Петр Николаевич и Софья Павловна расположились в покойных креслах нижней гостиной. Пользуясь нечастым случаем присутствия в усадьбе обоих родителей, дети находились тут же. Павлуша сидел с ногами на диване и читал какой-то журнал, время от времени задавая дельные вопросы отцу. Милочка под столом строила дом для тряпочной, с фарфоровой головой куклы, которую почему-то называла мужским именем Федя. Джонни, сопя, пытался помогать Милочке, но все, по своему обыкновению, ронял и рушил. Милочка не злилась, но раз за разом поправляла нарушенное и пыталась объяснить Джонни, как надо. Кришна сидел на столе настороже и, когда удавалось, цеплял лапой шелковые волосы Феди (по-видимости, кукольная прическа напоминала ему какой-то охотничий объект), после чего Милочка начинала визжать и гоняться за ним с тряпкой. Радха, отдыхающая на карнизе, тут же расправляла крылья, слетала вниз и, истошно крича, пыталась с налету клюнуть Милочку и оборонить Кришну. Джонни вступался за Милочку и кричал на Радху, размахивая короткими руками. Павлуша демонстративно затыкал уши. Эсмеральда истошно лаяла, пугалась и, царапая когтями, пыталась залезть на колени к Софи, которую почитала своей перманентной спасительницей. Более флегматичная по характеру Констанция лежала на полу и неторопливо грызла носки Петиных туфель. Когда ее отпихивали, она обиженно взвизгивала, и через минуту возвращалась к своему занятию.
– Послушайте, Милочка и Джонни! – наконец не выдержала Софи. – Я к вам, право, хорошо отношусь, и ничего против вашего присутствия не имею, но не могли бы вы куда-нибудь убрать весь этот зверинец? Нам с Петром Николаевичем следует серьезное дело обсудить, но в таких условиях…
– Животные никуда не уйдут без Джонни, – откликнулся с дивана Павлуша. – Он у них вроде вожака стаи. До человека не дотянул, так…
– Павлуша, прекрати! – резко окоротила сына Софи. – Милочка, возьми Джонни и всех зверей и идите в детскую. Я потом загляну к вам. Павлуша, ты нас тоже оставь…
– А я-то чем вам помешал?! – с обидой воскликнул мальчик. – Вроде не ору, ботинки не грызу, крыльями не хлопаю…
– Павлуша! – чуть повысил голос Петр Николаевич.
Когда дети и животные покинули гостиную, Софи сильно сплела пальцы обеих рук и искоса взглянула на мужа.
– Этот Даса только подтвердил то, что я и сама думала: смерть Ксении и исчезновение Ирен как-то связаны между собой.
– Чем же он подтвердил?
– Он сказал, что встретил Ирен возле дома Мещерских почти накануне смерти Ксении…
– Что?! – Петя удивленно приподнялся в кресле. – Ты… или он хотите сказать, что Ирен могла…
– Да нет, конечно! – отмахнулась Софи. – Тем более, что, по его словам, он тогда сам увез ее оттуда. Просто Ирен что-то знала…
– А Даса этого не знает?
– Черт его разберет… – проворчала Софи. – Точнее, как сказала бы покойница Саджун, дхарма разберет… Он ведь и соврет, недорого возьмет – вот в чем вопрос. Но я очень надеюсь что-то понять, когда буду на этом их собрании. Посмотрю на них, так сказать, в естественной среде обитания…
– Что еще за собрание, Софи? – настороженно спросил Петр Николаевич. – Во что ты опять ввязываешься?
– Ах, Петя, оставь! Я должна-таки узнать, куда пропала Ирен. А последняя по времени ее компания – это именно Даса с его задрапированными ученицами…
– Но это может быть опасно…
– Ой, да не смеши меня! Кто там опасен?! Юленька Платова? Сам Ачарья Даса? Не знаю, как тебе, а мне он показался обыкновенным амбициозным шляхтичем…
– Неудовлетворенные амбиции иногда превращаются в грозную и недобрую силу…
– Наверное, ты прав, но это – явно не тот случай. Полагаю, что толпа восторженных учениц вполне удовлетворяет любые амбиции Дзегановского. А что касается всех этих светских оккультных кружков… Так, ради Бога! Это же не какая-то там кровавая подпольная секта с черной мессой и кровью христианских младенцев, разливаемой по кружкам в качестве причащения. Обычная, я думаю, ерунда, разве что с восточным оттенком. Я всего этого еще в юности навидалась. Блюдца, столы, свечи, зеркала… «Дух Гете, ответь, скоро ли ждать конца света?»… «Дух Пушкина, дух Пушкина, скажи: принять ли мне предложение Селивестра Никанорыча теперь или погодить до Пасхи?!»
– Однако, не забывай, – заметил Петр Николаевич, тщательно стараясь казаться спокойным. – Кроме неизвестно куда пропавшей Ирен, в этом деле имеется еще и убитая Ксения Мещерская. Смерть, она и есть смерть, каким бы легкомысленным не казался тебе окружающий ее антураж…
– Ты знаешь, Петя, я как раз думала об этом. Вспоминала Иосифа Нелетягу, старалась рассуждать так, как стал бы рассуждать в этом деле он… И вот что у меня получилось. Мистические следы в гибели Ксении кажутся какими-то надуманными, как будто бы кто-то специально рассыпает крошки, ведущие в нужном ему, и, видимо, ложном направлении. Смотри: эта книга с подчеркнутыми строчками, оставленная на виду и едва ли не раскрытая на нужной странице. Если бы она была действительной уликой, убийца унес бы ее с собой, как он сделал с орудием убийства, или уж, по крайней мере, уложил на полку к другим подобным книгам. А так… причем, как я уже знаю от моей верной Дашки, подчеркнутые строчки выглядят угрозой не столько погибшей, сколько князю Мещерскому. И это тоже след, который нам кто-то подсовывает…
– Ты не усложняешь ли все, Соня? – спросил Петр Николаевич. – Вместе с твоей «верной Дашкой», которая, как я понимаю, от скуки булочной жизни вообразила себя чуть ли не детективом…
– Возможно, возможно, – неохотно согласилась Софи. – Ну и тем более, я должна же взглянуть на все это гнездо вблизи… И не отговаривай меня…
– Да кому это под силу было бы отговорить тебя от того, что ты уж решила? – печально усмехнулся Петр Николаевич.
Софи, вовлеченная в разговор, чуть было не ответила на явно риторический вопрос мужа. Удержалась буквально в последний миг. «Только один такой человек был на свете… И того нету».
Иван Самойлов знал толк в петербургских ресторанах. В каждом у него имелось любимое местечко, со всеми метрдотелями был коротко знаком, а со многими и связан какими-то особыми, маловразумительными для непосвященных интересами. Русская, французская и восточная кухня, пальмы и канделябры, китайские официанты с косами и неподвижными улыбками на плоских лицах, неподражаемая цыганка Ляля Розанова, балабинские ростбифы, рояли и скрипки… Как раз для этого праздника жизни господин Самойлов, кажется, и был создан. Он входил в ресторанные залы, улыбаясь безмятежно и расслабленно, и тотчас же звон вилок, бокалов и музыки организовывался в такт биению его пульса, и лампы вспыхивали ярче, и метель за высокими зеркальными окнами застывала текучим узором.
– Вот за что я люблю англичан, – сообщил он, обводя взглядом сотрапезников, – за то, что они вкусно живут. Ценят момент! Не вчера, не завтра – сейчас! Умеют – не то, что мы…
– Да уж, по части светлого будущего с нами некому равняться, – пробормотал Константин Ряжский, рассеянно глядя в сторону и вниз.
Отдельный кабинет, где расположились мужчины, имел три стены, а вместо четвертой – резные перила и синие бархатные шторы, приподнятые и задрапированные как в театре. За перилами искрился электрический свет, а внизу открывалась панорама столов и затылков. Ряжский смотрел, как красавица Липа с обнаженными тяжелыми плечами, в колыханье черных оборок проходит между столами, встряхивает волосами, не поет – выговаривает низким задыхающимся голосом:
– Люблю крупных женщин, – объявил барон Ефим Шталь, проследив за взглядом Ряжского, – впрочем, и мелких тоже. Грех!.. Касательно же светлого будущего – скоро ль революция-то? Что там говорит на сей счет ваш индусский ясновидец?
– Сходи да послушай. Он ни от кого не прячется.
– Так ведь и не зовет! А самому напрашиваться: просвети, мол, истины жажду… так, что ли? Не-ет, это уж ты с господином Самойловым…
Ефим говорил будто слегка через силу, казалось, он мысленно задает себе вопрос: а что это я тут забыл, в этом скучном месте, с неинтересной компанией? Ну, да; с Ряжским они давно уже не были так близки, как когда-то в юности, хотя и до сих пор на ты, по старой памяти. А Самойлов… господин Самойлов – курьезный тип, он-то их здесь и собрал. Зачем, спрашивается?
– Одно в его рассуждениях, по-моему, прямо в точку, – тем же радостным тоном, каким говорил о вкусном житье англичан, провозгласил господин Самойлов. – Это что они экономически нас хотят задавить и революцию спровоцировать. Мы у них как у Мечникова мыши – для опытов.
– У них, это у кого?
– У англосаксов, – пояснил Ряжский чуть невнятно, поскольку именно в этот момент решил таки отдать дань знаменитому ростбифу.
Ефим развеселился.
– Скажи, пожалуйста. Теперь англосаксы виноваты. Евреев с масонами, получается, мало? Конечно, где ж им, беднягам, поодиночке снести российский абсурд! Только сообща…
– У тебя, Ефим, – сказал Ряжский, берясь за салфетку, – так глаза устроены, кроме абсурда, ничего не видят. Однако же бакинские акции как-то разглядели.
– Так ведь и ты, Костенька, не в прогаре, – засмеялся Шталь. – Только все это ненадолго: акции, подъем рубля, честные дельцы… Ты этого их Плеханова наверняка читал? Поразительно: мхом покрытые фантазии ваших любимых англосаксов – Локка с Оуэном – на несокрушимых научных рельсах! Все так и будет, не через пять лет, так через пятнадцать…
– Я читал не только Плеханова, но и Маркса, – кивнул Ряжский. – Соблазн и впрямь велик.
– Соблазн?
– Ну да. Ты посмотри: предприниматели априори насильники и воры. Присвоение прибавочной стоимости – все, чем они заняты. Эдакий прыщ на рабочей поверхности, сковырни его – и процесс сразу пойдет быстрее…
– И ведь сковырнут!
– Интересно, это заблуждение или провокация? Хорошо, Маркс – он всю жизнь просидел на иждивении, но этот второй ведь и сам был заводчик, и, кажется, дельный.
– Костя! Да они испокон веков в этом убеждены. Все господа социалисты, начиная с апостола Павла. Это Иисус, бедняга, твердил: кесарю кесарево, а после него сразу пошло: сгрести все в кучу и делить поровну. Зачем управление, когда налицо моральное совершенство? Они ведь все совершенны, Костенька, взгляни на любого агитатора у себя на фабрике: аж светится…
Он снова засмеялся. Предмет беседы его, в отличие от Ряжского, не трогал вовсе. Так, игра в цветные мячики; надо ж о чем-то говорить, пока господин Самойлов, зазвавший их сюда, не разродился еще своим деловым предложением.
В том, что таковое последует, барон Шталь не сомневался. Как и в том, что это будет чистая афера, достойная лубочной книжки «Похождения Эрнеста Незаконова». Он бы и слушать не стал – невелика забава, в самом деле, – если б не одна фраза этого Самойлова, скользнувшая как бы между прочим. «Личный счетец кое к кому»… Разовьет ли тему? Или так сказал – лишь бы заманить? Ведь ее гнусные книжонки – почище лубка! – всеми читаны, и любой пройдоха теперь сообразит, на какой крючок Ефима Шталь подцепить можно!
– Выходит, Маркс и Плеханов, – лениво продолжил он, потянувшись за бутылкой мозельского (собрание, понятно, было конфиденциальным, и прислуги у стола не предполагалось), – есть часть англосаксонского заговора? А что, очень даже… В любом случае нам – верный конец. Ну, разве что революционеры перегрызут друг другу глотки в борьбе за моральное совершенство. То есть, они это непременно сделают – нет сомнений, – но боюсь, что не до, а после.
– Воспрепятствовать, однако, можно, – заявил Самойлов, которому надоело, что эти двое ведут беседу между собой, о нем как бы позабыв, – с экономической стороны. Я, собственно, и хотел…
– Что значит воспрепятствовать? –
Ряжский, которого разговоры о революции привели в раздражение, подумал, морщась от долетавшего из залы хриплого голоса цыганки Липы: чем тут сидеть, надо было встретиться с рабочими, как они просили, сегодня. А то завтра их и впрямь распропагандируют, и уж не договоришься.
– Именно то, о чем и господин Даса говорил. Весьма, кстати, умно и по делу! Я – человек приземленный, от астральных миров далек, но вот это…
– Вы, оказывается, знакомы? Что-то я вас на собраниях не видел.
– Всего лишь некоторым образом знаком, по роду, так сказать, профессиональной деятельности. Ведь я журналист…
А также – любовник престарелого педераста и полицейский агент, невозмутимо подумал Шталь. Интересно, как бы Костенька запел, если б узнал? Ах, за одним столом сидел, теперь рук не отмоешь! Или – нет? Они ведь непротивленцы, буддисты-толстовцы, тоже – морально совершенные! Причем в их мораль Ванечка Самойлов, пожалуй, превосходным образом впишется.
– У вас, насколько я понимаю, к нам дело? – Ефим аккуратно наколол на вилку ломтик печеной семги. – Так излагайте.
– Дело! – согласился Самойлов, глядя на барона удивленно и весело. С его стороны он никак не ждал поддержки, во всяком случае, вот так, сразу. Впрочем – это, может, и не поддержка, а как раз наоборот… Ладно! Решив не забивать себе прежде времени голову, он принялся излагать.
Дело в его изложении выходило абсолютно прозрачное. Есть князь Владимир Петрович Мещерский, получивший от государя концессию на земли на Алтае и решающий теперь, кому эти права повыгоднее запродать. Есть англичане, ради этих самых прав сколотившие уже акционерное общество. И есть он, Иван Самойлов, которому князь… ну, скажем так: доверяет.
– То есть, – уточнил Ефим, – на кого вы укажете, тот концессию и получит.
– Нет, Господь с вами, – Самойлов взмахнул рукой, скромно отрицая собственное всемогущество, – князь, знаете ли, человек в высшей степени разумный, он и сам верное решение примет, если ему предъявить все обстоятельства. Зачем ему, скажите, англичане? Разорять наши недра? Они вон и на Ишим наметились…
– С Алтаем как раз понятно, – заметил Ряжский, – там золото, кабинетские земли. А в Приишимье что? Пушнина и лес?
– И это тоже, почему нет. Но ради одного этого англичане, уверяю вас, не стали бы выкладывать очень изрядные деньги. Им кое-что известно… то, что, как они думают, больше никто не знает. Но я-то, господа, я – сам из тех краев, и то, что я вам скажу, вы вполне можете проверить!
– Так и говорите, – мягко предложил Ряжский.
– Вы про тамошние прииски, может быть, слышали. Да, они по большей части выработаны. Которые еще что-то дают, с хорошим оборудованием выгоду бы принесли, а так – слезы, а не прииски. Впрочем, не в них дело. Там болота кругом, а под ними – порода, пластами. До ледников еще…
Он слегка понизил голос, говоря без обычной своей расслабленности – быстро и отрывисто, и даже лицо будто подобралось и помолодело. То, о чем он говорил, было ему довольно смутно знакомо – главным образом, со слов Коронина и брата Васи, – и теперь он старался как можно точней и осторожнее подбирать термины, чтобы объяснить будущим компаньонам – а уж Ряжский-то точно не профан! – каким образом в Приишимье, где по всем показателям никак не должно быть золота – оно есть.
– …Никто и никогда не пытался разрабатывать. Но не один выход и не два, а как бы не десяток. Если места знать…
– Вы знаете, – улыбнулся Ефим.
– Англичане знают. Есть у меня подозрение, что вышли на кое-кого из местных… Короче, они уже там! Просто так бы не поехали.
– И что вы предлагаете? – вопрос, заданный Ряжским, был очевидно риторический, но Самойлов на него ответил:
– Создать свое общество. У них – «Ishim Gold Corporation sdf dfLtd.», у нас – «Золото России». Почему нет? Ведь в самом деле: Россия! Они, ясное дело, разорят, пенки снимут… или проще: сыграют на акциях, и до свидания! А мы гляди потом на эти земли, и ничего уж не сделаешь…
– Так это ж деньги нужны, – сказал Шталь.
– У меня свободных мало, – Ряжский заинтересованно и удивленно смотрел на Самойлова. Надо же, как его пробрало. Россия! Ну, на Россию-то ему, положим – плевать, а вот на свой карман – нет, и, видимо, дело и впрямь стоящее. Неужто сможет повлиять на Мещерского? Нельзя же позволять англичанам…
– Деньги, допустим, есть у меня, – снова заговорил Ефим, – а у тебя, Костя – имя. Возьми да съезди к старику. Повспоминай о Ксеничке, посочувствуй. Он, говорят, из-за нее прямо-таки в ипохондрию погрузился.
Ряжский удивился еще сильнее. Ефим, которому всегда и на все наплевать, самойловские идеи явно принял всерьез – и даже планы строит, как будто они уже договорились! Да, пожалуй… пожалуй… Но англичане?..
– Как же быть с англичанами?
Ефим согласился:
– Это проблема. Бульдоги, если уж во что вцепились, челюстей не разожмут.
– Да какая проблема! – Самойлов нетерпеливо дернул лицом. – Договор, что, разве уже подписан? Да я нынче же с князем поговорю! И вам бы тоже, конечно…
– У них фора, – сказал Ефим, – они раньше начали.
– И что? Где они сейчас? Завязли на Алтае. Да они, если хотите знать, оттуда могут и вовсе не вернуться. Сибирь есть Сибирь, каторжный край.
– Да-а? – Ефим весело вскинул бровь. – Замечательный, я вам скажу, был бы вариант.
– И очень реальный. В тех местах, откуда я родом, люди в тайге пропадают что ни день. Прикопают в том же болоте… и где она, «Ишим-золото корпорейшн»? Была и нету. Никто и не спохватится.
Ряжский согласно кивнул… и вдруг – опомнился, сообразив, что они обсуждают! Шталь откинулся на спинку кресла, рассеянно улыбаясь.
– Предпочитаю все же посетить Сибирь в качестве золотопромышленника, а не каторжника. Костя, ты, надеюсь, тоже? Поэтому первая задача – договориться с князем…
Самойлов опустил глаза, гася легкую досаду. Да уж, с этими настоящего дела не сделаешь. Один ленив, другой – чистоплюй. Ладно! Главное – деньги дадут, на это он их, считай, уговорил! И, значит, теперь ему ехать в Егорьевск. А там…
Там – поглядим.