Створка ворот пронзительно скрипнула, словно обидевшись на что-то, но осталась неподвижной. Изюмка вздрогнул, оглянулся по сторонам, а потом снова всем телом налег на нее. Створка чуть подалась назад, и в образовавшейся щели тусклой синевой блеснул бок огромного висячего замка. Изюмка вздохнул и опустился на четвереньки.

Щель под воротами казалась невеликой даже для кошки, но мальчик, елозя по земле всем телом, упорно втирался в нее. Самым сложным оказалось протащить голову. Оцарапав нос и отяжелив затылок подворотней глиной, Изюмка справился с этим и почувствовал, что все остальное идет гораздо легче. Через несколько секунд он был уже на ногах и отряхивался, вздрагивая всем телом, как делают вышедшие из воды звери.

Луна, похожая на желтоватое лицо буфетчицы из вечерней забегаловки, освещала окрестности резким, безжалостным к полутонам светом. Изюмка прислушался к странным, ни на что не похожим голосам, раздававшимся невдалеке, оглянулся на запертые ворота и зашагал вперед по разбитой колесами грузовиков дороге.

Спустя пять минут перед ним встал новый забор, высокий, но сколоченный на живую руку, подпертый пересекающими друг друга, не струганными досками. Почти не останавливаясь, Изюмка вскарабкался на забор, перекинул через него свое тело и, на мгновение повиснув на руках, мягко спрыгнул на теплую, приятно спружинившую под его весом кучу опилок.

И сразу же услышал тихое, полное бездушной угрозы ворчание. Шагах в пяти от него, вздыбив загривок и жарко оскалившись хищной пастью, стоял огромный сторожевой пес-овчар. Глаза его в лунном свете поблескивали желто и безжалостно, а великолепные клыки отливали синевой.

Изюмка подумал о том, что сейчас овчар непременно растерзает его, но почему-то это предположение не испугало его.

– Жалко, конечно, будет, но не очень, – такими приблизительно словами можно было бы перевести его мысль.

Но Изюмка почти не умел думать словами. Он чувствовал напряжение, восторг и тревогу одновременно. И овчар вовсе не был лишним или случайным в этих ощущениях. Наоборот, он был необходим и закономерен. Изюмка был там, где хотел и делал то, что хотел. И чем бы это не кончилось, этот конец будет единственно правильным – так Изюмка ощущал ситуацию.

Стоя лицом к лицу с обозленным его вторжением овчаром, Изюмка вспомнил, как во вторник они с классом ходили на экскурсию в зоопарк. Толпа куда-то идущих и о чем-то разговаривающих людей, как всегда, поначалу подавила Изюмку, лишила его возможности самостоятельно мыслить и действовать. Он шел куда-то вместе со всеми, ждал, поворачивался, и лишь однажды окатило его жаркой волной стыда. Это случилось, когда учительница собирала деньги и сказала, что за Изюмку заплатит сама. В этот момент Изюмке страшно захотелось повернуться и убежать, затеряться в толпе, и одновременно он пожалел, что не стащил рубль, который вчера весь вечер торчал из Варькиной сумочки.

Потом смятение прошло, толпа понемногу рассеялась, Изюмка начал осознавать окружающее – и увидел зверей.

До этого дня он никогда не был в Зоопарке, и сначала его поразило то, что они сидят за такими огромными и черными решетками. Потом он разглядел звериные и птичьи глаза – бесконечно разные и в то же время схожие в чем-то главном, и лишь потом все остальное.

У клетки с волком одноклассники Изюмки толпились дольше всего.

Серый разбойник, герой бесчисленных сказок и историй пушистым клубком свернулся в углу и абсолютно не желал вставать. Маша Кораблева бросила ему в клетку карамельку, Игорь Морозов – подобранный где-то камень, ничего не помогало. Изюмка протиснулся к самой решетке и вдруг понял, что волк чувствует его. И он чувствовал волка.

– Встань, пожалуйста, – без голоса попросил он. И волк встал, качнулся с задних лап на передние, потянулся и, не мигая, уставился на Изюмку спокойными желтыми с прозеленью глазами.

– Иди сюда, – попросил Изюмка и сам сделал шаг вперед.

– Смотри, смотри, он его слушается… – шептались за спиной одноклассники.

Изюмка не слышал их. Он смотрел в волчьи глаза и тонул в них. У него заболела голова от обилия того, что он узнал и прочел в их влажной глубине.

– Скорее, дети, скорее, ну что вы прилипли к одной клетке, – торопила учительница, подталкивая в спину самых нерадивых. – Пойдемте, мы еще моржа не видели.

Изюмка уходил, не оборачиваясь, вытянувшись в струну, словно связанный каким-то заклятием. Он знал, что волк смотрит ему вслед, и знал, что должен еще раз придти сюда. Но придти, когда не будет этой гудящей и жующей толпы, в которой Изюмкина голова пустеет и мысли путаются, как нитки из заигранного кошкой клубка.

И вот он пришел. Может быть, как раз этот самый овчар и был уготован ему? И именно это он прочел в волчьих глазах? Изюмка не знает ничего, но твердо верит в то, что все будет так, как должно быть. Только то, что заставляют, может быть неправильным. Недавно Изюмка прочел сказку о Золотом Ключике и возненавидел Мальвину за то, что она заставляла Буратино умываться.

Овчар ворчит все громче, с клыков капает розовая слюна. Ему надоела неопределенность. Изюмке тоже.

– Уйди! – громко говорит он овчару. И про себя тоже повторяет: «Уйди!».

У овчара вдоль по хребту встает черный острый гребень – ему не хочется подчиняться. Он хочет загрызть Изюмку, разорвать его на мелкие клочки.

– Пошел вон! – говорит Изюмка.

Он уже знает, что овчар уйдет, и страх окончательно покинул его. Теперь боится овчар. Он не понимает власти над собой этого хилого человечка, которого он мог бы загрызть одним ударом мощных челюстей. Для взрослого зверя все непонятное – страшно. Овчар глухо ворчит и пятится назад. Изюмка тоже уходит, не оборачиваясь.

Часы на Петропавловке звонят три часа. Изюмка идет по ночному зоопарку. Ему очень хорошо, хотя он и не сумел бы сказать об этом словами. Из синей лужи холодным белым лучом встает отражение фонаря. Рядом с лучом плавает желтый кленовый лист. Изюмка трогает пальцем луч, потом вынимает лист из лужи и греет его в ладонях. Внезапно над зоопарком проносится жуткий тоскливый крик. В нем зов чего-то недоступного пониманию Изюмки, неизмеримого и несравнимого ни с чем. Оно манит и заставляет его дрожать крупной дрожью.

– Это обезьяны – гиббоны, – вспоминает Изюмка клетку с забавными чернолицыми старичками. – Они и днем кричали. Но днем почему-то смешно, а ночью страшно… Хотя нет, не страшно, тягуче как-то. Непонятно.

Изюмка идет по аллеям зоопарка и видит устремленные на него звериные глаза. Круглые и узкие, коричневые и голубые, злые и добрые. Больше всего равнодушных.

– Как и у людей, – думает Изюмка, но тут же оправдывает зверей. – Но они все в клетках и так далеко от их настоящего дома.

Фонарь запутался в листве клена и золотисто-изумрудным цветом подсвечивает его изнутри. Медленно кружась и переливаясь в его лучах, падают на асфальт осенние листья. С минуту, словно завороженный, смотрит Изюмка на это чудо, потом идет дальше.

Вот и клетка волка. Синий фонарь освещает площадку между двумя решетками. В самой клетке – густая, непроглядная темь.

– Волк, ты где? – зовет Изюмка, вглядываясь в темноту. – Я здесь, я пришел.

Прямо у решетки возникают два зеленых глаза, бесшумно обозначается большая черная тень. Зверь словно проявляется по мановению волшебной палочки. Изюмка перелезает через загородку, подходит к клетке и протягивает руки сквозь решетку. Руки у Изюмки тонкие и свободно проходят между прутьями. Ладони гладят жесткую шерсть, ощущают тепло сильного тела, перекатывающиеся под кожей мышцы. В ноздри ударяет резкий звериный запах.

– Не бойся! – говорит Изюмка напружинившемуся волку. Ему и в голову не приходит, что бояться может он сам, что безудержно не равны силы худенького десятилетнего мальчика и матерого зверя с трехсантиметровыми клыками. Изюмка видит все иначе. Он свободен и он пришел к волку, запертому в клетку. Он может выпустить на свободу и волка, но куда тот пойдет? Ведь лес далеко, а в городе столько машин и других опасностей… Значит, Изюмка сильнее и он должен утешить волка, в крайнем случае, погрустить, вместе с ним.

Вечерний зоотехник Александр Семенович, по прозвищу Саня-Рыжий стоит у выхода из зоопарка. В конце аллеи, у клетки волка он видит мальчика. Мальчик кажется ему полупрозрачным продолжением лунных лучей. Желтые листья осыпают голубые волосы мальчика и ложатся у его ног. Колышутся деревья, колышутся тени на аллеях, колышутся мысли в голове у зоотехника…

Привидится же такое! – членораздельно думает он и возвращается в комнату, где дежурный милиционер Гена пьет чай из стакана в кружевном металлическом подстаканнике, который он держит четырьмя пальцами, отставив мизинец.

– Слышь, чего примерещилось-то, – говорит Саня-Рыжий и откусывает половину бутерброда с сыром. – Будто из луча мальчик вылез и Белому Клыку загривок чешет…

– Из какого луча? – настораживается Гена.

– Ну, из лунного, ясно, из какого ж еще?

– Пить надо меньше, – брезгливо цедит милиционер и тянется к чайнику, чтобы снова наполнить опустевший стакан.

– Ясно, надо, – соглашается Саня-Рыжий и кивает головой. Голова не останавливается и некоторое время мотается вверх-вниз. Сам Саня этого, кажется, не замечает.

Изюмка попрощался с волком и снова идет по зоопарку… Глаза у него закрываются сами собой, вокруг фонарей расплываются радужные круги с острыми белыми лучами, ноги становятся ватными, как у игрушечной обезьяны Жакони – Изюмка хочет спать.

Можно конечно свернуться клубочком на ближайшей скамейке или зарыться в опавшие листья. Он уже зарывался в них в парке и знает, что внутри кучи всегда тепло. Но если он заснет, а утром кто-нибудь пойдет и увидит его… Плохо получится. Почему плохо, Изюмка не сумел бы объяснить, но воображаемая им ситуация: он, Изюмка, спит в куче листьев, а над ним стоит человек с неопределенным лицом, – казалась ему ненужной, неудобной.

Спать хотелось все сильнее, начала болеть голова и в этой боли увязали мысли, делались тусклыми и мягкими, как серая вата, которой затыкают от мороза оконные щели. Изюмка почувствовал, что сейчас упадет прямо на дорожке и заторопился.

Длинное приземистое здание тяжело привалилось боком к кирпичному забору. Его невидимые в темноте жильцы тяжело вздыхали и сочно хрумкали чем-то сильно и вкусно пахнущим.

– Днем здесь были эти… бизоны… – с трудом вспомнил Изюмка, подошел к стене и взглянул наверх. Высоко, почти под самой крышей чернело длинное окошко, забранное редкой решеткой.

Пролезу, – решил Изюмка и, быстро перебирая руками, вскарабкался наверх по боку крайней клетки. Секунду поколебался, потом оттолкнулся руками и ногами, прыгнул и на лету вцепился в холодные влажные прутья. Подтянулся, сунул голову. Засмеялся с облегчением.

– Башка пролезла, значит, все пройдет, – сказал вслух и боком, отталкиваясь саднившими ладонями, протиснулся внутрь. Кругом была темнота и звуки. Внизу тоже. – А чего бояться-то? – сам себе сказал Изюмка и, закрыв глаза, прыгнул вниз.

Внизу было сено. Изюмка вытянулся на нем, ощутил его всем телом, вдохнул раздувшимися ноздрями, чихнул и, хотя закрывшиеся глаза уже не открывались, несколько раз взбрыкнул руками и ногами, зарылся, подпрыгнул и упал в темноту сна, блаженно улыбаясь.

Серый пришел на работу, когда не было еще и семи. С собой он часов не носил, но по тому, как удивленно глянула на него заспанная вахтерша, выдавая ключи от сектора, понял, что поспешил. Но не огорчился. Тяжелая хмарь, которая тянулась со вчерашнего вечера и которую никак нельзя было назвать сном, кончилась, и впереди был новый день, который, кто знает, вдруг да и принесет что-нибудь хорошее.

Переодевшись, он первым делом прочистил автопоилку у Борьки, который еще с вечера забивал ее сеном и до утра маялся от жажды, печально фыркая и перекатывая в челюстях вялую белесую свеклу. Потом проведал малыша-зубренка, у которого еще не было официального имени. Серый звал его Мишкой, – потому что он был бурый, косматый и неуклюжий. Мишка спал в углу на соломе, а зубриха Зоя стояла над ним и бешено косила выпуклым налитым кровью глазом.

– Давайте, давайте, пошли! – громко сказал Серый и грудью налег на ручку шибера. Дверца перегонки медленно поехала вправо. Мишка вскочил на ноги и весело закрутил поросячьим несолидным хвостиком. Задевая стены могучими плечами, Зоя медленно вплыла в перегонку. Мишка хулиганил – высоко подбрасывая зад, кругами бегал по клетке.

– Ну, пошел, пошел! – добродушно повторил Серый, прихлопывая рукавицами. – Ишь, расскакался!

До открытия зоопарка оставалось еще почти три часа, и Серый не торопился, с удовольствием наблюдал за игрой резвого звереныша. На бесцветном лице плавала неопределенная и почти бессмысленная улыбка. Тонкие серые губы изгибались отдельно друг от друга, приоткрывая время от времени темную щель, в которой не виднелись зубы. Серый улыбался, разжимая челюсти, и черный змеящийся провал в сочетании с бледно-голубыми, ничего не выражающими глазами придавал его улыбающемуся лицу жутковатое и неприятное выражение.

Наконец утомившийся Мишка влетел под брюхо громко фыркнувшей Зои. Серый задвинул шибер и принялся за уборку. Сгреб лопатой навоз, вывез на тачке, ковырнул сапогом подстилку.

– Вот ведь, ироды, – пробормотал он себе под нос. – Третьего дня только все менял, а уже будто и с гнилью, – вздохнул и насадил на вилы влажное, преловатое сено…

По пути с навозного дворика, куда вываливали груженые тачки сразу три сектора, заглянул в кладовую, где хранилось сено.

– Зараз возьму кипу, – вслух сказал Серый. – Что останется, Борьке пойдет. – он шагнул в ароматную полутьму, примерился к откатившемуся брикету… и замер.

Поверх штабеля, на рассыпавшемся сене спал мальчик лет десяти.

– От это да! – негромко сказал Серый и подошел поближе, чтобы разглядеть незваного гостя.

Мальчик лежал, раскинув руки, и тихо сопел.

Серый смотрелся в лицо спящего и вздохнул. Мальчик был некрасив. Белесые негустые волосы, низкий лоб, сплюснутая переносица, толстые, словно налитые изнутри губы. Нижняя губа посредине треснула, покрылась желтоватой корочкой.

Серый жалел всех некрасивых людей, потому что сам был некрасив. Сейчас он пожалел спящего мальчика, еще ничего не зная о нем. Поначалу он не задумался над тем, как попал сюда мальчик и почему он ночует здесь. То есть у него не было отчетливых, оформленных в слова мыслей об этом. Но пожалел он его сразу за все.

В это время мальчик потянулся, еще шире раскинул руки и вдруг улыбнулся чему-то во сне. Трещинка на нижней губе разошлась и из-под корочки выступила круглая капелька крови, яркая даже в полутьме подсобки. В груди у Серого что-то больно стронулось с места, он повернулся и выскочил в длинный, по-утреннему холодный коридор. Потом опомнился, удивился, шепотом выругал себя и вернулся назад.

Он тронул мальчика за рукав, отступил назад, чтобы не испугать и спросил негромко: «Ты чего это здесь, а?»

Мальчик открыл глаза и сразу же сел, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И стал совсем маленьким, словно сложился. Серому вдруг захотелось взять его на руки, но он отчего-то испугался этого желания и быстро повторил, уже ворчливо и недовольно:

– Чего это ты тут?

– Я тут спал, – сказал мальчик и искоса посмотрел на Серого. Глаза у мальчика были маленькие, острые и темные, как бусинки.

– А чего это ты здесь спал? Разве можно? Здесь, того, не положено, – пробормотал Серый, сам не веря в убедительность своих слов.

Он чувствовал, что у мальчика надо спросить что-то другое, но никак не мог сообразить, что именно.

– Я не знал, что нельзя, – схитрил мальчик и нос его хитро сморщился, а глаза хитро заблестели. – Но я сейчас пойду и никто не узнает… А вы кто?

– Я – Серый. Работаю здесь.

– Ха! – усмехнулся мальчик, перекатился на четвереньки и внимательно, с головы до ног, оглядел Серого. – Какой же вы серый? Вы больше рыжий! Или это фамилия такая?

– Нет, не фамилия, – Серый пожал неширокими плечами. – Прозвище, может быть. Все так зовут, я уж привык.

– А, тогда ясно, – обрадовался мальчик и объяснил. – Меня тоже по прозвищу зовут – Изюмка!

– Ишь как! – улыбнулся Серый и даже не стал спрашивать, откуда взялось прозвище: глаза-изюминки говорили сами за себя.

– Да! Чего ж это ты ночью в зоопарке делал? – наконец вспомнил он.

– Я к Волку в гости приходил, – объяснил Изюмка. – А потом устал и заснул.

– К волку? – Серый задумался. – К Белому Клыку, что ль?

– Наверное. Он не сказал, как его зовут. Я зову – Волк.

– Вона как. А если бы он тебя цапнул? Зубищи-то у Клыка видал какие?

– Видал, – Изюмка тряхнул волосами, в которых застряли сухие травинки. – А только чего ему меня кусать?

– Ну-у… зверь, известно, разве разберешь, чего ему в башку придет…

– А человеку – разберешь? – вдруг спросил Изюмка. Серый смутился, переступил с ноги на ногу.

– Эка ты сказал… – медленно протянул он, но Изюмка, кажется, и не ждал ответа.

Скатившись с сена, он встал рядом с Серым и осторожно потрогал черенок огромной лопаты, прислоненной к стене.

– Я сейчас пойду, – сказ-ал он. – А потом еще приду, можно?

– Ну, а чего же…

– Так приду, – утвердил Изюмка и вскинул на Серого остренькие глазки. – Вас как спросить? Дядя Серый – можно?

– Ну чего же нельзя? Можно и так… – Серый говорил медленно, стараясь осмыслить мальчика целиком и задать ему наконец тот вопрос, который он будто бы уже знал, но вот забыл в самый последний момент…

– До свидания, дядь Серый! – Изюмка мелькнул в проеме, пробежал по гулкому коридору, потом в конце тяжело бухнула обитая жестью дверь… Серый потер лоб и подхватил с пола откатившуюся кипу сена.

Входя во двор, Изюмка кинул быстрый взгляд на три крайних окна на втором этаже и вздохнул с облегчением: света нет. Отомкнул дверь, просунул голову и сразу скосил глаза налево, к вешалке. Материного зеленого пальто на месте не было. Варька, ясное дело, дрыхнет еще.

Изюмка скинул ботинки, босиком прошлепал по коридору, осторожно потянул на себя комнатную дверь. В тот же миг Варька подняла с подушки лохматую голову и сказала злым и совсем несонным голосом:

– Где тебя черти носят? Мать обещала башку оторвать, как придет… Какого дьявола…

– А мама когда ушла? – перебил Варьку Изюмка. – Сейчас или с вечера?

– Сегодня уже, с ранья, – остывая, буркнула Варька и снова откинулась на подушку. – С утра гремели там чем-то на кухне… С Шуркой ейным… Спать мешали… Сказала: на работу пошла, а… Эх! – Варька вздохнула и потянулась всем телом, сильно изгибая спину и запрокинув назад голову.

– А поесть есть чего? – спросил Изюмка, вдруг ощутивший себя страшно голодным.

Может, и оставили что, – Варька пожала плечами. – Посмотри на кухне. Найдешь чего – поешь. Мне можешь не оставлять, я сегодня к Светке обедать пойду…

На голос из-под кровати вылез тощий полосатый котенок. Варька высунула из-под одеяла голую ногу и пошевелила пальцами. Котенок не обратил на нее внимания и с надеждой глядел на Изюмку желтыми круглыми глазищами.

– А ему-то? – огорчился Изюмка, указывая пальцем на котенка. – Голодный ведь…

– А мне-то чего? – фыркнула Варька. – Сам притащил, сам и возись с ним. Изюмка тяжело вздохнул и поплелся на кухню. Котенок, задрав хвост, с громким урчанием побежал за ним. Варька взглянула на часы, тихо выругалась и снова свернулась калачиком под одеялом.

На кухне Изюмка нашел много грязных тарелок, бутылки, половину довольно свежего батона и одну унылую кильку на блюдце с колокольчиком. На окне стояла кастрюля с молоком, превратившимся в простоквашу.

Котенок съел унылую кильку и повеселел. Изюмка налил ему простокваши на освободившееся блюдечко. Котенок некоторое время принюхивался, потом решился и стал лакать, переминаясь передними лапками и подрагивая хвостиком. Изюмка отломил себе кусок батона и принялся жевать, прихлебывая простоквашей прямо из кастрюли. Получалось очень вкусно, но в простокваше не хватаю сахара. Изюмка пошарил в облупившемся шкафу, набитом грязными банками и каким-то тряпьем, но пакета с сахаром не нашел.

Из кухни Изюмке было слышно, как ворочается в комнате Варька, скрипят пружины старого, продавленного дивана.

– Эй, Изюм! – донесся до него Варькин голос. – А ты все же где был-то?

Дожевывая булку, Изюмка вернулся в комнату и сел на полу у Варькиной постели. Варька выпрастала из-под одеяла руку, взъерошила мягкие Изюмкины волосы.

– Я, Варька, в зоопарке был, – сказал Изюмка. – Волка там гладил. А потом на сене спал… Воняет оно… Страшно вкусно!

– Врешь! – Варька недоверчиво прищурила глаза. – Так тебя туда и пустили!

– Вот не сойти мне с этого места! – поклялся Изюмка. – Вот, руки понюхай, до сих пор волком воняют, – он сунул грязную ладошку к Варькиному носу. Варька сердито зашипела, отвернулась, но Изюмка видит – поверила, и удовлетворенно улыбается.

– Страшно там небось, ночью-то? – спрашивает Варька и сладко ежится под теплым одеялом.

– Нет, не страшно, – отвечает Изюмка и, запрокинув голоеу, разглядывает сестру. Ее длинные ресницы чуть подрагивают от любопытства и отбрасывают на скулы синюю тень. Вообще Варька ничем не походит на брата. Гибкая, быстрая, темноволосая, с огромными зелеными, как у кошки глазами. Изюмка считает Варьку очень красивой. И он не так уж неправ.

– Ты в школу-то пойдешь сегодня? – лениво осведомляется Варька.

– Не зна-аю, – тянет Изюмка, искоса наблюдая за сестрой.

– Надо идти… того… и так двойки одни, – без особой уверенности говорит Варька.

– Ну пойду тогда, – вздыхает Изюмка.

– Сходи, сходи, – Варькин голос становится более решительным. – Того! Ученье – свет, неученье – тьма!

– Слыхал, слыхал, – бормочет Изюмка и незаметно для Варьки просовывает под одеяло котенка. Котенок тут же цапает шевелящиеся Варькины пальцы. Варька визжит от неожиданности, взбрыкивает ногами и на чем свет стоит клянет брата. Изюмка смеется и выпутывает из одеяла обалдевшего котенка.

Три дня Изюмка не приходил в зоопарк, и три дня Серый ждал его. Ждал, сам не зная, хочет ли он, чтобы мальчик пришел снова. С одной стороны поглядеть, зачем ему этот Изюмка? Так, беспокойство одно. Куда спокойнее безо всяких Изюмок. Лезут они во все дыры, только и гляди, как бы не зашиб их кто.

– Вот юннаты, – вспоминал Серый. – до чего шпана неприятная. Галдят вечно. Во все суются. Только отвернись, то на кулана влезут, то к якам под ноги. А убьются, спрос с кого? С него, с Серого, ясное дело… – Не нравились ему юннаты еще и тем, что ходили стайкой и почти всегда смеялись. – Хотя и чего плохого, если ребятишки смеются? – рассуждал Серый. – Хорошо, напротив. Чего ж им, плакать, что ли? И чем шататься зря, к делу сызмальства пристать – тоже неплохо…

И хотя все получалось складно, и все в юннатскую пользу, все же Серый не привечал веселых, шумных и не по-рабочему нарядных юннатов, встречал хмуро и настороженно. И они у него на секторе не приживались. Не так на других. Вон, на львятнике – целый выводок, вечно клубятся вокруг девчонок-работниц. И когда только в школу ходят?

Изюмка не был похож на юннатов. И Серый жалел его. За что? Ведь ничего же не знал о нем. А так просто – жалелось. И капельку крови на треснувшей губе вспоминал по нескольку раз на дню. И в груди что-то теплело и сжималось. Придет? Или не придет? Серый злился на себя, досадливо крутил головой, сгребая навоз. А потом с тяжелой, груженой тачкой почти бежал к выходу – вдруг Изюмка уже пришел и решается войти?

– А вдруг он в мой выходной придет? – волновался Серый. – Что тогда? Димыч, сменщик мой, вроде меня – ребятишек не больно жалует. Погонит Изюмку. Точно погонит. Как же тогда? – и Серый решил поработать эти выходные, а потом взять отгулы.

Изюмка пришел на четвертый день. Толкнул тяжелую дверь, протиснулся в щель, склонил набок растрепанную голову. Серый видел его, а он после светлого дня не различал ничего в полутьме коридора.

– Дядь Серый, вы тут есть? – негромко спросил он.

– Есть, чего ж мне не быть-то? – отозвался Серый, сам чувствуя, как непрошенная радость булькает у него в горле.

Это хорошо, – Изюмка шагнул вперед и засмеялся. Зубы у него были крупные, по краям все в зубчиках, как крепостные башенки на картинках. – А я – Изюмка. Ночевал здесь давечи. Вы меня помните еще?

– Помню, конечно, – удивился Серый. – А то как же! Всего-то три дня прошло.

– Ну и что? – Изюмка беспечно махнул рукой. – Я вот за три дня все забываю.

– Как это?

– Запросто, – объяснил Изюмка. – Вот чего в школе проходят, так даже и на тот день не помню, а уж за три дня – совсем.

– Да-а, – протянул Серый, не зная, что сказать. – Да, того… А я вот это… кое-чего помню.

Изюмка вынул из кармана три куска черного хлеба-кирпичика, как их нарезают в столовой, взвесил на ладони и спросил:

– Можно, я зверев посмотрю? Я ж в тот раз не видал!.. Можно?

– Можно, только осторожно, – усмехнулся Серый. – Пойдем со мной, я тебе покажу, кого бояться надо.

– А я никого из зверев не боюсь, – важно сказал Изюмка. – Даже льва.

– Не знаешь, потому и не боишься, – объяснил Серый. – А кабы знал – боялся. Вон Зоя – зубриха, дай ей волю, да напугай чем – по стенке размажет. Не потому – злая, а потому – глупая. У страха глаза велики – слыхал?

– А чего ж ей, такой здоровой, бояться-то? – спросил Изюмка, разглядывая косматую Зою, мерно жующую сено.

– Да на воле она, может, и не боится. А в клетке все зверье пугливое делается. Известно – свободы нет, стало быть, сам себе не хозяин. Чего захочут, то с тобой и сделают. Страшно.

– Ага, – подтвердил Изюмка. – Это как в школе.

– А чего в школе-то? – удивился Серый. – там учат, небось.

– Да, учат! – Изюмка махнул рукой. – Кого, может, и учат. А по мне так та самая клетка и есть. И училка чего захочет, то и сделает.

– Ишь как! – Серый сокрушенно покачав головой. – Не ладится, значит, у тебя с учением?

– Не-а, – Изюмка беспечно улыбнулся. – Я такой – неспособный. Училка, когда злится, меня лигофреником зовет. Чего это, вы знаете?

– Нет, не знаю.

– Варька знает, да не говорит. Ну и черт с ней!.. Ой, а это кто, лохматый такой? Тоже зубр, да?

– Не, это зубробизоны. Половина, считай, от зубра, а половина от бизона, что в Америке.

– Ага, задняя половина от зубра, да? А то башка ничуть не похожа!

– Да нет, не та половина! – рассмеялся Серый. – Ну так: мать – бизон, отец – зубр. Понял?

– Эй, Серый, корма привезли! Будешь, что ль, брать-то?

Серый отошел от клетки с зубробизоном и высунулся в проход. В дверях стояла пожилая краснолицая женщина в ватнике и кирзовых сапогах. Сама женщина была большая, почти квадратная, а ноги тонкие и ровные как палочки. Даже коленки не выдавались.

– Возьму, возьму, теть Лиза, не шуми. Успею еще, – крикнул Серый.

– И то. Я гляжу – стоит да стоит… А чего это у тебя за экскурсия? Никак юннаты такие хлипкие пошли?

– Я не юннат, – выступил вперед мальчик. – Я – Изюмка.

Женщина показалась ему сердитой и, может быть, даже была начальницей. Чтобы не подводить Серого, Изюмка решил отрекомендоваться сам и в случае чего сообщить, что он больше не будет.

Но женщина вдруг расплылась в улыбке и пропела:

– Как, как ты выговорил-то? Изю-у-у-мка? Ах ты, голубчик мой! – стуча сапогами, она широко зашагала по коридору. Изюмка на всякий случай спрятался за Серого.

– Да не пугай ты его, теть Лиза! – досадливо улыбаясь, попросил Серый. – Пусть попривыкнет.

– Кто ж он тебе? – остановившись как по команде, спросила тетя Лиза.

– Да никто. Так. Сам пришел, – Серый смущенно поежился, словно в том, что мальчик не доводился ему никакой родней, было что-то неприличное.

– Ну ладно. Я побегла, – согласилась тетя Лиза, и совсем уже было собралась уходить, как вдруг спохватилась. – А у тебя есть чем покормить-то его, бобыль ты замшелый!

– Да есть, есть! – заторопился Серый. – Хлеб и печенье, и паштет еще…

– А я и вовсе сытый, – высунулся Изюмка. Теперь тетя Лиза вовсе не казалась ему сердитой.

– Ладно! Знаю я тебя! – женщина погрозила Серому разбухшим пальцем и ушла, громко топая сапогами.

– Кто она? – спросил Изюмка, когда шаги стихли.

– В кочегарке на слоновнике работает. Шумит много, но женщина сердешная, – сказал Серый и улыбнулся, вспомнив. – Всегда говорит: я старая, больная женщина, чего вы от меня хотите? А в ту зиму, слышь, снег у яков в клетку кидали, потом оттепель, кучу к утру схватило. Як Кешка на нее влез, да и вышел как по горке из клетки. Утром пришли девчонки на козлятник – глядь, Кешка у пруда гуляет. Они туда, сюда – никого нет. Тут тетка Лиза. И что ж ты думаешь? Берет, слышь, скамейку наперевес, вот эдак, и идет на Кешку. У скамейки ножки вот эдак торчат. Кешка глянул и обалдел, ясное дело. Супротив таких рогов не попрешь. Подумал Кешка, подумал, и ушел обратно в клетку по той же куче. Теть Лиза скамейку бросила, за сердце схватилась. Однако, пока девчонки кучу раскидывали, не ушла никуда, Кешку с хворостиной караулила… Вот так-то…

– Здорово! – сказал Изюмка. – Значит, як скамейкины ножки за рога принял, да? Здорово смешно!.. Ладно, – добавил он немного погодя. – Я вам, дядь Серый, мешать не буду. Я к лошадям пойду… Как их там?..

– Куланы, – объяснил Серый.

– Ну да, куланы… А верхом на них ездют?

– Не знаю… – с сомнением протянул Серый. – Может, где и ездят… На этих вроде некому…

Изюмка ушел к куланьему вольеру, но быстро вернулся. Некоторое время внимательно наблюдал, как Серый убирает клетку яков, потом спросил:

– Может, вам пособить чего, дядь Серый?

Серый окинул взглядом щуплую изюмкину фигурку и рассмеялся:

– Чего ж ты мне пособишь? Разве что сена принеси. Вон, в кормушку положишь.

Изюмка обернулся и со всех ног побежал к кладовой. Серый оперся подбородком о черенок лопаты и задумчиво смотрел ему вслед.

– Знаешь, Изюмка, – сказал он, когда мальчик, спотыкаясь на каждом шагу, приволок огромную охапку сена, из-за которой его почти не было видно. – У меня сухари есть, и печенье в пачке. Сахар тоже. Вот только заварка кончилась. Забыл из дома захватить. Ты, того, сходи на козлятник. Там Наташа… Она, того, даст тебе. Скажи, Серый просил. И что, мол, отдаст потом… Понял?

– Понял, – согласился Изюмка. – А как я узнаю эту, Наташу?

– Да она одна там, – улыбнулся Серый. – Которая есть, та и Наташа.

– Ага. Понял, – сказал Изюмка, однако не побежал, а пошел медленно, на ходу размахивая руками и что-то шепча себе под нос.

В рабочей комнате козлятника худенькая Наташа в потертых закатанных джинсах поила чаем толстую Валентину с верблюжатника. Валентина говорила густым басом и шумно дула на чай, поднимая к ушам могучие плечи.

– А это если с какой стороны глянуть, – рассудительно гудела Валентина, следя глазами за Наташей, которая совершенно не могла усидеть на одном месте и постоянно вскакивала и перебегала со стула на кушетку, с кушетки на табуретку у титана, а с табуретки обратно на стул. – Если у тебя в голове просветление имеется, то тебе, может быть, самый след в учебу вдариться. А вот у меня, к примеру, в башке одни сумерки сплошные. И мысли всякие совсем о другом. И к чему мне, к примеру, учеба эта? А с другой стороны глянуть, ты – совсем другое дело…

Наташа слушала Валентину, улыбалась большим лягушачьим ртом, и то хватала со стола кружку с темным, уже остывшим чаем, то снова отодвигала ее от себя. Потом выхватила из пластмассовой вазочки сухарь и начала быстро-быстро грызть его большими белыми зубами.

– Наташка! А это хто такой? – прервав себя на полуслове, вдруг спросила Валентина, вытянув пухлый, сужающийся к концу палец.

Наташа глянула на дверь и заметила Изюмку, почти бесшумно возникшего на пороге. Широко заулыбалась, сморщила узкий, срезанный косой челкой лобик и догадалась:

Это, наверное, Изюмка. Серый говорил: мальчика в сене нашел. Зовут Изюмкой. Все ждал его. Это ты?

– Я, – кивнул Изюмка. – А ты – Наташа?

– Да, – почему-то обрадовалась Наташа. – А откуда ты меня знаешь?

– Дядя Серый сказал, – объяснил Изюмка.

– Вот Серый опять же, – снова заговорила Валентина. – Очень даже положительный мужик. Не злой. Работящий.

Ну да! – засмеялась Наташа. – Он же запойный. И старый уже.

– Чего это старый? – обиделась за Серого Валентина. – В самых годах еще…

– Уж не виды ли ты на него имеешь, Валентина? – усмехнулась Наташа, перепрыгивая на застеленную выцветшим пледом кушетку.

– Не, хиловат больно, – с сожалением вздохнула Валентина. – Насупротив меня другая комплекция требуется. Повредить могу. Это я так говорю – с хвилософской точки зрения…

– Ну, если с хвилософской… – засмеялась Наташа и вернулась к столу. – А ты, Изюмка, чего пришел-то?

– Дядь Серый просил заварки чуток отсыпать… Сказал, вернет на днях… Можно?

Чего ж нельзя? – отозвалась Валентина и, оттеснив хозяйку, ловко свернула газетный фунтик, смочив слюнями уголок. Отсыпала три чайных ложки с горкой заварки, заглянула в кулек, пробасила. – Хватит с вас! – и, скомкав верх, протянула фунтик Изюмке.

– Спасибо! – поклонился Изюмка, задом вышел из комнаты и плотно, стараясь не хлопать, прикрыл за собой дверь.

– Слышь, Наташка, а у Серого дети-то есть? – спросила Валентина.

– Не знаю, – улыбнулась Наташа. – Зачем мне? Вроде он холостяк.

– И то… – удовлетворенно прогудела Валентина и подула на остывший чай.

Изюмка отошел от козлятника, обернулся и замер, вытаращив глаза и запрокинув голову. В лучах заходящего солнца козлятник походил то на древнюю пирамиду, то на марсианский космический корабль. Бетонные ступени спиралью закручивались к вершине и кончались совсем неожиданно: крыша, перекладина и на ней старый, чернеющий на фоне неба колокол. На ступенях неподвижными изваяниями застыли гривистые бараны. Бетонные стены отливали синевой. Рога у верхнего барана розовели. Изюмка почувствовал, как заломило затылок, тряхнул головой.

– Дядь Серый, я заварку принес.

Хорошо, – Серый разогнулся и зазмеился навстречу Изюмке своей бегучей улыбкой. – Пойди в рабочую комнату, там в тумбочке плитка и чайник. Плитку воткни в розетку, в чайник набери воды. Сейчас я вот тут… того, кончу и приду… Он минут 15 закипать, так что ты, это… погуляй покамест…

Як Кешка прислонился к решетке патлатым боком. Изюмка почесал подставленный бок. Кешка сначала фыркал от удовольствия, а потом повернулся и попытался подцепить Изюмку длинным шелушащимся рогом. Рог застрял между прутьями и Кешка долго топтался на месте, кося на Изюмку влажным сливовым глазом. Изюмка вспомнил про то, как тетка Лиза гоняла яка скамейкой, погрозил Кешке пальцем и ушел.

– Слышь, Изюм, – Варька выгнулась под одеялом. – А с какими я вчера мальчиками познакомилась – отпад!

– А с какими? – спросил Изюка и зевнул.

– С шикарными, правда! Мы со Светкой вчера на дискотеку ходили. Там! У одного из них, у Георгия, представляешь, даже машина есть. Они нас потом подвезли. Сиденья мягкие, мягкие… И музыка тихая играет… там такой магнитофончик встроенный…

– А кто они такие?

– Иван в институте учится, в этом, в финансовом. А Георгий к нему в гости приехал, прямо на машине, из другого города, представляешь?. А я сказала, что мы в десятом классе учимся… А чего? Похоже, Изюм, да?

– Похоже, похоже, – подтвердил Изюмка. Разговоры о Варькиных мальчиках всегда были ему скучны.

Он как-то не понимал самой сути подобного времяпрепровождения.

Спрашивал Варьку, она смеялась, но объяснять отказывалась. А тут вдруг заговорила:

– Слышь, Изюм, а тебе не надоело так жить?

– Нет, не надоело. А как?

– Ну так, когда жрать всегда нечего, и одеть… И пальцами все тычут… И в школе… Чуть что – сразу Курапцева… Будто я хуже всех. Вот позавчера у классной косметичка пропала… Э, да чего говорить! И тебя вот тоже олигофреником зовут… будто ты неполноценный… А я-то знаю, ты умнее их всех будешь…

– Но, Варька, – рассудительно возразил Изюмка. – Я же и правда всей этой учебы не понимаю. Мне что икс, что игрек – все одно. – Изюмка засмеялся. Ему хотелось отвлечь Варьку от грустных мыслей.

– Но ведь живут же другие люди… – сказала Варька. – Вот Георгий тоже. Рассказывал. У них дом в два этажа, а во дворе пальмы растут. И от крыльца к калитке ковер лежит…

– А если дождь? – спросил Изюмка.

– Чего дождь? – удивилась Варька.

– Ну тогда ковер как же?

– Да ну тебя! – отмахнулась Варька. – Вот ты когда засыпаешь, что себе представляешь?

– Я? – Изюмка задумался. – Разное. Теперь часто, что волк у меня живет. Мы с ним в лес ходим. И что я его язык понимаю. И всех других зверей. А потом…

– А хочешь скажу – чего я? – перебила Варька.

– Давай, – вздохнул Изюмка.

– Я так представляю… – Варька села и подтянула к подбородку круглые колени. – Вот я выхожу в таком красивом платье с блестками. И здесь вырез сердечком и кулон. С большим изумрудом. Правда, мне Георгий сказал, что к моим глазам изумруды подходят. И туфли лакированные на высоких каблуках, с серебряной пряжкой. И пояс тоже серебряный. Ну с волосами ничего делать не надо, вымыть только таким шампунем, как у Алевтины в ванной стоит. Па-ахнет! И распустить… И прихожу я в школу. На вечер, к примеру. А там меня никто не узнает и все спрашивают: кто это? кто это? И все от меня балдеют. И десятиклассники, и даже Семен-физкультурник. А потом кто-нибудь говорит: да это же Варя Курапцева! И все ахают, а я иду так гордо и ни на кого внимания не обращаю. А географичка говорит нашей классной: И как это вы могли подумать, будто такая девушка может стырить у вас косметичку?! И классная сразу краснеет и соглашается, что, конечно, не могла. Но я все равно с ней не здороваюсь и ухожу. И все мне вслед смотрят. А прямо у крыльца меня ждет роскошный «кадиллак» Знаешь, чего это такое?

– Не-а.

– Это такая самая дорогая машина. Сиденья в нем бархатом обиты, а внутри встроен видеомагнитофон. Можно прямо ехать и кино смотреть…

– А рулить как же? – спросил Изюмка.

– Ну, кто рулит, не смотрит… И я, правда, сажусь в этот кадиллак и уезжаю. А за рулем сидит парень в белом костюме и с черными волосами и на меня так смотрит…

– Как? – заинтересовался Изюмка.

– А вот так, – засмеялась Варька. – много будешь знать, скоро состаришься. И мы, значит, едем… едем… на дачу. А дача вся такая шикарная, с колоннами. А внутри камин и все деревом обделано… А на полу ковер и еще… шкура медвежья. И стол накрыт. А на столе – вино хорошее и фрукты разные в вазах: яблоки, виноград, ананасы… Ты когда-нибудь ел ананасы, Изюм?

– Не-а, я их даже не видел.

– А я видела, – вздохнула Варька. – Один раз. У Алевтины. Но не ела, постеснялась попросить кусочек. Но пахнет очень вкусно… Вот. А еще – груши, персики и эти, кокосовые орехи. И мясо жареное, на вертеле. И мы все это едим и пьем. А потом опять садимся на машину…

Изюмка зевнул во весь рот и потянулся.

– Слышь, Изюм, а ты хотел бы машину?

– Ага.

– А какую?

– Вездеход, – быстро ответил Изюмка.

– Какую-какую? – Варька вытаращила глаза.

– Вездеход, – объяснил Изюмка. – Чтобы везде можно было проехать. Или еще можно «газик». Тоже хорошо.

– Ну и куда бы ты на нем поехал?

– Туда, где дождь.

– Как это?

– А просто. Я бы выехал куда-нибудь в поле, остановился и слушал, как капли стучат по крыше. А по стеклам текут струйки воды, а внутри тепло и сухо. А вокруг никого нет… Понимаешь?

– Понимаю, – задумчиво сказала Варька, а потом спросила. – А ты, Изюм, стихи часом не сочиняешь?

– Я – стихи? – страшно удивился Изюмка. – Нет, что ты! Это же только поэты…

– Да нет! – возразила Варька. – Это кто хочешь может. Были бы способности. Вот у нас Ольга Ружецкая сочиняет. И всем хвастает. Только, по-моему, у нее никаких способностей нет…..

– Ну так и у меня нет, – улыбнулся Изюмка. – Я вообще неспособный…

– Ерунда! – твердо сказала Варька. – Ты их всех не слушай. Вот мне Алевтина раз сказала, что Пушкин в школе тоже плохо учился. И в математике – ни в зуб ногой!

– Ну, раз Пушкин тоже, тогда я сегодня в школу не пойду! – засмеялся Изюмка.

– Не, не, чего это ты, – заволновалась Варька и строго сдвинула густые, тонко проведенные брови. – Я это совсем не к тому, чтобы в школу не ходить. В школу ты иди… это… обязательно…

Ну вот, видишь, – укоризненно сказал Изюмка, взял на руки сразу замурлыкавшего котенка и вышел из комнаты.

Увидев Изюмку, Серый смущенно улыбнулся и ткнул пальцем в эмалированную мисочку с отбитым краем:

– Вот, все, что есть. Может сходить, купить чего?

В мисочке лежали два обкрошившихся сухаря и полпачки печенья. По обе стороны мисочки стояло два свежевымытых стакана с торчащими из них алюминиевыми ложечками.

– Да нет, дядь Серый, хватит, – сказал Изюмка. – Чего еще ходить!

Серый облегченно вздохнул и схватил чайник.

– Вот сейчас заварочки свежей налью… – пробормотал он.

Изюмка притянул к себе пачку печенья и прочитал, шевельнув губами:

– Привет октябрю! – перевел глаза на Серого и спросил. – Чего это?

– Ну, наверное, от тех, кто это печенье делает, или… ну, не знаю я! – Серый окончательно смутился, ошпарил руку и затряс ею в воздухе.

Это ты что же такое делаешь?! – раздалось от двери, и в проеме появилась уже знакомая Изюмке тетя Лиза, которая вовсе не начальница, а работает в кочегарке. – Чем робенка-то кормишь? Сухарями какими-то заплесневелыми. Неужто б ноги отсохли до стекляшки дойти! Какую-никакую, а котлетку купить? Или пирожок там! Или уж ко мне заглянуть, в кочегарку. Небось у меня пампушка есть и беляша два. Домашние, между прочим. А ну, покладь этот сухарь на место! – скомандовала тетя Лиза Изюмке. – Сейчас я беляши принесу. Обожди чуток. – и снова вышла, перекачиваясь с боку на бок, как большая пестрая утка.

– От командирша, – усмехнулся Серый ей вслед. – Ну ты, Изюмка, и вправду подожди. Беляши у нее знатные… пробовал, того, не один раз.

Тетя Лиза вернулась и высыпала на стол два золотистых беляша и пышную булку, облепленную сахарной пудрой.

Ешь, робенок! – сказала она, пододвинув к Изюмке всю эту снедь. – Как, бишь, звать-то тебя?

– Изюмка! – ответил мальчик, от души въедаясь в пахнущую ванилью пампушку.

– Чего за кличка такая собачья? – удивилась тетя Лиза. – В документах-то как?

– В документах – Кирилл, – объяснил Изюмка.

– Вот. То другое дело – Кирюша. По-человеческому.

– Мне Изюмка нравится, – оказал Изюмка с набитым ртом. – Дразнилку трудно придумать. Кирилл – просто. Кирюшка – хрюшка. Или Кирилл – дрова рубил. Или Вовка Глухов – мой сосед по парте. Вовка – морковка, Вовка – подковка, Вовка – воровка… и еще можно. А Светке Кривко и вовсе плохо. Глядите! – Изюмка поднял ладони с растопыренными, испачканными сахарной пудрой пальцами и принялся по очереди загибать их. – Светка – конфетка, Светка – салфетка, Светка – таблетка, Светка – табуретка, Светка – каретка… Во! А ко мне – никак! Вот вы, дядь Серый, попробуйте. Изюмка-…Ну!

Серый покрутил головой, зазмеился улыбкой, признался:

– Не могу!

– Вот то-то! – обрадовался Изюмка. – И никто не может. У нас в классе всем дразнилки есть. Только у меня нету и у Аполлона Константинова. То есть, на Аполлона-то раз плюнуть придумать, конечно. Аполлон – слон. Но его все Аппендицитом зовут, потому что ему в позатом годе аппендицит вырезали. А к «Аппендициту» – никак. Только Верка Павлова говорит: «холецистит». Это у нее болезнь такая. Но только ведь это не считается, правда? Потому что совсем нескладно…

Изюмка жевал и говорил, а тетя Лиза и Серый слушали, подперев подбородки руками, и глядели одинаковыми глазами. То есть у тети Лизы глаза были карие, а у Серого – в цвет сумеречного ленинградского неба, но что-то все же одинаковое в них было. Что – этого Изюмка не сумел бы сказать словами…

Изюмка уходил, когда зоопарк уже закрылся, и сторожа, ворча, выгоняли последних посетителей. Проходя мимо клетки с волком, он оглянулся по сторонам, быстро перепрыгнул через ограду и просунул между прутьями бумажный фунтик с припрятанной беляшной начинкой. Подошедший Волк вежливо слизнул ее языком. Изюмка потрепал пышный волчий загривок.

– Ты меня узнал? – спросил он у Волка.

Волк понюхал изюмкину руку, потом лизнул. Язык был теплый и гладкий.

– А я думал, у тебя язык шершавый, как у Мурика, – сказал Изюмка и добавил. – Я еще приду. Я теперь часто приходить буду. Ладно?

Волк наклонил голову и ткнулся лбом в Изюмкину ладонь.

– Эт-то еще что такое?! – послышался сердитый и растерянный голос.

Волк насторожился, поставил торчком острые короткие уши. Изюмка краем глаза заметил сторожа, перескочил через оградку и опрометью бросился бежать к выходу из Зоопарка.

«Дядь Серый, вы где?» – позвал Изюмка. Никто не отозвался. Изюмка прошел вдоль ряда клеток, внутри которых раздавалось равномерное чавканье, будто работали машины. Толкнул дверь рабочей комнаты. Серый был здесь. Сидел за столом, уронив голову яаруки. Не шевелился.

«Здрасте!» – сказал Изюмка, поводя носом. На столе стоял мутный стакан. Вздохнув, Изюмка привычно заглянул под стол и привычно вздохнул еще раз. Серый поднял помятое лицо и глянул на Изюмку мутными как стаканное стекло глазами. – «А-а! Изюмка пришел!» – хрипло сказал он и бессмысленно улыбнулся. – «Зачем вы это, дядь Серый, а?» – с укором спросил мальчик. – «А-а! Ничего… это… я сейчас…» – Серый снова уронил голову на стол.

Изюмка немножко подумал, потом взял ведро из-под хлеба и вышел за дверь. У порога он из шланга сполоснул ведро, набрал до половины и потащил, держась за дужку обеими руками.

В комнате Изюмка взгромоздил ведро на стол, передохнул, а потом, медленно наклоняя, стал лить воду Серому на голову. Тот сначала не понял, зачмокал губами, потом ошалело вскочил, опрокинув стул: «А! Что? Где?!» – увидел Изюмку с ведром, помотал головой, словно отгоняя видение. Хрипло засмеялся, поднял ведро и сам вылил остатки себе на шею. Крякнул. Изюмка достал из шкафчика и подал ему старый синий халат. Серый утерся, снова сел за стол, поставив ноги в натекшую лужу.

«Чего это ты меня, а?» – усмехаясь, спросил у Изюмки. – «Да-а, – обиженно протянул тот. – А вы чего?» – «У меня душа попросила, – объяснил Серый, – Кто мне запретит?» – «Пить вредно!» – заявил Изюмка, – «Кто это тебе сказал?» – удивился Серый. – «В школе. И во дворе. И на плакатах видел. А училка говорит, что я ничего не помню и математику не понимаю, потому, что мама водку пила. То есть это она не мне говорит, но я слышал…» – «У тебя чего, мать пьет?!» – Серый как-то разом подобрался и протрезвел. – «Ага,» – кивнул Изюмка, – «А отец?» – «Отца нет,» – «И что ж – мать одна живет?» – «Ну, когда как…» – уклончиво ответил Изюмка, – «Хреново дело,» – Серый упер подбородок в ладони и загрустил, – «Да я привык, – утешил его Изюмка. – А вам-то чего пить?» – «Да сам не знаю, – признался Серый. – Иной раз вроде все ничего, а вдруг такая тоска накатит, что хоть вой. Свету белого не видишь, кидаться на всех хочется… Или вон утопиться… Думаешь, крутишься, с чего бы это… Да вроде нет ничего… Тогда, того, вон – единственное лекарство, – Серый указал под стол, помолчал, а потом заговорил снова. – Про меня говорят, что я скупой. Слышал, может? Так вот это, того, правда. Я деньги коплю, да. Хочу, знаешь чего – дом купить. Чтобы на озере. И лес чтобы. И огород. И банька. Я бы там живность всякую развел: кури, свинки, хряка бы держал, кроликов. Корову – нет, корове баба нужна, мужик корову не понимает. И собаку. Лохматую такую, в будке. Я ей и кличку придумал – Джульбарс. Чтобы везде за мной ходила. Да… А работать… чего ж? Работать я везде могу. Мне все равно. Лишь бы того… Лишь бы от машин подальше. Не люблю я, Изюмка, машины…» – «Много денег-то нужно?» – опросил внимательно слушавший Йзюмка. – «Ох, много, – вздохнул Серый. – Если по уму, так тыщ шесть-семь, не меньше.» – «Да, много» – признал Изюмка, который умел считать только до ста. – «А сколько вам еще осталось?» – «Ох, много,» – повторил Серый и махнул рукой. – «Ну ничего, – утешил Изюмка. – Скопите помаленьку. А я сейчас чайник поставлю.»

Лицо Серого перекосили: извилистая улыбка и болезненная гримаса.

Изюмке никогда не удавалось придти в школу вовремя. Либо опаздывал, либо приходил раньше, когда нянечка еще мыла клетчатый пол в вестибюле, а под дверями пустых классов жила таинственная темнота. Часы Изюмка знал, но вообще время понимал плохо и никак не мог поверить, что оно движется всегда одинаково. Ведь не может быть, что урок рисования и урок математики длятся одно и то же время. Математика длиннее – это же каждому известно. – «Во, гляди! – злился Вовка Глушко и тыкал пальцем в подаренные родителями часы. – Вот сюда стрелка придет и звонок будет. Что тебе математика, что тебе рисование или, к примеру, физкультура!» – «Что мне твои стрелки! – пожимал плечами Изюмка. – Они тоже могут по-разному ходить. А могут и вовсе стоять. Вон как на стенке на третьем этаже. Походят немного и остановятся. Что ж – и время, скажешь, останавливается?» – Вовка шипел, но убедить Изюмку в своей правоте не мог.

Нянечка тетя Паша пожалела присевшего под дверьми Изюмку и открыла класс. Изюмка вошел, сел за свою третью у окна парту и стал смотреть в окно.

Приходить раньше ему нравилось. Все приходят, а он уже тут, как бы часть класса, врос в парту. – «Корни могут вырасти, – подумал Изюмка. – и листочки… – он представил себе, как на его потрепанной школьной форме пробиваются нежные, клейкие листочки, и улыбнулся. – А потом цветы… – из всех известных ему цветов Изюмка выбрал для себя невзрачные рожки липы. – Зато пахнут здорово… Хотя розы тоже пахнут. И красивые… Нет, розы – это как-то слишком… И шипы у них…»

Вот опаздывать – это плохо. И не потому, что Нина Максимовна ругается. Потому, что все смотрят. Ты входишь, а они сидят и смотрят, Объясняешь чего-то (хотя чего тут объяснять?) – они смотрят, идешь к своей парте – тоже смотрят. И даже не «они» – в такие минуты Изюмка не узнает своих одноклассников. Смотрит Он – большой, многоглазый, недобрый…

В класс входили мальчики и девочки, бросали портфели, разговаривали, играли – Изюмка смотрел в окно. Очнулся, когда его сосед по парте, Вовка Глушко, нарочно шаркая тапочками, прошел мимо и уселся на последней парте рядом с Васей Громовым. – «Вовка, ты куда?» – хотел было крикнуть Изюмка, но тут вспомнил, что вчера они с Вовкой поссорились. А из-за чего – Изюмка забыл. По-честному забыл, начисто. – «Во как! – удивился Изюмка. – И чего ж теперь делать? Не спрашивать же у Вовки. Он решит, что я нарочно, издеваюсь… Ну ладно, посмотрим…»

К Изюмкиной парте подошла Илона. – «Ты чего, с Глушко поругался, да?» – спросила она. – «Не, это он со мной поругался», – возразил Изюмка, и это было правдой в любом случае – Вовка всегда начинал первым. – «А из-за чего?» – снова спросила Илона. – «Не скажу,» – ответил Изюмка и тут же испугался, что Илона обидится. Илона не обиделась ни капельки: «А он теперь всегда с Васей сидеть будет?» – «Не знаю, – Изюмка пожал плечами. – Наверное, будет, пока со мной не помирится,» – «А можно я пока с тобой сяду?» – спросила Илона. – «Садись, чего же,» – не сразу ответил Изюмка. Прикинул, как будет объяснять про Илону Вовке. Ничего не получалось – «Ну и ладно, – подумал он. – Сам к Васе ушел. Вот и пусть как хочет»

Илона положила на парту красный блестящий ранец с белыми молниями и стала вынимать из кармашков разные вещи: пенал, тетради, учебник. Потом показала на толстую черту, глубоко процарапанную на парте: «А это чего?» – «А это мы с Вовкой парту поделили, – объяснил Изюмка. – Это его половина, а это – моя.» – «А со мной ты тоже будешь делить?» – «Да нет, зачем мне? – улыбнулся Изюмка. – Пусть она вся будет твоя. Если хочешь.» – «Нет, не хочу, – возразила Илона. – Пускай она будет общая. Ладно?» – «Конечно,» – сказал Изюмка и встал, потому что в класс вошла Нина Максимовна.

Как только начался урок, Илона толкнула Йзюмку локтем и зашептала: «Ну чего там дальше-то было, с Облачным Королем?» – «Где было?!» – громко изумился Изюмка, обернувшись к Илоне.

«Курапцев! Захарова! Что за новый дуэт?» – строго спросила Нина Максимовна. Илона отвернулась от Изюмки и склонилась над тетрадкой. Но как только учительница отошла к доске, зашептала снова, не поднимая глаз: «Я, правда, целый месяц думала, и все хотела тебя спросить. Но все не получалось как-то, правда. Ты с Глушко все время. И вообще… Ты ведь расскажешь, чем кончилось, правда?» – Йзюмка вспомнил, кивнул головой и задумался.

Недели три назад Изюмка о Илоной дежурили – убирали класс. Нина Максимовна ушла, а они нашли в углу класса паука и смотрели, как он плетет сеть. Нянечка заглянула в класс, никого не увидала и заперла дверь. Они потом стучали, кричали – никто не отозвался. На этаже одни малыши – все разошлись, а нянечка, наверное, вниз ушла. Стало темнеть, свет почему-то не зажигался. Илона еще не плакала, но как-то стала заикаться и головой дергать. А что делать? Из окна не вылезешь – четвертый этаж, и дверь тоже не сломаешь. И тогда, чтобы Илона не боялась и не думала ни о чем, Изюмка стал рассказывать сказки. Он рассказывал их, как ему показалось, сто часов подряд. Он не привык столько говорить и столько думать. Затылок сзади у ушей как будто стискивали клещами, во рту сохло и перед глазами плавали какие-то звездочки. Голова болела так, что хотелось разбежаться и треснуться ею об стену. Но зато Илона перестала трястись. – «Откуда ты знаешь столько сказок?» – спрашивала она, – «Да я их совсем не знаю». – «А как же? Прямо сейчас придумываешь?» – голубые глаза Илоны круглились от удивления. – «Да нет, – Изюмка честно пытался разобраться в том, откуда берутся сказки, – Не то, чтобы прямо сейчас. Они вроде бы есть где-то. И я их вспоминаю.» – «Здорово, – говорила Илона и смотрела на Изюмку с восхищением. – Я еще ни разу в жизни ничего не вспомнила. Только что бабушка читала, иди по телевизору… Ну это ладно, а ты рассказывай, рассказывай дальше…»

А потом на этаж зачем-то пришли парень и девушка из 9-го класса. Они были из волейбольного кружка, прямо в трусах и в майках, и услышали Изюмкин голос, и спросили: «Кто это там?» – и сбегали за ключом, и выпустили Изюмку и Илону, а нянечка долго ахала и охала, и напоила их чаем с сухарями, только парень с девушкой чай пить не стали, а засмеялись и опять ушли куда-то не в сторону физкультурного зала, а нянечка покачала головой им вслед и сказала: «Эх, молодость, молодость! Куда ты только подевалась – а я и не заметила…» – И Изюмка выпил тогда целых три стакана чая и съел два сухаря, и голова стада болеть меньше, но зато заболел живот…

«Ну рассказывай, рассказывай дальше!» – попросила Илона и заглянула Изюмке в глаза. – «Хорошо, – очнулся Изюмка. – Только Нина Максимовна заругается…» – «А ты приставь руку ко рту, как будто опираешься на нее, а я приставлю к уху, тоже как будто опираюсь. И будешь рассказывать, – придумала Илона. – И Нина Максимовна ничего не заметит… А в руку возьми ручку, как будто пишешь… Нету? Ну, на вот мой карандаш…»

«Карандаш!» – подумал Изюмка и тут же вспомнил, что Вовка поссорился с ним из-за карандаша, из-за того, что он, Изюмка, нечаянно сломал Вовкин фирменный карандаш, который подарил ему старший брат. Оттого, что он это вспомнил, Изюмке стало весело, и он, не раздумывая больше, приставил руку ко рту и начал: «И тогда Облачный Король приказал Северному ветру согнать тучи и затянуть все горы туманом, чтобы путники не увидели ни отвесных стен, ни пропастей, и упали, и погибли в каком-нибудь ущелье… Но светлячки расселись на самых опасных местах и своим светом, видимым сквозь туман, указывали им верную дорогу и предупреждали об опасности…»

Изюмка выгребал из кормушки винторогих козлов перепревшее сено и выбрасывал его на пол. Потом Серый заедет сюда с тачкой и вывезет сено на помойку.

«А эт-то что у нас такое? Что за новый кадр?» – послышался голос за его спиной. Голос был такой веселый и вкусный, что Изюмке сразу захотелось широко улыбнуться и запеть песенку, которую они когда-то учили на уроке пения: «Мы – веселые ребята, – бята, – бята! Наше имя – октябрята!»

Но ничего этого йзюмка, конечно, не сделал, а просто вытянул шею и посмотрел через плечо назад. На пороге клетки стоял человек в белом халате с засученными рукавами, из которых торчали волосатые красные руки с необыкновенно тонкими и гибкими пальцами. И еще у человека были небольшие аккуратные черные усы. Ничего больше Изюмка с первого раза не заметил. Он вообще не умел видеть людей целиком – в отличие от зверя или дерева они были для него слишком многообразны и не вмешались сразу в Изюмкину голову. В первую встречу он замечал, допустим, глаза, во вторую – нос и волосы, и так дальше. Зато, то, что замечал, Изюмка рассматривал с такими подробностями, как редко кто и редко когда делает. Поэтому в давно знакомых людях Изюмка замечал страшно много всего. Но никто не знал об этом. Не знал и сам Изюмка.

«Что это вы, Сергей Иваныч, сменили гнев на милость? – спросил краснорукий человек. – Никогда раньше у вас юннатов не видел. Да еще таких маленьких…» – Из-за плеча человека выглянуло смущенное лицо Серого: «Да это не юннат, Андрей Викторович… Это так… Изюмка…» – «Да, да – слыхал, слыхал что-то… Но быть знакомым не имел чести. Ну что ж… Надеюсь, ваша дружба пойдет на пользу обоим. Только уж вы, Сергей Иваныч, поосторожнее. Звери у вас на секторе, как-никак, серьезные… Сами понимаете…» – «Да что вы, Андрей Викторович! Конечно, я, того, понимаю! Только он, того… – Серый улыбнулся какой-то неожиданной для него, гордой улыбкой. – Необычный мальчишка. Вроде как слово звериное знает. Я б не поверил, если б, того, своими глазами не видал. Никто его не боится. Даже Кузя. Право слово, я даже поразился. От всех по потолку бегает, а при нем стоит, ничего, мемешкает даже… Он, Изюмка, говорит, что к Белому Клыку может в клетку войти…» – «А вот этого не надо! – Андрей Викторович взмахнул рукой и ладонью отрубил что-то воображаемое. – Детям – им положено во все играть. А мы с вами – взрослые люди, и обязаны проследить, чтобы эти игры ничем им не грозили… „Слово знает“ – ну что за детский сад для работника зоопарка?! Слышать не хочу! Вы меня поняли, Сергей Иваныч? – Серый, потускнев, кивнул головой. – Вот так. А теперь пойдем посмотрим машкино копыто… До свидания, Изюмка… А Белого Клыка обходи за версту. Он не кажется злым, но нервозен и вспыльчив, как все волки, и серьезно покусал уже двоих наших рабочих. Вот так,» – Андрей Викторович потер предплечья ладонями, отчего на них до локтей дыбом встали черные жесткие волосы, и пошел вслед за двинувшимся по коридору Серым.

«А это кто был?» – спросил Изюмка, когда Серый вкатил в клетку дребезжащую тачку с торчащим из нее черенком лопаты. – «Это ветврач наш зоопарковский, Гостищев Андрей Викторович, – объяснил Серый. – Понравился тебе?» – «Да-а, – протянул йзюмка, раздумывая над тем, понравился ли ему ветврач. – А только Волк все равно меня кусать не будет…» – «Деловой мужик, – задумчиво сказал Серый, словно не услышав последних слов Йзюмки. – Жизнь свою знает и, того… делает…»

Думать Изюмка не умел. И когда Нина Максимовна, вытирая измазанные мелом пальцы, говорила строго и внушительно: «А ну-ка, Курапцев Кирилл! Подумай и ответь: чему равняется удвоенный икс в этой задаче?» – на лице его появлялось тоскливое и недоумевающее выражение, глаза щурились и становились маленькими и тусклыми, а сам Изюмка выглядел в такие моменты жалким и болезненно некрасивым.

Зато он умел смотреть. Часто во время перемен одноклассники подтаскивали его к окну и, указав на какое-нибудь особенно замысловатое облако, спрашивали: «На что похоже, Изюмка?» – Изюмка на секунду задумывался, потом улыбался быстрой неровной улыбкой и важно отвечал: «А то непохоже! На тетю Валю-буфетчицу, понятно. Как она над котлом наклонилась и со дна обгорелое пюре выскребывает. Вон котел внизу, видали? А в другой руке у нее – тарелка…» – И третьеклассники, ежась от удовольствия, видели и тетю Валю, и котел, и тарелку в ее руке… И, тыча чернильными пальцами в синее осеннее небо, кричали: «А это, а это, Изюмка? На верблюда, да?»

Но Нина Максимовна ничего не знала об облачных фантазиях Изюмки и по-прежнему выводила в его тетрадях жирные малиновые двойки. А изюмкины приятели-одноклассники не то не хотели открыть ей глаза, не то просто от скудости словарного запаса не умели сказать о том, что иксы и игреки вовсе не главное в жизни…

Скорее же всего их просто никто не спрашивал, а говорить со взрослыми самим, без принуждения со стороны последних, они не были приучены.

Контрольные по математике всегда были кошмаром Изюмки. Он старался на них заболеть и не придти в школу, но это не всегда удавалось. Тем более, что иногда Нина Максимовна заранее не предупреждала. Вот так и в этот раз: «А сейчас я вам раздам листочки и мы напишем небольшую самостоятельную…»

У Изюмки сразу похолодели кончики пальцев и заломило затылок. Он знал, что все равно не решит ни одну из предложенных Ниной Максимовной задач. Но сорок пять минут сидеть над пустым листком, слушать, как вокруг шуршат ручки и ничего не делать… Он пробовал рисовать во время контрольных, но Нина Максимовна отобрала листок и еще записала замечание в дневник. Замечание – ерунда, все равно мать никогда туда не заглядывает… Разве что Варька иногда…

И еще каждые пять кинут Нина Максимовна подходит к их с Вовкой парте, заглядывает в изюмкину тетрадь и говорит громким шепотом: «Ну что, Кирилл, так и сидишь над пустым листком? Ты бы хотя б попробовал решить хоть одну задачу. Ну, вот эту, к примеру. Она же легкая. Мы такие же решали на прошлом уроке. Вспомни…» – И вспоминать и пробовать бесполезно, Изюмка это знает, и Нина Максимовна знает тоже. Но через пять минут она снова склоняется над йзюмкой: «Ну что же ты, Кирилл…»

На этот раз все было не совсем обычно. Потому что вместо Вовки была Илона. Вовка, нервно сопя и облизываясь, целый урок решает свои задачи, а потом еще много раз проверяет, но все равно обязательно пропустит где-нибудь ошибку. Илона сказала: «Ты не бойся, Изюмка, я задачи быстро решаю. Я сейчас две свои, решу, а потом две твоих. А потом свою третью, если успею. А за тебя третью не буду, потому что тогда Нина Максимовна не поверит.» – И Илона склонилась над листочком, а Изюм подумал о том, какая она все-таки умная и как быстро все соображает. Потом взял ручку и стал аккуратно переписывать на листок условия задачи. Нина Максимовна увидела, что он что-то пишет, кивнула головой и прошла мимо. Изюмка вздохнул с облегчением.

Он как раз кончил переписывать, когда Илона быстро взглянула в его сторону и шепнула: «Так. Давай свою карточку, быстро, а себе возьми пока мою,» – она вырвала из тетради новый листок и, покусывая кончик ручки, стала решать изюмкины задачи. Изюмка перевернул страницу и переписал второе условие.

«Вот, – шепнула Илона. – Досюда – первое, а это – второе. А вот это – ответ. Понял?» – Изюмка кивнул и перевернул страницу назад.

Решение у задач оказалось совсем короткое. Он писал второй ответ, когда Нина Максимовна незаметно остановилась у него за спиной.

– Ну-ка, ну-ка, что у тебя тут, Кирилл? – она потянула листочек за уголок. Изюмка похолодел, а Илона как ни в чем ни бывало сгребла к себе все черновики и там, где решала изюмкины задачи, начала писать свое третье задание.

– Молодец, умница Кирюша! – воскликнула Нина Максимовна, пробежав глазами строчки, – Все верно! Вот видишь! Попробуй теперь третью задачу. Не получится – не страшно. Я и так поставлю тебе хорошую оценку!

Нина Максимовна говорила еще что-то громким шепотом, Илона лукаво улыбалась, а Изюмка увидел, как перед глазами все быстрее и быстрее, догоняя друг друга, побежали черные кольца. Он стиснул зубы, чтобы остановить их, но они не остановились, а превратились в овалы и закружились хороводом. Изюмка закрыл глаза и боком повалился в проход.

Очнулся он на холодной кожаной кушетке. Под головой холодила щеку сложенная белая простыня. Изюмка приоткрыл один глаз и понял, что находится в школьном медкабинете. Лежать было удобно, шевелиться не хотелось. За столом сидели Нина Максимовна и рыжая школьная медсестра с длинным лошадиным лицом. Звали ее по-иностранному – Ядвига Францевна.

– Да это уж не первый раз так. Но там он как-то быстро в себя приходил, – сказала Нина Максимовна. – На перемене вот как-то набегался. В класс вошел – упал, и на физкультуре. Да не он один. Мне Семен Михайлович жаловался недавно – только в вашем, говорит, классе четыре человека таких. Да в «а», да в «в» еще по три. Уж и не знаю, что и делать. Им же отдельная программа нужна, система другая, нагрузки, закаливание. А так получается: все – бегом, а вы – на скамейке посидите…

– Да, я как врач вас очень понимаю, – Ядвига Францевна кивнула огненной головой. – А нельзя ли ему дома устроить такой режим?…

– Ой, что вы! – Нина Максимовна махнула рукой. – Эта безнадежно. Он, как теперь говорят, социально неблагополучный. Неполная семья, мать пьет. Старшая сестра у нас в восьмом класс. Недавно на педсовете говорили: курит, пьет, мужчины…

– Какой кошмар! – вздохнула Ядвига Францевна. – Бедные детки! От таких матерей их нужно отбирать!

«Тут случай непростой, – сказала Нина Максимовна, – Два года назад шел об этом разговор. Кирюша был в первом классе, Варя – в шестом. Так мать костьми легла – не отдам и все. Директор наш к ней домой ходила, по-хорошему хотела. Убеждала: вы пьете, не ухаживаете за детьми как следует, у вас мужчины все время, подумайте – им же будет лучше. Если вы измените свой образ жизни, сможете забрать их назад. Так она представляете что ей ответила…» – «Что ж тут можно ответить?!» – Ядвига Францевна высоко подняла рыжие брови. – «Ну уж нет! – ответила мать двух детей. Не на ту напали! Заберут детей – и квартиру заберут. Что ж я, по-вашему, даром семнадцать лет на этой вашей гнилой фабрике в грохоте да в пуху вкалывала? Деньги-то те же я бы и лестницы мыла – заработала. Вот так – понимаете? Дети ей не нужны, нужна квартира. Директор рассказывала, аж тряслась вся…» – «Ужасно, ужасно», – Ядвига Францевна прижала ладони к длинным веснушчатым щекам. – «И ведь он неплохой мальчик, – продолжала Нина Максимовна. – Добрый, чуткий, отзывчивый. Но абсолютно не тянет. Читать я его научила, писать – кое-как. С математикой – абсолютно глухо. Сегодня я было обрадовалась – две задачи решил, а потом вижу – соседка его хитренько так на меня смотрит… Она и решила… Памяти никакой. Сегодня целый урок жуем, завтра ничего не помнит. Тема – виды подлежащих. На следующий день говорю: Кирюша, вспомни, что мы вчера проходили? О чем говорили? Что-то такое фиолетовое, – отвечает, – с зелеными блестками. – Представляете? Сейчас я его тяну, мягко стараюсь, не давлю на него. Он нервный жутко. Но у меня ведь не он один. Тридцать девять человек. Те же – Кашинцев, Аверин, Самойлов. Тот же контингент. Еще и хуже. Не только не тянут, но еще и злые, хитрые, мстительные… Иной раз сорвешься, накричишь, потом самой стыдно… А что с ним будет, когда пойдут предметники?…»

– Спецшкола… – предположила Ядвига Францевна.

– Да, скорее всего, – вздохнула Нина Максимовна, – Но перед этим окончательно расшатают ему нервную систему, озлобят, закомплексуют… И что самое страшное – ничего не поделать. Корень-то в семье…

– Да, да, это ужасно, – подтвердила Ядвига Францевна, решила, что достаточно послушала молодую учительницу и тоже заговорила о наболевшем, – Вы вот сюда взгляните, милочка, Это что, по-вашему?

– Карточки детские, – Нина Максимовна окинула взглядом шкаф с медицинскими картами.

– Да нет, я не про карты, я про наклейки на них. Видите – разноцветные. Знаете, что это? Это – хронические заболевания. Коричневые – печень, желтые – зрение, красные – сердце, зеленые нервная система… А ну-ка, найдите карточку без наклеек!.. Что, не вдруг? Не трудитесь, милочка. Я вам так скажу: три-восемь человек на класс. Это без наклеек, а остальные – больные. Чувствуете? Что ж с ними дальше-то будет? А этих – как ваш Кирюша? Я тут в медицинской газете читала – статистика. На каждый первый класс 5,8 детей с отклоняющимся поведением… Эх, где глаза у людей?! Это ж сколько спецшкол построить надо!

Изюмка устал слушать, открыл глаза и сел на кушетке. Ядвига Францевна переместилась на стуле и склонилась над ним: «Ну как, Кирюша, чувствуешь себя? Водички хочешь? – Изюмка кивнул. – На вот таблетку витаминную, заешь. Болит где-нибудь?» – «Не-а», – разжевывая таблетку, сказал Изюмка. Таблетка холодила рот. – «Ну вот и хорошо. Сейчас посидишь и домой пойдешь. Из ребятишек тебя кто-нибудь проводит.» – «Ага, – согласился Изюмка и повернулся к Нине Максимовне. – А можно Вовка? Мне с ним помириться надо». – «Конечно, конечно, – улыбнулась Нина Максимовна. – Ты сиди, а я сейчас пришлю сюда Глушко с твоим пальто и портфелем…»

В коридоре щелкнул замок. Изюмка насторожился, прислушался. Быстрые, бегучие шаги – пришла Варька. Изюмка высунулся в коридор, Варька подмигнула ему, прошла в кухню. Изюмка пошел за ней.

В кухне Варька метнула на стол сумку, отстегнула булавку (молния сломалась еще в прошлом году), выгрузила на стол мешок с овсяным печеньем, кулек с зеленым луком, еще какой-то цилиндрический сверток. Сверток лег на стол, развернулся, зарозовел колбасным боком.

– Чего это? – спросил Изюмка.

– Алевтина просила купить. Вчера еще, – объяснила Варька. – Сейчас понесу.

Алевтина Николаевна – соседка сверху. Живет на четвертом этаже. Она еще нестарая, но тяжело больна и почти никогда не выходит из дома. Когда болезнь немного отступает, Алевтина Николаевна медленно ходит по квартире, опираясь на палочку, а во время ухудшения ездит на специальном кресле с большими колесами. Большую часть года Алевтина Николаевна живет одна. Но вообще-то у нее есть муж. Он не то геолог, не то строитель, а может быть и то и другое вместе. Восемь месяцев в году он проводит где-то в тюменском крае, а поздней осенью обычно приезжает в Ленинград и всю зиму до весны живет вместе с Алевтиной Николаевной. Когда мужа нет в городе, Алевтина Николаевна не очень скучает. По крайней мере, по ней это не видно. Каждый день ей звонит сестра, которая живет в Гатчине, часто приходят подруги с прежней работы и даже со школы. Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, приходит румяная девушка Алина. Она убирает квартиру, приносит продукты и лекарства, готовит обед на три дня, обедает вместе с Алевтиной Николаевной, иногда смотрит телевизор, а потом моет Алевтину Николаевну в ванной. По средам и субботам приходит массажистка, и еще часто заглядывает сослуживцы мужа, Олега Степановича, передают приветы, всякие красивые камни-сувениры (у Алевтины Николаевны их уже три полных ящика), пьют чай с вареньем и рассказывают смешные истории из жизни геологов.

Так что Алевтине Николаевне живется не скучно. Последние три года она еще начала писать сказки для детей и рассылать их в разные журналы. Ей их оттуда аккуратно возвращают и пишут, что пока напечатать не могут, но чтобы она не отчаивалась и внимательнее работала над сюжетом.

Некоторые сказки Алевтина Николаевна читала Варьке. Варьке они не нравятся, потому что все какие-то жутковатые и, как Варька их определяет, – не очень здоровые. Вот, например, такая сказка. Два мальчика все время нарушали правила уличного движения и в конце-концов все-таки попали под машину. Но вместо того, чтобы умереть, очутились в специальной стране, где жили говорящие грузовики, мотоциклы и велосипеды. Там они выучили все правила и снова очутились на той же улице, но уже не побежали на красный свет, и машина проехала мимо. После этого мальчики всегда правильно переходили улицу и рассказали о волшебной стране всем своим друзьям.

Варька от таких сказок либо засыпала, либо покрывалась мурашками, но Алевтине Николаевне на всякий случай говорила, что сказки очень хорошие и полезные для детей.

К Варьке Алевтина Николаевна относилась хорошо. И Варька к Алевтине Николаевне относилась хорошо. Между приходами Алины Варька часто покупала Алевтине Николаевне продукты, иногда косметику и еще какую-нибудь мелочь. Алевтина Николаевна разрешала Варьке рассматривать камни сувениры и даже подарила небольшой розовый камешек, ощетинившийся мелкими лиловыми аметистами. Камешек лежал на подоконнике и, когда на него падал солнечный лучик, красиво переливался розовым светом.

Варька развязала мешок, вынула оттуда пригоршню печенья, бросила на стол. Мешок снова завязала. Потом отщипнула пучок лука, подмигнула Изюмке: «Матери на закусь!» – спрятала в холодильник. Достала большой кухонный нож и аккуратно-ровненько отрезала два кружка колбасы: «А это нам с тобой…» – «Варька, – нерешительно сказал Изюмка. – это ж наверное нехорошо…» – «Наверное, нехорошо, – равнодушно согласилась Варька. – А ты овсяное печенье любишь?» – «Люблю,» – вздохнул Изюмка. – «Ну вот и жуй, – разрешила Варька. – А Алевтина и если б знала, не рассердилась. Она не жадная. Жуй!»

В дверь коротко позвонили. – «Открой!» – распорядилась Варька, снова сгребая снедь в сумку. – Это Светка.

«Привет, Изюмка!» – ласково поздоровалась Светка и взъерошила светлые изюмкины волосы. Она любила Изюмку. – «Он у тебя на Маленького Принца похож,» – говорила Варьке.

Светке всегда хотелось иметь младшего братика или сестричку. Наряжать их, нянчиться, мыть в ванне, читать книжки… Когда была меньше, просила родителей: «Родите братика!» – Отец отмалчивался, мать смеялась: «Дай бог одну-то спиногрызку прокормить! Куда ж тебе еще? Хочешь в обносках ходить?» – В обносках Светка ходить не хотела, но за маленького братика и сейчас охотно отдала бы весь свой богатый и модный гардероб.

«Варька! – капризно сказала Светка, входя в переднюю. – Ну я тебя жду, жду… Договорились же – сразу после школы.» – «Погодь маленько, – попросила Варька. – Вот сейчас Алевтине жратву закину и пойдем. Она еще вчера просила, деньги дала. Неудобно.» – «Ну ладно, давай скорей, – согласилась Светка. – Только не болтай там с ней. А то она как начнет…» – «Да ладно тебе, – Варька пожала плечами. – Ее тоже понять надо. Сидит одна весь день… И больная… Хорошо, хоть муж есть…» – «Да, есть! – фыркнула Светка. – Как же! Что ты думаешь, у него там, на стройках этих, никого нет, да? Как же! Может, и семья есть, и дети…» – «Ну и что с того? – невозмутимо возразила Варька. – И пускай, если так. Так ведь он же к ней каждый год приезжает. И весь отпуск живет. По городу на такси катает. И за город. И деньги присылает. Алина, массажистка, лекарства – думаешь, все это дешево, да? Всякий бы так… А ты видела, как они встречаются? Нет? А я видала… Он ее на руках носит. Как в книжках… А в двенадцать часов из дома выйдешь, у них свет на кухне и тени… Сидят, разговаривают… У тебя мать с отцом много разговаривают?» – «Ну почему, разговаривают…» – смутилась Светка. – «Про что?» – «Да так, про разное… Про деньги, чего купить… Про меня, если двойку получу. Теперь вот про дачу, как участок взять…» – «Вот видишь. А они уж, наверное, не про это?» – «А про что? – заинтересовалась Светка, – Неужто про любовь? Ты слышала?» – «Не, не слышала,» – призналась Варька, – «Ну вот, – Светка разочарованно потянулась. – Может они просто чай пьют…»

«Ну ладно, чего гадать, – сказала Варька. – Ты тут посиди, а я к Алевтине сбегаю и сразу назад…»

У массивной, обитой багровой клеенкой двери Варька позвонила и приготовилась ждать. Минуты через две защелкали замки. Алевтина в длинном голубом халате сидела в кресле-каталке. Варька скорчила сочувственную гримасу.

– «Нет, нет, – торопливо отметая варькино сочувствие, сказала Алевтина Николаевна. – Я по-прежнему в хорошей форме. Просто наводила макияж, сидела у окна в кресле и стало лень вставать…» – На коленях у Алевтины действительно лежала коробочка с разноцветными тенями, похожая на палитру художника из мультфильма. – «Вот я тут купила, – сказала Варька. – Ацидофилина не было. Вот – сдача.» – «Ну чего там, копейки, – отмахнулась Алевтина. – Оставь себе на мороженое.» – «Да нет…» – пробормотала Варька, – «А почему, собственно, нет? Ты же тратишь свое время, стоишь в очереди… Все справедливо, Варя. Пойдем в кухню, поможешь мне выложить. Тебе ведь сумка сейчас нужна?» – «Да,» – кивнула Варька, ссыпала мелочь в карман и пошла за ловко маневрирующим алевтининым креслом.

«Да-а, качество у нас, конечно… – пробормотала Алевтина, разбирая продукты. – Вот эту-то колбасу, должно быть, кошки и не едят… И лук весь гнилой… Да… Я уж не говорю про все эти нитраты, пестициды, гербициды… Конечно, продукты надо покупать на рынке. Все это есть – все равно, что медленно кончать жизнь самоубийством… Ты, Варя, согласна со мной?»

– «Не знаю,» – Варька пожала плечами. – «Да, кстати, я хотела попросить тебя об одной услуге. В удобное для тебя время. Я была бы очень тебе признательна…» – «А чего сделать-то?» – перебила Варька, – «Я бы хотела попросить тебя сходить на рынок. Купить кое-что… и еще запомнить или записать, какие сейчас цены на основные продукты. Ну, мясо, творог, масло, зелень… Я же не выхожу, ты знаешь… Не то, чтобы я не доверяю Алине. По современным меркам она девушка весьма честная. Но сама понимаешь, – соблазн… А если я все буду знать, и ей, и мне будет проще… Так что, если у тебя как-нибудь найдется для меня час-другой…» – «Можно, чего ж, – согласилась Варька, – А только вам же сестра каждый день звонит, вы бы у нее и спросили. Иди в Гатчине не так?» – «Да нет, понимаешь… – Варьке показалось, что Алевтина смутилась. – Ирина воспитывает двоих сыновей, зарплата у нее и у мужа небольшая, они просто не покупают продукты на рынке… Мне как-то неудобно…» – «А-а,» – сказала Варька, а Алевтина одним ловким движением подкатилась к буфету и выхватила откуда-то фотокарточку: «Вот, взгляни. Это она мне в последний раз привезла. Ирина, Сережа, ее муж, и мальчики – Игорь и Дима. Дима старший.» – «Ага, – сказала Варька, возвращая фотографию. – А она ваша старшая сестра, да?» – «Нет, – Алевтина не смогла сдержать довольной улыбки. – Ирина моложе меня на шесть лет.» – «А выглядит старше,» – удивилась Варька. – «У нее нелегкая жизнь, – Алевтина погасила улыбку и опустила глаза. – И совершенно нет времени, чтобы следить за собой… А у тебя есть время? Я закончила новую сказку…» – «Нет, нет, – заторопилась Варька. – Я бегу. Меня Светка ждет. Мы договорились… В другой раз, ладно?» – «Ладно, в другой раз,» – вздохнула Алевтина.

Светка достала из сумочки зеркальце и кусочком ватки, намотанной на спичку, стирала размазавшуюся в углу глаза тушь.

Изюмка подошел к окну. Через двор, размахивая папкой, шла Илона. Дул ветер и развевал полы бежевого илониного плаща. Сзади летел шлейф из опавших вязовых листьев. Изюмка распахнул окно и лег грудью на подоконник: «Илона! Тн куда?» – Илона остановилась, закрутила головой, потом заметила Изюмку, обрадовалась, замахала рукой. – «Я на музыку. А ты чего делаешь?» – «Ничего.» – «Пойдем со мной! Через парк. Там качели есть,» – Изюмка подумал несколько секунд, потом совсем высунулся из окна (Светка испуганно привстала) и крикнул: «Подожди! Я сейчас выйду!» – «Ну-ка, ну-ка, – заинтересовалась Светка. – Что там у тебя за королева? – она подошла к окну, оглядела Илону и прищелкнула языком. – Нормально, Изюм. Так держать!» – «Чего ты, Светка!» – смутился Изюмка и выскочил из квартиры. Светка, не отходя от окна, видела, как вылетел из парадной Изюмка, как Илона шагнула ему навстречу и как несколько секунд они смотрели друг другу в глаза и улыбались.

А потом, не сговариваясь, повернулись и побежали в подворотню, к выходу со двора. Светка проводила их взглядом и горько, по-взрослому вздохнула.

Изюмка отпер дверь своим ключом и сразу понял: в квартире гости. На вешалке висели мужские широкоплечие куртки, а у кухонной двери тускло поблескивали горлышки бутылок, заключенных в огромную сетку. Бутылки в сетке были похожи на пойманную рыбу, и Изюмке показалось даже, что они слегка шевелятся и трутся друг об друга боками.

В прихожую выпорхнула Варька в светкином красном платье с белым воротником. Окинула Изюмку быстрым взглядом, словно проверяя, все ли в нем в порядке.

– «Мать, что ли, пришла?» – спросил Изюмка. – «Не, это ко мне, – быстрым шепотом сказала Варька. – Помнишь, я тебе говорила: Иван и Георгий… И Светка еще… Ты поздоровайся так… повежливей. Ладно?» – «Ладно, – вздохнул Изюмка и кивнул на бутылки. – А это зачем?» – «Они принесли, – пожала плечами Варька. – Я и не просила вовсе… Пойдем, я тебя познакомлю.»

– Вслед за Варькой Изюмка вошел в большую комнату. Белобрысая Светка приветливо кивнула ему. Она сидела на ручке кресла и курила. В кресле развалился черноволосый парень в мягких серых штанах, похожих на пижамные. Другой парень, унылый и длинноносый, сидел на продавленной тахте и вертел в пальцах пустой стакан.

– «Познакомьтесь, – звонко сказала Варька, – Это – Изюмка, мой брат.» – «Он чего, здесь будет, что ли? – спросил длинноносый. – Ты же говорила – нет никого…» – Черноволосый даже не взглянул на Изюмку. Загадочно улыбаясь темными губами, он не сводил глаз с Варьки. – «Как будто съесть ее хочет,» – с внезапной неприязнью подумал Изюмка.

«Здравству-уй, Изю-умка!» – пропела Светка, затянулась и по-взрослому закинула одну ногу на другую. Светка была в мини-юбке и ее ноги, обтянутые сетчатыми чулками, были видны все целиком – от начала до конца. Длинноносый парень шумно сглотнул слюну. Черноволосый смотрел на Варьку.

– «Как там в школе дела?» – спросила Варька таким тоном, что Изюмка вытаращил глаза от удивления. Потом вспомнил, что сестра изображает из себя как минимум десятиклассницу и улыбнулся. – «Ничего, нормально,» – он подозвал спрятавшегося под стол Мурика, взял его на руки и вышел из комнаты.

В маленькой комнате Изюмка посадил Мурика на кровать, сел у застеленного газетой стола, на котором стопкой лежали варькины учебники, и задумался.

Парни ему не нравились. Ни тот, ни другой. И бутылки. Там их штук десять, Йзюмка напряг свои математические способности. Это, значит, если на четверых, то получится по одной… по две… и еще немножко, А сколько они уже выпили?… У Варьки щеки красные и глаза блестят… Плохо все это… Чем плохо – Изюмка не умел объяснить даже себе, но ему захотелось вдруг, чтобы вот прямо сейчас началось землетрясение или наводнение, или чтобы просто во всем доме погас свет и варькины «мальчики» убрались отсюда подобру-поздорову.

Варька бегала из кухни в комнату, что-то носила, готовила, Изюмка слышал ее шаги по коридору и удивлялся тому, как отличается на звук варькина быстрая, словно сама себя обгоняющая походка от тяжелых и однообразных светкиных шагов. – «Тум, тум, тум,» – передразнил Изюмка светкину походку.

Потей он поиграл о Муриком, потом нарисовал большую зеленую бутылку, а из нее вылезает человек с огромным носом и держит в руках швабру.

Потом ему стало скучно и отчего-то не по себе, Варька давно уже не бегала по коридору, а из комнаты не было слышно голосов. Изюмка приоткрыл дверь и вышел в коридор, И сразу же, будто почувствовав, из комнаты выскочила Варька, прислонилась к стене и прижала руки к пылающим щекам. – «Изюм! Чего делать?! – прошептала она. – Они упились в сосиску, не соображают ничего. И уходить не собираются. Иван к Светке клеится, а Георгий все смотрит, смотрит… И не уходит. Чего делать?» – «А я почем знаю?» – Изюмка пожал плечами и хотел добавить, что сама, мол, виновата, чего звала таких… Но промолчал. В коридор вышла Светка. Глаза у нее бегали, а губы зло кривились. За ней, пошатываясь, плелся длинноносый Иван. – «Ты чего смылась-то? – сердито сказала Светка. – Мне тут кайфа нет. Я домой пойду.» – «А я как же?» – растерянно спросила Варька, и Изюмка снова подумал про землетрясение или наводнение. – «А то еще хорошо, – продолжал он думать. – Чтобы сейчас война началась. Вот сейчас включается радио и объявляют: „Внимание! Внимание! Начинается война с Германией!“ – Они, конечно, сразу уйдут. Потому что, когда война, совсем другое дело…» – «А мне-то что?! – сказала Светка и потянула с вешалки свой плащ. – Ты их звала, тебе и расхлебывать. Такие мальчики, такие мальчики…» – передразнила она. – «К-куда же ты уходишь?» – спросил Иван и икнул. – «Варя! Иди сюда! – послышался из комнаты голос Георгия. – Пусть они все уходят. Мы с тобой останемся. Правда?» – Игорь попытался обхватить Светку за плечи. Та вывернулась и, схватив плащ подмышку, нащупывала туфли. – «Варя! Ты где?» – донеслось из комнаты.

Варька взглянула на Изюмку. Это был взгляд зверя, загнанного в угол клетки. Изюмка напряг мозги так, что в шее, чуть повыше затылка, что-то треснуло и в глазах потемнело. Треск и темнота навели его на мысль.

– Варька, не бойся! – шепнул он. – Сейчас я все устрою.

Изюмка сделал несколько неверных шагов по направлению к комнате и прямо на пороге рухнул на пол, больно ударившись локтем об косяк. Несколько раз согнул и разогнул ноги, потом выгнулся дугой. Дальше пошло легче. Изюмка заскрипел зубами и почувствовал, что ему почти не надо притворяться.

– Изюмка! – пронзительно завизжала Варька и бросилась к брату. Длинноносый Иван беспокойно закрутил головой:

– Ч-че-го это он?!

Светка, которая тоже, наверное, слышала изюмкин шепот, сориентировалась быстрее всех, отбросила плащ и пришла на помощь растерявшейся Варьке.

– Скорее! Скорее! – кричала она, прыгая по коридору в одной туфле. – Голову, голову ему держи! Ложку надо! Скорую, скорую! Я бегу! Какая у вас квартира?

В комнате Георгий приподнялся в кресле, оглядел корчащегося Изюмку, спросил: «Что с ним?»

– Он, это… припадочный, – объяснила бледная как полотно Варька. – Больной. С детства. Скорую надо.

– Хорошо, вызывай, – разрешил Георгий, вставая. – А мы пойдем. Не будем мешать.

Почти не шатаясь, он пересек комнату, осторожно перешагнул через Изюмку, мельком глянул на Светку, терзавшую диск телефона, взял с вешалки свою куртку и, кивнув Варьке, вышел за дверь, Иван, пошатавшись на одном месте, последовал за ним.

Варька закрыла дверь на щеколду и села под вешалкой прямо на пол. Изюмка тоже сел, прислонившись спиной к дверному косяку. Его слегка тошнило. – «Здорово у тебя получилось! – восхищенно сказала Светка. – Как настоящий. Где это ты навострился?» – «У нас Паша Стрельцов из 3в болеет, – объяснил Изюмка. – Я видел.» – Он опустил внезапно занывшие плечи и прикрыл глаза. – «Изюм! Тебе чего, плохо?!» – Варька вскочила, не коснувшись руками пола, и прыжком очутилась возле Изюмки. – «Нет, ничего, – Изюмка смущенно улыбнулся. – Я, наверное, спать пойду… Вот, извозился весь…» – Он показал на испачканную рубашку. Карман, надорванный в суматохе, болтался клетчатым лоскутком. – «Ты ложись, ложись, Изюм! – заторопилась Варька. – Я постираю все, и зашью. До завтра высохнет.» – «Ага!» – сказал Изюмка и, осторожно придерживаясь за стену, пошел б комнату. Светка и Варька еще долго шептались в коридоре.

Чайник подпрыгивал на плитке и хрипло кашлял носиком. Серый и тетя Лиза за столом не обращали на него внимания.

«Вот такое дело получается, – сказал Серый. – Мать, значит, пьет, гуляет. Дома хорошо если раз-два в недалю. Изюмка, того, некормленный, ходит в рванье, присмотру никакого… Сестра старшая, девка, уже, видать, того… Он прямо-то не говорит, но я, того, догадался… Чего делать-то, теть Лиз?» – «Забирать оттуда мальчонку надо, это ясно. Пока не сгинул. Только как?» – тетя Лиза обхватила ладонями круглые плечи и задумалась. – «Может, я его, того, к себе возьму? – нерешительно сказал Серый. – Только пойдет ли?» – «Ну уж из тебя воспитатель! – воскликнула тетя Лиза. – Сам ведь до бутылки охотник! Чего менять-то шило на мыло?!» – «Да нет, я, того, завяжу… – пробормотал Серый. – Я же не алкаш. Я так… с тоски…» – «Все с тоски, – отрезала тетя Лиза. – Однако тоски почему-то не убавляется, а прибавляется… Да и чего ты в детях понимаешь?!» – «Ну, понимаю немного… У меня ж сын есть…» – «У тебя?! – ахнула тетя Лиза. – А чего ж я не знала-то? Большой? А и где он? А жена?..» – «Да погоди, погоди ты, теть Лиз, – улыбнулся Серый. – Эк, затрещала… Женат я был. Не по-людски, правда. И сын не родной. Но все же, как-никак, пять лет прожили.» – «А отчего не по-людски? Ты вроде мужик смирный. На пакости не годишься…» – «Да не в том дело… Сейчас и вспомнить смешно. Сижу я как-то на скамейке, на солнышке. Мимо девушка вдет. С кульком. С ребенком то есть. Все честь по чести, голубой лентой перевязан. Присела рядом. Сидела, сидела, потом вдруг спрашивает: „Простите, а как ваша фамилия?“ – Я, понятно, удивился, однако, отвечаю: „Ломакин моя фамилия. А в чем дело?“ – Она прикинула что-то и вдруг говорит: „А не могли бы вы записаться моему ребенку отцом? Закон такой имеется, что если кто на регистрацию придет и скажет, что я, мол, отец, то так его и запишут. Мне от вас ничего не надо, а просто чтобы у него в свидетельстве не пустое место, а все же отец был. Ну, я, конечно, задумался. Дело-то такое… А она ну меня уговаривать, и так, и этак. Ну, я и того, согласился. Дошли в контору. Записали ребятенка. Получился он Виктор Сергеевич Ломакин… Потом к ней в общежитие пошли, праздновать… чай пили с тортом… В общем, как-то так вышло: через три месяца поженились… Жили врозь. Я в своей общаге, она с сыном – в своей. Потом мне квартиру дали. Ничего…“ – „А чего ж разбежались-то?“ – сочувственно спросила тетя Лиза. – „Да я и сам не знаю… Где корень, где верхушка? Пил я… да немного тогда… Когда скандалить стали, тогда больше… Мужики у нее были, так это мне все равно… Натуру не переломишь… Витьку жалко. Привык к нему…“ – „Сейчас-то видишь его?“ – „Не, она не пускает…“ – „По закону должна пускать…“ – „Нешто ж я, того… судиться пойду?“ – „И то верно, – вздохнула тетя Лиза. – Бил ты ее?“ – „Да нет, что вы! – Сернй всплеснул руками. – Я сроду не дерусь. В деревне даже трусом дразнили, хотя не в боязни тут дело. В натуре, того…“ – „Ты родом-то откуда?“ – „С вологодчины…“ – „Скотину любишь, ходить за ней… Чего ж сорвался?“ – „А-а! – Серый досадливо поморщился. – Соседка сманила, девка. Поедем в город, да поедем в город… Одной ей, вишь, страшно было… Устроимся, говорит, на фабрику, будем, того, как люди жить… Чем ты хуже других – в навозе копаться… Ну, я и поехал… Отец к тому времени от водки помер, мать – черная вся, на ферме гробится, да хозяйство тянет – радости в жизни никакой нет… Уехал я за той девкой. Жениться хотел.“ – „А чего делал-то?“ – „На заводе работал. Сверлильщиком. Дырки сверлил.“ – „В чем дырки-то?“ – „А хрен его разберет. По-разному. Что дадут – в том и сверлю. Грохочет все, маслом воняет, железом… А девка та – как прижилась, так от меня в сторону. Будто и незнакомы. Я сначала терпел, потом поставил: объясни, в чем дело? Она объяснила: кому мы тут нужны, хмыри деревенские? По ее выходит: я и глупый, и собой нехорош, и оборотистости во мне грододской нет. В общем, полная неудача… Все, того, городского искала… Нашла…“ – „Да ну?“ – удивилась тетя Лиза. – „Да… Я уж потом узнал: бросил он ее с дитем и укатил куда-то. Она помыкалась, помыкалась… домой возверталась. То есть не совсем домой… На центральной усадьбе нынче проживает. Дочку ростнт…“ – „Может, и тебе…“ – „Да нет, теть Лиза! Было, быльем поросло… Чего людей смешить? Да и хватит мне – побыл женатым. Чего-то во мне есть такое – для баб неугодное… Собой, может, больно нехорош…“ – „Да это ты брось, Серый, – решительно возразила тетя Лиза. – Для мужика внешность – последнее дело…“ – „Ну так еще чего… Ладно! Бросим об этом! Того…“ – „Ладно. Не хочешь – не будем. А только я тебе так скажу! – тетя Лиза прихлопнула по столу квадратной ладонью. – Человеку в любых годах тепло нужно. Я вот старая баба – и то… У меня мужик знаешь какой был…“ – „Какой?“ – с любопытством переспросил Серый. – „А такой. Пил – как лошадь, куда там тебе! Как напьется – в драку. Вечно вся в синяках ходила. А ребенки?! По-первости-то все травила их – он не хотел, я слушалась. А потом все, не могу! Хочу ребенка! Выносила, родила… Да чего говорить! Мне его даже не показали, сказали – умер… Я потом слышала – одна санитарка другой шепотом рассказывала, что это такое было… Сказали: пока муж пьет – больше не заводить, все такие будут… А как сгинул он…“ – „Помер, что ли?“ – „Говорю ж – пропал. Ушел из дому – и нет его. День, два, неделю. Я в милицию. Они расспросили все, через месяц, говорят, не появится, подадим в розыск. Прихожу через месяц. Подаем, говорят, только вы, гражданка, не очень надейтесь, по тому, как вы его жизнь обсказали, он скорее всего уже погиб где-нибудь через свое пьянство иди через драку. Я, понятно, плачу, а один милиционер, молоденький такой, утешает меня: что вы, гражданка, убиваетесь, будто хорошо за ним жили? Глаза у него такие голубые, с ресницами длинными. Будто добрые. Я ему про жизнь свою и рассказала. Он выслушал все внимательно, а потом и говорит: так вы ж еще и радоваться должны, гражданка, что от такого зверя освободились. Вы ж еще гражданка нестарая, может, и замуж еще выйдете, и ребенка даже хорошего родите… Эх, говорю я ему, что б ты понимал! И пошла оттудова… С тех пор уж сколько годов прошло, а все иной раз подумаю: а вдруг как жив?! Ребенка родить хотела, себе в утешение, да не вышло. Сломалось, видно, во мне чего-то…“ – „Да, теть Лиз, – вздохнул Серый. – Невеселая у нас в вами жизнь получается… Вот я и говорю, того… Изюмку-то как бы оттуда вытащить?“ – „К тебе-то он привык, конечно… – протянула тетя Лиза и вдруг с быстрой надеждой взглянула на Серого. – А ко мне пойдет, как думаешь?“ – „Не зна-аю, – Серый опустил глаза. – Спросить можно…“ – „Вот и спроси, – утвердила тетя Лиза. – Тебе сподручней. Я хоть от бутылки застрахована. Да и заработок у меня больше.“ – „У меня тоже деньги есть, – встрепенулся Серый. – Того, много, я копил. Для Изюмки потратил бы… Дело, того, доброе…“ – „Ну ты его, его спроси, – настойчиво повторила тетя Лиза. – Только обскажи все как есть… И так, чтобы не сразу… чтоб подумать ему…“ – „Ладно, – вздохнул Серый. – А только… того…“ – и не договорив, сгорбился над чашкой остывшего чая.

Изюмка сидел за столом и рисовал на листке зевающего моржа. Варька вихрем влетела в комнату и крикнула: „Изюм! Иди к окну!“ – Изюмка подошел к окну, лег на подоконник, быстро осмотрел двор, но не увидел ничего замечательного. Оглянулся на торжествующую, тяжело дышащую Варьку: „А чего там?“ – „Машину, машину видел?!“ – „Машину? – Изюмка еще раз глянул в окно и успел заметить скрывающийся в подворотне вишневый „москвич“. – „Ну, видел. Уехала. А чего?“ – „А того, что это я на нем приехала,“ – Варька с размаху упала на диван. Пружины жалобно скрипнули, – „Ты? – удивился Изюмка, – А почему?“ – „А потому, что меня Георгий подвез. К самой парадной. Вот так. И все видели.“ – „Ну и чего с того?“ – спросил Изюмка. – „Дурак ты! – беззлобно выругалась Варька и легла, задрав ноги на спинку дивана. – Тебя когда-нибудь на машине возили?“ – „Нет,“ – подумав, сказал Изюмка. – „Ну вот,“ – назидательно утвердила Варька, считая вопрос исчерпанным.

– „Чего дверь-то не закрыли?“ – с порога спросила вошедшая Светка. – „Ты машину видела? – вместо приветствия выпалила Варька, – Во дворе?“ – „Москвич-то? Видела. А чего?“ – с беспокойством спросила Светка. – „Это меня Георгий на нем катал“, – Варька торжествующе улыбнулась. – „Ну да? – недоверчиво переспросила Светка, но по лицу было видно – поверила. – Вот тебе и да, – Варька потянулась. – Я тебе потом расскажу.“ – „А на вечер-то ждешь? В школу?“ – „Ой! Да! – спохватилась Варька. – Я и забыла совсем!“ – „Ну так давай собирайся. Я за тобой в полседьмого зайду,“ – сказала Светка и быстро ушла. Вид у нее был подавленный.

Варька вскочила с дивана и закружилась на одной ноге, взмахивая руками. – „Ты прямо как эта, балерина, – сказал Изюмка. – Только юбочку такую нужно, коротенькую…“ – „Да! К вопросу о юбочках… – Варька опустилась на стул и прикрыла щеки ладонями. – А чего же я на этот вечер надену?“ – Изюмка пожал плечами и отвернулся. Варька сидела на стуле, думала и как-то все больше обмякала. Лицо ее из оживленного стало злым. Неожиданно для Изюмки Варька выругалась. – „Ты чего?!“ – удивился Изюмка. – „А того! Первый бал Наташи Ростовой! – зло сказала Варька. – А надеть нечего!“ – „Попроси у Светки, – посоветовал Изюмка. – Как на дискотеку. У нее много всего – она даст.“ – „В школу нельзя. Там все девчонки знают, что ее. Смеяться будут.“ – „Почему?“ – удивился Изюмка. – „Потому что дуры!.. Ой! Мне же еще к Алевтине надо! Я обещала… Я сбегаю, а ты Светке скажи, чтобы подождала…“

От Алевтины Варька вернулась быстро, Светки еще не было. Долго рылась в шкафу среди разноцветного тряпья, потом что-то колдовала с шипящим утюгом, и, наконец, появилась перед Изюмкой в короткой, выше колен, синей юбочке, в которой с трудом можно было узнать деталь от пионерской формы, и в красиво блестящей кофте с широкими рукавами. – „Ну как?“ – спросила, тревожно блестя глазами. – „Хорошо,“ – сказал йзюмка, немного подумал и нарисовал в пасти у моржа маленькую печальную собачку с висячими ушами.

Пришла Светка со своей косметичкой, похвалила варькин наряд и вместе с Варькой ушла на кухню краситься.

Вернулась Варька поздно. Изюмка уже спал, но проснулся от ее шагов и поднял голову. Варька смотрела на него с ожиданием. – „Ну как?“ – спросил Изюмка, зевнул и уронил голову на подушку.

„Значит так. Меня три раза приглашали, – начала рассказывать Варька. – Два раза – ерунда: Кешка-придурок из параллельного и Димка Денисов. А один раз – из десятого класса. Я узнала, зовут – Роман. Красивое имя, правда? Он говорит: кем ты хочешь быть? Я говорю: мне все равно, лишь бы жить хорошо. А он смеется. А сам будет поступать в Макаровку… Он меня потом еще хотел пригласить, я видела, но его какая-то дылда рыжая увела. Из десятого… А еще, знаешь, Ольга Ружецкая стихи читала. Дурацкие какие-то. – Голубой колокольчик звонит о синем небе“ – в общем, ерунда. А с ней пришел парень, тоже из этих, из поэтов. Она с ним там где-то вместе занимается… Так она так воображала! Юбка вот такая бархатная, до полу, кофта белая со стойкой… Этот парень хотел Инке Мельниковой свои стихи прочитать, так Ольга его считай за руку оттащила. Представляешь?! А сама-то из себя – ни рожи, ни кожи. И стихи дурацкие… Я понимаю там – Пушкин…

А вообще все здорово. Все такие на себя непохожие, нарядные. Курят – считай, не прячутся. Светка говорит, что парни в туалете вино пили, но это я не знаю… Эй, Изюм, ты чего, спишь, что ли?!

– „А?.. Я? Нет!..“ – пробормотал Изюмка.

Варька оскорбленно фыркнула и ушла в ванную.

На следующий день Варька вернулась из школы вместе со Светкой. Светка сразу села на табуретку, широко расставив круглые колени, а Варька заметалась по кухне, бестолково переставила несколько пустых кастрюль, пустила воду на кучу грязных тарелок в раковине, вымыла две вилки, завернула кран, спросила Изюмку: „Мать не приходила?“ – „Чего это? – удивился Изюмка. – У нее же смена в 8 кончается.“ – „Ну я так спросила“, – тут же отступила Варька, вылетела из кухни и сразу вернулась, видно, даже не дошла до комнаты. Глядя в сторону, сказала быстро: „Светка! Не в службу, а в дружбу! Сгоняй наверх к Алевтине, закинь вот жратву, у меня еще дел к вечеру, а она как занудит… К тебе она вроде меньше цепляется… А?“ – „Ну чего ж, – Светка с видимой неохотой поднялась с табуретки. – Отнесу, конечно. Сдача-то есть?“ – „Есть, вот, – заторопилась Варька, выгребая из кармана кучу мелочи. – Семьдесят восемь копеек. Как в аптеке. Иди, а?“ – „Пошла“, – тяжело ступая, Светка вышла в коридор. Варька проводила ее, вернулась на кухню. – „Ты куда собралась-то?“ – спросил Изюмка. – „А туда, – Варька хитро подмигнула брату. – Угадай!“ – „На дискотеку опять?“ – „Не, бери выше, – хохотнула Варька. – Меня Иван с Георгием в общежитие к себе пригласили. Вечеринка, понимаешь? Все студенты будут и я… Сколько мне лет можно дать, а?“ – „Пятнадцать,“ – твердо сказал Изюмка. – „Ну, это потому что ты знаешь. А кто не знает… Ладно, пока Светки нет, я пойду голову вымою. К вечеру как раз высохнет… А ты ел чего? Возьми вон там супчик в пакетике и картошки добавь из ящика. Почистить сумеешь? – Изюмка кивнул. – Ну вот и молодец, а то мне некогда. Мать со смены если домой прядет, тоже похлебает…“ – „А если опять с Шуркой? – спросил Изюмка. – Тогда им не хватит…“ – „Ну это уж их проблемы! – окрысилась Варька. – Щурка ейный пускай чего хочет, то и жрет!“

Огромным ножом Изюмка осторожно чистил мелкую, грязную картошку. В неотмытой кастрюльке уныло булькал и пах петрушкой супчик из пакетика. Варька плескалась в ванной. Потом вдруг позвала: „Изюм, пойди сюда!“ – „Чего? – Изюмка отложил нож и недочищенную картофелину. – Полотенце, что ли забыла?“ – „Да нет! Пойди сюда, говорю! – Изюмка нерешительно остановился перед дверью ванной, потом осторожно толкнул ее. Дверь была незаперта. – Да ну входи же! Входи! Чего ты боишься?“ – высоким и нетерпеливым голосом сказала Варька. Изюмка вошел и остановился на пороге, не поднимая глаз, – Изюм! – все тем же странным голосом сказала Варька. – Посмотри на меня! Я красивая? – Изюмка с усилием поднял голову и сквозь зеленоватую колышащуюся воду увидел всю Варьку. Мокрые каштановые волосы кольцами прилипали к ее шее, плечам, спине. – Ну, Изюм, чего ты молчишь, скажи! – Варька по-кошачьи изогнулась, и оперлась блестящими от воды, смуглыми руками об край ванны. Изюмке показалось, что она сейчас встанет и он в испуге шагнул назад. – Глупый! – гортанно засмеялась Варька. – Ну чего ты? Я же – сестра твоя. Я же тебя в ванночке мыла. Ну чего ты испугался?“ – „Не знаю, – хрипло сказал Изюмка. – Ничего не знаю. Только я пойду, ладно?“ – „Иди, конечно, – улыбнулась Варька. – Но только ты не сказал – я красивая?“ – „Да, – отводя взгляд, пробормотал Изюмка, – Ты красивая. Как кошка. У тебя сейчас глаза кошачьи. И остальное все… Я пойду…“ – „Иди, иди,“ – снова засмеялась Варька и плеснула водой в Изюмку. Но попала в уже закрытую дверь.

Когда завернутая в халат Варька вышла из ванной, Светка стояла посреди кухни. Стояла белая как простыня и не садилась. Увидев Варьку, быстро спросила: „Кофта, что на тебе вчера была, чья?“

Природная смуглость и банный румянец исчезли с лица Варьки. Светка кулаком треснула себя по лбу и мрачно сказала: „Можешь меня убить. Но я тебя, кажется, заложила. Я и не думала совсем. Алевтина про то, про се, а потом говорит: ко мне сегодня гости придут, помоги мне кофточку праздничную найти. Вроде я ее вчера днем специально доставала, а теперь битый час ищу и найти не могу. Посмотри свежим глазом. Блестящая такая кофточка, рукав – кимоно. Представляешь?… А я возьми и ляпни: Представляю, конечно! Варька вчера на вечере точь в точь в такой была! Она сразу насторожилась: Варя? В такой кофте?.. Тут и до меня дошло… Я все бросила – и сюда. Можешь меня теперь убить…“ – „А чего же делать, а? – всполошилась Варька. – Светка, чего делать?!“ – Светка убито пожала толстыми плечами. – „Да-да, – скривилась Варька. – Ты иди, иди… А вдруг она милицию вызовет, а?“ – Изюмка, не совсем понимая, что происходит, в тревоге крутил головой. – „Ты спрячь куда, что ли? – уходя, посоветовала Светка. – Не в квартире только. Я… я в случае чего скажу: не помню, какая кофта. Блестела – точно, а какая – не помню…“

Когда дверь за Светкой захлопнулась, Варька метнулась в комнату, схватила какой-то сверток, прижала его к груди, забегала по квартире. – „Варь! Чего?“ – жалобно заныл Изюмка. Побегав по коридору, Варька прямо в халате выскочила на лестницу. Изюмка сунулся за ней. Наверху щелкнула дверь.

– „Варя! – послышался сверху измененный и усиленный эхом голос Алевтины. – Будь добра, поднимись ко мне на минутку!“ – с ошалелыми глазами Варька метнулась по площадке, потом быстро открыла крышку мусоропровода и швырнула туда сверток. Прислонилась спиной к грязно-зеленой стене.

– „Варя! – снова позвала Алевтина, – Поднимись! Ты же знаешь, как мне трудно спускаться,“ – сгорбившись и запахнув полы халата, Варька побрела вверх по лестнице.

Они стояли друг перед другом. Обе – в халатах, Алевтина – в атласном, шикарном, с голубыми звездами по темно-синему полю, Варька – в ситцевом, залоснившемся, с заплатками на локтях. Алевтина выше Варьки на голову, придерживается рукой за притолоку. Варька – тонкая, гибкая, перетянута на талии поясом. Талия такая тонкая, что странно, отчего Варька не ломается пополам.

„Варя! – говорит Алевтина. Голос у нее решительный и неуверенный одновременно. – Света сказала, что вчера на вечере ты была в блестящей кофте-кимоно. Ты не могла бы… принести ее и… показать мне… Меня… интересует фасон…“ – „Не могу“, – бесцветно отвечает Варька, – „Почему?“ – „У меня ее нет.“ – „А где она?“ – „Отдала?“ – „Кому?“ – „У кого брала,“ – „Варя! – Алевтина вздергивает подбородок. – А эту кофту ты взяла не у меня?“ – Варька вздрагивает и еще ниже опускает плечи. Алевтина вздыхает с облегчением и начинает говорить все более уверенно, а под конец почти вдохновенно: „Варя! Я хорошо к тебе отношусь и не хочу тебе зла. Я знаю, что твоя жизнь нелегка. Поэтому обещаю тебе не раздувать скандала. Принеси мне назад кофту, и я забуду об этом эпизоде…“

– „У меня ее нет,“ – глухо повторила Варька. – „Нет? – удивилась Алевтина, – А куда же она делась?.. Впрочем, меня это не интересует… Варя! Я повторяю, что не хочу скандала. Ты должна либо вернуть мне кофту, либо, если это почему-то невозможно, деньги за нее. Кофта стоит 80 рублей… Ты понимаешь, дело не в том, что я нуждаюсь в деньгах. Дело в принципе. Дурной поступок не должен остаться безнаказанным. Ты согласна? – Варька молчала. Алевтина с минуту полюбовалась своим благородством, а потом отпустила ее. – Иди. Я подожду. Ты уже большая девочка и в случае чего сможешь сама заработать эти деньги… Газеты разносить или… ну, уж это тебе решать…“

– „Хорошо,“ – сказала Варька и плотнее запахнула халат.

Когда Варька вернулась в квартиру, пришедший в себя Изюмка вплотную приступил к ней: „Варька! Чего это было? Чего случилось-то?“ – „Отстань, …!“ – грязно выругалась Варька, но Изюмка не обратил на это никакого внимания. – „Нет, ты объясни, – упрямо повторил он. – Я же вижу – случилось чего-то. Чего Светка Алевтине наболтала?“ – „Ненавижу!!!“ – взвизгнула Варька. – „Кого? – деловито переспросил Изюмка. – Светку? Алевтину? Меня?“ – „Всех! – рявкнула Варька. – И себя тоже!“ – и, потеряв надежду, что Изюмка отстанет от нее, она сорвала халат, быстро натянула платье и, накинув куртку, выскочила из квартиры.

Внизу Кешка из параллельного ногой в разошедшемся по шву кеде загородил ей выход.

– Отходь, придурок! – смерив Кешку презрительным взглядом, вскрикнула Варька и попыталась сходу миновать неожиданную преграду. Но Кешка воздвигся в проходе всем своим крепким квадратным телом и уходить не собирался.

– Варька, ты, слышь, не лезь, погоди! – попросил он, глядя куда-то мимо варькиного плеча, на заплеванные окурками бетонные ступени, – Пошли, слышь, вечером видики глядеть. Клевые, там про вампиров… и про любовь… Я билеты куплю… Пошли, слышь, Варька!

– Вот еще! – сказала Варька и ненатурально захохотала, – Ха-ха-ха!

Кешку от ее хохота перекосило.

– А почему, Варька? – спросил он.

– Очень мне с тобой нужно! – ответила Варька и сорвалась на визг. – А ну, отойди, тебе говорят, придурок несчастный!

– А с кем нужно? – словно не услышав варькиного крика, тихо спросил Кешка.

– А это уж не твое собачье дело! – рявкнула Варька и с такой силой ударила кулаками в тугую кешкину грудь, что тот невольно подался в сторону. Варька проскользнула в образовавшуюся щель и, не оглядываясь, побежала по двору. А Кешка прижал к груди широкие корявые ладони, смотрел ей вслед и улыбался криво, смутно, горько.

На следующий день Изюмка сделал вид, что обиделся на Варьку и не хочет с ней разговаривать. На самом деле он вовсе не обиделся, но это был самый верный и быстрый способ помириться. Обнаружив обиду брата, Варька сама начинала подлизываться.

Расчеты Изюмки оправдались и на этот раз. Из школы он вернулся поздно, заигравшись с Вовкой во дворе. Варька вышла ему навстречу. Вид у нее был подавленный и виноватый. Вокруг больших зеленых глаз залегли черные круги.

„Я бы его убила, Изюм, если бы могла,“ – мрачно сказала она. – „Кого?!“ – страшно удивился Изюмка. Он ждал вовсе не таких слов. – „Шурку материного… Ты только не плачь. Может, он найдется еще…“ – „Кто?“ – Изюмка таращил глаза, ничего не поникая. – „Шурка котенка твоего выбросил, – глядя в пол, сказала Варька. – Он голодный был, мяукал. Шурке надоело, он его и… Я потом бегала, искала – ничего… Может, его взял кто?“

У Изюмки сами собой навернулись на глаза слезы. Он представил себе одинокого, всеми брошеного Мурика и почему-то сразу решил, что тот погиб. Про Шурку он не думал. Это он, Изюмка, виноват во всем. Взял себе Мурика и сумел охранить. „Мы всегда в ответе за тех, кого приручили,“ – Изюмка не читал „Маленького принца“. Он сам думал именно так. Глядя на брата, разревелась и Варька. – „А ты что? – удивился Изюмка. – Ты же Мурика не любила, говорила: чтоб он сдох, кормить его еще…“ – „Да-а, – всхлипнула Варька. – Мало ли что я говорю! Думаешь, я такая, да? Мне тоже жа-алко! Я кошек не люблю, так чего же – выбрасывать, да?! Это ж не его! Вообще! Какое он право имеет?!“ – Варька распаляла себя и слезы от злости высыхали на ее щеках. Изюмка не умел по-настоящему злиться и завидовал Варьке. – „Все они такие! – сказала Варька. – Возьмут и выбросят. И Шурка, и в школе, и Алевтина…“

„А Алевтина-то тут причем?“ – не понял Изюмка. – „Ничего ты не понима-аешь!“ – снова разревелась Варька. – „Расскажи. Небось пойму,“ – Изюмка присел на корточки, опершись спиной об стену, и приготовился слушать. Он знал, что теперь, когда они помирились, Варька не удержит в себе свои неприятности.

„Помнишь, мне на вечер надеть нечего было? – Изюмка кивнул. – Так вот: я у Алевтины кофту стырила. Думала: схожу – верну, она и не заметит ничего. Светка меня заложила, нечаянно. А я кофту со страху в мусоропровод выбросила.“ – „А чего ж сразу не вернула-то?“ – „Да я хотела еще в общежитие, на вечеринку в ней сходить. А уж потом… Мы со Светкой потом к мусорным теткам ходили, которые мусоропровод чистят, они говорят – не видели. Небось, сами же и забрали. А может, и правда не заметили, она в пакете была…“ – „И чего ж теперь?“ – „Алевтина поняла все, конечно. В благородную играет. „Я не хочу скандала!“ – передразнила Варька. – Конечно, не хочет! Чем она докажет? Светка теперь молчать будет, как рыба…“ – „А дальше чего же?“ – повторил Нзюмка. – „Теперь, говорит, верни деньги…“ – „А где ж ты возьмешь?“ – „Заработай, говорит, большая уже. Газеты разносить…“ – „А может, и правда?.. Я бы тебе помог!“ – с надеждой спросил Изюмка. – „Не возьмут меня,“– убито сказала Варька и опустила глаза. – „Почему? Откуда ты знаешь?“ – „Знаю. Я еще летом хотела – на пальто заработать. Надоело в старом ходить. Не взяли,“ – „Почему?“ – „А потому! – как всегда неожиданно Варька сорвалась на крик. – Дефективные мы с тобой – понял?! На учете в диспансере неврологическом! А чтобы же на работу устроиться – нужно оттуда справку. Что здоровая. А мы с тобой – больные, понял?! Нельзя мне работать понял?! И пальто нельзя! И кофту нельзя! Ничего нельзя! И чего я маленькая не сдохла!“ – „Ну подожди, Варька, не кричи, – поморщился Изюмка. – Может, придумаем чего. А сколько эта кофта стоит?“ – „80 рублей.“ – „Да-а,“ – тихо ахнул Изюмка и замолчал, подавленный огромностью суммы.

„Вот так, – остывая и снова впадая в угрюмую сосредоточенность, сказала Варька. – Куда ни кинь, всюду клин.“ – „Ну ладно, – Изюмка пожал плечами и протиснулся мимо Варьки к выходу. – Пойду Мурика поищу, – без особой надежды сказал он. – Может, сидит где…“

Варька зло посмотрела на него, но ничего не ответила. Глупо злиться на десятилетнего брата за то, что он ничем не может помочь ей – это Варька хорошо понимала.

Изюмка зашел в мрачное, как подземелье из кинофильма ужасов, здание козлятника. Поискал глазами Наташу. Не нашел. В наружных клетках ее тоже не было. – „Ната-аша!“ – тихо позвал Изюмка. Громко кричать в козлятнике он не решался – боялся эха.

Ответа на было. Изюмка прислушался – и услышал какие-то странные звуки. Они доносились из сенной кладовой. Мальчик направился туда.

В кладовой на рыжих кипах, перетянутых толстой проволокой, ничком лежала Наташа. – „Наташа, вы чего?!“ – испугался Изюмка, На мгновение ему показалось, что она умерла. Наташа вздрогнула, подняла голову. Узнала Изюмку, вздохнула с облегчением. Изюмка увидел ее заплаканное лицо, распухший нос, и понял, что за звуки он слышал. Наташа смотрела на него. – „Вы чего плачете?“ – спросил он, чтобы не молчать. – „Не знаю“, – не сразу ответила Наташа к села на кипах, обхватив руками колени.

„Как так?! – удивился Изюмка. – Плачете, а отчего – не знаете?“ – „Ага, – кивнула Наташа. – А у тебя так не бывает?“ – Изюмка задумался, потом решительно тряхнул головой: „Нет. У меня так не бывает.“ – „Хорошо тебе, – вздохнула Наташа. – Но это может потому, что ты еще маленький.“ – „Может быть, – согласился Изюмка, но, помолчав, спросил снова. – Может, вас обидел кто? Может, сделать чего?“ – „Чего же сделаешь… – обреченно сказала Наташа, глядя куда-то поверх головы Изюмки, да даже, пожалуй, и за стену козлятника, и в свою очередь спросила. – Отчего все так, Изюмка?“ – „Как?“ – „Да так как-то… – Наташа прищелкнула тонкими пальцами. – Некрасиво. Неинтересно. Неромантично.“ – „А романтично – это что?“ – „Это когда красиво. И интересно. Понял?“ – „Ага. Понял“, – ответил ничего не понявший Изюмка. – „Ну?“ – „Так чего „ну“? – не умея понять Наташу, он чувствовал, как накатывает тупая, вязкая, как расплавленное стекло, неопределенность, которая часто охватывала его на уроках в школе, и начинал сердиться. – Нормально все. И красиво есть, и интересно, и это… как его там…“ – „Ты просто не знаешь, как должно быть, – горячо возразила Наташа. – Потому и говоришь так“. – „А ты знаешь?“ – отчего-то переходя на „ты“, спросил Изюмка. – „И я не знаю… – с горечью призналась Наташа. – Но ведь должно же быть где-то…“ – „Что?“ – „Сейчас, подожди,“ – Наташа вскочила, легко спрыгнула с кип, побежала в рабочую комнату. Вернулась с голубой тетрадкой, на обложке которой синим фломастером была нарисована девушка в длинной юбке и почти без талии, как будто состоящая из двух треугольников, соединенных углами. Наташа запрыгнула обратно на сено, раскрыла тетрадь и вопросительно взглянула на Изюмку. – „Давай, читай,“ – вздохнул мальчик. Он подумал, что Наташа, как и девочка из варькиного класса, пишет стихи и сейчас будет ему их читать. Стихи Изюмка не понимал и не любил.

К счастью, Наташа писала в прозе. Там было что-то про „неземной, молочно-лиловый свет луны“ и „цветущие кисти черемухи, которые светились в темноте странным фосфорным светом и походили на холодные голубые свечи“. В этом странном ночном саду встречались изумительно прекрасный юноша ассирийского происхождения и девушка, вся покрытая кружевами. Изюмка почему-то представил их обоих составленными из синих треугольников, как рисунок на обложке тетради.

„Ну ладно, дальше тебе неинтересно…“ – сказала Наташа и захлопнула тетрадь. – „Ну почему-у…“ – капризно возразил Изюмка. Ему нравился мелодичный голос Наташи и представлять себе ночной черемуховый сад тоже было приятно. – „Потому!“ – засмеялась Наташа. – „А они потом поженились?“ – спросил Изюмка и потянулся. – „Не знаю. Вряд ли, – Наташа задумалась и в ее серых глазах опять блеснули слезы. – Ну почему так не бывает, Изюмка? Почему?!“ – „Не зна-аю, – нерешительно возразил Изюмка. – Может, и есть где. Вот ты же придумала, значит, может быть. Нельзя придумать, чего вообще нету… Я вот тоже все думаю, поженился бы дядя Серый на ком-нибудь…“ – „Куда ему!“ – усмехнулась Наташа. – „А чего? – обиделся за Серого Изюмка. – Все могут жениться.“ – „Ну и чего бы било?“ – „А так… – Изюмка мечтательно прикрыл глаза, – Вот хоть бы на нашей маме поженился. Она у нас тоже неженатая. А Шурку и других всех прогнать. Дядя Серый дом бы купил. Корову бы завели, лошадь. Огород, в реке рыбу ловить. А во дворе – будка. Так бы Волк жил…“ – „Собака?“ – переспросила Наташа. – „Не, Волк, – утвердил Изюмка. – Без цепи только. Когда захочет, в лес пойдет, когда захочет – в будке…“ – „Складно! Только вот не выйдет ничего, – с сожалением сказала Наташа и погладила ладонью тетрадь. – А мое тебе понравилось?“ – „Сам знаю, что не выйдет, – согласился Изюмка. – Только вот не знаю, почему. А вообще понравилось. Как в настоящих книжках.“ – „Да ну уж… – Наташа опять покраснела, теперь уже от удовольствия и, вспомнив, спросила. – А ты чего пришел-то? Серый, что ли, послал или просто так?“ – „Не, я спросить пришел… – Изюмка потупился, смял в пальцах соломинку. – Вот скажи, Наташа, могу я денег заработать?“ – „Ты?! Заработать? – засмеялась Наташа. – Да сколько тебе надо-то?“ – „Много, – решительно отрезал Изюмка и добавил. – Надо.“ – Наташа задумалась. – „Я бы тебе дала, да у меня у самой нет. Попроси у Серого, он жадный, конечно, но тебе, может, даст.“ – „Нет, – Изюмка упрямо покачал головой. – Мне заработать.“ – „Это я не знаю, – Наташа потеребила волосы, закусила кончик завивающейся в кольцо пряди. – Кто ж тебя возьмет?.. А, вот что… Ты сходи на конюшню. Там – Лева. Знаешь его? Если кто что и придумает – так это он. Он, конечно, противный, но детей любит. И деньги умеет из воздуха делать. Все они такие…“ – „Кто они?“ – „Никто. Иди к Леве. Может, он чего для тебя и сообразит.“ – „Спасибо. Я попробую, – с сомнением в голосе поблагодарил Изюмка, сполз на бетонный пол и пошел к выходу. – „Слышь, Изюмка, а зачем тебе деньги-то?“ – спохватилась Наташа. – „Воздушный шар хочу купить, – засмеялся Изюмка, – Чтоб летать на нем.“ – Наташа белозубо улыбнулась ему в ответ, вспомнив еще, вскинула тонкую руку: „Постой! Серый говорил, ты на козлятнике ночуешь? Правда?“ – „Ну да, – смутился Йзюмка. – В окно. А чего, нельзя?“ – „Да нет, пожалуйста! – беспечно рассмеялась Наташа. – Лишь бы вечерний зоотехник не засек. Не страшно тебе?“ – „Да нет, хорошо. Я тут, в рабочей комнате на кушетке сплю. Сеном пахнет. Хорошо!“ – „Ну и ладно,“ – Наташа хотела спросить, не беспокоятся ли об Изюмке дома, но почему-то не стала этого делать.

Еще в подворотне Изюмка услышал пронзительный кошачий визг и, войдя во двор, закрутил головой, пытаясь сообразить, откуда он доносится. Сначала ничего не заметил – двор казался пустым, только на обшарпанной горке двое малышей пытались спихнуть друг друга с верхней площадки, да на открытом помойном бачке ковром колыхались голуби – видно, кто-то высыпал туда крупу. Присмотревшись, увидел, что у решетки, отгораживающей чахлый садик, сидит на корточках Кешка Исаченко. Оттуда и слышно кошачье мяуканье. Изюмка подошел поближе. Бессмысленно ухмыляясь, Кешка держал в кулаке просунутый сквозь решетку полосатый хвост. По ту сторону кошка отчаянно изгибалась, пытаясь вырваться или хотя бы оцарапать своего мучителя.

„Ты чего… это… пусти!“ – сказал Изюмка и, присев, попытался оторвать от хвоста кешкины пальцы. – „Пошел ты…“ – ухмыльнулся Кешка и легко отшвырнул Изюмку свободной рукой. Изюмка поднялся, огляделся по сторонам и вдруг, хлопнув себя по коленям, пронзительно вскрикнул: „Ой, Кешка, что это?!“

Кешка ошалело обернулся, Изюмка с вытаращенными глазами тыкал пальцем в темноту подворотни.

– Чего? Где? – переспросил Кешка, машинально ослабляя хватку.

Кошка моментально почувствовала возможность освобождения, пронзительно мявкнув напоследок, молнией пронеслась наискосок через садик и скрылась в подвальном окошке. Увидев это, Изюмка улыбнулся и опустил руки. Кешка медленно соображал, что его надули и также медленно наливался тяжелой кирпичной злостью. Изюмка бесстрашно и весело смотрел на него и совсем не собирался убегать, – „Вот я тебя сейчас сделаю, сопля несчастная!“ – угрожающе пообещал Кешка, выпрямляясь и сверху вниз глядя на Изюмку, – „А за что? – удивился Йзюмка. – Вот если бы у тебя был хвост и тебя за него держали… Как бы тебе, а?“ – Предположение насчет его собственного хвоста показалось Кешке настолько удивительным, что он даже оглянулся назад и осмотрел свои потертые диагоналевые штаны. Потом еще раз оглядел Изюмку и, видимо, пришел к выводу, что бить такого хилятика занятие малодостойное. И решил одержать моральную победу.

– Анекдот знаешь? – спросил он у Изюмки. – Про дебилов?

– Не-а, – улыбнулся Изюмка.

– Так вот послушай. Приходит мальчик к отцу и спрашивает: „Папа, а почему нас называют дебилами?“ – Папа отвечает: „А потому что мы…“ – Кешка три раза постучал костяшками пальцев по деревянной скамейке. – „Папа, – говорит мальчик. – Кто-то пришел. Я открою.“ – „Сиди, сынок, – говорит папа, – Я сам открою.“ – Понял?“

– Не-а, – Изюмка улыбался с прежней безмятежностью.

– А потому что ты сам – дебил! Ха-ха-ха! – захохотал Кешка. – А Варька ваша – шлюха! Да! Такая же, как и мамаша! Да! А этот, который с машиной… – дальше Кешка перешел на сплошной мат.

Изюмка повернулся, сунул руки в карманы и пошел прочь, а Кешка все еще что-то выкрикивал ему вслед, брызгая слюнями и наливаясь опять зловещим кирпичным цветом.

Изюмка проснулся оттого, что чихнул. Повернувшись на другой бок, он чихнул еще раз и еще… Потом поднял взлохмаченную голову. Из волос в разные стороны торчали сухие травяные метелочки. От подушки и матраца пахло селом. И еще чем-то пахло…

Пронзенный неосознанной звериной тревогой тревогой, Изюмка вскочил на ноги, зажег свет. Свет почему-то не зажегся. Мальчик метнулся в коридор. Натыкаясь на углы, побежал на запах. С сеновала тянулось голубое полотно едкого дыма. Слышалось какое-то потрескивание и глухой перестук, похожий на скороговорку идущего поезда. Перестук Изюмка понял сразу – это бегал по стенкам Кузя. А вот треск…

Гори-им!!! – заполошно и почему-то во множественном числе подумал Изюмка. Но не закричал. Бросился к скользкому удаву шланга, потянул. Тащил спотыкаясь, срывая ногти. Не хватило немного, метров трех. Рыча от напряжения, отвернул во всю силу кран. Под ноги, на бетонный пол, фырча, хлынула ледяная вода. Изюмка кинул наконечник в ведро и распахнул дверь, из-под которой сочился дым. Клубы дыма накрыли его как ватой, и как в вате, нечем стало дышать. Изюмка задохнулся, отскочил назад, согнулся пополам. Через край ведра, заливая ноги, хлестала вода. Изюмка попробовал приподнять ведро, выронил, опрокинул, ушиб коленку, снова наполнил до половины, подтащил к двери и, отвернувшись, выплеснул в душную багровую темноту. Понял сразу: бесполезно. К треску прибавился чуть слышный гул. Изюмка побежал в рабочую комнату, схватил два ватника, вывозил их в напольной луже, шагнул через порог…

Черное, красное, серое, белое… Запах сена, запах огня, запах нагретого бетона. Метались козлы в загонах, горела проводка. Все казалось Изюмке каким-то ненастоящим, как во сне. Он лупил мокрыми ватниками дразнящиеся язычки и плакал, сам не замечая этого… Пытался раскидать сено… Язычки дразнились, прятались внутрь.

Не смогу! Надо бежать! Изюмка выскочил в коридор, бросил затлевшие ватники. Воздух с болью вошел в грудь. Побежал к выходу, поскользнулся, с костяным стуком упал на колени на бетонный пол. Поднялся, хромая, с трудом сделал несколько шагов и тут завыл в голос.

– А-а-а! Не дойти, не потушить! Что делать?! А-а-а! Го-ри-им!

В голове мелькнула сцена из какого-то фильма: люди на площади, пылающие дома, черный силуэт колокольни…

А-а-а! – в изюмкин вопль неожиданно ворвались радостные нотки. Держась за стены, он добрел до лестницы и начал карабкаться на нее. Последняя площадка, багровые отсветы в сумасшедших глазах гривистых баранов. – „Откуда? – подумал Изюмка. – Ведь снаружи еще ничего нет…“ – Он перевел взгляд на небо и догадался – багровый свет в его собственных глазах…

Изюмка выпрямился и изо всей силы дернул за полусгнившую веревку колокола. Звук получился короткий и резкий, словно кому-то на полувскрике заткнули рот. Изюмка сдержал себя и стал бить медленно и размеренно, вытянув руку и прижавшись щекой к влажному шероховатому бетону…

Зоотехнику Сане-Рыжему снилось монголо-татарское нашествие. Он был в высокой шапке с малиновым верхом и в мягких-премягких кожаных сапогах. Саня гарцевал посреди площади на вороном жеребце, который почему-то был Алданом из зоопарковской конюшни, а за стремена цеплялись какие-то девки, бабы… Над площадью плыл бабий визг и звуки набата…

С тяжелой как чугун головой Саня сел на койке. Набат по-прежнему звучал в ушах. – „Что за черт!“ – вслух пожаловался Саня и вдруг как ушатом холодной воды окатило: колокол на козлятннке! На ходу впрыгнув в кирзовые сапоги, Саня метнулся к выходу. У капибарьего пруда столкнулся с милиционером Геной и Светой – вечерним зоотехником, которая обычно спала на обезьяннике. Нн слова не сказав друг другу, побежали дальше. Внезапно звон смолк и Сане показалось – увидел он щуплую фигурку, которая, бросив веревку колокола, метнулась в сторону-вниз и пропала в темноте…

Увидев бегущих к козлятнику людей, Изюмка понял, что надо удирать, иначе подведет Наташу, и Серого, и, может, еще кого… Додумывать Изюмка не стал. Сильно хромая, сбежал по лесенке, подтягиваясь на руках, перелез через решетку у винторогих козлов, заковылял в сторону и скрылся от подбегающих ладей за зданием бычатника. Здесь отдышался, подумав: „Если и увидели, ловить не будут, будут пожар тушить…“ – Но куда идти? Трамваи не ходят. Пешком Изюмка не дойдет – болит нога. К Серому в бычатник нельзя – могут зайти…

Ноги сами собой принесли Изюмку к клетке Волка. Зверь поднялся навстречу, шевельнул пушистым, в крапинках опилок хвостом. – „Я у тебя посплю, ладно?“ – попросил Изюмка. Волк зевнул во всю пасть, осел на задние ноги, готовясь лечь. Изюмка отодвинул щеколду, пролез в клетку. Волк тут же подошел, внимательно обнюхал его, тревожно потягивая носом. – „Дым чуешь? – спросил Изюмка. – Да ничего. Дотушили уже, наверное.“ – Прошел вглубь клетки, лег на сено, свернувшись калачиком и тотчас заснул, как умер. Волк еще раз обнюхал спящего мальчика, отошел и сел у решетки, вглядываясь в темноту желтыми, не сонными глазами. Время от времени густая шерсть на его загривке топорщилась, и морщились, приподнимаясь, тяжелые черные губы, обнажали огромные, желтоватые у корней клыки.

Все четыре урока Изюмка безуспешно боролся со сном. Подпирал голову руками, чтобы она не падала на парту, щипал себя за ногу, даже веки пальцами придерживал, чтобы глаза не закрывалась. Ничего не помогало. Саднили содранные ладони, острая боль в коленке прошла и теперь вся нога тупо ныла, в голове стоял ровный несмолкающий гул. Илона сначала пыталась разговорить Изюмку, а потом обиделась, что он не отвечает, отвернулась и стала разговаривать с Машей Голубевой через проход. Изюмка облегченно вздохнул и в сотый раз пожалел, что пришел сегодня в школу.

На большой перемене все пошли в столовую, Изюмка уронил голову на сложенные руки и мгновенно уснул. К нему подсел Вовка Глулко. Он жевал бутерброд с колбасой. Второй держал в руке. – „Слышь, Изюм, бутерброд хочешь?“ – Изюмка отрицательно перекатил голову по рукам, не открывая глаз и надеясь, что Вовка сейчас уйдет. Но Вовка уходить, но собирался. – „Знаешь, какую я сейчас ценную книжку читаю! – сказал он. – Погляди! „Остров сокровищ“ называется. Про пиратов. Прочитаю, тебе дам, если хочешь.“ – Изюмка с усилием оторвал голову от парты, взглянул на книгу. – „Угум“, – сказал он. – „Здорово там все, – продолжал Вовка. – Пираты, море, паруса, клады, острова необитаемые… Интересно, это все на самом деле было, или так… выдумали?“ – „Угум.“ – „Ты думаешь, на самом деле? А чего тогда теперь так скучно? Ничего интересного нет. Ни тебе пиратов, ни сокровищ, ничего… Наводнения вот были, так и то – дамбу построили. Зачем? Интересно же…“ – „Угум“. – „Ну чего ты все мычишь? – обиделся Вовка. – Не выспался, что ли?“ – „Угум.“ – „А чего? Гости, что ли, были?“ – в вовкином голосе прозвучало сочувствие. Он был слегка осведомлен о семейных делах Изшкч. – „Не.“ – „Так чего? – Вовка наклонился к Изюмке и подозрительно потянул носом. – А чем это от тебя пахнет?“ – „Дымом,“ – ответил Изюмка, который, обладая звериным обонянием, сам остро чувствовал запах, исходивший от его одежды и волос, и даже удивлялся, почему его не чувствуют другие. – „Откуда? – удивился Вовка. – Костер, что ли, жег?“ – „Не, пожар тупил,“ – „Да ты чего, врешь небось“! – вовкины глазки завистливо блеснули. – Где это?» – Далеко, – уклончиво ответил Изюмка и попросил. – Слышь, Вовка, дай поспать, а?

– Ну к пожалуйста, – окончательно обиделся Вовка, и вылез из-за парты. – Только врешь ты все, – Вовка взглянул на книжку с пиратской бригантиной на обложке и повторил убежденно. – Точно врешь.

Последних вовкиных слов Изюмка уже не слышал – он спал.

Саня, Гена, начальство копытного сектора, Наташа, главный ветврач – сидят за столом. Напротив них – милиционер чином постарше, капитан. Перед ним – толстая папка и ручка. Все молчат.

«Ну так что же? – нарушает молчание капитал. – Мог колокол зазвонить сам, допустим, от жара?» – «Нет, не мог, – твердо отвечает Андрей Викторович. – Пожар ведь был внизу, наверху никакого жара не было.» – «Так. А причина возгорания?» – «Ну тут все ясно, – решительно говорит завсектором под механические кивки Наташи. – Кипы сена влажные, внутри нагреваются. Плюс гнилая проводка. Это и причина. Горел сенной сарай. Мы сигнализировали везде, предупреждали, никто нас не слушал. В любой момент могло загореться. Потрошить все сено – это ведь физически невозможно. Мы стараемся, чтобы не залеживалось… но кипы ведь не меченые. Можно и проглядеть…» – «Ясно, – капитан записал что-то в тетрадь. – И все же – кто звонил? Ведь если колокол не мог звонить сам, значит кто-то там был? Так ведь?» – капитан по очереди смотрит на всех присутствующих. Все по очереди пожимают плечами. Наташа прячет глаза.

Иваныч! Ты небось все наши легенды уже слышал? – Андрей Викторович сидит в рабочей комнате напротив Серого. Держит в руке мутный стакан с чаем, но не пьет. – «Да не, я ж лясы точить не охотник… Вы ж знаете…» – «Я пожар имею в виду. Что будто колокол сам собой звонил, а наутро у Белого Клыка в клетке мальчик спал, а потом делся непонятно куда…» – «Не, не слыхал,» – решительно отказался Серый. – «Я это вот к чему веду, – Андрей Викторович поставил на стол стакан, так и не отхлебнув, вытер пальцы об брюки. – Не мог это быть дичок твой, как бишь его…» – «Изюмка? – фальшиво удивился Серый. – Нет, не мог!» – «Не мог? – подозрительно покосился Андрей Викторович. – Ну ладно, не мог, так не мог. А все же ты смотри, Иваныч, не ровен час… Отвечать-то все вместе будем…» – «Не понимаю я вас, Андрей Викторович,» – хмуро пробурчал Серый и отвернулся. – «Чего ж тут не понять! – развел руками ветврач. – Беспокойства много от пацаненка твоего. Был бы родной – ладно. А так – неведомо откуда… Стоит ли?» – «Ну это… того, мое дело…» – Серый хрустнул пальцами и встал. Андрей Викторович брезгливо поморщился на хруст и изумленно взглянул на Серого – в бесцветном голосе прозвучала необычная твердость. – «Ну как знаешь, конечно. Я только советую. Дурных советов не давал вроде…» – Андрей Викторович тоже поднялся и вдруг обнаружил, что Серого в комнате нет, и только чернеет открытая в коридор дверь.

Изюмка сидел в рабочей комнате и рисовал шариковой ручкой на обороте плаката «Посетите Ленинградский Зоопарк». Серый работал, но каждые пять минут прибегал в подсобку, бестолково оглядывался, хватал что-нибудь ему совершенно ненужное, раскрывал рот, словно хотел что-то сказать, но так ничего и не сказав, убегал снова. Наконец, Изюмка не выдержал: «Дядь Серый, чего? Может, мне уйти?» – «Нет, – Серый облегченно вздохнул и почти упал на табуретку. – Я спросить хотел. У тебя…» – Серый глядел на рыжие носки кирзовых сапог и даже не говорил «того». Изюмка встревожился: «Чего? Опять про пожар, да?» – «Нет, про другое. Мы тут с теткой Лизой говорили… Ты только сразу не отвечай, ладно? Додумай сперва. Потом скажешь. Завтра, послезавтра можешь. Или хоть на той неделе… Подумай…» – «Да о чем думать-то?» – напряжение Серого передалось Изюмке, он закрутил головой, пытаясь поймать ускользающий взгляд собеседника, заерзал на стуле. – «В общем, так, – решился Серый. – Я тебя спрашиваю: мог бы ты ко мне жить пойти? Хоть насовсем, хоть как. Не приглянется – домой вернешься. По тому, как ты говоришь, матери ты в обузу, сестра уже девка взрослая. Я, сам знаешь, бобылем живу. Деньги не ахти какие, но на ноги тебя поставить сумею. Вот так… И еще вот: сам, верно, понимаешь, не в милость тебе предлагаю – моя жизнь от того тоже по-другому повернется. К свету, может, да к пользе… А не хочешь ко мне, тетка Лиза тебя тоже зовет… Да ты не отвечай, не отвечай сейчас…»

Изюмка упрямо покачал годовой и, почувствовав торжественность момента, поднялся.

– Спасибо вам на добром слове, – мальчик низко и старомодно поклонился Серому. – И тете Лизе тоже. Только как же я маму и Варьку оставлю…

– Да мать может еще свою жизнь устроит… – нерешительно возразил Серый.

– Нет, – утвердил Изюмка. – Вам – спасибо, но пусть будет как есть.

– Да ясно-дело, – понурившись, согласился Серый. – Мать – это, того, ясно…

Изюмка кожей почуял разлившееся в воздухе неудобство, хотел уйти.

– Погоди, – Серый несмело и криво улыбнулся, – В гости-то хоть ко мне придешь? Иди вот еще лучше – ты на рыбалке был когда?

– Нет, не был.

– Ну, а хочешь?

– Конечно.

– Ну и хорошо, – обрадовался Серый. – И поедем. Я сам-то рыбак не из последних, – с необычным для него самодовольством добавил он. – И тебе обскажу все. И снасть разъясню… Так ты отпросишься дома, чтоб с ночевкой… Отпустят тебя?

– Конечно, отпустят! Хоть сейчас! – беспечно воскликнул Изюмка, радуясь, что тяжелая часть разговора осталась позади.

Серый просил ответить завтра… через неделю, но целую неделю носить все это в себе, думать – нет, этого бы Изюмка не выдержал. А теперь все уже позади…

– Экий ты прыткий, – усмехнулся Серый. – Надо ж снасть наладить, изготовить все…

– Ну так вы мне скажете когда, я и готов…

– Скажу, скажу, – пообещал Серый и, снова отчего-то потупившись, полез в шкаф. – Еще вот. Я гляжу – ты все рисуешь, рисуешь… Я вот тебе… Возьми, того… Может, сгодится… – обернувшись, Серый протянул Изюмке альбом и большую коробку гуаши, поперек которой лежали две кисточки – большая и маленькая.

– Ой, спасибо! – Изюмка с загоревшимися глазами схватил подарок, прижал к груди. – Я теперь всех зверев нарисую. Я видал тут: козел весь синий, а рога розовые – от солнца… Я прямо сейчас, можно?…

– Конечно можно! – улыбнулся Серый, довольный, что угодил подарком.

Изюмка распахнул альбом и, торопясь, отковыривал крышечки пластиковых банок. Серый еще раз вздохнул и пошел работать. Изюмка даже не заметил его ухода.

* * *

Войдя в парадную, Изюмка привычно заглянул в подвал и позвал: «Мурик! Мурик! Кис-кис!» – подождал несколько секунд, повиснув грудью на перилах, вздохнул и шагнул на ступеньки. На втором этаже его обогнал передвигавшийся прыжками Валька Клюквин из 6-го «б». На площадке между вторым и третьим этажом Валька затормозил, взглянул на Изюмку и о чем-то задумался. Потом спросил: «А Мурик – это котенок, что ль?» – «Котенок! – подтвердил Изюмка и быстро взбежал к Вальке на площадку. – А ты видал, что ль?» – «Ага! – простодушно признался Валька. – Только ведь я не знал, что это твой…» – «А где? когда?» – задохнулся Изюмка и прижал ладонь к бешено колотившемуся сердцу. – «Ну… – задумался Валька. – недели две, – и быстро добавил, заметив, что с губ Изюмки готов сорваться следующий вопрос. – Его Алена забрала, сеструха моя.» – «А теперь он где?» – спросил Изюмка. Он сразу повеселел от мысли, что Мурик жив и здоров и теперь почти не волновался. Увидев, что Изюмка готов слушать. Валька шмыгнул носом, запрыгнул на перила, поерзал, устраиваясь поудобнее, и начал сначала: «С севера Вовка вернулся, аленин жених. Он и раньше за ней ходил, в школе еще. Под окном стоял, вот здесь. Помнишь, как мы его с пацанами из окна чернилами облили? Весь двор ржал… Да ты тогда еще маленький был… Вот. Он, значит, на ней пожениться хотел… Ну, а она, девка, известно, то ли хотела, то ли нет. Не разберешь… Только куда? У нас в двух комнатах мать с отцом, дед с бабушкой, я да Алена. Считай – шесть человек, у Вовки – та же картина. Старший брательник и детей евонных две штуки. Вот Вовка и решил. Кончил опосля школы какие-то курсы и завербовался на Север. Чтобы, значит, квартиру опосля купить. Там, на Севере, большие деньжищи платят. Вот. А Алена наша покамест в институт пошла, в строительный. Вовка, значит, на Север, а она тама, в институте учится. Теперь ей уже кончать, а тут, значит, Вовка приезжает…» – «Ну, а Мурик-то?» – не выдержал Изюмка. – «Так вот я и говорю, – ничуть не смутившись, продолжал Валька. – Приезжает, значит, Вовка и говорит: давай, Алена, жениться.» – «Ну, а она чего?» – заинтересовался Изюмка. – «А чего она? Она Вовку и забыла почти. Он и непохож на себя сделался. Здоровый такой и бородатый. А Алена-то уже почти инженер. Тоже штука, И в институте у нее уже хахель был…» – «Ну и как же?» – «А черт их разберет, баб-то! – махнул рукой Валька. – Фыркала, фыркала, а потом взяла и женилась на Вовке. Он квартиру в кооперативе купил и ее туда увез. Вот… А были у нас в гостях, как уходить, я гляжу: котенок на лестнице мяучит. Алена его на руки взяла и говорит: „Давай, Вовка, возьмем в новую квартиру. Это к счастью.“ – Вовка, конечно, согласился. Он на все соглашается, чего Алена хочет. И забрали. Я тебе адрес скажу, он легкий: Строительный проспект, дом 30, квартира 40. Ты, если хочешь, съезди. Может, они отдадут… Но я ведь не знал, что это твой, честное слово…» – «Ладно, Валька, я понимаю: ты не знал, – сказал Изюмка. – Я, может, съезжу. Ладно.» – «Ага, – обрадовался Валька и, обгоняя Изюмку, прыжками понесся вверх, на свой пятый этаж. – Строительный 30–40, запомни!» – прокричал уже откуда – то сверху.

* * *

«Я, дядь Серый, домой пойду, ладно?» – Изюмка скинул форменный зоопарковский ватник, на спине которого кто-то белой масляной краской написал «Z00», влез в замахрившуюся понизу болоньевую куртку. – «А чего ж рано так?» – «Меня Илона ждет. Гулять пойдем вместо ее музыки,» – хотел было сказать Изюмка, но почему-то не сказал, сам себе удивился и неопределенно пожал плечами. – «Ну иди, чего ж…» – вздохнул Серый. Изюмка кивнул на прощание и выбежал из рабочей комнаты.

У решетки козлятника на маленьком складном стуже примостился художник. На остриях загородки висел его длинный розовый мохеровый шарф. Художник крутил головой на длинной жилистой шее и осторожно, вкрадчиво, касался кистью прикнопленного к доске картона. Изюмка, хотя и спешил, но все же не удержался, и, стараясь ступать потише, зашел художнику за спину, заглянул через плечо. На будущей картине чернела решетками очень похожая козлиная клетка. Козлов в ней еще не было. Там, где они будут, белели пятна грунтованного картона. Художник резко обернулся, глянул на Изюмку зелеными, в красных прожилках, глазами: «Ну чего? Похоже?» – «Похоже, – согласился Изюмка и осторожно добавил. – Только я бы наоборот нарисовал.» – «Как это – наоборот?» – голос у художника был таким же резким, как и движения. Плавно двигающаяся рука с кистью смотрелась красивым контрастом. На время разговора с Изюмкой рука замерла на полувзмахе и, казалось, жила отдельной жизнью.

«А так. Сначала – козлов, потом – решетку.» – «Какая разница?» – «Ну-у, так… – затруднился Изюмка. Так бывало всегда, когда он пытался перевести в слова свои ощущения. Он думал, что так бывает только у него, и не знал, что это – у всех. Если бы узнал – обрадовался. – А вдруг вам потом надоест? Если козлы останутся – нормально. А если одни решетки? Бр-р!» – Изюмка поежился.

Художник задумался и положил кисть. – «Наверное, ты прав, и в том, что я рисую именно так, а не иначе, есть какой-то смысл, – медленно сказал он. – Что-то от моей внутренней сущности, от ощущения мира, прожитой жизни…» – Изюмка вежливо покивал и потрусил прочь. Когда люди начинали говорит «об умном», у Изюмки портилось настроение. – «Интересно, – думал он. – Почему Серый так никогда не разговаривает? Или вот Варька, иди тетя Лиза?»

Без Изюмки сектор казался пустым и промозглым. Топотали копыта яков, мерно жевали сено зубры. – «Вот ведь твари безмозглые!» – пробормотал Серый и вышел «на свежий воздух». Водянистый, полубессмысленный взгляд его уперся все в того же художника и его розовый шарф. Подойдя на несколько шагов, он осмотрел картину дальнозоркими, как у всех выходцев из села глазами. После ухода Изюмки она не изменилась. Художник обернулся и окинул нового зрителя вопросительным взглядом. – «Ты чего, мил человек, сидел что ли?» – в ответ на его вопрос спросил Серый. – «С чего это вы взяли?!» – вскинулся художник. – «Гляжу – любо тебе тюрьму писать…» – Художник, мгновенно остыв, развел длинные руки. – «Да вот так как-то…» – В голове его заворочались всякие мысли, вспыхнули образы, ассоциации, даже какие-то стихи вспомнились. Он еще раз внимательно осмотрел Серого и, вздохнув, решил, что для этих сложных мыслей собеседник также негоден, как и только что убежавший мальчик.

«А вот ты ученый человек… – сказал Серый и рассеянный взгляд его вдруг сконцентрировался, обрел осмысленность. Художник качнул было протестующе головой, но понял вдруг, что Серый употребляет слово „ученый“ в его исходном значении: человек, который учился. – Ученый человек, ты и скажешь. Парнишка у меня рисует. Обожди минуту, я принесу. А ты скажи: может толк быть?»

Серый вернулся на сектор, а художник глядел на низкие облака и красиво думал о связи решеток и своей плавной, в общем-то вполне благополучной жизни, и отчего-то называл себя в этих мыслях «узником совести».

«Вот, глянь, скажи,» – Серый отвлек его, сунул неровно оборванные альбомные и тетрадные листки.

Художник долго перебирал их чуть дрожащими тонкими пальцами. Потом задержал взгляд на одном из них. Синий козел с розовыми рогами, темно розовый бетон закрученной крутой спиралью лестницы. Темно-синее небо. Никаких решеток. Граничное напряжение и покой одновременно. Прыжок и остановка. Момент и вечность. Плохие краски, а если бы хорошие…

В горле у художника запершило: «Где он учится?» – «В школе, где ж еще? В третьем, кажись, классе, – пожал плечами Серый и только тут понял вопрос. – Да нигде. Где ж ему учиться?» – «Послушайте, Серый, это ваш сын?» – не зная Серого, художник чутьем уловил из окружающей среды его имя. Серый покачал головой. – «Мальчику нужно учиться, слышите? – увидев, что Серый вопросительно хмурится, художник взял его за рукав и принялся убеждать. – У него явные способности. Их надо развивать. Понимаете? Слушайте, слушайте меня! – почти в отчаянии он пытался поймать ускользающий взгляд Серого. – Кто его родители?» – «Мать только, – устало вздохнул Серый. – Пьет. Сестра еще…» – «Но как же? – волновался художник. – Может, я?.. – и тут же сник. – Нет, я не смогу. Тут нужен другой учитель, смелее, раскрепощеннее, чем я… Я только испорчу, убью…»

– «Ну не можешь, и ладно! – резко сказал Серый, не дослушав и не поняв бормотания художника. – Ясно-дело, своя жизнь у каждого, свои дела. А на добром слове спасибо. Может, и придумаем чего, – он вынул рисунок из сопротивляющихся пальцев художника. – Бывайте пока. Желаю творческих успехов,» – улыбнувшись жутковатой клоунской улыбкой, Серый скрылся в дверях сектора.

Художник, чувствительный как все люди искусства, сморщился, задрожал, начал быстро собирать вещи и судорожно искать носовой платок. Когда он волновался, у него всегда начинался насморк.

* * *

Варька и Изюмка шли в школу. Обычно Варька старалась убежать раньше и прогоняла брата, если он увязывался за ней.

«Ну чего ты за мной как хвост тащишься?!» – «А чем я тебе мешаю?» – удивлялся Изюмка. – «Мало ли у меня дел! – раздувая ноздри, ярилась Варька. – Поговорить с кем… А тут ты…»

Сегодня Варька думала о чем-то, шла, опустив голову, и не гнала от себя Изюмку. Лужи подернулись первым хрупким ледком, и Изюмка с хрустом давил его башмаками, прыгая от лужи к луже. Портить лед было жалко, но удержаться он не мог.

– «Зима скоро», – сказала Варька, обернувшись на особенно громкий хруст – «Ага, – согласился Изюмка. – Снег будет. Горки.» – «А у меня пальто зимнего нет…» – «Ну, купит мама чего-нибудь…» – «Чего-нибудь! – вскинулась Варька. – Чего-нибудь! В клеточку! С кошкой искусственной! Все смеяться будут! Не хочу чего-нибудь! Хватит! Надоело!» – Изюмка с удивлением посмотрел на Варьку, пожал плечами. Ему было совершенно все равно, что на нем надето. Лишь бы не холодно и не мокро. Но Варька – девчонка, другое дело… – «А какое пальто хорошее?» – спросил он, чтобы поддержать разговор. – «Хорошее, это когда приталенное и с воротником, – остывая, объяснила Варька. – И воротник чтобы натуральный. Песец там, или лиса… чернобурка…» – «Ага!» – сказал Изюмка.

Варька махнула рукой и взбежала на школьное крыльцо, к которому они подошли. Изюмка прислонился к водосточной трубе и задумался, читая обрывки недоуничтоженных дворниками объявлений.

На следующий день в сумерки он стоял у заборчика сектора мелких хищников. Сердце отчаянно колотилось, Изюмка придерживал его ладонью. В кулаке он сжимал кусочек сырого мяса, выпрошенный на кормокухне.

Решившись, Изюмка шагнул вперед я приоткрыл дверцу в одной из клеток. В темноте заходили желтке глаза и пушистые хвосты. – «На!» – сказал Изюмка. Зверек хищно фыркнул и заглотил мясо. Изюмка схватил поперек туловища первого попавшегося и быстро запихал его за пазуху. Из-за пазухи вылезла удивленная, но совсем не испуганная острая мордочка. Зверек завозился, устраиваясь поудобнее. – «Сиди!» – зашипел Йзюмка, запер дверцу и быстро зашагал к выходу. На контроле ничего не заподозрили, но в трамвай Изюмка на всякий случай не полез, пошел пешком. Чернобурые лисята – дети Черта ж Шельмы, выдались на этот раз на редкость крупными и добродушными. Лисенок высовывал любопытную мордочку, таращил глазенки и тыкал Изюмку в шею мокрым теплым носом. Потом попробовал погрызть пуговицу на куртке. – «Отличный воротник будет, – напряженно, стараясь не отвлекаться на нарастающую головную боль, думал Изюмка, – Пушистый, теплый, красивый. Варьке очень пойдет. Ни у кого такого не будет – только у нее. Только вот как его убить? Стукнуть чем-нибудь?.. Авось, Варька что-нибудь придумает… Кешку попросит… А дальше уж сделаем как-нибудь… Хороший воротник будет,» – лисенок потянулся носом к изюмкиному уху. Изюмка заскрипел зубами и щелкнул шелковый нос ногтем. Звереныш обиженно пискнул и спрятался за пазуху.

Дома Изюмка вытряхнул лисенка на пол. Тот сразу присел и сделал лужу. – «Варька!» – глухо позвал Изюмка. – «Ась?» – Варька заглянула из кухни. Рукава засучены, руки по локоть мокрые. Увидела лисенка, взвизгнула от восторга. «Ой, лиска! Настоящая! Откуда у тебя?» – «От верблюда! – отрезал Изюмка. – Воротник тебе!» – «Что?!» – растерялась Варька. – «Воротник! На пальто! На зимнее! Поняла?!!» – заорал Изюмка. Варька присела, прижала мокрые ладони к запылавшим щекам. – «Ой, да ты что, Изюм! Как же? Она же живая!» – «Это уж твое дело! – жестко, сдерживаясь из последних сил, сказал Изюмка. – Кешку попроси, он прикончит…» – Варька взглянула на белое лицо Изюмки, вздрогнула, кинулась к нему, прижала к мокрому животу, мокрыми руками гладила взлохмаченные волосы. – «Ой, ты! Изюм, ой, глупый! Ой, да неужто я!.. Ой, да какой глупый! – потом оттолкнула Изюмку, побежала на кухню, вернулась с блюдцем молока, присела на корточки перед лисенком. – На, лиска, попей! – Лисенок понюхал и быстро-быстро заработал розовым язычком. – Ой, какой! – окончательно умилилась Варька. – Пушистый. Замечательный. Пусть сегодня у нас переночует, а завтра отнеси его обратно. Он, небось, уже соскучился…»

Изюмка медленно, щупая руками место, опустился на диван. На лицо его также медленно возвращалась краска жизни.

* * *

Изюмка открыл дверь и крикнул, в гулкую пустоту коридора: «Дядь Серый, это я пришел!» – уловил раздраженный разговор нескольких голосов и испуганно юркнул на сеновал. Подождал. Ничего не происходило. Разговор шел рядом, в рабочей комнате. Изюмка положил одну кипу на другую, залез наверх, и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в рабочую комнату, через зарешеченное окошко. Серый сидел за столом, уронив голову на руки. Изюмка сразу догадался, что он пьян. Напротив Серого, на отодвинутом от стола стуле сидела зоотехник Тамара Михайловна, а у двери, прислонившись к стене, стояла заведующая сектором.

«Сергей Иванович, если вы в состоянии меня слушать, то я повторюсь: Мы ценим вас как добросовестного работника! Но ваше… ваше пьянство… позвольте назвать вещи своими именами… больше терпеть не намерены! Мы не можем жить в постоянной угрозе несчастного случая! Отвечать ведь нам! Вы должны понять!» – «Я вас понял,» – сказал Серый, на секунду приподняв голову, и Изюмка тут же сообразил, что он уже не столько пьян, сколько от стыда изображает из себя невменяемого.

«Мы вам от имени администрации уполномочены заявить: терпение наше истощилось. В свободное время – дело ваше, что вы там делаете… Но на работе… Короче: если еще раз повторится, вы будете уволены. Безо всяких разговоров. Вы поняли меня?» – Серый кивнул, не поднимая головы, и стукнулся лбом об стол. Жест получился почти невыносимо клоунский. – «И этот мальчик, который к вам ходит – любимец всего зоопарковского пролетариата… Я понимаю, вы к нему привязались, вам его жалко… Но вас ведь, кажется, просили после пожара… В клуб юных зоологов принимают детей с шестого класса, а он много моложе. К тому же – надо смотреть правде в глаза – мальчик явно дефективный, что еще повышает риск несчастного случая. Плюс ваше пьянство… Настоятельно прошу вас объяснять ему…» – Серый икнул. – «Да чего с ним разговаривать! – возмущенно воскликнула завсектором. – Он же не понимает ничего!» – «Не-ет! – проблеял Серый и мелко захихикал. – Я все-е понима-аю!»

Начальство вышло, хлопнув дверью.

Изюмка слез с кип и вошел в комнату. Серый уже перебрался на скамью и сворачивался калачиком.

– А – Изюмка пришел! – обрадовался он. – Вовремя ты! Слышал, как меня костерили? Пропащий я человек, правда?.. Ну да ты, того, не горюй… Ничего… Как-нибудь… – Серый еще раз икнул и добавил жалобно. – А погонят, куда я пойду? Кому я, окромя зверья, нужен?

Изюмка сморщился, налил из чайника воды в стакан, протянул Серому.

– Выпейте, дядь Серый, и ложитесь. Я корма раздам, а уберетесь потом, как проспитесь.

– Спасибо тебе, Изюмка, – проникновенно сказал Серый. – Душевный ты человек. Не то что некоторы-ые-е, – он закончил свои слова долгим зевком и отвернулся к стене.

* * *

«Теперь немного пройти и мы на месте, – сказал Изюмка и искоса поглядел на Илону. – Ты не устала?» – «Нет, что ты! – удивилась Илона. – С чего бы это мне уставать?» – «У тебя на билет деньги есть?» – «Есть. У меня целая трешка есть,» – с гордостью сказала Илона. – «Хорошо. Тогда ты покупай билет, входи и жди меня сразу у входа.» – «А ты?» – «Я пройду в другом месте. Меня без билета пропускают.» – «Это – да!» – уважительно признала Илона.

«А вот это Марика, лосиха. Смотри, смотри, как она уши опускает! Как лопасти у вертолета. У-у, Марика, уши вертолетиком! Смотри, Илона! Это значит – она злится…» – «А почему?» – «Ну, не нравится чего-то… Вон Виньке траву в решетку суют. Ей завидно.» – «Давай и ей дадим.» – «Давай!» – Изюмка и Илона сорвали по пучку осенней рыжей травы, перепрыгнули через низенькую оградку и оба одновременно протянули руки через решетку. Марика недоверчиво фыркнула, повела ноздрями, потом подошла, снисходительно наклонила горбоносую голову… Хруп, хруп, хруп…

«Ой, смотри, жует!» – восхитилась Илона. – «А чего ей еще делать-то? – пожал плечами Изюмка. – Пошли. Пока не заметили,»

Все скамейки делились на «солнечные» и «теневые». Первые стояли на солнце, вторые – в тени. На первых впритык друг к другу сидели бабушки с внуками, молодые мамы с колясками и малышами ползунками, солидные дышащие воздухом пенсионеры. На вторых – редкие влюбленные пары. Илона с Изюмкой сели на пустую «теневую» скамейку и зарыли ноги в опавшие кленовые листья. Листья покрывали землю сплошным ковром и дорожка превратилась в узкую тропинку.

– «Хочешь, я тебе венок сплету?» – спросил Изюмка, кивнув на разноцветные листья. – «Ты? Мне? – удивилась Илона. – А разве мальчики венки плетут?» – «А почему нет? Ты умеешь? – Илона кивнула. – А из кленовых листьев?» – «Нет, из листьев не пробовала!» – «Ну вот я и сплету. Давай листья собирать. Их много надо.»

Они перешли на газон и присели на корточки. Охапка листьев на скамейке быстро росла. – «Все, пожалуй, хватит,» – сказал Изюмка, окинув ее взглядом, и сел рядом. Потом шмыгнул внезапно засопливившимся носом, ширкнул кулаком по верхней губе. – «Ой!» – сказала Илона и внимательно посмотрела на Изюмку. – «Чего?» – встревожился он. – «У тебя кровь из носа идет!» – Изюмка еще раз провел под носом, посмотрел на окровавленные пальцы и смущенно улыбнулся. – «А, это ерунда! – пробормотал он и откинул голову на спинку скамейки. – Не обращай внимания. У меня так часто бывает…» – «Сама знаю, что ерунда, – отрезала Илона. – Но остановить-то надо. У тебя платок есть?» – Изюмка отрицательно покатал голову по спинке скамейки. Илона достала кружевной белый платочек и аккуратно, двумя пальцами окунула его в лужу. Изюмка, искоса наблюдавший за ней, засмеялся…

«И ничего смешного, – проворчала Илона, вытирая кровь с изюмкиного лица. – Ложись лучше на скамейку, вот так. А голову клади мне на колени. А платок вот здесь держи. Минут пять полежишь и все в порядке.» – Изюмка охотно улегся, прижал мокрый платок к переносице, глядел на Илону своими изюмными глазками и блаженно улыбался. Илона не выдержала и тоже расплылась в улыбке. – «Какой ты… – она покрутила в воздухе пальцами, но не нашла слов. – Чтобы кровь не шла каждый день, нужно закаляться. Ты зарядку дома делаешь?» – Изюмка улыбнулся еще шире, а глаза, и так наполовину закрытые платком, стали почти невидны. – «И зря, между прочим, – наставительно сказала Илона. – Очень даже помогает. А особенно холодный душ! – Изюмка поежился. – И нечего тут дергаться. Я сначала тоже знаешь как боялась… А потом ничего, привыкла. Даже приятно. И спать сразу не хочется. А хочется бежать… бежать куда-то… А сначала тоже… мама меня чуть не силой волокла… Илона, надо! Илона, надо!..» – «А можно я тебя Леной буду звать?» – вдруг спросил Изюмка. – «Почему? – удивилась Илона. – Чем тебе „Илона“ не нравится? Нормальное имя, редкое, между прочим. Не то, что „Лена“,» – «Да мне не то, чтобы не нравится, – попытался объяснить Изюмка. – Просто „Илона“ похоже знаешь на что? Ну вот пластмассовая коробочка такая для мыла… Как она открывается…» – Изюмка руками показал, как открывается пластмассовая коробочка. – «А „Лена“ на что?» – «Лена – это ручеек весной из-под снега бежит…» – «Да, – подумав, согласилась Илона. – Похоже. Зови Леной. А тебя как звать?» – «Как хочешь, – улыбнулся Изюмка. – Я к кличке привык.» – «А на что „Изюмка“ похоже?» – «На меня!» – сказал Изюмка и рассмеялся вместе с Илоной.

«Ну все! – сказал Изюмка. – Кончилось, – он снял платок с переносицы, прополоскал его в луже, повесил сушиться на спинку скамейки. – Теперь можно и венок плести,» – Илона с любопытством смотрела на изюмкины пальцы, сплетающие разноцветные лоскутки листьев. – «Может, я пока сбегаю мороженого куплю?» – спросила она. – «У меня денег нет.» – «Я же говорила – у меня есть. Ну?» – «Давай,» – согласился Изюмка и некоторое время смотрел вслед убежавшей Илоне.

Через некоторое время Илона вернулась с двумя стаканчиками. На бумажных стенках белел иней.

– «Ну и очередища! – воскликнула она и упала на скамейку рядом с Изюмкой. – Держи!» – «Спасибо, – сказал Изюмка, но стаканчик не взял. – Ты подержи, пока я венок завяжу, – он нагнулся и выдернул нитку из обмахрившейся по низу штанины. – Сейчас, еще один узел, чтобы не развалилось… Вот! Примерь.» – «Ой, какой огромный! – восхищенно ахнула Илона. – Больше моей головы, – она нахлобучила на голову венок и сдвинула его чуть набекрень, как берет. – Ну что, хорошо?» – «Хорошо, – подтвердил Изюмка. – Сидит, как влитой.» – «Ну так неинтересно, – сказала Илона и стащила с головы венок. – Ты видишь, а я нет. Примерь ты, а я погляжу, а потом опять надену.» – «Ладно, смотри,» – согласился Изюмка и надел венок. – «Ой, как смешно! – Илона захлопала в ладоши. – Ты похож… ты похож… я прямо не знаю, на кого ты похож… А я тоже в нем такая же смешная, да?» – «Нет, ты красивая, – сказал Изюмка. – И похожа на лесную принцессу.» – «Правда? – обрадовалась Илона. – Тебе нравится? Ну, тогда давай обратно… И мороженое ешь, а то растает…»

Когда Изюмка с Илоной проходили мимо верблюжатника, Валентина скребла выщербленный асфальт ламьей клетки. Большеглазые ламы, похожие на картинки из мультфильмов, испуганно жались в угол.

– А, Изюмка! – приветливо прогудела Валентина, заметив мальчика. – Чего в гости не заходишь? Да ты никак с барышней!.. Это ж надо, какой поворот событий… Ну-ну…

Изюмка смутился и быстро пошел вперед, ничего не ответив Валентине. Илона с трудом поспевала за ним.

– Сейчас пойдем к Серому, – сказал Изюмка. – Вообще-то он Сергей Иванович. Ты так и зови, ладно?

– Ладно, – согласилась Илона. – Ты не бойся, я вообще вежливая. Меня дома воспитали. А кто он, Сергей Иванович?

– Работает здесь, у быков.

– Ага. Только давай сначала к жирафам зайдем, – попросила Илона, указывая на плывущие в вышине пятнистые шеи с маленькими большеглазыми головами.

Ирина, рабочая жирафятника, с трудом отодвигала шибер перегонки.

– Помочь? – спросил Изюмка.

– Чего? – Ирина обернулась, узнала Изюмку, улыбнулась ему. – Помощник! Подрасти еще… Хочешь, иди сюда, покорми их. Вон чан стоит…

– А ей можно? – спросил Изюмка, указывая на Илону.

– Можно, чего ж, – усмехнулась Ирина.

Изюмка приоткрыл калитку и пропустил Илону вперед. Потом взял из чана морковку и позвал: «Мальчик, Мальчик, иди сюда!» – Самый большой жираф, кося влажным глазом, поплыл к ограде. Остальные медленно двинулись за ним. – «Ой, какой большой!» – прошептала Илона. – «Не бойся, он не злой, – сказал Изюмка. – И укусить не может, у него спереди зубов нет. Только там, внутри…» – Мальчик наклонился через решетку к протянутой Изюмкой морковке, но вроде бы не рассчитал движения. Голова, вблизи оказавшаяся огромной, проплыла мимо и вдруг быстро ткнулась в Илону. Илона вскрикнула, Ирина резко выпрямилась, схватила из пачки веников толстый прут, Изюмка не успел ничего сообразить.

А Мальчик уже уходил, медленно и с достоинством пережевывая разноцветный илонин венок. Ирина уперла руки в бока и расхохоталась: «Эка тварь, а? Смекнул ведь, паразит, а?!» – Илона чуть присела и робко улыбалась. Губы у нее дрожали. – «Испугалась, да? – спросил Изюмка и осторожно дотронулся до илониного плеча. – Ты, это, не бойся… Он ведь ничего не хотел… Я тебе еще венок сплету… – „Ну уж нет, – улыбнулась Илона. – В другом где-нибудь месте. А то кто-нибудь по ошибке и голову откусит…“

– Да ты что! – возмутился не понявший шутки Изюмка. – Такого не бывает! Те, которые венки едят, головы не откусывают!

„А вот это – Волк!“ – торжественно сказал Изюмка, указывая в темноту клетки. – „Какой там волк! – раздраженно сказал стоящий рядом мужчина с мальчиком на руках. Мальчик был толст, похож на сардельку и сосал ядовито-красный леденец. – Не видно никого. Небось собака какая-нибудь драная… Берут, понимаешь, деньги, а звери все неизвестно где.“

– Это – Волк! – возразил Изюмка.

Мужчина хотел еще что-то сказать, но в это время в углу поднялось что-то большое и пушистое. Волк встряхнулся, так, что во все стороны полетела пыль, подошел к решетке, нашел взглядом Изюмку, которого узнал по голосу, и улыбнулся ему, опустив уголки черных глянцевых губ.

„Это он тебе улыбается?“ – спросила Илона почему-то шепотом, хотя рядом выли от восторга дети, развешанные как белье на низком заборчике. – „Мне. Кому ж еще, – гордо подтвердил Изюмка. – Сейчас народу много. Мне туда нельзя. А так я его и гладить могу и вообще…“ – „Здорово, – сказала Илона. – А как ты его приручил?“ – „А я его и не приручал вовсе. Зачем? Приручают – для чего-то. А мы с ним – просто так. Понимаешь?“ – „Не очень, – призналась Илона. – А он дрессированный? Чего он умеет?“ – „Все,“ – убежденно сказал Изюмка. – „Но ведь здесь – клетка…“ – „Да, здесь клетка, – подтвердил Изюмка и зажмурился. – И потому я все время про него помню… И не могу забыть…“ – „Я теперь тоже буду помнить…“ – сказала Илона.

„А ты дома чего скажешь?“ – спросил Изюмка, когда тюлень в круглом бассейне нырнул в последний раз и затаился где-то на дне. – „Скажу – на музыке была,“ – Илона тряхнула кожаной папкой. – „А на музыке?“ – „А на музыке скажу – болела.“ – „И не узнают?“ – „Не, не узнают.“ – „Ну, тогда ладно.“ – „А тебе чего?“ – „Я не хочу, чтобы тебя из-за меня ругали.“ – „А кто это узнает, что из-за тебя?“ – „Я-то сам знаю…“ – „Не волнуйся – никто ничего не узнает…“ – „Знаешь чего, – Изюмка вдруг остановился и обернулся к Илоне. – Мы к Серому сейчас не пойдем, ладно?“ – „Ладно. А почему?“ – „Потому… потому что…“ – замялся Изюмка. Он и сам не знал, как объяснить словами то, что он вдруг почувствовал. – Просто так будет лучше.» – «Хорошо, – согласилась Илона. – У меня тоже бывает. Знаю, что так надо, и все. А объяснить не могу…»

* * *

На следующее утро Изюмка вскочил сразу по звонку будильника. Обычно они с Варькой еще долго валялись в кроватях и препирались, кому идти ставить чайник.

Он вошел в ванну и закрыл за собой дверь на крючок. Прислонился к двери спиной и посмотрел на душ, как на врага перед боем. Подумал, что душ похож на Змея Горыныча. Открыл кран над раковиной, подставил палец, попробовал воду. Вода, как и следовало ожидать, была очень холодная. Изюмка с тоской взглянул на красный краник, вздохнув, стянул трусики и залез в ванну. Ванна была холодная и шершавая, Изюмка посмотрел на черную тарелочку душа снизу вверх и душ показался ему еще более ужасным, чем раньше. Теперь он был похож на раскрытую пасть.

«Ты смелый, – вспомнил он слова Илоны. – Я тогда испугалась, когда нас заперли, а ты – нет.» – Изюмка изо всех сил зажмурил глаза, протянул вперед руку и на ощупь повернул кран. Все его внутренности упали вниз вместе с обрушившимся сверху потоком воды. Кожу ошпарило и на мгновение ему показалось, что он перепутал кран и включил горячую воду. Но тут же холод пронизал его насквозь. Изюмка осторожно открыл глаза. Струйки воды стекали по блестящим плечам и пенились у ступней. От холода Изюмка переступал ногами и тихонько поскуливал. Но в целом было вполне терпимо. – «Ничего, сейчас как закалюсь!» – вслух подумал он, – «Изюм! – раздался за дверью тревожный голос Варьки. – Изюм! Открой! Ты чего там делаешь?» – «Аб-аб-бливаюсь!» – ответил Изюмка. – «Изюм! Ты что, совсем с катушек съехал?! Открой сейчас же!» – Варька забарабанила в дверь кулаками. – «От-стань!» – трясясь, заорал Изюмка, перекрывая шум падающей воды. – Уйди отсюда и не мешай мне закаляться!

«Изюмчик, открой пожалуйста! – сменила тактику Варька, – Мне зубы почистить надо!» – «Подождешь!» – крикнул Изюмка. Варькиного смирения хватило всего на несколько секунд. – «Идиот! Дебил чертов! – бушевала она перед закрытой дверью. – Схватишь воспаление легких, кто с тобой сидеть будет?! Мамаша бюллетень брать не будет, скажет – надо деньги зарабатывать. Опять я, да? А у меня, между прочим, в этом году экзамены! Открой, слышишь, олигофреник фигов, закаливатель!»

– «Все!» – решил Изюмка и, не закрывая воду, чтобы хоть чуть-чуть приглушить Варьку, выпрыгнул из ванной. Завернулся в полотенце и не сразу почувствовал, как разливается по телу приятное, незнакомое тепло. – «Здорово!» – удивился Изюмка и отпер дверь. Безмятежно улыбнулся разъяренной Варьке и сказал: «Знаешь, Варька, а ты тоже попробуй. Может, тебе тоже понравится.» – Оглядев полосатый кокон, из которого внизу торчали босые ступни, а сверху – взлохмаченная голова на тонкой шее, Варька не выдержала и расхохоталась: «Ну, Изюм! Ну, дебил фигов! Ну что с тебя возьмешь! Иди хоть чаю горячего выпей, пока не простыл!»

* * *

Изюмка поднялся на пятый этаж, осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Между привинченными к полу столами ходили взрослые одинаковые восьмиклассники. У Изюмки зарябило в глазах. Он таращился и не видел среди них Варьку. – «Как же так может быть? – подумал он. – Ведь они все разные. Почему же сейчас такие – одинаковые? Неужели только из-за того, что в форме?» – Светка заметила высунувшуюся из двери изюмкину голову и поманила его пальцем. Изюмка узнал Светку, обрадовался, боком просочился в дверь и пробирался вдоль стены, стараясь не отрываться от нее и не выходить на открытое пространство. – «Изюм! – удивленный голос Варьки у него над ухом и сухие ладошки на плечах. – Ты чего здесь?» – «Я сказать хотел, – Изюмка вскинул глаза, зацепился взглядом за варькины, кошачье-зеленые. – Я сразу после школы на рыбалку поеду, ладно? И на ночь… С дядь Серым. Чтоб ты не волновалась. И маме скажи…» – «А! – облегченно вздохнула Варька. – Ну чего ж, езжай, конечно, – Варька отпустила Изюмку и даже слегка оттолкнула его от себя. Изюмка покрутил головой, глотнул незнакомый, щекочущий ноздри, запах и, осмелев, спросил: „У вас тут чего, химия, да?“ – „Ага, – вступила в разговор Светка и, мягко завладев Изюмкой, подвела его к столу. – Хочешь, фокус покажу?“ – „Ну!“ – Изюмка ожидающе вытянул шею. Светка взяла со стола две колбочки с какой-то прозрачной жидкостью в них, плеснула в два стаканчика. – „Прозрачные, видишь? – Изюмка кивнул. – А теперь – гляди! – Светка ловким движением фокусника опрокинула один стаканчик в другой. – Хоп!“ – две жидкости, слившись, мгновенно стали красными, как кровь. На дно стаканчика медленно оседали багровые хлопья. – „Здорово!“ – восхитился Изюмка. Светка ждала, что он что-нибудь спросит, но Изюмка молчал. Объяснение чуда его не интересовало. – „А вот гляди, – Светка аккуратно подняла бутылочку из темного стекла, плотно закрытую пробкой. – Там знаешь чего? Серная кислота!“ – „А чего это?“ – „Жуткая штука! – Светка расширила глаза. – Все сжигает. На что ни попадет – все, конец.“ – „Чего конец?“ – не понял Изюмка. – „Ну тебя, глупый! – обиделась Светка. – Говорю же – сжигает все… Ладно, катись отсюда. Звонок сейчас…“ – Светка поставила бутылочку на край стола и, отвернувшись, поплыла к кучковавшимся вокруг одного из столов одноклассницам. Изюмка оглянулся. Никто не смотрел на него. Он протянул руку, потрогал коричневую бутылочку и вдруг быстро схватил ее и спрятал в карман. Зачем он это сделал, Изюмка и сам не знал. Потом так же быстро, по стенке, выскользнул из класса и побежал вниз. На третьем этаже его догнал звонок. Изюмка втянул голову в плечи и присел, пережидая.

После уроков Изюмка вышел на школьный двор. Огляделся. Подумав, направился к гаражам. Там, между стеной школы и задней стенкой гаражей была длинная и узкая, только пролезть человеку, щель. В щели валялись какие-то доски, сломанные ящики и вообще было довольно уютно, только здорово воняло. Перепрыгивая через доски, Изюмка прошел по щели подальше. Здесь воняло меньше.

Он присел на край доски, пристроил у стены ранец, достал из кармана коричневый пузырек и аккуратно вытащил пробку. Осторожно понюхал. Чем-то пахло, но чем – Изюмка не сумел определить. Медленно наклонив пузырек, он капнул несколько капель на мокрую доску. Ничего не произошло. Кислота впиталась в дерево, только чуть-чуть зашипело по краям. Немного поколебавшись, Изюмка засучил рукав и налил кислоты себе на руку, повыше кисти. Стал ждать. Сначала ничего не было. Потом стало слегка припекать, совсем не страшно, даже приятно. Изюмка ждал, внимательно разглядывая свою руку. Белые волосики, которые росли на руке, свернулись и почернели. Кожа стала красной и как будто бы приподнялась над поверхностью. Изюмка подождал еще немного, но больше ничего не происходило. Зато пекло уже очень сильно. Изюмка хотел было стереть кислоту рукавом, но потам раздумал, свободной рукой поднял старую газету, скомкал ее, тщательно вытер руку. Вскрикнул от боли и, отшвырнув газету, прищелкнул языком: кожа с руки слезла, образовалась большая, круглая, ярко-красная рана. – „Вот это да! – удивился Изюмка и решил. – Надо промыть!“ – Поднял портфель и, оберегая больную руку, стал пробираться к выходу из щели.

Ржавый водопроводный кран, торчащий из стены школы почти у самой земли, Изюмка нашел сразу, но ручки у крана не было. Изюмка достал ключ от квартиры, надел его шляпкой на штырек от ручки, попробовал повернуть. Сил не хватало. – „Заржавел наверное,“ – сказал Изюмка и огляделся по сторонам, избегая смотреть на свою руку. Во двор вошли два взрослых парня, класса, наверное, из девятого. Одного из них Изюмка знал – его звали Андрей, и он играл на барабанах в школьном ансамбле. – „Андрей!“ – позвал Изюмка. Парни удивленно-снисходительно оглядели Изюмку. – „Чего тебе, мелюзга?“ – спросил Андрей. – „Откройте кран, а?“ – попросил Изюмка, пальцем указывая на стену. – „Пара пустых,“ – согласился второй парень и присел на корточки. – „А на что тебе?“ – поинтересовался Андрей. – „Руку смыть,“ – объяснил Изюмка. Андрей присвистнул: „Где это тебя угораздило?! Чем сжег-то?“ – „А… Так вышло,“ – Изюмка неопределенно махнул здоровой рукой. Он вовсе не собирался посвящать парней в свои тайны. – „Ты смотри, это… не балуй больше, – пригрозил Андрей и вынул из кармана платок. – На, возьми, прикроешь потом, чтоб не засорилось…“ – Из крана потекла струйка воды. Изюмка присел и подставил под нее руку. Сначала было очень больно, а потом стало легче. Боль не исчезала, а словно отходила куда-то. Парни топтались рядом. – „Слышь, а дома мазью помажь. Понял? – сказал Андрей. – Обязательно, и забинтуй. Попроси кого…“ – „Угу,“ – безмятежно согласился Изюмка. Рука замерзла и совсем перестала болеть. – „Есть кого попросить-то?“ – спросил второй парень. Сидя на корточках, Изюмка видел только его давно не чищенные ботинки и обмахрившиеся штанины. Посмотрел выше, увидел желтоватое лицо, залоснившуюся куртку, синие круги под глазами. – „Есть,“ – твердо сказал он. Парень кивнул и собрался уходить. – „Завернуть-то кран сумеешь?“ – спросил Андрей. – „Сумею. Спасибо,“ – Изюмка улыбнулся вслед парням и аккуратно промокнул андреевым платком закоченевшую руку.

* * *

Изюмка смотрел на громадный, кое-где уже вспыхивающий вечерними огнями дом, и думал. Точнее, даже не думал, а так – что-то мельтешилось в его голове, выстраиваясь в нехитрые цепочки, в конце каждой из которых маячил неизменный знак вопроса: „А почему он огромный такой? А сколько в нем окон? И в каждом живет кто-нибудь? И как это они все одновременно там едят, спят, пьют, разговаривают? И все друг от друга отдельно? А если все разом на площадь выйдут, займут всю площадь или нет?“

Вдруг на балконе самого последнего этажа Изюмка заметил странного человечка. Человечек держал в руках целых три зонта, накрытых чем-то вроде простыни и карабкался на оградку балкона. – „Эй, дядя Серый! – окликнул Изюмка и вытянул вверх грязный палец. – Вона! Вона! Смотрите! Чего это он?“ – Серый мазнул вверх по фасаду выпуклыми, покрасневшими с век глазами и ахнул: „Ах, его в бога, в душу, мать, раздери-раздерни! Убьется ведь, беспременно убьется!.. Назад! Уйди!“ – внезапно заорал он сорвавшимся визгливым голосом. Редкие прохожие, а вместе с ними и Изюмка, шарахнулись в сторону. Фигурка на балконе на мгновение скрылась, но вскоре появилась снова, видная уже до пояса. Бестолково размахивая руками и тыча пальцем в небо, Серый, спотыкаясь, заметался по тротуару. – „Люди! – гнусаво бормотал он. – Мужики! Не успеть! Убьется! Ловить надо! Люди! Сюда!“ – Прохожие брезгливо морщились и, опуская глаза, проходили стороной. Не отрывая взгляд от балкона. Серый толкнул Изюмку: „Беги! Наверх! 12 этаж. Звони, в дверь колоти. Что хочешь.“

Изюмка побежал.

Стукнул кулаком по кнопке лифта. Но то ли лифт не работал, то ли сил не хватило – кнопка подмигнула Изюмке злобным красным глазом и погасла. Изюмка бросился к лестнице. Бежал, задыхающимся шепотом считал этажи. Двенадцатый. Каким-то чутьем угадал дверь, подпрыгнул, нажал кнопку звонка. Еще и еще раз. Больше не смог прыгать, кончились силы. Тогда он руками и ногами заколотил в дверь, закричал: „Эй там, откройте!“ – Но крика не получилось, получилось что-то вроде далекого собачьего лая со свистком тепловоза в конце. Изюмка уже собрался было заплакать, но тут за дверью затопотали быстрые шаги, щелкнул один замок, другой. Дверь распахнулась. На пороге стоял мальчик года на два помладше Изюмки, с белой волной челки на лбу, в коротеньких штанишках и белых гольфиках. – „Ты кто?“ – без испуга и удивления спросил мальчик. – „Я – Изюмка. А ты?“ – „Я – Воля,“ – охотно объяснил он. – „А чего ты делаешь?“ – спросил йзюмка. – „Я летаю, – ответил Воля. – Уже совсем было полетел, а тут – ты. Звонишь, стучишь…“ – „Нельзя летать, убьешься,“ – твердо сказал Изюмка. – „Так я ж не просто так, – в голосе мальчика послышалось снисходительнее терпение. – Я ж с крыльями. Вон – целых три зонтика и покрывало еще. Почему нельзя? Птицы же летают…“ – „Эвона придумал – зонтики, – усмехнулся Изюмка. – Зараз и убьешься. А что птицы летают – то особ статья. Человеку за ними не угнаться. А ты чего – один, что ли?“ – „Ага! – улыбнулся Воля, и Изюмка подумал, что он не очень огорчен отменой полета. – Няня к соседке ушла, а музыкальная учительница не пришла вовсе… Пойдем в мои игрушки играть? У меня железная дорога есть. Совсем как настоящая… Даже фонари горят, если батарейки вставить…“ – Изюмка заколебался, но в это время оглушительно хлопнула дверь и на площадку влетел Серый. Вид у него был настолько растерзанный, а глаза так дико блуждали, что Воля испуганно попятился вглубь квартиры. – „Это дядя Серый, – спокойно объяснил Изюмка. – Ты не бойся. Он добрый, только пьяный немного…“ – „Мне мама говорила с пьяными не разговаривать,“ – опасливо покосился на Серого Воля.

„Не бойся, – повторил Изшка. – А родители чего, на работе?“ – „Ага. Никого нет. Пойдем играть,“ – нетерпеливо сказал Воля, и как раз в этот момент щелкнула дверь напротив и оттуда выкатилась аккуратная старушка в тапочках с помпонами. Увидев Серого, сидящего на полу, взъерошенного Изюмку и Волю в открытых дверях, она всплеснула руками и, квохча, как курица-наседка, стала наступать на Изюмку, отгораживая от него Волю: „Ты чего? Вы чего это тут?! А ты чего, Воля? А ну, давай-ка!..“ – „Ишь, раскудахталась! – зло сказал Серый. – Ко времени бы! Ушла лясы точить, а пацан тут чуть не убился! Если б не Изюмка…“ – „Ой! Как? Чего? – старушкины руки-крылья безвольно повисли. – Воля, что он говорит?!“ – „Он хотел с балкона прыгнуть. С зонтиком. Чтобы полететь, – объяснил Кзюмка. – Я снизу бежал. Звонил, стучал. Он открыл…“ – „Ой, Воля, как же… – у старушки мелко затряслась голова. Она обернулась к Изюмке и Серому и вдруг, молитвенно сложив руки, запричитала. – Вы простите меня, дуру старую, что об вас дурное подумала! Сама-то хороша! Вы уж только хозяевам ничего не говорите, а то погонят меня! А куда я пойду? Работать-то уж совсем не могу, ноги порченные, родных не осталось. А пенсия колхозная – хочешь живи, хочешь в гроб ложись…“ – „Да будет тебе! – оборвал старушку Серый. – Развылась! Больно нам надо говорить кому! Смотри за мальчонкой лучше…“ – „Да я уж…“ – заторопилась старушка, но Воля вдруг сделал шаг вперед и ехидно пропищал: „А я маме все скажу, и папе все скажу…“ – „Воленька, как же…“ – оторопела старушка.

– „А вот так, – радостно подтвердил Воля. – Все скажу. А если ты мне дашь свою шкатулку играть – тогда не скажу.“ – „Дам, Воленька, дам,“ – тяжело вздохнула старушка.

„Пошли отсюда, дядь Серый!“ – громко сказал Изюмка. – „А играть, играть как же?! – встрепенулся Воля. – В железную дорогу?“ – „Расхотелось мне чего-то с тобой играть…“ – медленно ответил Изюмка, потом повернулся и быстро побежал вниз. Воля метнулся вслед, повис на перилах: „Я же пошутил! Я пошутил! – закричал он. – Не нужна мне ее шкатулка! Что я, девчонка, что ли! Иди сюда!“ – Изюмка не остановился.

„Эх, жизнь!“ – вздохнул Серый, поднялся, смерил взглядом съежившуюся у дверей старушку и вошел в лифт.

* * *

Динамик захрипел, пропел что-то женским голосом и объявил: „Строительный – следующая!“ – Изюмка заездил на сиденье, припоминая и, вспомнив, потянул Серого за рукав: „Дядь Серый, давайте здесь выйдем! Давайте, а!“ – „Да мы ж еще не приехали!“ – удивился Серый. – „Ну давайте выйдем, пожалуйста! – заканючил Изюмка. – Мне надо, правда!“ – „Укачался, что ль? Тошнит?“ – „Не, – Изюмка отрицательно покачал головой, – У меня тут котенок знакомый живет. Я быстро. Только гляну – и назад. Ну, можно?“ – он просительно заглянул Серому в глаза. – „Ну можно, конечно. Чего ж? Того… Пойдем тогда… Выходить…“

Дом 30 оказался стоящим во дворе универсама. Серый пристроился в очередь, завивающуюся вокруг пивного ларька, а Изюмка побежал наверх по узкой лестнице.

Дверь ему открыла высокая женщина с крашенными волосами в широком цветном халате без пояса.

– „Здравствуйте!“ – сказал Изюмка. – „Здравствуй, мальчик? Ты к кому?“ – „Ты… Вы – Алена?“ – замялся Изюмка.

Он смутно помнил крикливую валькину сестру, ее большие руки в цыпках, торчащие, вечно исцарапанные колени. Она была чемпионам двора по классикам и, громко смеясь, разнимала дерущихся в песочнице малышей. Со свойственным ему вниманием к деталям, Изюмка и сейчас мог как наяву почувствовать цепкие, шершавые аленины пальцы, оттаскивающие его обидчиков. И эта женщина с круглыми щеками и животом, выпирающим из-под халата – Алена?

„Я – Изюмка, – смущенно пробормотал он. – Мне Валька сказал, что у вас мой Мурик живет… И адрес он дал…“ – Алена отступила назад, вроде бы даже испугалась. – „С чего бы это? – подумал Изюмка, – Неужели тоже выбросили?“ – „Вовка, пойди сюда! – жалобно крикнула Алена. – Тут мальчик пришел, Виконта бывший хозяин…“ – „Какого Виконта?“ – хотел было спросить Изюмка, но не успел, потому что Алена быстро ушла на кухню. Полы халата взлетели за спиной как крылья жука-бронзовки.

А из комнаты вышел широкоплечий парень с русой бородой-лопаточкой, глянул на Изюмку, улыбнулся белозубо и чуть смущенно: „Ну чего ж, проходи!“

Изюмка снял ботинки и в носках прошел в комнату. Оглядел ее. Впрочем, смотреть было особенно не на что. Кровать, стол и три стула. В углу – занавеска, а за ней висят аленины платья и вовкин выходной костюм. На полу – телевизор.

„Понимаешь, пацан, тут дело такое… – начал Вовка. – Как тебя зовут-то?“ – „Изюмкой“, – „Ну да, – не удивился Вовка. – Так вот, нам Валька и правда говорил, что ты, может, придешь. Но ты все не шел, не шел… Алена поначалу все волновалась, а теперь уж думала – все, не придешь… А ты, значит, пришел… Вообще-то, конечно, кот твой. Захочешь, заберешь… Только тут вот какое дело… Я с тобой буду как мужик с мужиком. Ладно? – Вовка положил Изюмке на плечо горячую тяжелую ладонь. Изюмка кивнул. – Вот, Изюмка, такое дело… Алена понимаешь, ребенка ждет… Ну, родить ей… и волноваться ей сейчас нельзя ни в коем случае. У баб… ну, у женщин, то есть, в это время всякие причуды бывают. А она вот к коту этому уже привязалась так… ну как к дитю… Может, потом, когда родит, и не до него будет… Тогда ты и… Хотя нет, так тоже не ладно… В общем, такое дело… Понимаешь?“

„Понимаю, чего ж… – кивнул Изюмка. – А поглядеть-то мне на него можно?“ – „Поглядеть? – обрадовался Вовка. – Поглядеть – это пожалуйста! Это дело такое – сколько угодно!.. Аленка, тащи сюда своего Виконта!.. Это она его так назвала, – объяснил он Изюмке. – По книге. Недавно тут читала. Обревелась вся. А я взял и не смог. Заснул. Брехня какая-то… Такое дело…“ – Вошла Алена, а за ней, задрав хвост, в комнату вбежал котенок. Изрядно выросший и покруглевший. – „Мурик!“ – позвал Изюмка, вскакивая со стула. Котенок удивленно взглянул на Изюмку и, мурлыча, потерся об аленины ноги. – „Виконтик! – ласково сказала Алена и взяла котенка на руки. – Кушать хочет. Сейчас я тебе рыбки дам… Я ему специально рыбку покупаю… Ты не думай, Изюмка, ему у нас хорошо…“

„А я и не думаю, – сказал Изюмка. – Мурик…“ – котенок заурчал и ткнулся носиком в белую аленину шею.

„Ну, я пошел,“ – „Ты, это, заходи еще… Раз такое дело…“ – нерешительно сказал Вовка.

Алена почесывала густошерстный муриков загривок и смотрела куда-то внутрь себя. На пороге Вовка придержал Изюмку за рукав: „Ты извини, пацан, так вышло… Мы ж, правда, не знали…“ – „Ничего,“ – сказал Изюмка и прикусил губу. – „Вовка, ты где?“ – послышался из комнаты спокойный голос Алены.

* * *

Серый поковырял ключом в замке и толкнул низкую, обитую бурым дермантином дверь. Изюмка вошел за ним следом и с любопытством огляделся. Тесный коридор был заставлен огромными потемневшими от времени шкафами. На стене висело тусклое зеркало со змеистой трещиной посередине. – „Дядь Серый, у вас соседи есть?“ – шепотом спросил Изюмка. – „Одна соседка…“ – „Хорошо, что одна,“ – „Ну это как сказать, – Серый покачал головой. – На мой так взгляд малогабаритная коммуналка куда как хуже, чем большая. Там хоть один человек завсегда найдется…“ – „А-а! Явился, не запылился! – на пороге комнаты возникла, как всплыла, бледная толстая женщина с лицом, похожим на несвежую подушку. – Ты почему, как утром уходил, свет в кухне оставил? Я тебе что, нанятая бегать гасить? Сколько разов тебе говорить-то, а?“ – Серый втянул голову в плечи, а Изюмка подумал, что женщина ругается как-то не по-настоящему. Скучная какая-то ругань и безнадежная, без всякого удовольствия. – „Ну не шуми ты, Клава,“ – вполголоса попросил Серый и закашлялся, обдав Изюмку запахом разведенного дешевого пива. Клава тоже почуяла запах, – „А, уже насосался, алкаш проклятый! – занудно завопила она, – Глаза б мои на тебя не глядели!.. А мальчонку зачем приволок? Смотри у меня! Чуть чего, так я сразу в милицию позвоню…“ – „Ну ты чего, чего, Клава! – смущенно забормотал Серый. – Совсем рехнулась, что ли?! За кого ты меня держишь?“ – „За алкаша паршивого, кто ты и есть.“

– „Пошли, Изюмка,“ – Серый распахнул грязно-белую дверь и почти втолкнул мальчика в комнату, где его сразу окатило волной застоявшегося, какого-то нежилого воздуха. – „А чего она ругается?“ – Изюмка покрутил головой так, как будто ему жал воротник. – „Несчастная она, вот и того… ругается, – неохотно объяснил Серый. – В прачечной работает, там бабы одни, толстые, без мужиков, лаются меж собой целый день… Домой придет, тут я… тоже радость невеликая…“ – Изюмке стало скучно, он зевнул и спросил: „А когда в лес поедем?“ – „Щас соберемся и поедем, – спохватился Серый, словно только что вспомнив, зачем они сюда пришли. – Вот смотри, Изюмка: берем рюкзак, кладем туда одеяло, топор опять же, котелок, чтоб в нем рыбу варить… Еще чего?“ – „Еще хлеб надо и сахар с чаем,“ – наморщив лоб, серьезно сказал Изюмка. – „Молодец, правильно! – нешуточно обрадовался подсказке Серый. – Вот здесь, внизу, в буфете все. Ты вот в эти мешочки поскладывай и в рюкзак. А я пока снасти слажу. Идет?“ – „Угу,“ – согласился Изюмка, сел на пол и, стараясь не сыпать мимо, принялся за дело. Серый торопливо и на вид бестолково сновал по комнате. – „Мы на ночь донки поставим, – объяснял он. – А днем на червя ловить будем и на хлеб. На что пойдет. Спиннинг у меня есть, но там блеснить того… без толку… А на телескоп, если наживка в лад, можно много надергать – плотвы, пескарей, иногда окунь даже берет. А на донки – опять же окунь и налимы…“ – Изюмка рассеяно слушая – „А крупу брать?“ – спросил он. – „Крупу? – задумался Серый. – Не, крупу не надо. Настоящая уха без крупы должна быть… Вот картохи там в ящике возьми. Штук шесть-восемь. И луковиц пару…“ – „Угу…“

Через полчаса Серый и Изюмка, полностью собранные, одевались в коридоре. Раздувшийся рюкзак лежал под вешалкой. На пороге своей комнаты снова появилась рыхлая Клава. Изюмка уже совсем забыл про нее. – „Куда мальчонку-то тащишь? – ворчливо сказала она. – Сам, как пес, на земле дрыхнешь, мальков своих дурацких ловишь – так и хрен с тобой! А ему-то на что? Чей мальчонка-то?“ – „Мой!“ – твердо, слегка побледнев от собственной решительности, ответил Серый. – „Ой-ей-ей! – взвилась Клава. – У тебя один-то твой уже был! Гляди-ко, еще завелся! Вы только поглядите, люди добрые!“ – Серый побелел глазами и сжал кулаки. Изюмка мгновенно почуял запах скандала и решил вмешаться: „Тетя Клава, а вы рыбу жареную любите?“ – как ни в чем ни бывало спросил он. – „Жареную? – растерялась Клава. – Да я… люблю, чего ж… Только свежей-то… Откуда ж? Без мужика… В магазине-то, это… и не рыба вовсе, а мамонты какие-то из вечной мерзлоты…“ – „А мы вам привезем, – пообещал Изюмка. – А вы пожарите. В сметане. Ага?“ – Изюмка зажмурился и облизнулся. Клава заколыхалась всем телом. Она явно хотела что-то сказать, но слова застревали в ней и никак не могли прорваться наружу: „Я это… конечно… чего же… После войны, помню… Пруды были, мы там карасей ловили… прямо ведром… корочка хрустит…“ – „Ну вот и привезем,“ – утвердил Изюмка и попробовал приподнять рюкзак. – „Отыди! – грубовато шуганул его Серый и, пряча глаза, вскинул рюкзак на плечо. – Ну пошли мы. До свидания, что ли, Клава,“ – „До свидания, до свидания! Удачи вам! Гляди, мальчонку-то не поморозь. Ночи-то уж холодные!“ – бесцветное клавино лицо расплылось в улыбке.

„Эк ты ее!“ – на лестнице Серый остановился и почесал в затылке. – „Чего? – не понял Изюмка и тут же добавил укоризненно. – Чего ж вы, дядь Серый, рыбу-то ловите, а ей и не привезли ни разу?“ – „Да как-то того… не подумал, – смущенно признался Серый. – Я и себе-то не везу, не люблю дома с рыбой возиться… А она ж лается круглый день, не подступиться к ней… того… не подумал…“

* * *

„Следующая – поворот на Славянку. По требованию,“ – негромко сказала кондукторша. Серый потянул на себя рюкзак и толкнул задремавшего Изюмку: „Нам выходить!“

Никто, кроме Серого и Изюмки, на остановке не вышел. До горизонта тянулись расслабленные осенние поля, справа чернела полоска далекого леса, над которым висело лиловое облачко, окрашенное последним лучом уже зашедшего солнца. От шоссе уходила вниз широкая проселочная дорога. – „Нам – туда,“ – сказал Серый, вскинул рюкзак и, неожиданно распрямившись, привычно зашагал к чернеющему вдали леску. Изюмка засеменил следом.

Вскоре он устал. Шаг Серого, на вид небыстрый, оказался неожиданно размашистым. Сперва Изюмка перемогался, терпел, надеялся приноровиться, потом – не смог, задохнулся, начал хватать воздух раскрытым ртом и выдыхать по частям. Закололо в боку, под ребрами, воздух стал густым и вязким, не хотел пролезать в горло, а когда влезал, не выходил обратно…

– Дядь Серый, не могу! – пожаловался Изюмка.

Серый удивленно оглянулся и Изюмка успел заметить в его всегда блеклых глазах какую-то нездешнюю голубизну.

– А? Чего? Выдохся, что ль? – отрывисто переспросил Серый, словно возвращаясь откуда-то издалека.

– Ну, – огорченно признался Изюмка.

– Садись, посидим, – Серый поставил рюкзак на обочине, усадил на него Изюмку, а сам сел прямо на гравий, спустив ноги в болотниках под откос.

Совсем стемнело. Прямо перед нзюмкиными глазами замигала звезда. – „Звезда,“ – сказал Изюмка. – „Ага, – согласился Серый. – Бывает.“ – „А как она называется?“ – спросил мальчик. – „А шут ее знает, – пожал плечами Серый. – Звезда себе и звезда. Висит… А у нас в деревне по осени знаешь как сыпались… Над полем прямо…“ – „А когда звезды падают, их потом находят?“ – „Может, кто и находит… Искать надо уметь… Я не находил…“ – „А искали, дядь Серый?“ – „А то… пацаном еще… Гляжу – летит, я туда… грязюка по колено, через борозды прыгаю… Не нашел. Тонут они, должно, на полях наших…“

Изюмка опустил глаза и удивленно прищелкнул языком. По полю медленно двигался синий огонек. Он часто мигал и, кажется, приближался. – „Дядь Серый, чего это?“ – „Машина…“ – неуверенно предположил Серый. Стал слышен шум мотора. Изюмка вскочил и вглядывался в темноту. Привстал и Серый. Пересекая поле наискосок, по одной из проселочных дорог мчался маленький белый автобус. Сверху мигал синий огонек. – „Скорая,“ – тихо сказал Серый. – „Куда это она?“ – также тихо спросил Изюмка. – „Ждут где-то, – Серый передернул плечами и вдруг неуклюже перекрестился. – Дай, Господи, чтоб успели!“ – Автобусик скрылся за невысоким холмом. Впереди, до самого горизонта ни огонька.

„Дядь Серый, а вы чего, в бога верите?“ – спросил Изюмка.

„Не, – отмахнулся Серый.“ – Не верю. Ни в бога, ни в дьявола.»

«А чего ж креститесь?» – «Так. По привычке… Мать вот у меня была сильно верующая. Каждый день на ночь поклоны била. Лампадку жгла… иконы… И чего? Всю жизнь так и прожила… без радости… Батя погиб, жратвы не хватало, нас тянула… Нет, не верю я в бога!» – решительно закончил Серый. – «А может…» – начал Изюмка, – «Нет, не может! – твердо, словно доказывая что-то самому себе, сказал Серый. – Если посмотреть, чего в жизни бывает, и представить, что это все… ну, того… в воле божьей… то страшно подумать… Пусть уж лучше никакого бога не будет, чем такой…» – «Да,» – подумав, согласился Изюмка.

«Ну, вот и пришли!» – удовлетворенно сказал Серый, оглядывая влажную от росы полянку. – «А озеро где ж?» – сонно удивился Йзюмка, окидывая взором сплошную стену ольшанника по бокам, переходящую в камыш впереди. – «А там! – Серый ткнул пальцем в камыш. – Тут правее сход есть. Но стоять тут будем. Тут ветра нет и суше. Спать хочешь?» – «Не-ет…» – неубедительно проблеял Изюмка, моргая слипающимися глазами. – «Щас я… щас я соображу…» – Серый закрутился по поляне. Сначала Изюмка пытался следить за ним и называть про себя его действия: «Это он костер собирает… щепки… это сучки побольше, тряпку достал… с веревками… натянет от ветра… чтоб костер не задуло… спать…» – но вскоре бросил это безнадежное занятие, присел на потощавший рюкзак и уронил голову на руки. – «Эй, Изюмка! – окликнул его Серый. – Погодь, не спи. Сейчас я сделаю по-людски, тогда, того, ляжешь…» – Эти слова Серого были последними, которые услышал Изюмка. Потом из камышовой стены вылезла мягкая туманная влажная лапа и накрыла его с головой. – «Хорошо!» – подумал Изюмка, покачиваясь на теплой пахнущей илом ладони.

Утром, когда Серый разбудил Изюмку, над озером стоял густой клубящийся туман. – «Как кастрюля!» – сказал Изюмка, поеживаясь от утреннего холода. Осенняя трава кое-где уже была тронута изморозью. Изюмка присел на корточки и долго рассматривал причудливые узоры на травинках и листьях. Серый не мешал ему, раскладывал рыболовные снасти, которые вынимал из большой клеенчатой сумки. Налюбовавшись изморозью, Изюмка подошел к нему и молча остановился за спиной.

«Вот гляди, Изюмка, – не оборачиваясь, со вкусом начал говорить Серый. – Это вот – донки, – он указал на маленькие рогатки с намотанной на них леской. – Я таких с ночи вдоль берега восемь штук поставил. Наживка – червяк. Можно еще живец или лягушонок – ну да их ловить надо. Вчера недосуг было. Сегодня, может, поймаем. Берет на донку налим. Чем погода лучше, тем хуже берет. Такая вот петрушка. На червя, конечно, может и окунь взять, и подлещик, ну а на живца – только налим. Видал налима? У него мясо нежное, а сам на змею похож. А глаза собачьи… да… Вот здесь у меня опарыши в коробочке, С грызунятника унес. Знатная, скажу, наживка. Правда, еще лучше – короед. Личинка его. Под корой живет и дерево жрет. Толстая, белая, противная – жуть. Рыбное население ее очень даже уважает. А вот это – тесто. Тоже для наживки…» – «Это вам тетя Клава дала?» – спросил Изюмка. – «Не, – смутился Серый, – Это я сам купил, в кулинарии. Специально. Держу в морозилке и беру по куску. Плотва на него идет, уклейка… Можно и на хлеб, конечно… Наживка разная бывает… Вот, к примеру, тут недалеко озеро есть. Карпов разводят. По осени их бреднем выгребают, ну да остается кое-чего… Браконьерство это… Так вот карпа ловят на вареную картошку… да… Еще на жмых можно… Здоровые они, вот такие… но нельзя… А вот это, гляди, Изюмка, удочка. Здесь поплавок – узнаешь чего?» – «Иголка дикобразья,» – догадался Изюмка. – «Ага. С грызунятника тож. Николай дал. А еще можно – гусинку. Ну, перо от гуся, ощипанное. А это – грузило. Видишь – дробинки? Ну, стреляют которыми. Из ружья. Сверху большая, снизу меньше, потом еще меньше… ну и так… а на конце, сам понимаешь, крючок. На него наживку… Тебе удочку сладить? Сейчас вот удилище срежу…» – «Не… Нет, дядь Серый! – быстро отказался Изюмка. – Мне не надо пока. Я пока погляжу.» – «Ну гляди, чего ж,» – согласился Серый. Изюмка заметил, что, рассказывая о рыбах и снастях, он, против обыкновения, почти не мямлил и очень редко говорил «того».

«Тогда пошли ловить? – Серый резко распрямился и Изюмка, стоявший у него за спиной, сделал шаг назад. – Попробуем для начала опарыша…»

«А оно поймается?» – с сомнением в голосе спросил Изюмка, глядя на едва заметный в клубах тумана поплавок. – «Обязательно поймается. – уверил Серый. – Либо плотва, либо ерш, а то и окунь голодный.» – «А чего будет?» – «Как чего? – удивился Серый. – Того и будет. Как он наживку схватит, так и за крючок цепанется. Рванет в сторону, поплавок под воду уйдет. Тут я его и подсеку… А… от, черт! Отыдь, отыдь отсюда!»

Серый резко рванул вверх удилище и плоская серебряная рыбина, чуть меньше ладони размером, изгибаясь, взлетела в воздух.

– «Вот, – удовлетворенно сказал Серый, снимал ее с крючка. – Почин есть. Это называется плотвица. Считай, из средних, – он кинул рыбину на траву, подальше от берега. – Посмотри себе, а там в мешок покладь, вон, у костра, белый…» – довольный почином, Серый не смотрел на Изюмку, не видел его застывшего лица, остекленевших глаз, которые на какое-то мгновение стали жутко похожи на глаза пойманной рыбины. Словно заведенный манекен, Изюмка подошел к лежащей на траве плотвице и, будто переломившись, склонился над ней. Рыбина с натугой раздувала жабры, порванная губа кровоточила, а ореховый выпученный глаз смотрел прямо Изюмке в лицо. – «Дя… дядь Се… – тихо начал Изюмка и тут, напрягшись в последнем усилии, плотвица изогнулась, ударила хвостом, забилась в траве. – „А-а-а!“ – закричал Изюмка, падая на траву рядом с плотвицей. – „Чего??? Где?! Чего?!!“ – ошарашенно откликнулся Серый, бросил удилище с недосаженной наживкой, метнулся к Изюмке, дико озираясь вокруг. – „Пустите ее, пустите! Пусть она!.. Пустите!“ – Серый не сразу понял, что изюмкины крики относятся к злополучной рыбине, а когда догадался, схватил плотвицу за хвост и что было силы швырнул ее в камыши. Раздался звучный всплеск. „Все, все, ушла, того, уже… все…“ – бестолково бормотал он, склонившись над Изюмкой. – „Правда? Ушла?“ – Изюмка сел и вытер кулаками глаза. – „Ну, того, слышал же, – отводя взгляд, подтвердил Серый. – Эвон как ты… чего ж так… рыба она ж и есть рыба…“ – „Не знаю, – признался Изюмка, словно прислушиваясь к чему-то в глубине себя. – Не знаю. Может, я подумал: а вдруг она заколдованная?“ – „Ну и чего?“ – не понял Серый. – „Тогда – нельзя!“ – „Да… – Серый тяжело вздохнул и провел ладонью по лбу. – Ну и чего же теперь делать-то будем?“ – „Я, наверное, гулять пойду, а вы, наверное, что хотите делайте,“ – подумав, предложил Изюмка. – „Ладно, – согласился Серый и вздохнул еще раз, – Только уж ты далеко-то не уходи.“

Поначалу Серый очень нервничал и часто, бросив все, срывался с места и начинал бестолково шарить по кустам, разыскивая Изюмку и стесняясь без всякого повода позвать его. Наткнувшись на мальчика (тот обычно неподвижно сидел на корточках, склонившись над каким-нибудь цветком или насекомым), Серый смущенно поднимал плечи к ушам, змеился неопределенной улыбкой, переминался с ноги на ногу и в ответ на вопросительный взгляд Изюмки бормотал: „Ты здесь, значит, того… А я того, думал… а ты, это, здесь… Ну я тогда, ладно…“ – Изюмка улыбался Серому и кивал головой, как будто понимал причину и смысл его многократных розысков. Иногда, слыша шум, он сам окликал Серого: „Дядь Серый, я здесь!“ – „Ага, ну сиди, сиди! – облегченно откликался Серый. – А я, того, по делу пошел… А ты здесь!“ – и Серый, мелко хихикая, возвращался к брошенным снастям.

Но Изюмка оказался на удивление спокойным и не приставучим компаньоном, и постепенно Серый успокоился, перестал бегать и с головой ушел в нехитрые, но многочисленные рыбацкие тонкости. Насаживая на крючок червяка, он что-то бормотал себе под нос, забрасывая удочку, приговаривал какие-то с детства известные ему заклинания. Не то, чтобы Серый верил в их действенность, но без них рыбалка была бы неполной, лишилась бы каких-то красок и ароматов.

К полудню котелок уже закипал на костре, полтора десятка окуньков, плотвичек и два поймавшихся на донки налима лежали выпотрошенные и переложенные желтоватой осокой, а Серый чистил вяловатую картошку и разъяснял Изюмке, сидевшему напротив: „Рыбу, ее варить, считай, не нужно. Настоящая уха – это когда вообще безо всего. Соль только и рыба. Ну, и хлеба кус… Но это так… а мы сперва картошку сварим, а потом уж рыбу… Как у нее глаза побелеют, так все – снимай котел… Понял механику?“ – „Ага,“ – улыбнулся Изюмка. Он сидел на принесенном Серым полешке, протянув ладони к костру, и смотрел, как появлялись и исчезали на раскаленных углях оранжевые огневые узоры.

– „Дядь Серый, а огонь – это чего такое?“ – спросил он. – „Гм… чего… – Серый почесал взъерошенный затылок, задумался. – Я так считаю, что это того… сила такая, которая во всем имеется, только не всегда наружу вылазит. Гореть-то, сам знаешь, чего хочешь может… Вон и про человека иной раз скажут: Сгорел, мол…“ – „Ага, сгорел на работе. Я по радио слышал!“ – подтвердил Изюмка и засмеялся. Серый тоже улыбнулся, по обычному криво: „Да, я тоже слыхал… Не видал только…“

После ужина Изюмка сомлел, заполз в одеяло и заснул, свернувшись почти незаметным калачиком. Только несколько белых вихров торчало из складок. Серый долго сидел у костра, смотрел на пламя и медленно распутывал „бороду“ на катушке. Потом ладил донки, но все как-то не мог заставить себя встать и пойти на берег… Потом сложил донки на пенопластовый лоток и пошел к камышам. Влез на камень и долго, бессознательно покачивая головой, глядел, как плавает в камышах кверху белым разбухшим брюхом утренняя плотвица.

К вечеру Изюмка проснулся и опять по-зверушечьи шуршал в кустах, не приставая к Серому и не проявляя никакого интереса к его рыбацким делам. Серый вздыхал и облегченно и обиженно, а под конец сам во всем разочаровался и почти с досадой глядел на разноцветные поплавки, не испытывая обычной тихой, наполняющей грудь, радости, и злился на себя за нелепую никчемную затею – тащить на рыбалку мальчишку, ничуть к этому делу негодного и не привязанного.

К ночи Серый накормил Изюмку ужином и улегся сам, сразу задремав чутким сном не до конца отвыкшего от природных обычаев человека, приподнимая голову всякий раз, когда Изюмка неловко выпутывался из одеяла и убегал „по делу“. – „Простыл, что ли?“ – досадовал Серый, заранее коря себя и гася раздражение, которое будила в нем спокойная отчужденность Изюмки. – „А ты чего хотел-то? – спрашивал он себя. – Ты ему кто? А он тебе кто? Вот… Того и есть…“ – на этой мысли он заснул окончательно, тем более, что и Изюмка вроде бы успокоился, засопел, и лишь изредка подергивался во сне.

Проснулся Серый, как всегда, на рассвете. И сразу же почувствовал пустоту рядом. Протянул ладонь и словно холодом прокатило по спине: Изюмки нет и даже одеяло внутри холодное и влажное – значит, ушел давно. Куда?!

Торопясь, не попадая в штанины, Серый натянул брюки и в майке, не замечая холода, рванулся в кусты. – „Изю-умка! Изюмка! Ты где?“ – будоража влажную рассветную тишину, закричал он. Где-то ошалело ответила разбуженная его криком сойка. На лицо легла мокрая, сорванная на бегу паутина. Паук, проворно выдавливая нить, спешно эвакуировался с его плеча и затаился в сизых листьях ольшанника. Кусты кончились и, с маху перепрыгнув канаву, Серый оказался на окраине поля, перечеркнутой пунктиром линии электропередачи.

– „Изюмка!“ – крикнул он еще раз и тут же острым зрением различил вдалеке фигурку мальчика, который стоял, прислонившись к одному из столбов, и молча махал рукой. Неуклюже переваливаясь, Серый побежал туда. Изюмка, целый и невредимый, смотрел куда-то вверх. Серый проследил его взгляд. На одном из проводов сидела серая птица с коротким узким хвостом и самозабвенно выводила замысловатые щелкающие коленца. – „Ты чего ушел?“ – задыхаясь после бега и волнения, спросил Серый. – „А почему он поет? – спросил Изюмка, указывая на птицу. – Нам в школе говорили: птицы поют весной, чтобы гнезда строить. А осенью – на юг улетают. А он чего?“ – „Кто ж его разберет? – пожал плечами Серый. – Всякое бывает. Может, пары не нашел, может, гнездо разорили… Может, просто в башке его птичьей повернулось чего… Бывает такое, что не ко времени петь начинают… птицы всякие…“ – „Жалко его,“ – помедлив, сказал Изюмка. – „Всех жалко,“ – думая о чем-то своем, откликнулся Серый. – „Я встал, вы спали еще. Я и пошел, – сказал Изюмка. – Шел, шел, а тут он… поет…“ – „Ладно, пошли обратно, – вздохнул Серый. – Пора уж до дому собираться. Покуда доедем…“ – Изюмка кивнул и, глядя куда-то вдаль, зашагал по раскисшему полю чуть впереди Серого.

* * *

Изюмка крошил хлеб в куланью кормушку, когда услышал в конце коридора знакомый раскатистый голос: „Иваныч! Здрав буди! Примешь меня с семейством? Ты у нас теперь известный юннатский попечитель!“ – Натренированным к секторским шумам ухом уловил Изюмка и тихий ответ Серого: „Проходите, Андрей Викторович, конечно… Об чем речь… Пусть ребятишки в рабочей комнате разденутся. А то пальтишки-то жалко!“ – „Верно! – снова зарокотало в коридоре. – А ну, отпрыски, р-раздевайсь! Вот, Сергей Иваныч покажет, где… Понимаешь, Иваныч, пристали, мерзавцы – вот хотим на тапире покататься и все тут. Я уж им объяснял – зверь не игрушка. Ни черта не понимают. А потом посмотрел – твой-то как лихо ездит, ну, думаю, черт с ними, хоть отстанут. Верно я говорю?“ – Серый ничего не ответил, видимо, просто кивнул головой.

Изюмка доломал последнюю буханку и боком выскользнул в коридор. Увидел тоненькую высокую девочку и маленького мальчика в пушистом верблюжьем свитере. Они стояли к нему спиной, у мальчика над воротником свитера торчали стриженные ежиком волосы и темно-розовые оттопыренные уши.

– „Иваныч, разъясни потомкам обстановку! Да построже с ними, построже!“ – добродушно сказал Андрей Викторович и, отойдя, прислонился к стене. – „Вот это… значит, того… тапир, – растерянно сказал Серый и ткнул пальцем в клетку. – Звать Васькой и Муськой… К Ваське лучше не лезть, особливо когда того… голодный. Кусаться не кусается, а припечатать того… может…“ – „Слыхали, потомки?!“ – взревел Андрей Викторович, – „А мы не боимся!“ – пропищал мальчик и присел, почувствовав сзади движение отца. Андрей Викторович подхватил сына подмышки, подбросил высоко вверх: „Ах ты храбрец какой!“ – Мальчик счастливо засмеялся, а девочка, большеглазая, тонкошеяя, подошла к отцу и потерлась лицом о рукав его ватника. Он отпустил мальчика и, не глядя, обнял ее за узкие плечи.

Изюмка, надеясь проскользнуть незамеченным, пробирался вдоль стены коридора.

– А, юннат, вот ты где! – обрадовался Андрей Викторович. – А я уж думал: где ты, Иваныч, своего-то юнната прячешь? Вот сейчас он вам все и покажет!.. Ты иди сюда, я тебя со своими потомками познакомлю…

Зажмурив глаза, Изюмка наощупь метнулся мимо и скрылся в рабочей комнате. Дети проводили его удивленными взглядами, а Андрей Викторович сокрушенно покачал головой: «Диковат он у тебя, Иваныч, диковат!» – «Такая уж жизнь у парнишки, чего сделаешь!» – виновато улыбнулся Серый.

Убедившись, что его не преследуют, Изюмка перевел дух и огляделся. На столе, за которым они с Серым пили чай, лежали пальто. Изюмка медленно подошел и потрогал голубой пушистый воротник. – «Песец, наверное,» – подумал он и вспомнил Варьку и лису, которую он принес ей на воротник. Потом уже решительнее взял со стола пальто мальчика и осмотрел его. Оно было темно-коричневое, отделанное черным курчавым мехом. Изюмка забыл как он называется, но помнил, что берут его от совсем маленьких барашков. Он положил пальто на место, еще раз потрогал пушистый песцовый воротник. Внутри, среди меха, было тепло пальцам. Представил, как этот воротник окутывает тоненькую шею девочки, дочери Андрея Викторовича. Потом попробовал представить себе Варьку, всю окутанную серебристо-голубоватым облаком. Поморщился, лицо его некрасиво перекосилось. Шагнул к шкафчику, который Серый выделил ему для его вещей, достал темную бутылочку, вытащил пробку. Секунду помедлил и, не глядя, вытряхнул все содержимое на лежащие на столе пальто. Потом схватил свою куртку и выскочил наружу.

Пробегая мимо навозного дворика, с трудом приподнял крышку бака и выкинул туда опустевший коричневый пузырек.

* * *

«Чего о пОльтами-то сделал?» – укоризненно опросил Серый. – «Ничего. С какими пОльтами?» – Изюмка фальшиво-удивленно приподнял белесые брови. – «Завидовать – бросовое дело, – сказал Серый. – И сам не живешь, и другим мешаешь.» – «А я и не завидую никому», – «Ну, не завидуешь, и ладно,» – Серый тяжело вздохнул к взялся за лопату. Изюмка захватил охапку сена и, внимательно глядя себе под ноги, пошел к якам.

Изюмка вошел в рабочую комнату конюшни, огляделся, увидел на столе разломанный хлеб-кирпич, взял корочку, сунул в рот. Огляделся еще раз и заметил, что в углу на стуле сидит Лева. Изюмка застеснялся и хотел было положить корочку на место, но потом подумал, что уже поздно, и стал быстро-быстро дожевывать. Лева не обращал на Изюмку никакого внимания и смотрел перед собой прекрасными пустыми глазами.

Изюмка не был лично знаком с Левой, но знал: Лева картавит, ходит на работу в глаженной рубашке и обедает один в рабочей комнате или в столовой. В столовой Лева ест своей ложкой, которую приносит с собой.

Наташа говорит, что Лева сноб и слишком много о себе понимает, а Серый – что каждый строит свою жизнь как хочет, а Лева, безусловно, человек умственный и если держит себя так, а не иначе, то, наверное, для чего-нибудь ему это нужно.

Сначала Изюмка обрадовался, что Лева не смотрит, как он ест корочку, но потом удивился и даже забеспокоился. Подошел поближе и заглянул Леве в глаза. Левин взгляд прошил Изюмку насквозь, как будто бы он был прозрачный или его вообще не было. – «Лева! – отважился Изюмка. – Вы чего? Вам чего, плохо?» – Лева медленно сфокусировался на Изюмке и покачал головой. – «Нет, мне хорошо, мальчик. Но жизнь пуста и бессмысленна… Ты понимаешь это?» – «Нет, не понимаю,» – сказал Изюмка. – «Понимаешь, мальчик, вчера моя невеста отказала мне.» – «Отказала что?» – не сразу понял Изюмка, а, поняв, сконфузился и сказал первое, что пришло в голову, конечно, еще большую глупость: «Если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло!»

У Варьки была тетрадка, которая называлась «песенник». Начиналась она предупреждением: «Кто мой песенник читает, чур, ошибки не считает!» – Внутри были песни, картинки, стихи и еще всякие «фразы». Например: «Раньше были рюмочки, а теперь – бокалы, раньше были мальчики, а теперь – нахалы.» «Фраза» про невесту тоже была оттуда.

«Наверное, я его обидел! И корочку съел. Неудобно как!» – подумал Изюмка. Но Лева печально улыбнулся и продолжал смотреть в никуда. Изюмка еще помолчал в знак уважения к чужому горю, а потом решил, что настало время поговорить о деле и заодно отвлечь Леву от грустных мыслей об отказе невесты.

«А вот можно вас спросить, Лева, – осторожно начал он. – А вот мог бы такой мальчик, как я, заработать деньги?» – «Зачем тебе деньги, мальчик? – безучастно откликнулся Лева. – Они ничего не решают…» – «Ну это как когда,» – уклончиво возразил Изюмка. – «Сколько тебе надо-то?» – спросил Лева и сунул руку в карман куртки. Изюмка отрицательно помотал головой: «Мне много надо. И заработать.» – «Сколько?» – «Восемьдесят рублей,» – запнувшись, сказал Изюмка и сглотнул слюну. – «Да, – согласился Лева. – Тут думать надо.» – И задумался. А у Изюмки отлегло от сердца. Он почему-то сразу поверил, что Лева сумеет ему помочь, и заранее преисполнился к нему теплой благодарностью. – «И не спросил, зачем мне,» – радостно думал Изюмка. Всю дорогу его мучила мысль, как он будет отвечать на этот вопрос.

Лева поднял голову и прихлопнул ладонями по столу. – «Значит, так!» – сказал он. Темно-карие глаза его не были больше ни пустыми, ни тусклыми. В них был живой интерес к предстоящему делу. Заметив в Леве эту перемену, Изюмка обрадовался за себя и за него тоже. – «Ты не боишься лошадей?» – спросил Лева. – «Нет, что вы!» – Изюмка даже слегка обиделся. Как это лошадей можно бояться! Они же такие умные и добрые.

«Вот и отлично… Понимаешь, мальчик, я придумал такую штуку. Я седлаю Звездочку, она у нас самая смирная, и вывожу ее к воротам. А ты будешь катать на ней малышей. По дорожке. Туда и обратно. Пони стоит 15 копеек. Лошадь больше, и к тому же катание индивидуальное. Поэтому ты будешь брать… ну, предположим, по 50 копеек… Сегодня у нас четверг. Завтра попробуем, а в субботу-воскресенье будет народ и, я думаю, ты свои 80 рублей заработаешь… Понимаешь мою мысль?» – Понимаю, понимаю, – радостно закивал Изюмка. Левина мысль ему очень нравилась. – А как они узнают, что я их катаю, а не просто так… ну, гуляю… – Лева на секунду задумался и тут же решил и эту задачу: «А мы объявление на щите напишем. Так и так: катание на лошади, стоимость такая-то. Понимаешь?» – Изюмка снова кивнул и засмеялся от полноты чувств: «Какой вы умный, Лева! Я не знал – как, и никто не знал, а вы сразу все придумали!» – «Да уж, умнее некуда!» – усмехнулся Лева, но Изюмка видел, что ему приятно.

На следующий день Изюмка сразу побежал к Леве. Лева заулыбался ему навстречу и с гордостью показал уже готовый плакат, написанный красной масляной краской на обороте фанерного листа с предупреждением: «посторонним вход воспрещен!». Внизу, под объявлением, Лева нарисовал смешную красную лошадь с задранным кверху хвостом. – «Здорово!» – восхитился Изюмка.

Они вместе оседлали Звездочку (Изюмка подавал Леве разные вещи с незнакомыми, но очень красивыми названиями). А потом Изюмка покормил ее булкой и сахаром, чтобы она к нему привыкла.

«Ну, поехали!» – сказал Лева и отошел в сторону. Изюмка потрепал Звездочку по теплой морде, выпрямился и изобразил на лице бодрую улыбку. Люди, проходящие мимо, равнодушно или с удивлением оглядывали маленького мальчика, держащего в поводу коренастую мохноногую лошадку, но не останавливались. Лева, прислонившись к тополю, насвистывал: «Кавалергарда век не долог…»

Изюмкина улыбка начала уже тускнеть, когда вышедший из проходной зоопарка малыш потянул свою дородную маму прямиком к Звездочке. – «Мама! Я хочу теперь на этой, на большой лошадке покататься!» – требовательно пропищал он, и Изюмка понял, что он только что катался на пони. – «Ну хватит тебе, хватит…» – попробовала урезонить его мать, но мальчик топнул толстенькой ножкой, обутой в дутый сапожок, и повторил: «Хочу!» – Мама опасливо взглянула на Звездочку и недоверчиво – на Изюмку. – «А она не сбросит?» – подозрительно спросила она.

«Самая смирная лошадь на свете!» – бойко ответил проинструктированный Левой Изюмка. – «Ну смотри… А куда катаешь-то?»

«Вон, до конца аллеи и назад.» – Мама взглянула на свое чадо и, вздохнув, подхватила его подмышки. – «Ладно, держи ее, я его закину… Садись, садись, Миша, и не елозь, пожалуйста, за повод держи… Вот так!» – Гордый собой, Миша утвердился в седле, Изюмка подобрал поводья и прищелкнул языком, как учил его Лева. Звездочка послушно тронулась с места. Мама шла рядом и бросала на Мишу тревожные и любящие взгляды.

Когда они вернулись и довольный Миша сполз с седла прямо в объятия мамы, возле объявления уже стояло три человека – усатый важный дядя с маленькой белокурой дочкой и тоненькая голенастая девочка в клетчатом пальто, года на три старше Изюмки. – «Ты, что ли, катаешь?» – удивился папа. – «Да, я! – важно подтвердил Изюмка и, достав левин кошелек, добавил. – 50 копеек.» – «Обдираловка!» – проворчал папа, вытаскивая бумажник, а клетчатая девочка разжала кулак и протянула Изюмке три влажные монетки. – «Пятнадцать, пятнадцать да еще двадцать – это сколько же будет? – подумал Изюмка и мысленно махнул рукой. – А ладно! Авось не обманут!» – «Садись!» – сказал он девочке, ссыпая монетки в кошелек, но тут вмешался папа: «Позвольте, мы раньше стояли!» – решительно сказал он, взгромоздил на седло дочку и протянул Изюмке зеленую трешку.

Несколько секунд Изюмка оторопело глядел на нее, потом напрягся, вспомнил левины инструкции и важно сказал: «Готовьте без сдачи, пожалуйста!» – Папа возмущенно фыркнул и начал рыться в карманах. – «Подожди малость, – улыбнулся Изюмка клетчатой девочке. – Я сейчас вернусь и поедешь. Ладно?» – «Ладно!» – девочка как-то по-лошадиному мотнула головой и улыбнулась в ответ.

Изюмка шел по аллее и старался не смотреть на вышагивающего с другой стороны усатого папу. Рядом тепло дышала Звездочка, а за пазухой лежал левин кошелек с первыми заработанными Изюмкой деньгами. – «Хорошо все идет! – думал Изюмка. – Это сегодня еще народу мало. А вот завтра выходной…»

Назавтра в десять часов утра, к открытию зоопарка, Изюмка был уже на месте. Лева оседлал и вывел Звездочку, укрепил щит с надписью и ободряюще подмигнул Изюмке: «Ну как, справишься?» – «А то!» – усмехнулся Изюмка. Вчера он заработал ужасную кучу денег и как ни старался, так и не смог их сосчитать. Лева сосчитал сам, сказав, что всего получилось 7 рублей 50 копеек, и дал Изюмке вместо кучи монеток одну бумажку пять рублей и одну – три, сказав, что теперь Изюмка должен ему пятьдесят копеек.

«Очень добрый человек – Лева, – думал Изюмка, поджидая первых посетителей. – И чего это Наташа про него говорит… И невеста глупая какая-то… Никому теперь не дам про него плохое говорить…» – решил он.

Мимо пробежала Наташа. Закончила уборку – и в магазин. Она подмигнула Изюмке и помахала рукой, Изюмка помахал ей в ответ и тут заметил вчерашнюю клетчатую девочку. Она сидела на скамейке и молча смотрела на Изюмку. – «Ты чего, кататься? – спросил Изюмка. – Так давай, пока никого нет.» – Девочка отрицательно помотала головой, потом подошла поближе и вынула из кармана кусок сахара. Молча и вопросительно взглянула на Изюмку. – «Давай», – разрешил он. Звездочка осторожными губами взяла сахар с ладони. Девочка застенчиво улыбнулась. – «Я так лошадей люблю, ужас, – глуховато сказала она. – А ты счастливый, каждый день можешь кататься…» – «Да я и не катался ни разу, – честно признался Изюмка, хотя ему и очень хотелось прихвастнуть перед большой девочкой, которая говорит с ним как с равным. – Так ты кататься будешь или нет?» – «Нет, не буду. У меня денег нет. Я в школе не ем всю неделю, на зоопарк коплю. Вчера все истратила, значит, сегодня не пойду,» – девочка печально взглянула на толпившихся у проходной людей. Изюмка опечалился вслед ей, но вдруг, придумав, хлопнул в ладоши: «Садись, пока никого нет, я тебя бесплатно покатаю!»

– «Правда? – не поверила девочка. – Так ведь не бывает, чтоб бесплатно.» – «Иногда бывает, – уверил ее Изюмка. – Лезь скорей.»

Когда появились первые маленькие «всадники», девочка не ушла. – «Давай я тебе помогать буду, – предложила она Изюмке. – Все равно мне в зоопарк не попасть и делать нечего. Буду Звездочку водить, а если тебе жалко, то здесь стоять. Или по очереди давай…» – «Давай!» – охотно согласился Изюмка.

К двум часам левин кошелек раздулся от мелочи, а в маленьком кармашке лежали бумажки, с которых клетчатая девочка умела давать сдачи. Лева забежал с обеда проведать Изюмку, глянул в его счастливые блестящие глаза, рассмеялся, сунул Изюмке и девочке по мороженому и снова убежал. День, вопреки поздней осени, стоял солнечный, народу было много, и у тополя толпилась небольшая, но все же очередь. – «Ты завтра здесь будешь?» – спросила девочка Изюмку, когда очередной ребенок усаживался в седло. – «Угу,» – «Я тоже приду, ладно?» – «Конечно, приходи, вдвоем веселее, да ты еще и считать умеешь!»

– «А на что тебе столько денег?» – Изюмка заколебался, но почему-то не смог соврать: «Сестра чужую кофту… испортила… Получилось – украла. Надо новую покупать…» – «Понятно,» – девочка с уважением взглянула на Изюмку и не стала больше ничего спрашивать.

Солнце уже царапало стены бастионов Петропавловской крепости, когда Изюмка внезапно почувствовал какое-то неясное беспокойство. Он закрутил головой, но ничего не заметил. И все же что-то словно давило ему на затылок. Клетчатая девочка увела Звездочку с очередным «всадником», а Изюмка, озираясь по сторонам, остался под тополем. Вокруг ходили люди, стояли, жевали, глядели, но все это было не то…

И вдруг Изюмка увидел Андрея Викторовича. Он смотрел на Изюмку исподлобья, без обычной усмешки в глазах. Изюмка поежился и вжал голову в плечи. – «Наверное, из-за пальтов злится, – подумал он. – догадался, небось…» – Встретившись взглядом с Изюмкой, Андрей Викторович шагнул к нему. Изюмка сделал шаг назад и оперся спиной о тополь. – «Кто ж это тебя надоумил?» – спокойно и даже почти ласково спросил Андрей Викторович. Глаза его оставались мрачными и Изюмка решил на всякий случай не выдавать Леву. – «Сам,» – твердо сказал он.

– «А лошадь откуда?» – «Попросил – дали,» – Изюмка не видел в подобном объяснении ничего странного. Однако Андрей Викторович рассмеялся. От его смеха у Изюмки по спине побежали мурашки. – «Вот как, значит. Попросил – дали. Почем же берешь?» – «50 копеек,» – на мгновение у Изюмки возникла дикая мысль, что Андрею Викторовичу для чего-то нужны деньги, и сейчас он отберет у него выручку. Изюмка покрепче сжал в кармане кошелек и, собравшись с силами, взглянул прямо в коричневые колючие глаза. – «И почему я раньше думал, что у него глаза веселые?»

«Ну что ж, по-божески. А выручку кому?» – «Себе,» – неуверенно сказал Изюмка. Сейчас, когда он произнес это вслух, ему почудилась здесь какая-то несправедливость. – «Но с кем же мне делиться? – смятенно думал он. – Лева – не возьмет, Звездочке деньги не нужны… С кем?!» – «Так, так… Сергею Ивановичу до такого не додуматься… Лева, небось, с конюшни пособил… Так, так…» – не глядя больше на Изюмку, Андрей Викторович повернулся и скрылся в проходной. Изюмка почувствован, как у него внезапно оледенели ноги. – «Эй, мальчик, возьми деньги, сейчас наша очередь кататься, – толстая молодая женщина потянула Изюмку за рукав. – Эй, мальчик, ты чего? Чего это ты?!» – «Я – ничего, – отчаянным усилием Изюмка вернул себя к действительности. – У вас без сдачи? Сюда кидайте!»

Была изюмкина очередь катать, но клетчатая девочка, ничего не спросив, лишь только взглянула на Изюмку и поудобнее перехватила поводья. Изюмка благодарно улыбнулся ей, но ничего не сумел сказать. Он понимал, что лучше всего было бы сейчас же отвести Звездочку на конюшню и смыться, но, как это с ним часто бывало, потерял способность что-нибудь делать. Голова работала вяло и отдельно, а руки, ноги и все тело не повиновались ей.

Из проходной вышли Андрей Викторович с решительным, злым лицом, растерянная Тамара Михайловна и заведующая секцией. Чуть позади шел Лева, бледный и оттого потрясающе красивый. От мысли, что он каким-то непонятным ему образом подвел Леву, Изюмка чуть не заплакал. – «Вот, пожалуйста!» – сказал Андрей Викторович, указывая на Изюмку с таким видом, как словно тот был не человеком, а памятником или ларьком с сувенирами. – «Лева, ну как вы могли! – тихо, но с большим чувством воскликнула Тамара Михайловна. – Представьте, что что-нибудь случилось! С мальчиком, с лошадью, с посетителями, наконец! Это же… И зачем вы его втянули? Он же ребенок и к тому же, судя по моим сведениям, не совсем нормальный… Лева, неужели вы, взрослый человек, не понимаете, чем это могло бы кончиться! Неужели нельзя было придумать более безобидного способа подзаработать!..»

– «Я, это я! – закричал очнувшийся Изюмка, не в силах оторвать глаз от бледного прекрасного лица Левы. – Это я его просил! Я сам! Мне деньги нужны были! Мне! А не ему!» – «Тебе? – брезгливо удивилась Тамара Михайловна. – Зачем?!» – «Оставьте мальчишку в покое, – Лева ободряюще улыбнулся Изюмке. – Я лошадь дал, я взрослый, с меня и спрос. Неужели не видите, что он сейчас в обморок грохнется?! – Лева осторожно отобрал поводья у клетчатой девочки, которая натянутой струной замерла рядом, и прижался лицом к теплой звездочкиной морде. – Может, вовнутрь пойдем, не будем людей смущать? Кстати, я и сейчас думаю, что моя бизнес-идея вполне перспективна…»

«Так я не понял, – вмешался в разговор пожилой мужчина, на плечах которого сидела быстроглазая девочка лет четырех. – Катать еще будут или нет?» – «Нет, не будут! – нервно ответила Тамара Михайловна. – Не будут!» – Мужчина поднял брови и отошел в сторону, а девочка на его плечах скорчила быструю гримаску и показала Тамаре Михайловне острый розовый язычок.

«Пошли! – резко сказал Андрей Викторович и, мотнув головой в сторону Изюмки, добавил. – И чтобы я этого бизнесмена здесь больше не видел!»

И они ушли, уводя помахивающую хвостом Звездочку. Изюмка смотрел им вслед и совсем забыл про стоящую рядом клетчатую девочку. – «Теперь больше ничего не будет?» – спросила она. – «Да,» – Изюмка кивнул головой. – «Тогда я пойду?» – спросила девочка. – «Да,» – снова кивнул Изюмка. Девочка повернулась и медленно пошла прочь, а Изюмка прижался лицом к влажной шершавой коре тополя и заплакал.

Плакал он недолго, потому что разбухшей кошелек надавил ему на бедро и заставил вспомнить о себе. – «Деньги! Куда их теперь? 80 рублей я не заработал – это ясно. Куда же их? – и тут Изюмку осенило. – Клетчатая девочка! Вот с кем я должен был бы поделиться! Она же помогала мне. И ей нужны деньги, чтобы покупать билеты в Зоопарк!» – Изюмка вытер кулаком распухшие глаза и огляделся – девочки нигде не было. – «Ушла! Ушла уже!» – он побежал по аллее вдоль забора, вглядываясь в толпу гуляющих людей. Знакомого клетчатого пальто нигде не было, Изюмка хотел было позвать девочку, но вспомнил, что так и не спросил ее имени. Задохнувшись, прислонился к стволу старого вяза: «Что же теперь делать? Как же это я раньше не сообразил! – толстый кошелек чувствовался в кармане, словно живой. – Отдам Леве! – решил Изюмка. – Все разно кошелек его.»

Видеть пострадавшего из-за него Леву Изюмке хотелось и не хотелось одновременно. Хотелось убедиться, что с ним ничего не случилось, что он не очень сердится… и в то же время идти к нему снова, после того, как первая встреча и первый разговор с Изюмкой не принесли Леве ничего, кроме неприятностей… Изюмка снова вспомнил левино лицо в тот момент, когда он вступился за него…

«Какой же он красивый! – восхищенно подумал Изюмка и слезы обиды в его глазах превратились в слезы восторга. – И добрый! Пойду к нему!»

Лева сидел за столом, положив голову на руки, и рассматривал вазочки с фруктами, нарисованные на потрескавшейся, изрезанной ножом клеенке. – «Это опять я! – сказал Изюмка, останавливаюсь на пороге. – Я кошелек принес. И деньги. Возьмите, пожалуйста.» – «Давай! – Лева высыпал деньги на клеенку, засунул в карман пустой кошелек. – Забирай!» – он кивнул на рассыпавшиеся бумажки и монетки. – «Нет! – испуганно возразил Изюмка и, сделав шаг назад, оказался в коридоре. – Я не хочу! – сказал он оттуда. – Здесь сколько мне надо нет, и девочка ушла. А так – я не хочу! Возьмите пожалуйста! Лева!» – «Иди сюда! – повелительно сказал Лева. Изюмка снова вошел в комнату, остановился у стола. Лева окинул деньги оценивающим взглядом. – Здесь много. Рублей 40–50. Забери. Я дам тебе сколько не хватает. Потом вернешь… когда-нибудь…» – «Нет, нет, нет!» – вскрикнул Изюмка, подавляя в себе желание затопать ногами.

«Нет, так нет. Успокойся! – жестом остановил его Лева. – Тогда я их… я их в фонд реконструкции Зоопарка отдам. Чтоб зверям жилось лучше. Согласен?» – «Да, да, – быстро кивнул Изюмка и спросил, опустив глаза. – Лева, вы очень сердитесь на меня?»

– «Нет, я совсем на тебя не сержусь. Запомни: мне не за что на тебя сердиться, потому что ты ни в чем ни виноват.» – четко и раздельно сказал Лева. – «А кто же тогда виноват? – удивился Изюмка. – Не вы же. И не Звездочка…» – «Понимаешь, мальчик, – медленно сказал Лева и хрустнул длинными пальцами. – Есть в мире какой-то подлый закон, или правило, или еще не знаю что… Оно всегда действует: в любые времена, при любых режимах… У одних людей все получается, складывается, развивается, а у других – ничего нет, пустота и сумерки. Неприспособленные, невезучие, неудачники – называй как хочешь… просто люди… Так вот, первые могли бы помочь вторым, но вот тут-то и вылезает это самое правило. Первые вторых сторонятся. Сочувствовать могут, речи говорить, книги писать, милостыню подавать, но – сторонятся. Словно бы боятся заразиться. Словно эта невезучесть – заразная. И получается замкнутый крут, потому что те не хотят, а эти сами себя вытащить не могут… Понимаешь меня, мальчик?» – «Нет, – честно ответил Изюмка. – Совсем не понимаю.» – «Я тоже не понимаю, – вздохнул Лева. – Знать бы, кто все это устроил. Я бы его…» – бархатные глаза Левы хищно блеснули. – А Изюмка подумал, что устроить что-нибудь, касающееся всех людей, да еще во все времена мог бы, наверное, только бог, если бы он существовал. И на мгновение Изюмка даже посочувствовал этому гипотетическому богу, потому что если уж Лева до него доберется…

«А знаете чего, Лева, – осторожно сказал Изюмка. – Я думаю, что все люди хорошие. А про которых думают, что они плохие, так они все равно хорошие. Только никто об этом не знает. И они сами тоже.» – «Так и я про то же, – улыбнулся Лева. – Кто-то же должен сказать человеку, что он хороший.» – «Да, – согласился Изюмка. – Я всегда говорю. Вот вы, например, Лева, очень хороший. И добрый, и красивый.» – «Ну-у… Ты молодец! – Лева слегка покраснел, но справился с охватившим его смущением. – Люди, значит, хорошие… И не боишься, что сломают тебя?» – «Почему сломают? – удивился Изюмка. – За что? Не боюсь!» – «Ишь ты! – усмехнулся Лева. – Здорово! Ну поглядим! Ты ведь уже похож на человека. Ты уже почти совсем человек. И сдаваться ты, кажется, просто не умеешь. Давай. Может быть, ты и прорвешься…»

На углу двух улиц стояла фанерная будочка. На двери ее на одном гвозде висело порыжевшее с углов жестяное объявление: «Починяю обувь. Делаю подковки. С 12 до 20. На ночь не оставлять.»

Весь день в будке сидел смуглый человек в фартуке и неторопливо постукивал молоточком по какому-нибудь каблуку. Иногда, когда работы не было, он стоял в дверях своей будки, как в раме, и разглядывал прохожих продолговатыми, блестящими как свежая вакса глазами. Под большим горбатым носом топорщились маленькие черные усики, похожие на приклеенный кусочек сапожной щетки.

Изюмка хорошо знал человека в будке, хотя никогда не разговаривал с ним. Часто, идя из школы, он останавливайся поодаль и разглядывал разноцветные связки шнурков, стельки – от маленьких до огромных, похожие на следы великана, ящички с маленькими блестящими гвоздями и баночки с разноцветными кремами. Работа сапожника казалась Изюмке красивой и интересной.

Между будкой и стеной дома оставалась неширокая щель. Воткнувшись в нее и отвернув лицо к водосточной трубе, Изюмка дал волю слезам. Так все хорошо начиналось! И так плохо кончилось! И денег Варьке на кофту как не было, так к нет! У-у!

Хлопнула фанерная дверь будочки, несколько медленных тяжелых шагов – и смуглый сапожник, оказавшийся неожиданно высоким, ссутулился над Изюмкой. Несколько секунд он молчал, а потом положил Изюмке на плечо тяжелую бугристую ладонь и сказал хрипловато и неуверенно: «Такой кароший малшик. А чего плачет?» – Изюмка поднял лицо, увидел синеватый подбородок, щеточку усов, а над ней две длинных черных ноздри. – «Ничего…» – всхлипнул он. Ноздри нырнули вниз вместе с носом, а на Изюмку глянули печальные продолговатые глаза. – «Ничего люди не плачут. Даже маленькие малшики… Пойдем ко мне,» – Не отпуская изюмкиного плеча, сапожник обогнул будку, протолкнул мальчика внутрь и усадил на высокий вращающийся стул. – «Хочешь, подковку прибью? Крепкий подковка! Цокать будешь, как хороший лошадь?» – Сапожник глянул на изюмкины башмаки и, прикидывая, подбросил на ладони тускло блеснувшую в полете подковку. – «Ой нет, спасибо, не надо! – испугался Изюмка. – У меня денег нет!» – «А то я слепой, не вижу! – улыбнулся сапожник. – Нет денег – не надо. Так прибью!» – «Нет, нет, спасибо!» – Изюмка опустил голову и утихшие было слезы снова закапали ему на колени. – «Нет, нет! Чего плакать? Плакать не надо!» – встревожился сапожник, суетливо оглядываясь вокруг, в поисках того, что могло бы отвлечь Изюмку. Потом присел на корточки, снизу вверх глянул в изюмкины глаза. – «Хочешь, я тебя песня научу петь?» – «Чего?! – удивился Изюмка. – Зачем? Я умею. У нас урок пения есть…» – «Нет, – решительно возразил сапожник. – Эта песня ты не знаешь. Эта кароший песня. Потому что смешной. Когда грустно, поешь – и сразу смеешься… Вот слушай, – сапожник скорчил смешную гримасу и пропел, отбивая такт на перевернутом ящике:

Изюмка улыбнулся сквозь слезы.

– „Вот видишь! – обрадовался сапожник, – Какой кароший песня! Ты ведь ее не знал, да?“

– „Не знал,“ – кивнул Изюмка. – „Вот видишь – смешной песня. А плакать не надо. Так всегда бывает – плохо, плохо, грустно, вай! А потом – ой! – смешно, хорошо! Да. Вот возьми на память, – сапожник протянул Изюмке большой желтый гвоздь. – Глянешь – вспомнишь про кукушку. И смешно. Да?“ – „Спасибо, – Изюмка взял гвоздь и зажал его в кулаке. – Я запомню. Спасибо!“

* * *

Изюмка позвонил и прислушался удивленно: за дверью разнеслась затихающая вдали хрустальная мелодия. Дверь открылась почти сразу. На пороге стояла Илона. – „Проходи,“ – смущенно сказала она и отступила назад. – „Я пришел. Вот,“ – сказал Изюмка, вошел в коридор и снял ботинки. – „Ты есть хочешь?“ – спросила Илона. – Я сейчас ем.» – «Тогда хочу», – сказал Изюмка и почувствовал, что действительно хочет есть. – «Очень хорошо, – обрадовалась Илона. – А то мне одной всегда скучно есть. А тебе?» – «Мне не скучно, – заметил Изюмка. – Было бы чего пожрать…» – «Ой, у меня много всего. Вот ты чего хочешь: гречневой каши с молоком, блинов с мясом или щей?» – «Чего не жалко.» – «Да ничего не жалко, – удивилась Илона. – Я сама ем блины. Я мясо выковыриваю и даю Муське. А внутрь кладу варенье. Вот так. Очень вкусно… Тебе так сделать?» – «Я и с мясом могу…» – «Ну тогда ешь как хочешь. А щей налить?» – «Наливай!» – «Ой, как хорошо! Получится, как будто бы я их съела. И выливать не надо. А то мама по кромке на кастрюле проверяет, ела я или нет. А Муська щи не любит…»

«А мой Мурик все жрал…» – вздохнул Изюмка. – «Что ты, Муська такая избалованная! – пожаловалась Илона, выковыривая начинку из очередного блина. Изюмка тут же собрал ее в ладонь и высыпал себе в рот. – Ей мама яйца дает. Для витаминов. Так она ест только желток. Приходится отделять. Я если немножко белка попадет, так она фыркнет и отойдет… Представляешь?!» – «Угу, – Изюмка хлебал щи, заедая их блином. – Очень вкусно.» – «Хорошо, – сказала Илона. – Я сама есть не люблю, но когда другие вкусно едят, мне нравится.»

«А вот это – моя комната,» – объяснила Илона, пропуская Изюмку вперед. В углу стояло что-то, напоминающее плоскую диковинную клетку. – «Это и есть то, на чем ты играешь?» – спросил Изюмка. – «Да, это арфа.» – «Какая здоровая!» – «Нет, она только треть настоящей. Те – в три раза больше.» – «Сыграй чего-нибудь…» – Изюмка почему-то подумал, что сейчас Илона начнет ломаться: да я не помню, да я не умею!.. – Но Илона ломаться не стала. – «Подожди, – сказала она. – И отвернись. Я сейчас переоденусь. Мне платье специальное сшили. Для концерта.» – Изюмка послушно отвернулся, Илона долго шуршала сзади, а потом сказала: «Все. Можешь смотреть.» – Изюмка оглянулся и окаменел. На Иконе было белое шелковое платье до самого пола. В волнистых пепельных волосах – белый цветок.

«Ну чего ты молчишь?! – не выдержала Илона. – Скажи чего-нибудь. Тебе не нравиться, да?» – «На тебя прямо смотреть трудно,» – сказал Изюмка, сглотнул и опустил глаза. Илона села на низкий стул с высокой спинкой, опрокинула на себя арфу и положила руки на струны.

Сначала робко и неуверенно зажурчал один ручеек. Ему было зябко и неуютно. Потом где-то вдали послышался словно звон колокольчика. Ручеек понял, что он не один, окреп, зазвучал сильнее, слился с еще одним ручейком… И вот уже мощным всеразмывающим потоком несется вперед талая вода, крутя в водоворотах пену, щепки и прочую зимнюю грязь. С хрустальным звоном падают и разбиваются об воду ледяные люстры, переливающиеся на весеннем солнце…

«Ну как?» – Илона сидела, сложив ладони лодочкой между колен. – «Здорово! – сказал Изюмка. – Весна, ручьи…» – «Ты думаешь? Ручьи?.. И правда – похоже. Я как-то не думала. Когда учишь – не слышишь… Тебе правда понравилось?» – «Да, правда, – сказал Изюмка. – Весна. И ты – в белом платье.»

«Илона, – послышался от двери спокойный, но строгий голос. – А я-то надеялась, что ты занимаешься… И зачем ты надела платье? Чтобы тут же его выпачкать?»

В дверях стояла женщина, очень похожая на выросшую и немного подсушенную Илону. – «Познакомьтесь! – сказала Илона. – Это моя мама. А это – Изюмка, то есть Кирилл Курапцев.» – «Ах, вот так, да? Ну что ж, очень приятно, – илонина мама внимательно осмотрела Изюмку. – Так это ты теперь сел вместе с Илоной, да?» – Изюмка хотел сказать, что это не он, а сама Илона села с ним, но почему-то промолчал и только кивнул головой. – «А Варя Курапцева – это твоя сестра, да?» – снова спросила женщина, Изюмка опять кивнул. – «Та-ак. Ну ладно. Надеюсь, ты поела, Илона?» – «Да, мы поели,» – сделав ударение на слове «мы» сказала Илона. – «Очень хорошо. Я вижу, ты играла для своего знакомого?» – «Да, – сказал Изюмка. – Лена здорово играет.» – «А почему, собственно, Лена?» – илонина мама удивленно подняла брови. – «Ему так больше нравится, – сказала Илона. – И мне тоже.» – «Ах, вот так, да? Ну что ж, я надеюсь, вы хорошо провели время, а теперь Илоне пора заниматься…» – «Мама!..» – вспыхнула Илона. Она хотела еще что-то сказать, но Изюмка жестом остановил ее. – «Я домой пойду. Спасибо, Лена. До свидания!»

Илонина мама знала свою дочку как упрямую и своенравную девочку. Теперь она заметила, как Илона подчинилась изюмкиному жесту, и это ей очень не понравилось. Не понравилось ей и многое другое.

* * *

Варька с распухшим носом ходила по комнате и ожесточенно терла его грязным и скомканным носовым платком. Дышала Варька шумно, широко открывая рот. Изюмка сидел за столом и рисовал на листке кубики, вписанные один в другой. Думал он при этом о зоопарковских клетках. Варька оглушительно шмыгнула носом и выругалась. – «У тебя, Варька, чего – насморк?» – наивно осведомился Изюмка. – «Нет – холера! – рявкнула Варька. – не видишь, что ли?!» – «Не злись, Варька, – попросил Изюмка. – Может, сделать чего?» – Варька глянула на изюмкины кубики и усмехнулась. – «Нарисуй мне, Изюм, картину, а? Плакат называется. Я сама не умею, а ты – вон, художник.» – «Зачем тебе?» – удивился Изюмка. Никогда Варька не проявляла никакого интереса к его рисункам. Даже мать, и та иногда взглядывала и наугад тыкала пальцем: «А это у тебя чего? А это?..»

«Конкурс у нас плакатов этих! – по-прежнему зло объяснила Варька. – Мне класска говорит: ты, Курапцева, совершенно не участвуешь в общественной жизни класса. У тебя, говорит, все сплошь нездоровые интересы… Сама она – нездоровая! Дура потому что!» – глухо взорвалась Варька, яростно елозя платком по распухшему носу. – «А чего рисовать-то?» – спросил Изюмка. «На экологическую тему,» – пробурчала Варька. – «Чего-чего?» – не понял мальчик. – «Ну про зверей твоих любимых… – Варька неопределенно помахала в воздухе длинными пальцами. – Чтобы там природу охраняли… или как ее наоборот… ну, портят… Заводы там, фабрики….» – «Я заводы не умею!» – честно признался Изюмка. – «Ну и не надо заводы! – все больше заводясь, прогундосила Варька. – Я же сказала: зверей нарисуй! Не понял, что ли? Дурак, что ли?! И вообще мне ничего не надо! И пошел ты к черту! А класска со своими плакатами еще дальше!» – «А ты мне краски свои дай, – не обращая внимания на варькин крик, сказал Изюмка. – Те, которые у тебя в ящике. Это Светка, между прочим, мне их принесла, а ты сказала, что я испорчу и себе захапала. Что, не так? А у тебя, между прочим, и рисование-то кончилось…» – Варька метнулась к столу, выдвинула ящик, так, что его содержимое едва не вывалилось ей на ноги, и вышвырнула на стол пеструю плоскую коробку: «Да подавись ты красками этими!» – «Ага! – сказал Изюмка и подтянул к себе коробку. – А если я оленя нарисую, нормально?» – «Нормально, – остывая, согласилась Варька. – Я вот тут лист купила. Ватман. Возьми.» – «Ого! – с уважением сказал Изюмка. – На таких здоровых я еще не рисовал.» – «Рисуй, рисуй, – милостиво разрешила Варька. – Не получится, так и черт с ним.»

Минут десять Изюмка сидел над чистым листом, не решаясь обмакнуть кисточку в майонезную баночку с водой. Задумчиво смотрел на белую бумагу, на разноцветные, почти не тронутые краски. Вспоминал одинокого оленя с запрокинутой назад головой и закат, который отражался в его глазах.

Изюмка нарисовал красноглазого оленя с огромными рогами, потом подумал и окружил его черными, уменьшающимися вдали пеньками не то срубленных, не то сгоревших деревьев. Пеньки заполнили весь лист, потому что горизонт Изюмка рисовать не умел. На самом верху поместилось жуткое багровое облако. Олень, могучий и красивый, звал кого-то, запрокинув голову. Никто не отзывался.

Вернулась из кухни Варька. Глянула на лист, попробовала присвистнуть, шумно задышала заложенным носом. Обмакнула кисточку, глянула на Изюмку: «Можно?» – «Ага,» – согласился Изюмка, гадая, что же еще такое собирается нарисовать Варька.

Неловко протянув руку через стол, Варька коряво, роняя алую краску на лист, написала внизу четыре буквы: «ОДИН».

* * *

Нина Максимовна сидела за столом, уронив голову на стопку тетрадей и чувствовала, как медленно, но неотвратимо засыпает.

В дверь постучали – вежливо, но твердо. – «Да, пожалуйста!» – встрепенулась Нина Максимовна. Пришел кто-то взрослый, потому что дети так не стучат. Дети стучат либо робко и неуверенно, словно скребутся, либо наоборот – бесшабашно и нагло, ладонью, а то и кулаком.

«Здравствуйте!» – на пороге высокая, строго и дорого одетая женщина. На кого же она похожа? Ах да, это же мама Илоны Захаровой. Кажется, она работает в каком-то оркестре. Играет… нет, не вспомнить на чем. И в школу не приходят даже на родительские собрания. Незачем, Илона не хулиганит и прекрасно учится. Почему же она пришла теперь?

«Я – Раиса Михайловна Захарова, мать Илоны Захаровой…» – «Да, да, конечно…» – закивала Нина Максимовна. – «Я могу с вами поговорить?» – «Да, да, конечно… Присаживайтесь.» – «Спасибо. Простите, я не буду говорить намеками, а перейду сразу к делу… Меня не устраивает дружба Илоны с ее теперешним соседом по парте, Кириллом, кажется… Она называет его какой-то кличкой… Вишенка…» – «Изюмка,» – подсказала Нина Максимовна. – «Да, да, Изюмка… Сейчас объясню, почему. В последнее время у Илоны снизилась успеваемость. Незначительно, но лучше спохватиться раньше, чем позже… Дальше. Она стала замкнутой, часто грубит. Задает иногда очень странные вопросы. Например: „Для чего люди пьют водку?“ – Как вы понимаете, информация для размышлений подобного рода может поступать к ней только от Кирилла… Я думаю, вы в курсе, что представляет собой его семья?» – «К сожалению,» – кивнула Нина Максимовна. – «Так вот. С тех пор, как он сел с ней за одну парту…» – «Извините, Раиса Михайловна, – вмешалась Нина Максимовна. – Но это не он, а она к нему села…» – «Ах, вот так, да? Ну, тем более…» – «И к тому же должна сказать вам, что Кирюша в целом очень хороший мальчик. Добрый, отзывчивый… Правда, он не очень хорошо успевает…» – «Кроме того, – твердо продолжала мама Илоны. – Я разговаривала с илониной музыкальной руководительницей. И она мне сказала, что за последний месяц Илона уже три раза пропускала занятия, объясняя это тем, что болела. Дома она ничего не говорила, на музыку уходила регулярно. Таких вещей прежде не случалось. К тому же интересно было бы знать, где она проводила эти часы…» – «А если спросить?» – «Я спрашивала. Она говорит, что качалась в парке на качелях. И при этом даже не особенно скрывает, что врет… И наконец. Мы живем с семьей Кирилла в одном дворе. Не знаю, известна ли вам репутация его матери, но мне она очень хорошо известна. Мне не хотелось бы, чтобы моя дочь даже близко подходила к подобным местам…» – «Но чем же я могу вам помочь?» – подавленно спросила Нина Максимовна. – «Прежде всего я просила бы вас пересадить Илону на ее прежнее место… Может быть, дать ей какую-нибудь общественную нагрузку, чтобы она после уроков должна была оставаться в школе… Месяц-полтора… Я со своей стороны сделаю все возможное… Вы поможете мне?» – «Да, да, конечно,» – сказала Нина Максимовна. Доводы илониной мамы произвели на нее впечатление. Изюмка, конечно, ни в чем не виноват, но ведь и Илона с родителями не виноваты, что у Изюмки такая семья. – «Да, да, – повторила она. – Все, что я смогу…» – «Большое вам спасибо!» – с чувством сказала илонина мама.

* * *

На следующий день перед началом уроков Нина Максимовна взглянула на предпоследнюю парту у окна. Изюмка что-то прятал в ящике стола, а Илона хотела не то достать, не то подглядеть, и пыталась вытащить из парты изюмкину руку. Изюмка, смеясь, сопротивлялся, закрываясь свободной ладонью. Илона, потеряв надежду, нырнула под парту. Ее пепельные кудри рассыпались у Изюмки на рукаве. – «А вот и не выйдет! А вот и не выйдет!» – повторял Изюмка. – «Ну покажи! Ну покажи!» – ныла почти совсем не видимая Илона.

Нина Максимовна опустила глаза и сказала: «Встаньте, дети! Начинаем урок.» – Все стихло. Илона исподтишка показывала Изюмке кулак. Изюмка широко улыбался. – «Но сначала вот что… Илона Захарова! Возьми свои вещи и пересядь на прежнее место. Вы с Кириллом слишком шумно себя ведете. И оценки у тебя стали хуже. Давай, быстренько! Не задерживай класс!» – Илона беспомощно взглянула на Изюмку, словно ища защиты. Тот стоял, потупившись. Сгорбившись над партой, Илона собрала свой красный ранец и медленно, кусая губы, пошла по проходу. Напряженно, мучительно соображая что-то, смотрел Изюмка ей вслед. На последней парте тянул руку Вовка Глушко. – «Ну что тебе, Володя?!» – раздраженно спросила Нина Максимовна. – «Нин Максимна, а я туда сяду, да? Где раньше, да?» – нетерпеливо переминаясь о ноги на ногу, спросил Вовка. Нина Максимовна кивнула, Вовка схватил пухлый портфель и одним прыжком оказался на старом месте. Подмигнул Изюмке. Тот не ответил. – «Здорово это ты! – громко прошептал Вовка. – Я сразу догадался, что ты сам попросил ее пересадить. И правильно! Чего она к тебе лезет!» – «Заткнись!» – прошипел Изюмка. Илона обернулась и посмотрела на Изюмку круглыми от удивления и горя глазами. Она, как и все остальные, слышала вовкин шепот.

«Начинаем урок!» – громко, слишком громко сказала Нина Максимовна.

После урока Изюмка подошел к Илоне я положил на парту ручку, сделанную из иглы дикобраза, – «Вот! – сказал он. – Ты посмотреть хотела. Бери насовсем.» – Илона подняла голову. Глаза ее сузились и позеленели. На мгновение она еще больше, чем обычно, стала похожа на свою маму, – «Ничего мне не надо! – крикнула она. – Забери нафиг свою дурацкую ручку! И вообще отстань от меня!» – Изюмка сморщился и, ничего не сказав, отошел. Илона, закрывая лицо руками, выбежала из класса.

– «Во! – сказал Вовка Глушко. – Все они, девчонки, такие. Сначала сами лезут, а потом: не подходи! не подходи! Плюнь ты на нее!»

«Да, – медленно сказал Изюмка. – Тут что-то не так. Но я не понял – что…»

* * *

Где-то в три часа Изюмка наконец заснул. Ему снилось, что он стал волком и в волчьей стае его выбрали командиром октябрятского отряда. Серо-бурый мосластый волк, похожий на Диму Саблина, поднял огромную лапу и хмуро провыл: «Его нельзя выбирать! Он таблицу умножения не знает!» – «Я знаю! – хотел было крикнуть Изюмка, но не крикнул, потому что вспомнил, что действительно не знает этой таблицы. Только столбики на два и на три. – Все пропало!» – подумал он, тут же услышал позади себя чьи-то шаги и открыл глаза. Прямо перед ним на краю стола тикал будильник. На нем было двадцать минут восьмого. В коридоре слышались шаги. – «Вот хорошо, Варька вернулась! – улыбнулся Изюмка и тут же насторожился: шаги были слишком тяжелыми, – Ма! – позвал Изюмка. – А Варька дома?»

Никто не откликнулся, и Изюмке стало страшно. Он сполз с кровати и, осторожно ступая, подошел к двери. В коридоре послышалось какое-то хлюпанье, Изюмка приоткрыл дверь. На табуретке под вешалкой сидела Варька и снимала колготки. – «Варь! Это ты?» – глупо спросил Изюмка. Варька, не глянув в его сторону, продолжала спускать чулок. Она была похожа на куклу наследника Тутти, которую кололи саблями восставшие гвардейцы.

«Варька! Ты что?» – тихо спросил Изюмка. Варька тяжело поднялась и молча пошла в ванную. – «Варька! Что?!» – метнулся за ней Изюмка. – «Пошел ты…!» – припечатала его Варька. Изюмка остановился и растерянно смотрел на скомканные варькины колготки, валяющиеся на полу. Потом сел на табуретку, поджал под себя ноги и окаменел. Мысли перестали течь, а в голове переливался ровный пустой звон. У него не было ни формы, ни даже звука. Зато был цвет – сизо-зеленый, чуть поблескивающий по краям. Изюмка слышал, видел, чувствовал, как он переливается.

Переливалась вода в ванне. Потом все стихло и Изюмка вернулся. Сколько прошло времени – он не знал. Из ванной, шаркая тапками, вышла завернутая в полотенце Варька. Словно не видя Изюмки, она прошла в комнату, залезла под красное, стеганое одеяло и отвернулась к стене.

Изюмка сел рядом на стуле. Прошло еще время, Варька повернулась и спросила незнакомым хриплым голосом: «Чего сидишь?» – «Может, чай поставить?» – спросил Изюмка. Варька отрицательно покачала головой и сказала: «Давай!»

Изюмка сходил на кухню, поставил чайник, вернулся.

«Я долго не спал, все тебя ждал,» – сказал он. – «Лучше б я сдохла,» – оказала Варька. – «Почему?» – спросил Изюмка. – «Потому что ничего нет.» – «Я есть, – сказал Йзюмка. – Ты есть, Волк есть. Все есть.» – «Все есть, – согласилась Варька. – Только не для меня… Не для нас.» – «Ты спать будешь? – спросил Изюмка. – Или тебе чаю принести? Булка есть…» – «Чаю, – сказала Варька. – И булки…»

* * *

Наташа в накинутом на плечи ватнике бежала по аллее, что-то напевая себе под нос. Тетя Лиза стояла на пороге кочегарки, уперев в косяк толстые красные руки. – «Куда это разлетелась-то?» – спросила она, – «А? Чего? – встрепенулась Наташа, увидела тетю Лизу, быстро улыбнулась в ответ. – Я по культурным делам. Билеты вот, в театр. – Наташа прихлопнула ладонью бумажную папку. – Хорошие есть, между прочим. На „Щелкунчика.“ И в ТЮЗ. Но вам ведь не надо, да, теть Лиз? Это для детей ведь. Я побегу, да?» – «А ну-ка, постой! – распорядилась тетя Лиза. – Пойди-ка сюда. Покажь билеты-то!» – «А чего на них смотреть? – удивилась Наташа. – Бумажки белые. Или желтые. На „Щелкунчика“ – второй ярус, а в ТЮЗ хорошие – партер. Только на что вам?» – «Ну это уж не твое дело! – огрызнулась тетя Лиза, и добавила решительно. – Давай два, те, которые получше». – «На „Щелкунчика“ лучше, – смущенно объяснила Наташа. – Балет все-таки. Классика. Только дорогие они…» – «Давай! – оборвала ее тетя Лиза и достала из кармана кошелек. – Сколько там?..»

Изюмка выгребал со дна кормушки перепревшее сено, Серый поддевал его видами и складывал на тачку. Оба молчали уже с полчаса. Изюмка сосредоточился на деле, а Серый и вообще был молчалив. Часы на башне Петропавловки пробили четыре часа, – «Слышь, Изюмка, – нарушил молчание Серый. – Я тут художнику одному рисунок твой показал. Так он сказал, что у тебя, того… ну, хорошо получается…» – «А, тот, с розовым шарфом, да? – вспомнил Изюмка. – Который решетки рисует?» – «Ну ж что? – пожал плечами Серый. – Понимает, небось, в своем-то деде… Сказал, учиться тебе надо. Где бы это, а?» – «Я учился, в прошлом году, – грустно улыбнулся Изюмка. – У нас кружок по рисованию был. И учительница добрая. Она меня тоже хвалила. И зимой в сад ходили – деревья в снегу рисовать. Хорошо!» – «А теперь чего же?» – «А теперь она ушла. В кооператив. Там денег больше платят. А по рисованию у нас теперь Нина Максимовна. А у старших – вообще никто. Только иногда учительница по труду…» – «Вот ведь какое дело! – расстроился Серый. – А где кооператив-то этот, не знаешь?» – «Не, не знаю, – Изюмка беспечно махнул рукой. – Да все равно, там столько платить надо, никаких денег не хватит! Вон Варька танцевать в тот год хотела, сходила узнать – а там 50 рублей за один месяц… А у нас-то кружок совсем бесплатный был!» – вздохнул он. – «Да-а, дела!»

Серый почесал затылок и хотел было еще что-то сказать, но в это время в коридоре появилась тетя Лиза. Она шла к ним, широко шагая, так, что черная юбка натягивалась на выпирающих коленях, а Серый и Изюмка выжидающе смотрели на нее.

– «Вот! – тетя Лиза протянула через решетку желтую сложенную бумажку. – Возьми, бирюк старый, и своди ребятенка в театр. Пойдешь, Кирюша, в театр? Хорошие билеты, на балет…»

«А это где танцуют или где поют?» – спросил Изюмка. – «Балет – это, того, танцуют… – неуверенно ответил Серый и зазмеился виновато-смущенной улыбкой. – А может ты сама, теть Лиз, а? Я-то уж больно по театрам не ходец!» – «А вот я – так зараз! – усмехнулась тетя Лиза. – Как чуть что – так сразу в балет бегу!.. Ну чего, Кирюша, пойдешь со мной?» – «Пойду. Спасибо, – подумав, ответил Изюмка. – А чего, прямо сейчас?»

«Да нет, – засмеялась тетя Лиза. – На той неделе еще, в среду!» – «Ну тогда хорошо! – обрадовался Изюмка. – А то мне еще у куланов подмести надо.»

С тетей Лизой Изюмка встретился у метро. Варька, прознав про его планы, выгладила ему рубашку и зашила свитер. Изюмка, проникнувшись варькиным настроением, вымыл перед уходом голову и шею, почистил зубы и теперь чувствовал себя чистым и красивым.

«Ты в театре-то был когда?» – спросила его тетя Лиза, когда они уже подходили к большому зеленому зданию со множеством белых завитушек на фасаде. – «Был, – кивнул Изюмка. – Мы с классом ходили. „Золотой ключик“ называлось. Я помню. Там куклы, а пудель был настоящий. Он так лаял смешно!.. Только это где-то не здесь было. В этом я не был…»

Со всех сторон к театру шли люди, подъезжали машины, и автобусы с иностранцами. – «А нас туда пустят?» – опасливо спросил Изюмка. – «А то не пустят! У нас же билеты есть!» – несмотря на решительность тона, в голосе тети Лизы Изюмке послышалось какое-то сомнение, и он на всякий случай ухватился за ее широкую горячую ладонь.

В вестибюле тятя Лиза сняла плащ и помогла раздеться Изюмке. Под плащом оказалось невероятно яркое кримпленовое платье с цветами, а поверх него – крупные, не то стеклянные, не то хрустальные бусы. Туфли тетя Лиза аккуратно сложила в полиэтиленовый мешочек, а взамен надела белые лакированные босоножки на широком плоском каблуке. – «Как же это я тапки-то сменные не взял! – подосадовал Изюмка. – И Варька тоже – могла бы подсказать! Придется теперь полы красивые пачкать…»

Только сейчас Изюмка заметил, что волосы у тети Лизы завиты мелкими жесткими кудряшками, а губы намазаны малиновой, блестящей в свете ламп пощадой. – «Ой, тетя Лиза, какая вы сегодня красивая! – сказал он и про себя подумал. – Хорошо, что я хоть шею вымыл и рубашка глаженая. Наверное, в театре так положено.» – Тетя Лиза смутилась, покраснела в тон помады и махнула полной, голой от локтя рукой: «Ну, ты уж скажешь!»

Но Изюмка уже не слышал ее. Задрав голову, он смотрел на потолки, на стены залов, на зеркала, в которых отражались десятки нарядно одетых людей, и постепенно проникался ощущением чуда, которое непременно должно произойти. – «Ну чего? – довольно улыбаясь, спросила наблюдавшая за ним тетя Лиза. – Нравится? Красота-то какая, а? Может, пойдем лимонаду выпьем? А то жарковато здесь чего-то….» – «Нет, нет, – прошептал Изюмка. – Я, это, здесь похожу? Ладно?» – «Ну походи, – согласилась тетя Лиза. – Только скоро уж начнется… Слышишь, играет? Это звонок, наверное. Пошли в зал, что ли? В перерыве еще поглядишь…»

На пороге зала Изюмка остановился как вкопанный и мешал проходить людям, пока тетя Лиза не подтолкнула его сзади. – «Да пройди ты! Чего встал-то в проходе?» – о легким раздражением спросила она. Изюмка обвел рукой зал и сказал тихо, так, что тетя Лиза едва услышала: «Это… Это все люди сделали?» – «Ясно-дело, люди. Кто ж еще? – удивилась тетя Лиза. – А ну пошли места искать. А то займут еще. Доказывай потом, когда начнется…»

Со второго яруса зал выглядел еще красивее, чем с порога партера. Изюмка положил локти на обитую малиновым бархатом загородку и, не отрываясь, смотрел в оркестровую яму, где люди усаживались, ходили, листали какие-то огромные книги. Там светили таинственные голубоватые огни и слышались таинственные в своей нестройности звуки.

Присмотревшись, Изюмка различил арфы, стоящие у самой стены, и женщин в длинных платьях. – «Вот! – подумал он. – Лена, когда вырастет, тоже так будет!» – И Изюмка заранее порадовался будущему илониному сопричастию творящемуся чуду.

Тетя Лиза что-то сказала ему, но Изюмка не услышал, потому что в этот момент человек, стоящий спиной к залу, взмахнул палочкой и началась музыка, Изюмка напрягся струной, оледенел и ждал. Музыка звучала долго, и ничего больше не происходило, Изюмка начал оттаивать и подумал, что больше ничего и не будет, и даже обрадовался этому, потому что и так всего было слишком много…

Но тут медленно и жутко пополз вверх тяжелый занавес…

* * *

Ночью Изюмка захотел в туалет. Когда вернулся, входя в комнату, услышал такой звук, будто кому-то заткнули рот ладонью. – «Варька! – тихо позвал он. – Ты чего? Плачешь?» – Варька бесшумно села на кровати, обхватила руками колени.

«Страшно, Изюм!» – «Не бойся!» – Изюмка сел к Варьке на кровать, потом забрался под одеяло, свернулся калачиком. Варька взъерошила ему волосы. – «А знаешь, мне Георгий денег дал. 25 рублей.» – «Выкинь их!» – глухо сказал Изюмка. – «Да, выкинь! – вдруг обозлилась Варька. – Чего это я деньги выкидывать буду!» – «Ну, отдай ему назад!» – «Ну уж нет! – Варька снова сникла и одной рукой обняла Изюмку за плечи. – А Алевтине отдавать? Забыл? Или хочешь, я тебе куплю чего-нибудь? Хочешь?» – «Ничего я не хочу!» – отодвинулся Изюмка. – «Он сказал, еще даст, – задумчиво протянула Варька. – И еще сказал, что я очень красивая и грех это не использовать…» – «Варька! – вскрикнул Изюмка и вцепился под одеялом в варькину руку. – Ты ведь больше туда не пойдешь? Ведь правда?!» – «Не знаю,» – сказала Варька и спрятала лицо в ладони. – «Но как же! Как же, Варька! Ведь ты тогда пришла… вспомни!» – «Чего еще вспоминать! – зло оборвала брата Варька и острые ногти царапнули изюмкино плечо. – Он сказал: так больше не будет. Я буду его… А с кем мне? С кем? С Кешкой этим придурочным, что ли? Да?!»

«А если ни с кем, Варька?» – робко опросил Изюмка. – «Страшно, – прошептала Варька, и Изюмка почувствовал, как она вздрогнула всем телом. – Страшно одной… Вот мать наша… Ты думаешь, почему так? Со страху тоже, я знаю…»

И Изюмка вдруг подумал, что у чего есть Серый, и тетя Лиза, и Волк, а у Варьки действительно нет некого, и в школе про нее говорят всякие гадости, и во дворе… Только он, Изюмка…

«Варька! Я всегда с тобой буду! – Изюмка всхлипнул и прижался липок к острому варькиному плечу. – Только не ходи туда!» – Варька заплакала. – «А-а! О-о! У-у!» – тихо и безнадежно выла она, тиская Изюмку и оставляя синяки на его руках и плечах.

* * *

Варька коротко позвонила. Прислушавшись, различала шелест колес алевтининой коляски. Приготовилась ждать. Но дверь распахнулась на удивление быстро. Алевтина глянула смятенно, снизу вверх, попыталась приподняться, сдавив подлокотники побелевшими пальцами, и тут же снова опустилась на мягкое кожаное сиденье, – «Проходи, Варя.» – Варька протиснулась в дверь, но в квартиру не вошла, с минуту стояла, подняв к ушам узкие плечи и крест накрест потирая их руками, словно ей было холодно. Обе молчали. Потом Варька просунула руку в прорезь кармана и протянула Алевтине что-то, завернутое в клочок газеты. – «Возьмите вот деньги.» – Алевтина секунду поколебалась, пожалела сразу обо всем и протянула руку. – «Вот молодец, спасибо, – неуверенно сказала она, – Видишь – захотела и заработала… А теперь обо всем забудем, да? Я ведь знаю, что безгрешных людей не бывает… И сама грешна… – Алевтина даже улыбнулась ровнозубой, смущенной улыбкой, – Я думаю, ты правильно поняла меня… Дело не в деньгах…» – «Не в деньгах? – отстраненно переспросила Варька, медленно и страшно меняясь в лице. Ото лба ее отлила вся кровь, и он стал желтым, как слоновая кость. А на щеках проступили странные лиловые пятна, похожие на следы от заживших ожогов. – А вот сказать вам, как я их заработала? Сказать?!!» – «Варя… Я не понимаю… – ошарашенно наблюдая за варькиной цветовой реакцией, пробормотала Алевтина. – Что ты имеешь в виду… разве ты…» – «Не понимаете? – Варька встряхнула головой и ее распущенные волосы плеснули едва не в лицо Алевтине. – Врете! Все вы понимаете! … А пошли вы…» – зло процедила Варька и, повернувшись так круто, что задники стоптанных шлепанцев отстали от поворота, выскочила на площадку. Угол с силой захлопнутой двери громыхнул по латунному подлокотнику коляски не успевшей посторониться Алевтины.

* * *

«Слышь, Варь! – Светка смотрела в пол. – А вот как ты думаешь, я замуж выйду?» – «Выйдешь, конечно,» – равнодушно сказала Варька. Она сидела за столом и бездумно перебирала изюмкины рисунки. Изюмка на кухне ел суп. – «А вдруг нет? Вдруг меня никто не возьмет?» – «Почему ж не возьмет? – вяло удивилась Варька и оценивающе посмотрела на подругу. – Все у тебя в норме. И родители богатые. Квартира у вас трехкомнатная, машина, дача вот будет…» – «Думаешь, меня только за квартиру, да за машину возьмут, да?» – горько переспросила Светка. – «Да не, ты чего! – спохватилась Варька и, наконец, включилась в разговор. – Я не к тому вовсе…» – «К тому, – утвердила Светка. – Но только мне это все равно. Я детей хочу. И чтобы много. Штук пять хотя бы. Мальчиков и девочек.» – «Ну, – засмеялась Варька. – Это поискать надо такого мужика, чтобы согласился!» – «Да я знаю, – сникла Светка. – Я некрасивая…»

«Да не в этом дело!» – досадливо перебила Варька. – «А вот и в этом! Тебе хорошо говорить – ты красивая!» – «Да, мне хорошо! Мне отлично просто! – как всегда, когда ее что-то задевало, Варька перешла на крик. Светка привычно отодвинулась, чтобы не оглохнуть. – На черта мне эта красота сдалась?!! Что мне с ней делать, скажи! Какой мне с нее прок??» – «Интересно красивой быть! – вздохнула Светка, – Все тебе вслед оборачиваются, влюбляются опять же…» – Остывая, Варька тяжело вздохнула вслед за подругой: «Да и чего красота, если надеть нечего. Сама знаешь – во всем твоем хожу. А оно мне все не подходит. Потому что у тебя 48 размер, а у меня – 44, а талия я вовсе – 42…» – «Ты, Варька, можешь сколько угодно злиться, – сказала Светка. – Только это хорошо, что тебе не подходит. Я этому всегда радуюсь…» – «Почему? – удивилась Варька. – Шмотки жалеешь, что ли?» – «Да нет, что ты! – отмахнулась Светка, – Просто, если тебя еще и одеть как следует, то будет совсем нечестно… Ты… ты, знаешь, Варька, иногда такая бываешь, что мне даже страшно… Понимаешь… Мне кажется, что у тебя жизнь такая будет, как в книжках… Может, тебя убьет даже кто… От несчастной любви…» – «Дура! – взвизгнула Варька и слезы брызнули из ее глаз как у клоуна в в цирке. – Дура безмозглая! Пошла ты!.. Провалитесь вы все со своей любовью! И несчастной, и счастливой, и другой всякой!» – «Хорошо тебе говорить! – воскликнула Светка дрожащим от обиды голосом. – Провалитесь! А я, может, и не увижу ее никогда, любовь-то эту! А знаешь как хочется…» – «А я?! А я?!! – перебила Варька. – Увижу, думаешь?! Увидела уже! Сказать, сказать тебе – чего? Сказать?! А-а-а!»

Изюмка, услышав крики, торопливо встал и быстро пошел по коридору. Он решил, что Светка с Варькой поссорились. Немудрено – Варька кого хочешь доведет. – «Ничего, помирю!» – подумал Изюмка, открывая дверь.

Светка и Варька, обнявшись, рыдали на груди друг у друга. Изюмка пожал плечами и пошел доедать суп.

* * *

Синие «Жигули» остановились у самого подъезда, так, что дверца их оказалась прямо напротив двери парадной. Зачерствев лицом, Варька, ничего не сказав Изюмке, проскочила в образовавшуюся щель и заторопилась прочь, не оглядываясь и ожесточенно размахивая портфелем. – «Варька! Ты куда?! Договорились же вместе!» – хотел было крикнуть Изюмка, но не крикнул, потоку что из «Жигулей» вылез высокий голубоглазый человек с бородой, а знакомый голос Алевтины позвал из окна машины: «Олег! Я сейчас вылезу, а ты мне помоги…»

Сталкиваться нос к носу с Алевтиной после истории с кофтой Изюмке совсем не хотелось, и он шагнул в сторону, в стенную нишу, с таким расчетом, что распахнувшаяся дверь скроет его от глаз Алевтины и Олега, в котором Изюмка узнал алевтининого мужа-геолога.

Высунувшаяся из машины Алевтина обхватила толстую шею мужа и он легко выдернул ее с сидения, поставил рядом. Помахал рукой сидящему за рулем мужику, похожему на него самого: «Привет, Палыч! Спасибо огромное!» – «Спасибо вам, Сережа, я такое удовольствие получила!» – вторя мужу, добавила Алевтина. «Жигули», газанув, рванулись со двора на волю.

Изюмка замер в своей нише, пережидая, но Олег и Алевтина не торопились войти в парадную. Алевтина прислонилась головой к широкой груди мужа, которые рукой приобнимал ее за плечи. – «Олег! – взволнованно прошептала она. – Ты видел ту девочку? Прошла здесь перед нами?» – «Ну…» – «Так это она… Ты понял?» – «Ну… да… Девочка-соседка, что к тебе ходила. И кофта… Ты вчера рассказывала…» – «Олег! Я две ночи не спала… Понимаешь, получается, я виновата…» – «Ты?! – искренне изумился Олег. – В чем? В том, что не стала раздувать скандала?» – «Да нет, ты не понимаешь… Получается, что я невольно подтолкнула ее…» – «Да иди ты, Аля! – Олег, кажется, всерьез разозлился. – С ума ты сошла, что ли! Ты! Подтолкнула?! Бред какой-то! Сама же знаешь лучше меня, что это за семейка. Жалко, конечно, девчонку, но мы-то тут причем?! Странно, что она у тебя раньше ничего не стянула… А может, ты не замечала просто?» – «Ну зачем ты так, Олег?» – с упреком возразила Алевтина. – «Ладно, Аля, проехали, – успокаиваясь, пробурчал муж и крепче обнял жену. – Не виновата ты ни в чем, и никто не виноват. Пойдем лучше домой, чай пить… Мы еще вчера торт не доели…» – он легко подхватил жену на руки. – «Ну что ты, Олег! – смущенно и радостно прошептала Алевтина. – Дошли бы потихонечку!.. ты… Ты прав, конечно… Я – истеричка и придумываю все… Пошли скорей… чай пить с тортом…»

«Боится… Заразиться боится…» – левиными словами подумал Изюмка.

* * *

Спустя несколько дней Варька пришла домой непривычно тихая. Изюмка разложил на столе свои рисунки, развел краски и даже заляпал немного обложку варькиной «Геометрии». Но Варька против обыкновения не заорала дурным голосом, а спокойно попросила брата: «Изюм, подвинься немного, пожалуйста. Я уроки сделаю.» – «Ага, ага. Сейчас, сейчас…» – заторопился Изюмка и навострил уши… Оказался прав. Раскрыв тетрадь и учебник по русскому языку, но не написав ни строчки, Варька уставилась в стену прозрачно-зелеными глазами. – «Слышь, Изюм, а я придумала, чего буду после восьмого делать…» – «Ну? Чего? – заинтересованно спросил Изюмка. – Как хотела, пойдешь на воспитательницу детского садика учиться? Или со Светкой в текстильный техникум?» – «Нет, Изюм, я в монастырь пойду.» – «Ку-уда???» – на мгновение Изюмка стал большеглазым от удивления. – «В монастырь. Я решила.» – «С чего это? Ты разве в Бога веришь?» – «В Бога? – Варька задумалась, словно прислушиваясь к себе. – Нет, пока вроде не верю… Но ничего, я поверю. Точно.» – «А с чего это ты вдруг?» – «Знаешь, я сегодня в церкви была. Там так красиво. И поют. И свечки пахнут. А еще… – на мгновение варькино лицо скривилось, словно от боли, и стало некрасивым. – А еще там было венчание.» – «А чего это такое?» – «Это когда женятся. Только в церкви. Понял?» – «Ага.» – Ну вот. И знаешь, Изюм, это было так красиво… У невесты платье длинное-длинное. К фату несет мальчик, вроде тебя. А на волосах веточек такой беленький. А жених высокий-высокий. И лица у них такие… И поют… Я даже разревелась. А какая-то старушка, может, из гостей, может, так просто, обняла меня и говорит: «Не плачь, доченька. Скоро и твой черед придет…» – глаза Варьки стали еще прозрачнее от навернувшихся слез. – «Ну так и чего? – бодро сказал Изюмка. – Коли тебе нравится, так и ты будешь в церкви жениться. А я эту, фату понесу…» – «Нельзя мне в церкви, – печально возразила Варька. – Да и не хочу я. Я в монастырь пойду. Там спокойно. Не знаешь, случайно, со скольки лет в монастырь берут?»

Варька уйдет в монастырь, – подумал Изюмка и вспомнил, как Серый звал его к себе жить. – Может, я зря отказался? И Серому повеселее. В лес бы ходили… А Варька – в монастырь. Может, тогда Шурка бы на маме женился… Нет, нехорошо…

«Не знаю, Варька, – твердо сказал Изюмка. – Но только, по-моему, тебе туда еще рано!» – «А по-моему – в самый раз! – возразила Варька и прихлопнула ладонью по столу. – Все, проехали. Я решила. А теперь не мешай – буду уроки делать.»

Изюмка вздохнул и пошел на кухню частить картошку. Выставил на стол из раковины грязные тарелки. Пустил воду.

«Господи, воззвав к тебе, услышь мя! Господи! – запел Изюмка с пластинки, которую слышал у Светки. – Господи, воззвав к тебе…»

Вода в кране гудела в такт.

* * *

Изюмка заглянул в темный коридор и услышал голоса. Отскочил вбок и назад, прислонился к кирпичной стене. – «Ну, а чего бояться-то?» – сказал сам себе и осторожно прокрался на сеновал.

В коридоре раздавался густой голос зоопарковского ветврача. Ему тонко вторили голоса зоотехника и завсекцией. Серого слышно не было. – «Случилось чего-то…» – понял Изюмка и осторожно выглянул наружу. На полу лежало что-то большое и плоское, накрытое куском брезента. Серый, прислонившись к стене, стоял рядом. – «Ой!» – пискнул Изюмка, отшатнулся назад, вскарабкался на кипы и зарылся в сено, не желая ни видеть, ни слышать, ни думать…

Через час все стихло. Изюмка чихнул, вытряхнул сено из волос, достал из-за пазухи колющую травинку, и сполз на влажный бетонный пол.

Серый сидел в рабочей комнате за столом, положив локти на стол, и смотрел на стоящий перед ним стакан с остывшим чаем.

«Чего, дядь Серый?» – с порога спросил Изюмка. – «Мишка помер,» – не поворачиваясь на голос, ответил Серый. – «Когда?

„Ночью, должно. Утром я пришел, а он… Пока Зойку отогнали…“

„А чего с ним?“ – „Шут его знает. Я, того, не врач. Вроде все нормально было… Может, в сене чего, удобрение какое, или в корме… Начальство на меня бочку катит, ну, да я не в претензии…“ – „Почему?“ – „Потому. Сами, видно, растерялись, вот и ищут крайнего. Всегда так…“ – „И чего теперь?“ – спросил Изюмка. – „А чего? – Серый пожал плечами. – Ничего. Нету Мишки.“ – „А Зойка как же?“ – „А чего Зойка! Погорюет и забудет. Соваться только к ней сейчас нельзя. Злая очень…“ – „Ага…“ – Изюмка покачал головой в знак согласия, но в мозгу у него так и не уложилось случившееся. Слишком просто все… – „Слишком просто…“ – вслух сказал он. – „Куда уж проще! – усмехнулся Серый. – Жизнь вообще штука простая. Что бы там ни говорили…“

* * *

Во дворе шел серый холодный дождь, ступенька между осенью к зимой. Опавшие листья уже не валялись под ногами, а собрались в углах, под скамейками, за водосточными трубами – на зимовку.

Изюмка сидел на подоконнике и смотрел в окно. Хотел пойти в Зоопарк, но никак не мог заставить себя встать.

По двору шла Илона с мамой. Серый плащ крыльями взлетал у нее за спиной. Рядом шла другая женщина и с ней мальчик, наверное, ее сын. 1 Илоны в руках была папка с нотами, а у мальчика – скрипка в футляре. Мамы разговаривали между собой, а Илона с мальчиком шли просто так. Изюмка хотел открыть окно и позвать Илону, но потом передумал и остался сидеть.

Посидел еще немного, слез с подоконника и пошел в коридор – одеваться.

У входа в Зоопарк Изюмка увидел Звездочку. Ее держал в поводу Ваня Хлебников, левин напарник по конюшне. К тополю был прикручен левин плакат с красной лошадью. В седле сидел одинокий печальный малыш лет пяти и сосал леденец. Изюмке показалось, что среди деревьев мелькнуло знакомое клетчатое пальто. Он пошел туда, но там никого не было. – „Примерещилось, наверное!“ – вслух сказал он самому себе.

Было еще совсем не поздно, но серо и темно, и перед зданием дирекции зажгли голубой фонарь. На мокрой скамейке сидел Лева. Капли дождя падали ему на непокрытую голову, но почему-то не исчезали, а запутывались в волосах и блестели.

„Видал?“ – спросил Лева, заметив Изюмку, и кивнул в сторону забора. – „Видал,“ – согласился Изюмка, догадавшись, что Лева имеет в виду Звездочку. – „Вот так-то!“ – назидательно сказал Лева и тут же расплылся в глупо-счастливой улыбке. Изюмка улыбнулся эхом и вопросительно смотрел на Леву. – „Понимаешь, мальчик, она согласилась, – объяснил Лева. – Она сказала: У меня как-то без тебя не получается“… – „Я так и знал!“ – сказал Изюмка. – „А мои родители меня прокляли! – сказал Лева и улыбнулся еще шире. – Понимаешь, у них, оказывается, уже была для меня другая невеста припасена…“ – „Ничего, – сказал Изюмка. – Уладится!“ – „Конечно, – кивнул Лева. – Хотя все это не имеет значения. Спасибо тебе, мальчик!“ – „Пожалуйста!“ – удивился Изюмка.

На бычатнике было пусто, Изюмка заглянул в рабочую комнату, на сеновал, сбегал на навозный дворик – Серого нигде не было. Со все возрастающим недоумением пошел по коридору, по второму разу заглядывая в кашдую клетку. И вдруг услышал голос – негромкий и запинающийся – „Ты, Зойка, скажешь, что у меня тот сын того, ненастоящий, да? Потому не мой? Но это, между прочим, никакого значения не имеет… Или вот Изюмку взять… Ты думаешь, человек для чего на свете живет? А для того же, что и ты, дура головастая!.. Так что я тебя, того, очень даже понимаю…“ – Серый сидел за ящиком с песком и разговаривал с Зойкой, которая стояла напротив и разглядывала его из-за решетки маленькими красноватыми глазками.

Не тратя времени на объяснения, Изюмка вернулся в рабочую комнату, взглянул на круглый будильник и похолодел: три часа. Пол-пятого – вечерняя проверка. Придут завсекцией с зоотехником, увидят неубранные клетки, пьяного Серого и…

Что делать? Позвать? Кого? У всех – свои дела, да Серый и не дружит ни с кем…

Изюмка подбежал к Серому и что было сил встряхнул его за плечи: „Дядь Серый, вставайте! Начальство придет!“ – „Пускай все приходят!“ – громко возгласил Серый. На минуту у Изюмки опустились руки. Потом в его голове возник новый план. „Дядь Серый! – снова затряс он своего друга. – Вставай! Пошли спать!“ – „Спать – это хорошо!“ – согласился Серый и попробовал приподняться, но снова шлепнулся на пол. – „Вставай, вставай!“ – тормошил его Изюмка, помогая Серому найти точку опоры.

Около рабочей комнаты Серый хотел свернуть. – „Нет, нет! – не пустил его Изюмка. – Вы сегодня на сеновале спать будете. Там, того, теплее и того… мягче…“ – Серый, не сопротивляясь, дал уложить себя в самом темном углу сеновала. Изюмка принес из рабочей комнаты байковое одеяло, укрыл его, а потом забросал еще сверху сеном. Оглядел и остался доволен – ничего не видно.

Заметался по сектору. Сена – в решетки, это легко, но долго. Корм – в кормушки. Это тяжело и тоже долго. Поднять и опрокинуть полное ведро Изюмка не может, приходится черпать горстями.

Подмести у куланов, у антилоп, у тапиров – это быстро. Яки и зубры. Их нужно перегонять. А Кешка не хочет никуда идти. И совсем не боится Изюмки и его хворостины. И ячихи без Кешки никуда не пойдут. Изюмка кидает в перегонку куски хлеба, морковки. Наконец, кто-то из малолеток, задрав хвост, кидается за ними. Этого Кешка стерпеть не может, и вся компания лохматой лавиной пересекает в перегонку.

Полную тачку Изюмке не сдвинуть с места. Полную лопату с навозом – не поднять. Поэтому все так медленно, А время уходит, уходит, уходит…

Навоз на навозном дворике Изюмка скидывает прямо на землю – Серый проспится, перекидает в бачки.

Остались зубры и коридор. Изюмка всем телом налегает на шибер, открывающий перегонку, виснет на нем. Но все напрасно. Тяжелая дверь не движется и на сантиметр. Руки и ноги у Изюмки трясутся от усталости, из глаз брызжут слезы.

Обидно. Зойка косит красным глазом. „Плевать!“ – говорит Изюмка и отпирает маленькую боковую дверцу. С лопатой проходит внутрь. Зойка изумленно пятится. Изюмка старается не видеть ее бурой громады, не слышать тяжелого дыхания и возмущенного фырканья. Он ногой нагребает на лопату навоз и, пошатываясь, несет его к тачке. Зойка нависает над ним, переступает с ноги на ногу. Изюмка протягивает ей белую горбушку. Она медлит, но берет. У Изюмки темнеет в глазах – зойкина голова размером почти с него.

На какой-то момент ему становится отчаяно весело. Вот он – храбрый, сильный и взрослый, один на один с зубрихой, к которой даже Серый не входит в клетку. И она не трогает его! Даже слушается. – „Зойка, отойди!“ – говорит Изюмка и она послушно отходит, освобождает неубранный угол.

„Посмотрела бы сейчас Илона! – думает Изюмка. – И Нина Максимовна тоже. И Варька бы пусть посмотрела, и мама…“

Сзади себя Изюмка слышит приглушенный, полузадушенный вскрик. Оборачивается. В коридоре – зоотехник и завсекцией. Белые как молоко лица.

„Мальчик! – шипит Тамара Михайловна. – Немедленно выйди из клетки! Не поворачивайся к ней спиной!“ – „Сейчас доуберу вот тут и выйду!“ – озорно отвечает Изюмка, но затылок уже разламывает боль и синие звезды плывут перед глазами…

С лопатой наперевес Изюмка выходит из клетки. Ногой захлопывает за собой дверь. – „А-а-а!“ – стонет Мария Николаевна, сжав голову руками. – „Где Сергей Иванович?“ – шепчет Тамара Михайловна. Такое впечатление, что ей перекрыли воздух.

„Не знаю, вышел куда-то, – безмятежно говорит Изюмка, придерживаясь рукой за решетку, чтобы не упасть. – Я зашел, смотрю – здесь немножко неубрано, решил убрать…“

„Разве ты не знаешь, что к Зойке категорически запрещено заходить?“ – спрашивает Мария Николаевна безнадежным голосом. – „А чего это?“ – дурацки тараща глаза, переспрашивает Изюмка. „Бросьте, Мария Николаевна! – решительно прерывает начальницу Тамара Михайловна. – Он же неполноценный, это сразу было видно. Яблоко от яблони… Послушай, мальчик, и постарайся меня понять. Больше ты в зоопарке появляться не будешь. Понял? Если только с классом, на экскурсию. И никак иначе. Если я или еще кто-нибудь хоть еще один раз увидит тебя на секторе, то этот день будет последним рабочим днем Сергея Ивановича. Его уволят. Понял? Я думаю, ты ведь не хочешь, чтобы ему было плохо, правда?“ – „Да,“ – кивает Изюмка. – „Ну так уходи сейчас же и больше никогда… Слышишь? Никогда! Здесь не появляйся!!“ – от начала к концу голос Марии Николаевны повышается от шепота до крика.

Медленно, стараясь не споткнуться, Изюмка идет в рабочую комнату, одевается, берет из шкафчика подаренные Серым краски и идет к выходу.

Тамара Михайловна и Мария Николаевна стоят по обе стороны двери как швейцары в ресторане.

„И больше никогда, слышишь?!.“ – говорит Мария Николаевна, – „Если хочешь добра Сергею Ивановичу,“ – добавляет Тамара Михайловна. – „До свидания!“ – говорит Изюмка.

На свежем воздухе ему стало легче. Но что-то еще оставалось несделанным. – „Волк!“ – вспомнил Изюмка и свернул на боковую аллею.

Моросил мелкий дождь, смеркалось, посетителей почти не было. Утренняя смена ушла, вечерняя еще сидит в бытовках. Курят, треплются.

Изюмка подошел к заборчику. Волк вскочил, встряхнулся, просунул морду сквозь решетку, улыбаясь и помахивая хвостом.

Изюмка перелез через заборчик, потрепал волчий загривок, потом решительно отодвинул засов и показал Волку, что дверь открыта.

„Вот! – сказал он. – Я ухожу. Я ничем не могу тебе помочь, кроме этого. А теперь решай сам. Я даже смотреть не буду.“

Он еще раз погладил волка, заглянул в желтые, умные глаза и пошел прочь, мысленно прощаясь со всем, мимо чего проходил.

Потом он шел домой пешком и промок насквозь, но не замечал этого. Голова совсем прошла и настроение стало почти хорошим. – „Серого они не найдут – это ясно, – думал Изюмка. – Решат, что вышел. Он проспится, все поймет, доделает, что надо. А завтра объявят ему выговор и скажут, что меня выгнали… Жалко, конечно, что так вышло, но все же на работе останется.“ – Внезапно дождь стал каким-то другим – мягким и теплым, Изюмка поднял лицо к небу и на лоб ему упали влажные и рыхлые хлопья первого снега. – „Соловей кукушку долбанул в макушку,“ – отчего-то вспомнил Изюмка и засмеялся.

И заторопился домой. Ему захотелось убедиться, что Варька еще не ушла в монастырь. Он кружил по незнакомым улицам, на которые забрел, не заметив этого, и улыбался. И совсем не чувствовал себя побежденным. Потому что все сделал как надо.

А среди подмытых корней плакучей ивы, свернувшись калачиком, лежал Волк и ждал темноты.

Он знал, что его хватятся не раньше, чем утром, потому что вечером люди не заглядывают в клетки. Он знал, что его будут искать и преследовать. Он не знал, где находится лес, который снился ему по ночам. Лес, в котором пол сделан из мягкого мха и опавших листьев, а крыша из переплетенных ветвей деревьев. Лес, в котором так много острых, дразнящих, незнакомых запахов.

Но он знал, что этот лес есть. И когда совсем стемнеет и перестанут грохотать страшные городские звери, он вылезет из своего убежища и будет бежать строго на север по пустынным ночным улицам.

Он знал, что лес далеко, а кругом будет беда. Он – Волк, а город не место для волков. Но, может быть, люди не поймут сразу, и он успеет. Ведь он похож на собаку. Если не приглядываться, он очень похож на собаку. И он будет бежать изо всех сил. Может быть, он прорвется.