Этим же вечером сумрачный и необычно напряженный Нелетяга зашел в покои приятеля. Туманов ужинал. Иосиф молча наблюдал за приготовлением этого ужина, и черные жесткие волосы на его голове постепенно становились дыбом. Сначала Туманов вылил в кастрюльку бутылку водки, потом подогрел кастрюльку на спиртовке. После – покрошил в водку хлеб и крупно порезанную синеватую луковицу. Перемешал и стал есть ложкой, обернув кастрюльку полотенцем и установив на коленях.
– Тебе не предлагаю! – буркнул он Иосифу.
Иосиф судорожно сглотнул и отвернулся к окну. Долго смотрел на падающие с неба снежные хлопья, которые выхватывал из темноты свет фонаря.
– Ну что? – спросил он, наконец.
– Родинка под грудью у нее есть, – глухо сказал Туманов. – Однако – девица… Была… Пока в дело не вмешался негодяй Туманов.
– Мой герцог, ты сошел с ума! – грустно констатировал Нелетяга. – Но может быть, все это затеял ее брат? Тот самый, который был здесь, помнишь? Такой смуглый, весь на нервах… Привлекательный юноша. Черная маска и черный плащ ему пойдут… Они почти ровесники, и он вполне может быть осведомлен о родинках сестры…
– Что же она – не узнала родного брата? Чепуха!
– Почему не узнала? Они изначально были в сговоре. Такой красивый талантливый спектакль с целью так или иначе прибрать к рукам что-то из твоих денежек. Они же одаренные, смышленые, дружные между собой ребята. Но гляди: она с трудом сводит концы с концами, он, насколько я понял, живет и учится в Университете на деньги мужа сестры, что, разумеется, для него очень неприятно. К тому же они как-то связаны с этими революционными прожектами… И почему бы им всем не поправить свои дела за счет записного негодяя и мерзавца? (Это я тебя имею в виду, если ты не понял). Раз уж подвернулась такая возможность…
– Но ведь в письмах не просили денег. Требовали, чтобы я убрался восвояси. Потом – просто издевались… Я не понимаю…
– Да ведь про тебя всем известно, что ты – далеко не дурак, и объегорить тебя – хитрое дело. Вот они и разработали многоходовую игру. Именно для того, чтоб ты не понял… Скажи, что у тебя сейчас должна попросить Софья, чтоб ты – не дал?
– Нет такого, – подумав, согласился Туманов. – Но я все равно не верю. Чтоб он в этой игре пожертвовал девичеством сестры… Невозможно!
– Но это уж могла быть ее инициатива, – пожал плечами Нелетяга. – Представь, что ты ей просто понравился как самец. Она первая, что ли?… Ты жутко брутальный все-таки… Погоди, если я правильно этого мальчишку оценил, он, когда узнает, еще прибежит с тобой стреляться…
– Григорий? Но я же не могу с ним стреляться! – Туманов уже захмелел и серьезно пытался обдумать вопрос. – Я не дворянин и… стреляю хорошо… А если он в черной маске…
– Ну будете по-рабочему бить друг другу морды или фехтовать на оглоблях… Почем я знаю! Скажи лучше, что ты сам собираешься делать? Теперь, когда с ногами влез в эту лужу с ее девичеством? Как ни крути, но все-таки она дворянка…
– Я собираюсь с ней жить! – жестко сказал Туманов и через край кастрюльки, давясь и громко чавкая, выхлебал остатки своего жуткого ужина. – На улице Пантелеймоновской. И пусть все, кому это не нравится, катятся ко всем чертям!
Софи нравилось ходить по магазинам и рынкам и покупать. Она вполне могла бы ездить на конках или уж на извозчиках, но Туманов выделил ей легкий и красивый экипаж. Это ей тоже понравилось. Кроме того, она выискивала в газетах объявления о распродажах и ходила на них. На каждой обязательно покупала хоть какую-нибудь мелочь – старую бронзовую лампу, пару расписных фарфоровых тарелок, смешную грелку для чайника в виде запорожского казака. Вечером она подробно рассказывала Туманову о типажах, встреченных ею на распродаже и пыталась придумать и восстановить историю семьи, которой принадлежала купленная вещь. Михаил слушал внимательно, развалившись на софе или прямо на полу, иногда вмешивался в ее рассказ, не соглашался, смешно горячась, доказывал свое…
– Да не мог он быть офицером, никак не мог! – говорил он о предполагаемом хозяине расшитой накидки на кресло. – Погляди, какая она вся шуршавая, старушечья. И вытерта – посмотри, вот здесь, низко, стало быть, человек низкорослый и со спиною, крючком согнутой. А у офицера – выправка, это не пропьешь, он елозит либо задом, либо уж затылком. Может, она у матушки его в комнате лежала – это да…
Наблюдения и умозаключения Туманова часто были точными и почти всегда, с точки зрения Софи, оригинальными. Считая себя побежденной в споре, она всегда говорила об этом вслух. У Михаила при этом становился удивительно довольный вид, как у мальчишки, обыгравшего сверстников в три камушка. В эти моменты Софи было приятно и тепло на него смотреть. Хотя и щемило что-то в груди. Он же старался по мере сил, лаской или подарками, вознаградить ее за «поражение». Это тоже по-хорошему трогало девушку, и она никак не могла понять – отчего же ей так часто наворачиваются на глаза слезы? Софи, разумеется, сдерживала себя, потому что она вообще плакала крайне редко. Но ей хотелось понять… И в результате она ехала на очередную распродажу.
Касательно покупок и собственных побудительных к тому мотивов Софи все понимала досконально. С присущей ей с детства честностью перед собой она легко признавалась себе, что просто истосковалась по возможности тратить деньги на вещи, не решительно необходимые, но служащие лишь для украшения и разнообразия жизни. Туманов ей такую возможность дал, и она ею беззастенчиво пользовалась. Иногда их отношения казались ей сделкой. Одной из многих сделок, о которых ей, в свою очередь, рассказывал Туманов. Он сдержал свое слово, серьезно и подробно посвящал девушку в свои дела и даже выслушивал ее советы и соображения.
Однажды Софи побывала на принадлежащей Туманову текстильной фабрике. Пока Михаил занимался делами в конторе, она вместе с молчаливым, бледным сопровождающим (выделенным ей Тумановым) бродила по цехам, говорила с работницами и рабочими. Условия труда женщин-работниц, особенно в красильном цехе, произвели на нее ужасающее впечатление. Расспросы о жизни и быте рабочих семей еще добавили красок. Сразу же, помимо воли, вспомнились обличительные речи Оли Камышевой и рассказы Тани – горничной в Доме Туманова.
Увидев Туманова (он шел к ней в сопровождении двух мордатых, добротно одетых молодчиков – по-видимому, мастеров или управляющих), Софи немедленно, чтобы не растерять запал, набросилась на него и решительно потребовала улучшить условия труда, сократить рабочий день для женщин, имеющих детей, а также завести при фабрике школу для девочек, дочерей рабочих, и амбулаторию. Туманов выслушал ее с мрачным и серьезным лицом (мордатые молодчики при этом ухмылялись в кулаки), потом молча и почти грубо схватил за руку и потащил за собой.
В одном из пыльных и холодных цехов (Софи, находясь в нем, не вынимала рук из муфты и непрерывно кашляла) Туманов остановился и громко, перекрикивая гул работающих механизмов, призвал всех, кто может, подойти к нему. Мастера забегали, суетясь и что-то приказывая рабочим, и вскоре вокруг хозяина и Софи собралось человек пятьдесят. Рабочие стояли ближе, женщины держались на периферии маленькой толпы, любопытствовали искоса и избегали прямых взглядов. Несмотря на холод, чувствовался запах немытых тел и лука, смешанного с перегаром.
– Вот, Софья Павловна говорит: надо, мол, школу для девочек строить, – сразу, без предисловий, начал Туманов. На лице его не было улыбки. Рабочие тоже смотрели серьезно. – И амбулаторию с фельдшером, и всякие другие улучшения для развития культуры. А то, мол, очень темно и бескультурно рабочие живут. Пьют много от беспросветности жизни и неразвитости высоких потребностей. Через это семьи рушатся и женская доля тяжела… Софья, я правильно излагаю? – Туманов обернулся к Софи, в его коричнево-зеленых глазах пряталось бешенство. Софи еще выпрямилась, вздернула подбородок, кивнула. – Я свое мнение имею, а вас зову рассудить. Потому как по справедливости, что кого касается, тому и говорить следует… Так вот вы и скажите мне сейчас, что вам больше по нраву: школу для девочек открыть или десять бочонков водки на всех выкатить? По случаю праздника…
– А какой же праздник-то нынче, Михаил Михайлович? – осторожно осведомился кто-то из толпы.
– Найдем праздник! – опасно зазвеневшим голосом воскликнул Туманов. – Для доброго дела – нешто церковь святая не подскажет? День святого Сысоя – чем нехорошо? Или вон мои именины…
– По такому случаю надо бы… За благодетеля…
– Коли именины, тогда конечно…
– Школы-то, они и так есть, да мой ходить не хочет. Уши, говорит, дерут…
– А я так думаю – на что девке учеба? Только мысли вредные в голове заводятся…
– От книг смута одна…
– И книги разные бывают…
– Учеба оно, конечно… Но, коли ради праздника…
Дав рабочим пошуметь пару минут, Туманов решительно вскинул руку, призывая к молчанию:
– Кто за школу, поднимай руки!
Несколько рук взметнулось вверх. Окружавшие люди смотрели на голосовавших с недоумением.
– Кто за водку?
Гул и лес рук. Софи обратила внимание, что женщины не голосовали вообще.
– Заметано! – крикнул Туманов. – Хозяин свое слово держит. Будет водка к концу смены. На улице мороз, глядите, в усмерть не упейтесь. Берите лучше с собой…
– Вы теперь куражитесь над нами оттого, что сила пока на вашей стороне! – гневно сказал Туманову вышедший из толпы рабочий.
Кто-то из приятелей потянул его сзади за блузу, но он только досадливо отмахнулся. Софи обратила внимание на то, что говорящий одет чище и опрятнее большинства присутствующих. У него были умные, темно-коричневые глаза, худое лицо и грубые руки, все в мозолях и заживших шрамах. Туманов сощурил глаза и молча ждал продолжения.
– Но так будет не всегда. Поднимается новая волна, которая сметет вас, как мусор, со своего пути…
– Меня сметет? – уточнил Туманов.
– Игнат, ты с ума сошел! – прошипел кто-то позади рабочего. – Замолчи сейчас!
– И вас, и вам подобных. Вы пока не поняли простого, а когда поймете, будет уже слишком поздно. Но эти несчастные люди, предпочитающие сейчас водку культуре и образованию, представляют собой огромную силу. Стихийную, темную и яростную. Когда во главе ее встанут бескорыстные вожди…
– Ты – тоже вождь?
– Я – нет. Может быть, пока – нет. Я хочу разобраться во всем и пытаюсь это сделать. Но я и теперь – часть целого. И вместе мы победим или погибнем. А вы? Кто – вы, хозяин?
– Я… – начал Туманов и внезапно замолчал.
Два бешеных взгляда скрестились в откровенном и недвусмысленном поединке. Спустя минуту Софи со сладким ужасом поняла, что Туманов – проигрывает.
– Когда будете спаивать всю фабрику, оставьте один бочонок водки себе. Вам – нужно, – презрительно сказал рабочий и, развернувшись на каблуках, пошел прочь.
– Ты уволен, Игнат! – вслед ему крикнул Туманов.
– Ну разумеется! – рабочий на ходу пожал плечами. И не обернулся.
Туманов огляделся, нашел глазами Софи. Какое-то мгновение ей казалось, что он ударит ее прямо на глазах у рабочих. Рабочие смотрели тревожно, переминались с ноги на ногу. Помятые, некрасивые, какие-то рябые лица. Одежда коричневых и серых тонов. В глазах – недоумение, тревога, надежда.
– Водка будет! – хрипло подтвердил Туманов. – Софью Павловну благодарите!
Рабочие что-то невнятно закричали. Кто-то подбросил вверх шапку. Софи зажала уши руками и побежала прочь. Туманов, ухмыляясь, зашагал за ней.
– А Софья Павловна кто ж у нас будет? – осторожно спросил у хозяина один из молодцев, сопровождающих Туманова.
Про личную жизнь хозяина и его отношения с женщинами в конторе ходили разные, порою совершенно чудовищные слухи, но еще никогда и никому из своих пассий Туманов не устраивал экскурсию по фабрике. Удивление и интерес служащих были вполне понятны.
– Софья Павловна – моя жена, – ответил Туманов. Спрашивающий от изумления закусил губу и скомкал картуз, который держал в руках.
– Поздравляем-с, – потеряно пробормотал он.
Поспешно выбежавшая на свежий воздух Софи слов Туманова не слыхала.
– Михаил, немедленно объясните мне, зачем вы устроили этот отвратительный, унижающий достоинство рабочих спектакль?!
Софи, вытянувшись в струну, стояла перед Тумановым, брезгливо держала за горлышко отобранный у него штоф с водкой, и, по-видимости, совершенно его не боялась.
«Челядь вся из Дома, да с фабрики, да с банку уж давно по углам разбежалась бы, глазьми зыркала, – усмешливо подумал Туманов. – А эта, гляди… Софья – не челядь!» – оборвал он себя и изо всех сил сжал кулаки, вонзив ногти в жесткие ладони.
– А ты – зачем? – вслух переспросил Туманов. – Кто первым начал-то? Налетела, вишь, при всех, как бешеный воробей, туда-сюда, делай то, делай это… Могла бы и после сказать. Вот я тебя и окоротил…
– Уточни, пожалуйста, – с иезуитской вежливостью попросила Софи. – Я не должна прилюдно встревать в твои дела – почему? Потому что я – женщина? Или потому, что живу у тебя на содержании? А может быть, оба довода играют в равных долях?
– Софья! – Туманов шагнул вперед, порывисто схватил девушку за руки. Софи невольно разжала пальцы, бутылка упала на пол, водка полилась из горла на ковер. – Зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, и я знаю… Что не по тебе, ожжешь словом, взглядом и уйдешь, как этот Игнат, не оборачиваясь…
– Ты действительно уволишь его?
– Конечно. Уже уволил. А что, можно было иначе?
– Нет. Кажется, нет, – подумав, согласилась Софи. – Он именно на это шел. Он… он был сильнее тебя. Ты унижал их, куражился, чтобы доказать что-то свое… Мне ли, себе?… А он все понял и ткнул тебя физиономией. Нельзя так с людьми. Ты понял?
– Нет. Не он сильнее. То, что за ним. Он – дурак, мелочь… И не говори мне! – внезапно закричал Туманов, до боли сжимая руки Софи. – Ничего не говори! Я боюсь, боюсь, боюсь…
– Чего ты боишься, Миша?
– Я… боюсь… когда-нибудь… победить… тебя, – медленно, подбирая слова, сказал Туманов.
– Я тоже, – пристально глядя в глаза мужчины, сказала Софи.
Туманов обнял ее, прижал к себе.
– Но еще не сейчас? – шепотом спросил он.
– Не сейчас! – ответила Софи и по-щенячьи лизнула его в нос.
Он судорожно вздохнул и начал жадно целовать ее, пытаясь увлечь за собой на пол.
– Мишка! Нет! – воспротивилась его намерениям Софи. – Там же твоя водка гнусная разлита. Неужели мы станем в луже…
– Да ерунда! – Туманов пренебрежительно махнул рукой. – Места, никак, много. Как-нибудь да уложимся…