Офис господина Д. располагался в старом девятиэтажном здании между небоскребами западного Синдзюку. После того как в свое время господин Д. продвинул одного рок-певца и стал работать самостоятельно, он взял в аренду все помещения на семи этажах этого здания и открыл собственную звукозаписывающую студию. Когда вторая звезда, открытая им, выступила с заграничными гастролями и добилась крупного успеха, он купил здание целиком. Под землей располагались гаражи и склад, с первого по четвертый этаж — администрация, бухгалтерия, отдел рекламы и производственный отдел, на пятом и шестом — большие и малые студии, на седьмом — видеостудия для записи музыки к рекламным роликам и монтажная, на восьмом — офисы издательств, выпускающих журналы о музыке, а на последнем — конференц-зал и кабинет господина Д.

Интерьер директорского кабинета был известен своей безвкусицей. Господин Д. был поклонником американского кино 40-х годов. Он был настоящим фаном Боба Хоупа. В одном из фильмов Боба Хоупа рассказывалось о воротиле мукомольной промышленности, который увлекался охотой на диких зверей. Господин Д. скопировал интерьер кабинета из этого фильма один к одному. Одна стена была покрыта фотографиями тропических лесов и саванны, всюду висели шкуры зебр и львов, стояли чучела гориллы и страуса, стул был изготовлен из слоновьей ноги, в центре комнаты находился пруд с фонтаном в форме сердца. Каждый понедельник утром к господину Д. приходила массажистка. Он открывал жалюзи на окнах, выходящих на тринадцать небоскребов, и великолепная негритянка в одном купальнике делала ему массаж. Господин Д. считал, что служащие, которые работают в небоскребах, видят это и ему завидуют. «Помяните мое слово, когда-нибудь я куплю один из этих небоскребов», — любил говорить господин Д.

Выпустили тридцать тысяч дисков с дебютным синглом Хаси, только около десяти процентов не были распроданы: для новичка — потрясающий успех. Господин Д. заранее решил для себя, что, если продадут десять тысяч, это будет отличный результат. Появление Хаси вызвало больший интерес, чем ожидалось. О Хаси написали в одиннадцати еженедельных журналах, он семь раз выступил на телевидении. Господин Д. отработал с Хаси вопросы и ответы на интервью, над которыми работали три сценариста. Д. выбрал самые удачные и заставил Хаси выучить их наизусть.

— Говорят, вы остались сиротой после того, как вас бросили в камере хранения?

— Да, это так. (После вопроса, нужно несколько секунд помолчать. Если ответить коротко и сразу, возникнет впечатление, будто интервью тебе неинтересно. Обязательно глянуть в этот момент в глаза ведущего, не задерживая долго взгляд, а коротко и уверенно, без неприязни.)

— Наверное, вам довелось испытать немало трудностей в своей жизни?

— Неужели я выгляжу именно так? (Ответить нужно сразу же после вопроса, можно приветливо улыбнуться, простодушно и откровенно изобразить на лице: «А может, и правда так выгляжу». Ответив на вопрос, следует потупить взгляд и молчать, что бы ни говорил ведущий.)

— Говорят, вы любите петь с самого детства. Какие песни вам нравятся? Кто из исполнителей?

— Симакура Тиеко и Элизабет Шварцкопф. (Отвечая на этот вопрос, лучше назвать двух исполнителей совершенно разного типа, каждый раз — разных. Например, Мика Джаггера и какого-нибудь рассказчика «нанивабуси». Один должен быть известным персонажем, второй — из числа тех, о ком ведущий вряд ли знает. Если возникнет вопрос о втором исполнителе, следует начать подробно о нем рассказьшать до тех пор, пока тебя не остановят.)

— Почему вы решили стать певцом?

— Потому что я был одинок. (Здесь нужно быть очень осторожным, чтобы не вызвать к себе сочувствия. Говорить спокойно и уверенно, словно говорили.: «Сейчас я вовсе не чувствую себя одиноким». Можно слегка улыбнуться, смущенные улыбки категорически запрещены. После решительного ответа ни в коем случае не развивать эту тему.)

— Вам хотелось бы встретиться со своими настоящими родителями?

— Я часто вижу сны об этом, но почти всегда кошмары. (Серьезное лицо, никакого выражения страдания при этом, дышать следует глубже, чтобы не перехватило дыхание. После слова «часто» сделать небольшую паузу, после «вижу» — вздох; улыбаться ни в коем случае нельзя.)

— А если бы удалось с ними встретиться, что бы вы сказали?

— Давненько не виделись. (Важно сразу же после ответа взглянуть на ведущего. Если он рассмеется, сделать грустное обиженное лицо. Если ведущий будет серьезен — чуть-чуть улыбнуться. В первом случае, если ведущий смутится и перестанет смеяться, мягко улыбнуться, а если по-прежнему будет смеяться, можно встать с места. Во втором случае, если ведущий не ответит улыбкой, сделать отстраненный вид, а если он по-прежнему серьезен, медленно стереть улыбку с лица.)

— Вы ненавидите бросивших вас родителей?

— Совсем чуть-чуть. (Этот вопрос обычно задают журналисты с жестким стилем интервью и романтичные женщины. В любом случае следует ответить с таким видом, будто ты считаешь этот вопрос грубым и неделикатным.)

Хаси продемонстрировал великолепную игру. Он не испытывал ни малейшего раздражения оттого, что повторял заученную роль. Ему было приятно, что люди обращают на него внимание. По настоянию господина Д. он превратился в «оригинального молодого человека, не вызывающего своей оригинальностью неприязни». Хаси сумел идеально вписаться в эти зыбкие границы и научился радоваться тому, что его ответы не соответствуют ожиданиям ведущего телепередачи. В Хаси возникло что-то такое, чего раньше не было: он удивлял, сердил, вызывал интерес и слезы. Это была уверенность. Телевидение — зеркало. Он отражался в телевизоре, но был совсем не таким, как раньше, он не боялся и не плакал. Наоборот.

Хаси пришлось по вкусу создавать тот образ, который придумал для него господин Д. Он изо всех сил старался стать таким, каким был его двойник на телеэкранах и журнальных обложках. Это оказалось вовсе не трудно и не мучительно. Ему нравилось то, что он способен немного менять свои мысли.

— Я всегда был чудаковатым, всегда не был похож на других. Прикидывался слабаком, боялся чужих взрослых мужчин и плакал, но делал это для того, чтобы их порадовать. Часто притворялся, будто болен, чтобы не идти на физкультуру, и из-за этого ненавидел себя и страдал, зато сумел таким своеобразным способом отточить свой характер.

Хаси удивился тому, как его источавший уверенность телевизионный двойник прибрал к рукам его воспоминания и изменил их. Кику, с шестом в руках взлетавший в небо, из героя превратился в жалкую гориллу. Одноклассницы, которые издевались над ним, когда он бледный, в школьной форме оставался в классе вместо того, чтобы идти на физкультуру, из компании глупых девчонок превратились в бессердечных особ, знать не знавших, что такое волнение или дрожь. Если привести с собой в телестудию этого роботоподобного Куваяма и дать ему микрофон, он наверняка потеряет сознание. Так Хаси одно за другим менял свои воспоминания.

Тщательно перебирая их, Хаси заметил, что одно событие в его жизни стало рубежом, после которого он стал другим.

— До этого события я был жертвой. Не знал своей роли и предназначения, и потому способности дремали во мне, я был связан собственной системой ценностей, не имеющей отношения ни к чему внешнему, и поэтому меня называли слабаком. Да, я не умел подтягиваться на перекладине, но это было просто отговоркой. Однако сам себя я стал ненавидеть только после этого случая. Я открыл глаза на дремавшие во мне желания, перестал понимать, что со мной происходит, начал искать звук, после того дня, когда один толстый мужик, словно пес, сосал мой член, а я ударил его кирпичом по голове.

Гипноз вызвал во мне воспоминания об ощущении в камере хранения: аромат детской присыпки, запах мази, который источало мое тело, вкус лекарства, которое поднялось до самого горла, а потом потекло по щекам и ушам, страх, от которого я не мог шелохнуться. Это случилось на последнем этаже универмага. Певица с красными волосами и следами неудачной операции по удалению морщин на лице заставила меня все вспомнить. Я бросился по лестнице вниз, побежал вдоль реки, ворвался в общественный туалет. Там был сырой воздух, из окна виднелся туманный порт. И море, и небо, и здания, и корабли — все это таяло в сером цвете. Вечерний пейзаж в облачную погоду кажется тающим. Городские фонари, которые только что включили, и сигнальные огни на кораблях сделали границу между берегом, кораблями и морем совсем расплывчатой. Танкер на буксире отошел от берега и направился в открытое море, его силуэт медленно исчезал в сумерках.

В углу туалета на корточках сидел толстый бродяга в соломенной шляпе. Увидев Хаси, он затряс торчащим из расстегнутых штанов членом и с воем бросился на него. Мужик был крупным, но оказался на удивление легким. Хаси подумал, что внутри у него не кровь, а воздух. Если ткнуть его иголкой в горло, он, пожалуй, сдуется и вылетит в окно. Мужик, похихикивая, принялся стаскивать с Хаси штаны. «Пожалуйста, пожалуйста, это совсем не страшно, пожалуйста», — бормотал он. Хаси не было страшно. Толстый мужик со слюной на губах и босыми ногами был для Хаси словно верный пес, возникший из дыма чародей. Бродяга взял член Хаси в рот. Казалось, у него во рту гнездо морских анемонов. Хаси закрыл глаза. По телу разлилось тепло, каждый вдох отдавался в голову. Мужик был верным псом. Он лаял и продолжал лизать своим белесым языком. Волны, похожие на позыв к мочеиспусканию, хлынули в глаза Хаси и изо всех сил бились внутри головы. Из глаз они направились в мозг, потом засвербели в костной ткани. То, что было скрыто внутри, медленно и неуклонно нарастало. Хаси почувствовал, что дрожит всем телом. «Успокой его», — прошептал Хаси. Всасывающие присоски морских анемонов одна за другой прикасались к нему, лишая последних сил. Когда Хаси увидел свой красный член, который то появлялся, то исчезал, он с криком оторвался от бродяги. «Я понял! — закричал он. — Я все понял! А теперь исчезни, немедленно превратись в дым и исчезни!» Слюна бродяги капала на пол, он на четвереньках подполз к Хаси, чтобы снова заглотить его член. Хаси почувствовал вдруг, как в нем всколыхнулось одно воспоминание и приняло обличье красной плоти. «Довольно, твоя роль исполнена, возвращайся в свою лампу!» Длинный язык мужика свисал до подбородка, соломенная шляпа упала на пол. Голова была заостренной формы. Хаси подумал, что в затылке должен находиться выключатель. Он схватил обломок кирпича и решительно ударил им по выключателю. Все очень просто. Кирпич вонзился в голову. Бродяга выплюнул красный дым, шатаясь поднялся на ноги и исчез в темноте. Хаси швырнул измазанный кровью кирпич в унитаз. Вернувшееся к нему воспоминание и окровавленный кирпич смешались. Крик бродяги, похожего на воздушный шар, по-прежнему стоял в ушах. Хаси отыскал в крике звук. Это был его звук.

— Да, именно так, наконец-то я вспомнил! Звук закрутился водоворотом, превратился в мелодию и обволок мое тело. Я закрыл глаза и, прежде чем погрузиться в сон, в мгновение ока увидел рыб, снующих между коралловыми рифами, жирафов, пробегающих по предзакатной саванне, дельтаплан, скользящий над ледниками, лица Кику, сестер и психиатра, серое здание и комнату с резиновыми стенами и, наконец, этот звук, проникающий в кровеносные сосуды и распространяющийся по всему телу. Я вновь его встретил. Кто же извлек из меня это воспоминание? Неужели бродяга? В тот день я изменился, во мне словно бы лопнула набухшая почка. Должен ли я благодарить за это бродягу? Вовсе нет. Как ни странно, причиной всему стало то, что я разбил кирпичом его острую голову. Иногда нужно разбить голову тому, кто преданно тебя любит. Зачем? Затем, чтобы встретиться со своими желаниями.

Игра Хаси оказалась успешной. О нем говорили как об эксцентричном молодом человеке, вызывающем поразительную симпатию, Хаси преуспел и в том, что сам поверил в эту иллюзию. Продолжая великолепно играть на телеэкране, он постарался изменить все свои воспоминания. Чувство унижения оставило Хаси.

— Продано двадцать девять тысяч сто одиннадцать пластинок. Для начинающего — средняя цифра. Хотя, Хаси, за эти пластинки можно купить все окна вон того небоскреба.

Господин Д. блестел от бараньего жира, которым натирала его негритянка. Он пригласил Хаси в свой офис, сказал, что необходимо обсудить выпуск второй пластинки. Негритянка была одета в бикини и в высокие сапоги на шнурках.

— О том, что есть такой певец Хаси, в этом мире знает около тридцати тысяч человек. А если станет известно о том, что певец Хаси, имя которого кое-кому уже известно, подкидыш из камеры хранения, тобой заинтересуются миллионы. Сейчас очень важен твой второй хит, вот текст, ну-ка, почитай!

Господин Д. был уверен, что, выпустив документальный телефильм о Хаси, кульминацией которого станет его встреча с матерью, он привлечет к нему внимание миллионов людей, но ничего об этом не сказал. Песни Хаси похожи на наркотики. Сначала они вызывают отторжение. В этот момент необходимо рассказать людям о секрете его песен, о его рождении и заставить понять певца. Он рожден в камере хранения, он не похож на остальных певцов. Когда Хаси послушают в третий раз, победа будет за нами. Люди уже не смогут оторваться от его песен.

НАЧАЛО ИСТОРИИ

Подняв указательный палец,

Выстрелю в небо,

Чтобы ослепить мир.

Сверкая, солнце упадет.

Я соберу осколки, эти золотые ножи,

И воткну их в твою грудь.

Я нашепчу тебе на ухо, что

Скучное время прошло.

Я сведу тебя с ума,

История только началась.

Переведу дыхание, расколю ночь.

Весь мир у моих ног.

Разорву его в клочья, задыхаясь,

И из клочков сошью бархатную мантию.

Проникну в комнату твою

И пробужу тебя ото сна,

Скучная ночь прошла.

Я сведу тебя с ума,

История только началась.

Я сведу тебя с ума.

История только началась.

— Ну как? За этот текст пришлось кругленькую сумму выложить, нравится?

— Не очень-то романтично.

— Сможешь спеть?

— Сложно, но хотелось бы.

Господин Д. поднялся, обтирая с себя жир полотенцем. Он посмотрел на небоскреб. «Купишь мне его, Хаси?»

Негритянка взяла деньги, отстранилась от господина Д., который сунул ей ладонь между ног, и натянула на себя шерстяное платье. Спрятав парик в сумочку, она сказала, что после бессонной ночи полезно делать круговые движения шеей и плечами, и вышла из комнаты. Господин Д. щелкнул пальцем по своему сморщенному половому органу.

— Поехали, купим себе молодых ребят, говорят, на рынке появились новенькие.

— У меня к тебе просьба.

— Если омлет с рисом, то ничего не получится. В нашем ресторане, кроме соба, ничего нет.

— Я хотел бы, чтобы Нива стала моим менеджером.

— А почему именно она?

— Потому что она прекрасный человек.

— Что верно, то верно. Нива — чудесная. Но давай лучше поедем на рынок, купим двух мальчиков, развлечемся как следует. Ты уже давно не развлекался. Что может нравиться в женщине? Разве тебе не противно, когда член проскальзывает в ее блудливую манду?

— Я больше не гомосексуалист.

— Ну, ты просто герой!

Господин Д. оделся, снял телефонную трубку и приказал:

— Быстро несите сюда соба!

Одна из сотрудниц принесла тэмпура-соба и дзару-соба. Господин Д. достал из ящика стола синюю консервную банку и открыл крышку. Там лежало куриное мясо с жиром. Кусочки желтого жира с кожей были перемешаны с мякотью ананаса. Подцепив пальцами три кусочка, Д. положил их в бульон с лапшой.

— Будешь есть? Это с Тайваня, очень вкусно. Д. облизал жир с пальцев. Хаси мотнул головой.

Хаси не хотел есть соба. Посмотрев на господина Д., губы которого блестели от жира, он встретился с ним взглядом и смущенно проговорил:

— Я хочу жениться на Нива.

У Нива была мечта — сделать эскиз платья для ангела. Отец Нива был композитором. В студенческие годы он играл на фортепиано, а на жизнь зарабатывал игрой на аккордеоне в кафе. Мать Нива, тогда тоже студентка, постоянно приходила в это кафе. Несмотря на протесты родителей с обеих сторон, они поженились.

Сразу после рождения Нива у матери начались боли в груди. Врач установил, что это побочный эффект нового лекарства, которое ей давали для облегчения родов. Зарабатывал аккордеонист более чем скромно. Супруги решили, что жить в крохотной квартирке с маленьким ребенком не очень хорошо, и мать Нива, придушив свою гордость, вместе с дочкой переехала к своим родителям. Родители с давних времен держали гостиницу в Окаяме. Вернувшуюся дочь встретили довольно прохладно. Родители настаивали на разводе, но мать Нива ничего на это не сказала. Нива до четырнадцати лет жила в одном из номеров их гостиницы. Там был высокий потолок и мало солнечного света. Заходясь кашлем, мать писала в этой темной комнате свои акварели. Девочка с удовольствием ей позировала. Мать никогда ее не обнимала, боялась заразить. Самые счастливые минуты для Нива наступали, когда она неподвижно сидела, положив обе руки на колени, а мать смотрела на нее. Мать изображала ее красивее, чем на самом деле. Рисуя, она разговаривала с Нива. «Извини, что заставляю тебя терпеть, этот дом совсем нам не подходит».

Отец, продолжая зарабатывать игрой на аккордеоне, навещал их раз в полгода. Он привозил кукол и игрушки, каких в провинции не продавали, обнимал Нива и прижимался к ней щекой. После ужина пел и играл на аккордеоне, однако Нива не любила этого худого мужчину, потому что всякий раз, как он уезжал, мама плакала.

Когда Нива пошла в школу, аккордеонист приезжать перестал. Мать по-прежнему болела, ей не становилось ни лучше, ни хуже. Нива была выше всех в классе, хорошо училась и никогда не смеялась. В пятом классе она впервые взяла в руки иголку, нитку и ткань, захотела сшить белое платье. Когда мать рисовала Нива, она всегда изображала ее в белом. Нива принесла ткань домой и ежедневно допоздна сидела за шитьем. Закончив работу, она показала ее маме. Та, увидев маленькое белое платье, сказала, что это наряд для ангела и крепко обняла Нива.

Нива сшила еще несколько белых платьев. И каждый раз мама ее обнимала. Однажды, кажется это было летом, она обняла девочку и расплакалась. Мать была вся в холодной испарине. Дотронувшись до нее, Нива вдруг подумала: «Если мама умрет, никто больше не захочет до меня дотронуться» — и ей стало страшно. Она и теперь не могла понять, почему так подумала. Возможно, потому, что мать обняла ее несколько раз подряд, и это девочку взволновало. Она подумала, что никто не захочет к ней прикоснуться. В школе эта мысль стала крепнуть. Даже когда она танцевала с одноклассниками фольклорные танцы, те ухитрялись не брать ее за руку. «Я права», — решила она. От этих слов кожа у нее покрылась мурашками. Нива купила книгу по кройке и шитью и одно за другим шила белые платья. Как ни странно, всякий раз, когда мать обнимала ее, мысль о том, что никто не хочет к ней прикасаться, все больше крепла.

Несмотря на возражения матери, Нива поступила в миссионерский частный колледж для девочек, а после него — в университет. Во время одного студенческого праздника, на котором она продавала платья, к ней подошел высокий загорелый студент и сказал: «Вам, наверное, жарко. Может, выпьем содовой?» Она выпила с ним содовой и решила, что выйдет за него замуж, хотя даже не знала, как его зовут. В ту же ночь она отдалась ему. Нива очень хотелось замуж, но она ничего не сказала, а поступила более хитро. Во-первых, не позволила ему больше к себе притрагиваться. Во-вторых, то и дело упоминала о том, что получила швейцарскую премию haute couture, что ее будущему мужу не придется много работать, что ее семье принадлежит большая гостиница в Окаяме.

Хитрость удалась — через год они поженились.

Ее муж был хорошо сложен, но во всем остальном оказался самым заурядным хвастливым служащим. Нива совсем его не любила, просто он был первым мужчиной, который до нее дотронулся. Их супружеская жизнь не знала радостей, дни были похожи один на другой, зато Нива избавилась от своей давнишней мысли, что люди избегают к ней прикасаться. Ребенка Нива не хотела. Денег, чтобы открыть свое ателье, не было, поэтому она стала работать стилистом. Страстное желание шить платья для ангелов тоже исчезло.

Прошло десять лет, в течение которых Нива не понимала, живет она или нет. В ее груди обнаружили раковую опухоль и сказали, что грудь придется удалить. Нива плакала. Ей было грустно, но вдруг она почувствовала, что у нее появилась надежда: быть может, она сумеет развестись. Нива удивлялась самой себе. Отчего это мысль о том, что ей вырежут грудь и она расстанется с мужем, вызывает в ней предчувствие чего-то радостного?

Пока она лежала в больнице, подготовили документы на развод. Нива вновь вспомнила свою старую мысль. Вот так, на моей плоской груди теперь жуткие шрамы, плоти осталось совсем чуть-чуть, кто захочет ко мне прикоснуться? Наверняка никто. Но теперь эта мысль была ей не в тягость. «Никто больше не прикоснется», — решила она. И это было уже не навязчивой фантазией, а действительностью. Бояться же действительности не стоит, нужно просто принять ее, поплакать несколько дней и успокоиться.

Хаси рассек шрамы на груди Нива и извлек оттуда забытые воспоминания. И вновь появилась девочка, которая неподвижно сидела в номере гостиницы, пока мама ее рисовала. Когда по пути домой Хаси заснул мертвым сном на заднем сиденье такси, крепко сжимая руку Нива, она решила исполнить свое желание. Она привела его домой, раздела и облизала все его тело. В порыве страсти ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ее груди. Хаси возбудился и открыл глаза. Она включила свет, показала ему грудь и невероятно серьезным голосом попросила: «Прошу тебя, дотронься!» Хаси ошеломленно огляделся по сторонам, взглянул на свой половой орган и на грудь Нива и внезапно с видимым удовольствием рассмеялся. «Некрасиво?» — сказала она со слезами, и тогда Хаси крепко ее обнял. Он нежно погладил ее плоскую грудь, скользнул по ней языком, слегка прикусил зубами, а затем вошел в Нива. «Нет, замечательно, так лучше всего», — сказал Хаси.

Когда было принято решение о том, что Нива становится менеджером Хаси, господин Д. с издевкой сказал ей: «Хорошо, что это оказалась ты — просто идеальный случай. Парень впервые переспал с женщиной, он ведь педик». Теперь Нива поняла, почему Хаси рассмеялся при виде ее плоской груди, но это ничуть ее не расстроило. Хаси был гомосексуалистом, ну и что? Секс с ним был превосходным. Хаси облизал все мое тело, в его языке и слюне исчезли мои «забытые воспоминания». Нива работала над сценическим костюмом Хаси, задумав сделать ему белый атласный блузон. Это будет наряд для ангела. Нива получила сразу два подарка и была счастлива. У нее появился ангел, которого она любила, и мечта — сшить для этого ангела наряд.