В коммуне шли занятия. Несколько молодых мужчин в чистых рабочих блузах сидели на полу и грубо сколоченных табуретках, а Матрена с неизменной папиросой стояла перед ними, держа в руках серую, раскрытую приблизительно на середине брошюрку.

– Сейчас мы с вами рассмотрим вопрос о том, почему Ткачев считал, что народ не готов к революции, и что мы в настоящий момент можем этому противопоставить… – донесся до Софи ее голос.

– Образовывает их… А они ходят и ходят… – с комически-уважительной гримасой прошептал Семен и указал пальцем в сторону кухни. – С верфей, путиловцы, еще есть… Вы проходите покуда сюда. Оли-то нету пока. Скоро уж они будут вопросы задавать, а после закончат… Или сказать ей?

– Нет, не надо, я подожду, – быстро сказала Софи и вслед за Семеном прошла в тесную кухоньку. Там, к своему удивлению, она увидела Дуню. Девушка сидела на ящике, прикрытом чем-то вроде лошадиной попоны и пила чай с баранками. Семен усадил Софи на свободный табурет, ополоснул кипятком стакан, налил ей чаю, а сам уверенно примостился на полу у ног Дуни.

– Дуня! Здравствуй! Ты как здесь?

– Я… вот…

– Евдокия вот порою заходит к нам об научных предметах потолковать, – с некоторым смущением в голосе поторопился Семен. – Я, как вам известно, на естественном отделении обучаюсь… Многое совпадение во взглядах… Инфекционное развитие болезней в совокупности с успехами микробиологии… Может иметь существенный интерес…

– Право, я понять не могу, о чем вы говорите, – с едва скрываемой досадой прервала Семена Софи. – Дуня, ты?…

– Ты же знаешь, Софи, мы с маменькой замкнуто живем, и неинтересно, – внятно объяснила Дуня, уже оправившаяся от своего первоначального смущения. – В больнице тоже – все по одному кругу. А тут… тут все свежо так… Столько людей интересных… Беседы, споры, мысль клубится…

– Понятно, – сказала Софи, едва удерживаясь от неуместной сейчас саркастической ухмылки. – Гляди только, не заклубись уж слишком-то сильно. Ты у нас девушка серьезная, привыкла все на совесть делать, а надобно тебе знать, что некоторые из здешних дорог прямиком в крепость ведут…

– Софья Павловна! – с укором воскликнул Семен.

– Что – Софья Павловна?! – окрысилась Софи. – У Дуни – мать-старуха на иждивении. И дня без нее не проживет. Споры, науки – исполать вам. Это ей полезно, мозги развивает. Но если узнаю, что Дуню мою своими акциями да прочей чепухой морочите, разнесу тут все к чертовой бабушке. За мной не застоится…

– Не беспокойся так, Софи! – улыбнулась Дуня. – Я людей лечить обучена, а не бомбами рвать…

– Никак нельзя построить новый мир, не расчистив под него строительной площадки! В душах людских – в первую очередь! – громко произнесла Оля Камышева, входя из дверей прямо в кухню. – Софи, рада тебя видеть!

– И я тебя, Олечка! Но здесь уж не митинг, да и Матрена там – видишь, с людьми работает. Право, мне б не хотелось, чтоб кто-то в моей душе копался… пусть даже место расчищал. Я уж как-нибудь сама…

– Снобизм! Снобизм правящей элиты погубит все то стоящее, что в ней еще осталось. Все сгниет под руинами старого мира!

– Оля! Очнись! – Софи, привстав, помахала пальцами перед лицом подруги. – Это я, Софи! И я еще не руина старого мира! Узнаешь меня?

Разрозненные голоса в комнате замолкли, а потом зазвучали вновь, слаженно и сурово:

Услышав тоскливый, но величавый напев, Оля вздрогнула, как боевой конь при звуке трубы, и раздула ноздри. Губы ее беззвучно шевелились, повторяя слова. Семен встал.

Софи с тревогой взглянула на Дуню. Девушка смотрела на происходящее так, как дачники на веранде наблюдают сильный грозовой дождь – со смесью отчужденного интереса и кратковременного восторга. Софи вздохнула с облегчением и отвернулась.

Рабочие расходились, громко топая и переговариваясь между собой. Матрена заглянула в кухню, сердечно улыбнулась Софи, протянула руки и явно хотела с ней поцеловаться. Однако, в последний миг удержала себя, и обернулась к молодому рабочему, задавшему ей какой-то вопрос.

– Игнат! – изумленно воскликнула Софи, наблюдавшая за неловкой сценой прощания рабочих со своей наставницей. – Вы здесь? Здравствуйте!

Бывший рабочий фабрики Туманова встретился с ней взглядом, узнал и закусил губу, явно не зная, как себя вести.

– Я выросла с Ольгой, дружу с Матреной, – поспешила ему на помощь Софи. – Вы не должны меня тушеваться…

– Я не тушуюсь… Здравствуйте вам, Софья Павловна, – голос у Игната был ниже, чем запомнился, и казался охрипшим.

– Как вы теперь? Я знаю, Михаил вас уволил…

– Помаленьку, благодарствуйте за заботу. Обходимся. На крупное производство меня нынче с моей репутацией не возьмут, дак я слесарь изрядный…

– И что ж?

– «Железный ряд» в Александровском рынке знаете? Проезд с Садовой на Фонтанку?… Хотя… Что ж я спрашиваю, что там барышне вроде вас? Извиняйте за спрос!.. – Игнат криво улыбнулся.

Между тем Софи знала «железный ряд». В колоритном Александровском рынке (особенно на его знаменитой «толкучке») она бывала частенько и подглядела и записала там немало жанровых сценок для своих будущих романов. В «железном ряду» продавались и покупались старые и новые свинцовые трубы, уголковое железо, слесарный и столярный инструмент, машины, котлы, станки по металлу и по дереву. Ближе к Садовой торговали старые кровати и другую мебель. Знатоки приходили сюда подбирать старинные предметы, в основном из красного дерева. Бродяжки тут же продавали краденые обрезки свинцовых труб, спившиеся мастеровые – свой инструмент. Здесь же играли в трилистник, в наперстки, в горошки…

– Вы там что ж… торгуете? – спросила Софи.

– Так там не только продажа, но и ремонт на месте делают. Вот я и подвизаюсь… По крайней мере, на свежем воздухе, и время для чтения и образования остается. Доволен…

– Вот и славно, вот и хорошо, что все у вас устроилось! – поспешно закивала Софи, тупя взгляд. Все остальные удивленно слушали их разговор, явно ничего не понимая.

Наконец разошлись.

– Ты знакома с Игнатом? – сразу же за стуком захлопнувшейся двери спросила Матрена. – Откуда?!

Софи коротко объяснила.

– Подумать только! – вздохнула Оля. – Он ходит сюда прилежней всех, давно, и читает больше других. Вроде бы нам верит. Но ведь не сказал же, что его уволили посреди зимы, что остался без куска хлеба…

– Не хотел заботить своими делами? – предположил Семен.

– Или все же не доверяет… – вздохнула Матрена.

– Скоро уж Кирилл с Сергеем придут, – напомнил Семен. – Хорошо бы пожрать чего…

– Я не могу ничего теперь. И есть не хочу. И говорить. Устала… – пробормотала Оля, со всего размаха падая на продавленную панцирную кровать.

– Тогда я хоть самовар… – уныло сказал Семен.

– Я могу сготовить, – предложила молчавшая до той поры Дуня. – Давайте кашу сварю. Пшено есть?

– И масло есть! – вмиг оживился Семен. – А если потрошков?

– С потрошками еще лучше станет, – улыбнулась Дуня.

– Я – мигом!

Дуня сноровисто повязала нечистое полотенце вместо фартука и принялась хозяйничать. Софи, всегда легко приспосабливавшаяся к любым бытовым обстоятельствам, взялась ей помогать.

Матрена фыркнула, закурила следующую папиросу и удалилась в комнату, где присела за стол и, согнувшись крючком, стала быстро что-то писать.

Потом ели исходящую паром кашу с маслом и потрошками и пили чай. Вернувшийся с завода Кирилл все больше молчал и налегал на еду. Сергей ел мало, зато много говорил, размахивал руками и часто употреблял слова: «самоорганизация» «эволюционный» и «своеобразие момента».

В какой-то момент спросил у Софи, что она думает по поводу будущего человечества. Сам Сергей доподлинно знал, что в будущем все станут жить в огромных коммунах, в которых у людей все имущество будет общим, и оно больше не станет причиной никаких раздоров, а значит, сразу прекратится зависть, и войны, и останется лишь любовь и радость познания…

– Я думаю, что этого не будет никогда, – ответила Софи. – Просто потому, что человек так от природы устроен, чтобы иметь какое-то свое пространство, на которое другому, пусть даже во всем ему подобному, входа нет. Мне кажется, что все мы представляем собой такие коробочки. Так мы живем. И не можем из них выпрыгнуть, потому что коробочки – это мы и есть. Каждый человек – отдельная, наглухо закрытая коробочка. Вот если бы люди могли вылезти из них…

– Если это понадобится для дела, значит – вылезут! – решительно сказала Оля. – Я – уже вылезла. И Игнат. И ты, Софи… – Софи протестующе замахала рукой, но не успела ничего сказать.

Вот Семен учится на естественном отделении, – вступила в разговор Дуня. – Он мне рассказывал, что если губку протереть сквозь сито, то клетки, доселе составлявшие ее, начинают медленно сползаться обратно, постепенно сливаются в общую массу и образуют новую губку. Этот процесс можно наблюдать в прибор, называемый микроскопом. Бог весть, отчего, но ваши люди, предположительно вылезшие из коробочек, напомнили мне эти склизкие, мягкие клетки, слепо ползущие по стеклу, под равнодушным взглядом студента-естественника. Гадливое какое-то чувство…

«Ого!» – подумала Софи, но ничего не сказала. Неожиданное выступление Дуни было направлено в ее защиту, и она поняла это.

После говорили еще о многих интересных и современных предметах, но Софи вдруг неожиданно стало скучно и холодно до озноба. Захотелось поехать домой, дождаться Туманова, лечь с ним в постель и молча согреться возле его большого и горячего тела.

– Дуня, час поздний, ты едешь ли? – спросила Софи. – У меня сани с Калиной тут…

– Я провожу, – вскинулся студент.

– Я иду, Софи. Не надо провожать, Семен, – мягко сказала Дуня. – Мы с Софи давно не виделись, прокатимся еще по воздуху, поговорим…

Мороз на улице не был силен, но в сочетании с избытком влажности рождал ощущение холодной намокшей ваты. Звезды на небе тоже казались намокшими, тусклыми и расплывшимися, как на картине неумелого акварелиста.

Софи сморгнула и вдруг разом увидела, что перед ней совсем другая Дуня Водовозова, а вовсе не та, которую она знала раньше. Прежняя Дуня куда-то подевалась, а новая не выглядела ни похорошевшей, ни, наоборот, подурневшей. Ведущей чертой в ней вдруг сделалась какая-то странная перламутровая безмятежность. Если бы Софи сегодня увидала ее впервые, то решила бы, что Дуня – категорически и окончательно влюблена.

«Семен! – вдруг вспомнила она некстати смущавшегося студента-естественника. – Ну конечно! Как я раньше не догадалась! Он с Дуней… Ну, разумеется. «Общность интересов в перспективе инфекционной теории»… Ха-ха-ха! – три раза. Но это же… Это же даже лучше, чем можно было желать! Они поженятся, потом он кончит курс, начнет работать, тогда и Дуня сможет учиться своей математике на Бестужевских курсах… Замечательно выходит! Но вот одна загвоздка… Эта коммуна и все их дела… Что, если Семен попадет в крепость? Или его сошлют в Сибирь, как Коронина? Он ведь тоже чем-то таким занимался… Грибами? Или тараканами?… Да неважно! Главное – Дуня. Что ж ей тогда, ехать за ним в какой-нибудь Егорьевск? Это нельзя, ей математика нужна, а ему – наука, животный магнетизм, без этого они зачахнут оба… Что ж это значит? Значит, что нужно Семена из этой народной борьбы быстро вытаскивать, пока окончательно не увяз… Из Дуниных интересов. Но как же это будет?… Ерунда, всегда можно чего-нибудь придумать. Пусть вот хоть за границу едут… Надо будет Дуне мысль подбросить, что математики там – не чета нашим. Еще как-то…»

Так быстро и ловко Софи решала чужие жизни, ни в коей мере не задаваясь вопросом, нужно ли это, и имеет ли она на это право. «Кто право с полки взял, тот его и имеет,» – так или приблизительно так высказывался по этому поводу Туманов. В этом вопросе Софи была с ним совершенно согласна.

Она вдруг ощутила, что жутко соскучилась по Михаилу. Однако, дело с Дуней требовало последнего штриха.

– Дуня, тебе ведь Семен нравится? – спросила Софи.

– Очень нравится, – согласилась девушка. – С ним говорить просто и интересно. И столько он всего знает, читал, а вот совершенно этим не кичится… Очень нравится, – утвердила она еще раз.

Софи удовлетворенно кивнула. Потом ей пришло в голову поговорить с новой Дуней о Михаиле.

– Скажи, Дуня, ты его теперь видишь, говоришь с ним много, отчего так? Ты можешь понять? Ну пусть: он голодал, нищенствовал в детстве и юности. Много страдал. Но ведь теперь все позади. Он богат, даже если вообще ничего не станет делать, денег на всю жизнь хватит. Знатные люди заискивают перед ним. Может путешествовать, жениться, учиться чему угодно. Отчего же он теперь-то живет так мучительно, словно под пыткой?

– У тебя блокнот с собой? Ты всегда носишь… – деловито спросила Дуня.

– Блокнот? – удивилась Софи. – Есть. Но зачем тебе?

– Давай его сюда. Я отвечу на твой вопрос. Насчет Михаила Михайловича. Нарисую, мне так проще. Только скажи Калине, пусть остановит где… Трясет…

По приказу Софи Касторский остановил лошадей под фонарем, на повороте с Лештинова переулка. Дуня пристроила на колене блокнот Софи, взяла карандаш и уверенной рукой начертила две координатные оси.

– Гляди сюда. Пусть каждый человек – это точка на плоскости. Как вычислить координаты? Ось абсцисс – это место человека в ряду его предков, рода. Гляди – вот здесь будут родители, здесь, дальше – прабабушки и прадедушки. Чем дальше можно проследить, тем увереннее человек себя чувствует. А ось ординат – это другое. То, среди кого человек живет теперь, кем он сам себя понимает. Ну вот, ты говоришь: мы, дворяне… Значит, для тебя точка там, где будет плоскость дворян. Или «мы, земские врачи…» Это тоже где-то вот здесь будет. Или крестьяне, или мещане или еще что-нибудь… Правильное пересечение двух координат делает человека устойчивым, понятным и приятным себе и окружающим. Понимаешь? Вот, к примеру, Савелий Крестораздрапупов, из мещанского рода Крестораздрапуповых, выходцев из крестьян Пензенской губернии, служит на почте, достойно входит в мещанское общество городка Энска и тем вполне счастлив…

– А Михаил?

– У Михаила нет ни одной устойчивой координаты. Ни по оси «Х», ни по оси «У». От этого ему постоянно плохо.

– А что ж сделать?

– Я не знаю. Ежели бы можно было определить, высчитать… Но это ж не математическая задача…

– То есть, ты хочешь сказать, – настойчиво уточнила Софи. – Что, если бы удалось эти твои координаты найти, то ему бы сразу лучше сделалось? Так?

– Я думаю, да, – медленно сказала Дуня.

Когда приехали на Пантелеймоновскую, Туманов был уже дома. Ходил по комнатам в плюшевом халате, со стаканом в руке. Увидав Софи вместе с Дуней, стушевался, отставил стакан, пробормотал что-то…

– Пустое, Мишка! – Софи, соскучившись, не стала слушать, подошла, не смущаясь Дуни, обхватила за шею, прижалась и сразу же начала быстро-быстро рассказывать про Матренину школу, Семена, встречу с Игнатом… Глаза ее блестели, она рада была видеть Михаила, говорить с ним.

Михаил молчал, потом отпросился к себе, переодеться. Софи, извинившись перед Дуней, тоже отошла на минутку. Ольга подала чай. Туманов вернулся в гостиную раньше Софи. Посмотрел на Дуню больными глазами, улыбнулся криво и виновато.

– Что у вас, Михаил Михайлович? – спросила девушка.

– Да вот, всего один раз со своими повстречалась, и уж хандры как ни бывало! – с досадой сказал он. – Глаза горят, волосья дыбом! А со мной… видала б ты…

Дуня помолчала, отведя взгляд. Потом тихо сказала:

– Домой бы мне… Маменька волнуется…

– Сейчас чаю выпьем и тебя отвезу, – решительно сказал Туманов.

– Но Софи…

– Да ей теперь не до меня, – усмехнулся он. – Хватит своих переживаний…

В ту ночь Туманов опять ночевал в кабинете. Софи мерзла в одиночестве в огромной кровати и часто просыпалась. То, что Михаила можно позвать и сказать ему о своей в нем надобности, даже не пришло ей в голову.