– ЦЫПЛЯТА? – громко спросил Адама. Это было во время ленча, за четыре дня до «Фестиваля Утренней Эрекции».

Почти все приготовления были закончены. Из-за назойливого вмешательства пастора Сабуро, из-за потоков слез Энн-Маргрет в духе «нового театра» кардинально изменился мой первоначальный замысел. Нам оставалось только ждать премьеры пьесы «По ту сторону отрицания и бунта».

Мы закончили монтаж фильма, привезли проектор, музыкальные инструменты, усилители и микрофоны.

– Цыплята? – еще раз спросил Адама.

– Да, мне хотелось бы их штук двадцать, но и восемь сгодится. Не знаешь, где их можно купить?

Я прикидывал, где можно приобрести кур.

– Наверное, в мясной лавке, но навряд ли мы сможем съесть восемь цыплят, – сказал Адама, решив, что я после фестиваля собираюсь устроить ужин.

– Ты меня неправильно понял. Я имел в виду живых цыплят.

– Что ты собираешься делать с живыми цыплятами? Свернуть им шеи, разорвать на части, а кровь разбрызгать по сцене?

Я показал Адама страницу из журнала «Мир искусства». Там было помещено фото с концерта «Velvet Underground» в Нью-Йорке, где на сцене присутствовали коровы и свиньи, аквариумы, наполненные мышами, клетки с попугаями, шимпанзе на цепи и даже два тигра в клетке.

– Круто, да? – сказал я, показывая ему фотографию.

– Тигры и шимпанзе, конечно, круто, но зачем нужны цыплята? Это будет напоминать куриный инкубатор.

– Ты ошибаешься, – как всегда стараясь быть логичным, я перешел с диалекта на стандартный язык. – Важнее всего – что за этим стоит. Лу Рид использовал на своих концертах птиц и животных, чтобы подчеркнуть, какой хаос творится в современном мире. Почему бы и нам не последовать этому примеру?

Адама наконец окончательно понял мое стремление заимствовать идеи у других, фыркнул и рассмеялся:

– Ты собираешься при помощи цыплят изобразить хаос в мире?

Однако Адама загорелся этой идеей. Он пообещал позвонить знакомому, у которого имелась куриная ферма у подножия горы Бота-яма. Адама был преданным парнем, но преданным не мне. Он верил, но верил не в меня. Адама верил во что-то такое, что висело в воздухе в конце шестидесятых, во что-то, чему он был предан. Он сам не смог бы объяснить, что это было такое.

Но это «нечто» делало нас свободными. Оно позволяло нам не быть привязанными к каким-то конкретным ценностям.

Вечером в тот же день мы отправились на куриную ферму. Курятник стоял в самом центре большого бататового поля. Ощущался сильный запах куриного помета, а издалека доносилось кудахтанье сотен кур, напоминающее шумы радиоэфира.

– Что вы собираетесь с ними делать? – спросил нас низкорослый лысый мужчина средних лет, каким и полагается быть владельцу куриной фермы.

– Они нужны нам для пьесы, – ответил я.

– Для пьесы про владельца курятника? – удивленно спросил мужчина.

– Нет, это пьеса по Шекспиру, но для нее необходимы цыплята.

Фермер не имел понятия, кто такой Шекспир. В темном углу курятника сидели, сбившись в кучу, штук двадцать цыплят нездорового вида, с поникшими головами. Фермер начал хватать их за ноги и запихивать по два в мешки из-под комбикорма. Вначале цыплята пытались трепыхаться, по несколько раз взмахивали крыльями, потом отчаивались и затихали.

– У вас все цыплята такие тихие? – спросил Адама.

– Они больные, – ответил фермер.

– Больные?

– Да, ты же видишь, жизнь в них еле теплится.

– А люди не могут от них заразиться? – спросил я, на что фермер рассмеялся:

– Об этом не беспокойтесь. После окончания пьесы вы спокойно можете их съесть. Когда я говорю, что они больные, это то же самое, если бы я сказал про какого-то человека, что у него невроз.

Он объяснил, что это случается очень редко, но иногда цыплята отказываются от еды.

Мы с Адама стояли на автобусной остановке, и наши тени, вытянувшиеся в лучах закатного солнца, виднелись на дороге. Цыплята шумно кудахтали в четырех мешках из-под комбикорма, которые мы держали в руках.

– Адама, я говорил, что хочу получить их по дешевке, но посмотри, они уже почти дохлые.

От общения с невротичными цыплятами нам тоже стало немного не по себе. Настроение всегда ухудшается, когда приходится иметь дело с людьми или даже с курами, собаками или свиньями, лишенными жизненной силы.

– Если я тебя правильно понимаю, Кэн, ты не хочешь тратить лишние деньги, потому что обещал Мацуи после окончания фестиваля отвести ее в ресторан на БИФШТЕКС.

– А? Кто тебе такое сказал?

– Сато.

– Да, да. Конечно же, я собирался пригласить тебя и Сато составить нам компанию.

– Врешь, ты рассчитывал использовать деньги от продажи билетов на то, чтобы вдвоем с Мацуи полакомиться стейками.

– Ты все неправильно понял…

– Не нужно извиняться. Мы пойдем все вместе.

– Все вместе? Но это невозможно: стейки такие дорогие!

– Тогда мы можем пойти в «Гэккин». Я уже заказал там столик.

«Гэккин» был дешевым китайским ресторанчиком для рабочего класса, где подавали пампушки с мясом. Моя мечта рухнула. Я-то рассчитывал разделить бифштекс под бутылочку вина с моей возлюбленной, поскольку в тот вечер, когда ее фотографировал, я пригласил мою ангелицу после окончания фестиваля в самый шикарный ресторан в Сасэбо. Она улыбнулась и потупила взгляд, что было расценено мной как знак согласия. А потом она проболталась об этом Энн-Маргрет. УЖАС!

– Послушай, Кэн…

– Чего?

– Мне кажется, ты гораздо талантливей других, но…

– Благодарю. Но я в самом деле собирался пригласить тебя и Сато пойти вместе с нами.

– А как насчет Ивасэ?

– Разумеется, еще и Ивасэ.

– А Фуку-тян? Ты же знаешь, что без него мы не достали бы усилители и динамики.

– Верно, верно.

– А как быть с Сирокуси? Он продал более девяноста билетов, вдобавок он помог нам расправиться с этой бандой из индустриального училища. А Масугаки одолжил нам свою камеру. А Нарусима, Отаки и Накамура распространяли билеты и обещали помочь нам устанавливать аппаратуру.

– Я всем им страшно благодарен.

– Что значит «благодарен»? Стоило бы после окончания представления проставиться. Ты не согласен? Я всегда так считал, но, когда услышал от Сато про стейки, мне стало не по себе. Разумеется, все знают, что идея была твоей, но разве смог бы ты осуществить ее в одиночку?

Я понял, каким эгоистом был все это время, и на глаза у меня навернулись слезы. Но это неправда. Перед моим взором продолжала маячить белая скатерть, цветок розы в вазе, серебряные приборы, дымящиеся стейки, хрупкие бокалы для вина и лицо Леди Джейн с легким румянцем на щеках. И не дешевый красный портвейн, который я иногда попивал, а настоящее кроваво-красное вино, о котором в каком-то романе говорилось, что оно «сдирает с женщины всякую рассудочность». Содрать всякую рассудочность! Содрать всякую рассудочность с Леди Джейн!..

– Чего ты ухмыляешься, болван? Представляешь, как ты пьешь вино с Мацуи, а потом целуешься с ней взасос?

Я ПЕРЕПУГАЛСЯ. Сам Адама не обладал богатым воображением, но, похоже, у него был талант читать мысли других.

– Не угадал. Я просто занимался самоанализом, – сказал я таким серьезным тоном, что Адама даже не рассмеялся.

Возможно, оттого, что разрушились мои мечты о стейке и вине, я стал сентиментальным при виде медленно меняющейся окраски вечернего неба и подумал: «Зачем я вообще нахожусь в этом месте? Что я делаю на автобусной остановке почти вымершего шахтерского поселка?» Я начинал беспокоиться, что злоупотребляю симпатией Адама.

– Ничего не поделаешь, – пробормотал Адама скорее себе, чем мне, видя, что я совершенно расстроен. – Какая у тебя группа крови? Первая?

Я кивнул.

– Люди с этой группой мало заботятся о других. А твой знак зодиака – Рыбы? Рыбы самый эгоистичный знак. Помимо прочего, у тебя нет братьев. Ты – единственный сын в семье. Возможно, что все это вкупе делает ситуацию безнадежной.

Адама упустил еще один момент: не только знак Рыб, первая группа крови, единственный ребенок в семье, но еще и любимец бабушки.

– У таких, как ты, Кэн, не осталось бы ничего, не будь они такими эгоистичными, – сказал Адама и опустил глаза на шуршащие мешки из-под комбикорма у себя под мышкой. – Кэн…

– Поверь мне, я на самом деле собирался пригласить тебя и Сато…

– Забудь об этом. Вспомни, какими несчастными выглядели эти цыплята.

Он вспомнил тех двадцать цыплят, сгрудившихся в углу курятника. Бройлерные куры, которых принудительно откармливают на ферме, как и люди, иногда проявляют пусть и слабые, но признаки бунта и только потом понимают, что нельзя было действовать в одиночку.

– Давай после окончания фестиваля не будем отдавать их мясникам, а просто выпустим в горы, – предложил Адама, заглянув в один из мешков.

В ДЕНЬ ТРУДА в клубе рабочих собралось около пятисот учащихся старших классов. У входа стояли Отаки, Нарусима, Масугаки и прочие члены бывшего Объединенного фронта Северной школы, раздавая листовки «Отменить церемонию по поводу окончания школы!», время от времени произнося речи, водрузив на головы шлемы. Соратники Сирокуси Юдзи с напомаженными волосами стояли неподалеку со своими телками из Дзюнва, Яманотэ, коммерческого колледжа и Асахи, передавая друг другу фляжки с дешевым виски. Девчонки вырядились кто как мог: большинство в школьной униформе, но некоторые были с крашеными волосами, с маникюром, накрашенными губами, в обтягивающих или плиссированных юбках, цветастых платьях, розовых свитерах и джинсах.

Ивасэ продавал собственноручно изготовленные фотокопии своих стихов, о существовании которых никто из нас даже не подозревал, по десять иен за штуку. Чтобы посмотреть представление Нагаяма Миэ, появилась группа из индустриального училища, на этот раз без бамбуковых мечей. И хотя они принадлежали к партии «крутых», но растерялись и покраснели, когда к ним подошла девица из Яманотэ с сигаретой между наманикюренными пальцами и попыталась завести беседу. Четыре черных американских солдата спросили, можно ли им присутствовать, и я разрешил. На фестивале разрешается присутствовать всем, за исключением разве что убийц. Пришел хозяин «Four Beat», а также официантка из «Бульвара», которая принесла букет цветов для Адама. Девушки из Клуба английской драмы принесли огромное количество надувных шариков, которые теперь летали по залу. Мулат-якудза вместе с еще двумя приятелями притащили лоток, на котором разложили для продажи жареных каракатиц и яблочные пирожные.

Нагаяма Миэ появилась на сцене в лучах прожекторов в ночной сорочке поверх купальника под звуки «Третьего Бранденбургского концерта». Она схватила топор и начала рубить им доски и плакаты с изображениями премьер-министра Сато Эйсаку, Линдона Джонсона и главных ворот Токийского университета.

«Coelacanth» начали свое выступление песней «Led Zeppelin» «Whole Lotta Love». Фуку-тян, как обычно, несколько раз спел свое «Don’t you know, don’t you know». Первой начала танцевать Энн-Маргрет. Чтобы зрители немного расслабились во время представления, она извивалась и трясла титьками под синей блузкой. Чернокожие солдаты одобрительно свистели.

Нагаяма Миэ тоже начала танцевать, демонстрируя черные чулки. Я навел прожектора на них обеих, и яркая переливающаяся блузка своим сверканием привлекала все больше и больше людей, и когда круг танцующих расширился, некоторые воздушные шары начали лопаться. «Coelacanth» трижды сыграли одну и ту же мелодию, а в промежутках мы ставили пьесу и показывали фильм. Ивасэ стыдливо улыбался, когда на экране появлялось его лицо крупным планом. Ко мне подошел мулат-бандит и сказал, что он ничего не понимает, но при этом уходить не собирается. И вообще никто не ушел. Ангелица все это время оставалась рядом со мной. «Coelacanth» начали петь «As Tears Go By», а мы с ангелицей стояли лицом друг к другу и покачивались в такт музыке.

После вечеринки, где мы ели пампушки с мясом и громко хохотали, Адама подстроил так, чтобы мы с ангелицей смогли незаметно улизнуть и отправиться на прогулку вдоль реки. Взамен несостоявшегося ужина со стейками и вином он подарил нам прогулку вдвоем под вечерним осенним небом.

Луна отражалась на речной глади.

– Все так быстро кончилось… – сказала ангелица. – Я была не слишком плоха?

– В фильме?

– Ага. Я была смешной?

– Отнюдь…

Я хотел сказать: «Ты выглядела великолепно», но у меня так пересохло в горле, что я не мог издать ни звука. Рядом с дорожкой возле реки находился маленький парк с качелями. Мы сидели рядом на качелях, их скрип возбуждал меня сильнее, чем соло на гитаре Джимми Хенд-рикса.

– Ядзаки-сан, мне всегда казалось, что вы мне кого-то напоминаете. Сегодня я наконец поняла.

– Кого же?

– НАКАХАРА ТЮЯ.

У меня голова так шла кругом, что я не сразу смог сообразить, кто такой Накахара Тюя. Я пытался припомнить, есть ли актер с таким именем. Но мне никогда не говорили, что я похож на какого-то актера. Вдруг до меня дошло, что это был поэт, который умер очень молодым.

– Неужели…

Мое сердце готово было выскочить из груди, но я выпалил то, что уже давно намеревался сказать:

– Тебя когда-нибудь целовали? Ангелица рассмеялась. Я опустил голову и

покраснел до кончиков пальцев ног. Ангелица перестала смеяться и, глядя мне прямо в глаза, покачала головой.

– Вы удивлены? А разве все целуются? – спросила она.

– Не знаю, – только так по-дурацки и смог я ответить.

– Я никогда ни с кем не целовалась, но мне нравятся песни о любви Дилана и Донована.

Ангелица закрыла глаза, а качели остановились. Мое сердце сильно билось: «Продолжай, продолжай, продолжай!» Я слез с качелей и встал перед ней. У меня дрожали не только колени, дрожало все тело, словно отражение луны на поверхности реки. Дышать стало трудно, и мне хотелось убежать. Я опустился на корточки и посмотрел на ГУБЫ АНГЕЛИЦЫ. Они показались мне никогда прежде не виданным живым существом странной формы. Губы нежно-розового цвета слегка подрагивали при дыхании при тусклом свете луны и уличных фонарей. Я не решился коснуться их.

– Мацуи, – прошептал я, и тогда ангелица раскрыла глаза. – Давай зимой поедем к морю.

Это все, что я мог из себя выдавить.

Ангелица улыбнулась и согласно кивнула.