В ноябре 2015 года, через год и три месяца после прихода ИГИЛ в Кочо, я приехала из Германии в Швейцарию, чтобы выступить на форуме ООН, посвященном национальным меньшинствам. Накануне я почти всю ночь просидела с Нисрин, организовавшей эту поездку активисткой, составляя свою речь. Я хотела рассказать обо всем – о детях, которые умерли от обезвоживания, спасаясь от ИГИЛ, об окруженных до сих пор семьях на горе, об остававшихся в плену тысячах женщин и детей и о расстреле, свидетелями которого стали мои братья. Я была лишь одной из сотен тысяч жертв среди езидов. Мой народ разбросало повсюду, беженцы находились в Ираке и за его пределами, а Кочо до сих пор занимало ИГИЛ. Мир должен столько всего услышать и узнать о том, что произошло с езидами.

Первую часть пути я преодолела на поезде, ехавшем по темным лесам Германии. За окном размытыми пятнами мелькали деревья. Меня пугал лес, он так сильно отличался от долин и полей Синджара, и я была рада, что мне не приходится идти пешком среди деревьев. И все же он был красивым, и мой новый дом начинал мне нравиться. Немцы хорошо приняли нас в своей стране; я слышала, как обычные граждане встречали поезда и самолеты с беженцами из Сирии и Ирака. В Германии мы надеялись стать частью общества, а не жить где-то на обочине. В других странах езидам приходилось труднее. Некоторые беженцы оказались в таких местах, где им не особенно были рады, несмотря на перенесенные ими ужасы. Другие езиды оставались в окружении в Ираке, и ожидание их избавления приносило нам дополнительные страдания. Некоторые страны решили вообще не принимать беженцев, что повергало меня в ярость. Какая может быть уважительная причина, чтобы отказывать невинным людям в убежище? В тот день на трибуне ООН я собиралась сказать обо всем этом.

Я хотела рассказать, как много всего еще предстоит сделать. Необходимо учредить безопасную зону для религиозных меньшинств Ирака; наказать членов ИГИЛ, от лидеров до поддерживавших их зверства граждан, покарать их за геноцид и преступления против человечества; освободить весь Синджар. Женщины и девушки, сбежавшие из плена ИГИЛ, должны объединиться и возродить наше общество, а совершенное по отношению к ним насилие надо включить в список преступлений «Исламского государства». О езидизме нужно говорить в школах от Ирака до Соединенных Штатов, чтобы люди понимали, как важно сохранять древние религии и защищать их приверженцев, какими бы малочисленными они ни были. Ведь езиды, как и другие религиозные и национальные меньшинства, некогда сделали Ирак великой страной.

Но мне выделили только три минуты, и Нисрин советовала выступать попроще. «Расскажи свою историю», – сказала она, когда мы пили чай в моем номере. Эта мысль меня пугала. Я понимала, что моя история сможет произвести впечатление, только если будет честной. Мне придется рассказать о том, что со мной делал Хаджи Салман, и как он насиловал меня, рассказать о своем страхе на контрольно-пропускном пункте в Мосуле и обо всех случаях насилия, свидетельницей которых я стала. Это решение было одним из самых трудных в моей жизни – и самым важным.

Пока я читала свою речь, меня трясло. Стараясь сохранять спокойствие, я говорила о том, как боевики заняли Кочо и как девушек забрали в рабство. Я рассказала, как меня периодически насиловали и избивали и как я сбежала. Я рассказала о своих убитых братьях. Люди слушали меня молча, а потом ко мне подошла одна женщина из Турции и, плача, сказала:

– Моего брата Али убили. Это огромное горе для всей нашей семьи. Не представляю, как можно пережить потерю сразу шестерых братьев.

– Да, это тяжело, – призналась я. – Но есть семьи, пострадавшие гораздо сильнее нашей.

Вернувшись в Германию, я сказала Нисрин, что готова поехать куда угодно и сделать что угодно, если потребуется моя помощь. Тогда я даже не представляла, что у меня начинается новая жизнь. Теперь я знаю: совершенные против меня преступления заставили меня родиться заново.

Поначалу наша жизнь в Германии казалась слишком простой по сравнению с жизнью людей, оставшихся в охваченном войной Ираке. Мы с Дималь и двумя нашими двоюродными сестрами переехали в небольшую квартиру с двумя спальнями, украсив ее фотографиями тех, кого потеряли или оставили. Ночью я спала под большими цветными фотографиями мамы и Катрин. Мы носили ожерелья с именами погибших и каждый день оплакивали их и молились Тауси Малаку за удачное возвращение пропавших. Каждую ночь мне снился дом, и каждое утро, просыпаясь, я вспоминала Кочо, которого, как я знала, больше не существует. Меня охватывало странное ощущение пустоты. Тоска по месту, которого больше нет, как будто заставляет исчезнуть и тебя. Во время поездок в качестве активистки я повидала много красивых стран, но нигде не хотела жить так, как в Ираке.

Мы посещали занятия немецкого языка и больницу, где проверяли наше здоровье. Мы готовили еду и занимались работой по дому, которой нас обучали в детстве, убирались и пекли хлеб – в небольшой переносной металлической печи, которую Дималь установила в гостиной. Но нам не нужно было доить корову, работать на поле и выполнять другие трудные деревенские дела, потому у нас оставалось много свободного времени. В первое время я умоляла Хезни взять меня обратно, но он говорил, что Германия – это мой шанс. Он утверждал, что я занимаюсь важным делом и что я нужна моему народу. И хотя траур никогда не оставит наши сердца, наша жизнь снова начинает казаться осмысленной.

Тоска по месту, которого больше нет, как будто заставляет исчезнуть и тебя.

В плену ИГИЛ я ощущала себя беспомощной. Если бы у меня оставались хоть какие-то силы, когда меня разлучали с матерью, я бы попыталась защитить ее. Если бы я могла остановить террористов и не дать им продать или изнасиловать меня, я бы это сделала. Вспоминая свой побег – незапертую дверь, тихий двор, Насера с его семьей посреди района, полного боевиков «Исламского государства», – я содрогаюсь от мысли, как легко все могло пойти не так. Я считаю, что Бог не случайно спас меня и я не должна считать свое освобождение чем-то само собой разумеющимся. Боевики не допускали мысли, что езидские девушки смогут сбежать от них или что у нас хватит смелости рассказать всему миру во всех подробностях о том, что они с нами делали. Мы бросаем им вызов тем, что не позволим их преступлениям остаться безнаказанными. Каждый раз, когда я рассказываю свою историю, я чувствую, что понемногу лишаю террористов силы.

После той первой поездки в Женеву я выступала перед тысячами людей, от политиков и дипломатов до режиссеров, журналистов и всех, кто интересовался ситуацией в Ираке. Я убеждала лидеров суннитов активнее выступать против ИГИЛ, ведь у них так много возможностей прекратить насилие. Другие езиды делали то же самое с той же целью: облегчить наши страдания и сохранить в живых наш народ.

Наши истории, какими бы тяжелыми они ни были для нас, сыграли свою роль. За последние несколько лет Канада решила принять больше езидских беженцев; ООН официально признало преследования и уничтожения езидов геноцидом; правительства разных стран начали обсуждать создание безопасной зоны для религиозных меньшинств в Ираке; и, что более важно, мы заручились поддержкой юристов, твердо намеренных помочь нам. Добиваться справедливости – вот все, что осталось сейчас езидам, и в этой борьбе участвует каждый езид.

Оставшиеся в Ираке Адки, Хезни, Сауд и Саид сражались каждый по-своему. Они продолжали жить в лагере – Адки отказалась уезжать в Германию с другими женщинами, – и когда я разговаривала с ними, я так по ним тосковала, что у меня подкашивались ноги. Каждый день в лагерях для езидов – сплошная борьба, и все же они делают все, что в их силах, чтобы помочь нашему сообществу. Они проводят демонстрации против ИГИЛ и обращаются с петициями к правительствам в Курдистане и Багдаде с требованиями более решительных действий. Когда открывают массовое захоронение или погибает девушка, пытавшаяся сбежать, беженцы в лагере первыми узнают эти мрачные новости и устраивают поминки. В каждом доме-контейнере люди молятся о том, чтобы их близкие вернулись к ним.

Каждый раз, когда я рассказываю свою историю, я чувствую, что понемногу лишаю террористов силы.

Каждый езид-беженец старается справиться с психологическими и физическими травмами и трудится ради того, чтобы наше сообщество сохранило свою целостность. Люди, которые несколько лет назад были просто фермерами, студентами, торговцами и домохозяйками, стали специалистами по религии, распространяющими знания о езидизме, учителями, преподающими в небольших, сделанных из контейнеров школах, и активистами-правозащитниками вроде меня. Все, что мы хотим, – это сохранить нашу культуру и религию, а также призвать ИГИЛ к ответу за преступления против нас. Я горжусь всем, что мы сделали как единое сообщество. Я всегда гордилась езидами.

Пусть мне и повезло оказаться в безопасности в Германии, я все же завидую оставшимся в Ираке. Мои братья и сестры находятся ближе к дому, они едят иракскую еду, которой мне так не хватает, и живут рядом со своими бывшими соседями, а не с незнакомцами. Выбираясь в город, они могут разговаривать с продавцами и водителями микроавтобусов по-курдски. Когда пешмерга позволят нам посетить Солах, они увидят могилу моей матери. Если Кочо когда-нибудь освободят от ИГИЛ, они могут вернуться домой в тот же день.

Мы ежедневно разговариваем по телефону и отправляем друг другу сообщения. Хезни рассказывает мне о том, как он помогает сбегать девушкам, а Адки – о жизни в лагере. Большинство историй печальны, но иногда моя бойкая сестра заставляет меня смеяться так, что я едва не падаю с дивана. Я очень скучаю по Ираку.

И вот в июне 2017 года я получила новости из лагеря о том, что Кочо освобожден от ИГИЛ. Среди тех, кто вошел в него, был и Саид, член езидского отряда Хашд-аль-Шааби, вооруженного иракскими военными. Я радовалась за него – ведь он осуществил свою мечту и стал бойцом. В Кочо было небезопасно; засевшие там боевики «Исламского государства» оборонялись, а при отступлении заложили взрывные устройства повсюду, но я все равно решила во что бы то ни стало вернуться. Хезни согласился, и я вылетела из Германии в Эрбиль, а оттуда поехала в лагерь.

Я не знала, каково это будет – оказаться в Кочо, где нас разделили и убили моих братьев. Когда там стало достаточно безопасно, мы поехали группой в объезд, держась подальше от сражений. Деревня была пуста. Школа стояла с разбитыми окнами, и внутри мы увидели останки человека. Мой дом разграбили – даже сняли с крыши доски, – а то, что осталось, сожгли. От альбома с фотографиями свадеб осталась кучка пепла. Мы рыдали так сильно, что едва могли устоять на ногах.

И все же, несмотря на разрушения, стоило мне войти в дверь, я поняла, что нахожусь дома. На мгновение я пережила те же чувства, какие испытывала до появления ИГИЛ, и когда мне сказали, что пора идти, попросила разрешить мне остаться здесь еще немного, хотя бы на час. Я поклялась себе – что бы ни случилось, в декабре, когда придет время поста, который езиды соблюдают в честь рождения Тауси Малака, давшего всем нам жизнь, я обязательно буду в Кочо.

Меньше чем через год после своей первой речи в Женеве я отправилась в Нью-Йорк, где ООН назначила меня послом доброй воли от имени выживших жертв торговли людьми. И снова от меня ждали, что я буду рассказывать о случившемся со мной перед большим скоплением людей. Оттого, что ты уже не первый раз пересказываешь свою историю, легче не становится. Каждый раз ее приходится переживать заново. Когда я рассказываю о блокпосте, где меня изнасиловали, о том, как Хаджи Салман хлестал меня кнутом через одеяло или о том, как темнело небо в Мосуле, пока я искала тех, кто мне поможет, я словно снова переношусь в то время и испытываю тот же ужас.

И все же я привыкла произносить речи, и большие залы больше не пугают меня. Моя история, рассказанная честно и без прикрас, – лучшее мое оружие против терроризма, и я собираюсь использовать ее до тех пор, пока боевики не предстанут перед судом. Как много еще предстоит сделать! Мировые лидеры, особенно лидеры мусульман, должны проявить активность и защитить притесняемых.

В своем выступлении я обращаюсь к ним. Закончив свой рассказ, я говорю, что каждый езид хочет, чтобы членов ИГИЛ наказали за геноцид, и что во власти собравшихся спасти беззащитных во всем мире. Я говорю, что хочу посмотреть в глаза насиловавшим меня мужчинам и призвать их к ответу. И больше всего я хочу стать последней девушкой в мире с такой историей, как моя.