Тимофей поддернул концы своего неизменного шарфа, почесал заживающую ссадину над бровью, от которой остался только почти прозрачный струп, и взглянул на Диму с искренним недоумением.
«Куда смотрит администрация школы! — праведно подумал Дима. — Почему не сделают ему замечание?» Сам Дима всегда одевался подчеркнуто аккуратно, с трех лет отказывался носить даже домашнюю одежду с пятнами или хотя бы без одной пуговицы. В математической гимназии, в которой он учился в Москве, все ученики были обязаны носить единообразную темно-зеленую форму. Кое-кому из одноклассников это не нравилось, но Дима был очень формой доволен. В одной из книг он прочитал, что в Российской империи 19 века практически все мужчины носили мундиры, по которым было легко определить род их занятий, место службы и ранг, к которому они принадлежали. Такое положение вещей казалось Диме крайне разумным. Одной из причин его симпатии к нынешним одноклассникам было как раз то обстоятельство, что, несмотря на отсутствие в школе общепринятой формы, они одевались единообразно и аккуратно и носили одинаковые значки. На этом фоне Тимофей с его шарфом, пятнами на мятых полуспущенных штанах и алюминиевой сережкой в ухе смотрелся неприятным артефактом.
— Куда ты меня зовешь? — недоверчиво переспросил Тимка.
— Я приглашаю тебя к себе домой, — терпеливо повторил Дима. — В субботу, в пять часов.
— Домо-ой?! А зачем мне? — и без того малопривлекательная Тимкина физиономия аж перекосилась от недоверия.
— У меня будет… тусовка (Дима чуть не сказал «прием», но вовремя прикусил язык), я всех из класса приглашаю, как бы знакомиться. Я же здесь новенький.
— Я тоже новенький, — прищурился Тимка. — Но что-то никого к себе тусоваться не зову…
— Это твое дело, — Диме надоело сдерживать себя. — У разных людей — разные обычаи. Ты что, никогда об этом не слыхал?
— Слыхал, почему же, — неожиданно мирно ответил Тимка. — Да и видал не раз. Так когда выдвигаться-то?
— Сбор — в пять часов, — не сразу сообразил Дима.
— Ладно. Я подумаю, — Тимка уже отошел, но снова дернул себя за шарф, и голова повернулась назад, как будто на нитке. — Спасибо за приглашение.
— Пожалуйста. Я буду рад тебя видеть, — с облегчением выговорил Дима в спину однокласснику и с удовольствием подумал о том, что Тимка, скорее всего, не придет.
Аккуратно выждав время, когда до звонка на урок оставалось не более двух минут, Дима подошел к Тае Коровиной. Толстая девочка оторвалась от учебника по географии и взглянула на него с откровенным испугом. Дима вдруг почему-то почувствовал себя взрослым и великодушным.
— Не бойся, я обзываться не стану, — улыбнувшись, сказал он. — Наоборот, я хочу тебя к себе в гости пригласить… Я всех приглашаю, — поспешно добавил он, видя, как в карих глазах Таи нарастает паника. — Вечеринка для одноклассников, понимаешь?
Тая молчала. Глаза ее казались Диме похожими на изюминки. А сама девочка — на сдобную пышную булочку, вроде тех, которые продают в школьной столовой. Булка с изюмом. Внезапно Дима с невероятным изумлением осознал, что ему хочется дразниться.
Тайка Коровина — булка с изюмом, булка с изюмом, булка с изю-у-мом!
«Бред какой-то!» — подумал Дима и плотно зажмурился. Даже в детском саду он никогда никого не дразнил. Даже приставучего младшего брата…
— Спасибо, Дима, я обязательно приду, — сказала между тем Тая и громко захлопнула учебник по географии. Из учебника вылетел засушенный кленовый лист — желтый с красной каймой — и красиво спланировал на пол.
Дима поспешно нагнулся, поднял лист, подал его девочке и негромко засмеялся. Тая взглянула вопросительно.
— Это уже становится обычаем, — галантно сказал он. — При каждой нашей личной встрече я подаю тебе что-нибудь такое… флористическое.
Тая приоткрыла ярко-розовые губы, по-видимому, сраженная формулировкой. Сознательно усиливая произведенное впечатление, Дима чуть склонил голову и щелкнул каблуками.
«Булка с изюмом, булка с изюмом! Бе-е-е!» — издевательски звучало в голове.
«Наверное, все-таки „противоречивое поведение“, — с унылой покорностью подумал Дима. — Это оно! Интересно, если это только сейчас началось, то когда кончится?»
Над школьным коридором ошалелой трелью залился звонок.
Михаил Дмитриевич Дмитриевский изначально не собирался присутствовать на вечеринке одноклассников сына.
— Ты не волнуйся, я тут с вами отсвечивать, — профессор щегольнул «молодежным», как ему казалось, словечком, — не стану. Посижу в читальном зале в БАНе (БАН — Библиотека Академии наук — прим. авт.), почитаю старые работы, кое-что отдам отксерокопировать. Все равно давно собирался это сделать. Почему не теперь? Я, знаешь, еще аспирантом особенно любил первый читальный зал БАНа, тот, который с зелеными лампами. Как-то в нем невероятно уютно работается. По сравнению с питерской Публичкой и даже с московской Ленинкой…
Дима кивнул и едва заметно вздохнул. У него уже не оставалось сомнений: в последний год отец действительно стал гораздо более многословным (из пиетета перед родителем Дима не решался даже подумать — «болтливым»), чем был раньше. «Разговаривал бы уж тогда, что ли, с бабушкой», — пожелал мальчик, который, пожалуй, стал за этот же период еще молчаливее.
Александра Сергеевна между тем развила бурную деятельность. Для помощи в подготовке была внеурочным образом вызвана домработница, хотя Дима уныло и вполне безнадежно пытался объяснить бабушке, что он сам может пропылесосить и помыть полы, а из еды будет совершенно достаточно бутербродов и пары покупных тортов.
— Не говори ерунды! — строго сказала Александра Сергеевна.
Своим пожилым приятельницам она с громогласным удовольствием объясняла по телефону:
— Ну, вы понимаете, мне надо принять больше двадцати человек, это же вам не фунт изюма… К тому же все они первый раз приходят в дом, а все мы прекрасно знаем, как много зависит от первого впечатления… Впоследствии, когда приходишь в знакомое место, многого уже не замечаешь, а в первый раз каждая мелочь может резнуть… Михаил, естественно, отстранился. Он всегда отстраняется от всего, кроме науки, и отсюда все его беды. Ergo sum, я должна безукоризненно продумать нюансы, ведь от того, насколько успешно все пройдет, зависит репутация моего старшего внука в его нынешней общественной группе…
От бабушкиных слов у Димы по позвоночнику ползали отвратительные мурашки. Он подозревал и предвидел все самое нехорошее. Он боялся сказать Александре Сергеевне, но решился обратиться к отцу с вопросом: нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы бабушка на момент вечеринки тоже куда-нибудь отбыла, например, в гости. Михаил Дмитриевич сделал испуганное лицо и ответил, чтобы Дима не смел об этом даже и думать: бабушка, разумеется, уйдет, но непременно обидится на всю оставшуюся жизнь. Дима глубоко вздохнул и сжал кулаки. Он, конечно же, все понимал: папе удобно так, а бабушке — эдак. Его собственные удобства здесь в расчет не принимались.
Впрочем, бабушка вовсе не отстраняла Диму от приготовлений. Наоборот, по каждому вопросу она с ним подчеркнуто советовалась — «ведь это, в конце концов, твои гости».
— Как ты думаешь, можно ли для форшмака взять селедку в пластмассовой таре? Это удобно, но я, если сказать честно, сильно сомневаюсь в ее качестве…
— Какие бокалы подать для прохладительных напитков — сиреневые, с тиснением, на тонких ножках или широкие, хрустальные? К последним имеется графин, но в нем обыкновенно подают водку для мужчин. Вам еще рано…
— Белая льняная скатерть с мережкой, несомненно, самая изысканная. Но подростки, по свойственной им физической неустроенности, часто проливают или роняют что-нибудь. Скатерти не жаль: сейчас есть прекрасные средства для выведения пятен, но ведь они же будут напрасно сконфужены… Так, может быть, взять иранскую, пеструю? Она попроще, зато на ней практически не видно пятен…
Впав в своеобразное оцепенение, не в силах ничего изменить, Дима покорно со всем соглашался и даже не пытался выяснить, что такое форшмак и в какой именно таре (стеклянной? деревянной? железной?) пребывает идеально потребная для него селедка.
Вернувшись из школы в субботу, Дима переоделся в домашнее и отправился на кухню начинять половинки яиц рублеными грибами с жареным луком (их следовало готовить прямо перед подачей на стол, чтобы не заветрились). В каждую половинку он втыкал веточку петрушки — для украшения. Михаил Дмитриевич уже ушел. Домработница накрывала раздвинутый стол иранской скатертью. Александра Сергеевна закончила протирать вафельным полотенцем хрусталь и теперь гладила голубую рубашку апаш к Диминому выходному костюму. Диме уже было все безразлично и хотелось только, чтобы все поскорее кончилось. Если бы вместо рубашки апаш ему теперь велели надеть восточный тюрбан и тапки с загнутыми носами (в комплект к иранской скатерти), он подчинился бы не раздумывая.
В десять минут шестого Александра Сергеевна спросила внука:
— Где же гости? Слегка опаздывать в дом принято всегда и везде, но странно, что не нашлось кого-нибудь одного, кто пришел бы вовремя.
— Я думаю, что они придут все вместе. Строем, — откликнулся Дима, одетый в синий бархатный в-костюм. В разрезе воротника апаш на короткой серебряной цепочке висел тяжелый фамильный медальон с католическим изображением Богоматери. Последние три поколения Дмитриевских были атеистами, но это Александру Сергеевну абсолютно не смущало. С медальоном старший внук выглядел, по ее мнению, чрезвычайно элегантно. Сумрачный, исподлобья, взгляд не портил, а лишь дополнял картину, придавая Диминому облику нечто байроническое.
— Строем? — переспросила Александра Сергеевна и улыбнулась. — С горном и барабаном?
— Возможно. Я бы не удивился.
В прихожей прозвучал музыкальный звонок, играющий первые такты 40-й симфонии Моцарта.
— Вот и они, с горном и барабаном, — сказал Дима и пошел открывать. Александра Сергеевна, скрывая любопытство, двинулась за ним.
Еще с вечера пятницы Тая совершенно задергала маму и даже довела до вспышки откровенного раздражения всегда спокойную тетю Зину.
— Мамочка, что, если я надену красное платье?
— Разумеется, оно очень праздничное.
— Но красное ведь еще полнит. А куда мне…
— Тогда надень черную кофту и юбку. Черное стройнит.
— Черное на вечеринку как-то неприлично.
— Тогда желтый джемпер с рисунком и янтарный кулон.
— Но он же совсем детский! И я в нем буду как канарейка или попугай…
— Можно надеть джинсы и синюю рубашку. Это очень современно.
— Так джинсы же в обтяжку, и у меня над ремнем жирная складка торчит.
— Да ведь рубашка широкая, она все скрывает…
— Но не очень длинная! А что, если рубашка задерется и все увидят?!
— Да иди ты хоть голой! — не выдержала наконец тетя Зина. — Только отстань от матери. Марина, неужели ты не видишь, что она над тобой просто издевается?!
Тая закусила губу. Мама тихо возразила сестре:
— Она не издевается. Я помню, как я сама в ее возрасте тоже переживала. Перебирала тряпки, смотрела в зеркало, расстраивалась. Ты, Зиночка, у нас всегда была стройненькая, в другую породу, тебе не понять…
Почему-то от маминого заступничества Тае стало еще обиднее. Вот если бы она согласилась с сестрой и так же твердо заявила, что все это ерунда, не стоящая внимания, и, в чем бы Тая ни пошла на вечеринку у Димы Дмитриевского, не имеет никакого значения, потому что вовсе не это в человеке главное, а наоборот… В этом месте своих рассуждений Тая окончательно запуталась. На глазах выступили слезы.
— Если не будешь больше нудить и разводить сырость, — сказала тетя Зина, — я дам тебе свою белую блузку с кружевами и золотую цепочку с жемчужиной-кулоном. То, что черное стройнит, — бред. Черное могут носить только люди с идеальной фигурой. Белое — все остальные. Наденешь блузку навыпуск с джинсами, она тебе будет почти до колен — никаких складок никто не увидит, даже если станешь на турнике подтягиваться. Решительные противоречия стилей — писк сезона. Например, кружева и джинса. У меня подруга детства — модельер, я от нее знаю наверное.
Тая шмыгнула носом, загоняя «сырость» обратно, и поспешно кивнула. Она ничего не понимала в тенденциях современной моды, никогда не видела в гардеробе маминой сестры белой блузки с кружевами, но тети-Зининому вкусу отчего-то абсолютно доверяла. Впрочем, кулон с жемчужиной на тоненькой золотой цепочке она уже видела и оценила его как очень изящный. Среди маминых украшений ничего подобного не было. Таина мама любила массивные золотые кольца с большими яркими камнями. Папа хорошо знал вкусы жены и всегда дарил ей соответствующие ее предпочтениям подарки. Еще Таина мама любила янтарь и называла его солнечным камнем.
На том вроде и порешили.
Когда Тая прибежала из школы, тетя Зина была на работе. Тая тут же вспомнила, что тетка по субботам ведет в институте семинар, задохнулась было трагическим всхлипом (идти в теткину комнату и копаться в ее вещах она, разумеется, не посмела бы), но напрасно: отглаженная, белая в синеву блузка висела на спинке стула, а на столе перед ней лежала маленькая темно-синяя коробочка — явно с кулоном и цепочкой. Тетя Зина не забыла о своем обещании. Тая отчего-то вспомнила отца, который вечно забывал все, что обещал дочери, и, длинно и тяжело вздохнув, использовала-таки уже родившийся в горле всхлип по назначению.
— Как в школе? — спросила вернувшаяся из кухни мама Таи.
— Пятерка по литературе и две — по истории. За контурные карты, — отрапортовала Тая.
— Умничка! Помой руки и иди есть, — сказала мама. — Щи с беляшами.
— Мам, я же на вечеринку иду, — нерешительно (щи с беляшами она очень уважала) возразила Тая. — Чего ж я наедаться-то буду?
— Да ты что! — Марина картинно всплеснула полными руками. — Совесть-то у тебя есть или как? Подумай сама: ты сказала, этот мальчик весь класс пригласил, значит вас туда без малого двадцать пять человек явится — разве на всех напасешься? Что-то подадут угостить — это понятно: чай там, бутербродики, тортики сухие я бы лично купила. Так ведь не станешь же набрасываться, как с голодного острова! Неприлично это. Слушать не хочу! Садись сейчас же и ешь щи!
— Да, конечно, мамочка, ты права, — не без удовольствия согласилась Тая. — Я просто не подумала.
После щей Тая в домашнем халатике минут пять без толку покружила по комнате, переживая. Как назло, на глаза все время попадалось зеркало. «Разбить его, что ли?» — подумала девочка, но тут же разумно отказалась от этой мысли, потому что без зеркала тоже неудобно.
Стрелка на часах застыла на половине третьего. Чтобы убить время, Тая села за стол и попыталась читать параграф по анатомии на понедельник. Ничего не запоминалось, да и при взгляде на иллюстрацию, на которой был изображен человек без кожи, щи в желудке чувствовали себя неуютно. Тогда Тая взяла атласы и цветные карандаши и аккуратно, мелкими буковками выполнила задания на контурных картах сначала по истории, а потом и по географии. Контурные карты были заданы на следующую пятницу, но Тая любила делать уроки вперед, не откладывая до последнего момента. Немного полюбовавшись красиво разрисованными контурными картами с разноцветными стрелками и значками, Тая убрала их в ящик. Взглянула на часы (в зеркало не смотреть!). Отлично! Можно потихоньку начинать умываться-одеваться.
— Мамочка, — сказала Тая, вернувшись из ванной и переодевшись. — Можно я немножечко твоей помады возьму?
— Зина, когда уходила, меня предупреждала, что ты будешь просить, — быстро ответила Марина. — Сказала: решительно никакой косметики! В тринадцать лет кожа свежая — все это не нужно и признак вульгарности.
Слова были категорически не Маринины, и Тая сразу догадалась, что если по-умному надавить, то в отсутствие старшей сестры мама не устоит.
— Мамочка, мне уже скоро четырнадцать будет, — напомнила она.
— Все равно не нужно, — с ноткой неуверенности в голосе повторила Марина.
— Ну мамочка, ну пожалуйста, я же розовую возьму, неяркую совсем, — бодро заканючила Тая.
— Ну ладно, если только розовую…
Тая решительно встала перед зеркалом. Длинные ресницы со светлыми кончиками, розовые круглые щеки…
— Мамочка! Я еще чуть-чуть пудры возьму, а то у меня после душа щеки и нос блестят, как у поросенка…
— Разве у поросят блестят щеки? — удивилась Марина.
— Ага, — безмятежно откликнулась Тая, энергично работая пуховкой. Потом окинула критическим взглядом результат. — Мам, ресницы мешают!
— Как мешают?! — испуганно переспросила Марина. — Чем это тебе ресницы помешали? И куда же их девать-то?
— Я в том смысле говорю, что все остальное уже накрашено, а у них кончики белые, — пояснила Тая.
— И что же? — мама прикинулась категорически не понимающей. Наставления сестры, по-видимому, снова активизировались в ее памяти.
— Ты мне свою тушь дай на одну крошечную минутку, — сказала Тая. — Я только кончики и подкрашу. Будет вообще незаметно. Зато красиво — волосы-то у меня, можно сказать, светлые. Если их немного начесать…
— Тая…
— Ну мамочка, мамочка, мамочка… — снова заныла дочь. — Ты же знаешь, как я переживаю из-за своей внешности-и… И если кто-то все равно косметику придумал, то могу я от нее стать хоть чуть-чуть покрасивее…
— Нормальная у тебя внешность, что ты такое придумала, Таечка… — проворчала Марина.
Тая украдкой улыбнулась своему отражению — она прекрасно понимала, что мама опять сдалась.
Выйдя из дома, Тая огляделась. Откуда-то сгустился рыжий туман. Дома выступали неясными громадами. Солнце просвечивало четко очерченным малиновым шаром, похожее на чужую планету, случайно приблизившуюся к земле.
«Какой странный город!» — подумала Тая и, поежившись, взглянула на часы. В гости и на свидания надо чуть-чуть опаздывать, это ей объясняли мама и теперь еще тетя Зина, зато папа всегда требовал точности минута в минуту. Сама же Тая на всякий случай всегда выходила заранее. Поэтому потом приходилось наматывать круги вокруг чего-нибудь, что подвернется. «Интересно, как будет со свиданиями?» — вспомнила Тая и тут же оборвала свои мечты. Кто это ее, толстую корову, пригласит на свидание?! Смешно даже думать!
Проблуждав в тумане восемь минут после назначенного срока и отведя две минуты на подход и подъем по лестнице, Тая решительно зашагала к большому серому дому дореволюционной постройки. Она знала про седьмой этаж, но специально не ездила на лифте, чтобы были физические упражнения. Так ей посоветовала тетя Зина. В Сибири семья Таи жила на первом этаже.
Так и не отдышавшись после крутого подъема, она позвонила в дверь.
Дима отворил дверь, стараясь придать своему лицу то трудно определимое выражение, которое (вместе с черно-красным значком) было отличительным признаком его теперешних одноклассников.
На пороге стояла толстая девочка Тая, улыбалась ярко-розовыми перламутровыми губами и… пыхтела, как игрушечный паровоз. Дима вздрогнул и попытался изменить лицо.
— Ой! Пых! — сказала Тая и приложила ладонь к щеке. — Это ты? («А кого она ожидала здесь увидеть?!» — подумал Дима.) Пых! Пых! Здравствуй!
— Здравствуй, Тая. Проходи, пожалуйста, — вежливо произнес он. — Давай я тебе помогу.
Тая послушно сняла плащ и передала его Диме. Дима повесил его на вешалку и оглядел девочку, почти не скрывая своего удивления. На ней была широкая и очень длинная белая рубашка. Одна щека почему-то казалась заметно краснее другой. Перламутр на губах светился в коридорных сумерках. Стриженные лесенкой волосы стояли немного дыбом. «Наверное, это что-нибудь очень модное, в чем я ничего не понимаю», — решил наконец доброжелательный Дима.
— Дима, представь мне свою гостью, — послышался из дверного проема голос Александры Сергеевны.
— Бабушка, это Тая. Тая, это…
Новый звонок прервал его на полуслове.
Одноклассники, как и предполагал Дима, пришли все вместе.
— Смотри! — вдруг прошептала Тая так близко от его уха, что он почувствовал приторный цветочный запах ее косметики. — Про них даже нельзя сказать — «толпятся на площадке». Они там — «распределились». Как будто шпионы или военная часть. Правда?
Дима честно попытался, но не успел оценить слова Таи. Роль хозяина дома показалась ему важнее ее наблюдений.
Переступая порог, каждый входящий говорил «здравствуйте». Мальчики подавали Диме руку. Девочки кивали головой и улыбались. Сегодня одноклассники казались еще более одинаковыми, чем обычно. Дима не сразу догадался, из-за чего возникло это впечатление. Между тем все было просто. Каждый мальчик держал под мышкой бутылку с кока-колой или другим напитком, а каждая девочка несла в руках пластиковый мешок из магазина «Пятерочка».
— Скажите, пожалуйста, где у вас кухня? — спросила Маша Новицкая у Александры Сергеевны, когда все уже разделись и переобулись.
Нагрузившись мешками, пятеро девочек и двое мальчиков отправились в указанном направлении.
— А где правильно руки помыть? — спросил Антон Каратаев у Димы.
Дима проводил Антона в ванную, показал мыло и полотенца.
На обратном пути заглянул в кухню и понял суть удивившего его вопроса Кирилла Савенко: «Вы богатые?»
Чтобы не вводить хозяев в чрезмерный расход, гости принесли все с собой. Мальчики — бутылки с напитками, девочки — дома приготовили кто что мог. Теперь под вялым руководством обомлевшей от изумления Александры Сергеевны они все это раскладывали на тарелочки и в вазочки. Лина Колногуз осторожно выпутывала из вощеной бумаги и красиво раскладывала по тарелке масляно блестевшие пирожки, Аня и Вика в четыре руки освобождали от полиэтилена блюдо с уже готовым салатом, посыпанным сверху зеленью и рублеными яйцами, Витя Петров делал бутерброды из колбасной нарезки.
— Дима, — с обморочным замиранием в голосе сказала Александра Сергеевна, заметив стоящего на пороге внука. — Ты тут покомандуй вместо меня, а я пойду в залу, займу взрослого гостя…
«Господи, еще же и это!» — Дима вспомнил, что восьмой «А» класс зачем-то привел с собой на вечеринку классного руководителя — учителя математики Николая Павловича.
— Маша! — решительно сказал Дима, поймав взгляд Маши Новицкой. — Все тарелки, которые есть, — там, — он указал пальцем. — Ложки и вилки — здесь. Я сейчас отлучусь, вы сами сообразите.
— Конечно, Дима, мы сообразим, — успокаивающе вымолвила Маша. — Ты не волнуйся, все будет хорошо.
«Куда уж лучше!» — мысленно огрызнулся Дима и, едва ли не на цыпочках пройдя по коридору, заглянул в гостиную.
Там царствовал старинный концертный рояль, когда-то принадлежавший бабушке Александры Сергеевны — пианистке, весьма известной в период перед Первой мировой войной.
— Есть и всегда будут три музыкальные партии, — услышал он голос Александры Сергеевны. — Первая — это, разумеется, партия Баха…
Дима потер рукой лоб и, сползая спиной по притолоке, присел на корточки.
— Вынужден признать, что, к сожалению, немузыкален от природы, — отвечает добродушный баритон Николая Павловича. — Всегда тяготел к естественным наукам. Единственное фортепьянное произведение, которое сумел освоить, — собачий вальс…
— О, это по-своему замечательное произведение, — почти кокетливо хихикнула невидимая Диме Александра Сергеевна.
Скрипнув зубами, Дима поднялся, нащупал в кармане мобильный телефон и проскользнул в кладовку. Там, не включая свет, набрал номер отца. Он знал, что, работая в читальном зале, отец всегда отключает сигнал, а иногда — и телефон целиком, чтобы случайный звонок не помешал занимающимся рядом коллегам. Но может быть, он оставил включенным виброрежим?
— Жди! — коротко сказал в трубку отец. Дима облегченно вздохнул. Повезло!
Михаил Дмитриевич водил его в Библиотеку Академии наук на экскурсию, и потому Дима легко представил себе, как отец, держа в руке мобильный телефон, выключает лампу, встает, отодвигает тяжелый стул с высокой спинкой и мимо огромных книжных шкафов выходит из полутемного читального зала в коридор, к памятнику академику Карлу Бэру и каталогу с рефератами диссертаций. Там, у окна, есть низенький столик с двумя креслами…
— Я слушаю тебя…
— Папа, приходи, пожалуйста, сейчас домой, — сказал Дима, стараясь, чтобы в голосе не звучали жалобные нотки.
— Уже иду, — немедленно откликнулся Михаил Дмитриевич. — А что случилось? Что-то с бабушкой? Твои одноклассники не явились?
— С бабушкой все в порядке, — поспешил успокоить отца Дима. — Одноклассники пришли. Понимаешь, они привели с собой учителя математики… Ты бы мог, наверное, с ним поговорить…
— Х-мм… А что, бабушка не в состоянии занять учителя математики?
— Она его уже занимает, — с отчаянием в голосе ответил Дима и прислушался. — Они играют собачий вальс. В четыре руки.
Михаил Дмитриевич расхохотался.
— Ну что ж, — отсмеявшись, сказал он. — Пожалуй, я досмотрю реферативные журналы в другой раз…
Когда Михаил Дмитриевич приехал из БАНа, гости уже играли в фанты и в шарады. Александра Сергеевна царила. Маша Новицкая представляла, как будто фикус Вольфганг — это дядюшка «честных правил» из поэмы «Евгений Онегин», Кирилл Савенко декламировал свое любимое стихотворение (оказалось что-то из Киплинга), а Николаю Павловичу выпало проползти на четвереньках под роялем.
— Бабушка, ну это же совершенно невозможно, в конце концов! — яростно прошипел бледный как полотно Дима. — У него же нога не сгибается!
Александра Сергеевна взглянула на него так, как, согласно Диминым представлениям, солдат смотрел на вошь.
— Николай Павлович, давайте я за вас проползу! — решительно, на правах хозяина, предложил он. — А вы потом за меня сделаете!
— Спасибо тебе, Дмитриевский, но я уж сам как-нибудь. Прятаться за чужие спины не привык, — сказал Николай Павлович и пополз.
На выходе из-под рояля классного руководителя с некоторым удивлением встретил Михаил Дмитриевич.
Диме к этому времени мучительно хотелось что-нибудь разбить. Большое, тяжелое и обязательно дорогое.
— Добрый вечер, папа, — сказал он. — Позволь представить тебе нашего классного руководителя…
— Дима, — вывернулась откуда-то Тая, предваряемая цветочно-косметическим запахом. — Прости, пожалуйста, я забыла, как твою бабушку зовут?
— Как Пушкина, — ответил Дима.
Михаил Дмитриевич сходу и по-честному начал выполнять свои обязанности — занимать взрослого гостя. Через пять минут они уже обсуждали теорему Ферма, которую недавно наконец-то доказал какой-то сумасшедший российский математик.
— Папа, ты, может быть, голоден, — светским тоном заметил Дима. — Рекомендую форшмак…
— Ваш сын, безусловно, прав, — спохватился Николай Павлович. — Вы же, как я понимаю, с работы. А там столько еды, что можно накормить взвод солдат первого года службы…
Бабушка между тем беседовала с Таей Коровиной.
— Я тоже и в школе, и в консерватории училась почти исключительно на «отлично», — говорила она. — Потому, Таечка, с детства уважаю прилежание и ежедневный труд и решительно не понимаю тех, кто над этим иронизирует. Сколько же времени берет в сегодняшней школе приготовление всех уроков? Должно быть, немало?
Дима вышел в коридор.
Возле вешалки Кирилл Савенко разговаривал по телефону. Тут же переминался с ноги на ногу Тимка Игнатьев, уже без куртки, но в неизменном шарфе.
— Я его впустил, — тихо сказал Кирилл, на мгновение прикрыв ладонью динамик. — Там звонка не слышно.
— Хорошо, что ты пришел. Проходи скорее в залу! — с искренней радостью сказал Дима Тимофею. — Сейчас в шарады поиграешь. Только обязательно поешь сначала, — заботливо добавил он. — Рекомендую фрикасе и салат «мимоза» Аниного и Викиного приготовления.
Тимка шарахнулся в сторону и попытался спрятаться между вешалкой и Кириллом.
Дима действительно был рад Тимке, но решительно не нравился сам себе. «А! Все равно! — он мысленно махнул рукой. — Пусть хоть кому-то будет еще более неловко, чем мне!»
Кирилл повесил трубку телефона и вместе с Тимкой вернулся в гостиную. Дима зачем-то продолжал следить за ним взглядом. Кирилл не столько пошел, сколько заструился среди гостей, задерживаясь на мгновение то возле одного, то возле другого и говоря каждому максимум по одной-две фразы. Дима в который раз поразился тому, как точно и быстро он двигается, вспомнил, как Кирилл шел по краешку крыши. «Надо напомнить ему про голубей…»
Спустя некоторое время в прихожую вышли Витя, Антон, Маша и Аня.
— …лучше, Берт не стал бы зря… — долетел до Димы обрывок фразы.
Ребята быстро достали свои куртки и куртки девочек.
— Вы куда? — удивился Дима. — Уже уходите?
— Извини, пожалуйста, но нам действительно надо. Все было здорово! — с улыбкой сказал Антон. Улыбка была как будто приклеенная скотчем за уголки.
— Твоя бабушка просто классная! — Машина улыбка смотрелась гораздо лучше. — Повезло тебе. Я таких вообще никогда не видала. Иди, она как раз тебя зовет.
— Спасибо! До свидания! — хором сказали Витя и Аня.
В зале Тая Коровина уговорила Александру Сергеевну сесть за рояль. Пожилая дама поломалась ровно столько, сколько нужно для приличия, и теперь с воодушевлением играла что-то из своего любимого Шостаковича. Публика из 8 «А» слушала, как в концерте, — вдумчиво и серьезно, с выражением на лицах.
Дима попытался снова скрыться в коридоре, но не успел: бабушка заметила его и сделала знак — стой на месте. Дима остался между мирами, как в фантастической книжке. На пороге отцова кабинета тихо говорили Тая Коровина и Тимофей Игнатьев. Тая горячилась, что-то доказывая, и один раз даже дернула Тимку за конец шарфа.
— Ты штукатурку со второй щеки тоже сотри, — усмехаясь, посоветовал в ответ Тимка. — Или уж обе напудри.
Тая мгновенно полыхнула костром и закрыла лицо ладонями.
— Ладно, будет тебе, попробую я, — непонятно сказал Тимка и пошел к вешалке.
Дима поймал его взгляд и вопросительно поднял брови. Тимка изобразил мимикой подвижной, обезьяньей физиономии довольно длинную фразу:
— Все нормально, Дима. Ты извини, но надо, понимаешь, позарез. Так вышло.
Дима в ответ молча пожал плечами.
Александра Сергеевна закончила играть и взяла в руку неизвестно когда и кем принесенную из кабинета блок-флейту.
— А сейчас мы с моим дорогим внуком сыграем вам прелестную сонатину Грига для флейты и фортепиано, — торжественно возвестила она.
— Просим, просим, — радостно подхватил Николай Павлович и несколько раз хлопнул в ладоши. Восьмой «А» глядел с вежливым ожиданием.
На глазах у Димы выступили слезы.
Тимка пробирался вдоль улицы, чувствуя себя бродячим псом, идущим по следу волчьей стаи. Лицо и руки были мокрыми от тумана, который никуда в темноте не делся. Фонари светили в вышине, как лица одноглазых призраков-великанов. Прохожие выныривали бесшумно и пропадали, похожие на обитателей подводного мира.
В одной из проходных парадных все четверо бесследно исчезли. «Должно быть, зашли в квартиру, — подумал Тимка. — Странно, что не было слышно стука двери, приветствия, голосов. Ведь дверь должны были открыть и закрыть. Допустим, открыли заранее и при встрече ничего не говорили. Но ведь затворить-то все равно надо, защелкнуть замок… Парадная гулкая, как все в этих краях. Слух у меня как у собаки. Почему же я ничего не слышал?»
Тимка поднялся наверх, до чердачной двери. Она была заперта. Спустился к подвалу. Подергал еще две маленькие дверцы в полуподвале, ведущие неизвестно куда. Тоже заперты, хотя из-под одной как будто пробивается лучик света.
Внезапно кто-то сзади закрыл ему глаза ладонями, как делают детишки в детском саду и прочие малыши: угадай, мол!
Тимка хотел было ударить локтем назад, но что-то удержало в последний миг. Вывернулся из кольца рук, обернулся, уже все зная, храня на лбу тепло узкой ладони…
Маша. Вот черт! Черт! Черт!
— Ты хороший следопыт, Тимка, — сказала Маша. — Ловко нас выследил.
— А то. Фирма веников не вяжет.
— Но — зачем?
Закладывать толстую Таю Тимка не собирался. Говорить правду о себе — тем более.
— Ты мне фант проиграла, там, у Дмитриевского. И сбежала, — сказал он.
Маша засмеялась.
— Что ж, ты прав, — весело сказала она. — Нехорошо получилось. Загадывай тогда желание. Только… — Маша на мгновение снова стала серьезной. — Не спрашивай, куда и зачем мы ушли. Это не мой секрет — я не могу сказать… Загадывай другое.
«Ты была там тогда? Тогда, у водосточной трубы? Ты спасала меня или просто привиделась мне сквозь кровавую пелену?» — Тимка знал, что никогда не спросит. Как бы ему ни хотелось…
— Закрой еще раз глаза ладонями. Как вначале. Я угадаю, — дрожащим и хриплым голосом сказал он.
Маша кивнула и зашла сзади.
Тимка на мгновение прижал ее ладони своими — сухими и горячими. Шумно втянул воздух ноздрями, запоминая.
— Маша, — сказал он.
— Угадал, — хихикнула она.
Юная волчица согласилась поиграть с псом-бродягой.
Ладони пахли грубой ржавчиной и одновременно чем-то неуловимо тонким, праздничным.
— Это я сначала бутерброды с рыбой делала, а потом мандарин чистила, — Маша опять угадала его мысли.
Обернулась ловко, перехватила Тимкины руки, провела подушечкой большого пальца вдоль ногтей. Тимка сразу застеснялся — ногти были не слишком чистые.
— Сколько у тебя заусенцев, — сказала Маша. — Больно, наверное. У меня когда один появится — и то жутко мешает и за все цепляется. Надо их специальными ножничками обстригать. Хочешь, сделаю? Я умею, меня Ася, сестра моя, научила.
Тимка представил, как Маша обстригает ему заусенцы, и зажмурился изо всей силы.
— Теперь ты иди, — сказала Маша. — А я останусь. Мне надо.
Тимка кивнул. Он все понял, но ни о чем не жалел.
Волки сбили пса со следа, заиграли, а потом прогнали вон. Пусть скажет спасибо, что не сожрали.
Пускай так. Маша. Маша. Маша.
— Это международный конкурс, поэтому все сопроводительные документы, естественно, на английском. Устраивают его в своих, конечно, интересах несколько самых крупных транснациональных корпораций. Денег не жалеют: ищут мозги, их тоже можно понять. Соединенные Штаты, бесспорно, сверхдержава, но никого, кроме врачей, адвокатов и политиков, уже давно не производит. Все остальное — импортное, привозное. Если могут купить и обеспечить достойный уровень жизни какому-нибудь одаренному колумбийцу, калмыку или русскому — почему нет? Математическая же одаренность, вы знаете не хуже меня, проявляется весьма рано. Главное, правильно сформулировать задачи…
Михаил Дмитриевич разложил на обширном письменном столе с десяток глянцевых листков и, рассказывая, обращал внимание Николая Павловича то на один, то на другой из них. Ему все больше казалось, что Николай Павлович по-английски не читает, но спросить было неловко.
— Я имею в виду, что если у вас есть или были в недавнем прошлом (конкурс по возрастным группам — от 12 до 20 лет) одаренные ученики, то вот — милости просим к участию. Анкеты условиями разрешено ксерокопировать. Я уже почти все, в том числе и предварительные задачи, перевел на русский…
При этих словах Николай Павлович явно оживился, и хозяин дома понял, что его догадка была верна.
— Есть, есть пара парнишек, — сказал учитель. — Если позволите ознакомиться, я бы им настойчиво рекомендовал…
— Ну разумеется! — воскликнул Михаил Дмитриевич. — Я же к тому и говорю. Все к вашим услугам. После письменного тура следует нечто в Москве, потом — вроде бы в Интернете онлайн (открытое информационное общество!), а потом — сияющие, захватывающие перспективы…
— Благодарю вас, Михаил Дмитриевич. Я непременно… А что же — ваш Дима будет участвовать? Он ведь, кажется, весьма одаренный математически мальчик…
— Конечно, именно для него я все это и привез. Пусть попробует свои силы, сравнит с другими. В конце концов, это просто интересно для мальчишки. Я сам, с вашего позволения, все-таки больше преподаватель, неплохой, смею заметить, но полет мысли у меня весьма ограничен по высоте. А Дима, мне кажется, мыслит значительно оригинальнее. Хотя, быть может, я и хочу ошибаться, ведь это все-таки мой сын…
В ответ Николай Павлович сделал то, чего от него и ожидал хозяин, то есть с энтузиазмом похвалил Димины математические способности. Михаил Дмитриевич щурился с притворной скромностью. В целом математики были весьма довольны друг другом и рады знакомству.
— Откуда ты их взял? Из школьного драмкружка? Кто они вообще такие?! — спрашивала Александра Сергеевна, энергично вытирая полотенцем хрустальные бокалы.
Дима у стола вытирал тарелки и убирал их в буфет. Перед уходом специально выделенная бригада из 8 «А», несмотря на протесты хозяев, вымыла всю посуду. Дима с трудом остановил Кирилла Савенко, который уже понес было на помойку мусорное ведро.
— Бабушка, я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой драмкружок? — устало откликнулся Дима. — Кажется, из них одна Света Громова действительно посещает театральную студию. А Лина Колногуз занимается вокалом, поет, ну, это же ты сама слышала…
— Да! — кивнула Александра Сергеевна. — Да! Мы с ней спели три романса. Очень одаренная девочка, может петь по нотам. Хотя голосок и не очень сильный, но изумительно верный…
— Бабушка, по сравнению с тобой действительно сильным голосом обладает только иерихонская труба, — огрызнулся комплиментом Дима. Ему все еще хотелось хамить.
Александра Сергеевна была взволнованна, хотела говорить и на сомнительный комплимент внука решила не обращать внимания.
— Я говорю о том, что все твои одноклассники, за редким исключением, производят какое-то насквозь театральное впечатление. Больше всего они похожи на тимуровскую команду из предвоенных лет. В них коллективное преобладает над индивидуальным. Теперь такой молодежи просто уже нет и быть не может… Ты читал Гайдара? — подозрительно спросила у внука Александра Сергеевна.
— Да, бабушка, — кивнул Дима. — Из трилогии про Тимура мне больше всего понравилась третья часть — «Комендант снежной крепости».
— А это… те мальчики и девочки, которые ушли в середине вечеринки… Ты думаешь, я не заметила? Они собрались, словно по тревоге, и ушли все вместе с серьезными лицами, как будто где-то что-то от них зависит.
— Но может быть, так и есть? — спросил Дима и впервые за весь вечер посмотрел бабушке прямо в глаза. — Или ты не можешь допустить…
— Ты все же что-то такое о них знаешь? — подозрительно спросила Александра Сергеевна.
— Ничего. Клянусь, ничего, — ответил Дима и аккуратно, с улыбкой облегчения уронил на пол тарелку.
— Тетя Зина, вы были правы, — повинилась Тая вечером, когда тетка устроилась перед телевизором смотреть новости.
— Да, конечно, — невозмутимо кивнула тетя Зина. — А насчет чего я права в этот раз?
— Насчет косметики. Не надо мне. Они все были ненакрашенные, я одна как попугай какаду. Да еще у меня с одной щеки пудра стерлась, а я и не заметила, пока один мальчик не сказал.
— Прямо так и сказал? — слегка улыбнулась тетя Зина. — У вас, мол, милочка, пудра обсыпалась?
— Да, приблизительно так и сказал.
— Гм-м… Осмелюсь предположить, что он к тебе неравнодушен.
— Игнатьев? Ко мне?! — изумилась Тая. — Нет, это вряд ли.
— Ну, а твой предмет? — спросила тетя Зина все с той же легкой полуулыбкой. — Должен же был быть на этой вечеринке предмет, ради которого ты чистила перышки и пудрила нос? Оправдались ли надежды?
— У них там рояль в полкомнаты, бабушка из 19 века или из Большого театра и фикус немецкого происхождения, — непонятно сказала Тая. — И вообще им до меня никакого дела нет.
— Кому нет? — переспросила тетя Зина. — Бабушке? Или фикусу?
Тая удрученно молчала, и глаза ее подозрительно блестели в мерцающем свете телевизора.
— Ну на кого он хоть похож-то? — спросила тетя Зина минуту спустя. — Чтоб я могла себе представить…
— На Фанфан-Тюльпана из старого фильма, — слегка в нос откликнулась Тая.
— То есть на актера Жерара Филиппа? — тетя Зина удивленно подняла брови. — Но он же был француз, красавец, умница, само очарование! Ничего себе, племянница…
Тая вскочила с дивана и выбежала из комнаты.
— Таиска! Погоди! Куда ты убегаешь? — крикнула ей вслед тетя Зина. — Надо же выработать план!