще спрашивали про организацию. Семья стремилась опровергнуть существование организации, которую Валачи называл "Коза Ностра", и принизить значение самого Валачи.
Во время вопросов и ответов на лекциях и особенно на неформальных мероприятиях Пат подчеркивал, что прозвище Валачи в организации было Каго, что по-итальянски означало экскременты. Пат представлял Валачи как мелкого хулигана, который старается добиться известности, связывая себя с более важными людьми.
– Если Валачи говорит правду, – говорил Пат в Буффало, – то почему же ФБР тогда никого еще не арестовало в связи с его заявлениями? Потому что это все игра, стремление дискредитировать американцев итальянского происхождения, попытка сделать вид, что иностранцы более склонны к преступлениям, чем сами янки. Но пока власти гоняются за игроками в азартные игры и за проститутками, которые по сути дела дают людям то, что им нужно, кто защищает нас от насильников на улицах и в наших домах?
Как председатель Комиссии по преступлениям Итало-американской лиги Пат разослал множество писем, в которых обвинял Валачи, ФБР и федеральное правительство в том, что они стремятся дискредитировать всех, кто носит итальянское имя.
Сенатор Маклеллан спросил сидевшего в кабинке свидетелей Валачи, почему тот сотрудничает с правительством, рискуя своей жизнью. Ответ Валачи был зафиксирован на пленке:
Валачи: Ответ очень прост. Прежде всего, чтобы уничтожить их.
Маклеллан: Чтобы что?
Валачи: Уничтожить их.
Маклеллан: Уничтожить кого?
Валачи: Лидеров "Коза Ностра", боссов, все то, что, как бы сказать, все то, что существует.
Маклеллан: Вы хотели бы уничтожить весь синдикат – всю организацию?
Валачи: Да, сэр. Верно.
Маклеллан: Почему вы считаете, что она должна быть уничтожена?
Валачи: Ну, в течение многих лет я был с ними связан, Они очень плохо обращаются с рядовыми членами. Это все делается специально, и я тоже делаю это специально, Хочу уничтожить их.
* * *
Свидетельство Валачи не уничтожило Семьи, хотя и доставило много хлопот. Больше всего раздражало то, что Валачи хорошо охраняли. Авторитет организации сильно бы пострадал, если бы она не смогла заткнуть этого болтуна.
Реган Дойл, сидя в своей звукоизолированной комнате на Шестьдесят девятой улице, прослушивая материал и сопоставляя его с добавочной информацией, полученной от Валачи, начинал уже видеть подлинную картину. В подслушанном разговоре Пит Пампс и Майк Скандифия жаловались на то, что ФБР становится известно все больше и больше:
Пит: Ну, сукин сын. Он дает мне фотографию Карло, Карло Гамбино, и спрашивает меня: "Знаешь его?" Я говорю: "Конечно знаю". "Сколько времени ты его знаешь?" – опять спрашивает он. "Я знаю его уже двадцать – тридцать лет", – отвечаю я.
Майк: Они и не думали, что ты ничего не будешь говорить.
Пит: "Ты можешь что-нибудь о нем рассказать?" – задают они вопрос. "Единственное, что я могу сказать, – отвечаю я, – это то, что он бизнесмен, всю жизнь занимался бизнесом, вырастил четырех детей. Все окончили колледж, женились". Я говорю: "Что вам еще нужно? У него прекрасная семья". Видишь, что они делают? Им надо что-то другое, но об этом и вопроса нет.
Майк: Они хотят подловить тебя, меня.
Пит: Да.
Майк: Потому что вот тебе доказательство. Они добрались до всех капитанов.
Пит: Да.
Майк: И они называют их капитанами, предводителями, капо. Я имею в виду, что они добрались до всех боссов. Но это говорят они сами, и я подумал: "Ничего себе, они их уже знают".
Пит: Да.
Майк: Они говорят: "Теперь, чтобы его потрепать, надо съездить к его дочери". Я сказал: "Не вижу в этом смысла. Какое отношение имеет к этому дочь?" Чувствую, что они не хотят приводить тебя в замешательство. Не хотят ехать в монастырь, чтобы встретиться с твоей дочерью.
Пит: Как они приведут меня в замешательство? Что они могут сделать, поехав туда?
Майк: Ну, Господи сохрани, они же не могут... не могут выгнать ее оттуда.
Пит: Нет.
Майк: Как они ее выгонят?
Пит: Нет, они не могут ее выгнать.
Майк: Их смущает то, что твоя дочь – монашка. Я имею в виду, что это считается почетным!
Пит: Они ничего не могут сделать. Они ничего не сделают.
Майк: Грязные сосунки. Теперь они все разнюхали. "Коза Ностра" раскрыта.
Пит: Да.
Майк: Это открытая книга.
Пит: Да, это открытая книга.
Майк: Пит, ты знаешь, так же, как и я, что знакомство с чем угодно вызывает неодобрение. А мы только немного знакомы с нашей "Коза Ностра".
В другой части ленты Дойл услышал следующее!
Майк: Я это говорил еще года два назад. Надо глубоко закопаться и прорыть новые тоннели, Вот что мы должны делать.
Пит: Уйти в подполье.
Майк: В подполье. Закопаться, все реорганизовать и оставить по паре трупов на каждом углу. Такого еще не было. Я не хочу показаться кровожадным, но, Пит, ты говоришь с людьми, и они тебя больше не боятся, они тебя игнорируют.
Пит: Да.
Майк: Они стремятся бросить тебе вызов, а ты не хочешь показаться кровожадным. Куда это все нас приведет? Люди плюют тебе в лицо. Я имею в виду каждый... каждый третий может прийти в полицию или ФБР и стать крысой.
Ларри: У нас слишком много сосунков. Есть даже один долбаный тип, один приятель... я знаю. Я псе знаю. Сосунок. Приятный на вид тип. Я должен до него добраться, до этого раздолбал...
Майк: Знаешь, что надо с ним сделать? Ты слышал, что я говорил Питу. Надо найти фонарь. Он должен... надо повесить его на фонаре. Ты понимаешь. Ты должен оттяпать ему его орган, положить ему в карман и оставить там висеть. Это послужит на пользу всем крысам. Они поймут, что с ними будет, если они расколются.
* * *
К счастью для Пата Конте, у Дойла и его организации уши были не везде. Так, они не слышали разговора между Патом и Сэмом, который произошел в самый разгар разоблачений организации.
– Нам остается только одно, ба. Мы должны сидеть тихо и не высовываться. Будет пролито много крови, – сказал Пат своему тестю как-то во время ленча.
– Верно. Мы будем работать в политике, – подтвердил Сэм.
– Никто не может сказать, что мы не выполнили свою часть работы, но я сейчас завоевываю политические высоты. Может быть, я еще смогу быть полезным, потому что на этот раз нашла коса на камень.
– Верно, Пат. Пора стать лисами, а не львами, как говорит твой приятель Макиавелли.
Глава 37
Атака на "Коза Ностру" укрепила позиции Пата в итало-американских организациях, которые были решительно настроены против утверждения, что все преступления совершаются итальянцами. Выступая перед смешанными группами, Пат старался подчеркнуть, что нападки на любые малые национальные сообщества представляют собой проявление фанатизма и могут принести только вред.
Пат уже нашел своих избирателей. Это были "голубые воротнички" из малых групп, которые обычно голосовали за демократов, но сейчас были разочарованы политикой демократов по отношению к правам человека и ослаблением борьбы с преступностью. К ним Пат надеялся присоединить голоса республиканцев, которых раздражала политика Рокфеллера и Джавитса.
Пату было приятно узнать, что его либерально-радикальные друзья со времен учебы в университете и колледже Бернарда Баруха тоже идут в ногу со временем. Арти Уинберг, квартиру которого два раза обчистили и жену которого ограбил в метро чернокожий студент, изменил свое отношение к гетто и к школьному обучению. Двое его сыновей учились в школе на Гринвич-авеню. Это была хорошая школа, в которой классы делились на сильные и отсталые. И так получилось, что в первых учились белые, а во вторых – черные.
Уинберг философски пожимал плечами:
– Я думаю, что негры заслуживают всех прав, которые им удастся заполучить, – равные зарплату, право голоса и прочее, но я не хочу, чтобы мой сын учился в классе, где могут вытряхнуть из него деньги на молоко или отобрать его велосипед.
– Ты раньше так не говорил.
– Ну, я не изменил своих идей, но меня тревожит, что мы двигаемся слишком быстро. Или надо остановить насилие, или мне придется уехать из города.
– Что бы ты сказал о том, чтобы создать группу, которая изучила бы проблему преступности, нашла бы тех, кто за это отвечает, и предложила бы пути ее сокращения. Группу вне политики, но с политическим давлением.
– Да, – задумчиво сказал Уинберг. – Может быть, такой группе и удалось бы что-то сделать, но ты сможешь собрать нужных людей?
– Я постараюсь, – ответил Пат. – Я много этим занимался и создал себе имя на ниве предотвращения преступлений.
– Верно, но, послушай, это не превратится в какую-нибудь фашистскую организацию?
Пат рассмеялся:
– Не думаю, что это выглядит по-фашистски – защищать свой дом и своих детей, а?
– Думаю, что нет, – согласился Уинберг. – Дай мне знать, когда дело будет на мази.
– Ты думаешь, Элли или кто-нибудь еще, Джим Бэйли например, могли бы этим заинтересоваться?
– Ну, Джиму Бэйли будет сложно встать на твою сторону. Он же черный.
– Да, – сказал Пат. – Я все время забываю. Но он живет в Вилледже, а его сын ходит в школу на Банк-стрит. Он может оказаться жертвой, как и кто угодно другой.
– Ну, так спроси его.
– А как насчет Элли?
Уинберг покачал головой:
– Очень сомневаюсь. Я слышал, что она болтается сейчас с каким-то черным мусульманином – здоровым сукиным сыном с бородой.
Пат внутренне содрогнулся. Ему трудно было представить, как эти жадные губы окружают огромный черный орган. Но он только сказал:
– Я ей вскоре позвоню, и, если она заинтересуется, я снова с тобой свяжусь.
– Ладно. Удачи тебе.
Из-за дел в Нью-Йорке Пат месяцами не мог заглянуть в Вилледж. В один из понедельников он позвонил Элли из Рочестера и попросил о встрече с ней в пятницу.
– У меня свидание, Пат, – сказала она. – Может, договоримся на другой день?
– Нет. Я в пятницу буду в городе. Отмени свидание, это важно.
– Конечно, детка, – сказала она. – Когда я с тобой встречаюсь, это всегда важно.
– До меня доходили другие слухи, – сказал Пат и повесил трубку, не давая ей времени на ответ.
Пат припарковал "линкольн" на стоянке на Гудзон-стрит и прошел до дома Элли на Банк-стрит. За те несколько лет, когда он сюда не ходил, в вестибюле появились признаки упадка. Пара почтовых ящиков были искорежены, к замку на двери была прибита стальная пластина, стены были покрашены зеленой краской, чтобы закрыть надписи, иногда глубоко вдавленные в штукатурку. Пат под слоем краски смог различить слова "Любовница негра", по которым шли полосы, как будто бы их пытались стереть. Рядом с почтовыми ящиками кто-то аккуратно написал: "Кто хочет в ротик, звоните 634 – 8295". Список жильцов тоже оказался испорчен местными вандалами – многие имена были стерты.
Пат нажал кнопку квартиры Элли. Имени рядом с ней также не было. Он стал ждать скрипучего ответа по интеркому, но не получил его. Он подумал было, что перепутал время или дату, и сверился с записной книжкой. Может быть, звонок не работал?
Пат спустился, дошел до бара Джека Берри и набрал номер Элли. Трубку никто не взял. Пат знал, что Элли любила экспериментировать с наркотиками. Не считая травки, которой она его угощала, Элли старалась расширять свой горизонт при помощи ЛСД, кокаина и амилнитрата. Он решил, что надо лично ознакомиться с ситуацией, и вернулся на Банк-стрит.
Пат нажал на соседнюю кнопку. Ответа не последовало, и Пат позвонил в другую квартиру. Дверь слегка приоткрылась, и Пат показал в окошко двери полицейский значок. Вялый молодой человек с гривой рыжих волос стал разглядывать значок сквозь окошко. Пожав плечами, он открыл дверь.
– Все в порядке, – сказал Пат. – Я просто проверяю одну квартиру.
– Будьте как дома, – сказал молодой человек и ушел.
Пат поднялся через четыре пролета по скрипучей лестнице мимо мешков с мусором и пластмассовых баков, на ярко свешенную верхнюю площадку.
Он позвонил в квартиру Элли и услышал лишь звук звонка. Он сердито постучал. Со второго удара дверь приоткрылась на целый дюйм. Она была не заперта. Пат толкнул ее и поражению остановился.
Репродукции и плакаты были сорваны со стен. На одной из стен были написаны двухфутовые буквы ЧЕРН и оставалась черта еще от одной буквы. Буквы были цвета сухой крови.
На широкой удобной кушетке, где Пат впервые познал Элли, валялись члены и части того, что только путем мысленной реконструкции можно было признать за человеческую фигуру. Голая нога лежала отдельно, указывая в потолок, оканчиваясь сырым обрубком, на который горстями был насыпан белый порошок, впитавший кровь и превративший ее в ярко-красную грязь. Другая нога, вытянутая во всю длину, все еще была при теле. Там, где ноги сходились, была только кровавая дыра. Рука лежала отдельно на спинке кушетки. С обрубка свисали ткани и сухожилия.
Сам торс был обнажен и покрыт серией вертикальных линий. Из грудной клетки торчал нож. Поверх кушетки и тела были набросаны обрывки растений, за которыми Элли тщательно ухаживала, цветы на них повяли. Лицо закрывала подушка, под которой безошибочно можно было узнать прямые соломенного цвета волосы Элли Фогель.
Пат, пятясь, отступил. Его лоб покрылся потом, и его вырвало в мусорный бак. На этот звук открылась дверь одной из квартир.
– Что-нибудь не в порядке?
– Да, – ответил Пат. – Вызовите полицию. Скажите, что здесь совершено убийство. Пусть приезжают сразу же.
Сосед Элли – высокий, хорошо подстриженный мужчина – сначала покраснел, потом побледнел.
– Здесь? В этой квартире? У Элли... мисс Фогель?
– Именно. Живо зовите полицию. И хватит здесь стоять. Спешите!
– Да, сэр, – мужчина прыгнул обратно в свою квартиру, прикрыв дверь.
Опершись руками на перила, Пат смотрел в лестничный пролет и старался отдышаться. Он вытер подбородок и галстук.
Пату отчаянно хотелось воды или пива – чего-нибудь чистого, чтобы смыть вкус смерти с языка. Но он предпочел не входить в квартиру. Вместо этого он думал, как объяснить полиции свое присутствие здесь. Но это было нетрудно. Он же говорил Уинбергу о намерении создать организацию по борьбе с насилием и собирался привлечь к этому Элли. Так как Элли активно участвовала в делах района, ситуация была вполне логичной, а время дня также не вызывало подозрений.
Глава 38
Отвратительное убийство Элли Фогель возбудило ярость Пата – он уже многие годы не испытывал таких сильных эмоций. Именно искренность его утверждений по этому делу получила хороший отклик в прессе. Репортеры уцепились за тот факт, что он пришел к мисс Фогель для привлечения ее к работе в общественной организации.
Уинберг придумал совершенное название их организации: АГОНИЯ, которое расшифровывалось как Антикриминальная группа общественности Нью-Йорка. Это название, а также подходящее время для создания подобной группы вызвали шквал откликов, писем, предложений о финансировании и отзывов политиков, газет, радио– и телерепортеров. Многие заявляли о поддержке туманно выраженной программы их работы.
– Гражданам штата пора доказать, что они жизненно заинтересованы в деле борьбы с преступностью. Мы заинтересованы не столько в бдительности, сколько в поддержке органов правопорядка. За годы работы в полиции я видел, как разрушается общественное мнение о полиции и как с каждым годом падает ее мораль. Она обязана обратить все силы на борьбу с преступностью. Я призываю заинтересованных граждан поддерживать свое местное отделение полиции не только на словах, но и на деле, и крепить связи между гражданами и полицией, а не строить барьер, увеличивающийся год от года, – сказал Пат во время презентации группы.
Пат напечатал себе фирменные бланки, использовав адреса своих офисов в Нью-Йорке и Олбани. Ему было важно, чтобы группу не считали базирующейся только в Нью-Йорке. В то время как АГОНИЯ была частной организацией, ее пропаганда очень помогала ему во время поездок и лекций.
Группа была также удобным каналом накапливания фондов. От отдельных лиц, клубов и организаций рекой лились пожертвования. Даже губернатор Рокфеллер прислал чек на тысячу долларов. Семья, конечно, тоже жертвовала через различные каналы и очень много.
Некоторые газеты отнеслись к кампании Пата с осторожностью, особенно "Нью-Йорк таймс" и "Нью-Йорк пост", но местные газеты штата с энтузиазмом поддержали героя-копа и его план остановить насилие. "Пост" предупреждала, что АГОНИЯ, имея прекрасные цели, может стать орудием в руках расистов и реакционеров. "Таймс" опасалась политического оппортунизма Пата Конте. Эти намеки ничуть не тревожили Пата, так как дискуссии о его политическом будущем пробуждали к нему интерес.
Следствию по делу об убийстве Элли не удалось установить убийцу. Жители дома говорили, что ее видели с разными высокими бородатыми чернокожими, некоторых из них она развлекала по ночам у себя на квартире.
Миссис Гордон из соседней квартиры, наблюдавшая через окошко за большей частью посетителей, заявила: "Может быть, это был один и тот же человек. Не знаю. Они все мне кажутся одинаковыми". Ее слова не попали в газеты, но был опубликован обобщенный портрет, основанный на показаниях двоих-троих соседей. Миссис Гордон была права – он был похож на кого угодно.
Именно кровавые буквы на стене убедили полицию, что если они найдут черного посетителя, то это и будет убийца.
– Я полагаю, – сказал лейтенант Андерсон из Отдела убийств, – преступник собирался написать что-то типа "черная власть", но ему помешали. Преступление совершено больным человеком, но оно имеет и политический оттенок. Нападение на эту женщину олицетворяло для убийцы нападение на враждебное общество белых.
Пат заходил в Отдел убийств Западного Манхэттена два-три раза в неделю. Хотя он больше не служил в полиции, ему предоставляли всю информацию не только как бывшему полицейскому, но и как государственному служащему. В квартире нашли отпечатки пальцев, но они не были зарегистрированы в ФБР. Рукоятка ножа, однако, была вытерта, поэтому отпечатки нельзя было связать непосредственно с убийством. Несколько смазанных пятен говорили о том, что убийца был в резиновых хирургических перчатках.
Глава 39
Большинство газет сходились на том, что убийца был черным и что само убийство было следствием расовой напряженности в городе. Этот инцидент еще больше осложнил и без того тяжелую обстановку в городе. Однажды был избит актер телевидения, прогуливавшийся со своей белой подругой по Макдугал-стрит. Уличная банда разнесла магазин "голубого" чернокожего модельера одежды на Мэдисон-авеню, а группа родителей забрала своих детей из школы в Южном Бруклине, выражая протест против засилья черных в этом районе.
В радиоинтервью в программе Барри Грея Пат подчеркнул свою заинтересованность в решении расовой проблемы как в городе, так и по всей стране.
– Но, – добавил он, – эти шаги должны предприниматься с большой осторожностью в связи с взрывоопасной обстановкой. Совместное обучение и проживание неизбежно создает трения, ведущие к насилию. Все еще существуют большие различия между детьми, воспитанными в трущобах Гарлема, и детьми, родившимися в местах проживания граждан среднего класса. Конечно, это можно понять, когда родители не хотят, чтобы статуе их местной школы понижался из-за насильственного введения в них менее привилегированных элементов.
– Значит, вы против того, чтобы в наших школах учились черные? – спросил Грей.
– Я за это, – ответил Пат, – но я против искусственного совмещения. Я думаю, что школы должны находиться по месту жительства ребенка. Я думаю, что, вырывая ребенка из его естественного окружения и посылая его в расположенную за много миль от его дома школу, мы не ослабим, а только усилим напряжение.
В Олбани Пат встретился с Джерри Фоули и предложил ему тысячу в месяц наличными за то, что он будет писать Пату речи и служить консультантом по политическим связям. Фоули согласился. Тот факт, что Джерри не докладывал налоговой инспекции об этих наличных поступлениях, почти удваивал его зарплату.
Вскоре после того как Фоули стал работать на Пата, в колонках слухов и политических комментариев стали появляться статьи о том, что Пат Конте – это именно тот человек, в котором нуждается страна. Некоторые даже прочили ему различные посты в Городском совете и даже пост губернатора. За каждую статью Пат платил Фоули премию в двадцать пять долларов.
Сначала Пат думал о том, не примкнуть ли к одной из партий, но скоро обнаружил, что в каждой партии давно установились определенные методы работы с кандидатами и бесконечная сеть взаимных обязательств. Кроме того, Пату не хотелось оказаться под пятой какого-нибудь члена комиссии демократов или местного заседателя.
Группа АГОНИЯ, хотя и небольшая, обеспечила Пату великолепную политическую платформу, которую также поддерживала Итало-американская лига. Вскоре кому-нибудь неизбежно должна была прийти в голову-мысль объединить эти разрозненные группы и создать сильное политическое крыло, а потом и политическую партию.
Уинберг был ценным приобретением. За десять лет он превратился из либерала в сторонника раздельного расового обучения и проживания. Уинберг владел домом за парком Грамерси и создал ассоциацию жителей квартала, негласной целью которой было препятствовать появлению в районе негров и пуэрториканцев и сбивать цены на недвижимость.
Поначалу Пат надеялся привлечь и Бэйли. Организации было бы неплохо хотя бы для виду иметь одного черного, но Бэйли был против.
– Неважно, как ты это подаешь, – сказал Джим, – но твоя группа неизбежно будет направлена против черных. Я могу жить в белом районе и посылать сына в частную школу, но это не сделает меня белым. Если я избегаю неудобств, от которых страдают мои черные братья, то это не значит, что я от них отрекаюсь. Твоя группа стоит поперек исторического развития, и она неизбежно будет сметена историей.
– Жаль, что ты так думаешь, Джим. Мне кажется, ты не понимаешь наших целей. Черные, так же как и белые, страдают от уличной преступности и даже больше, чем белые. Цифры говорят, что в основном насилию подвергаются черные. Почему ты не хочешь им помочь?
– Я хочу, – сказал Джим. – Я хочу, чтобы в полиции было больше черных. Я хочу, чтобы исчезла коррупция, принижающая черных. Я хочу уничтожить белых рэкетиров, играющих в Гарлеме в азартные игры и продающих наркотики. Если мы от них избавимся, у нас будет меньше проблем в черных районах.
– Не смеши меня, – ответил Пат. – Во-первых, в этих районах все прибирают к рукам черные, и ты это знаешь, и, во-вторых, если ты имеешь дело с наркотиками или проституцией, у тебя все равно будут стычки, независимо от того, кто там заправляет.
– Будем считать, – рассудительно заметил Бэйли, – что ты видишь вещи по-своему, а я по-своему. Я не могу присоединиться к твоей группе. И только наша дружба заставляет меня надеяться, что мне не придется писать о ней.
– Я тебя только об одном прошу, Джим. Если ты будешь писать статью обо мне, приди и выслушай меня, а не полагайся только на мнение моих врагов. Дай мне возможность ответить.
– Ладно. Обещаю. Как насчет убийцы Элли? Есть какие-нибудь зацепки?
– Ничего серьезного. Допросили восемь – десять мужчин, которых видели с Элли, но у них или алиби, или они чисты, так что не имело смысла их задерживать.
– А они не думают, что ищут не того, кого надо? Если она встречалась с черными, то из этого не следует, что ее убил черный.
– А как насчет надписи на стене?
– Откуда ты знаешь, какое у нее могло быть окончание? Может быть, там было "Черным – смерть!" или "Черные раздолбаи". Кто знает, что там могло быть?
– Может быть, это и был кто-то другой, но сейчас они ищут высокого бородатого черного.
– Разве у них нет досье на извращенцев и потенциальных сексуальных преступников? Мне кажется, что это больше сексуальное преступление, чем политическое. У тебя есть доступ к этим досье. Почему бы тебе не проверить?
– Можно было бы, – сказал Пат.
Они пожали друг другу руки и расстались. Садясь в машину, Пат думал: "Надеюсь, что убийца – не какой-нибудь белый придурок. Это мне совсем не пошло бы на пользу. Он должен быть черным".
Следствие продвигалось медленно. К несчастью, среди черных бродяг бороды в тот год были в моде. Полиция хватала всех, кто отдаленно походил на портрет, и следила за теми, кого видели в Гринвич Вилледже с белыми девушками. Но допросы не дали результатов, и Пат чувствовал, что его группа АГОНИЯ может расширить фронт атаки.
Через семь недель после того, как раскололся Джо Валачи, страна была потрясена убийством Джона Кеннеди. Министр юстиции Роберт Кеннеди отвлекся от едва начавшейся войны с преступностью. Линдон Джонсон, стремившийся сохранить добрые отношения с Эдгаром Гувером, не напирал в этом направлении. Текущие события оттеснили на задний план свидетельство Валачи. Пат Конте, предвидевший такой ход событий, оказался пророком в глазах своих соратников.
Пат рассматривал убийство Элли как еще один символ отсутствия достаточной борьбы с уличной преступностью.
Однажды поздно вечером Пат сидел с Арти Уинбергом в ресторане у Ратнера: они ели рогалики с луком и сливками и говорили о политике.
– Ты замечаешь что-нибудь новое на улицах вокруг себя? – спросил Уинберг, потянувшись за ароматным рогаликом.
– Да. Я заметил грязь, пуэрториканцев, хиппи.
– Верно, – сказал Уинберг. – Оглядись вокруг. Это старый еврейский ресторан, правильно? Такие места были сердцем и душой района. На Второй улице был старый еврейский театр. Но если провести по Манхэттену линию от Четырнадцатой улицы, то к югу будут пуэрториканцы, итальянцы, местами китайцы, потом русские и поляки, а дальше, на Статен-Айленде, та же смесь. И в этом районе каждую ночь происходят ограбления, сексуальные преступления и прочее, верно?
Пат, казалось, был озадачен.
– Я имею в виду, что этот район является Семнадцатым избирательным округом Конгресса. Это странный округ, занимающий часть Манхэттена и Статен-Айленда. Помнишь, мы говорили о том, что ты мог бы баллотироваться в Конгресс.
– По моим расчетам, это может быть года через два. Если Бобби Кеннеди попал в Сенат от штата Нью-Йорк почти без подготовки, то ты мог бы попытаться пройти в Конгресс. Чтобы баллотироваться, нужно всего три тысячи подписей. Господи, ты столько наберешь среди своих родственников, среди семьи.
Пат некоторое время смотрел на него.
– Что ты имеешь в виду? У меня нет семьи. Я – сирота.
Уинберг улыбнулся:
– Я имею в виду твоих соотечественников. Я тебе еще кое-что скажу. В этом округе серьезно не поддерживают ни одну партию и национальные меньшинства напуганы засильем черных. Пока еще здесь нет значительной группы черных, но она будет. Люди здесь не хотят, чтобы их район превратился в еще один Гарлем.
– Продолжай, – сказал Пат. – Интересно.
– Послушай, что плохого, если мы продвинем тебя как независимого кандидата с программой о законе и порядке? Ты можешь и провалиться, но твое имя станет известным всему району, о тебе будут писать в газетах и говорить по радио, а полученные голоса ты сможешь использовать, чтобы потом стать кандидатом от партии или получить попечительскую работу.
– Я не ищу работы, – заметил Пат, – но Конгресс меня интересует.
Пат долго смотрел Уинбергу в глаза, и тот увидел в его жестких черных глазах твердый блеск, которого никогда раньше не замечал.
– И я мечу не только в Конгресс, – сказал Пат.
– Ладно. Не все сразу. Не забывай, это будет стоить недешево.
– У нас есть деньги. Кроме того, эти кампании по выборам в Конгресс не стоят дорого. Округ невелик. Если у тебя есть организация и куча добровольцев, ты можешь творить чудеса. Даже не нужны телевидение и городские газеты.
– Верно, верно, – сказал Уинберг. – Богу известно, что у нас сейчас есть добровольцы.
– Ладно, я поговорю с моими денежными мешками. Думаю, смогу набрать немало. А пока мне нужен доклад от тебя. Я хочу знать всех, на кого можно рассчитывать, о местных партийных клубах – насколько они влиятельны, кого они собираются выдвигать и какие в районе горячие точки, на которых можно было бы сыграть. Нас не касаются Джонсон, Голдуотер и Кеннеди. Мы сосредоточимся на местных проблемах. Если мы выступим как независимые, у нас будет лишний рычаг. Проверь борьбу с преступностью. Проверь школы. Не забудь владельцев магазинов. Они очень важны – в этом районе много маленьких магазинчиков.
– Есть один минус, – сказал Уинберг.
– Что такое?
– Ты живешь в Ривердейле.
Пат улыбнулся:
– Ты же знаешь, где я родился и вырос. Я жил прямо здесь, вместе с моим хорошим другом, отцом Раймундо, который, я уверен, еще сделает нам много хорошего. Подумай, в этом районе я провожу больше времени, чем в любом другом. Голоса Малбери-стрит будут нашими.
– Хорошее начало, – заметил Уинберг.
Глава 40
Пока шло планирование политического будущего Пата, Джузеппе Маглиокко готовил свой собственный план. Джо Боннано, последний из пяти членов Центрального совета, назначенных после войны Кастелламаре, считал, что пост главного капо по праву принадлежит ему. Боннано было пятьдесят девять, и он испытывал презрение к новым членам совета, многие из которых были мелким ворьем. Он пытался прибирать к рукам любую область, объявленную советом свободной, например, Канаду или Юго-Запад. Но в Канаде он вторгся на территорию Маггадино, и между Боннано и другими членами совета возникли трения.
Боннано считал, что, вступив в союз с Маглиокко, взявшим верх над Семьей Профачи, он сможет прибрать к рукам всю организацию, если уберет с дороги трех человек: Маггадино, Лючезе и Гамбино. Боннано поручил эту работу Толстяку – Маглиокко, который перепоручил ее молодому бездельнику по имени Джо Коломбо. У Коломбо было больше амбиций, чем храбрости. Он счел, что ему выгоднее пойти на совет и предупредить об атаке Боннано.
Обоих – Маглиокко и Боннано – вызвали на Центральный совет. Толстяк запаниковал и во всем признался. Его исключили из "Коза Ностры", приговорили к штрафу в пятьдесят тысяч долларов и послали домой. Его место в совете было отдано наводчику Коломбо. Боннано не пришел на совет. Он затаился где-то на Западном Побережье и не показывался год, но от Маглиокко не так просто было отделаться.
Сэм решил посоветоваться с Патом о путях, при помощи которых можно было бы убрать Маглиокко, не провоцируя войны со стороны Профачн и не выказывая неуважения.
– Сэм, я тебе одно скажу. Я в таких вещах больше не участвую. Я не могу заниматься тем, чем занимаюсь, и одновременно "искать" людей организации, ты же понимаешь.
– Конечно, конечно, – сказал Сэм. – Я просто прошу твоего совета. Ты хорошо соображаешь в таких делах.
– Когда ты встречаешься с Томми Райаном?
– Завтра, в "Алто-Найтс".
– Ладно. Я там буду. У меня есть идея.
Двое капо встретились с Патом ранним вечером, когда народу в баре было немного. Пат снова захватил с собой радиоприемник. Он был уверен, что ФБР прослушивает все места сбора организации, не говоря уже о квартирах и местах встречи с любовницами или деловыми партнерами. Они заказали закуску и бутылку Ризерва Дукале.
– Послушайте, Томми и Сэм, – сказал Пат. – У меня мало времени. С одной стороны, куча дел, и, с другой стороны, мне надо избавиться от подобных дел. Слишком много соглядатаев в наши дни. Понимаете, что я имею в виду.
– Ты прав, ты прав, – заметил Сэм. – Нам всем надо вести себя осторожно.
– Сэм говорит, что у тебя есть идея, – сказал Эболи.
– Есть.
Пат сунул руку во внутренний карман пиджака. Он достал длинную алюминиевую трубку размером с сигару.
– Вот.
– Что это за чертовщина?
– Это я достал в Европе. Этим любят пользоваться русские. Здесь внутри примерно пять капель синильной кислоты. Это синильная пушка. Когда вы стреляете, пружина разбивает стекло, и кислота испаряется в лицо тому, на кого она направлена. Человек умирает мгновенно, и это самое важное. Диагноз обычно такой: сердечный приступ. Как вы знаете, с сердцем у Толстяка не очень хорошо. Бери, Томми. Мне это не понадобится.
Эболи кисло взял трубку и спрятал в карман.
– Сколько с меня? – спросил он.
– Брось, – с отвращением сказал Пат. – Это же для Семьи, верно? Я бы и сам все сделал, но больше не могу заниматься такими делами. Ты же понимаешь.
Пат застегнул пиджак и встал. Другие поднялись было вслед за ним.
– Нет-нет, вы оставайтесь. Мне пора.
Через пару дней после Рождества трехсотфунтовый Толстяк упал на блюдо с улитками, которых поглощал на кухне своего поместья на Лонг-Айленде. Никто не заметил темную фигуру, вышедшую через заднюю дверь и уехавшую на черном "кадиллаке". Охранник у ворот дружески помахал партнеру Маглиокко, проехавшему между каменных колонн. Тело нашли только через полтора часа. Все решили, что это очень грустно, но естественно.
– Он постоянно ел. Он становился все толще и толще, – услышав новости, заметил Гамбино.
В Ривердейле Сэм Мэсси и Пат подняли тост.
– За нашего ушедшего друга, – сказал Сэм и поднес к свету бокал с янтарной жидкостью. – И за нашего будущего конгрессмена.
– За это я выпью, – рассмеялся Пат.
* * *
Уинберг оказался хорошим пророком. Было самое время выставлять независимую кандидатуру. Демократы раскололись на реформаторов и на приверженцев прежнего курса. Правление Десапио было разрушено. Костелло пора было на покой, но даже он хотел помочь Пату. Лючезе также был ценным союзником – он имел политическое влияние в подполье.
Барри Голдуотер не пользовался популярностью в Нью-Йорке, как и Линдон Джонсон, но атака Голдуотера на преступность и насилие на улицах подвела избирателей к проблеме, которую Пат собирался сделать единственным пунктом своей предвыборной программы.
Новая консервативная партия набирала силу, но у них не было кандидата в округе Пата, так что он мог рассчитывать на их голоса.
Арти Уинберг считал, что Пат получит на Статен-Айленде семьдесят пять процентов голосов. Демократы выставили Джима Брайана – старого либерал-лейбориста и ирландского католика, – но избиратели отдавали большее предпочтение правому крылу и наверняка станут голосовать за консерваторов. Всего по округу было четыреста пятьдесят тысяч голосов, а из них на Статен-Айленде – триста тысяч.
Из меньшинств больше всего в округе было итальянцев, составлявших двенадцать процентов населения. Черных было только шесть процентов, еще шесть процентов китайцев и семь процентов испанцев. По два процента было поляков, ирландцев, русских и немцев, а также выходцев из Англии.
Республиканцы выдвинули Ала Картера – друга и соратника Джона Линдсея, но он вряд ли мог получить здесь много голосов.
Не считая личных денег Пата, поддержки Семьи и "добровольных" пожертвований от союзов, контролируемых Семьей в этом районе, у Пата было много средств для проведения кампании. Пат придумал название для своей независимой партии – Партия защиты граждан.
Пат пользовался политической проницательностью Уинберга, но и сам твердой рукой вел кампанию, обладая "нюхом" на избирателей округа, где он баллотировался. Поскольку в округе голосовало только сто восемьдесят тысяч человек, Пат обладал бы большими шансами по сравнению с соперниками, если бы за него проголосовали его сторонники: итальянцы в Ричмонде и Малой Италии, перепуганные старые евреи в доходных домах, пуэрториканцы – владельцы магазинов, постоянно воевавшие с черными, выходцы из Центральной Европы.
В начале года Пат стал издавать газету, финансируемую АГОНИЕЙ. Она называлась "Ситизен" и писала в основном только о преступлениях в округе, занимая непримиримую позицию по отношению к коррупции в полиции, к небрежной работе муниципалитета, к бандитским законам и особенно к деятельности негритянских банд.
Пат вызвал из Олбани Джерри Фоули, чтобы тот помогал ему издавать газету и писать речи. Фоули не любил жил в Нью-Йорке, но он много зарабатывал и этим обеспечивал свое будущее. На всякий случай, он только на время отпросился с государственной службы. Фоули был уверен, что если Рокфеллер узнает, чем он занимается, то живо вышибет его со службы.
Через союзы и Семью Пат быстро набрал штат мальчишек-газетчиков, которые еженедельно распространяли по округу стотысячный тираж. Кроме политических, газета также содержала всякие полезные материалы: модели для вязания, различные рецепты и даже колонку для садоводов.
Связями с общественностью во время кампании занялся Поли Федеричи. Он подготовил впечатляющие материалы по уличной преступности для речи Пата, которую передали по трем местным телеканалам. Федеричи оказался крайне полезным, организовав группу поддержки, особенно в Итало-американской лиге, ставшей сильной опорой Пата. Он также предложил использовать Конни для привлечения церковных групп, особенно женских.
– Тебе придется сначала ее убедить в том, что это нужно. Большую часть времени она сейчас посвящает молитвам и умственно отсталым детям.
Работавший заместителем по связям с общественностью на Рудера и Финна, Федеричи сохранил моложавый и энергичный вид. Его женитьба на еврейской студентке закончилась три года назад дружеским разводом, когда обнаружилось, что у Поли и Шэрон разные взгляды на сексуальную свободу – у Шэрон эти взгляды оказались шире.
Кроме давней дружбы к кампании Пата Поли привлекла глубокая озабоченность за своих троих детей, которые вместе с матерью жили на Сто третьей Западной улице, считавшейся самым опасным районом города.
Младший ребенок Поли страдал от редкой болезни – нарушения метаболизма, из-за чего его интеллект не развивался. Констанца посоветовала ему обратиться к сестре Мэри Теодор из школы Святой Колетты. Мэри занималась разработкой диеты для таких детей. К несчастью, было уже слишком поздно, но Федеричи был благодарен Конни за информацию, которая могла бы спасти его ребенка от болезни, если бы он узнал об этом раньше.
Федеричи знал, что сможет убедить Констанцу принять активное участие в кампании. Поли и Кони и сблизили долгие беседы об их несчастных детях и его советы но поводу сбора средств для различных целей.
– Если бы у меня была сестра, я бы хотел, чтобы она была такой, как ты, – сказал Поли как-то Констанце.
Поначалу, когда Федеричи заговорил об этом деле, Конни отнеслась к нему без энтузиазма.
– Я не занимаюсь политикой, Поли, – сказала она, – и, честно говоря, я предпочитаю как можно меньше касаться дел Пата.
– Это принесет большую пользу, Констанца, – убеждал Поли, взяв ее за руку. – Два пункта в программе Пата включают федеральное финансирование приходских школ и выделение средств на исследования умственной отсталости. Неважно, что между вами происходит, – мне лучше об этом не знать, – но подумай, сколько пользы ты могла бы принести.
Они сидели в доме Конте на кухне. Поли нежно держал руку Констанцы. Под столом их колени плотно соприкасались. Если в залитой солнцем комнате и возникла атмосфера возбуждения, то ни Поли, ни Конни этого не сознавали.
В конце концов Конни согласилась организовать женщин, если Поли будет помогать ей советами.
– Договорились!
Поли поцеловал ее в щеку.
– А теперь мне снова надо в центр. По пятницам у меня приемные дни.
Он достал игру, которую принес для Себастьяна. Игра состояла в том, чтобы забивать квадратные фишки в квадратные дыры, а круглые – в круглые.
– Да, – сказала Констанца. – Стоит попробовать. Учиться различать квадраты и круги – это хорошее упражнение. И треугольники тоже.
Она шутливо тряхнула темными волосами.
– Треугольники – само собой, – заметил Федеричи.
Глава 41
Опросы показывали, что Пат движется немного впереди конкурентов.
Винсент Руни, бывший сотрудник Десапио, а теперь приближенный мэра, предложил Пату пообедать в шикарной забегаловке делового района. Но Пат настоял на том, чтобы Руни приехал к нему в офис на Гранд-стрит в Малой Италии. Руни неохотно согласился, и в дождливый день сентября они встретились.
Пат провел Руни в заднюю "личную" комнату и предложил ему стул. Из старого холодильника он достал две бутылки пепси-колы.
– Выпьете колы? – спросил Пат. – Мы тут не располагаем особыми средствами, поэтому больше ничего не могу предложить.
Руни с отвращением взглянул на примороженную бутылку:
– Прекрасно. Это будет прекрасно.
– О чем же вы хотели со мной поговорить?
– Ну и показуху вы тут развели, – заметил Руни.
Пат широко открыл глаза:
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вашу показную бедность. У вас денег больше, чем у всех ваших противников, вместе взятых.
– Серьезно? Возможно, вам известно больше, чем мне. Но не обсуждать же мои финансы вы пришли сюда. Может, вы хотите предложить пожертвование?
– Вы знаете, ваш соперник Брайан хорошо проводит свою кампанию. Он много времени потратил на встречи с вашими друзьями на Статен-Айленде и пришел к выводу, что они не настолько единодушны, как вы думаете.
– Так ли это?
Руни достал сложенный листок бумаги.
– Думаю, вы не откажетесь посмотреть на результаты нашего опроса. Как видите, вас признают шестьдесят процентов, а Брайана – восемьдесят, и, согласно этим цифрам, он должен обогнать вас с пятипроцентным преимуществом по голосам.
Пат равнодушно посмотрел на бумажку:
– Ну, исходя из этого, я должен снять свою кандидатуру, верно?
Руни впервые улыбнулся:
– В этом и состоит вся идея.
– Не понимаю, что мне это даст.
– Кое-что может дать.
– Как это?
– Ну, вы знаете, мэр уже давно недоволен работой Департамента полиции.
– Еще бы я этого не знал.
– Нам нужен человек, который сможет уменьшить преступность. На посту комиссара полиции нужен профессионал, но у нас всегда были политики на этом посту.
– Звучит неплохо. Я всегда выступал за это.
– Комиссар полиции – это важный человек в Нью-Йорке, и его работа распространяется на весь город, а не на один маленький район. О нем, по меньшей мере раз в неделю, пишут в газетах.
– Похоже, восхитительная работа.
– Мэр считает, что вы идеально подходите для этой работы.
– Я польщен, – ответил Пат. – Если я провалюсь на выборах, то, разумеется, рассмотрю предложение мэра.
– Оно сохраняется, только если вы не будете участвовать в выборах. К тому времени, когда они пройдут, мэр, конечно, уже найдет человека на это место.
– Понимаю, – сказал Пат. – Дайте мне подумать.
Он отпил пепси-колы:
– Ну, я подумал, и вы можете сказать мэру, чтобы он шел к чертям собачьим.
– Вы совершаете ошибку. У мэра еще достаточно власти. Если он решит на вас напереть, он вас раздавит.
– Он так не решит. Возможно, у него даже появится желание мне помочь. Он вряд ли захочет, чтобы запись нашего разговора, которую я только что сделал, была опубликована. Дело выглядит так, как будто бы он пытается меня подкупить, не так ли? До свидания.
Для начинающего политика Пат неплохо разбирался в политических играх.
* * *
В 11.30 вечера перед выборами Пату в Ривердейл позвонил Том Беркхолдер – теперь сержант-детектив Отдела убийств.
– Слушай, Пат, не знаю, интересует ли тебя это, но мы взяли типа, который убил эту Фогель в Вилледже. И он не черный, как мы думали, он белый. Какой-то псих. Он жил в одном доме с ней.
Пат молча переваривал информацию.
– Это тощий парень с той же площадки? – затем спросил он.
– Да, именно.
– Ты никому еще ничего не сообщал – ни в газеты, никому?
– Господи, нет! Мы его только что взяли. Он приставал к девочкам на игровой площадке, и мы привезли его сюда. Поговорили с ним немного. Понимаешь, что я имею в виду?
– Да.
– И он сразу же завопил, что это он сделал все с Фогель. Я знал, что тебя это интересует, и позвонил тебе. Ведь я тебе кое-чем обязан.
– Ты уже подключил местного прокурора?
– Нет.
– Тогда хорошо. Пока ничего не делай. Задержи все на полчаса. Я тебе позвоню.
– Конечно. Он никуда не денется в таком виде.
– Ладно. Я позвоню.
Открыв ящик ночного столика, Пат достал черную записную книжку, с которой никогда не расставался. Он набрал номер, и ему ответил сонный голос.
– Привет. Это Арнольд? – спросил Пат.
– Да?
– Это Пат. Пат Конте.
Голос повеселел:
– А, да, Пат. Чем обязан?
– Ты знаешь круглосуточное кафе, где мы иногда встречаемся?
– Да.
– Я хочу, чтобы ты шел туда и ждал. Я позвоню тебе туда через полчаса.
– Ладно. Дай мне хоть штаны надеть.
– Будь там через полчаса. Это важно.
Через полчаса Пат набрал номер из телефонной будки на Бродвее:
– Арни?
– Именно.
– Слушай. Отдел убийств нашел парня, который признался в убийстве Фогель.
– Серьезно?
– Не знаю, сделал он это или нет, но не думаю, что надо сообщать об этом публике. Судя по тому, что я слышал и видел, он – явный псих. Думаю, нам следует надолго засунуть его в Рокленд для обследования его умственных способностей. Мы можем закрыть дело, но мы не должны никому ничего об этом говорить, по крайней мере до выборов, это уж точно.
– И что я должен делать?
– Я хочу, чтобы ты направил туда "скорую помощь" для психов с соответствующими инструкциями. Понимаешь? Я не хочу, чтобы было предъявлено обвинение. Я хочу, чтобы его держали на обследовании и чтобы никто об этом не знал.
– Ясно. Но в чем суть дела?
– Я считаю, что если мы обнародуем эти новости прямо сейчас, то это будет иметь нежелательные последствия.
– Ладно. Полагаю, ты знаешь, что делаешь.
– И еще, Арни. Тебе от этого вреда не будет. Ты знаешь, что я пройду на выборах.
– Знаю, знаю.
– Отлично. Имей это в виду.
Разговор на этом закончился.
* * *
В день выборов – в первый вторник ноября – все букмекеры предлагали бесплатные ставки тем, кто придет голосовать. Это происходило только в районах, поддерживающих Конте. К часу дня стало ясно, что Пат и Партия защиты граждан победили, обставив всех на тридцать пять тысяч голосов.
Пат стоял, счастливо улыбаясь, в увешанном флагами вестибюле здания на Гранд-стрит, пожимал руки, целовался и пил вино, держа руку на напряженной талии своей жены Конни.
– Мне хотелось бы поблагодарить всех вас, – говорил Пат, – за огромную работу по проведению предвыборной кампании от себя лично и от моей прекрасной жены Конни, которая помогла мне провести эту кампанию, отвлекшись от своей важной работы с умственно отсталыми детьми. Еще раз благодарю вас и клянусь, что сделаю все для того, чтобы наши улицы стали безопасными для нас и для наших детей. В Вашингтоне я буду говорить от имени всех вас!
Констанца, автоматически улыбаясь, одобрила взрыв аплодисментов, затем повернулась к мужу и зашептала:
– Ты – сукин сын! Ты даже ничего не сказал о собственном ребенке!
Глаза ее были наполнены слезами.
– Ты права, – сказал тихо Пат.
Он поднял руку, призывая к тишине.
– Мне также хотелось бы поблагодарить вас от имени моего бедного, несчастного, больного ребенка Себастьяна, о котором вы, возможно, слышали. Хотя он сейчас не может быть с нами, он посылает вам свои благословения через свою мать и мою любящую жену Констанцу.
Некоторые женщины, достав платочки, приложили их к глазам. Констанца, повернувшись, вышла через заднюю дверь. Все заметили, что она была глубоко тронута.